Советник Коминтерна. Глава 3

Снова Харбин


На следующий день Александр уже дремал в международном вагоне КВЖД. Томительные  сутки в поезде и вот, можно сказать, родной Харбин. Когда Александр очутился на вокзале, то сразу же пришлось испытать затруднения с деньгами. Он дал китайцу-носильщику три рубля романовскими деньгами за то, что он перенес на вокзал два места его багажа, и носильщик остался весьма недоволен. Сколько нужно было дать ему, он не знал. Составить понятие о ценах на вокзале в момент приезда можно было по следующим фактам:  в буфете за порцию бифштекса спросили 30 рублей романовскими, или 750 рублей сибирскими; бутылка пива стоила 10 рублей романовскими, коробка папирос — тоже романовскими 4 рубля. В день приезда за семь рублей романовскими деньгами, или 160 сибирскими, можно было получить одну японскую (ниппонскую) иену.
 
Остановился в  гостинице в людной части. Улицы полны народа. Многое изменилось, и чувствовалась сила Японии: главной валютой стала иена.
Согласно инструкции Александр накоротке встретился с  Абрамсоном, который представлял Дальневосточный секретариат Коминтерна в Маньчжурии. «Абрам» был на 12 лет моложе Александра, вырос в Харбине, учебу бросил, полностью отдавшись революционной деятельности. Он хорошо знал китайский язык, местное общество, политическую обстановку в городе и в стране и ему не составляла труда ввести приезжего  в партийную среду и познакомить с сегодняшней политической ситуацией в Маньчжурии. Александр, в свою очередь, ознакомил «Абрама» с последними решениями секретариата Коминтерна и текущими задачами.
Как официальный представитель РФ на КВЖД, Александр нанес визиты в Управление железной дороги и в Генеральное консульство. Железная дорога, оторванная от России и от нынешнего советского руководства, переживала  тяжелые дни. После войны с Японией, с началом коммерческой эксплуатации, дорога давала дефицит, каковой правительству приходилось покрывать из казенных средств. Наконец  наступил 1915 год, когда впервые была получена чистая прибыль в сумме примерно полутора десятков миллионов рублей. В то время дороге пришлось совершить большие перевозки военных материалов. В следующем году доходность дороги опять стала сходить на нет благодаря падению курса русского рубля, а революция окончательно разрушила сложившееся финансовое равновесие.

Подготовленный к командировке в Маньчжурию, Александр знал, что задолженность дороги накануне революции  составляла сумму около 900 миллионов золотых рублей. Нынешнее ее положение  было не из легких, дорога  занимала деньги у китайцев. В кассе имелись миллионы русских бумажных рублей: романовских, керенских и сибирских и очень мало ценного металла. Во всем этом следовало по инструкции  разобраться.
Генеральный консул Дмитрий Киселев, как давнишний знакомый Бориса Шумяцкого, был рад общению с его представителем. Знакомясь, уточнили, кто и где служил.
- Где я только не бывал, - воскликнул бородатый Киселев (Моцнов), бывший эмиссар самого Якова Свердлова, - в Иркутске, Верхнеудинске и Чите. Был даже в Благовещенске. Подполье нуждалось в поддержке.  В Благовещенске нашелся предатель Розенблат, выдавший часть большевиков, включая бежавшего из Иркутска Бориса Славина. Там я встретил больного Трилиссера из нынешнего ГПУ, который лежал в больнице с плевритом, под чужой фамилией, естественно. Сейчас охраняю, как могу, КВЖД, а тогда призывал разрушать железные дороги. Вот какой парадокс!
- Мне тоже случалось бывать в Благовещенске. Правда, я был там проездом в пограничные места, - сообщил Александр.

