Роман Дорога без конца Книга 3 Пути и дороги - зем

 

БУДЫЛЬСКИЙ
АНАТОЛИЙ ТИМОФЕЕВИЧ





Роман

ДОРОГА
БЕЗ  КОНЦА...

Книга третья

ПУТИ  И  ДОРОГИ –
ЗЕМНЫЕ  И  ИНЫЕ

Россия – Донецк 2015

Роман зарегистрирован
© Copyright: Анатолий Будыльский 2, 2018
 Свидетельство о публикации №218040702094

 

Моим спутникам в прошлом,
      в настоящем и в будущем.

  – Мы с тобой пошли по большому,
длинному пути. Понимаешь?
– Как интересно! А где его конец?
Где остановимся?
– Где? Да нет у него конца…

***

Роман “Дорога без конца... ” – при всей лёгкости его прочтения и увлекательности сюжета – предназначен для тех читателей, кто способен читать, воспринимать и понимать.
Во всех книгах романа пронзительные лирические и драматические отношения, семья и отношения в ней, любовь – всё вперемешку на фоне психологических, социальных и иных коллизий, этики в образовании, науки, театра, культуры, светской и религиозной духовности, взаимоотношений и интегрирования русских с киргизами и иными этносами, этнографии – в различных национально-географических регионах составляют фабулу романа.  В романе ответы на многие ваши вопросы.
Каждый читатель романа находит в нём себя, свою жизнь, свою судьбу, свои сопереживания с героями и собственные переживания.
Одна девятилетняя читательница так оценила его: “В нём всё – правда. Он должен быть напечатан и помещён в школьную библиотеку”.
Кто сможет прочитать роман  как он есть и написать на него рецензию – на роман и на его книги – тот получит исключительное право на него на законном основании по Договору.
“Что течёт? Течёт всё. В чём течёт? Во времени и в пространстве…”.
Желаю каждому плыть в той струе общего потока, которая предназначена ему одному. И не путать свою струю с чужой.
                Бродовский      
      
   Распахни окно своей души! А если сможешь, распахни и дверь!..
И Жизнь войдёт в твою, Читатель, судьбу так же, как она вошла и продолжает входить в судьбы описанных в романе людей.
Всё имело и имеет своё место во времени и пространстве, в судьбах людей из романа, в судьбе писателя и в судьбах читателей. Здесь нет вымысла. Это не сказка и не мечта, это реальность в её былом, настоящем и предстоящем состоянии:
- в том, что уже произошло в жизни, и в том, что происходит сейчас, многие  приняли участие и стали героями романа, не зная даже о его существовании;
- многие события, описанные в романе, были предстоящими – они были описаны до того, как реализовались, воплотились. Но они всё же произошли. Позже… 
- а то, что ещё не произошло и пока не происходит,  ждёт своего часа.
Это повесть для взрослых и детей… Это повесть  про взрослых и детей… Это повесть, в которой нет вымысла…
“Зри в корень! – Сказал Творец автору романа. – Исследуй то, что Я дал тебе. ”
– Читай, Читатель, что дано тебе не для развлечения – хоть и лёгким кажется роман. Исследуй – и тем  Жизнь свою исследуешь.
Если ты, Читатель, воспримешь роман как сказку, значит, ты существуешь в тени Жизни. Если ты, Читатель, воспримешь роман как мечту, значит, ты обретаешься в призрачном мире. Если ты, Читатель, воспримешь роман как реальность, значит, ты живёшь в действительности.
Поверь в Любовь, живущую в тебе, храни её и служи ей, ибо Любовь – творитель Жизни...

                Ой, дорога, ты дорога,
                Между сосен и берёз
                То крута, а то полога...
                Сколько ты видала слёз.
                Ой, дороженька- дорога,
                Не скрывайся за холмом,
                Дай уйти мне от порога
                С тихой песнею вдвоём.

                (Александр Суханов)   
 
 


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

К свату Пантелея Ивановича, Ковригину Трифону Мефодьевичу, в его веси заходить Арсений не намеревался, хотя Настенька и замечтала там с ним встретиться. Краткая характеристика, данная её деду во время исповедной беседы, и неуверенное предложение Пантелея Ивановича зайти к Ковригиным, если доведётся ему быть вблизи их деревни, отвергали саму идею знакомства с ним: кому хочется, постучавшись, быть прогнанным? Впрочем, не только к нему, но и к любому родственнику Пантелея Ивановича странник Арсений путь себе заказал во избежание ненужных и недоумённых расспросов.
Но… человек предполагает и устраивается в мире по своим желаниям, а Господь Бог,  Своим замыслом располагая, по Своей воле Мир творит...
Мокрушин Николай, нуждавшийся в помощи сыну сосед Ивана Пантелеевича, нашёл-таки Арсения в дороге. Проблема сына была больше досадной, чем сложной – смещение копчика. Мокрушин опустил спинки передних сидений, мальчик раскинулся по салону автомобиля, и Арсений проглаживающими движениями вернул хвостик позвоночника на положенное место. Быстрый безболезненный результат вдохновил Николая на обращение к целителю ещё с необходимостью в помощи – для его тёщи. “Посеял ветер – так пожни бурю”, — сказал себе невольный лекарь, усаживаясь в автомобиль. Но попросил слухи о нём не распространять, потому что заканчивается время пребывания в северных землях и ему надо спешить. А слухи к доброму не всегда приводят.
Мокрушин отвёз лекаря в тёщину деревню в десятке километрах от места встречи, а после выполнения работы вывез его к сносно заасфальтированной дороге, где, несмотря на приближающуюся ночь, и оставил странника по его настоянию – Арсению не хотелось ехать с Мокрушиным сколь-нибудь долго, потому что не хотел отвечать на его банальные расспросы. К тому же он мешал выполнения работы. Нужна была тишина уединения или по крайней мере общение с теми, кто о нём ничего не знает.
Всякий раз, пройдя несколько селений с посещением сельсоветов и школ, устраивая в складках местности у небольших ручьёв ночные стоянки, приводил в упорядоченность мысли и чувства
Смута вселилась в голову и в душу: смута от соприкосновения со старой русской – а если смотреть глубже, с её исходной, славянской – культурой, порождённая вхождением в старорусскую жизнь, в которую вошёл, шагая ещё по костромской земле; и Русь впустила его в себя. А лебединцы и лебединские события вкупе с внезапно вспыхнувшей любовью к лесной северянке, и взъерошили душу, принудив не сторонне воспринимать всё русское бытование.
Требовалось осознать себя в старом мире, а он не мог это сотворить – не получалось, потому что для проникновение в суть Руси он не мог найти точку опоры. Только задание университета по движению русичей на восток руководствовало им, научно направляя в исследованиях; а для себя-то ему надо было обрести особо смысловую целесообразность, которая сроднила бы его с Русью славянской. Но в предыдущем проделанном пути никак она не проявлялась, не осознавалась.
Но всё-таки незаметно для себя он трансформировался, накапливая духовные силы из собственного потенциала, из своего восприятия Мироздания и втекающего в него иного, до сих пор в его предыдущей жизни не познаваемого. Духовной составляющей страну, по которой теперь проходит, но которая генетически ему в чём-то родная при различностях в родословном древе, раскинувшим корни от северо-запада Европы до Днепра. И это смута.
Вспышки восприятия глубинным сознанием сил и знаний при исцелении страдающих оказывали своё преобразующее действие, но в целом он не осознавал ещё, что становится другим – уже не тем, вышедшим в странствие из Донецка. Ещё не понимал это, считая себя подобным, аналогичным всем с небольшими лишь естественными отклонениями, что свойственно всем личностям. И потому неосознаваемость своей духовной трансформации ввергала его психику в третью смуту.
Он решил последовать совету Пантелея Ивановича: перемещаясь от одного селения к другому, в целом направить путь на реку Великую, чтобы там, на ней ощутить и воочию воспринять один из важных моментов истории российской. И потом, обретя там основу русского мировосприятия, хотя бы и религиозную, определиться в дальнейших маршруте и в действиях.
Так в его движении по Руси образовывалась сформированная цель, совмещённая с тем заданием, что сформировано ему в качестве содействия кафедре «Истории народов СССР». И, тем руководствуясь, на третий день после трогательной и тревожной сцены прощания с Настей Арсений направился на юг Кировской области. Что ж, человек предполагает...
Лишив себя гужевого транспорта (одновременно чувствуя и освобождение от забот о коне, и грусть утраты спутника), странник иногда передвигался пешком или использовал метод «автостопа» – на тех участках пути, на которых расстояние между населёнными пунктами было больше необходимого для него перехода. Пешком он мог заходить в сёла и деревни, чтобы, всматриваясь в лица их жителей, вслушиваясь в содержания их речей и в их говор, воспринимая манеру общения, чтобы понять и прочувствовать менталитет той части великой Руси, которую считал наиболее цельной, сохранившей в себе славянско-русские начала.
После полуторанедельной жизни в Лебедях и близкого доверительного  общения с их жителями Арсению легче вступалось в контакт с местным населением: он стал понимать северян, и оно открывались ему, – значит, всё ж таки началось слияние его восприятия с менталитетом народа, манившего его многие годы лесами, сказками, летописями, храмами с их архитектурой и росписями. Его занимали и веселили речевые обороты-приговорки, метафоры северных русичей; глубоко заинтересовало открывшееся для него в разговорах со старыми и с молодыми архангельско-вятского края фатально-спокойное отношение к смерти, как к естественной необходимости.
А езда на «перекладном» автотранспорте тоже имела свои плюсы – беззаботно сидя то в тесной, то в просторной кабине, путник предавался созерцанию мира внутреннего и мира внешнего. Материала имелось в избытке. Душа путника, заброшенного в дальние края, обречённого на одинокое странствование по ним, внезапно обретшего в них любовь к девушке и её любовь, в глубине своей торжествовала и страдала, воссоздавая картины лебединской жизни. А пейзажи, сменявшиеся со скоростью колхозных или дальнобойных грузовозов, заполняли зрение и лёгкой кисеёй покрывали видения недавних событий.
Арсений замечал и жадно впитывал всё окрест: малые, почти мультяшные деревеньки на всхолмленных рельефах северной земли; большие селения с куполами зернохранилищ и величественных останков церковных храмов, демонстрировавших облезлостью древних стен и дырявыми крышами деградацию духовной культуры и экономики края; впитывал поля в постоянной переменчивости цветов – от изумрудно-зелёных яровых до лимонно-золотой озими; леса и перелески таёжно-лесной зоны – хвойные, берёзовые, смешанные.
Виденное радовало, потому что утверждало неумирающую из поколения в поколение жизнь, преодолевающую пессимизм разрушенности. Пробуждало оптимистичность и веру в повторение, в развитие, в обновление:
“Русь! Ты – величайшая, ты – необъятная! Ты – живая душа Земли! И население твоё велико. И населяют тебя множества народов, племён, родов.
Русь! Ты величественна в первозданности своей – в лесах и полях, в реках и морях, в снегах и солнечных днях.
И дороги твои бесчисленны, бескрайни. И едут по ним люди.
Я люблю тебя, моя Страна!
Каждый твой человек прост в своей сущности, в своей жизни. И каждый несёт в себе, наряду с бытовым, обыденным, опошлённым порой, его истинное значение, назначение. И каждый велик – величествен – в его значимости!
Страна единая! Ты разделилась в сути своей, ещё не став дробной. И власти потеряли руль и разум. И суд твой умер, так и не состоявшись судом праведным.
В домах поселяется страх. Страх невидимый, неосознаваемый, но разъедающий души,
вселяющий отверженность, ненависть.
Пройдёт болезнь твоя, и вновь возродишься, вновь возвеличишься над миром…”.
Словоохотливые водители, заполняя слух звуками разноакцентных речей и байками, извлекали попутчика из задумчивости и дополняли колорит дороги: кому-то надо было исповедаться перед чужим случайным человеком о личных переживаниях и о семейных делах; кто-то торопился передать услышанный анекдотец; иных взволновали-встревожили проблемы мира и государственного переустройства.
Обращения шофёров вынуждали странника отвлекаться от созерцания сменяющихся картин природы, от очарованности и от боли разлуки с Настей, с Серым, ставшими частью души, вызывали его недовольство: всякий раз приходилось вырывать себя из состояния, в котором мир памяти сливался с меняющимися ландшафтами, образуя духовный комплекс.
Но в то же время они радовали: ведь эти люди были частью страны, частью её жизни – а он её и стремится познать. И кроме того: в основном это были северяне – часть и суть Настенькиной родины с её обаятельной духовностью. Хотелось быть рядом – если не с любимой, так хотя бы с тем, что её окружает и раскрывает её содержание.
При всей его с давней поры погружённости в тайны Мироздания, которые ему должно познать  – он осознавал эту запредельную необходимость для себя, – при его стремлении в чистоте пробудить в себе восприятие генетики русского рода, у Арсения не получалось успокоение от вторжения в него любви и жестокой необходимости разлуки. Его томило чувство, будто он убегает оттуда, где его с нетерпением ждут, куда, напротив, ему надо стремиться. У него от суженой ничего нет: ни платочка, ни вещи памятной. Лишь малый кусочек ткани – в него Марфой Никитичной были завёрнуты ему пироги-подорожники – возбуждал осязание дома Пантелея Ивановича с его милыми стариками, с любимой. Да ещё сухановский шитый бисером кошелёк – к нему прикоснулись Настины пальчики во время рассматривания содержимого шкатулки.
Сам Арсений, как только Пантелей Иванович увёл с поляны оглядывающуюся Настю, до крови прокусывавшую губку, чтобы не расплакаться, написал ей на тетрадном листке: “Нежная Сказка моя!  Я люблю тебя. Я приду к тебе. Уходя всё дальше, я к тебе приближаюсь с каждым шагом своим, с каждым разлучающим нас часом...”. Письмо свернул, вложил в него крестик и придавил толстым полешком на пне, уверенно зная, что рано утром Настя обязательно будет здесь в надежде, что её друг, любимый не ушёл, а остался ночевать на поляне. Или – если уже не доведётся им свидеться – чтобы ещё раз на месте прощания побыть до того, как следы их будут кем-то затоптаны...

