Контральто. Полная версия

Контральто.

Эпиграф: Ребро Адама пустотело, но замечательно звучит.

Часть 1.
Если бы это был не рассказ, а какой-нибудь любительский ролик для ютуба, то он, наверное, мог начинаться следующим видеорядом:
Перед нами нарисовалась обычная заводская раздевалка, по виду апологет абсолютного кубизма, нашпигованная металлическими шкафами, с полом, разлинованным в крупную квадратную плитку, и потолком армстронг, будто бы зеркально, отражающим кафельниковые клетки. Среди этих кубов, параллелепипедов и квадратов, на скамье, состоящей сплошь из прямых углов, сидит, одухотворяя своим присутствием, минималистскую морскобойскую геометрию, мужчина, работающий тут же сварщиком -аргонщиком. Поза его (в профиль) средней руки мыслителя: одно колено находится выше другого, в «возвысившееся» упирается острый локоть, тот в свою очередь, посредством ветвистой кроны ладони, подпирает худую щеку. Губы трубочкой, как во время свиста, глаза мечтательно прищурены. Это он (внимательно) прислушивается к первому дню недели. Нет, он не мыслитель, и даже не поэт, он – слушатель.
- Один! Два! Три! Четыре! – азартно капает вода в душе из прохудившейся лейки, -
Один! Два! Пять!
Два! Два!
Три! Четыре!
Три! Четыре!
Один!
Один!
Один!!!
Один! Два! Три! Четыре! Пять!
Один!
Он разочарованно морщится. Трубочка исчезает, на ее месте  появляется узкий рот из сварливо поджатых губ. Рука вытягивается, словно у попрошайки, ради спасительной милостыни. Он поворачивает голову в сторону душевой и произносит неприятным осипшим голосом следующую филиппику:
- Фу! Как не стыдно! Это ни разу не музыкально и не поэтично!
Это, дружок, больше походит на дробь начинающего композитора-барабанщика, ищущего себе музу не столько ради партитуры, сколько ради надругательства!
Он резко встает и… элегантным движением ноги закрывает дверь в проштрафившийся душ.
Так же быстро, дробно и бестолково прокапал его вчерашний выходной:
 - Один, один…
Один - единственный выходной, который выпал в этот раз на воскресенье.

С утра (в воскресенье) он притопал с ночной смены в семь ноль-ноль.
Побряцали ключи в замочной скважине, отковыряли дверь холостяцкой квартиры, с глубоким «вздохом» преграда распахнулась настежь, пропустив хозяина внутрь полутемного эфира.
Едва переступив порог, он сразу присел на крякнувший пуфик. Похорошело (не пуфику). Он мельком взглянул на свое отражение в зеркале, даже не показав себе язык, и закрыл глаза.
Изображение выключено. Виделась лишь спасительная чернота, перемежавшаяся веселыми цветными кругами, с расцветающими радиальными кракелюрами.
- Давно бы так! – устало процедил он и затих, приткнувшись затылком к косяку.
В этот ранний час, воскресенье оглушало звонкой тишиной.
Соседи по подъезду (пока еще) мирно спали, передавая привет Джону Донну. Никто не стучал, не топал, не матерился, не занимался любовью не скрипучих тахтах. Все домовые системы и коммуникации наслаждались людским бездействием: вода не лилась и не смывалась, электрические счетчики не потрескивали, не поскрипывали. Не хлопала входная дверь подъезда, не обивались пороги, не истирались подошвами ступени лестницы. Не кашляли заядлые и начинающие курильщики и курильщицы. Не велись ремонты с безудержными сатисфакциями (к соседям) и шумовыми экспрессиями. И (даже) никто еще не скандалил! Семь утра - золотое время! (Почему то) вспомнилось стихотворение Целана:
- В зеркале грезит
во сне воскресенье,
и губы не лгут…
Он по-прежнему сидел с закрытыми глазами. Решившись снять ботинки, он счел возможным обойтись без рук, и потому с усилием, но осторожно, постучал по полу пятками: 
- Тук-тук-тук! (Левый)
- Тук-тук! (Правый)
(Левый ботинок всегда снимался чуть дольше).