- Это, в каких, если не секрет?
- Секрета нет. На участке Покровка-Буссе, а большую часть времени провел в Черняево, в штабе батальона Марлевского. Жуткие, скажу, дела там творились. Сплошное беззаконие и бандитизм.
- Да, уж! Сейчас белые обвиняют нас в жестких мерах, а тогда их террор горел   пожаром. Колчаковцы не церемонились и с теми, кто был предельно далёк от большевиков - усиленно пороли, вешали или сажали в тюрьмы, конфискуя товар спекулянтов. Мужички, как говориться, горели огнём личной мести и даже ждали большевиков, чтобы поквитаться с колчаковцами. Поезда пускали под откос, только шум стоял.
- Я, кстати, из бывших, в то время при Колчаке состоял, в Красноярске, - заметил Александр, - помню момент, когда на линии Канск – Тайшет крушения поездов случались практически ежедневно.
- На меня за «колчаковцев» не обессудьте. Мне тоже приходилось быть разным. В таком поезде, который сошел с рельс, как ни странно, оказался и я, - с веселой ухмылкой сообщил Киселев. Под станцией Юрты пошел вместе с паровозом под откос, хорошо, что  уцелел и уцелели 140 местных газет, зашитых в шубу жены. Ленину их лично в Москве показывал.
- И что же?
- Он крайне возмутился, что часть самых интересных газет зачитали с концами штабисты поезда командарма Фрунзе, у которого я останавливался по пути движения. Ленин отправил Фрунзе приказ срочно разыскать газеты и отправить в столицу. Командарм передал распоряжение Ильича коменданту поезда, но тот не смог найти ни одного экземпляра. За невыполнение приказа рассерженный Фрунзе отправил своего коменданта на фронт.

- А вас, куда из Москвы направили, если не секрет?
- Как только  ДНР присоединили к России, я оказался  в Приморье на станции Пограничная, уполномоченным по иностранным делам. Приходилось по почте и через курьеров общаться с известным вам  Давтяном, работавшим тогда советником полпредства в Пекине. Докладывал ему по японцам, атаману Семенову, и по прочим бандюганам. Он, надо отдать должное, требовал только конкретные и проверенные данные.
- Справились, как вы говорите, с бандюганами?
- Ну, не я один. Почистили кое-какие белогвардейские подполья, добились от китайцев выдачи главаря казачьего офицера Шипицына и заключения в ихние тюрьмы его дружков.  Награждён был маузером с надписью: «За совместную работу с органами ОГПУ по борьбе с бандитизмом и белогвардейским движением». Вот такие дела.
В Харбине Киселев появился в конце 1924 года и  приступил к работе Генеральным консулом, одновременно являясь членом правления КВЖД. Работа его оценивалась высоко. Он считался большим знатоком китайских дел. Нарком иностранных дел Георгий Чичерин даже собирался послать с ним письмо Сунь-Ятсену. Этого не случилось. Киселева отозвали, а на его место прибыл Борис Николаевич Мельников. Контакт с ним у Александра установился тоже быстро. Выяснилось, что консул, в качестве уполномоченного правительства РСФСР,  участвовал в переговорах с тувинской стороной. «Договор между РСФСР и Танну-Тувинской Народной Республикой об установлении дружеских отношений» был подписан  22 июля 1925 года в Москве. Было о чем поговорить новому консулу с бывшим Усинским пограничным начальником.
- Получается, что вы отказались от всех документов царского правительства в отношениях с Тувой, - поинтересовался Александр.
 
- Именно так. И признали установление  протектората России над Тувой незаконным.
- На мой взгляд,  следовало, на благо самих же урянхов, принять их в свою семью. 
Русские колонисты за полвека освоили и подняли этот край, как когда-то европейцы Северную Америку. Что же теперь получается, все бросили и ушли. Сказали «А», а от «Б» отказались. И весь наш труд, коту под хвост. Обидно.
- Может вы и правы, но решение уже принято. В город Хем-Белдир, бывший Белоцарск направлен наш консул и торговый представитель, начаты переговоры о границе, будут приняты меры по охране прав русских поселенцев, являющихся советскими гражданами.
Александру первоначально захотелось рассказать Мельникову о своих родных поселенцах в Туве, на заимке Бегреда, но  он передумал.  Не стоит ворошить память и сразу  загружать консула своими проблемами. Решил семейные вопросы отложить на потом.
Знакомству помогало и общее офицерское прошлое. Мельников окончил Михайловское артиллерийское училище, служил в Иркутске, был в плену у японцев и в эмиграции в Китае. Точек соприкосновения судеб хватало.

