Минувших дней разбуженная память

Перелистываю страницы дневника прошлых лет. Торопливые строчки со страниц памяти теплят душу и будоражат мысли. Заставляют иногда ухмыляться прошлому неудержимому задору, либо снисходительно прощать себе, тому, молодому, а порою и удивляться живучести вопросов и проблем, подмеченных еще в те годы начинающим инженером.

15 января 1969 г. ...У места старта фанерный щит с текстом:

«ЛЫЖНЯ В 1000 КИЛОМЕТРОВ! Усть–Камчатск – Петропавловск. 16 января, в 10 часов отсюда будет дан старт крупнейшего лыжного пробега Камчатки, посвященного 100–летию со дня рождения В.И.Ленина.

Стартуют комсомольцы Усть–Камчатска: Александр Волков, Виктор Солянов, Николай Бушнев. СЧАСТЛИВОГО ПУТИ!»

Идею перехода я и Виктор Солянов изложили в Усть–Камчатском райкоме комсомола. Нас поддержали и стали организовывать как акцию областного масштаба. Вначале желающих было много. Не теряя времени, мы с Виктором начали тренировки. Пригрузившись рюкзаками бегали по заснеженной тундре на 18–20 километров от Усть–Камчатска, задавая себе перегрузки на выносливость.

К началу пробега от всех желающих нас осталось трое.

…Все! Утвердили, побежим! Позади теперь многокилометровые тренировки, конец треволнениям и хлопотам, а сколь же их всегда на пути от идеи до воплощения. Начинаем пробег втроем. В поселках Ключи и Козыревске примкнут еще пятеро. Ну, дай бог ноги! Саня Волков – сотрудник районки «Ленинский путь», ему, как говорится, ноги в руки – по штату положено, жаль, что он всегда чем–то озабочен и уж очень малоразговорчив. Витек – мой друг. Уже год как он вернулся в родной свой Усть–Камчатск по окончании Ленинградской лесотехнической академии. Этот неукротим во всем: в говоре, в шутке и в силе. К тому же с хозяйской жилкой. При сборе только и слышно от него: идешь на день – бери на три, не полопаешь – не потопаешь. С ним я – в любое мероприятие…

…Собрались в дорогу мы с Витькой основательно. Сухари, ватники, носки, вместо гетр – рукава от тулупов. Захватили и инструмент для походного ремонта лыж, аптечку и конечно же еды с запасом. Короче рюкзаки неподъемные.

Завтра утром – старт! У райкома комсомола повяжут нам нагрудные ленты с изображением Владимира Ильича – символ юбилейного пробега и… на много дней тундровый снег в пятнах наста, морозная стынь да горные хребты с утренними и вечерними румянцами. Кра–со–та!...

* * *

16 января… После торжественных проводов у райкома партии, наш комсомольский командир Волков Александр, под взглядами сотен глаз понесся налегке галопом по улице поселка. В его рюкзаке только теплые вещи да шоколад, а мы пыхтим сзади с одной лишь мыслью: не свалиться бы впопыхах, да не опозориться. Январь выдался морозный. Прочный наст прибрежной тундры визгливо отвечал на каждый наш шаг. Чем дальше от побережья Камчатского залива, где прилепился к тундровому берегу наш районный центр Усть–Камчатск, тем мягче становился наст, который все чаще проваливался под нами, то и дело сбивая заданный ритм хода. Но с первыми силами мы упорно ломились по провальному снегу. Набитые рюкзаки давали о себе знать и наш темп со временем снижался. Стали торить лыжню поочередно. А когда преодолели первые двадцать километров и стали приближаться к предгорьям вулкана Шивелуч, снег и вовсе стал рыхлым – убродным. Вот где пригодились–то наши тренировки. Санек сдал, плетется сзади.

Закрадывается мысль, что зря не взяли нарту, как комсомольцы сороковых, которые делали переход по этому же маршруту. На фотографии тех лет, что довелось мне видеть, запечатлены крепкие парни с винчестером и упряжкой собак, так сказать, в полном снаряжении.

– Втянемся – полегчает, зато, докажем возможность облегченного пробега, – успокаивает Виктор.

…Заброшенный поселок Черный Яр. Завалившаяся землянка, два ветхих домика да покосившийся жердевой забор, некогда разделявший усадьбы – все что осталось от селения. Разводим костер у полуистлевшего рыбацкого кунгаса, торчащего из–под сугроба. Неподалеку, с крутого яра свисает суденышко с обветшалыми рублеными бортами из растрескавшихся брусьев. Над заметенными останками поселка этот катерок сиротливо темнеет, напоминая о минувшей деревянной эпохе камчатского флота. Скоро и эти немые свидетели былого поглотятся рекою вместе с обрушивающимся берегом. Теперь речные катера не чета этим сорокасилкам. Новые катера Т–63 в сто пятьдесят «лошадок». Теперь и плоты за тысячу кубометров делают. Витька уверяет, что портовики скоро будут получать и трехсотсильные буксиры для проводки плотов по реке, будто ему отец говорил, а он у него в порту капитан – наставник. Трехсотсилки в нашей реке – смех. Смысла нет: осадка буксиров, если и будет позволять, то гидрология реки все равно не даст увеличить объемы плотов, потому явно неэффективен тут мощный буксир. Но Витек в сплавные тонкости не вникает, он ярый сторонник технического прогресса...

* * *

Много лет прошло с тех пор. Трагически погиб мой друг Виктор Солянов, а время лишь обострило наш давнишний спор. Полтора десятка лет мне довелось связать со сплавом леса по реке Камчатке, и все эти годы перевозчик (портофлот) постоянно наращивал трехсотсильный флот на проводке плотов. Теперь, когда последние стопятидесятисильные катера отправлены на металлолом, мощные буксиры, перемешивая воду реки с донным илом, тащат за собою плоты объемом в те же 1000 – 1200 кубометров леса. Объединением «Камчатлес» много проводилось расчетов и экспериментов по увеличению объемов плотов, но реку не обхитришь. Водность реки, лимитирующие радиусы ее поворотов и глубины перекатов, а главное – условия ошвартовки плотов в низовьях – не позволяют выходить из определенных рамок и объемов плотов.