Намерение Арсения без ненужных задержек добраться до цели – до селения на реке Великой – разрушил Григорий, молодой шальной водитель битого колхозного самосвала, приближавшего путника к большой межреспубликанской трассе Сыктывкар-Киров. Ему сначала придумалось свернуть в сторону от основной межрайонной дороги, объяснив, что здесь путь короче; потом снова свернуть, но не влево, к трассе, а вправо – теперь потому, что неподалеку живутего родители, и Григорий надумал у них отдохнуть и расслабиться, а завтра объяснить начальству, что в пути сильно забарахлил двигатель.
Он добродушно предложил попутчику побывать в его деревне, переночевать, в баньке попариться. Арсений, поблагодарив за приглашение, отказался от комфортного отдыха, ссылаясь на то, что ему надо скорее добраться до места. Это было так; но более весомая причина отказа заключалась в том, что его уже утомили попойки по любому поводу в тех деревнях, где доводилось провести ночь в крестьянском доме. Один запах самогонных напитков, стаканами поглощаемых крестьянами и мещанами, вызывал тошноту; а об их вкусовой изысканности странник предпочитал вообще не вспоминать.
Расставшись с очередным возничим, привычным размеренным шагом двинулся в свой очередной переход – у него своя дорога, свои пути, и нет спутника (а может – и наверняка – и хорошо, что нет, иначе потребности и желания сопутствующего могли увести вдаль от деревни Лебеди, и многое не совершил бы для исполнения задания и для становления).
Шёл, слушая дорогу в надежде на попутный транспорт – из-за Григория потерялся в перепутьях средь полей и лесов, ему проводник стал нужен, – но пространство наполняла абсолютная тишина и на земле, и в небе. Даже птиц не слышно: ни висящих жаворонков, ни чибисов с их «игреками» – всё оставило странника наедине с его мыслями и чувствами. С его томлением духовным оттого, что шёл он по той Руси, по тем дорогам и просторам, по которым в пролетевших столетиях, прошли другие русские люди, обустраивавшие для себя и для потомков благополучное проживание здесь и дальше.
Нежданно-негаданно в радостно сияющей синеве неба, безоблачного от горизонта до горизонта, где-то далеко за спиной глухо загремел гром надвигавшейся грозы. Несмотря на большую отдалённость, раскат прозвучал весьма характерно. Арсений приостановился, удивлённо огляделся и решил поспешить: если из такого далека, что и молний не видно, доносится громыхание, значит, гроза идёт основательная. Вскоре повторным раскатистым глухим гулом небеса подтвердили затею не просто пролиться обильным дождём, но и исхлестать землю молниями и истрепать её ветрами. Паузы меж громами были большими, оттого тревога в душу не вселялась; но несомненно, что в ближайшие час-другой они до секунд сократятся. И тогда останется только молить Бога о спасении души и тела!..
Арсений стал высматривать, где обосноваться, чтобы в относительной безопасности переждать буйство стихии, но ничего похожего на укрытие окрест не видел – ни навесов, ни складских помещений, ни опустевшей деревни. Он шёл сначала по открытым ветрам участкам, потом вдоль лесных массивов, в которых и можно было бы укрыться, но спуск с дороги к которым везде неудобный – крутой, через канавы с водой. На миг огорчился, что не принял приглашения водителя и лишил себя надёжной защиты от грозы; но всплывшее воспоминание о русском гостеприимстве очистило его от сомнений: лучше промочиться дождём, чем брагой; лучше оказаться насквозь пронизанным ветрищем, чем душевными разговорами с матом вместо междометий.
Впереди, в сотне шагов, пахнув обещанием спасения, обозначился дорожный знак с названием селения. Улыбнулся приветствующему странников символу гостеприимства и тому, что за поворотом находится поселение, в котором жители укроют его от небесных хлябей, и прибавил шаг. Приблизился к знаку и… засомневался в зрении, решив, что оно его подводит. И чем более он приближался, тем сильнее сомневался: на информирующем указателе черным по белому написано: «д. Ковригино».
Стало грустно и улыбка стаяла с лица: у него на пути  оказалось то, что никак и ни за что не должно было встретиться на его стезе. Арсений огорчился не только и не столько возникновением этой деревни на пути, он был поражён тем, что само её возникновение оказалось вообще возможным, несмотря на все его старания. Приближение его к деревне Ковригино в принципе не должно было состояться, потому что он тщательно намечал своё движение, избегая дороги, которая пролегала вблизи ковригинской деревни – всё сделал, чтобы она осталась подальше от его маршрута! И тем не менее он оказался в сотне метров от неё. Получалось, что, устремляясь в иные направления, он притягивался сюда, будто магнитом или движением по глубочайшей колее: как ни хотел обойти негостеприимного Настиного деда, Трифона Мефодьевича, он всё ж таки пришёл туда, куда не собирался, к тем, кого намеревался миновать стороной.
Промелькнула мысль о нелепости всех его усилий. О том, что как бы он ни старался, как бы чего ни желал, никуда от намеченного для него ему не уйти; и идти ему и дальше придётся проложенным персонально для него курсом. И совершать ему надлежит то, что он обязан, согласуется ли оно с его желаниями или нет – если не согласуется, то тем хуже для него. Судьба ещё раз указала на бесполезность избегания предназначенного. Так не лучше ли принять его и привести мечты и потребности в соответствие с тем, что даётся?..
И, как только осознал неизбежность встречи с Ковригиными, подумал, что следовало остаться в Лебедях навсегда, а не метаться больше, потому что его судьба снова всё равно привела к Настеньке – любимая ведь собиралась с матерью посетить Ковригиных. Он по-своему хотел поступить – по своему усмотрению, по своему плану, – потому и покинул деревню Лебеди в тот момент её и своей жизни, когда они сблизились своими интересами, глубинными содержаниями и даже душами. Его скорый уход и дальнейшее его движение по дороге – по дороге без конца с котомкой, полной мыслями, устремлениями, чувствами, – были стимулированы возвращением Настиных родителей. А получается, что должен с ними же встретиться, но в деревне Ковригиных...
А если нет, если не то – тогда что же?.. Для чего?.. Что в таком случае означает его объявление вблизи ковригинской деревни? И гроза словно подталкивает: иди, иди – там твоё место, твой удел… В сомнениях в определённом ему движении и в знании самого себя странник предназначено пошёл в свою очередную неизвестность.

Деревня Ковригина открылась путнику за плавным изгибом дороги, поднимавшейся, как и в деревне Лебеди, на возвышенность, но оказалась небольшой – вполовину меньше Лебедей. И архитектура её от той, лебединской, отличается заметно: притом, что дома её тоже добротные, уверенного размаха в ней нет – её дворы стеснились близко друг к другу, будто боятся свободного пространства и не хотят впустить в свой мирок никого более. И гармонии в ней не ощущается, а геометричность нарушена контурами возвышенности. Не селение, а лесное убежище, скит.
У ворот крайнего дома стоит, словно его встречая, степенная, светлая лицом пожилая женщина. Или старушка.
— Добрый день, — улыбаясь поприветствовал её Арсений.
— Добрый, — ответила старушка, всматриваясь в проходящего отнюдь не добро – как неласково и приветствовала.
— Гроза идёт; не впустите ли переждать её?
— Какая  гроза?  Небо-то чистое, — удивилась почтенная жительница.
— Так гремит же.
— Погремит и перестанет. Ты иди, большая дорога недалёко, а там  автобусы ходют – довезут до подворья-пристанища-то, — убедительно посоветовала женщина.
Как верно отметила Настя недружелюбие ковригинцев! Арсению вспомнилась нотка  недоумения, прозвучавшая в её голосе, будто об этой особенности родственников тогда в разговоре она сама впервые узнала.
— Благодарю за совет да за доброе слово, — поклонился Арсений и, отворачиваясь от собеседницы, чтобы идти дальше, спросил: — А не скажете ли, где дом Ковригиных?
— Каких это Ковригиных-то? Мы все здесь Ковригины?
Арсений не стал ей уточнять, “каких это Ковригиных”, – дом Трифона Мефодьевича, выделяющийся двухэтажностью и раскраской увидел сам.
— Это хорошо, что вы все здесь Ковригины, — усмехнувшись, ответил благоверной старушке Арсений. — Пусть Бог всех вас и наградит за добро ваше по делам вашим...
Трифон Мефодьевич вышел из дому на лай цепного пса.
— День добрый, хозяин, — привычной фразой приветствовал и его Арсений.
В ответ услышал такую же неприветливость, как и старушкина, с тою же интонацией:
— Добрый.
Даже цвет голоса соответствовал. “И в самом деле, все они Ковригины, одного корня и помёта”, — подумал Арсений.
— Не спрячете ли от грозы?
— Хорошему человеку гроза не во вред, — с привкусом злой неприязни усмехнулся Трифон Мефодьевич, оглядывая проходящего.
— Так я вроде и не очень-то плохой, а гроза, как и Солнце, и праведных поливает.
— Коль неплохой, так чего же ты бежишь-то от неё?.. А дождь – Божья благодать, с радостью его принимать нужно – грехи смывает. Да и где гроза та? Успеешь, поди-ко, до дороги дойти, а там автобусы часто ходют. Доедешь до райцентра, там и ночуй, хоть до пришествия Господня. — Перекрестившись со словами: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа”, с усмешкой присоветовал: — Ты иди, поспешай, а то не ровён час и замочит, а?
Арсений пронзительно глянул в колючие глаза Трифона Мефодьевича, пристальным взглядом заставив «истинного» старовера сморщиться и сморгнуть, и проговорил густым тяжёлым голосом:
— Пусть Божья благодать и всё, что прибудет с нею, прольётся на вас по делам и по доброте вашей, Трифон Мефодьевич. На вас и на всю деревню вашу. — Поднял руку к небесам, где вдалеке разгорались страсти, и синева горизонта уже стала подкрашиваться вспышками молний, затем простёр её к домам, к людям в них и, завершая движение руки, перекрестился и сказал тем же голосом: — Не расплещите благодать ту Божью, что дастся вам, всю её себе обретите.
— Ты чего вещаешь тут, блудяга?! — вскинулся гневом Трифон Мефодьевич. — А имя моё откуда прознал?
— Слух у меня хороший, — уже уходя, обернулся Арсений к благоверному старику.
— Да кто ты такой?!
— Путник прохожий, — не останавливаясь, ответил Арсений.
— Иди, иди, бродяга, — злобно погнал его Трифон Мефодьевич.
И Арсений пошёл. Выходя из пределов деревни, оглядел небо: там было почти без  перемен – оно грозило, сияя голубизной и проявившимися уже яркими всплесками. А на земле, внизу, картинка трансформировалась: давешняя старушка Ковригина стоит возле Трифона Мефодьевича, и оба разгневанными взглядами смотрят вслед блудному.
Однако недолго они праздно стояли: гроза вскоре вырвалась из-за горизонта и стала стремительно покрывать лазоревость неба чёрными мазками, заставив обоих Ковригиных забыть об окаянном прохожем и позаботиться о своём, о насущном. Когда Арсений вновь оглянулся на резкий ярый взрыв, он увидел, что линию горизонта уже оттеняют иссиня-чёрные тучи, старушка спешит к своему дому, а Трифон Мефодьевич скрылся во дворе.
И понял, что и ему надо поспешить со своим спасением, потому что тучи за несколько минут заполнили весь западный небосклон и быстро, фронтально двигаются вслед за ним. Добраться до одинокого беззащитного скитальца они могут через тридцать-сорок минут. Но пришлось прошагать более двух километров от деревни, прежде чем, наконец, увидел в лесу небольшую полянку. Сбежав по откосу, продрался сквозь хвойные ветви до места и стал устраивать себе спасительное укрытие.
Полянки, как таковой, не было, её видимость образовалась тем, что хвойный лес был разрежен, а место елей заняли осина и ольха. Но судьба бездомника уготовила спасение в виде упавшего толстого елового ствола. Опираясь на сломанное основание, на высокие прочные обломки своих ветвей и на другое дерево, ствол может защитить от падающих веток и даже деревьев, если буря устроит здесь лесоповал.
Арсений в авральном темпе срубил те ветки, что мешали устроиться, нарубил лапника под палатку и для покрова сверху от потоков дождя и от падающих сучьев, привязал палатку к комлю ствола и к распоркам-ветвям, дополнительно подперев кольями, покрыл сверху полиэтиленовым плащом. Этого показалось мало для безопасности, и он положил на ствол несколько жердей, на них разложил лапник, прижав их длинными обломками сучьев, всё оплетя капроновым шнуром. До первого налёта ветра успел окопать жильё и умыться из придорожной канавы с другой стороны дороги.
А потом началось светопреставление.
Вестник-ветер, летевший впереди грозы, сменила шквалистая буря, небо заполнилось светом и непрерывным грохотом от юга до севера, от запада до только что покинутой ковригинской веси. А чуть позже передовые тучи грозы долетели до палатки и помчались дальше; и буря, гнавшая грозу, стала раскачивать и раскручивать в округе и над палаткой многовековые ели. По лесу разнеслись скрипы и стоны деревьев, противостоявших силе воздушного потока, ломались и рушились стволы; где-то и в стороне веси тяжело упало дерево – обречённая жертва бурелома.
Арсений тревожно-восторженно воспринимал всеми органами тела, душой бушевание стихии, проявление смешавшихся демонических сил, вырвавшихся на простор, на волю из узилища1: громового грохотания, рёва атмосферных потоков и молний, пробивающих его защиту то приглушённо-желтоватым, то ослепляющим светом. Ему, беззащитному перед могуществом грозных первородных сил, было из-за чего и восторгаться созерцаемым им, и тревожиться  – такой свирепой грозы ещё не испытывал и даже в кино не видел.
Сейчас он мог радоваться, что успел создать какое-никакое укрытие. Крову особенно порадовался, когда в довершение союза трёх стихий, усиливая их дикую какофонию, над лесом и по деревьям пронёсся вал воды, затопляющий воздух и землю. Не капли, не струи дождя, а потоки воды с небес обрушились на деревья, на землю, на его ствол – защиту палатки. Вода не успевала впитываться, и мутный поток её, разбиваясь об обвалование, устроенное человеком, возмущённо клокотал, разделялся и мчал дальше, неся свои струи мимо укрытия и далеко вокруг него в низину. А там, метрах в пятидесяти от бивуака, с шумом скатывался с крутого склона яра, превращая его в русло новорождённой бурной речки. И горе тем зверям и птицам, что прятались в прежде безводной балке или устроили свои норы и гнёзда на её склонах!
Но вдруг, как-то неожиданно быстро, как показалось Арсению, громыхание утихло,  и гроза ослабленной мощью ушла на восток. А вскоре вообще сделалось удивительно тихо; только над западным и восточным горизонтами ещё погромыхивает. Природа окрест усмирилась. Тишь наступила, лишь ветер несильный шумит привычно, застревая в ветвях.
Однако, едва  путник успел отметить, что слишком короткой была гроза, при том, как мощно стихия надвигалась и яростно обрушилась, что ему, его душе ещё надо шквала и молний, чтобы налюбоваться силами природы в их активном действии и самому через них разрядить душевное напряжение, как с запада накатил второй вал, не уступающий мощью первому разрушителю.
Вновь на землю набросились все грозные силы, и в действие электрическая канонада опять вступила, ослепляя световым блеском, а грохотом низких звуков и резким треском высоких избивая живое. И  буря,  переходя  в  короткие  порывы  урагана, в  ещё большем исступлении принялась за попытку вырвать вон из земли росшее на ней и скрывающееся в ней, чтобы всё повалить и всё разметать: деревья, травы, животных. И количество воды, на землю свалившейся, не уменьшилось, а даже как будто увеличилось, потому что новый поток нёсся уже по пролитой почве, и оттого на её поверхности воды стало больше. Будто где-то в Атлантике циклон оторвал кусок океана и перенёс его в глубину материка, чтобы на нём устроить потоп.
Дышалось всё труднее – из атмосферы, быстро заполняемой влагой, запасы воздуха вытеснялись; вода натекала на палатку, продавливала её свод, и Арсению приходилось то и дело приподнимать его, чтобы слить потоки хлябей небесных.
Третий обвал небес на землю последовал через пять минут после отдаления второго, когда от нехватки кислорода и перенапряжения уже шумело в голове. Все собравшиеся на стихийный шабаш силы убедительно показали ничтожному миру, что они нисколько не убавились, что им есть что продемонстрировать, есть чем его низвергнуть, чтобы устроить катастрофу в земном благостном царстве. И земным охотно верилось грозному явлению к ним стихии. Верилось и ужасалось, что сейчас-то уже непременно всё будет разрушено и низвергнуто, смыто.
В природе происходила жестокая борьба порядка с хаосом, борьба сформированного движения и разумного устроения с необузданными мощами, стремившимися их внезапной агрессией порушить организованность мира, ввергнуть его в первозданную безобразность, в которой нет места логике, формам, гармонии, развитию. Длилась она многие часы, и столько же времени длилось тревожное ожидание завершения кошмара небес над вятской землёй не только человеческим существом, укрывшимся под поваленным деревом, но и всем сущим здесь растительным и животным миром.
_________
1Узилище  – (устар.) тюрьма, место заключения.

