Лыжная прогулка часть 10

Нагулялись
Прихожу в себя в карете скорой помощи, причём как-то быстро прихожу. Разом буквально. Визжит сирена, машину колбасит на ухабах. Видимо, едем ещё за городом. Лежу на носилках специальных таких, на которые больных таскают. Правая нога плотно забинтована, боли нет. Хорошо. Полусонное, расслабленное состояние. Рядом сидит Александр Тимофеевич с Сашкой и два человека в белых халатах. Кругом полно каких-то ампул, бинтов, шприцов. Справа стоит внушительный раздвигающийся ящик, обычно носимый с собой врачами на дом в случае вызова. Лежу полуголый, штанов нет, куртки тоже. Как в тумане нахожусь. Сашка с перекинутой через плечо лангетой иногда вздрагивает от своих же неосторожных телодвижений. Стёкла запотели, как будто кто-то намеренно дышал на них струёй тёплого воздуха. Вспомнилась шутка про похмелье…
«Смог, однако, Серёга! Я, когда «засыпал» думал, что не доберётся… Очень уж холодно было… Красавчик! Реабилитировался!».
- Дима, не переживай, всё в порядке, мы едем в больницу, засыпай, - ласково проговорила медсестра.
Я послушался больше не её слов, а свой истощённый и обмороженных организм, хотя, надо признать, слова тоже изрядно способствовали погружению в страну грёз.
Что снилось – не помню. Только маленькие обрывки недавних событий, то Серёга мелькнёт, то Филинов и с вождём обсуждают чего-нибудь. Толком ничего неясно. Однако мне показалось, что пребывал я в стране грёз слишком уж долго. Обрывки мыслей лились и лились, словно недавно открытый подземный источник. Под конец стало уже и вовсе невыносимо. Сны переросли в кошмары, и я чувствовал, что сильно ворочаюсь, ощущал мягкую и невероятно удобную кровать, по сравнению с той, которая была в корпусе на лыжной базе, не говоря об последнем моём лежбище – помойной яме.
Помаленьку начали протискиваться звуки, и я проснулся, чрезвычайно обрадованный прервавшимся кошмаром, где, как и раньше, ничего нельзя было разобрать. Больница. Это моментально понятно по капельнице около моей кровати, которая, между прочим, имела функцию регулировки угла наклона, чем впоследствии я не раз баловался, и по прозрачной трубке, отходившей от неё и заканчивающейся длинной иглой, вставленной мне в предплечье. Слева широкое окно выдавалось куда-то на улицу, причём довольно спокойную, ни единого звука не прорывалась сквозь него. По истине гробовая тишина. Подле моего ложа стоят два стула, сразу допёр, для кого они. Тем более, на одном висит мамина сумка, вечно расстёгнутая, за что отец часто ругал её, так как украсть из такой проще простого.
В палате никого, наверное, отошли по делам мои сиделки. Нога чешется жутко, этот зуд напомнил мне летний день, когда меня укусил большущий овод. Вот была мука! Две ночи силился, чтобы не сорваться и не расчесать до крови. В конце концов сорвался, о чём потом пожалел…
Так, хлопая ресницами и изучая обстановку, и провёл минут десять. Затем в комнату вернулись родители. Мать расцеловала, когда увидела, а отец по-мужски улыбнулся. Самые разнообразные вопросы посыпались, точно при выгрузке гравия из кузова грузовой машины. Отвечал плавно, будучи одурманенный лекарствами. Выяснилось, что спал я всего ночь, несмотря на мучительно продолжительные сны.
Расспрашивали меня долго, я рассказывал всё, что знал и чём догадывался. Мне внимали с неподдельным интересом. После вопросы задавал я. Но чётких ответов так и получил, оказалось, что о событиях, произошедших там, на поляне, родители не особо осведомлены. Отец, конечно, встретился с Александром Тимофеевичем, но тот очень смутно и как-то несвязно рассказал о нашем вызволении. А в частности о том, что дорогу, ведущую к поляне, завалили снегом, вернее, завалил её, скорей всего, Филинов, чтобы нас не нашли вовсе. Если бы не Питонов, то сидеть нам в яме, поливаемые грязной водой, и сидеть, пока дубу не дадим… Далее последовал рассказ о прорыве в древнее поселение. Но вот получилось оно не столь фееричным. Хватило одного оглушающего выстрела, для того чтобы даже вождь упал на колени в смирении и повиновении. Подумал, наверное, что это гнев богов. А против Бога не попрёшь. Потом меня с Сашкой без труда отыскали в конце импровизированной деревни за шалашиками и в скором порядке доставили в больницу. Вот и весь рассказ. Информация слово в слово дошла до матери, и теперь и она в курсе всего, и можно не беспокоиться.
Только я кончил свои расспросы, как отец сообщил, что после моей выписки, которая случится буквально на днях, надо будет дать показания в полиции. Мать, конечно, запротестовала насчёт «на днях». «Какие показания? Зачем?» - подумал я. В полицию идти не хотелось, но выбора нет, раз отец так строго говорит об этом.