В Харбине, как и прежде, всюду вывески на русском языке. И названия улиц все те же: Новоторговая, Конная, Артиллерийская, Гоголевская. Имелась тут и реклама: «Нет лучше водки № 50 завода Г. Антипас». Конечно, присутствовал «Торговый дом И.Я.Чурин и Ко», основанный купцом Иваном Яковлевичем Чуриным. Он издавна пользовался широкой известностью и заслуженной славой. Александру были известны три больших чуринских универсальных магазина: в Новом городе, на Пристани и в Модягоу. Компании принадлежали несколько фабрик – папиросная и гильзовая, чайная, парфюмерная, колбасная, а также завод по производству лаков и красок.
В центральном универмаге на углу Большого проспекта и Новоторговой улицы, витрины были всегда оформлены ярко, призывно. Поблизости стояли скамеечки, на которых в теплое время года старые харбинцы любили отдыхать и беседовать. К философским размышлениям о жизни располагало и то, что неподалеку были два русских кладбища: справа по Большому проспекту - Старое, а в самом его конце, за универмагом Чурина, — Новое. Поэтому и ходило по Харбину выражение «унести за Чурина».

Александр посетил знакомые и уже забытые места. Первым дело сходил на Аптекарскую, где одно время жил семейством, прошел мимо здания бывшего Штаба тыла Маньчжурских армий. Многое изменилось – другие люди и учреждения, но город все равно оставался русским.
Самая русская часть в Харбине, за Новым городом в Модягоу. На улице Гоголевской со всех сторон одноэтажные дома с флигелями. Из-за высоких заборов торчат шапки подсолнечников. Броская афиша, приклеенная к рекламной тумбе, оповещала жителей о том, что в зале кинотеатра «Мираж» состоится концерт «несравненной исполнительницы песен улицы Софьи Реджи».
Люди, как и раньше, ездят на людях, все курят даже дети, смешные косы у мужчин. Китайцы не признают воскресений и работают все дни недели, как и раньше русских  называют «ламоцза» или «дабицзы», хотя они уже не ходят в бараньих шапках и не все длинноносые. Русские называют китайцев «ходями». За глаза - фазанами, китаезами, манзами.

 Китайцы любят поесть и знают в кушаньях толк, как никто. В Китае повар - представитель почетной профессии и держит себя с достоинством, преисполнен чувством собственного достоинства. Носит халат. А халат в Китае - признак прочного положения в обществе. Человека в халате оскорбить публично нельзя - он «теряет лицо» и может совершить отчаянный поступок, например, повеситься на глазах обидчика».
Александр поселился на углу Пекинской улицы и Бульварного проспекта в Новом городе, в желтом двухэтажном здании, сплошь увитым диким виноградом. Листья у винограда огромные-преогромные, а на вкус – кисленькие. В ветреную погоду они громко шуршали. Питался Александр в близлежащей закусочной у повара Лао,  и узнавал от него много местных новостей. Удивительное дело. Русские пахли каждый по-своему. А вот китайцы, как и прежде, пахли одинаково – чесноком.
Вокруг города бродили шайки хунхузов. Они похищали богатых людей и требовали выкуп, этим и зарабатывали. Однажды разобрали железнодорожный путь и поезд слетел под откос. Пассажиров ограбили, а кое-кто лишился жизни.
 Повар Лао был очень веселый человек, и у него была длинная коса, ниже пояса. Завидев русского, начинал  петь  тонким голосом, забавно коверкая слова:
- Эх, яблачка, куда катися? В Хаэрбин попадесь  -  не волотися!
Потом, широко и лукаво улыбаясь, предлагал чашечку зеленого, душистого чая с пампушками.

- Почему камандира,  хунхузцы живут  сопка? - спрашивал Лао.
И сам же отвечал, - наверно его работа нету. Ничего нету. Вот и его ходи сопка.
Напротив дома находилась аптека Томсона, над входом в которую висела вывеска с вывеской «Apotheka». Наискось китайская лавка с вывеской «Винно-гастрономическая торговля Тун Сунчана и Ко».
Во двор иногда заходили нищие, старьевщики, сапожники. Русских женщин китайцы называли «мадамами». Мужчин - «капитанами».
- Забавно, - подумал Александр, - вспомнился рассказ отца, как греки балаклавского батальона не ответили на призыв императора Николая I, когда он к ним обратился: «Здорово, ребята!». Попросили называть их капитанами. Здесь русские не просили китайцев, а они сами выбрали такое обращение.
- Капитана, малина шибко шанго! – расхваливали торговцы
Ничего в Китае не менялось. По утрам во дворе толпились торговцы зеленью и ягодами. Торговались китайцы до последнего, делая вид, что не могут уступить ни копейки.