Тук-тук -коротенькая чечетка рабочего человека. Здесь он сделал паузу в своем эфирном мониторинге и нарушил молчание:
- День-ночь-отсыпной. Он же «выходной». Хотя, какой это выходной? Не успеешь прийти в сознание, как опять на работу. Задолбало.
Он шутливо погрозил пальцем вымышленным виновникам дурацкого графика, и обратился за молчаливой поддержкой к Эриху Хонеккеру, самому высокопоставленному сварщику всех времен и народов, чей портрет висел здесь же, в прихожей. Очкастый генсек смотрел строго, и, казалось, сам был готов погрозить в любую минуту: «ты всё сварил?»
 - Перевесить что ли генсека на кухню, ближе к варке и к перцу чили?
В этот момент, этажом выше, кто-то тяжелый протоптался подбитым летчиком по скрипучему паркету. Шаги с нарастающим ускорением, заплетаясь, удалялись по диагонали. Затем что-то глухо шмякнулось на предмет, имеющий свойство серьезно смягчать падения. Потолок жалобно мяукнул. Это живший наверху большой художник, наконец-то соизволил дойти до кондиции и плюхнулся со всего размаху отсыпаться на свое ложе.
Не изменяя позы и не открывая глаз, Слушатель язвительно прошептал:
- Вот теперь всё, можно расслабиться! Уснул последний забулдыга. Остальные спят с головы до пят. Полная тишина-а-а-а….
(Он любил вот так пободрствовать, пока все спали).
- Пожалуй, можно побыть зрячим, пока не встанут первые горлопаны.
Отсидевшись и расслабившись, всё же встал, поскреб наждачку небритого подбородка, и быстро прошел в кухню. Бархатистые чина тапочки при такой темповой ходьбе (когда он метался по квартире) будто издавали числительное «пятнадцать». То есть, когда он ходил по квартире быстро, меча столбы пыли, получалось нечто похожее на «пятнадцать-пятнадцать-пятнадцать». А когда еле семенил, массируя линолеум, то звук был иной: «тафо-тафо-тафо».
Амнистированной каторжанкой, вода, выпущенная на волю из крана, с силой ухнула об пустой бубен донышка металлического чайника. Затем забулькала, завертевшись воронками. Звучок водоворота прекратил свое существование сразу, как только он перекрыл вентиль с синим пятнышком. Коротким выстрелом обозначился чиркаш спички о шершавый бок коробка. Это родилось пламя, за несколько секунд прожившее яркую и насыщенную жизнь, подстрекая к такому же фееричному существованию метан. Слушатель ткнул чайник о железо решетки, сплетенной узами лиан над комфоркой. Сине-желтый горящий газ, слегка шипя, жарко и влюблено лобызал посудину. (Вода нагревшись, увы, утолит чужую жажду, а если и выльется на огонь, то погасит его). Скоро разгоряченный чайник тонюсенько запоет-завоет, после этого краткого сольного выступления, послышится гул слаженного пчелиного роя, затем потрещит, как сосны во время ветра, а уж потом закипит-забурлит-засвистит. Надо успеть прервать это любовное действо до бурления. И услышать разочарованный выдох (воды). Вот тогда ашдвао для чая получится подходящей, а чай - настоящим.
Он подошел к холодильнику ярко-красного колера. Откупорил дверцу, громыхнул розовым пластиковым ящичком. Достал оттуда вязанку из семи сосисок в шуршащей обертке. Полкой выше лежал белый хлеб с хрустящей корочкой, обернутый в легкомысленный целлан-целлофан. Тут же, в керамическом горшочке хранился картофель по-французски. Продукты были изъяты. Дверца закрылась с легким хлопком, но стоявший на холодильнике телевизор, оклеенный бардовым бархатом, все равно затрясся скрипучим смехом. 
Легко и неслышно, забавно вытягивая ляжки, на кухню ступила кошка Соня.