Чуть погодя, я позвонил Сашке. Он сказал, что ответит на интересующие меня вопросы при личной встрече (опять из себя серьёзного сорокалетнего мужика строит). Серёга на мои звонки не отвечал, и я со стопроцентной возможностью предполагал почему. На тумбочке нашёл книги, оставленные мною в корпусе, видимо, Жирнев отдал… Кстати, а что с Жирневым? Я спросил отца, но он не в курсе. Так я и коротал время, совсем как до этой самой поездки на лыжную базу.
Пролежал я в весьма комфортабельной палате четыре дня (мать упросила), чему был крайне удивлён, учитывая небольшие доходы родителей. Я заволновался ещё больше после этих мыслей. Обнаружили надрыв мышцы и легко лечащуюся колотую рану, нанесённую, видимо, обломком лыжной палки. Попосещал реабилитационные процедуры, хорошо помогающие в таких вещах. Под конец пребывания в больнице надрыв почти целиком зарос, а рана, нанесённая ножом вождя, интенсивно рубцевалась.   
Как бы то ни было, наступил заветный день дачи показаний. Поехали вместе с отцом на автобусе. Ехали долго, где-то минут сорок. Я малость поспал, так как вызвали на девять часов, в больнице я привык спать до обеда, пропуская завтрак. Подошли к старому серому зданию, где и располагался следственный комитет (отец просто упростил для меня это отдалённо понятное слово до «полиция», а сейчас я уже сам прочитал название на табличке и стало страшнее и волнительнее прежнего), и как-то несмело зашли вовнутрь. Кругом шныряли высоченные мужики в костюмах с грозными и замотанными тяжёлой и неблагодарной работой лицами, однако чисто выбритые и причёсанные, будто на праздник официальный какой. Подошли к окошку, где принимают направления, и там указали, куда нам, собственно, идти. Ковыляя, я добрался до лифта, и мы поднялись на третий этаж. Дверь лифта отворилась. На железных соединённых меж собой стульях сидел Александр Тимофеевич с Сашкой и Мария Ивановна с Серёгой.
- О! Какого я вижу! Здорово! – громко сказал отец.
- Привет, привет, я так понимаю, вы здесь потому же, что и мы? – Александр Тимофеевич кивнул на сидящих за ним.
- А как же!
- Тогда садитесь напротив, скоро вызовут.
- Здравствуйте, - справился я.
- Ха! Герой! Наслышан, наслышан. Здравствуй, - он протянул свою ладонь с короткими толстыми пальцами.
С Сашкой поприветствовали друг друга словами, так как его панцирь не позволял ему сделать это за руку. Гипс намотали вокруг всего торса, чтобы не давать «гулять» сломанному плечу. Получился и впрямь панцирь, точно у рыцаря перед боем, хотя, кажется, это нагрудник называется... Смотрелся он очень смешно и нелепо, в другой обстановке я бы и заржал, но здесь приходилось сдерживаться. Кончики пальцев его были вымазаны в белой присыпке, дабы микробы не заводились. Наверное, одеваться для него – задача невыполнимая с одной-то верхней работающей конечностью. По его недовольному виду и злобному взгляду на Питонова, я понял, что прощения последний так и не заслужил.
Тем не менее, поздоровался и с ним. Мария Ивановна презрительно фыркнула. «Не удивительно. Считает, наверное, Александра Тимофеевича виноватым, а я и вовсе рядом был, значит, тоже виновен. Мда, натерпелся он, вероятно, за четыре дня…».
Вскоре из кабинета №19 донеслась чёткая просьба пройти. Первыми отправились на допрос Александр Тимофеевич и Сашка. Дверь защёлкнулась, и ничего не оставалось делать, как ждать их возвращения. Мы сидели в коридоре в идеальной тишине. Но за минуту до выхода первых опрашиваемых её прервал проскользнувший мимо майор, который нёс специальные громадные папки с твёрдыми картонными переплётами, откуда торчали в разные стороны неаккуратно сложенные документы. Вскоре Сашка вышел весь красный и мокрый, утирая пот со лба и глубоко вздыхая. «Припыли…» - подумал я. Вспотели ладони, я вытер их о штаны. Вторыми пошли, как назло, Мария Ивановна с Серёгой. Меня припасли напоследок. Тут раздался голос Александра Тимофеевича:
- Слушай, давай я вас подвезу, вы же домой? – спросил он, заведомо зная ответ, - ну вот, отчитаетесь и поедем.
- Ох, спасибо! Сюда добирались битый час, устал стоять, ноги затекли аж, - справился обрадованный отец.
- Да о чём разговор, не благодари!
Сашка обмахивался газетой, отданной ему специального для этой цели. Левую свою руку он контролировал крайне плохо, так как правша, а потому во время взмахов она иногда забавно бултыхалась. Тем не менее, часто он правильно направлял потоки воздуха и, удовлетворённый новой струёй воздуха, блаженно прикрывал глаза.
Питонов также вышел алый и мокрый, несмотря на то, что даже при тяжёлых физических нагрузках в гимнастическом зале он почти не потел. Мы всегда удивлялись такой чудесной способности, так полезной и в обычной жизни. Но в эти минуты дал сбой и организм Серёги. 