Это третье развёрстывание хлябей оказалось чрезмерным для воспринимающего акты драмы Арсения, сидящего в тесной низкой палатке взаперти, вынужденного участвовать в трагедии пассивно, и задыхающегося из-за того, что нельзя вход открыть, чтобы впустить воздух, без риска промочить всё внутри. Ему становилось не по себе: тело противилось запертости в каморке – утомилось громовыми ударами по нему, разрушающими слуховой аппарат; досадовала бездейственность в созерцательной роли. Уже хотелось конца разгула стихии, прекращения анархии – ведь и в самом деле на земле жизнь уничтожается.
Но что пленённый странник мог поделать? Зависимо-беззащитно воспринимать треск разрываемых небес, бухающие раскаты, бьющие над головой и по голове и тяжёлый стук водопада по спасительному стволу. И развлекаться лишь периодическими сбросами воды с полога. Да жалеть тех малых и больших, кто оказался без такого, как у него, укрытия, кто становится жертвой бездны, – большее ему не дано. Избыточно долгими показались часы, в которые ему пришлось ждать конца битвы и надеяться, что в этот раз буря всё-таки сделала, ей назначенное, всё, на что способна, что чего-то более безобразного гроза не натворит.
И всё-таки жизнь и порядок на земле не только уцелели, но и одолели хаос. Стихия с её устрашающими раскатами и смертоносными молниями окончательно ушла далеко на восток, неистовство урагана и низвержение океана сменились постепенно стихающим ветром и монотонным дождём. Небеса очистились от туч и заголубели; и тревога в округе сошла на нет: сквозь шум безопасно качающихся деревьев донеслось пение птиц, до того молчавших в страхе.
В момент тишины Арсений осознал, что сидит в восторженном упоении и в ожидании напряжённом – ему, одинокому, спасающемуся в ненадёжном укрытии, и жутко было, и радостно, что испытал стихийное бушевание, будто сам его сотворил. Ещё один опыт его жизни. Небольшой, даже банальный опыт, если сравнивать его с военными трагедиями или со смертоносными землетрясениями, но в его положении существенный и чреватый искалечением, а то и его гибелью, о которой, кроме зверей, долгое время никто и знать-то не будет – когда-то ещё забредёт сюда по хозяйственной нужде поселянин!.. А он, уходя в странствие, школу не уведомил о планах – что она станет делать, если учитель сгинет?
Однако потом он был благодарен долгим часам грозы и запертости в малом объёмом убежище без кислорода. Пока организм боролся за существование и с ним вместе душа противилась возможной гибели, дух, выполняя своё, непрестанно работал, переустраивая пережитое, вынуждая сознание воспринять прошедший путь и его обстоятельства иначе, чем оно делало в обычной обстановке, в какой ничто не угрожало, не задавливало, не грозило смертью. Когда утром, пробудившись, вышел на дорогу, он вышел на неё уже не сентиментальным, не настолько деликатным, каким начал странствие, – события в пути и губительная для живого какофония, пройдя через него, вселившись в душу, работой духа изменили его, подчистили восприятие и перенастроили его благожелательность. Он потом это и осознал, и принял.
А в час освобождения природы от страха разрушения, вдохнув полной грудью воздух, благодарением освободил себя от душевно-телесного потрясения, сотворённого для мира Перуном1, и успокоился в окружившей его благодатной тишине. Надышавшись, решился, наскоро поев, лечь спать: тащиться дальше по дороге, раскисшей от ливня, после грозы, забравшей много сил, да с сырой палаткой на спине, да к вечеру – не радость великая.
_________
1Бог Перун был у славян единым высшим богом, творцом молнии. Поскольку славянская мифология и религия славян слагалась из обоготворения сил природы и культа предков, то и понятие о боге-громовнике сливалось с понятием неба вообще (именно – движущегося, облачного неба).
При христианизации Руси церковь не смогла отвергнуть стремления народа к преклонению перед силами природы и ввела в обиход вместо славянского бога Перуна Илью-громовержца – израильского пророка Илию из колена Левиина, родившегося за 900 лет до новой эры и, по легенде, молитвой Богу устроившего трёхлетнюю засуху. Народ страдал от нестерпимого зноя и голода, а Илия ждал от них покаяния. Наконец, убив жрецов языческого бога Валлы, Илия  умолил Бога пролить дождь.
Для Церкви еврейский пророк Илия оказался лучше славянского бога Перуна – всё же иностранец! Как сказал Христос: пророков нет в отечестве своём (от Марка, 6,4).

Но благостную тишину, когда Арсений неторопливо раскладывал постель, разорвал натужный треск мотоцикла «Юпитера», двигавшегося от веси к тракту. Напротив бивуака мотоциклист остановился; спустя некоторое время донесся громкий разговор. Говорили трое. Арсений узнал голос первого собеседника, скверно пробивший его расслабленность и отрешённость, – Трифона Мефодьевича:
— И следа нет, где же его искать-то, окаянного? Чтоб он провалился!..
— А может, он в самом деле провалился? — посоображал Ковригин помоложе.
— Вы что, христиане, всерьёз думаете, что это нечистый был? Поехали-ка обратно от греха – нам ещё дерево с дороги убирать надо да свои хозяйства ладить: разор-то великий случился, — поостерёг сородичей третий, высказав здравую и прагматичную мысль.
— Чистый или нечистый, а пусть он мне только попадётся, я его живым в землю...
Вновь затарахтевший мотоцикл заглушил обещания Трифона Мефодьевича.
“Опять меня, ищут? И эти отблагодарить хотят? Эти за что?..”, — отрешённо подумал странствующий паломник.
Ощущение освобождения природы, умиротворение души и в мыслях не нарушились происками чего-то чуждого, направленного прямо на него, и он быстро и крепко уснул, не ведая, что попал в не очень-то доброе место, где ночлег устраивать погибельно.
Вода, в огромном количестве собранная в тучи где-то над океаном и пролитая здесь, во второй половине ночи стала подниматься с почвы, прогретой в жаркие июльские дни, и тут же в низинах конденсироваться в лёгкие кисейные покрывала. А покрывала проявили скрывавшихся кикимор; и те, обретая в тумане таинственные формы и образы, невидимые усталому спящему путнику, окружили бивуачное жилище.
Соперницы добрых лесовиков, они. одолевая странника нездоровой сыростью, стали погружать его в глубину нездорового сна, навевая тяжесть кошмаров. Дрёма помогала им. Арсений спал тревожно, ворочался, пытался освободиться, но проснуться не мог. Что-то липкое приставало к телу и лезло в душу; и тяжёлым был его сон. Он был не тем сном, что приходит изнутри, как необходимость упорядочения и восстановления сил, а навеянным. Не расслабляющим, а сковывающим тело. Злыдни болотные не позволяли ни вырваться из объятий, ни выбраться из сонма видений и жутких образов, заполняющих перетекающими гротескными формами дремлющее без сил человеческое сознание…

Только счастливое утреннее пение птиц спугнуло кикимор, принудило их ослабить объятья и свернуться. От тепла солнечных лучей истаяли формы: влага обильной росой осела на ветках, на листьях и цветах; и злые чаровницы с дрёмой попрятались от света в тени, подсматривая из невидимости за тем, как человек управится с навеянными на него наваждениями.
А ему поднималось трудно, хотелось полежать, отдохнуть ещё день. Не утомившись в пути, Арсений чувствовал себя усталым, разбитым, лишённым деятельных сил. Но, осязая чужое воздействие на душу и тело, подспудно ощущая опасность задержки в этом месте, он уже понимал, что если ещё хоть на полдня задержится, то не сможет дальше двигаться вообще. Призывая в помощь дисциплинированность, приучившись вставать спозаранок, он, несмотря на гнетущее состояние, не стал оттягивать подъём, а побудившись к тому, что должно произойти и к дальнейшим мытарствам, выбрался из спасительного убежища.
На открытом воздухе глубоко продышался, умылся росами, освобождая их свежестью себя от тяжёлого очарования. Снял еловый покров с палатки, растянул её для просушки в просвете меж стволами деревьев под лучами света и ветром. И в ожидании возможности двигаться накормил себя холодным завтраком из сухарей, печенья и воды.
Медленно прожёвывались кусочки пищи, пока путник размышлял о случившемся с ним: о странности маршрута; о внезапно возникшей из ничего грозе; о том, что ему таки далось спасение, потому что на дороге его могло запросто залить или смыть потоком.
Занимали и забавляли и обстоятельства его появления в деревне и встречи с «другим» Настиным дедушкой. Его не поражала яркая разница между двумя дедами его Настеньки, да и, по большому счёту, разница между лебединцами и ковригинцами – людьми и одной русской крови, и одной веры. О разнице староверских толков знал и сам говорил об этом с будущими крестителями. Но поражало явное противопоставление бесцеремонности «всех Ковригиных», их хамства в отношениях с прохожими открытой жизни лебединских селян при строгости и их нравов, и их стремления соблюдать старую веру.
Эту разницу менталитетов мельком увидел в Настиной семье: добродушию Михаила Пантелеевича в ней противостояла раздражительность Марьи Трифоновны. И ему после встречи с Ковригиными, хоть и утратившей за ночь остроту воздействия, однако грязным пятном улёгшейся на душе, стала понятной завистливость сестёр Насти, проявившаяся в важный для семьи момент. В двойняшках с их заострёнными лицами уже сформировались выражения тщеславия, эгоизма, корыстолюбия; они внутренне и внешне схожи с матерью, но более походят на старшего Ковригина.
Мысли Арсения вновь было вернулись к анализу той цели, что должна проявиться и реализоваться в результате странной корректировки его пути, но интеллектуальный труд не дал ему полезных плодов: разгадывать шарады Мироздания – это не в шахматы играть, а его мышление сейчас работало тягостно. Проникнуть в суть событий не получилось.
Арсений сдался, составив для себя простое успокоительное объяснение на этот час: он должен увидеть Русь во всех её проявлениях в «естественных условиях» и в различных вариантах, а что ещё должно проявить себя, явится в своё время. Чем и примирил себя с ситуацией, неподвластной ему.
Отмеренная на утро порция благополучно доелась; тонкая нейлоновая ткань палатки, слегка увлажнённая, тем временем просохла. Можно сворачиваться и идти. Куда теперь?.. Вперёд?.. Куда дорога заведёт?.. Как бы то и там ни было, идти надо. Как мог быстро всё ещё одурманенный кикиморами Арсений собрал вещи, вышел на дорогу и обернулся к Солнцу, будто спрашивая совета. Ярко сверкающее, оно осветило его лицо, проточный над дорогой свежий воздух освежил его дыхание и вместе они вмиг исцелили путника, прогнав от него и из него налипшие нечистые наветы. Путнику неожиданно для него самого стало легче дышать, и сердце его перестало тяжело биться, вызывая одышку.
“Вот они какие, эти кикиморы!”, — понял источник наветов на него Арсений, впервые  встретившийся со сказочным явлением русских лесов: в низменных сырых местах злые заморочки устраиваются выделениями газов и обилием каких-либо сомнительных грибов, скорее всего ядовитых, добавляющих в атмосферу собственные галлюциногены…