- Мур, мя! – приветливо сказала кошка.
- Здравствуй, Со, - ответил хозяин Мя, – есть будешь?
- Кхар! Тшу! Кхи! – откашлялась Со, - Мяа-а-а-а!
- Картошечкиии мяаа-той! – передразнил он, - немя у мя картошечки! Колбаску мя?
Со одобрительно замурчала, поддерживая замену картошечки на сосиски.
Сожители очень ладили между собой. Согласно гороскопу - оба они были водолеи.
Он громыхнул деревянной доской о столешницу, быстро настукивая, нарубил сосиски  крупными кусками, и бросил их Соне.
Неожиданно раздалось громкое и неестественное:
- Выыыыыыыыыжжжжжжжжжжжж!
С испуга он выронил нож. Тот шлепнулся об пол, отпрыгнул, крутанулся против часовой стрелки и замер возле правой ступни.
- Черт! Что это еще такое?
Соня выгнула спину знаком вопроса и распушила хвост. В ушах (обоих) водолеев заколотилось сердце. Между ушей, на загривке, волосы встали дыбом.
Короткое расследование позволило выяснить, что виновником странного звука является невыключенный планшет сына. Необыкновенно трудно привыкнуть к звукам гаджетов, родившихся в двадцать первом веке!
Он выдохнул и перекрестился на белоснежный храм, стоявший так близко к дому, что занимал своим видом практически всё окно. Колокольня Храма разразилась зычным, веселым перезвоном века восемнадцатого или даже семнадцатого.
Взгляд его упал на подоконник. На подоконнике стояли вертикально две книги. Одна была в обложке белого цвета с черной буквой Ж, другая, чуть побольше в размерах – в черной обложке с буквой М белого цвета. Книги были слегка приоткрыты и вложены друг в друга, соприкасаясь и переплетаясь множеством страниц. Символизировали то ли взаимное проникновение между мужчиной и женщиной, то ли любовь и секс, то ли что-то еще.
(Композиция была задумана его женой. После развода, он лишь восстановил её).
Иногда эти книги, казались Слушателю танцующей парой, обнявшей друг друга в интиме вальса. И, правда, черная рубашка-смокинг партнера и белоснежное платье партнерши могли рождать такую ассоциацию у всякого. Но всё, пожалуй, было проще: в таком его хореографическом взгляде сказывался пятнадцатилетний стаж занятий бальными танцами.
Он поднял вздорный нож, который минуту назад вздумал ерепениться против направления потока времени, стремясь в самое дальнее прошлое, и сполоснул его под краном.
В доме началось движение: захлопали, закашляли, заговорили.
Он огорченно вздохнул, бесшумно открыл шкафчик и достал черную повязку.

Часть 2.
Два года тому назад, по весне, Слушатель заимел странную привычку: приходя домой, он разыгрывал из себя «слепого». Закрывал глаза, пресекая поступление шума, и начинал заниматься домашними делами, постепенно успокаиваясь и настраиваясь на позитивный лад. С непривычки,  натыкался на предметы, раскиданные по квартире, и потому слегка подглядывал. Со стороны могло показаться, идея прихоти в том, чтобы дать зрению заслуженный и благотворный отдых после сварочной дуги, но больше всего его глаза утомлял ненавистный грохот, что на заводе, что в доме (подъезде). Странно это было только для простого человека, ибо для индивида, способного видеть звук, в подобного рода усталости, не было ничего необычного.
Натренировавшись, он стал привыкать к вымышленной слепоте и, будучи человеком с отличным зрением, начал передвигаться словно зрячий. 
Устав постоянно жмуриться, он выписал по интернету черную глухую повязку на глаза, предназначенную для сна. Новая упаковочная коробка, принесенная безмолвным (что очень хорошо) курьером-партизаном службы доставки, приятно шуршала в руках. Целлофан-целлан с пупырышками щелкал извлеченным воздухом. Повязка с мягким прикосновением, неслышно ложилась на лицо. Она вроде бы чем-то пахла, но его нос, вечно заложенный в ломбарде, не имел возможности учуять ситуацию и разобраться. Потому он никогда особо не полагался на обоняние, которое являлось пятым колесом в его системе чувств.
