Живое я

«Мы все умрем. Цель - не жить вечно, цель - создать вещь, которая будет жить вечно.» Чак Паланик. Дневник.

«Раскрыть людям себя и скрыть художника - вот к чему стремится искусство.» О.Уайльд. Портрет Дориана Грея.


  Пройдя в столовую, Алан потянул за скрытую в полу ручку и откинул дверцу погреба. Вокруг него вилась Сибила, изредка повизгивая и нетерпеливо виляя небольшим огрызком - тем, что осталось от хвоста после купирования. Алан посчитал, что с собакой обошлись нечестно, обделив ее данным природой, и поэтому, забрал эрдельтерьера на одиннадцатый день его жизни. Сибила показалась ему довольно смышленой, при этом никогда не хотела играть в «глупые шавкины игры», как называл их сам Алан. Гораздо с большим удовольствием Сибила ходила с ним на прогулки, а по вечерам пробиралась в маленькую коморку в конце коридора, где, ложившись спать, подпирала хребтом картины сгруженные вместе на полу. Эта комнатка была чем-то вроде кладовой творчества, куда Алан никогда и никого не пускал, кроме Сибилы. По-началу и ее не хотел, но она его уговорила. Частенько он наблюдал, как собака настойчиво оставалась ночевать в кладовой, только Алан-то знал, сука не спит, не хочет чтобы сгоняли с теплого места. «Ну, раз тепло душе собачьей, пусть лежит себе» - посмеивался хозяин над наивностью дурехи. Думает смогла обхитрить? Не тут-то было! Он-то знает как это бывает, когда душе тепло.
  Как только в погребе загорелся свет, Сибила тут же шмыгнула вниз и приземлилась прямо на мешок из дерюги, наполненный чем-то тяжелым и твердым. Собака лишь быстро вскочила и подбежала к хозяину. Однако Алан знал, больно ей, а терпит. Вот неугомонная! Сибилу он потрепал за холку и даже дал себя благодарственно лизнуть, за что ей был отдан на съедение кусок моркови. Она радостно завиляла хвостом пуще прежнего и запрыгнув передними лапами на ноги хозяина, стала высовывать язык, прося подставить руку или, если повезет, то и лицо. Однако, Алан лишь отмахнулся и принялся за свои дела, Сибила же, поняв, что больше ей ничего не светит, посеменила к соседним мешкам и, засовая внутрь каждого мордочку, взялась с неподдельной серьезностью за изучение всего, чем были наполнеными грубые льняные мешки. 

  Той ночью Алан был в наилучшем расположении духа. Это был один из таких моментов, в которые тебе просто кажется, что жизнь прекрасна. Вот насколько ему было хорошо! Особенный романтический приступ наступил у него во время вечерней прогулки с Сибилой, часом ранее. Его мысли занимали всякие приятные мелочи. Ведь, это правда приятно, когда тебе не надо думать о заботах и в мысли напрашиваются строки из того стихотворения… Как там? «В чем смысл жизни я не знаю. А может, в жизни нужно просто жить?» Он знал, что сейчас может дышать воздухом, наполненным свежей усталостью, почти закатом, когда человек готов вдохнуть заново жизнь перед новым днем. Как удачно Алан вдыхает сегодня вечером ощущение нового дня, близкого, но пока еще не наступившего, пока сейчас длится спокойная старость осознаний. И уж, конечно, он знал, что сейчас прийдет домой, запрется в своем маленьком мирке, где есть место только для него и для его понимающей собаки, где он приготовит вкусный ужин, возможно, это будет паста или картошка в горшочке, где он будет творить и никто и никогда не узнает об этом, больше никто не заставит его творить ради других. Он будет делать это ради себя и милой Сибилы, которая прижавшись своей спинкой к картинам, будет греть свою душу о его и обоим будет так хорошо, как не бывыет никому. 
  Сибила остановилась и прижалась к ноге Алана. Он в недоумении глянул на нее и заметил, как она,ощетинившись, скалится и пристально наблюдает за чем-то. Художник вгляделся в темноту, машинально сжимая крепче в руке поводок. Он заметил небольшую темную фигуру рядом с начинающимся рядом домов. Подойдя ближе, Алан увидел раскрытую сумку, из которой торчало несколько балочиков с краской и молоток… 