Арсений не прошёл и сотни шагов по раскисшей дороге, как услышал, а потом увидел подкатывающий Гришин самосвал.
— Машина подана, шеф, — радостно закричал водитель.
— Молодец, Григорий, вовремя подаёшь, — начальнически похвалил его Арсений, забираясь в кабину.
Оба дружелюбно рассмеялись. На щеке Гриши алело свеженькое пятно с царапиной. Заметив удивление пассажира, владелец кровоподтёка снова засмеялся:
— Заразы девки. С двумя целовался, и какая-то из них влепила. Да ещё с когтями. — Глянул в зеркальце на панели, покачал головой и ещё пояснил: — Не тем, понимаешь, её именем назвал, а какую – не помню, во, дела!.. Ха-ха-ха.
— Как же теперь будешь с ними разбираться? — с интересом спросил Арсений.
— А, пусть они друг с дружкой разбираются, а у меня там ещё одна есть.
Смазливый парень, он весело смотрел в своё будущее.
— А начальству что скажешь? Что машина поцарапала, когда ты её «ремонтировал»?
— Ага. Или ещё что-нибудь совру. А задержку на грозу свалю – я за удобрением в «Агроснаб» еду, его мочить нельзя. А ты как жив остался? В деревне ночевал?
— Нет, в деревне меня не приняли. Так что ночевал здесь, под деревьями. Как раз там, где ты мне свой самосвал подал.
— Иди ты! И не завалило? — поразился Григорий.
— Нет, как сам видишь. Не очень-то валило здесь, даже ветки не падали, хоть шумело и гремело сильно.
— Во, дела! А в Ковригино у одного там, в двухэтажном доме – видел его? – крышу поломало, сено загорелось. Два стога сгорело, чуть дома не полыхнули, еле отстояли, пока дождём огонь не потушило. Да ещё в некоторых домах тоже крыши покоробило, градом стёкла и огороды побило; да ещё дождём огороды по всей деревни размыло и в подвалы налило – полный набор! А ты под деревом уцелел!.. Скажу мужикам – не поверят, эт уж точно.
— А в вашей деревне как?
— Два дерева упали и столб старый электрический. Мы в низине живём, так главную силу мимо пронесло, помочило только, да и то не развезло. Но на поле скирды раскидало; кучами солома мокрая валяется.
“Так значит, это в самом деле меня дедушка Ковригин искал, — задумался Арсений. — Решил, что я навлёк на него грозу. Как же его, праведника, угораздило пострадать?”.
Григорий, будто угадав его мысли, заявил, слегка притормаживая ход автомобиля:
— Да ведь это на тебя грозу-то валят!
— Кто валит?
— Ковригины валят. Я из своей деревни одну бабу ковригинскую подвёз, так ихние кумушки, пока я выгружал её барахло, и понасказали про то, что прошёл какой-то бродяга и накликал грозу при ясном небе. А потом будто ещё и пригрозил старому Ковригину и его сродственнице...  Было такое? Говорил с ними?
— Было, говорил, — вздохнув, признался Арсений. — Что, высадишь меня, колдуна, и за Ковригиными поедешь?
— Не-ет. Тебя высади, так ещё машину заколдуешь. С тобой лучше дружить, так что я уж довезу тебя до места честь честью. А это правда – ты наколдовал на Ковригиных?
— Нет, конечно, не колдовал и не грозил я никому, а даже поблагодарил, когда оба они отказали в ночлеге и посоветовали шагать до тракта, где “автобусы ходют”. Ковригин сказал, что гроза хорошим людям не во вред, а дождь – благодать Божья. Вот «благодати Божьей» я им и пожелал за их отношение к людям. И ещё посоветовал, чтобы то, что получат, не расплескали...
— Чтоб что?.. Ха-ха-ха! — захохотал Григорий, припав к рулевому колесу, и так в наклоне даванул на акселератор, что самосвал взревел и резко рванулся вперёд, откинув его назад. — Чтоб... ха-ха-ха... не расплескали?.. Ха-ха-ха! Они её и не... ха-ха-ха... не расплескали, урвали, сколько влезло!.. Ха-ха-ха!
— Весёлый ты парень, Гриша, — заразившись весельем шофёра, засмеялся Арсений.
— Мне, Арсений, до тебя далеко. Весь колхоз будет хохотать, когда я стану им про тебя рассказывать, да про то, как ты пожелал не рас... ха-ха-ха... расплескать. Ну, умора!
— Ты только Ковригиным не рассказывай, а то и тебе достанется. Похоже, они сразу после грозы меня на мотоцикле искали – слышал их голоса с дороги.
— Точно, искали, — подтвердил Григорий. — Да будто ты исчез: в преисподнюю, как нечистый, провалился.
— Вот тебе, как помощничку моему, и достанется.
— Мне этот старик Ковригин, что блоха. Это только девки меня могут царапать, да и то пьяного, а старый сквалыга знает, что со мной лучше не связываться. Правильно ты сделал, что «наколдовал» ему благодати. Только он всерьёз угрожал расправиться.
— Пусть грозит. Все его желания исполнятся в полной мере – знай только загребай.
— Передать ему твоё обещание?
— Не стоит. Хоть он и «блоха» для тебя, но зачем же на неприятности нарываться?.. С ним и без твоих услуг всё произойдёт так, как должно тому быть.
Арсению, при том что он разделял отношение Григория к Ковригину, было неприятно обсуждать Трифона Мефодьевича с чужим человеком – как бы то ни было, Ковригин всё-таки родной дед любимой Настеньки, в ней течёт и его кровь.
Помолчав, размышляя об этом, признался:
— А края ваши мне, пожалуй, и в самом деле покинуть поскорее надо. Наследил я уже тут. Так что, если ещё что-то в моём присутствии случится, вся северная окраина станет меня выискивать.
— Что, ещё кому-то поджог или затопление устроил?
— Да нет, Гриша, я не любитель разрушать. Правда, люди больше худое, чем доброе запоминают и за доброе тоже колдуном называют, но я плохого никому ничего не сделал.
— Ты лечишь что ли? Так чего бежишь? Бери меня в помощники, я тебе такую славу создам, что Архангельск и Вятка твоими будут. Чумак вон по телевизору болячки руками размазывает; Кашпировский установки даёт, и народ по дурости валом валит на фокусы. А ты – факт: пожар можешь устроить – грозу “притащил за собой”; и лечишь... Ты кого-то вылечил?.. Во! — отреагировал Григорий на мину согласия собеседника. — Денег мы с тобой загребё-ём! Бананами питаться будем, по заграницам поездим. Давай, Арсений!
— Ты уж без меня, Гриша, этим займись. Мне дальше шагать надо.
— Эх, — разочарованно и горестно вздохнул Григорий, — лишил ты меня счастья. Я бы на твоём месте...
— Может, потому ты и не на моём месте? — негромко спросил Арсений.
Григорий удивлённо глянул на него, потом, призадумавшись, прикусил угол губы и тоже негромко произнёс:
— Пожалуй, что так. Болтать, да выпить, да с девками цацкаться – это я могу хорошо, а что посерьёзнее... — Тень неудовлетворения собой мелькнула на его лице, проявив на         миг его глубинную содержательность.
— Посерьёзнее – ты машину хорошо водишь, и она в исправном и чистом состоянии, хоть и не новая, — опять же негромко сказал Арсений. — Это тоже уметь надо.
— Да это дело простое. Это же моя работа.
— Ты своим коллегам так скажи, у которых машины разбиты. Что они тебе ответят?..  Наверное, что начальство  виновато?..
— Ну да. У нас в гараже всё на начальство валят. Работать начинаем в девять часов,  кончаем – в четыре-пять, так что времени на машину ни у кого нет.
— А почему поздно начинаете? — удивился Арсений, не привыкший к российской расхлябанности.
В южных регионах страны отношение к трудовой дисциплине иное: хотя халатности и безответственности и там под завязку, явно бездельничать или во время работы пировать склонны только уникальные личности. Подобно тому, как в Центральной России работать и не пить могут тоже уникумы. Одна страна, а отношение несовместимое: одни песни да по-разному поются.
— Сначала, с восьми часов до половины девятого, козла забиваем, — стал разъяснять водитель, — потом завгар даёт задания, потом председатель колхоза их меняет. А потом оказывается, что у кого-то шина проколота, у кого-то коромысла полетели, у кого-то ещё чего-то... Так и работаем. Вот и я вчера не доехал до базы... А вообще-то хорошо ведь, что не доехал, а то загрузили бы без разговоров и – под дождь...
— Может, почувствовал, что не стоит ехать, и свернул с маршрута? И меня заодно с Ковригиными «познакомил».
— Может. А что, не выдать ли мне себя за колдуна и гадателя, раз ты убегаешь? — свернул Григорий с серьёзных тем на привычную колею.
— Выдай, выдай. Только побьют ведь, если облапошишься, а?
— Побьют, уж эт-то точно. Нет, пусть лучше девки колотят. Это даже приятно, если без синяков и царапин, — снова взглянув на себя в зеркальце, улыбнулся Григорий. — Да, чуть не забыл. Я у бабки своей спрашивал, где место на реке Великой, куда ты идёшь. Она говорит, что село на реке есть большое. Называется Великорецким. В Юринском районе, недалеко от Кирова. Доберёшься на автобусе до Юрино, а там тоже на автобусе можешь доехать до Великорецкого.  Только теперь сильно разрушено, говорит. Как по всем нашим
сёлам – видел, небось?
— Видел. Стоят по сёлам храмы ободранные, с прохудившимися крышами. Но стоят. Революционеры никогда не могут довести дело до конца и получить хороший эффект: ни приспособить не смогли по уму, ни разрушить “до основания, чтоб затем...”. Благодарю за объяснение. А что, твоя бабушка ходила туда?
—  Один раз со своей матерью. А её отец, мой прадед, несколько лет зимой работать ходил туда. Там со всех краёв мужики собирались: ремонтировали да строили чего, лес валили, дрова готовили, печи топили, плотничали...
— Интересно. Значит, большое хозяйство было?
— Большое. А что теперь – сам увидишь, после мне расскажешь. Если встретимся.
Грунтовая дорога влилась в межрайонную асфальтированную. На дорогах жизнь себя проявляет в человеческой и технической суетливости, в сутолоке, в спешке и в видимой  деловитости. Здесь перед глазами Арсения происходило то же, что везде по стране: вовсю снуют “ГАЗы”, “ЗИЛы”, “УАЗы” и машины потяжелее, помощнее. Большегрузные “МАЗы”, “КРАЗы” тащатся с хлыстами сосновых стволов, со щебнем. Колхозные машины везут молоко на маслозаводы, зелёные корма в полевые лагеря-коровники и телятники. Везут запчасти, удобрения и горюче-смазочные материалы: идёт подготовка к уборочной страде и к последующей вспашке. Потом  будет не до того – весь транспорт направится на поля под комбайны.
Деловитость дорог привлекает, побуждает к действию, к движению. И верится, что народ всерьёз занят, что душа его заполнена трудовой радостью и что непременно будет построен «Город-сад».
— Я знаю –
       город
           будет,
              я знаю –
                саду
                цвесть,
                когда
                такие люди
                в стране
                в советской
                есть! — выбивала дорога в памяти Арсения гимн Владимира Маяковского, и он непроизвольно процитировал его вслух.
— Ты чего это?.. — удивился Григорий. — Какие люди? Тут поля колхозные убирать уже некому, а ты о садах размечтался.
— Мечтать не вредно, — усмехнулся лирически настроившийся Арсений. — Смотри, какая деловая трасса: всё везут и везут грузы, всё спешат и спешат...
— Ага, спешат. Как я спешу: нагулялся в рабочее время, напился, а сейчас с будуна-то голова трещит, потому как встать пораньше пришлось. Я о том мечтаю, как отрезвиться. И каждый водила так же. А ты – “сады в цветах...”.
— Что ты на себя всю черноту нагоняешь? — упрекнул Арсений Григория: сквозь его весёлость всё яснее пробивалось недовольство собой. — О дожде и удобрениях мы уже говорили; о том, что пьёшь – не  говорить надо, а решать для себя: пить или жить. Пьёшь – радуйся, а огорчаешься – не пей. А то, что ты такой же деловой, как дорога – сам только что признал: мог бы продолжать гулять, но не стал, а поднялся пораньше и гонишь свой транспорт за тем, за чем послали. Или я неправильно тебя понял, и ты сейчас опять куда-нибудь завернёшь?
— Не заверну, не боись. Теперь точно довезу тебя до тракта. Только б там гаишники пост не выставили, чтобы таких, как я, проверять на спиртоприёмность.
— А что, много воспринял?
— Да как сказать: пил-то немного да намешали всякого. Сначала пили белую; потом – красную; после – брагу. И опять белую кто-то привёз. Как вспомню, так снова косею.
— И сколько же на твою долю выпало?
— Говорю же, немного: поллитра... Не, чуть поболе, однако! Девки-заразы, подливали да подливали. А потом – по морде!.. Слышь, друг, в твоих краях они такие же?
— Как тебе сказать? Всё относительно. Там пьют поменьше, чем здесь, а женщины, можно сказать, вообще трезвенницы. Но суть природная их та же: что на севере, то же на экваторе. Можешь считать, что и там бы тебе влепили, — поведал Арсений, насмешливо глядя на пострадавшего.
Григорий ещё больше огорчился:
— Бедные мы мужики! Ну, нигде нам от них нет покоя. Не они нас найдут, так сами бежим искать, хоть какую ни есть. Да ещё дерёмся – было бы за что… У тебя, случаем, нет чего-нибудь, чем башку глупую выправить?
— Глупую выправить можно только монтировкой. А больную... Остановись-ка, что-нибудь сейчас сделаю.
Покопавшись в аптечке, Арсений достал три снадобья, смешал их в ложке и велел болезному всасывать медленно и долго, пообещав:
— Когда подъедешь к посту, запаха уже не будет и голова прояснится. — Потом шею, уши и руки ему промял; спросил: — Что, спать ещё клонит?
— Нет, уже всё нормально… А что это я сосу? Может, ты у нас на дороге откроешь точку для протрезвления заспиртованных?
— На всех у меня просто не наберётся лекарств: сам же говоришь, что каждый едет с такой проблемой. Да и ГАИ с этой «точки» меня ушлёт на другую, далёкую точку – за лишение их хлеба насущного. Нет, Гриша, ничего я у вас не сумею сделать – об этом мы уже говорили. А кто пьёт, тот пусть платит.
— Крутой ты. А что же меня отрезвляешь?
— Плачу добром за добро. Я бы всех лечил, но... Сам понимаешь, что реально этим  не поможешь. Больше станут пить в расчёте на дорожную службу спасения.
— Ты всегда такой серьёзный?
— Нет, обычно я смеюсь. Гроза... Гроза напомнила мне об ответственности за каждый наш поступок, за каждое наше слово.
Григорий помолчал, обдумывая. Потом, глядя на Арсения, сказал:
— Почаще бы мне таких попутчиков, так может, я б задумался об ответственности, — усмехнулся и отвернулся.
Впереди сначала мельканием автомобилей обозначилась, а вскоре и приблизилась широкая трасса союзного значения Сыктывкар-Киров. Григорий сказал:
— Здесь на перекрёстке есть автобусная остановка. Если тебе не надо в наш райцентр, то я лучше оставлю тебя здесь: и автобусы ходят, и попутку остановить несложно. А в райцентре на автостанции когда ещё рейсовый будет! Да и в стороне это.
— Сколько я тебе должен за провоз? — спросил Арсений, доставая кошелёк.
— Спрячь деньги свои. Я бы тебя бесплатно хоть до Москвы довёз бы, да путёвка у меня только до районного «Агроснаба». А на тебе я ещё заработаю – за рассказ о грозе и о твоих пожеланиях мне не одну бутылку поставят.
— Деловой ты человек, смотрю. Твоей энергией можно бы не бутылки зарабатывать, а настоящие дела вести.
— Вот и говорю: оставайся, мы с тобой завернём, — подмигивая, ощерился Григорий.
— Я сказал, а ты услышал: этим не торгую. И путь мой в стороне от твоего пока что лежит. Будь счастлив, Гриша, и успехов тебе в авантюрах.
— И тебе, Арсений, счастливым быть.
Грузовик газанул и, мигая поворотным сигналом, двинулся делать свои дела. Однако у него что-то не заладилось: автомобиль тормознул, его сигнал поворота погас и загорелся сигнал заднего хода; подкатил к Арсению, из кабины выскочил Григорий:
— Арсений, дурья моя голова! Не Юрино, а Юрья. Тот райцентр называется Юрья. Во 
всю дорогу вспоминал, чувствовал, что наврал тебе. Теперь – точно. Бывай!
— Благодарю тебя, Гриша! Славный ты парень...
Григорий, не оборачиваясь, прощально махнул рукой, впрыгнул в кабину; и самосвал, встроившись в колонну прочих машин, помчался за ценным для сельскохозяйственного производства грузом.