По вечерам случалось одиноко и Александр, по совету одного старого холостяка, завел в квартире мини-сад и стал, по примеру японских буддистов, посредством медитации размышлять о смысле и цели жизни. Как дзэн-монах садился прямо, скрести ноги на коврик, считал до десяти и начинал рассматривать свой садик бонсай: из мелких камешков, сделанные тропинки и розарии, из веточек – деревья, проросшие стебельки лука,  редиса, морковки, картофеля из «глазков», одуванчика  и обычной травы. Посреди садика для имитации пруда было обустроено зеркало, которое отражало ботву редиса, напоминающую папоротник. Сад являлся источником спокойствия и вдохновения.
Среди новых знакомых большое уважение вызывал земляк из Иркутска, генерал Соболевский. Честный солдат, человек, бесконечно любящий Россию, и в частности, свою родину, Сибирь. Перебравшись в Харбин, начал варить квас, являясь на своем квасоваренном заводе хозяином и одновременно единственным его рабочим. Александру частенько приходилось видеть  генерала, таскающим ведра с водою или перемывающим квасные бутылки. Не известно, много ли давало ему это поприще, но работал он  неутомимо и с неослабевающей энергией. Кроме того, приготовлял еще особым образом простоквашу, которую под названием «генеральской» можно было получать в харбинских кафе и ресторанах.

Со своими изделиями Соболевский изредка заглядывал к Александру, и у них за кружкой кваса или простокваши завязывалась долгая, оживленная беседа. Запомнился рассказ о ранении, как он на войне с германцем, получив пулю в шею. Лежа в поле,  обратился мыслью к Иркутскому Чудотворцу и Святителю Иннокентию, в которого всегда глубоко верил, и вознес ему горячую мольбу о своем спасении. В ту же ночь русские войска вновь перешли в наступление, и Соболевский в числе других был подобран санитарами и увезен в госпиталь.  Весть об его чудесном выздоровлении широко распространилась и дошла до Императрицы Александры Федоровны, которая при своих посещениях госпиталя вела с Соболевским не раз милостивые беседы.
- Вод ведь как бывает, дорогой мой, - с волнением взывал генерал. Если бы не случилось горя со мной, не свершилось бы и великой радости - сама императрица приходила меня лицезреть. А что это значит? Не знаете. А я знаю. Родина наша, претерпев огненные смерчи и бури, выйдет из них обновленная. Вот увидите, Бог ее обязательно за мучения вознаградит.
- Трудно вам не поверить, - соглашался с генералом Александр, -  только поправляться ей придется гораздо дольше, чем вам, уж больно много ранений и внешних и душевных. Справиться ли?

- Справиться Александр Христофорович, обязательно справиться. Сила в матушке России большая, можно сказать беспредельная, как она сама необъятная. Я так думаю.
- Дай-то Бог, - соглашался Александр, - угощаясь особыми генеральскими напитками.
В одиночестве Александр рассматривал многоцветный, но порядком устаревший, «План города Харбина», выпущенный издательством Семена Фоменко в 1920 г. Собственно, городом на нем была показана только часть современных Пристани и Нового района. Большой проспект ограничивался на западном своем отрезке Железнодорожным проспектом.  Был уже обозначен район Миллеровских и Московских казарм.
На востоке Новый Город заканчивался Телинской улицей, то есть  простирался в этом направлении всего только на один квартал от Старого кладбища, костела и кирхи. На месте китайского монастыря Цзилэсы — показана только группа деревьев. Пристань ограничивалась на западе Диагональной улицей, с размеченными по ее левой стороне 1-й — 13-й Линиями, пока не застроенными. Депо пожарного общества на стыке Офицерской и Новогородней улиц смотрелось в этой части города последним жилым островком, соседствующим с пустошью, болотом на месте нынешнего сунгарийского поселка Нахаловки.
Поселок Мацзягоу, со Свято-Алексеевской церковью в центре, переиначенный на русский лад в Модягоу, до середины 20-х годов не входил в городскую черту, был обозначен в границах улиц: Бельгийская-Брусиловская - на севере; Пограничная — на юге; Батальонная и Раздельная - на западе и востоке. Много нового. В частности, появился поселок Гондатьевка. На плане города его, увы, нет. Нужно искать новую карту, - решил Александр. Во всем разбираться детально. Город вырос и в нем следовало ориентироваться. Придется изучать новые районы, как говорится, в натуре. Опять же гулять для здоровья полезно.