С тех пор, когда казалось, мир не стоит взгляда, он обязательно пользовался повязкой.
Было еще несколько веских причин, по которым желание «подслепить действительность» одолевало его. Во-первых, грубость бывшей жены, все еще не желавшей оставить его в покое. Садистка-скандалистка, с редкостным постоянством, нагружала ему перепонки, крича в телефонный динамик укоризненные слова, никогда особо не заботясь, уложить их в четкие претензии или логический текст пожеланий. Во-вторых, Слепцом хотелось побыть после редких, но бурных пьянок с друзьями-товарищами, почти всегда проходивших среди отвратительного гула и гогота пивнушек или клубов, где в уши плещет звуковой цунами в тонну децибел. Где снимая девушку, ты орешь ей романтически пошлые вещи, а она и половину из них не слышит. Где люди, посланные друг другом на три буквы, всё же оказываются вместе по той причине, что не услышали посыла, а вторично грубить стыдятся, в итоге, мирясь со спутником, выпавшим волей глухого жребия, и приспосабливаясь к положению дел.
А вот добрые шумы он коллекционировал! Особенно велся на редкие звуки различных миров: животного, растительного, технологического, человеческого и так далее. Он специально ездил в леса и парки слушать птиц. Он выходил в грозу, слушать дождь и гром. Он млел от звука загоревшейся спички или трепыхавшейся бабочки. Он мог прийти в восторг от плеска морских волн и забыть искупаться. Он любил и принимал всё… звучащее! Всё кроме музыки. Скажете, что за странность? Тому были свои причины.
Ко всем прочим чудачествам, у него была видеотека, где имелись фильмы для «торжественного прослушивания». Естественно, пользовался он ею в особенные дни! Так называемая «Белая Папка», с избранным кино, располагалась на ноутбуке Asus. В ней было ровно семнадцать фильмов, поразивших его своим гениальным аудио. Слушателю помнились абсолютно все звуковые нюансы, словно они были вытканы желтыми нитями на черноте его стены памяти. И всё это было прослушано раз по сто, и сто раз принесло ему сто процентов удовольствия. Слушатель ритуально надевал черную повязку, и внимал лишь ухом, не засоряя эфир видеорядом. Покуривая сигарету, он попивал напиток эгоистов и одиночек - молчаливый кофе.
К ноуту была подключена датская акустика Dynaudio - сказочная как гансо-христиан-андерсоновская история, рассчитанная на качественную музыку, сумасшедший фанатизм и экономический фатализм.  Способную сделать из вашего настроения а-ля «гадкий утенок» настроение – «прекрасный лебедь».
«Датчанки» обошлись недешево не столько для его кармана, сколько для его бедных ушей. Бывшая жена, с точки зрения конкуренции, успешно перекрикивала их неподражаемый звук клекотом раздраженного сварливого ворона, испытывая его слуховое терпение:
- Кр-рре-тинннн! За эти ррр-рублищиии б классный каррр мне купил!
Не факт что она говорила в точности так, бравируя «р», факт, что именно так ему слышалось!
Он пытался оправдываться, говорил миролюбиво, мягко и сипло:
- Да ладно, чего ты? На новый кар всё равно бы не хватило! Да и не люблю я машины. Я…
В ответ снова слышалось каркающее:
- Дурррак! Дер-р-р-жи карман шир-р-ре!  А кто меня будет тр-р-р-ранспор-р-р-ртир-р-ровать на др-р-р-ругой конец гор-р-р-рода, на р-р-р-епетиции? Хр-р-ррена ли я должна р-р-р-разъезжать на таксер-р-рках р-р-развалюхах?
Он говорил еще мягче, миролюбивее и тише:
- А в чем неудобство? Не нравится такси, купи велосипед.