Так, может быть, эти мощные буксиры быстрее оборачиваются? Многолетние сравнения работы тех и других катеров показывают, что теоретически «трехсотсилки» могут быстрее оборачиваться на 20 процентов, но практически затрачивают такое же время, потому что в эксплуатацию флота существенные поправки вносят гидрологические условия средних и малых рек. Так зачем такой флот малым рекам? Численность экипажа, расход горючесмазочных материалов вдвое больше, а работу выполняет ту же, что и малый буксир. А загрязненность? Если учитывать значимость реки Камчатки в воспроизводстве рыбы лососевых пород то запуск мощных буксиров в нашу реку – преступление. Ведь за каждым таким катером на сотни метров чернеет вода из–под винтов, километрами тянется муть, не говоря уже о повышенном размыве волною берегов. Помню, в начале семидесятых годов, остро встал вопрос об углублении Варгановской протоки реки Камчатки, дабы дать проход плотам к лесозаводу. Несмотря на немалые убытки, понесенные лесоперевалочным предприятием, органы рыбоохраны категорически отказали ему в проведении углубления, из–за якобы замутнения воды в нерестовой реке. А где же ныне былая требовательность органов рыбоохраны? Это лишь один пример движения экономики страны в тупик.

Я думаю, что слепое исполнение указов сверху порождает бездумье и безответственность у работников, всех рангов и приводит к подрыву не только экономики. Слово «инженер» означает – думающий. Ныне же большинство инженеров – статисты. Когда думать–то, коли надо «гнать план», в сроки «перелопатить» тонны бумаг всякой отчетности. Отсюда и отстранение инженера от насущных проблем производства, легковерность перед всем, что идет сверху – бездумность. Вот зачастую и прикрывается несостоятельность инженера, да и простого рабочего, ширмой: мол там, наверху, видней. Это же удобней перекладывать решения даже малых вопросов на других, кто выше. Ведь никакой ответственности. Но не всегда сверху видней, отсюда и всевезможные перекосы.

Эта пресловутая вера в правильность и непогрешимость верхов, воспитанная партией с детства вбитая в сознание масс страны, в конечном счете обернулась трагедией как для страны Советов так и для ее миллионов трудящихся.

…Просека рассекает березовые заросли, то скатываясь, то поднимаясь по пологим холмам. Старинное русское селение Нижне–Камчатск. Едва заметные под заносами развалины нескольких изб да рубленая во второй половине девятнадцатого века церковь. Соседство гор, озер и рек очень красит это место. Как ни устали, а через сугробы пробрались к церкви. Добротно срубленная из окантованных бревен лиственницы, почерневших от времени, она высится над придавленными снегом домиками и будто щурится на них глазницами окон.

– Вот она – драгоценная старина. Говорят, без единого гвоздя сделана, – заявил Виктор.

Врет поди, что без гвоздей, хотя ему можно и верить, ведь он на Камчатке родился, поди, и впрямь наслышан. Массивная дверь храма божьего приоткрыта, пол заметен снегом, стены изрезаны и исписаны горе–туристами. От старинного строения и полумрака веет таинственностью.

Ночевать решили у связистов, которые неподалеку отсюда ремонтируют опоры линии связи, на переходе через реку Камчатку. Чем ближе подходим к дому с дымящейся трубой, тем сильнее чувствуется усталость. В бригаде знакомые парни, встретили хорошо. С клубами морозного воздуха мы ввалились в жарко натопленное помещение. Теплота, тусклый свет, сизоватый дым табака, длинный стол посреди комнаты, койки в два яруса – уют обалденный! От рюкзаков плечи совсем онемели, руки невозможно поднять без боли. Обыденный разговор с ребятами сам собой перешел на былой Нижне–Камчатск. Лежу на кровати, наслаждаясь горизонтальным положением. Блукаю взором по закопченным бревнам стен, дощатому крашеному потолку и слушаю рассказ пожилого связиста–камчадала, который беседует с Виктором. Как ни лень, а потянулся я за блокнотом:

– Раньше, паря, церковь, что находилась в деревне Усть–Камчатск, у моря, то место сейчас Монастырем называют, была, однако, самая богатая на Камчатке, тогда она Успенской пустынью звалась. Внутри было много золотых икон, крестов еще со времен казаков – заселенцев. Много чего за два века накопилось в монастыре. После революции, когда «святые отцы» поняли, что старая власть не вернется, они тайно наняли каюров лучших собачьих упряжек, ночью загрузили нарты драгоценной утварью и айда сюда, в Нижний. А здесь, паря, и тогда уже глуше, чем где, было. Хотя и службу правили в старой–то церкви, да приход здесь, однако, был неважный. Так вот сюда они и прикатили. Упряжки в церковный двор загнали, а каюров всех спиртом упоили в усмерть. Наутро разобрали каюры свои пустые нарты и рады, от такого привечания их, пустились обратно. Куда эти драгоценности попы дели, паря, до сих пор неизвестно. Однако, слышал я, что после и поселок–то совсем тут захирел, а один из каюров переселился сюда, в Нижний. Так тут и жил до старости. Может, чего и искал, кто его знает.

Интересно... Даже сравнительно недавняя история края, а занятно. Как бы поглубже историю Камчатки узнать? И чего тут музей либо заказник не устроить. Церковь–то на дрова порастащат, а жаль. Камчатские Кижи для туристов устроить бы можно, тем паче при такой вокруг природе.

По соседству Санька Волков рассопелся невмочь. Спит, шельмец! С таким соседом и мне против сна не устоять...

* * *

Камчатских Кижей не получилось. С годами церковь окончательно гибнет. Уже и часть купола разобрана. Трудно удержать частника–дачника, у которого свое застилает очи. И кто додумался отдать исторические места, святыни Камчатки: бывшее селение Нижне–Камчатск и место первого на Камчатке острога, Верхне–Камчатск – на потребу дачникам? Много ли исторических находок вернули государству частные лица, которые, распахивая огороды и копая погреба, находили там в разных количествах музейные экспонаты? В музеях Милькова и Усть–Камчатска таких экспонатов самая малость, а расходятся они по частным коллекциям. Осознавали ли возложженную народом ответственность те работники районных исполнительных комитетов, когда росчерком пера распоряжались историей края, народной памятью?

Нельзя допустить, чтобы один человек решал вопросы, связанные с духовными ценностями народа. Общеизвестно, к чему приводит недооценка общечеловеческого, общенационального достояния. История края и Родины – истоки, питающие и очищающие души человечьи, формирующие нравственный потенциал личности. Но история Камчатки у нас и ныне еще слабо популяризуется. Мало книг по истории нашего края, мало охраняемых государством заповедных исторических мест, хотя добрые примеры у нас в области есть. Это музей–острог в Милькове, созданный благодаря энтузиазму Михаила Угрина. Почему бы не сделать нечто подобное и в Нижне–Камчатске? Ведь тысячи туристов едут на Камчатку, да и местные жители с удовольствием бы приобщались к истории края. А сказать о Нижне–Камчатском остроге есть что. Это первый город на Камчатке, в свое время имевший даже герб. Это колыбель судостроения на восточных рубежах России. Нижне–Камчатск стал опорной точкой в великих для нашей Родины открытиях: Америки со стороны России и островов Алеутской гряды. Этот острог–город связан с такими достойными памяти россиян именами открывателей, мореходов и исследователей Соверо–Востока как: Бутин Иван, Кондратий Мошков, Алексей Чириков, Витус Беринг, Михаил Гвоздев, Иван Федоров, Емельян Басов, Степан Крашенинников и многие другие...