Вот очередь дошла и до меня. Зашёл в кабинет за отцом и случайно хлопнул дверью, так как совершенно не ожидал, что она такая лёгкая. Тотчас до меня дошло, почему все выходили в поту. Стояла ужасная духота, очень не мешало бы проветрить. Сейчас за время пребывания здесь надышим так, что, как летом будем в знойную жару на чердаке находиться, хотя, мне кажется, что уже.
За столиком чуть правее двери примостился обыкновеннейшего телосложения человек. Лысая макушка его иногда поблёскивала, отражая свет яркой лампы. Свет исходил исключительно тёплый, даже густо оранжевый. Пухлую щёку он подпёр кулаком и облокотился на стол, перенеся весь свой вес на руку, и уставился на нас, сомнительно прищуриваясь. Следователь представился и неспешно начал разговор, вводя нас в курс дела.
Мы узнали, что Жирнев, оказывается, под стражей, якобы за «содействие сокрытию и фальсификации природных и исторических ценностей». Под ценностями, он, видимо, имел в виду шишкоедов. Вышло так, что у Петра Геннадьевича хватило денег только на покупку земли, где они и размещались, о чём ему, конечно, было неизвестно… На базу средств не осталось. Жирнев подумывал уже о кредите, который, вероятно, он бы не погасил за всю жизнь, но тут как нельзя кстати подоспел Филинов, узнавший о таком бесцеремонном захвате «его» исследовательского пространства, и предложил деньги на постройку базы с тем условием, чтобы дальний участок не беспокоился любопытными спортсменами. Согласился сразу, возможности выбирать не представилось. Что там, Петр Геннадьевич не знал, но догадывался, безусловно, о чём-то тёмном… Так получилась отличная конспирация, прятаться этой полянке и прятаться, если бы не наше желание срезать…
Ещё Питонов спросил про то, сколько лет назад Филинов обнаружил этих древних людей. Сам он заявил, что скелету, найденному им, около десяти тысяч лет. Каким образом он подделал экспертизу останков – ещё дело не выясненное. Сказал, что будут разбираться.
Всё равно Жирнев получился замешанным в преступление, хотя и несерьёзное, как заверил нас следователь, потому что Александр Тимофеевич явно обеспокоился за друга детства и настойчиво добивался от него полных разъяснений. Вот и нам сказал то же самое, чтобы ещё более утвердить свои слова. «Скорей всего, он отделается штрафом и конфискацией части земли, на которой и сосредоточено это… место», - говорил он. 
Кардинально другое наказание ждало Филинова. В отличие от Жирнева он не «содействовал», а активно участвовал в подделке своих же собственных открытий и старательно прятал место обитания шишкоедов. Учёный мир уже осудил его за такие действия, и Филинов потерял всякое уважение, не говоря о том, что из всех учебников его шикарную биографию автоматически удалили, написав лишь: «Филинов открыл и принял участие в изучение шикоедов». Кроме того, ему выносилось обвинение в покушении на убийство из корыстных побуждений. Довольно серьёзная статья… «На данный момент он в розыске, далеко уйти не должен, достанем», - говорил следователь.
После ясных и доходчивых объяснений ситуации слово перешло ко мне. К тому времени я успел залиться, как красный мак. Говорил, изредка заикаясь и запинаясь. Волновался сильно, не каждый же день к следователю хожу, имею право и на волнение. Он расползся по столу и слушал, смотря куда-то в угол. Часть до нашего попадания в деревню древних людей он как бы и вовсе пропустил, видимо, быв в курсе после двух прошлых расспросов. Однако, когда речь зашла о нашем там пребывании и побеге, он оживился и убрал ладошку из-под щеки, щека быстро понеслась вниз, порождая колебания кожи на лице. Чуть приподнял брови, как бы выражая удивление, но получилось плохо, точно у заспанного человека, не успевшего ещё умыться.
В ходе описаний наших с Серёгой сражений с шикоедами он презрительно оглядывал меня с головы до ног, явно сомневаясь в истинности моих слов. Я говорил и говорил, становясь краснее и краснее, жадно вдыхая воздух. Наконец, сказ мой подошёл к концу, и следователь выразил благодарность за данные сведения и пожелал всего хорошего, прибавив, что больше ничего не требуется и попросив нас не распространяться на эту тему. Покинул кабинет я мокрый насквозь и с одним вопросом: «Разве ему там не жарко?».
Сашке помогли надеть куртку, и получилось так, что один рукав смешно и свободно болтался в воздухе. Тут-то я  не выдержал и захихикал. У него чувство юмора широкое, а потому он засмеялся тоже.
Все вместе мы протиснулись в небольшой лифт и спустились вниз, после чего залезли в старенький дизельный джип к Александру Тимофеевичу. Я и Сашка поместились сзади. Наши отцы сразу же завели беседу о полиции, дорожно-патрульной службе и о прочем. А Ясенев-младший в полголоса поведал мне, как нас спасли и как я без сознания лежал в яме рядом с ним. Это я, впрочем, знал, но пара подробностей оказалась для меня новыми...