И снова ворон:
- Гр-р-русть-печаль! Не р-р-разумела я про эти р-р-р-ублики, я бы тебе пр-р-рикупила, как же!
Хотя шумы различных моторов ему очень нравились, и имели у него свой рейтинг привлекательности (особенно в фаворе были мотоциклетные), но машину иметь ему совсем не хотелось. Почти все авто, что были по карману, раздражали его пустыми погремушечными звуками салона. А те автомобили, что звучали волшебством, были из мира ганса-христиана-А.
И все же удивительно, насколько сильно зрительный мир Слушателя отражался на его звуковом восприятии. Это притом, что слух его, сам по себе, был выдающимся и не нуждался в советчиках-соглядатаях. Слух переваривал поступающую информацию, питал все его члены, чувства и выплескивал переваренное в виде пластики движений и многообразных жестов. Друзья говорили, что он двигается не хуже успокоившегося Майкла Джексона. Иногда такая трансформация звука возносила, иногда утомляла, а иногда просто отравляла жизнь похабной пляской под волшебные гусли. Острее всего на него действовала понравившаяся музыка! Она была реальным сильнодействующим средством, и, однажды, чуть не погубила его.
Слушатель ехал за рулем, наслаждаясь любимой композицией «Pride» от звукового монстра U2. Песня эта имела свои узловые точки, которые приводили его в состояние аффекта. На исходе четвертой минуты, он, вдруг, почувствовал, как его сердце зашлось в столь неуемном восторге, что зрение отключилось полностью. Перед мысленным взором Слушателя возникла сцена с безмолвным Боно, застывшим в позе рыбака с закидушкой на берегу. Он  протягивал микрофон на длинной ножке  в зал, а толпа пела в пять тысяч глоток. В следующее визгливое тормозное мгновение он врезался в передний автомобиль, и с шикарным хрустом искалечил себе колено, руку и грудину. Зрение вернулось в реанимационном автомобиле, когда слух еще ловил остатки «Pride». Затем было почти годовое лечение, годовое вынужденное воздержание от любимых танцев, и годовое намеренное табу на музыку. Он очень боялся рецидива с потерей зрения, практически забросил танцы и музыку.

Вчера, в выходное воскресенье, он слушал фильм «Экипаж». Не новый, а тот, старый, доводившийся ему ровесником по году создания. «Э-ки-па-ж» - название приятное уху… ласкающее мочки. Последняя буква «Жэ» (он для себя давно переименовал её в Эж) вызывает мурашки на коже и ставит волосы жёстким начесом. Э-ки-па-жжжжжж. Это эЖ надо! С детства из творчества Кира Булычева вспоминалось так же слово «Жангле». Но там буква Эж первая, как в слове «Женщина». Она - мягкая, податливая. Подставь любую гласную букву, и из согласной Эж лепи любой смысл. Же-на. Здесь (в «Экипаже») Эж - на конце слова. Стоит кратко, привинчена жестко, как в слове «Му-Ж»! Ни подставить, ни убавить.
Он сидел в той же неловкой позе мыслителя, ощущал реальность действа,  ему казалось, он находится внутри всех этих конфликтов. Всей этой мелодрамы первой части, всех этих бабских упреков. Вместе с ребятами взлетал из горящего ада трескучего огня, раскидывая руки в стороны. Вместе с ними приземлялся со свистом и без хвоста. Вместе с бывшим командиром, говорившим загробным слогом, навсегда оставался на земле, скрещивая руки на груди. Слезы наворачивались на, закрытые повязкой, глаза от финальной музыки. Так, наверное, всегда – в начале любого дела – мелодрама, затем героика сосуществования. По крайней мере, в семейной жизни.
Всякий раз, пропуская  через себя «экипаж», он удивлялся тому, сколько совпадений имелось в его биографии с биографиями героев! 
Начало фильма «Экипаж» повествует о бытовом скандале в советской семье. Причем скандалит в основном, жена. Женский крик, как русский бунт - бессмысленный и беспощадный.