Не мог я тогда и подумать что пятнадцать лет спустя история, именно этого места, так завлечет меня, заберет у меня лучшие творческие годы, за что я лишь благодарен судьбе. С моим активным участием церковь Успения в Нижне–Камчатске была восстановлена и освещена иеромонахом Иннокентием Вениаминовым: пра–правнуком Святителя Иннокентия – Апостолом Сибири и Америки.

Кроме того в своих романах: «Ясак и пашня» и «Нести свой крест», я восстановил историю возникновения Нижне–Камчатска и начала освоения Алеутских островов Русской Америки.

* * *

…17 января. Утром вышли уже не бегом. Погода солнечная. Тут, подальше от Тихого океана, мороз под 400. Через час ходьбы выкатились на лед реки Камчатки. Крутые лесистые сопки сжимают реку и кроме как по льду, тут не пройдешь. Это место в народе называют «Щеки». Тут морозный ветер дует навстречу, поземка забивает глаза, быстро не пойдешь. Отмерзают все оконечности. Лишь у береговых скал иногда прячемся от ветра, отогреваемся чуть и пробираемся дальше. Полдня ушло на преодоление этих 16 километров «Щек». Лишь когда вырвались из этой трубы, пошли легче и к вечеру добрались до местечка Камаки. Устали больше чем в первый день. В бывшем селении остался единственный домик связистов. На привязи свора нартовых собак, которые всполошили окрест неистовым лаем на чужаков. Хозяин дома, линейный монтер–обходчик Медведев Василий Терентьевич, вышел на лай, попинав собак, успокоил их и радушно встретил нас. С огромной жаждой тепла мы входили в домик. Согреваясь рассматривали медвежьи шкуры на стенах, да шкурки соболей. Терентьевич больше охотник чем связист, все говорило об этом. Сегодня, придя с линии, он принес двух черноватых соболей и теперь, когда мы поужинав уселись у печи беседовать, он принялся их обдирать, да так ловко.

Вытянув свою ногу вдоль лавки, он за ступню привязал ремешок, которым прихватил ободранную уже голову соболя и начал снимать шкуру соболя будто выворачивая чулок, а сам при этом не умолкая все рассказывал и рассказывал нам обо всем. Видно наскучался  в одиночестве на зимовье. Еще в 1934 году он строил эту линию связи, а с 1941 года живет тут в Камаках. Поселок расформировали давным–давно, дети и внуки его в Усть–Камчатске, а он один тут, вдали от цивилизации, содержит в порядке 30 километров линии связи, имея любимое дело своей жизни и  кучу грамот за хороший труд.

* * *

18 января… Утром мы изготовились к выходу. Ясное солнце, чистое небо, выбеленные снегом горы – простор, полный морозного воздуха. После хорошего отдыха в тепле все это «Любо–дорого», как говаривал мой отец. Терентьевич еще раз напутствовал нас забавным говором камчадала:

– До Клюцей напрямки, однако, верст шестьдесят. Тут сбиться негде, дуй напролом. Озера, перелески, озера, перелески, а там сбоку горка, как булоцка будет. За ней в низоцке тополецки. В тополецках будет след, самоцка набегала. По следоцку на рецку Каванаку выйдешь, а по ней и до озера Куражьего. Там–то зимой завсегда карася берут, и все следы от нарт прямо в Клюци бегут.

Распрощавшись мы тронулись в путь к самому большому селению района Ключи, который, будто прижался к Ключевскому вулкану. Бежим легко, видно уже втянулись.

Из–под ног то и дело взлетают стайки полярных куропаток, пугая резким, как выстрел, хлопаньем крыльев. Весь день слепит негреющее солнце, а мороз кусает щеки, нос. День к закату, а мы все петляем меж перелесков. Теперь–то стало ясно, что ту «булочку» нам не сыскать. Все здешние сопки, что булочки, а речушек мы уже прошли десятка два. Определи под снегом Каванака – она или нет. А со следами вообще хохма: ведь мы в следах, как говорит Виктор: «ни уха, ни рыла». След соболя от заячьего отличим еще, а самочка то или самец, кто их разберет! Да и следов тут уйма. Витька уже полдня ржет над тем, как мы купились на сказ Терентьевича. Сейчас он разыграл Саньку: нагнувшись над следом соболя, завопил:

– Нашел! Нашел, как различить след!

– Как?! – кинулся к нему Волков.

– Если пробежала, то – она, коли пробег, значит – он.

Январский день быстро, угасает. Красное солнце тонет в морозной пелене. Вечер – безраздельная власть стужи. Все чаще оттираем то нос, то щеки. В сумерках тают очертания Ключевской сопки – нашего основного ориентира. Решили не останавливаться, а идти пока есть силы, в надежде что скоро выйдем к поселку.  На черном небе заискрились звезды. Ярче других с зеленоватым свечением та, которая висит прямо над кратером Ключевского вулкана. Идем на нее – путеводную, ночевать в лесу на таком морозе не тянет. Спуски и подъемы в поросших лесом сопках, вымотали вконец. Темень, чащоба и.., стоп! Остаться можно без глаз или лыж. Вынуждены ночевать. В темноте отыскать сушняк – проблема. Береста, ветки – быстрей бы костер. На таком морозе спичка и та не горит. С превеликой надеждой смотрим, как несмелый огонек чуть поедает бересту. Промороженная древесина почти не горит, и огонек согревает лишь морально. Мороз бесцеремонно лезет за ворот, коченеют пальцы рук и ног. Греемся только заготовкой дров. Охотничьим топориком повалили березу, рубим ее на чурочки, которые мельчим в щепки для привередливого огня. Опять боготворю Солянчика: это он придумал взять с собою рукава от тулупов, которые мы сейчас натянули поверх ботинок, ой, как кстати. Закипел чай. Упомянули про фляжку со спиртом.

– Парни, о спирте ни слова. Следим друг за другом. Не дай бог кто уснет – крышка! – отрезал наш хозяйственник.

Как выстрелы треск размерзающихся стволов берез, неугомонное тюканье топорика и постоянно кипящий в котелках чай. Со временем костер оседает все ниже и ниже, образуя в снегу вокруг себя воронку. Санька рубит в свою очередь дрова, мы пьем чай.

– Пока чай пьешь, вроде бы и спина не мерзнет, – заметил Виктор.

– Возьми галету, – предлагаю я.

– Уво–оль, от них уже весь рот в ошмотьях, так что не задабривай, твой черед, рассказывай чего–нибудь.

Вдруг затих стук топорика. Мы встрепенулись.

– Санька, спишь?! – крикнул Виктор.