До посёлка городского типа Юрьи, центра Юрьянского района Кировской области, Арсений не доехал – узнал от кондукторши подобравшего его на тракте автобуса, что от райцентра в Великорецкое автобусы ходят только утром и вечером, и решил выйти на перекрёстке союзного тракта с внутрирайонной дорогой Юрья-Великорецкое. Сидеть без дела на автостанции в ожидании очередного автобуса, не хотелось: пусть лучше автобус в пути догонит его.
Рассказывая Арсению о дороге, кондукторша улыбалась, и сама стала выпытывать, к кому он едет: у неё там жили родственники. Однако, узнав, что рассказывает туристу, она потеряла к интерес к нему, и на его вопрос о возможности устроиться в селе с жильём, ответила просто: “Поспрашивайте, может, кто и пустит”.
Арсений в её ответе, данном бесцветным тоном голоса, воспринял совершеннейшее равнодушие и понял, что “поспрашивать” не будет – нарываться на ковригиных больше не хотелось. Кроме кондукторши доброжелателей среди попутчиков в автобусе оказалось много – Арсеньев вопрос о маршруте вовлёк в разговор двух женщин и трёх мужчин. В результате их консультаций Арсений получил разноречивые, но уверенные указания и о маршруте, и его дальности: кто твёрдо говорил об одиннадцати, кто – о четырнадцати, кто – и о двадцати пяти километрах.
На перекрёстке, Арсений привычным жестом вскинул котомку с добром на плечи и зашагал в исторически значимое село Великорецкое, во времена иные называемое Градом Великорецким. Ему представилась возможность ногами пройти часть пути крестного хода и проверить, кто из советчиков знает места родные: судя по их разъяснениям, до цели мог добраться либо вечером, либо утром завтра – если остановится на ночлег где-нибудь.

      ***

Настя на следующий после стихийного свержения вод день поехала с родителями и с сёстрами к деду Трифону. Хотя дорога была раскисшей из-за сильного дождя, которым ограничилась над Лебедями гроза, и стоило бы подождать, пока за день-два Солнце с ветерком её подсушат, но Марья Трифоновна настояла ехать к её родителям поскорее. Она заскучала по ним и захотела поделиться с ними радостью выздоровления их внучки.
Павел, предпочтя остаться дома с Пантелеем Ивановичем и Марфой Никитичной и воспользовавшись предлогом, что в машине места ему не будет, отказался от поездки к деду Трифону. Да с неожиданно появившимся в хозяйстве могучим Серым – с ним Настя его познакомила. А к деду Трифону ехать – всё равно, что на каторгу.
На Насте было купленное по случаю выздоровления платье, подходящее для поездки к Ковригиным. И сёстры-двойняшки, Татьяна и Алёна, оделись в одежды, не запрещаемые строгими дедом Трифоном и бабушкой Анфисой. Дорогой Анастасия в основном молчала, заново вбирая мир и знакомый, и в чём-то изменившийся – во всяком случае её сознание по-новому его воспринимало. Она разглядывала наплывающие и проплывающие картины природы и слушала воспоминания сестёр и родителей о поездке на Чёрное море. Самой  говорить не хотелось и потому, что не о чём было говорить с родными: и родители свой разговор вели, и с сёстрами близость за время болезни совсем растерялась.
В то время Татьяна и Алёна не хотели бывать с изуродованной Настей – с нею даже поговорить было невозможно; а ей, нуждавшейся в понимании близкими её положения и боли, было неприятно видеть гримасы на их лицах. Сначала сёстры, когда по двенадцати лет им было, выражали испуг и сожаление; а позже, по мере взросления, когда за сестрой пришлось ухаживать, стали без стеснения проявлять отвращение и нетерпение убежать от неё, неподвижной, к своим подругам и к игрищам.
К тому ещё новая информация об иной жизни, о модах, поступавшая в деревню и в школу, доступная сёстрам, Настю обходила, в результате чего свежие веяния, увлекавшие её сверстниц и младших сестёр, больную девушку, прикованную к постели и к старым книгам, не задели совсем, оставив её до некоторой степени в разладе с течением жизни.
Связанное с этим несоответствием ощущение неполноты жизни Насти взращивало в ней болезненный синдром, и Татьяна с Алёной  использовали его как повод для насмешек над старшей сестрой. А то, что запрещалось надолго удаляться со двора из-за нападения бандитов на неё вблизи деревни, где испокон веку привыкли ничего не бояться, не только вызывало в них протест воле старших, но и порождало по отношению к Насте злобные чувства. И они и не стремились их скрывать.
И вот всё как в сказке изменилось. Уродливая сестра, рядом с каковой обе некрасивые Татьяна и Алёна смотрелись симпатично, превратилась в красавицу, а они теперь возле неё дурнушками выглядят. Мгновенная оценка Настиной внешности сёстрами в первый момент приезда показала им, насколько они проигрывают ей. Тогда сёстры переглянулись и поняли друг друга: никогда не простят «уродке» её преображение. Никогда не простят ей красоту – была уродливой, ну и пусть бы оставалась такой!
Поэтому их восклицание при встрече “Ой, какая ты стала!” отсутствием в нём радости и присутствием зависти удивившее Арсения, Насте явило, что её выздоровление не только не сблизит их, на что она понадеялась, но станет большим препятствием в их отношениях. А тут ещё и брат Павлик довольно ехидно в ущерб себе и Насте подметил упрощённость лиц сестёр при нескладных фигурах худосочной Татьяны и утолщённой Алёны на фоне проявившейся Настиной грации…
Оттого они, чтобы ей досадить, как только отъехали от деревни принялись громко и с упоением вспоминать поездку на юг и всё увиденное ими там: города, море с огромными теплоходами, песчаный пляж, множество людей. Они вовлекали в разговор и родителей, чтобы те усиливали эффект их воспоминаний и старшая сестра оказалась бы в изоляции. Для того же они не отвечали Насте, будто не слышали её обращения, когда она несколько раз попыталась спрашивать их о впечатлениях, и продолжали гуторить между собою и с родителями. На её вопросы в таких случаях, полуоборачиваясь, отвечал отец.
В конце концов сквозь доброту и любовь к семье, которой в ней было больше, чем в сёстрах и в матери, осознав, что сёстры бойкотируют её и стремятся от неё и родителей оторвать, Анастасия, соскучившаяся по полноценному общению с родными отвернулась и привычно закрылась в себе. Только в сей раз – как уже целую неделю – девушка в мыслях не была одинока, и они не были унылыми, бесплодно витающими в мечтательности.
С нею теперь Арсений: он занимал её всю, даже когда общалась или когда была делом занята, или – как сейчас – осматривала раскрывающиеся взору пейзажи. Всё, что делала, всё, что говорила или слышала, пропускала через мысли об Арсении, всё воспринимала сначала его восприятием, а потом своим. Ибо он для неё вновь открыл её мир, он её саму воскресил для новой жизни, обогащённой его силой и его любовью.
Эту радость, чем не могла поделиться ни с кем, не променяла бы ни на какие поездки на юг. А когда Татьяна мимоходом бросила реплику о том, что Насте не повезло увидеть так много хорошего, и заявила, что поездка на море – это лучшее в её жизни, и что она обязательно поедет туда ещё, Настя задним числом испугалась, что могла поддаться на уговоры родителей поехать, чтобы сменить обстановку, отвлечься и в других условиях, на море, возможно, получить какое-нибудь лечение.
Ведь если бы она не испугалась встреч со многими людьми, если бы не доверилась своему предчувствию и поехала, она не смогла бы встретить Арсения, никогда не узнала бы, что он есть, не получила бы его любовь – первую любовь в её жизни! А она получила эту любовь сразу, едва увидела его, ещё когда её любовь не могла быть ответной на его чувство к ней – просто не могла быть: ну кто полюбит уродку, калеку! Но он так похож на принца из сказки, о коем ей с ещё неискалеченного отрочества мечталось, что душа её не могла не полыхнуть пламенем – никого подобного ему не видела и до, и в период жизни «гадким утёнком».
О том, что если бы поехала на море, могла остаться всё той же изуродованной Настей, от коей с ужасом отворачивались бы случайные прохожие, в эту минуту ей и в голову не пришло. Главное было – Арсений. Её, её Арсений!.. Настя тихо и светло улыбалась своим мыслям и своему любимому.
Приложив руку к груди, где рядом с её крестиком висели теперь крестик любимого и вышитый мешочек-ладанка с прощальной запиской, Настя вспоминала дни, проведённые с Арсением, его разговоры о ней и его признание. Вспоминала о том, как рано утром она нашла последний привет от любимого и как перечитывала его слова, целуя записку с его крестиком и плача.  Она хотела бы всё это написать ему, вылиться в словах, но от него не было никакого известия, и неведомо, куда посылать письма. Настя задавалась вопросами: где он, милый? далеко ли уже ушёл? когда он пришлёт обещанное письмо? Может быть, он шёл этой же дорогой и сейчас ждёт её у дедушки Трифона?
Отец, глянув на неё в зеркале заднего вида, увидел свет в её глазах и улыбку.
— Тебе хорошо, Настенька?
— Да, папочка, мне очень хорошо, — радостно и благодарно ответила Настя.
Мать, также полуобернувшись, протянула к ней руку и сказала:
— А мы как счастливы, доченька! Никак не могу привыкнуть к тебе такой, к тому, что ты уже здорова.
— Настя, в деревне говорят, что тебя бродячий лекарь колдовством вылечил – правда это? — спросила невинным голосом Татьяна, подмигивая Алёне, чтобы та её поддержала.
И Алёна, недовольная тем, что родители разрушили их замысел по изоляции Насти, с готовностью подхватила:
— Да, так и говорят. Даже видели: он что-то в лесу делал, перед тем, как стал лечить.
Настя вздрогнула и сжалась: как ей сейчас недостаёт Арсения или хотя бы дедушки с бабушкой – они защитили бы её от злобы близких, дали бы силу.
— Вы что там болтаете, бесстыжие! — прикрикнул на двойняшек отец. —Услышу ещё, ремнём выдеру, не посмотрю на то, что выросли!
— Так мы же ничего такого не говорим. Мы же только спрашиваем, правда ли то, что люди видели и рассказывают, — оправдываясь и ехидно улыбаясь, торопливо в унисон заявили Татьяна с Алёной.
— Я вас предупредил, и вы поняли, — отрезал Михаил Пантелеевич.
Настя перевела дух и с благодарностью посмотрела на отца, услышав интонации деда любимого в его голосе. В ответ отец тепло улыбнулся через зеркальце.
Марья Трифоновна, ещё больше обернувшись к дочери, спросила:
— Но как он всё-таки исцелил тебя, доченька? Неужели без лекарств лечил? Чем же?
Настя, покусав обе губы, ответила:
— Дедушка с бабушкой рассказывали, что Арсений делал со мною. Они всё видели и слышали, даже больше, чем я.
— Доченька, тогда все много говорили, а я больше переживала, чем слушала, так что мало поняла. Расскажи.
Настя посмотрела на отца, видя в нём одном опору. Михаилу Пантелеевичу и самому хотелось всё хорошо понять, но он заметил Настино смятение и предложил:
— Ты, доченька, расскажи, что знаешь, но только не перегружай себя.
— Арсений, прежде чем лечить меня, побывал на поляне – сначала с дедушкой, потом и один, — заговорила Настя. — И ему стало всё понятно, когда я рассказывала ему о том, что произошло.
— А как ты рассказывала, ты же не могла говорить, ты же была такой! — удивилась Татьяна и, скривившись, изобразила Настино изуродованное лицо.
— Я говорила мысленно, а Арсений всё слышал и понимал меня, — Настя стараясь не
поддаваться коварству сестёр, как учил Арсений, и общалась только с родителями. — Он всё расспрашивал и расспрашивал. А потом положил меня на коврик на полу и велел мне, чтобы я глубоко дышала. А я вдруг снова оказалась на той поляне, и там снова были те двое. И я закричала от страха, а что было потом – не помню. Проснулась на другой день и вдруг увидела себя в зеркале совсем здоровой. И даже не поверила, что это – я, подумала, что кто-то пришёл ко мне и разговаривает со мною. А всё поняла только когда бабушка вошла в комнату…
— Он, этот Арсений, что, наваждение какое на тебя навёл? — строго спросила Марья Трифоновна и поджала губы.
— Марья, о чём ты говоришь, какое наваждение? — удивился Михаил Пантелеевич невежеству образованной жены. — Арсений память Настину освобождал, потому она всё, как было, и увидела. А когда освободилась память, и Настя вся освободилась... Как просто и как это трудно!.. Жаль, что мы ничего не видели и не участвовали в твоём, Настенька, лечении. Хороший человек пришёл к нам, пусть он во всём будет счастлив.
— Да, папа, Арсений очень хороший. Его любят дедушка с бабушкой и все Сухановы, и Поленовы, и другие. И Серый его сильно любит и сейчас скучает по нему.
— Настя, а ты тоже любишь Арсения? — подкинула вопросик Татьяна.
Настя, побледнев, снова отвернулась к окошку, не отвечая сестре. Татьяна склонилась к Алёне и очень тихо, чтобы не услышал отец, прошептала ей на ухо:
— Уродка влюбилась в бродячего лекаря.
Обе девицы захохотали.
— Что за смех у вас? — строго спросил Михаил Пантелеевич. — Скажите нам, вместе будем смеяться.
— Да это, папочка, мы о своих секретиках, — сказала Алёна, толкнув в бок Татьяну.
— Вы о своих секретиках в другое время говорите, а когда вместе с нами – не смейте.
— Хорошо, папочка, — быстро согласилась Алёна,
— Так что же он, такой хороший, с нами-то не поговорил? — спросила Настю мать. — Что ушёл сразу, как мы во двор вошли? И благодарность нашу не выслушал, не принял.
Настя растерялась от вопросов матери. Тем более что звучало осуждение её Арсения, неожиданное и невероятное из уст матери, кому за спасителя дочери молиться следовало бы и быть благодарной истинно, а не в словах, не знающих душевной доброты.
Когда возвращались с дедушкой с поляны домой, Настя сквозь слёзы допытывалась у деда: “Почему Арсений ушёл? Почему ушёл именно сейчас, когда приехали родители? Почему не познакомился с ними, не поговорил?”. И дед пытался вразумить внучку, сам всё ещё сомневаясь в понимании своего гостя: “Я, Настюшка, и сам-то не знаю, чего ушёл он сейчас. А ведь он говорил мне, что уйдёт, как твои родители приедут, да я не придал тому полного значения, даже сказал ему, что пустое он говорит. Не поверил чему-то тому, что он не раскрыл мне словами. Хотя… Я, внученька, будь на его месте, также ушёл бы”. — “Почему, дедушка?!”. — “А ты сама не понимаешь? Или не хочешь понять?”. — “Не понимаю. Потому что… потому что не хочу, чтобы он уходил”. — “А вот в этом ещё одна причина его ухода, Настюшка”. — “Какая причина?”. — “Да ведь любите вы друг друга. А как это скрыть от людей, от родителей? Вот он и ушёл, чтобы тебя не оговаривали. А ещё потому ушёл, что родители твои не участвовали в его работе с тобой, Арсений для них – как чудесник. И объясняться с ними ему было ни к чему”. — “Ну они его могли хотя бы поблагодарить за то, что… избавил их от такой заботы обо мне, за то, что нет теперь у них уродливой дочери”. — “Вот видишь, внученька, ты и сама не можешь за них сказать, за что твоим родителям благодарить твоего спасителя. А ему-то для чего выслушивать их благодарность – он и наше с бабушкой благодарение не больно хотел слушать? Коли им надо будет, найдут, чем и как отблагодарить…”.
Михаил Пантелеевич пришёл на помощь дочери и сам спросил у жены:
— А чем ты хотела его поблагодарить?
— Так словами и деньгами.
— Ну, слова наши вряд ли ему нужны – какие особенные слова мы могли бы сказать? Ещё, пожалуй, и повинил бы нас, за то, что мы сами раньше не смогли помочь дочери. А деньги?  Такую помощь  за деньги не оказывают, так что незачем ему было и дожидаться нас, коль он от деда с бабушкой не принял их.
— Все берут деньги, и он бы принял, — убеждённо возразила Марья Трифоновна.