Ему вспоминалась своя супруга, уже чуть больше двух лет, имевшая приставку «экс». Видимо, она тоже его долго «терпела». Стойкого молчуна, стесняющегося своего сипловатого голоса на том убеждении, что это «не то» по сравнению с тембрами советских актеров. (Между прочим, голос у него был очень неприятный. Когда же он начинал злиться и ругаться, он звучал совсем уж нелепо и смешно). Как только Слушатель не пытался исправить эту природную ошибку. Всё было напрасно: припарки, микстуры, настои.  Толку не было даже от суеверий. Пытаясь разжиться красноречием в день Ивана молчальника, он помалкивал весь день. А на следующее утро, он, испытав себя, к великому неудовольствию, слышал все тот же сиплый скрип.
Не имея в себе качественных голосовых связок, он нашел утешение в голосе жены, профессиональной певицы. Она обладала сильным ярким контральто. Когда он услышал его впервые, то сразу понял, что это говорит его женщина и приложил все усилия для ее завоевания. Этот коварный контральто, словно бы возник алыми парусами на мужском горизонте ожидания, чуднО обменяв ролями мужчину и женщину. Когда Слушатель оказался пленником секретного галиота, контральто закачал беднягу на низких волнах женских тенёт, завертел в громогласной пучине, закрутил в русалочьих рыданиях. Далее контральто вынес его на гребень огромной смеющейся волны, показав всю прелесть высокого положения любимчика, затем, разжаловав его до «презренного», скоропостижно притопил черной глухотой.  Смилостивившись, контральто перешел в режим желтого штиля и, подмигнув алыми парусами Слушателю, безжалостно выбросил того на необжитой остров разведенных робинзонов, предварительно выкупав, как следует, в водах прибрежных семейных бурь.
Контральто, надо отдать ему должное, не всегда губительно коварен. Наоборот, он может быть вполне мирным и теплым течением. Когда женщина проникновенным контральто признается в любви, это не просто возбуждает тело и сердце мужчины, это пробуждает в нем надежду на долгую дружбу. А что может быть важнее для мужчины, как встретить верного спутника на неизведанной дороге? Вот и попробуйте не откликнуться на такой голос. Мужчины ведь тоже любят ушами. Весьма и весьма обожают комплименты. Слова одобрения и ободрения.  Контральто – мостик, перекинутый через пропасть между Эм и Эж. 
За божественный голос Слушатель прощал жене некоторые недостатки внешности: бородавку на носу и отсутствие сисек на тощей фигуре. Справедливости ради, все же стоит сказать, что женщина она была вполне симпатичная и обладала отличной эж…жэ… э…попкой (которую теперь лапают чужие ладони).

Тогда он был очень влюблен… в голос. А его душа? Она звучала главной музыкальной темой «Экипажа»: та-ра-рара-ра-ра! Та-ра-рара-ра-ра! Предложение руки и сердца Слушатель делал в октябре. Звонкий дождь аккомпанировал звуками вальса:
- Раз, два, три! Раз, два, три! Раз, два, три!
Но всё это ушло вместе с эхом совместно прожитых десяти лет. Хотя некоторые отголоски той жизни были слышны на семейных видеороликах, в избытке хранящихся на локальном диске D компьютерного винчестера. Записанный голос жены не ведал еще  о предстоящем разрыве, и она щебетала своим сумасшедшим контральто милые женские звуки, которые не были похожи на вороньё, и почти не содержали ненавистную «р»:
-Милы-ы-ы-й! Дорого-о-ой! Лю-у-у-у-бимый!
Примерно год после разлуки, Слушатель ежедневно слушал эти ролики. Так у него создавалось впечатление, что жена никуда не уходила. Он видел ее образ, расхаживающий по комнатам, это, хотя, и угнетало его, но не пугало.