– Нет, топорик из рук да в снег, ищу.

– А–а.., не спит лишь тот, в ком совесть не чиста, – чтобы скрыть беспокойство, отшутился Виктор.

К утру костерок углубил яму до полутора метров. Обогревались в основном дымом в яме. Мы всячески исхитрялись, чтобы не загас костерок. С рассветом мороз становился жестче, и когда появилась достаточная видимость, мы покинули клубящуюся дымом яму.

После бессонной ночи выживания озябшее тело и мышцы никак не хотели работать. С большим усилием давались первые шаги. Когда добрели до перевала Харчинского хребта, под которым мы ночевали, то обалдели. Под перевалом укутавшись туманом течет незамерзающая часть реки Камчатки, и нам надо делать крюк в 5–6 километров, чтобы перебраться по льду на другой берег, где у подножия Ключевской сопки манил к себе поселок Ключи.

Сопка, как и все дома поселка, курилась дымом. Вскоре нас встретили Ключевские парни, обеспокоенные нашей задержкой. Юра Афанасьев, Василий Моросюк, и Виктор Савинский, завидя нас, они весело катили нам на встречу.

Василий Моросюк – мой друг, одноклассник. Весте по направлению на Камчатку прибыли. Он еще с вечера забил тревогу, но на наши поиски их выпустили только рано утром.

– Ну как же вы ночью–то? Морозище ведь за 500.

– Запросто. По–камчадальски в снежной яме, – заулыбался обмороженными щеками Виктор.

Только после нескольких километров хода я стал ощущать и чувствовать в ботинках пальцы ног. Что было бы не возьми мы рукава от тулупов?

* * *

В молодости уверенность в себе зачастую опасно граничит с бесшабашностью, которая всегда приводит к печальному исходу. Порою трудно бывает определить и не переступить эту грань. Наша слабая подготовка к непредвиденным обстоятельствам показала, что мы были тогда как раз на той роковой грани и только дисциплинированность и взаимоответственность помогли нам не переступить ее.

Уверен в том, что дисциплина и четкое выполнение обязанностей перед коллективом – критерий успеха в любом деле.

* * *

…19 января. Вышли из Ключей. Юрий Афанасьев, Виктор Савинскнй и Володя Губин пополнили наш отряд. Старше всех оказался Савинский, тут же получил походную кличку «Дед». Губину на днях исполнилось восемнадцать – совершеннолетие, это и решило его участие в пробеге. По зимнику шлось в удовольствие, не то что по убродным снегам, и мы взяли быстрый темп.

Ближе к селу Майское увалы становились круче, скорость сбавилась сама. Сказывается усталость ребят, бегущих первый день. Влажную от пота одежду мороз превратил в панцирь покрытый инеем. В Майское вошли вечером. В конторе совхоза уже никого. Устало толпимся у дверей, Юрий безуспешно накручивает местный телефон. Ясно – не ждали. Из дома напротив вышла моложавая энергичная женщина и подошла к нам:

– Ребята, а ну быстро к нам в дом! Что же это вы на таком морозище? Господи, да еще и в ботиночках! Быстро, быстро! – скомандовала она.

Анастасия Васильевна Андреева, экономист совхоза, и ее муж Александр Алексеевич, врач–терапевт, радушно приняли нас. У хозяйки золотые руки. Разместив нас, она с завидной быстротой стала заполнять стол разными закусками. Жарче затопилась печь. Не успели мы отойти от мороза, как на большой сковороде зашипели жарившиеся пироги. Еще немного – и целое блюдо отдающих жаром пирогов стояло на столе.

– Подходите к столу. Отведайте–ка. Сейчас согреетесь. И понесло же вас в самые морозы! Вон что с щеками–то твориться. Ой, да как же вы пешком–то? До города аж! А ты–то совсем малец, – обратилась она к Губину, – а туда же. Я бы своего в жизнь не пустила, – приговаривала она, пододвигая ближе к нам тарелки с борщом.

Ошеломленные таким приятным для нас поворотом дела, мы принялись за еду, удивляясь искусности хозяйки и гостеприимству этой семьи. Наутро, распихав нам по рюкзакам оставшиеся пироги, хозяйка тепло проводила нас в дорогу.

Надо же, так запросто встретили, проводили, как родных. Точно: на Камчатке народ – золото.

* * *

 С годами становится ясно, что людей, не только камчатских, но и вообще, под одно определение подводить нельзя. Очень хочется, чтобы мой вывод тех лет для камчатских жителей как, можно дольше оставался бы в силе.

Преобразилась Камчатка до неузнаваемости. В недавнем прошлом захолустные селения Майское, Мильково, Ключи, Эссо, Усть–Камчатск за эти годы стали благоустроенными поселками.

В конце 60–х годов жители Варгановки в Усть–Камчатске по воду ходили на реку Камчатку, а зимой растапливали снег для бытовых нужд. Дома – с печным отоплением, о прочистке улиц зимой и думать нечего. Ходили по сугробам и наметам, с которых можно было рукой достать провода электропередач. Разве сейчас так? Никакого сравнения, а ведь не прошло еще и двух десятков лет. За повседневными делами не замечаешь той разительной перемены, которая происходит во всем и в душах людских. Вроде бы это естественно, но все же странно: как существенно влияет на взаимоотношения людей урбанизация. Ликвидация мелких поселков, конечно, улучшила социальные условия жизни людей, но заметно снизила общительность их, душевность. Те же люди, дружно жившие в селениях, сгрудившись в многоквартирный дом, становятся обособленными, замкнутыми. Пожалуй, редко кто пустил бы ныне в квартиру такую ораву парней! Я вовсе не сторонник растаскивать многоэтажки на избы, но душевность и общительность, которой теперь явно не хватает людях, как–то надо сохранять.

Десятилетиями веру в Бога у народа пытались заменить верой в Коммунизм, обещая близкое светлое будущее.

Но по мере утери веры в Бога, и в Коммунизм видимо исчезала в душах людских и человечность. Думаю что вера и любимое дело – два крыла человечности. Поистине: бытие определяет сознание.

* * *

…20 января. От села Майское до поселка Козыревск недалеко. Идем не спеша, чтобы поспеть к обеду в поселковую столовую. Узкая, давно не чищенная дорога отходит в сторону реки, к рыбразводу. Решили посмотреть.

Рыбразвод – станция по изучению и разведению рыбы лососевых пород. Домики для обслуживающего персонала прижались к берегу Ушковского озера, которое проточкой соединяется с рекой. На берегу озера поленница мороженого кижуча, отдавшего икру для науки. В незамерзающую часть, озера вдается сооружение на сваях. Скрипучие мостики под навесом, меж мостками в сетчатых отсеках десятки лотков с тысячами икринок погружены в воду. Родниковое озеро – естественный инкубатор.

