Крымчата-крымчада

Первым иностранным именем, которое я услышал в далеком детстве, было Алендалес. Пишу, как я тогда представлял это слово.
Потом уже были другие: студар, лентлист…
Покойная мама, которой тогда было едва за тридцать, страшно боялась атомной войны и связывала эту опасность с каким-то планом Даллеса, но не с Труменом. Хотя и это имя тогда активно звучало.
Мы жили в глухой степной деревушке, куда государство собрало остатки населения из окрестных смешанных сел, опустевших после депортации.
Откуда народ знал, ведь ни радио не было, ни газет? На всю Ивановскую – один висячий телефон, который связывал со станцией только после того, как покрутишь ему ручку.
И про Хиросиму знали.
Люди всегда всё знают.
И если тогда те, из них, что пережили войну, готовы были снова пережить, уверены были снова победить, мама боялась за нас – детей своих, которых у нее ко дню смерти Сталина было уже четверо.
Я тоже боюсь за детей своих.
И враги тоже боятся за детей своих, потому что все мы люди, и не важно, кто кого перебоится.
Еще я помню, как пятиклассники, бросали школу, чтобы не учить немецкий.
А сегодня я знаю, что и новороссийские школьники не хотят учить английский. Как все 23 года не хотели украинской мовы крымчата.
Я знаю, что скоро кончится бойня, превратившая цветущую Украину в ничтожную Ukraine, а выжившие детки Новороссии с ненавистью отвергнут эти два палаческих языка.
И в этом знании моем много печали!
6 апреля 2015 г.