  Хозяин неосознано покачал головой, отгоняя свежие, но уже успевшие исказиться воспоминания. Он заглянул в одну из картонных коробок, стоящих в дальнем углу погреба, и достал крайнюю банку с наклеенным поверх крышки бумажным скотчем. Затем он небрежно накрыл коробку крышкой и, переведя дыхание, отправился обратно наверх. В тот момент в его голове роился целый улей мыслей. Он никогда раньше так не поступал и не знал, как правильно вести себя с тем парнем. С одной стороны, тот мальчуган зацепил его, но с другой, художник навязчиво боялся за себя. 
  Алан прошел из небольшой гостиной в кухню, где его ожидал новый знакомый. Тому было на вид не больше пятнадцати, однако даже в своем маленьком возрасте он успел нажить себе неприятностей. Парень крутил в руках алюминиевую ложку, предоставленную ему Аланом, и время ото времени опасливо озирался по сторонам. Завидев Сибилу и хозяина с банкой варенья, парень заерзал на стуле, пытаясь сесть как можно более ровно и менее доступно. Алан поставил принесенное угощение на стол и прошел к плите. Художник несколько секунд помедлил, невольно припоминая их встречу на улице.

  - Думаю, уже скоро здесь будут лягавые. 
  Конечно, это неправда и Алан это знал. Он прекрасно понимал, что вероятность того, что в жилом районе на окраине города кто-то выйдет на улицу в двенадцатом часу, определенно мала, да если и выйдет, то вероятность того, что заметят, совсем уж ничтожна. 
  Фигура дернулась и резко развернулась. Художник увидел испуганное лицо подростка. 
  - Да тебе же не больше шестнадцати! Я, конечно, знаю, что люди - еще тот скот, но что они тебе успели сделать за десяток с лишком?!
  Парень оробел. Он посмотрел на сумку и рванул к ней, но услышав, как залаяла Сибила, кинувшись к нему, резко отшатнулся и, немного помедлив, побежал в другую сторону. «А он не такой злостный нарушитель.» - определил для себя Алан, «вероятно, и не местный, раз побежал к тупику.».

  Художник нарочито громко прочистил горло в попытках хоть как-то заглушить голоса в голове и резко дернул за считок, от чего горелка пару секунд издает тикающий звук, и после по ее краям вспыхивают небольшие огоньки. Поставив мокрый чайник решетку стола плиты и убедившись, что огоньки перелились иссиня-оранжевым, он поворачивается лицом к парню и Сибиле, которые все это время за ним наблюдали, и произносит:
  - Вы, наверное, думаете, почему это он поставил чайник с мокрым дном на огонь, почему же нельзя было вытереть его, так вот, нет, нельзя было, а знаете, почему нельзя? Конечно же, вы не знаете. Да и не нужно бы вам этого знать, усекли? Это мой чайник, а значит, сколько бы у меня язык не чесался вам рассказать, почему же я так поступил, я этого делать не буду, ясно, мальцы?
  Хозяин вновь развернулся спиной к недоумевающим собеседникам и, открыв один из кухонных шкафчиков, принялся упорно что-то выискивать там. В конце концов, хлопнув дверцей, он опустил голову и выдохнул, это было выше его сил. Кто дернул его пустить мальца в свою обитель? Кто? Хотел он этого? Безусловно, нет. Но зачем тогда? Ох, уж это его пристрастие вытаскивать из печали первых встречных!
  - Расскажешь, что произошло?
  - Не уверен, что хочу говорить с незнакомым человеком об этом. - парень смутился и опустил голову вниз, в надежде избежать встречи взглядом с художником.
  - А с кем же еще говорить на столь личные темы, как не с человеком, которого, вероятно, больше никогда и не встретишь?
  После собственной фразы, произнесенной вслух, после фразы, которая мучила его последние, без малого, пол часа, он, наконец, почувствовал некоторую долю облегчения. Ему это также нужно.
  - Если я отвечу, тогда вы расскажете, почему так не любите людей? - парень осекся, побоявшись собственной волны смелости. 
  - А разве так видно, что я их не люблю? - художник поджал губы, делая вид, что совершенно не понимает просьбы пацаненка, а затем, непринужденно добавил: 
  - Кажется, чай готов. 
  Алан достал две кружки из кухонного шкафчика и принялся очень вдумчиво и осторожно разливать чай. Настолько бережно, будто от этого зависила его жизнь.
  - Человек, который считается с мнением собаки, должно быть очень одинок и не имеет никого дороже. 
  Художник нахмурился, припомнив, как пошел на поводу у Сибилы, буквально умоляющей взять этого несмышленыша с собой. А он не так уж и плох, только вот собак не любит, а это не делает ему чести. 
  - Туше. - признал, наконец, Алан, и довольно спокойно, - Так, что там с тобой? - хозяин поднес две чашки к столу, после чего отломил кусок печенья и кинул смирно сидящей под ногами Сибиле, - От хорошей жизни не убегают из дома. 
  - Да нет, не так уж все и плохо, мать довела, прямо на больное надавила. - парень нервно тер большой палец об остальные, - я и так не знаю, что делать, а она еще орет на меня.
  - Да знаем мы вас, толстокожую молодежь, которая все выпады родителей фильтрует, что ты думаешь?! - усмехнулся художник, но парень не оценил саркастическое замечание. 
  - Разве вы, подростком, уже определились в жизни, или будете мне говорить, как и другие, что всегда любили работать и не раздумывали по всяким пустякам?
  Да, и тут на Алана нахлынула в очередной раз за этот вечер волна воспоминаний, но воспоминаний дальних… 