Интересно рассказал о жизни лососей влюбленный в свое дело директор, станции. Сетовал на гольцов–хищников, коих развелось тут во множестве. В 1963 году на берегу озера обнаружена древнейшая стоянка человека – обитателя Камчатки. Древние рыболовы и охотники на мамонтов жгли костры тут около ста пятидесяти тысяч лет назад. Жаль что не лето, посмотреть бы на раскопки.

Остаток пути до Козыревска только и говорили о рыбе да дикарях. Рыбразвод – звучит здорово, да уж больно тут все убого. Наверное, потому, что толку с него мало: лишь, гольцов откармливают мальками, пока те прошмыгнут через озеро в реку. Чего бы не устроить лоток или трубу какую, чтобы мальков не через озеро выпускать в реку?

* * *

С годами важность этого дела не только для Камчатки, но и для всей страны все возрастает, а убожество рыбзавода неизменно. Правда, сдвиги есть: за последние годы в окрестных селениях случается увидеть объявления, которые приглашают рыболовов на отлов жирного гольца в озере безвозмездно. Явно просматривается что и это столь важное государственное дело деется лишь для «галочки».

* * *

 …Козыревск – исток лесозаготовок на Камчатке. Куда ни глянь в округе – всюду лес. Рубленые дома и здания, у каждого двора высокие поленницы дров, заготовленных впрок. На лесоскладе высятся штабеля бревен, то и дело из тайги ЗИЛы и МАЗы–лесовозы подвозят пачки хлыстов. Возникает чувство, будто попал в какое–то деревянное царство.

В Козыревске наш отряд пополняют Геннадий Веревкин и Виктор Тен. До следующего поселка Атласово напрямик по «телефонке» – восемьдесят шесть километров. Решили сутки отдохнуть и заменить лыжи. Мои кировские «дровишки» стерлись так, что оголились шурупы на креплениях.

* * *

22 января. Рано начинается рабочий день в леспромхозах. В семь утра выбежали по лесовозной дороге в сторону Крахчинского лесоучастка, а навстречу уже идет груженый лесовоз. Почти рассвело, когда мы вкатили на Крахчу. Так называемый лесосклад издали похож на муравейник. Трещат передвижные электростанции, жужжат электропилы. Бригады рабочих распиливают хлысты леса на бревна. Раздетые, несмотря на мороз, они, ловко орудуя крючьями, взваливают эти кругляки на подсанки, в которые запряжены мохнатые от инея большемордые лошади. Повсюду несутся окрики, брань на особо ретивых коняг.

Разгоряченные люди и лошади, не стоящие на месте, окутаны паром, чуть розовеющим в первых лучах солнца. Я с удивлением смотрел на захватывающую трудовым азартом работу бригад.

Ну дела... Лошади на сортировке! Вместо транспортеров. А как же бревнотаски, хотя бы без программного управления? А я–то думал, что лошадки – это «каменный» век нашей промышленности. Против этого стоило ли дивиться старой технологии, которую, нам с Виктором пришлось увидеть в Ключевском лесокомбинате. До сих пор в ушах визг и звон циркулярных пил тарного цеха, лязганье транспортеров, надрывное гудение лебедок лесобиржи и сиплое пыхтение паровых котлов электростанции – своеобразный оркестр трудового ритма.

Неподалеку от ямы, в которой горят отходы от хлыстов, будка мастера. Жара от печурки, горячий чай расслабляют. Пожилой мастер Грозов – практик, знаток лошадиных сил и леса, своими неучеными знаниями открывает мне глаза на многое. Хоть и сомневаюсь в чем–то, но вроде бы он прав.

Как же велика разница между технологиями книжными и теми, что наяву. Неужто и впрямь как говаривают: «Забывай индукцию и дедукцию, а давай продукцию»?

С Крахчи бежим по просеке «телефонки», которую ограничивает островерхий лиственничный лес, изредка посеребренный березами. В таком однообразии часы бега кажутся долгими. Снег тут без наста, рыхлый, чаще меняемся торить лыжню. После очередной чаевки раскрасневшийся Виктор Солянов, мощно взламывая снег, навязал очень быстрый темп. Вытирая испарину со лба, «Дед» кричит Юрию Афанасьеву:

– Командир, уйми этого «Красного буйвола», ребят козыревских загоним.

Неожиданно лес отступил к горам, и мы вырвались на простор тундры. В народе ее называют Шурупники. Огромное безлесное пространство уходит под самые отроги вулкана Толбачик, белый конус которого взметнулся под небо. Какая бы ни была многоснежная зима, здесь, за вулканом, снега выпадает самую малость. Видимо, Толбачик своею громадой прикрывает эти места от господствующих зимних ветров, приносящих пурги. Из–за малости снега прошлогодняя трава путает лыжи. Уклоняемся от прямого пути, выискивая больший снег, бежим вдоль кустарников. Обогнув очередные заросли, увидели с десяток мирно пасущихся одичавших лошадей. Длинногривый табун стремглав понесся в сторону малоснежной тундры. Рыжеватый простор Шурупников, подпирающий небо, вулкан Толбачик и скачущий табун – экзотика да и только!

Дикий олень и Камчатка – совместимы, а дикие лошади как–то не вяжутся с моим представлением о Камчатке, но факт. Припоминаю разговор с мастером Грозовым который жалел, что лошадей почти всех извели! Осталось в леспромхозе их всего пять десятков, а раньше имели табун пятьсот голов. На Шурупниках круглый год и выпасали до трех–четырех–летнего возраста, а потом оттуда брали лошадей в работу.

* * *

За два десятка лет облик лесных предприятий принял индустриальный вид. Ушло в прошлое техническое убожество трособлочных систем, завоз рабочих в тайгу на не всегда крытых тентом грузовиках, 12–15–часовой рабочий день водителей лесовозов по несносным дорогам: «веткам» и «усам».

Сменная работа на классной технике, устроенные дороги, теплые боксы, линии разделки древесины, агрегатная техника, заменившая тяжелый труд вальщика и чокеровщнка. Вот он наяву технический прогресс, который не обошел и лесную промышленность Камчатки.

Но ведь то, чего мы достигли сегодня на своих предприятиях, это и есть всего лишь та книжная технология, по которой учились мы студенты семидесятых годов. Разрыв почти в два десятка лет. Конечно разрыв между наукой и производством допустим, но не такой же. Разве с такими темпами нам тягаться с западом, не говоря уж об Америке?

* * *

…Петляние по провальным снегам в тайге да по косматой тундре Шурупников изрядно вымотало нас. К концу дня особенно чувствуется разница от того, какой ты идешь по лыжне: второй, пятый или восьмой. Первому, само собой, всегда труднее.