Источником здоровья были  и небольшие упражнения, которые тоже придумали монастырские монахи буддисты. Они верят, что их души проходят длинный ряд реинкарнационных переселений из тел одних животных в других, поэтому в своих упражнениях они повторяют движения пяти животных, в том числе и дракона. Старался их повторять и Александр, хотя предпочитал ограничиться прогулкой.
 Проездом в Пекин, русских в Харбине навестил Давтян. В жаркую погоду решили консульской компанией искупаться на Сунгари, на Солнечном острове. Сунгари - река не маленькая – версты две в ширину, а в сезон дождей и того больше. На остров, подальше от посторонних лиц, переправлялись на джонке. Нашли небольшую хибарку, а в ней питейное заведение и даже с музыкой. Сюда заходили утолить жажду и перекусить одинокие отдыхающие. Китайцы бойко торговали русским квасом. Однорукий инвалид германской войны крутил шарманку. Раздавалось знакомое:

«Разлука, ты разлука, чужая сторона,
Никто нас не разлучит, лишь мать сыра земля…

Вспомнилось, как на крещение в 1905 году на остров вышел весь русский Харбин. Народу – уйма! Как только лед выдерживал! Смельчаки лезли в прорубь, остальные наполняли фляги, освященной водой. Да, кажется, в тот раз  тоже пели эту песню, а может другую, но похожую.
Давтян долго рассказывал о монгольских делах, о том, что там сейчас пребывает Щетинкин. Феликс Дзержинский за боевые подвиги назначил его начальником штаба войск ГПУ Сибирского пограничного округа, удостоил звания почетного чекиста, а потом направил помогать соседям поднимать военное дело и охранять границу.
Уже из Пекина Давтян написал своему преемнику на посту начальника Иностранного отдела ОГПУ  Трилиссеру письмо, в котором отметил: «Нашу работу здесь я считаю чрезвычайно важной и полагаю, что тут можно много сделать».  При этом, учитывая приобретенный опыт во время русско-японской войны, не советовал в нелегальной работе делать ставку на китайцев, - много шансов оказаться обманутым.  Предлагал искать нити со своими, временно потерянными россиянами. «Должны помочь,  опять же братья славяне и близкие нам по духу иностранцы, готовые поддержать молодую республику, пусть даже за деньги», - считал он. У Александра мнение с рекомендациями не расходилось.

Что касается Михаила Абрамовича Трилиссера, то именно он и его подчиненные  Минскер, Нейман и Мюллер проводили первые разведывательные операции в Маньчжурии. Трелиссера ценил Вячеслав  Менжинский, который курировал внешнюю разведку
А вот Давтян после Китая начал работать по линии Наркомата иностранных дел в Туве и как чрезвычайный и полномочный представитель СССР принимал участие в различных переговорах, в том числе о границах ТНР с СССР и Монголией. Она была установлена по принципу преемственности — то есть по старым рубежам. В одном из писем он сообщал: «Таким образом, этот вопрос можно считать исчерпанным и нет оснований к нему возвращаться». Контрольный пункт через границу между СССР и ТНР устанавливался в местечке Арбаты.
В задачу Александра, как бывшего «пограничного начальника», не мог не входить  контроль за обстановкой на границе с Маньчжурией. Ему же поручалось создать на границе «окна» для переправы через границу людей, литературы, финансовых средств и грузов. Это предполагало установление тесных контактов с жителями пограничных зон, в том числе с мигрантами из России.
Агентура для внедрения в китайские пограничные органы и диверсионные отряды подбиралась Александром из  числа полицейских чиновников и бывших офицеров царской армии, которые входили в окружение местных лидеров. Полковники Улюкаев,  Столяров, в прошлом служившие в армиях Колчака и генерала Дитерихса, стали первыми помощниками Чакирова. Им удалось внедриться в формировавшиеся отряды и, выявить маршруты движения, время и место перехода границы. Помогал им в этом  «Браун» - бывший каппелевец, ныне офицер китайской армии. Он и прочие осведомители состояли в белых организациях: «Братство русской правды», «Дружина русских соколов», «Российский общевоинский союз». Встречи с ними, как правило, проводились в гостинице «Гранд Отель» при содействии заведующего, бывшего морского офицера  Лабузо. Отель находился не далеко от вокзала, вправо от него в первую поперечную улицу, Александр приезжал туда на извозчике.