Трифон Мефодьевич и Анфиса Гордеевна во дворе встретили дочь с семьёй сумрачно – они переживали свалившуюся на них грозовую беду. Настю Ковригины, конечно же, не признали, тем более что до них вести о её выздоровлении ещё не дошли. А когда поняли, что за девушку привезли к ним, радости не проявили…
Марья Трифоновна, приветствуя родителей, спросила:
— Что случилось, чего вы в печали?
— Чего-чего… День и ночь мы не спали, добро спасали. Нешто не видишь, во что подворье превратилось – грозой всё порушило. И не только нам, всей деревне разор, а нам всех боле досталось: два стога нового сена сгорело, хлев чуть не полыхнул, да Господь не дал – дождём залил, — сердито ответил ей отец.
— А у вас там, что же, не было грозы-то? Али к нам на помощь поспешили, свою беду бросив? — спросила Анфиса Гордеевна у дочери с плохо затаённой надеждой, что не у ковригинских только, но и у лебединских жителей бедствие порушило дома и хозяйства – типичное для людей отношение к близким и к прочим.
— Не было у нас такого, матушка. Ветер сильный и дождь были, а чтобы так – нет, не было. Но сердце моё чуяло, что к вам надо скорее, вот мы и приехали.
— А у нас вона трудов сколь сгинуло. Работай теперь с утра до ночи, так и то месяц надо, чтобы хозяйство в порядок привести, — со страданием в голосе и на лице высказал Трифон Мефодьевич; оглядев гостей и обращаясь к зятю, спросил: — А Павел где? Чего же он-от не приехал? Помощники вить нужны сейчас нам, старым.
— Не хватило места в машине – впятером мы приехали, — в оправдание сыну ответил Михаил Пантелеевич.
— А ета-то кто – подружка, что ль, девок ваших? — спросил Ковригин, указывая на Настю пальцем. — Не надо было её везти, помощники нужны нам сейчас, а не гости.
— Да ведь Настя же это, — сияя радостью, сказала Марья Трифоновна и улыбнулась родителям: — Не признали, да? Так и мы сами не признали её сразу, хоть и увидели её, когда приехали, а все мимо так и прошли.
Ответной улыбки она не дождалась. А Насте стало не по себе. Девушка отвернулась от обозревавших её деда и бабки.
— На-астя, говори-ишь? — протянув слова, строго проговорил Трифон Мефодьевич. — Как это она такой стала – ни ходить, ни говорить вить не могла, да лицо суродованное у неё было. И чем же ето вы выправили-от её?
— Хорошего человека Бог прислал, он её и вылечил, — резко ответил тестю зять.
Ему стало не по себе от неприветливой встречи его семьи тестем с тёщей, от нелепых расспросов, хотя к их неласкам он давно привык. Но сейчас его больше задело отношение Ковригиных к выздоровлению его дочери, их же внучки.
— Ну, коли Бог послал, значит, вы покаялись, и Он простил вам грехи ваши. А ну-ка, Настя, поди ко мне, гляну-к на тебя – во что ты превратилась, — подозвал внучку Трифон Мефодьевич, сменив гневливую суровость на возможную для него доброжелательность. — Ишь, как хороша стала, прямо красавица.
— Так наша внучка-то! — радостно заявила и Анфиса Гордеевна. — По молитвам по нашим, по милости Божьей и стала такой красавицей писаной. Кто же тот Божий человек, что тебя исцелил с помощью Господней?
Насте оттого, что отношение деда с бабкой к ней разительно переменилось, сделалось очень хорошо; девушка широко улыбнулась и сказала:
— Его Арсением, Арсением Тимофеевичем зовут. — Ответив, она решилась спросить:
— Дедушка, бабушка, а он, Арсений, к вам не заходил? Дедушка Пантелей просил его к вам зайти и всё рассказать о нас. И кланяться от него просил.
— Не видели мы, внученька, твоего избавителя, Богом посланного, — ответила ей Анфиса Гордеевна.
Трифон Мефодьевич поддержал жену:
— Нет, не было у нас того Арсения. Был намедни, вчерась-от, какой-то бродяга, слова православного сказать не мог, так я и прогнал его вон. — Вдруг он замолчал, пристально посмотрел на внучку, в задумчивости почёсывая подбородок, и насторожённо спросил: —  А какой он, Арсений-от?
— Высокий он, с бородой, в шляпе и с рюкзаком. Он издалека приехал и ходит теперь по нашему краю…
— А шляпа у него не светлая ли и рюкзак не зелёный ли? — перебив внучкин ответ, вновь спросил Трифон Мефодьевич.
— Да, белая у него шляпа и рюкзак зелёный, — вспыхнув надеждой, поторопилась  подтвердить Настя.
— Так во-он оно что-о!.. Так ето что, он и есть твой ле-ека-арь?! Так ето он – Бо-ожий челове-ек?! — злобно протягивая слова и усиливая напор в голосе, заговорил Трифон Мефодьевич; и злобно вскричал: — Колдун он, етот твой Арсений! Колдун окаянный он, а не Божий человек! Вишь, что натворил, проклятый, – по его колдовству свалилась на нас беда. Беда-то какая! Николи, сколь живём, такой пагубы не было, а тута, глянь-кось, вся деревня пострадала. Из-за него-от, изверга-от окаянного, пострадала!!!
— Он не колдун, он хороший! — вспыхнула Настя от обиды за Арсения; глаза её вмиг наполнились слезами. — Он любви к людям учит, дедушка и моя крёстная его крёстными будут… А если ваша деревня пострадала, значит, было за что. Вы прогнали его в такую грозу, вот Господь вас и наказал.
— Ах ты, дрянь такая! — взвилась Анфиса Гордеевна. — Ишь, что дедушке говорит!
— Я правду говорю! — твёрдо, как могла в расстроенных чувствах от неожиданного обрушения неправедного гнева её деда с бабкой на её любимого, на спасителя, на того, от кого стало по-другому в Лебедях, и на неё саму.
— Настя, не смей так говорить дедушке и бабушкой! — сердито выговорила дочери Марья Трифоновна и приказала: — Сейчас же повинись перед ними, скажи, что сама не знаешь, что говоришь, не выздоровела ещё.
— Нет, не буду я виниться – я знаю, что говорю. И я не больная, — отрешившись от родственников и от матери, властным достоинством заявила Настя и выбежала за ворота.
Михаил Пантелеевич, прежде чем пойти к Насте, спросил у тестя:
— Так вы в такую вот грозу выгнали из деревни путника? И что с ним стало, знаете?
— Не знамо, чего с вашим-от колдуном сталось. Догнать хотели, дак не нашли.
— Для чего вам было его догонять? — удивился Михаил Пантелеевич нелогичности поступков тестя.
— В землю зарыть! — яро признался в злобности Ковригин. — Не довелось нам то –  сам, небось, в неё провалился.
Михаил Пантелеевич в оторопении от злодейского признания тестя выбежал к дочери за ворота, плачущей у машины, и сказал, открыв переднюю дверь автомобиля:
— Садись и сиди, доченька моя, Настенька. Сейчас я разберусь с родственниками, и потом решим, что делать и как жить дальше будем. Жди меня.
— Папа, ты думаешь, что с Арсением ничего не случилось? — с великой надеждой в голосе сквозь пробивавшееся отчаяние спросила Настя. — Думаешь, он не погиб в грозе?
— Настенька, я думаю… Нет, уверен, что с таким хорошим человеком ничего плохого не может случиться. Бог Ковригиных наказал, а его сберёг для добрых дел.
А во дворе страсти на всю деревню разгорались – старые Ковригины набрасывались наперебой на дочь с упрёками, изливая застарелый гнев и вместе с ним изливали новую боль от порушенности хозяйства:
— Сказывали мы тебе, что не будет житья с этими отступниками-поповцами1. Сколь раз сказывали, так нет: полюбила отступника, без нашего благословения доброго замуж вышла. Вот тебе и награда! — злостно нападал на дочь Трифон Мефодьевич.
— Нечего тебе было дочь Настьку-то лечить – искупление твоё несла она. Пусть бы она страдала, а тебе и деткам другим хорошо, может, жилось бы, — споро подхватывала за мужем Анфиса Гордеевна.
— Искупила бы она вину твою полностью, вернулась бы ты к нам и мужа бы своего к нам привела, вот тогда и хорошо стало бы. Вместе бы жить стали – для тебя, небось, дом-от какой построили! Для тебя построили да для внуков своих, нам и Богу послушных. А теперь ты сама пострадаешь или другой кто из деток твоих пострадать должон. А то и мы с матерью пострадаем, да поболе, чем ноне. Ты того желаешь?!
— Доси Настька бесстыжая грех искупала  – поделом ей было-то. Дак вить нашёлся колдун, бесовством разрушил Божье наказание. Куды ты-то, Марья, глядела, почему тому дозволила статься?!
Двойняшки в смятении спрятались за ограждением крыльца. Они и радовались тому, какой гнев достаётся Насте от деда и бабки Ковригиных, и им было страшно – самим бы не досталось бы хоть ни за что, ни про что. Марья Трифоновна, сжавшись, плакала:
— Так ведь родная дочь-то, как было не лечить? И лекарь без нас в деревню пришёл, без нас лечил её, а мы на юг, на море отдыхать ездили.
— А-а, дак вы ещё и к басурманам ездили! Нет бы к отцу-матери поспешить, нет бы помощь им оказать в делах домашних, так они, веру отцову забыв, телеса оголя, на море прохлаждались! — взъярился Трифон Мефодьевич.
— Вот и доездились!.. — Анфиса Гордеевна не отставала от мужа, «Богом данного».
— А ну, остановились! — повелительно прервал карающее судилище родственников входящий во двор Михаил Пантелеевич; разнос, устроенный Ковригиными его семье, был слышен далеко за пределами двора, каждое их слово было им услышано и болезненно воспринято. — Это какое искупление Настя несла? За что? За то, что дочь ваша за меня по любви замуж вышла?
— Именно! За то Настька и стала искупительной жертвой Господу, — жёстко отрубил Трифон Мефодьевич.
— Какие же вы, Ковригины, страшные люди, — отвращаясь от сородичей, выговорил Михаил Пантелеевич. — Оттого Настя пострадала, что из-за вас между мной и Марьей мира нет. Да ещё требуете, чтобы я к вам в примаки пришёл! Пока вы сами не покаетесь да не искупите свою вину, не видать ни нам, ни вам самим радости и покоя.
— Ты отцу с матерью не указывай, зятёк, а то, как бы чего худого не вышло, — зло пригрозил Трифон Мефодьевич.
— Отец с матерью  у  меня свои, папаша.  И они  и  Бога  чтят,  и на людей собаками не набрасываются, и детей не проклинают. — Обернувшись к жене, Михаил Пантелеевич резко сказал ей: — А ты, Марья, что лепечешь тут? Ты же – мать! Да если бы я только знал, что есть такой человек, если бы почувствовал, что он идёт, да я бы бросился с этого моря к нему, да в землю бы перед ним склонился, чтобы он только вылечил дочь нашу... Ладно, Марья, мы с Настей сейчас уедем домой, а ты с Татьяной и Алёной у родителей гости, сколько тебе надо. Вернётесь автобусом, а я сюда больше не приеду.
Подхватив с земли свою и Настину сумки, Михаил Пантелеевич стремительно вышел со двора к машине; а там, бросив их на заднее сидение автомобиля, быстро сел в него, запустил двигатель и резко включил передачу.
____________
1Поповцы признают необходимость священников при богослужении и обрядах. Сам протопоп Аввакум высказывался за то, чтобы принимать священство из новообрядческой церкви.
   Беспоповство возникло в связи с тем, что по каноническим правилам Православная Церковь без епископа существовать не может, так как только епископ имеет право посвятить священника и диакона. Старообрядческие священники дониконовского поставления умерли в XVII-ом веке. Отвергнувшие священников нового поставления, оставшись совершенно без священников, старообрядцы стали в быту называться беспоповцами.
   На Вятке представлены все согласия (толки), но доминировали беспоповские.