К вечеру прошли несколько заброшенных поселков. Лесоучастки 30–х – 40–х годов. Полуистлевшие бревенчатые бараки с перегородками комнат из жердей. В каждой такой клетушке жила семья переселенцев ехавших осваивать Советский Дальний Восток.

Тяжелое зрелище: покосившиеся стены, проваленные крыши, зияющие пустотой зенницы окон. Какая–то тоска и печаль давит, когда смотришь на места, откуда ушла жизнь. А тут еще невезуха: у меня сломалась лыжа. Пришлось соединить «русским клеем» – гвоздями, которые удалось выдрать из развалин барака. Так и брел, одна лыжня короче другой.

Почти стемнело, когда, мы из зарослей пойменного леса буквально вывалились на катаный зимник. До Атласова осталось недалеко. Густой лес по обе стороны дороги казался темной зубчатой стеной, но восходящая луна напрочь разбивала это представление. Большая, красноватая, она будто заблудилась в ночном лесу и безуспешно пытается выбраться из паутины веток.

Ночью, мокрые от пота, гремя насквозь промороженными куртками, вкатили в Атласово. Посчитали: за день протопали 96 километров. Рекорд, не рекорд, хотя мастера спорта из пробега «Метелица» за день бегут и поболе, но их тропа по сравнению с нашей таежной – асфальт. В Атласово заменили 4 пары лыж.

Поселок Атласово – центральная усадьба Камчатского леспромхоза, самый молодой поселок лесорубов. Дома – коробки из бруса и бревен, похожие друг на друга, стоят в строгих рядах улиц. Чувствуется стандарт типового проекта, отчего поселок кажется менее уютным, чем другие.

От Атласова наш путь будет теперь только по зимней автотрассе, которая идет до самого Петропавловска. Теперь – прощай мягкая лыжня! В беге по дороге руки, наверное, важнее ног.

* * *

…23 января. Через три часа бега от Атласова дорога наша вдруг запетляла по зарослям елового леса. Зеленые кроны, заваленные снегом, причудливые пни, солнечные лучи, кое где пробивающиеся в темноту леса, – сказочная красота. Хочется верить, что места, эти нехоженые заповедные, как вдруг из–за поворота вылетают один за другим грузовики и, мчась по трассе, увозят на себе эту красоту в виде лесопродукции. В полдень свернули на лесовозный «ус», чтобы попасть на деляну к лесорубам – почаевать.

Треск движка электростанции, урчание бульдозера, сизые дымки стрекочущих бензопил – все это как–то притягивает к себе от заснеженного безмолвия тайги. Три рубленых вахтовки и вагон–столовая сгрудились у тепляка – крытой траншеи для стоянки тракторов. Страсть как хочется посмотреть вальщика в деле, да и все хочется обсмотреть. В Усть–Камчатске лишь тундра, такого не увидишь. Трактор трелевщик, захлебываясь от рыка, будто скалится, переползая через заснеженную валежину. Он вытаскивает пачку длиннющих хлыстов на волок. Поблескивая гусеницами, подминает под себя небольшую березку и, крутнувшись в сторону, ткнулся в молодую ель. Когда рассеялось облако снежной пыли, слетевшей с кроны красотки, ели как ни бывало. Хотя и спорит со мной Витька, что, если бы и не крутнулся трактор, то комлями хлыстов заломил бы еще большую лесину. Но у него же лебедка, чуть ослабь трос, пройди, потом уже подтягивай хлысты. Зря он так, жаль такую елку.

Мастер леса Фролов Яков Павлович – приветливый дядька, тоже практик. Своим рассказом о технологии лесозаготовок немного успокоил. Оказывается, это у них технология такая: условно–сплошная рубка, а для возобновления леса на делянах оставляют куртины семенников. Может, это мне с непривычки к лесным делам, но видок после такой технологии – жуть! Не зря говорят: лес рубят – щепки летят. Все же елку–то он мог и не давить...

* * *

Поистине: время – великий учитель. Камчатские леса теперь в большей части своей – выруба. Картины нынешнего леса: это буреломные пустыри с рединами перестойного леса, открывающие дорогу всем ветрам, которые иссушают почву на водосборах камчатских нерестовых рек. На более старых вырубах дружно поднявшиеся самосевные березняки, заменившие теперь на долгие времена хвойный лес. Кое–где по безлесью неестественно смотрятся жалкие подросты пожелтевшей сосны. Лишь по старым лесовозным «усам» и дорогам, да гарям густо щетинятся молодняки лиственницы естественного возобновления. В столь безрадостном иссякании камчатской тайги есть свои причины. На мой взгляд, в каждой работе технология – это, прежде всего порядок, а уж потом специфика.

Технология лесозаготовок – есть такая специализация в институтах, готовящих кадры лесопромышленников. Но вот беда: сколько поколений лесоинженеров ни приходят на таежные деляны, а четкой технологии работ от лесозаготовительных бригад в полной мере добиться, прямо скажем, не удается. В чет тут секрет? Ведь теоретически на каждый лесной массив, в зависимости от рельефа и состояния древостоя разработана технология рубок, по которой и обучают будущих инженеров. А камчатским лесорубам вовсе повезло: на сравнительно небольшие объемы лесопользования в области существует даже Лесная опытная станция (ЛОС), научные работники которой рекомендуют наиболее рациональные схемы работ, учитывая уже достаточно расстроенный лесосечный фонд Камчатки. Казалось бы, нет проблем: судя по древостою, назначай наиболее рациональный метод рубки леса и работай. Но почему за два десятка лет буквально потерпели крах наиболее приемлемые в наших лесах технологии, рекомендованные ЛОСом: метод узких лент и постепенно–выборочные рубки? Эти технологии требовали от лесорубов четкого соблюдения технологической дисциплины. Как ни бились ученые, а все предложенное в конечном счете сводилось к одному методу рубок, устоявшемуся еще с военных трудных лет: в условно–сплошную рубку. Так как надо тянуть все возрастающий план лесозаготовок. План – любен ценой. Эту цену заплатила природа.

В лесных поселках Камчатки народ держится коренной, оседлый, потому–то и сильны там традиции лесорубов, работающих по старинке. Как гласит поговорка тех лет: лес – дело темное. Эти традиции закоренели еще тогда, когда слово «экология» звучало как что–то неопределенное, неземное. Когда под лозунгоми «победителей не судят» технология работ превращалась в нечто зыбкое. Кому не лестно ходить в передовиках? Вот и... вали кулем... А очистка лесосек, содействие лесовозобновлению? Откупимся от лесхоза: они пилораму себе ставят, а у них к ней ни черта нет и т. п. Вот и сдавались лесосеки – лишь бы акт приемки от лесхоза заполучить, а как он пишется – после «помощи» лесозаготовителей лесхозу либо просто после рюкзака с водкой неважно. На этом и зиждилась идиллия «леспромхоз – лесхоз», по принципу: «Нельзя ждать милости от природы, взять их у нее...». В такой обстановке, конечно, любая технология – обуза.