 Отель был выбран не случайно. Он принадлежал известному на дальнем Востоке предпринимателю Ивану Кулаеву. Это про него на Бегреде рассказывала Александру Татьяна, как о давнем и хорошем знакомом семьи Матониных. Кулаев сдал гостиницу советским властям на КВЖД, устроившим в нем клуб общения.
Встреча с хозяином заведения получилась как бы случайно. Иван Васильевич собирался уезжать из Харбина и зашел в свои владения попрощаться. Запомнилась короткая с ним беседа:
-Я наслышан Александр Христофорович, что у вашей супруи девичья фамилия Матонина — поинтересовался Кулаев.
-Да, так именно и есть.
-Так мы с вами, похоже, сродственники, хоть и дальние, - воскликнул купец, воздев руки выше головы. Это надо же! Приятно лицезреть! Мой батюшка имел честь торговать с Матониными в Енисейске по линии винокуренных заводов. Его брат был женат на одной из девиц  матонинской семьи.

-Тесен мир, ничего не скажешь, может быть и в наших урянхайских краях бывали?
-Отчего не бывал. Не помню когда, но отец организовал разведочную экспедицию из Минусинска в верховья Енисея на приток в него реки  Ус и я, как есть, при нем был. Помню кочевых туземцов, которых русские называли сойотами.
-Это точно у нас и что же вы в тот раз добыли по линии комерции?
-Ничего особенного, скорее прогорели, но двух сойотских чудо-быков, поражавших своими необычайными размерами, и еще быков с распущенными, как у лошадей, хвостами спустили вниз на плотах. Мы ведь скотом торговали.
-Я слышал,  почтенный Иван Александрович собрались нас покинуть, похоже дела ваши пошатнулись.
-Если по родственному, то пожалуйте, скажу вам откровенно. - Вы же помните, когда  в Харбине было сформировано интендантство, - начал Кулаев. Во главе с генералом Ланге. По моему глубокому убеждению это интендантство  было не что иное, как шайка пустых, бездарных людей, не приносивших никакой пользы ни порученному им делу, ни другим людям.

Нет, нет! Не подумайте, что я утверждаю это злопыхательски. Отнюдь. Тому есть примеры. - Тогда, еще в начале войны я предложил интендантству в обычном легальном порядке приобрести у меня миллион пудов ячменя, для фуража в армию, по цене 55 копеек за пуд. Нужно заметить, что овса в Маньчжурии не сеяли; ячмень же разводили только в районе южной линии Китайско-Восточной железной дороги. Ячмень я, помимо всякого ожидания войны, уже заготовил в количестве 200 тысяч пудов, с трудом можно было затем набрать остальные 800 тысяч пудов.
На мое предложение интендантство ответило, что заявленная мной цена дорогая, и на этом все мои переговоры были закончены. Интендантство затем, как я узнал, само послало в районы, для скупки ячменя, нескольких своих агентов.
Что же сделали эти агенты? Первые партии ячменя они купили по 40 копеек за пуд, а потом сообщили в Харбин, что далее они не в состоянии будут покупать ячмень дешевле 60 копеек. Интендантство отдало приказ: платите! Были закуплены вторые партии ячменя; затем от агентов последовали новые сообщения о росте цен на ячмень, с указанием, что дешевле 80 копеек ячмень нельзя будет купить; в ответ получались новые распоряжения: платите! — и так постепенно цены на ячмень они догнали до 2 рублей за пуд.
- Это один случай. Второй заключался в следующем.
Предложил я интендантству купить у меня шесть тысяч ящиков кирпичного чая известной чайной фирмы "Боткина". Эта партия чая, кстати сказать, отличного качества, была мной случайно приобретена в городах Владивостоке и Сретенске. По поводу этого моего нового предложения мне ответили, что чай мой, по представленному мной образцу, не соответствует требованиям интендантства.
Прошел после этого месяц времени или более, точно не помню; неожиданно получил я из интендантства запрос: не смогу ли я поставить для армии ячмень и кирпичный чай? Значит, зашли в тупик, и не было другого выхода, если уж сами они обратились ко мне с подобной просьбой.