— Куды ты ето, зятюшка, собрался?! — выскочил из ворот с палкой в руке Трифон Мефодьевич; забежав вперёд, он стал перед машиной; — А кто ремонтировать всё будет? Кто после вашего колдуна в порядок всё приводить станет, спрашиваю? Ворочай назад, говорю! А Настька, злыдня колдовская, пускай автобусом едит. Не нужна она здесь…
— Если ты, хрыч старый, не сойдёшь с дороги или ещё слово худое о дочери моей произнесёшь, раздавлю как червяка навозного. А ну, иди вон с дороги! — ожесточённо проговорил Михаил Пантелеевич в окошко и нажал на педаль газа.
Автомобиль взревел, старичина отпрыгнул в сторону и взмахнул палкой над головой ударить по автомобилю. Михаил Пантелеевич, предупредив дочь, чтобы держалась, резко отпустил сцепление; машина рванула с места, и удар пронёсся мимо, отчего Ковригин качнулся вперёд, упал на колени и на руки, а лицом уткнулся в машинный след. Настя, оглянувшись назад, увидела павшего деда и охнула; Отец сперва глянул в испуге на неё, проследил за её взглядом и, также увидев позу тестя, хмыкнул:
— Первый урок покаяния твой дед Трифон уже освоил; пусть и впредь так же хорошо учится, — отвернул взгляд от картины и молча повёл автомобиль.

Снова Михаил Пантелеевич заговорил, только проехав пять километров. До этого он, охваченный гневом от оскорбления и унижения, нанесённых родственниками его дочери и ему самому, не мог говорить спокойно. В молчании переживал случившуюся несуразную свару, чтобы и Настя, до слёз огорчённая, не расстроилась больше. И ещё его заботило, как объяснить родителям скорое возвращение от тестя.
Мешавшее движению машины размокшее полотно дороги отвлекало его от тягостных размышлений, успокоило; он улыбнулся дочери, выводя её из горя переживания злостного ковригинского оговора всех, кого они смогли оговорить. А когда она ответно улыбнулась, нежно и по-доброму заговорил с нею:
— Теперь и я понимаю, что Арсений очень хороший человек, раз Бог наказал родичей наших за него, за то, что они его прогнали. Расскажи мне о нём – какой он?
— Он очень добрый, папочка. И умный. Его все слушают и исполняют, что говорит, потому что от этого лучше становится. Только не всё ещё понимают, что он говорит. И я тоже не всё понимаю.
— А что такое он говорит, чего ты, моя умница, не понимаешь?
— Обо мне многое говорит такое, чего никто никогда не говорил: об ангеле во мне, о моих способностях. А ещё говорит о пути, какой есть у каждого человека с его рождения – и даже раньше – и не кончается даже со смертью...
— Серьёзные разговоры вы вели здесь без меня. А он вернётся? Дедушка говорил, что обещался. Я хочу поговорить с ним. И, может, он объяснит, как нам быть в нашей жизни.
— Папа, Арсений говорил дедушке, что мы сами должны разобраться в своей жизни. Он помогает только тем, кто пытается изменить свою жизнь, но сам справиться не может. Папа, Арсений велел мне в этом году поступать в институт. На заочное.
— В институт? Доченька, ты ведь опаздываешь. Там, возможно, уже сдают экзамены. Хотя… Есть шанс. Подумаю и что-нибудь с дедушкой твоим сотворим, раз Арсений велел – а он, похоже, хорошо знает, что тебе надо. А что ты говорила у Ковригиных о том, что твои дедушка и крёстная станут его крёстными? Он что – некрещёный?
— Крещёный, только он хочет ещё раз креститься, у нас креститься. Он говорит, что так он лучше чистую русскую веру узнает, и ему откроется дух народа нашего.
— Интере-есный, интере-есный он, этот целитель Арсений.
— Папа, он – князь. И потому ему нужно знать всё.
— Чем дальше едем, тем увлекательнее повесть, — снова улыбнулся дочери Михаил Пантелеевич. — Он писать не обещался?
— Обещался, — помедлив, ответила Настя и торопливо добавила: — Дедушке.
— А-а, — понимающе протянул Михаил Пантелеевич. — Ну что ж, это хорошо. А мы попросим дедушку, чтобы он и от нас передавал приветы ему. И чтобы рассказал, как нам с тобой пришлось убегать от твоего деда Трифона из-за того, что он, Арсений, наколдовал ему грозу. Согласна? — и, глянув на дочь, тихо рассмеялся.
— Я тебя люблю, папочка. Ты такой же умный и добрый, как дедушка с бабушкой.
— Ну так как же-то?! Чей я сын? Не ковригинский же! — обхватывая Настю за плечи и прижимая к себе, заявил Михаил Пантелеевич.
Взаимный порыв дочери и отца друг к другу раскрепостил Настю, и рассказывать она уже и сама стала о разговорах Арсения с нею, о его беседе со старшими; о том, что, уходя, на поляне сказал он деду и ей. Не рассказывала только о своём сокровенном: о любви, о признаниях. И о тайной помолвке с любимым, Богом ей присланным, – о благословении дедом их совместной жизни.
Михаил Пантелеевич слушал Настю, иногда поясняя дочери то из услышанного ею от Арсения, что она не смогла понять, а иногда и сам недоумевая, когда Настя говорила ему, что Арсений как-то по-иному объяснял – хотя и похоже на то, что ей он сейчас говорит, но всё же что-то другое Арсений сказывал.
Для Михаила Пантелеевича Настя открывалась совершенно незнакомой – ведь они не разговаривали три года: дочь только жестами, да записками общалась с ним по нужным ей вопросам. И вот оказалось, что и сама за годы страданий своё глубинное мировоззрение выработала, да ещё и неизвестный ему – возникший и вдруг исчезнувший – странник во что-то такое посвятил его Настеньку, что ему теперь придётся поработать, чтобы с дочкой общаться полно и понятно для обоих.
Это его не огорчило; напротив, сидя рядом с дочерью, он любовался раскрывающейся её духовностью и внешней красотой и гордился ею, и радовался за неё, уже не опасаясь за её будущее.

По приезду Михаил Пантелеевич, человек сам по себе созерцательно-пассивный, а тут внезапно вспыхнувший любовью к дочери, неярко проявлявшейся до её выздоровления из-за редкого и непродуктивного взаимообщения, развил деятельность по её устройству в институт. Он задействовал отца, а тот, поняв умысел Арсения направить жизнь Насти в полезную деятельность, включил в процесс Домну Михайловну и старшего сына.
Иван Пантелеевич позвонил в институт, пообещав доставить медицинскую справку о том, что племянница до недавнего времени была недвижна, из-за чего не смогла ранее документы подать; а также представить заявку о выделении места на целевое обучение и договор о целевом обучении. И подключил к процессу руководителей районной власти. Место в списке зачисляемых было забронировано. Председатель колхоза Закудыкин было посопротивлялся из соображений, что ему-то какая от этого выгода, не для него делается, но после окрика скоро всё оформил.
И Настя вошла в быстрое течение жизни, преобразившись из калеки, годной лишь для бесперспективного проживания, в нужную обществу. В неё внедрилось осознание, что она может!  Может учиться! Арсений ей сказал, и по им сказанному её жизнь стала делаться.
Михаил Пантелеевич сам ездил сдать документы в приёмную комиссию и потом отвёз
Настю, поселив у единоверцев. И – пока каникулы – периодически жил там, чтобы дочери не было слишком неуютно одной среди незнакомых людей, хоть одной веры и уклада, уже присматривающихся к ней как к потенциальной невестке: хозяйственная, да здоровая, да и сильная, красивая да угодливая – чем не пара-то хоть и племяннику?!
Экзамены оказались для Насти лёгкими, потому что были именно по тем предметам, что относились к наиболее любимым ею: по биологии, по математике и русскому языку, химии. Биология и химия у неё ассоциировались с жизнью; математика стала одним из развлечений в пору безмолвия; русский язык притягивал звучанием, богатством, потому и писала колоритные стихи. Экзаменаторы с удовольствием ставили ей отличные отметки и желали ей, чтобы она так же успешно и училась.
…В один из дней, когда Арсений дошёл до степи башкирской, она внезапно тревожно задрожала после сдачи очередного экзамена – благо это случилось после, а не до сдачи, – потеряв ощущение Арсения и только в этот миг осознав, что он всё это время был с нею, возле неё, в ней. А тут он исчез, словно его не стало на Земле. Ночью мёрзла, в полубреду призывая любимого суженого, Арсения своего. И половина следующего дня у неё прошла в неизъяснимой и необоримой тревоге. А потом легко и блаженно вздохнула.
И написала любимому, что успешно сдаёт экзамены, потому что очень хочет учиться, потому что исполняет его веление и потому что он всегда с нею. О мучительной тревоге, сутки безраздельно владевшей ею, ни полусловом не обмолвилась. Письмо адресовала на фрунзенский главпочтамт – такой адрес указал Арсений в очередном письме. Но когда он получит? Прочтёт ли то, что она не написала ему? Очень ей хотелось, чтобы он прочёл и объяснил её тревогу...