Сказать, что наши лесорубы совсем зачерствели душой, поклоняясь только рублю, будет, неверно. Мне часто приходилось наблюдать, как автобус, везущий рабочих на делянку, встречал на дороге выводок глухарей, которые не могут перелететь глубокую колею, чтобы скрыться в траву. Вспархивая еще слабыми крылышками, подпрыгивают и вновь валятся в колею под прикрытие обеспокоенной – глухарки, грозно растопырившей крылья и встопорщив перья. Лесорубы, выйдя из автобуса, бережно подсаживают писклявые серые комочки цыплят, оберегая руки от клюва яростной мамаши.

Трудно понять души людские – как–то уживается в них противоположное. Тот же человек иной раз безжалостен к тайге: и он же проявляет любовь к обитателям леса, не преступая негласный закон таежника: не губить молодь и самок, особо в период вывода потомства. Видимо, доброта человека к живности и тяга его к природе заложены в генах, а подавляет проявление этих чувств лишь неверная ориентировка, когда с детства нам внушали о необъятности тайги, о несметных богатствах недр страны и т. п. А коли всего несметно, то, авось, не убудет. Ориентировки, направления, заблуждения – это явления временные. Лично я верю в людей, и являюсь противником всплывшей ныне фразы «застойные годы», которая перечеркивает определенный период напряженного труда миллионов людей.

Во все времена бывали и будут люди, самоотверженным трудом двигающие развитие общества вперед, увлекая за собой последователей. Взять наши лесозаготовки в начале семидесятых годов. Небольшой таежный поселок Крапивная, где два молодых инженера, технорук Федот Несифорович Тропин и мастер леса Лев Николаевич Липилин смогли довести до высшей ступени организацию лесосечных работ. И трудно воспринимаемая в других леспромхозах технология рубок узкими лентами тут показала себя во всей красе. До рекордных цифр увеличилась выработка на трактор и на рабочего. Все это при сохранении подроста на деляне. К ним на Камчатку с материка приезжали делиться опытом, учиться работать в лесу. Три года лесорубам Крапивной присуждался приз «Золотая тайга», учрежденный на Дальнем Востоке.

Сказать прямо, то мне как промышленнику с годами все яснее становилось что многое не так, с точки зрения экономики, стало делаться в стране. То начали принуждать предприятия делать не свойственные им функции ширпотреба, то усиление роли партии в экономике, когда в руководство предприятий полезли «держиморды» от партии, и естественно это стало давать свои горькие плоды.

Издавна существовала служба охраны леса, но как–то ловко подменилось лесохозяйствование лесопользованием. Древесина, полученная от рубок ухода, не фондируется сверху а расходуется лесхозами по своему усмотрению, на вольную торговлю и обмен. Вот тут–то и искушение. Постепенно рубки ухода превратились в настоящие заготовки деловой древесины даже в лесах первой группы. Вот и подмена функции предприятия.

Естественно, в погоне за прибылью лесхозы расширяют свою производственную мощность только за счет лесоэксплуатации. От лесопосадок–то какая быстрая прибыль? Вот и исчез хозяин леса, а появился еще один пользователь. Лесхозы за короткие сроки стали проводить посадки леса, как правило, случайно набранными на этот период людьми.

Каково качество посадок – можно представить, если учесть контингент временных рабочих, огромные площади и ежегодные акты списания лесопосадок на невсхожесть, погодные условия, потраву мышами и т. д. Сколько было бы уже нового леса, коли такие объемы посадок его стали реальностью. Становится ясно, что хозяин леса все эти годы вовсе не радел за лес, а надувал объемы, дабы вытащить свое предприятие в более высшую категорию для получения больших дотаций.

Разве хозяин леса, на Камчатке, сажал бы тридцать лет подряд сосну, которая здесь по условиям произрастания не может расти до промышленного значения, а применима лишь как декоративное растение. Разве это по–хозяйски, что за пятьдесят пять лет лесопользования на Камчатке не появились молодняки перспективного лесонасаждения? Специфика камчатского леса – наличие мощной подстилки из хвои лиственницы, семена которой не могут пробиться к гумусному слою. Потому–то подрост самосевной лиственницы только на гарях, «усах» и площадках – там, где удалена подстилка. Сама природа упорно подсказывала хозяину, как надо засевать лес, но тщетно. Если бы с начала лесозаготовок лесное хозяйство требовало от заготовителей проведение минерализации почвы в лесу (т. е. чересполосный срез подстилки) для самосева, а не трудоемкого и не нужного сбора сучьев и посадки сосны, не было бы потеряно полвека для камчатской тайги. В 90–х годах и до верхов власти видимо дошло, что наладится в экономике нашего «Датского королевства». Но вместо нужных мер спустили директивный лозунг «Экономика должна быть экономной».

* * *

…24 января. От Атласова, пробежав полторы сотни километров с ночевкой в поселке Таежном, мы приближались к селу Мильково. На пути к этому селению неудача постигла нашего «Деда». У Виктора Савинского поломалась лыжа. Исправить никак не удалось. Он на одной лыже, так и двигался вприпрыжку все девятнадцать километров до Мильково. Благо что этот отрезок пути шел по лесовозной дороге.

Заиндевевшие тополя, хвосты дыма, над трубами изб придают селению материковский уют. Над нами, чуть не касаясь верхушек тополей, со стрекотом планирует двухкрылая «аннушка» и садится прямо посреди села, подняв шлейф снежной пыли.

Интересная судьба выпала на долю Милькова. Это единственное старинное селение, основанное не охотниками и рыболовами, как это велось на Камчатке, а крестьянами, именно с целью ведения землепашества, еще в середине восемнадцатого века. Глубокие корни у мильковского земледелия. Кроме того, в те далекие времена мильковчане с большим искусством выделывали ткани из волокна крапивы. Вот что писал об этом Карл фон Дитмар, путешествующий по Камчатке в 1852 году: «При нашем посещении деревни Милковой мы видели немало очень удачных образчиков крапивного полотна; а двум девушкам даже вручили премии присланные Санкт–Петербургским Экономическим обществом. Для одной, из них назначена брошка, для другой серьги: брошь и серьги золотыя с гранатами. К нашему удивлению, обе отказались от подарков, мотивируя свой отказ тем, что их костюм не вяжется с такими богатыми украшениями».

Скромность коренных жителей Камчатки – камчадалов и сейчас заметна.

* * *

…25 января. Отойдя от Милькова, остановились на чай у места первого русского острога Верхне–Камчатского, основанного в 1697 году Владимиром Атласовым «со товарищи». Оглядывая бугристую местность, отрогов Валагинского хребта занесенную снегом, мы начали спорить где стоял сам острог. Волков рассудил:

– Там частокол, а колокольня вот тут, на фоне гор. Тогда бы смотрелась резиденция сборщиков ясака.