Это обстоятельство предоставило мне желанную свободу действий.
Я был принят генералом Ланге в его кабинете и в разговоре заявил ему следующее:
- Ваше превосходительство! Я не знаком с черным ходом вашего интендантства — тем самым ходом, по которому проходят приятные для вас поставщики. Я два раза, в законном порядке, делал вашему интендантству добросовестные и нужные предложения, но оба раза они были отвергнуты им без всяких со мной переговоров. Из этого я убедился, что поставки в армию всегда и всеми производятся с успехом только с помощью таких способов, какие для меня неприемлемы.
Генерал выслушал мою речь, уткнувшись носом в стол, и ничего мне не возразил. Его помощник, полковник Топор-Рабчинский, сидевший тут же, встал из-за своего стола и, обращаясь к генералу, сказал:
- Ваше превосходительство! Господин Кулаев высказал нам сейчас такие прискорбные замечания, что хоть проваливайся сквозь землю. Разрешите позвать сюда капитана Каппеля, ответственного за продовольственные закупки, и выяснить, в чем тут дело.
Генерал Ланге, не поднимая головы от стола, ничего не ответил и на предложение своего помощника. Тогда полковник Топор-Рабчинский позвонил вестовому и сам распорядился пригласить в генеральский кабинет капитана Каппеля. Последний быстро явился, и полковник сказал ему:
- Объясните нам, в чем тут дело? Господин Кулаев пришел к весьма нелестным для нашего интендантства заключениям, и вот открыто, нисколько не стесняясь, говорит о том, что у нас процветают поголовное лихоимство и взяточничество. Находите ли вы возможным для себя опровергнуть эти его обвинения?

Каппель, обычно красный в лице, как вареный рак, теперь побледнел и начал с замешательством давать объяснения относительно моего предложения о покупке у меня партии ячменя, цена которого вначале, по прибытии в Харбин интендантства, показалась ему очень высокой. Относительно же чая он заявил, что не является специалистом по этому продукту, и что у него имеются солдаты — специалисты по чаю, и что им было предложено опробовать мои образцы чая, каковой они признали непригодным.
После этого объяснения я попросил Топор-Рабчинского принести сюда, в кабинет генерала Ланге, образец моего чая, а также образец того чая, который, в количестве ста ящиков, сдал интендантству поставщик Гиллер. Этот Гиллер поставил мне тысячу ящиков кирпичного чая и при поставке пытался подсунуть сто ящиков японского чая плохого качества. Эта проделка ему не удалась, и вот эти-то забракованные мной сто ящиков он и сдал потом интендантству по цене, которую я назначил за свой чай, именно по 12 рублей за пуд.
Образцы моего чая, с сургучной печатью, были принесены; гиллеровских образцов не оказалось. Я заявил тогда, что чай Гиллера цел и находится в интендантских кладовых, и потому можно быстро достать образец этого чая, что и было сделано. Топор-Рабчинский, сравнив образцы, полюбовался образцом кирпича моего чая и сказал, что такого хорошо спрессованного, тяжеловесного чая он у себя в интендантстве еще не видел.

На этом мои разговоры в интендантстве были пока закончены. Однако история моего первого личного ознакомления с интендантством имела еще и свое продолжение.
На другой день вечером я пошел в харбинское коммерческое собрание. Когда я раздевался в передней, ко мне подошел Гиллер и предупредил меня, чтобы я, во избежание скандала, не проходил в собрание, что там находится капитан Каппель, который очень расстроен и возбужден вчерашним инцидентом в интендантстве и что дело не обойдется без скандала, если я появлюсь в его присутствии. Я поблагодарил за предупреждение и, сняв пальто, прошел прямо в столовую, где за одним из столиков сидел капитан Каппель, беседуя со своими знакомыми. Взяв стул, я уселся против Каппеля и сказал ему:
— Владимир Федорович, вы зачем-то хотели меня видеть — так я к вашим услугам.
Каппель, побледнев, не ответил мне ни слова. Тогда я заметил:
— Говорить нам с вами здесь, я думаю, не место. Лучше поговорим завтра у начальника тыла, генерала Надарова.
С этими словами я встал и вышел из столовой.
На другой день утром, когда я только что поднялся с постели, ко мне на квартиру явился капитан Каппель и начал слезно упрашивать меня не губить его и его семью, не жаловаться на него Надарову.