  По вымощенной городской дороге бежал невысокий, но тощий мальчик в коричневом берете, как у самых настоящих художников и новеньких туфлях, которые мама купила ему пару дней назад на рынке. «Эти туфли - целое искусство, запомни это и носи их бережно, иначе выдеру». Нет, мальчик не понимал, что в обычных кожаных туфлях с кисточками может даже отдаленно напоминать произведения Ричарда Берга или Жана Люрса. Тогда он пробегал мимо блошинного рынка по всевозмжным лужам и ему, казалось, было совершенно все равно. А как может быть иначе, если он так торопился в небольшую лавку на другом конце города. В тот день ему исполнилось четырнадцать, а как сказал один его друг, «в четырнадцать лет ты уже считаешься солидным человеком», друг-то знал, ему самому четырнадцать исполнилось очень-очень давно, целых пол года назад. Но этот день был особенным, ведь на каждый день рождения мальчику дарили целый рубль и, он мог сам выбрать, совершенно самостоятельно, на что этот рубль потратить. И уж конечно, он бы не стал тратить его на всякую чепуху, нет, он потратит его на что-то гораздо более важное, чем на магнитный гироскопический компас, как ему советовал папа, или на уменьшенную модель ракетного корабля «Дзержинского», как ему советовала мама. В общем, уже стало понятно, что они оба надеялись приохотить сына к морской пехоте, однако, душа его к этому не теплилась, да и на воде его укачивало. Нет, он хотел стать известным художником. Это родителей не устраивало. Однако, только от одной мысли об этом его всего пробирала приятная дрожь предвкушения. И именно сейчас он стремительно направлялся в маленькую лавочку с художественными товарами. 
  Войдя внутрь, он обомлел. Каждый раз, бывая в этом месте, у мальчишки разбегаются глаза. Слишком много всего, что ему внезапно становится жизненно-необходимым, но у него был всего один счастливый рубль, поэтому, он не мог предаваться грезам. Он шел уже с готовым выбором и целью.
  - Здравствуйте! - мальчик заулыбался, - Можно мне тот небольшой набор масляных красок? 
  - Ну, привет. - Из-за угла высунулась голова старика с длиннющей седой бородой и практически лысой пятнистой макушкой, - Будет выполнено, - после этих слов продавец удалился, а вернувшись с небольшим бумажным пакетиком, добавил, - пожалуйста. С праздником, Алан. 
  Мальчишка просиял и в смущении опустил глаза.
  - Знаешь, чтобы стать настоящим художником, нужно уметь раскрыть людям их самих. Возможно, после этого ты их возненавидишь, не исключено, но, помнится, так сказал один писатель, а ему, зуб даю, верить можно. 
  - А вы были с ним знакомы?
  - Еще бы! Да мы с ним на короткой ноге были, собутыльники, о, как!