– Нет, – категорически возразил Виктор, – Сашенька, будь мил, там, к речке, пивбар с пельменной поставь, тогда да.

– Что с вас взять – дикари, – вновь замкнулся Александр.

А он отчасти и прав: бродим по своей земле, а историю ее толком–то и не знаем.

Втянулись, идем бодро, легко. За несколько дней с заходами в села Шаромы и Пущино мы приблизились к голой унылой долине – высокогорной Ганальской тундре, которая сужаясь выводит нас на основной перевал Камчатки. Во все времена года здесь дуют ветры. Летом они несут холодную влажность океана, а зимой снежные тучи – причины неистовых пург в этих местах.

…27 января. Переночевав в поселке дорожников Ганалах, мы взяли курс на Малки. Дорога тянется вдоль горного хребта, изрезанного каньонами и все дальше втягивает нас в горы. Ганальские востряки громадным снежным валом нависли над автострадой, по которой то и дело катят работяги–грузовики. Погода портится. Вершины гор спрятались в белые, сползающие вниз, тучи; закружили снежные хлопья. Перевалив за очередной увал, мы увидели у обочины грузовик с выломанным бортом, а сбоку его – развалившиеся трубы и швеллера.

– Парни, может, поможете? – обратился шофер. – А то все торопятся, да и решись кто – вдвоем такие балочки не забросишь. Боюсь, запургую здесь.

Словно муравьи, облепив швеллер, мы с трудом вталкивали его на машину. Раскрасневшись от натуги, «дед» упрекнул водителя:

– Перегруз у тебя, вот и развалился. Рвач ты, дядя. Жадность–то – она губит.

– А–а, – лишь отмахнулся водитель.

Вскоре машина скрылась за увалом, а ветер стал пронизывать нас насквозь.

Дорогу заметало на глазах. Все бело: ни гор, ни неба. Будто взбунтовавшись, ветер залеплял нас снегом. Под его завывание и свист снеговая завеса крутилась в бешеном ритме танца беснующегося шамана. Опасаясь сбиться с дороги, держимся кучнее и сквозь снежные заряды всматриваемся, надеясь увидеть долгожданный огонек дорожного участка Малки. С трудом определяя приметы заметенной дороги мы продвигались в свистящей на все лады белой пелене снега и чуть не прошли заметенный домик дорожников. Продрогшие, в промокших одеждах, мы были благодарны судьбе за этот спасительный приют.

Пурга все завывала, содрогая стены домика. Сон долго не шел и словно порывами ветра кружились снежным роем впечатления последних дней.

28 января. Из Малок мы вышли по еще не расчищенной трассе. Поработала пурга на совесть. Вокруг все слепит белизной. Залепленные мокрым снегом провода «телефонки» гирляндами свисают меж столбов. Вдоль дороги под непосильной ношей снега горбятся каменные березы. Наши разноцветные свитера и куртки вносят оживляющий колорит в окружающее нас белое царство зимы. Наконец–то вдали, словно два кита, низвергая вверх фонтаны снега, показались шнекорорты.

Водитель шнекоротора, узнав Солянова, разговорился с ним. Витькин знакомый, наш земляк  по Усть–Камчатску, явно хвастает:

– Заработок всегда делаю под триста рэ прямого. Больше–то смысла нет: надбавки на большее не крутят. Дурак был. Три года потерял, пока мастерил в ДОКе–то. Сейчас – милое дело. Ни клят, ни мят и рыльце в пуху, – усмехнулся он и, вынув из–за спинки сидения бутылку водки, предложил:

– Вспрыснем встречу?

Расставшись без вспрыскивания, мы покатили догонять вперед ушедших парней.

* * *

По прочищенной дороге лыжи будто сами бегут. Дорога перевалив через самую высокую точку перевала, изгибается меж обступающих ее гор. Она извивается по лощинам и увалам среди редколесья. Леса здесь сплошь из березняков. Причудливо–кряжистые каменные березы, растрепанные частыми ветрами; облепили тут все склоны гор. Лыжи ходко катят по накатанной дороге вниз, навстречу вздыбившемуся Корякскому вулкану, сбоку которого притулилась Авачинская Сопка. Там под ними Петропавловск–Камчатский  – наша зовущая цель!

Из газеты «Комсомольская правда».

«В минувшую субботу, 8 февраля, спортсмены города Петропавловска, работники обкома и горкома комсомола тепло встретили участников лыжного перехода Усть–Камчатск – Петропавловск, посвященного 100-летию со дня рождения В.И.Ленина. Долгим и трудным был путь замечательной восьмерки, комсомольцев Юрия Афанасьева, Николая Бушнева, Александра Волкова, Геннадия Веревкина, Владимира Губина, Виктора Савинского, Виктора Солянова и Виктора Тена им приходилось по горам, лесам и тундрам преодолевать за день по 70 – 80 км, ночевать у костра и с первыми глухарями встречать рассвет. Ну а что осталось на память? …

Почетные грамоты обкома и горкома Комсомолов, вымпелы и путевые дневники с массой впечатлений…»

Как важно в жизни поставить цель, которая зовет.

* * *

Прошлогодней листвой шелестят странницы дневника, ввергая в размышления…

Миллионы людей стремились к цели – лучшей жизни при коммунизме. Ради нее творили чудеса, поднимая экономику страны, делая державу. В прорыве веры в будущее незаметно уподобились стаду баранов направляемых пастухом. Если верить в то что жизнь общества развивается по спирали, то многострадальный наш народ очутился опять над той точкой где лежат «грабли истории»: «…разрушим до основания, а потом…». И Россия, естественно, опять наступила на них. Что же мы имеем уже в этом «потом»? Ныне это развалины державы с брошенным на произвол народом, над которым парит герб – двуглавая хищная птицца, головы которой смотрят за границы не видя свой народ.

Социалистический период стадности народа и его вера в непогрешимого пастуха, сформировали политически выхолощенное, экономически недееспособное без поводыря–надзирателя общество позволяющее нагло и безбоязненно растаскивать национальные богатства Родины, ввергать население в нищету и бесправие, стравливать народы страны.

И чем дальше Россия движется в «потом», тем больше возникает вопросов. И главный из них: как может быть благополучной и независимой страна с разрушенной до основания экономикой, с деградирующим населением? Неужто впрямь: потерянное поколение мы? А может просто кучка негодяев к России примеряет чужой гроб? Время – мерило истины, оно покажет, что останется от некогда Великой России после периода дикого капитализма, который ныне уже царит в стране.

следующий рассказ http://www.proza.ru/2018/04/06/1539