- Ведь я служу в интендантстве двадцать пять лет, — говорил он, — вы пожалуетесь, и вся моя служба пропадет, выгонят меня без пенсии, и я тогда — погибший человек…Вот так вот, братец. Вот где первопричина российской разрухи зарыта. Рубим сук, на котором сидим. Порой мне кажется, Александр Христофорович, что наша великая Россия, только благодаря лихоимству и взяточничеству её служилых людей, а также беспечности и халатности в верхах, дошла до такой пагубы. Все остальные причины, приведшие её к развалу, носят лишь побочный характер.
 -Может быть, может быть уважаемый, - проговорил в ответ с грустным видом Александр. И мою голову все чаще посещает мысль о продажности правящего класса. Однажды взялся перечитать книгу о походе Бурхарда Христофоровича Миниха против Турции. Было это в 1736 году. Помните, наверное, Бендеры, Хотин и против наших войск турецкий Колчак-паша. Интересные  у меня возникли соображения. Мы вечно воевали с турками, однако российским правителем в Сибири стал именно адмирал турецких кровей Колчак. В этом есть какой-то злой рок.
 Опять же барон Врангель в Крыму. Получается, что на Юге последний кто защищал Россию, был балтийский барон шведских корней. Уже не удивительно, что уходящими войсками в Приморье командовал шведско-чешский генерал  Дитерихс, а владивостокской флотилией с беженцами в Китай, а потом в США, адмирал Старк,  знакомый мне еще по Красноярску. А как же: "Там русский дух, там Русью пахнет"?  Видно дух этот совсем выветрился. Не нашлось достойных Минина, Пожарского и Сусанина защищать царский престол. Народ разуверился в вождях и их делах. Бог и царь стали не нужны, вот и взялись мужички за разбой и винтовку. Сами стали искать правду и справедливость. - Спросите, а где же церковь? - отвечу. - И она оказалась не готовой к такому испытанию.

 -Не обессудьте Александр Христофорович, не берусь судить. Люди мы маленькие и грешные. Время все покажет и людей рассудит. В таких случаях я все время вспоминаю присказку отца. Когда он нас, его детей, старался успокоить он все время говорил:

Не шумите дети, дайте только срок,
Будет вам и белка, будет и свисток...

-Может оно и так, Иван Александрович, прощевайте, может где и свидимся.
-Обязательно свидимся, родина наша большая и все мы ей пригодимся.
Когда Харбин отмечал свое 25-летие, был установлен памятник первому председателю КВЖД Сюй Цзинчэну. Его казнили по распоряжению императрицы Цыси во время восстания ихэтуаней в 1900 году.  Отдавали память всем харбинцам, кто отдал свою жизнь за родину. Среди них был и «мужицкий» генерал Пепеляев. Пожалуй, один из немногих, могущих повести за собой народ.

       Александру вспоминал как познакомился с сибиряком из Томска. Первые встречи были под Красноярском в разгар декабрьской катастрофы 1919 года, во время беспорядочного отступления армий Колчака. Тогда генерал свалился, схватив сыпной тиф. Александр, имеющий отношение к хозяйственным вопросам, пытался помочь генералу, но болезнь прогрессировала и его почти в бессознательном состоянии взяли чехи в вагон, и в таком виде повезли на восток.
- Когда мы еще наступали и двигались к Вятке, — вспоминал Пепеляев, — к нам приходили многочисленные депутации от крестьян с обещаниями поддержки нашего похода местными восстаниями против большевиков. Войска рвались в поход; все складывалось так, что предвещало полный успех. И вдруг мы получаем из Омска приказ об отступлении. Я лично был всецело против отступления, для которого, по моему мнению, не было решительно никаких оснований, и стоял за продвижение вперед, к Вятке, а потом к Вологде, откуда в случае необходимости мы могли бы перекинуться в Архангельск, на соединение с союзниками. Однако созванное мною военное совещание высказалось за исполнение омского приказа об отступлении. Начатый нами отход привел нас, в конце концов, к катастрофе...
Нужно сказать, что  Пепеляев, проживая в Харбине, как и многие его близкие друзья и соратники по былым боям, испытывал большую нужду, со своей женой Ниной и детьми, жил скромно в Модягоу. Генерал и несколько офицеров из его бывшей  команды  существовали извозчичьим промыслом. Сам Пепеляев на улицах Харбина не появлялся. 

 В 1922 году он оставил Харбин и семью и возглавил воинский отряд по спасению восставших против советской власти в Якутске. Генерал ушел на кораблях из Владивостока в Аян и пропал, а рассказ как он спасся, уходя из России в 1919 году, остался:
«На одной из станций рабочие, прознав о моем присутствии в чехословацком поезде, окружили его и стали требовать выдачи. Комендант поезда не растерялся, вышел к толпе и сказал: «Да, это верно, мы везли с собою Пепеляева. Он болен тифом, на одной из предыдущих станций ему стало совсем плохо, и мы оставили его там для помещения в госпитале». Толпа поверила этому заявлению коменданта и постепенно мирно разошлась...».