У них был общий ребёнок - сын, он смеялся так же звонко и заливисто как мальчуган из фильма. Он тоже был молчалив, и заикался. Мальчик испугался внезапного лая дурной собаки, неожиданно возникшей из подворотни. Слушатель тогда долго винил себя. Винил за то, что не услышал эту тварь заранее и тем отравил ребенку детство. А может быть и всю жизнь. Так, по крайней мере, внушала жена. В дополнение к этой неприятности, голос сына всё больше напоминал ему свой сиплый скрип. И почему сын не обрел чистые голосовые связки жены?
Тщетные попытки мальчика говорить нормально, отравляли Слушателю настроение своей звуковой какофонией. Поэтому оставаясь вдвоем, они чаще молчали. Языком их общения были звуки какого-нибудь мужского ремесла. Они обожали пилить, строгать, забивать. Видимая тишина с лихвой компенсировалась веселыми звуками инструментов и обоюдным смехом.
Любое доброе мужское дело звучит громко, уверенно, смело. Звук трезвонит всей округе:  - Мужик - мастер своего дела! Он ловок, силен и искусен!
Когда в доме есть мужчина, значит, там есть звучание! И наоборот, четкий выверенный ритм часто выдает с головой настоящего мужика, что и  притягивает женщин.   
Иначе с делами дамскими: шитво, готовка - все тихое, молчаливое, потому и требующее женского озвучания  и комментария. В исключительных случаях, когда женщина не чувствует уважения  к своему труду или к себе, она начинает греметь, шуметь, привлекая внимание и набивая цену. С остервенением включает всё заглушающий пылесос и отводит душу, выворачивая наизнанку барабанные перепонки. Включает стирку во время обеда. Звонко моет посуду, не окончив ужина.
Повышение громкости – повышение эмоционального градуса. Тут всё прямо и пропорционально. Если жена хочет извести мужа, надо только повысить громкость общения.
Он понимал это и однажды сказал сынишке:
- Малой, знаешь, почему мамка все время такая злая?
- П-п-ч-чему? – удивленно заикаясь, спросил отпрыск, перестав забивать гвоздь, и с интересом уставился на отца.
- Потому что мы не слышим ее за домашними делами! – пошутил он.
- А что это з-з-знач-чит, пап?
- Послушай как стучит молоток: тук, тук, тук. Как барабан, да?
- Д-да!
- А как поет пила: вжик, вжик, вжик – как скрипка или контрабас!
- Ага,  - согласился малой, почти не заикаясь.
- А рубанок: шук, шук, шук! Когда все люди в бригаде работают споро – это оркестр!
Сынишка хотел спросить его, что такое оркестр, но в этот момент тукнул себе по пальцу молотком.
- А-а-а! Больно-о-о!
Прибежавшая жена привычно закаркала громким вороном:
- Какого чер-р-рта? Ты чё, дур-р-рак? Прекращайте сейчас же свои пр-р-ридур-р-рства! Пусть лучше достанет кр-р-раски и р-р-рисует!
Он не обижался. Ему казалось, многие дамы в тайне завидуют мужчинам, их ремеслам и тому влиянию, которое они способны оказывать на окружающую действительность. Плюс звуковому их сопровождению. Чем звучнее дело, тем оно кажется полезнее и значимее. Льнут они к джентльменам звучным и звучащим. Может быть, поэтому некоторых женщин, за отсутствием таких мужчин в их жизни, тянет в мужские профессии и дела. А такие молчаливые занятия, как рыбалку – терпеть не могут.

Отчего же она тогда ушла? Он часто задавал себе этот вопрос. Наверное, мужчина  должен уметь говорить. Четко, ритмично, грудным голосом. С этим у него были серьезные проблемы. Что с тембром, что с качеством речи. Зато мысли его были прекрасны. Не те, что озвучивались, а те, что передавались пластикой жестов. Тут он оказывал серьезное влияние на жену. Но…они всё же расстались.