От таких воспоминаний у Алана потеплело на душе. 
  - Знаешь, обожаю Оскара Уайльда, - внезапно для всех произнес художник, - так фразами прибивает, а еще там, у него героиня была, помнится, яркая такая. Да-а - протянул Алан, отхлебывая горячее из кружки, - прекрасная Сибила, Си-би-ла Вэйн, потрясающая девушка.
  - Так, вы назвали собаку в честь любимой героини?
  Алан пожал плечами, а затем, казалось бы, после того, как тщательно обдумал эту версию, хмыкнул и, улыбнувшись, ответил:
  - Получается, что так. Но скорее, в честь того, что это может означать для меня. Я неисправимый эгоист.
  - Что вас раскрыло? - внезапной прямолинейности парня удивились все трое.
  - Даже не знаю, искусство? Нет, слишком односторонне. Хотя, искусство вообще преподносит людей самих себе.
  Парень хмыкнул и уткнулся в чашку, обдумывая слова Алана.
  - Кажется, ты мне не веришь. Ну, что же, имеешь право. Пройдемся?
  Алан не был уверен, в том, что собирался сделать, нет. Он даже не думал, когда это делал. Но ему было крайне важно помочь этому человечку понять, какую роль искусство играет в жизни людей, какую роль играет оно в его жизни. Да, он эгоцентрист и будет стоять на своем до последнего. Это как азарт в покере, когда крупье снова и снова сдает карты, и уже недопустима мысль о проигрыше, просто хочется еще и еще доказывать, что вы правы, вы победитель. Это кажется таким важным! 
  Художник вел за собой парня, который совершенно ничего не понимал в жизни, в свою сокровищницу, в свое логово, убежище, в свою кладовую, где он хранил все самое ценное для него, жизненно необходимое, то, чему он безмерно благодарен и чем был безвозвратно искушен. Он вел его без единого сомнения, Сибила следовала за ним, показывала, что готова также следовать до конца. И они друг другу были просто и честно благодарны. А парень, маленький еще совсем несмышленыш шел за этими двумя, попробовавшими жизнь, осозновая, чувствуя, что сейчас что-то обязательно произойдет, что-то по-хорошему волнующее. И он знал, что хочет узнать, почему искусство предоставляет людям самих себя, он надеялся на это, испуганно предвкушал. Эти трое совершенно странных, совершенно обычных людей хотели помочь друг другу. И хотели этого совершенно искренне. А когда хочешь чего-то совершенно искренне, то не сомневаешься, совершенно и ни на секунду. Это как в покере, да. Только здесь не азарт, затмевающий глаза, а вера, открывающая их. 
  Алан приоткрыл дверь перед парнем, давая ему первому впитать в себя энергию этого места, а затем уже и вошел он со своей извечной спутницей Сибилой, собакой, которая чувствовала, как человек, и хоть и носила имя в честь той легендарной Сибилы Вэйн, она никогда не была на нее похожа. Алан знает это, конечно, знает. 
  Изнутри комнатка казалась действительно небольшой, низкий потолок, грудой сваленные картины, но что точно просто не могло ни привлечь внимание того парниши, да и кого угодно, было на самом виду. Прямо на стенах были нарисованы образы, чем-то смутно напоминающие, где-то глубоко на уровне интуиции, что-то настолько родное, незыблемое и близкое, что невольно задумывался, а не я ли это. Так видел все и парень, он не был уверен точно, но что-то подсказывало ему, что это правильно. Конечно же, только сам Алан знает, что же все-таки изображено в его собственном мире, недоступном людским притворствам и нездоровым восхищениям, нет, это был лишь его мир, понятный ему одному и уж, конечно, его не мог понять тот несмышленый паренек, который совершенно ничего не знает о жизни. Он не удивился, увидив нечто похожее на близкое, но непонятное ему, да и вряд ли бы удивился кто-нибудь другой. Это ведь действительно было родное, наш мир, преображенный под одного человека, его собственный мир и его собственное понимание жизни. Однако, тот несмышленый паренек, почувствовавший пробежавшую по нему волну понимания и даже узнавания где-то глубоко внутри себя, ощутил небывалый прилив зажигательной энергии, вошел в искусство. И тогда он понял, тот самый ничего не смыслящий мальчик, который надеялся остаться безнаказанным за проступок, который пытался сбежать от ответственности, который не хотел ни в какую принимать, что дело в нем самом, не в том, кем он станет или кем бы он хотел стать, а в том, кто он есть сейчас. Мальчик, испугавшийся в один момент мира, стоящий напротив вечной жизни. А жизнь, она такая, просто течет сама собой, создаваемая всеми теми людьми, которых так ненавидел художник, самим им, тем парнишей и тем другим и той другой, но жизнь, она одна, и создается она единственным всецелым обществом, которое передает через поколения свою эволюцию, свой общий единственный мир, который потом мы делаем своим, передают нас самих внутрь каждого из нас. И мы чувствуем, мы чувствуем, мы чувствуем… живых себя…