К кому же она ушла? Когда они развелись, она осчастливила скульптора, друга художника-подбитого-летчика с верхнего этажа. Скульптор - верзила с голосом, как у актера Булдакова и ладонями, размером с квадратные совковые лопаты. Этими «лопатами» он всегда со звонким хрустом жал ему руку на встречах «бывших мужей». (У нее был уже третий брак). Эти же руки держали долото и молоток, постоянно извлекали звонкие металлизированные звуки из любого подручного материала. У верзилы в мастерской как в кузне – бьют, бьют, и бьют, словно в набат. Такого не убьешь лопатой. Разве что прихлопнешь по квадратному затылку бронзовой статуэткой Майоля, а-ля Воллара Амбруаза. Звучное искусство – скульптура, и загребущее, зараза!

Завтра утром, стоящий напротив, Храм, разбудит его звонким колоколом, не замечая преграды в виде двухкамерного стеклопакета. Не открывая глаз, он сядет на ахнувшей, давно не знавшей стонов, кровати, сунет ноги в тапки, встанет и откроет фрамугу. Дождавшийся этой оплошности, шалый ветер, шелестя занавесками, с радостью ворвется в спальню и освежит его лицо. Тюль маской облепит его щеки, цепляясь за невидимую щетину. Он отведет ее рукой и откроет глаза. Яркий свет мгновенно начнет вливаться в него и заполнит его нутро сверху вниз. Ударившись о ступни, свет возвратится к лицу. Тогда он улыбнется тонкими губами, и шумно вздохнув-выдохнув глоток пришедшей весны, отойдет от окна. Умываясь в ванной, он услышит весну с ее тысячей животворящих звуков.
Затем плед вспорхнет и упадет на кровать. Кружок колбасы покроет кусок хлеба. Рубашка обернет торс, застегнув финальную пуговку на шее. Он выскочит в подъезд, и сбежит по ступеням к светлым людям. И там…улыбающийся рот, красивым женским контральто нараспев скажет:
- При-и-ивет, кра-а-асавчик!
Он потупит глаза и увидит, что отныне его тень стала совсем короткой.

Увы! Всё это было бы логично в отношении кого угодно, но…
Его будущий день пройдет как обычно: работа-дом-повязка.
Такие люди, сварщики-танцоры, хотя и непоседливы, всегда консервативны!
Будь на свете букмекерские конторы, где принимались бы ставки на людские судьбы, на победы счастья над бедой и прочих чувств над разумом, то котировки на то, что люди эти будут счастливы в долгосрочной перспективе, были б невысоки.
В самом деле, завтра или послезавтра он включит и послушает «Мой ласковый и нежный зверь». Опять уйдет в себя, вслушиваясь в знакомые звуки, весь издергается и предастся воспоминаниям. Найдет сто совпадений с собственной жизнью. Вспомнит, что под музыку этого вальса он танцевал, будучи учеником хореографического класса, с девочкой, в которую был тогда влюблен. Что девочка та разговаривала прекрасным голоском, а он был перспективным бальным танцором. Что мамочки девочек молились на него, так как мальчики танцоры всегда были в дефиците…

Пользуясь (своим) правом творца, автора, художника, и возможностями неограниченными и фантастическими, можно сделать из этого материала фарс, трагикомедию, трагедию и так далее. Часто писатели умерщвляют своих героев, дабы дать читателю четкую установку: всё, Его больше нет, и не будет. Вы, граждане, лишены возможного продолжения и преемственности. Дальше – обрыв! Дальше – что-то иное с кем-то иным. Ход сильный, уверенный. Критики от таких проделок в восторге: ну как же, предел героя ясен и очевиден. Можно создавать из него икону. Он отдал, исчерпал, истратил себя всего. Лежа в своей могилке, он достоин рамочек.
Куда сложнее оставить героя на полустанке и оценить его в динамике замешательства, чем в статике потустороннего пребывания. И уж тем более самое сложное для автора - самому остаться в неопределенности отношения к герою повествования.

Ехал сегодня утром на работу попутной машиной. Спереди сидели двое молодых: мужчина и женщина. Мужчина был за рулем, о чем-то попросил невнятным голосом. Я не разобрал что. Женщина достала смартфон и, красивым голосом, начала читать ему лекцию о сварке.