***

Арсений дошёл до Великорецкого к исходу трудового дня, прошагав восемнадцать километров. Памятуя рассказы автобусных попутчиков, без расспросов прошёл главную улицу села до конца и увидел впереди три храма. Уверенно направился к ним в надежде вблизи них повстречать сведущих жителей села, чтобы порасспросить о месте и событии обретения образа Николы – живое население должно иметь осведомленность лучшую, чем устные и письменные  пересказы. Ошибся.
Храмовый комплекс приветствовал паломника типичной для безбожия прекрасной разрушенностью,. Все три внешне цельные, они были в неиспользуемом состоянии. И тем не менее высота строений, их архитектурная комплексность, былая красота сохранились и заставляли, забывая жестокость разрушителей, видеть в них воплощённые ментальность и дух народа, что молитвами и трудами создал сей церковно-храмовый ансамбль и назвал его Градом Великорецким. Градом!
Причём, – что важно! – создал не в губернском городе и даже не в большом селении, а в провинциальной глубинке, где и народу-то коренного так мало проживало, что весь от веси на долгие вёрсты отстояли. Люд православный в его окрестностях потом населился и размножился.
Но не понял люд православный, где удосужило ему поселиться, не познал ни историю края, ни её сакральность1: несколько старожилов, остановленных Арсением близ соборов, назвались совершенными атеистами, почти ничего не знающими ни о явлении образа, ни о значимости села. Их эрудированность распространялась в ширь территории, а отнюдь не в глубины времён – пятьдесят лет жизни села для них являлись пределом, отграничивавшим их мрак неведения. Зато двое из встреченных подле самих храмов, оказавшись приезжими архитекторами, знали многое из старины глубокой. Они осматривали соборы на предмет возможного восстановления – причём на что, на чью поддержку и помощь в реставрации старины проектировщики рассчитывали, досконально  не было известно даже им самим.
Но вера шторма усмиряет, вера горами управляет!
Специалисты кое-что порассказали Арсению. А узнав, что перед ними не праздный любопытник, а научный сотрудник далёкого донецкого университета и некогда имевший к проектированию непосредственное отношение, усмотрели в нём близкого им коллегу и продемонстрировали копии архивных чертежей и фотографий. И кое-что, как историку из дальних земель,  преподнесли.
Из фотографий и планов, из разъяснений Арсений воспринял облик комплекса, как он задуман талантливыми зодчими прошедших времён: Дудиным, Тимофеевым, Росляковым, Емельяновым, Дружининым. И узнал новое для восприятия христианской архитектуры, пришедшей из культуры греческо-византийских земель в культуру древней славянской земли, Руси: объёмно-пространственные архитектурные решение и планировка храмового комплекса Града соответствуют каноническому построению самих храмов.
__________
1Сакральный (сакраментальный) [лат. saker (sakri) – священный] – 1) относящийся к вере, к религиозному культу, обрядовый, ритуальный; 2) священный, освящённый традицией.

Что ж, вписались и хорошо вписались в города и в природные ландшафты и в души северян южные творения с их адаптацией под славянский стиль. А каковы храмы были бы, если бы изначально не греки их строили, а мастера-зодчие из народа без оглядки на тех, на иные народы?..
В символическом выражении Великорецкий Град имеет все части: включил в себя два больших собора и малый храм, службы: построились каменные дома для причта1; и ряды торговые у обширного гостиного двора с приютом для паломников; и питейные лавки, в каменное ограждение встроенные, – доходный промысел для церковных потребностей. К нему примыкала берёзовая аллея-проспект, спускавшаяся в пойму Великой по склону, названному Поклонной горой, к часовне-ротонде над источником в месте явления образа.  Град радовал душу и устремлял дух.
Оттого, вероятно, революционеры и поступили с ним жестоко – так же, как и со всеми его собратьями: нужно просто ободрать его, сделать облик его безобразным и замарать его душу, чтобы он не привлекал к себе и не отвлекал от новых идей, и тогда всяк сам от него отвернётся. Ведь и в песни революционеры заложили уничтожение храмов с тюрьмами наряду: “Мы раздуваем пожар мировой, церкви и тюрьмы сравняем с землёй…”2. Но тюрьмы в скором времени самим понадобились, а храмы, бесполезные для бездуховных, порушили по нормам вандализма.
И прозябает в сиротливом горестном убожеском состоянии на радость коммунистам-безбожникам Град русской православной духовности; и часовня-ротонда, построенная в 1826-28-х годах обрусевшим архитектором из французов Иваном Денисовичем Дюссаром де Невилем ими взорвана; так же вырублена стройная бело-берёзовая аллея. Нарушились единство и целостность архитектурного образа, и многое утрачено. Даже сосну, Бог весть какую вековую, в чьих ветвях поселенец Семён Агалаков узрел образ, уничтожили как культовый объект, как свидетельство-знамение. И её убоялись бездуховные.
И всё же Град не умер, живёт и явно, и в живых душах россиян втайне от правителей, мнящих себя всемогущими, и продолжает подвизаться в служении Богу и России…
Арсений простился с реставраторами храмов Господних и направился по крутому склону Поклонной горы в глубокую пойму Великой. Шёл в предвкушении грандиозного, знаменательного, и момент встречи с историей ожидался мажорно-симфоническим, и река представлялась большой, величественной. В груди ощущался трепет.
Реальность, как всегда, оказалась иной, опрощённой. Ничем – не то, что колоколами с фанфарами, но и человеческой-то речью – не озвучивалась знаменательность и важность освящённого, воспетого преданиями уголка Руси. И река удивила скромностью: ширины в ней десятка полтора метров; и глубины, судя по купающимся в ней подросткам, не очень-то. Одна из малых российских рек.
Чем же в таком случае она объясняет своё название «Великая»? Может, именно тем, что на ней был найден образ великого угодника Божия? Или название на эту речку было принесено первопоселенцами-псковичанами, к примеру, через чьи земли протекает и река Великая. Покинув её берега в двенадцатом-тринадцатом веках в поисках лучшей доли –  промысловых и пахотнопригодных земель без конкурентов, – пришли на эту речку и дали ей то же имя в ностальгическом позыве. Впоследствии к ним смогли присоединиться и другие, как и они, словене – новгородцы: места хватало.
Арсений остановился, оглядел панораму, увидел глыбы взорванной часовни-ротонды. Медленно подошёл к ним, снял с головы побитый ветрами азиатско-туристский колпак и встал у камней – памятника былого и памятный шрам на сакральном, как след изуверства.
Человечество никогда не станет цивилизованным – варварство составляло, и будет составлять основу его. Зачастую – доминирующую. Для чего им разрушать архитектурное строение понадобилось? Почему было не понять его смысл, не использовать исторический 
__________
1Причт – в Русской православной церкви название группы лиц, служащей при одном храме: как священнослужителей, так и церковнослужителей. В позднейшем словоупотреблении иногда означало только последнюю категорию лиц.
2Из песни “Красная Армия всех сильней” (“Белая армия, чёрный барон…”) – песня, написанная в годы Гражданской войны в России композитором Самуилом Покрасом и поэтом Павлом Горинштейном (псевдоним Григорьев).

памятник для  культурных целей – хотя бы в качестве объекта туризма? Может, и храм Василия Блаженного на Красной площади следовало взорвать? Не взорвали – испугались общественности? Но храм Христа Спасителя в Москве – самый большой православный храм России – разрушили в начали тридцатых…
Тут не мажор ощущается, тут грустный минор1
Выбирая место для ночлега, Арсений ещё раз оглядел низину: невдалеке от развалин ручей из оборудованного родника несёт воду в русло реки – этот источник, как сообщили архитекторы, считается священным. Что ж, будет и что пить, и чем причащаться к культу и к истории. А расположиться можно под большими раскидистыми соснами, блестевшими под лучами Солнца золотом коры – подальше от родника, чтобы другим паломникам не мешать своим присутствием.
Странник омылся чистейшей водой, наполнил ведёрко и разбил очередной бивуак: поставил и окопал палатку, раскинул в ней постель, заготовил дрова – попозже развести костёр, дабы сварить себе горячей пищи. И вернулся к развалинам былого: от них вид на всю небольшую пойму открывается.

И осознал: он пришёл на то исторически и духовно важное для России место, где в ветвях сосны, горящей золотом в лучах заходящего Светила, сотни лет назад Агалаковым Семёном, местным жителем, одним из первых поселян, – история сохранила его имя, иные утратив, – найден образ Николая, епископа из Мир Ликийских2, ревностного христианина.
В сущности, в той древности состоялось простое, с бытового восприятия, событие – что особенного в том, что некий поселянин некогда нашёл забытую кем-то икону?.. Но чудесными оказались последствия простого события – они так проявили себя, что народ сотни, сотни лет в благоговейности шёл, шёл, шёл и идёт сюда. И будет, и будет идти  – духовное движение никакими указами и запретами не остановить, хотя в 1959-ом году и было опубликовано официальное запрещение паломничества к реке Великой; и власти в порыве рвения стали вылавливать паломников, пробирающихся к нему тайными тропами – невмоготу им терпеть инакомыслие, Божеское в людях.
Да дух-то – не машина, как бы убожества ни отрицали его священную силу, как ни пытались марксистки материализовать его, подчинить властям. От поры обретения образа люди и посейчас малыми группами и в одиночку ежегодно идут – сколько же их, душ человеческих, чаяний, устремлений за века пребыло здесь?!
И душа странника-искателя – Арсеньева душа – и без звучания фанфар восторгается грандиозностью эпохального события, происходившего в этом углу земли Вятской, самом обычном, ничем особенным природой края не отмеченном. И его дух здесь же воспаряет, созерцая историю и движения народа по векам и по землям. Он – историк и социолог, что уже даёт ему иное – большее, глубжее – видение и восприятие, нежели иными, простыми ходоками. И он же наполнен духовным служением Пославшему, а не ради себя пришёл.
Варварство последней эпохи разрушением святыни не умаляло восторга Арсения, но даже усилило, ибо и руины часовни, лежащие подобно павшему воину, свидетельствуют о слабости  грубого  вандализма и о силе истинной сути народа.
Почти шесть веков к дереву, к источнику под ним приходили русичи православные и иже с ними3, совершая массовые и свои личные крестные ходы в сотни километров, 
__________
1Мажор, минор –  мажорный, минорный тон (настроение): в музыке мажорными называют определенные ряды звуков, которые могут создавать настроениями бодрее, радостное; минорными, наоборот: называются ряды звуков, которые создают грустное, меланхолическое (хотя и не всегда) настроение у слушателя.
2Мир Ликийских: Мира – город в древней Ликии, восточной провинции Римской империи. В 43-ем году император Клавдий на территории Ликии и Памфилии образовал римскую провинцию. После временной свободы при  Нероне  Ликия навсегда лишилась автономии. Феодосий отделил её от Памфилии; причём столицей региона стала Мира. После 395-го года Ликия была связана с Византийской империей, а с XI--го перешла под власть мусульман. Современное название города  – Демре  (до 2005-го года носил название Кале);  в настоящее время расположен в провинции Анталия в Турции. Слитное написание и произношение сана Николая «епископ Мирликийский» является произвольным, не имеющим смысловой основы.
3Здесь: и другие люди, которые с ними. Фраза “И иже с ними” означает “и те, которые с ними”.

чтобы приобщиться к месту, ставшему для них священным. Люди с болезнями и благоговением  радостно погружаются в купель у родника или – целыми толпами – прямо в реку и славят Николу Великорецкого. Духовно-физическое движение масс родило потребность в народе создать Град и позволило ему воплотить задуманное как проявление его духовной основы и содержания. Подвигая и другие народы в землях вятских на принятие православия и на единое служение и сожительство.
И неважно, что святыни были пришлыми откуда-то – российский народ воспринял их, ассимилировал, сплавил со своими родными богами. Неважно, что Николай Чудотворец прославился особенной ревностью по радикальному искоренению религий, исконных для этносов (язычества1 – в утверждениях христианства), по борьбе с ересью2 и в христианской среде. Ему приписывают разрушение древних греческих храмов, среди которых один из прекрасных храмов Артемиды-Дианы – тоже фанатичный вандализм (но христианский, а потому Церковью и обществом воспринятый праведным, оправданным: что поделаешь: не судят победителей, а надо бы – но кто посмеет триумфа казнить, если он сам лютует?!).
Однако при всём при этом обращались к нему не только христиане, но и язычники, и святитель отзывался своей помощью искавшим её. Епископ Николай у спасаемых им от телесных бед возбуждал раскаяние в грехах и желание исправить свою жизнь; в их среде снискал славу умиротворителя враждующих, защитника невинно осужденных, избавителя от напрасной смерти. Известен молитвами и за моряков и за других путешественников.
При жизни он почитался благодетелем рода человеческого, не перестал таковым и после смерти считаться. В царстве Русском, в империи Российской Николай Чудотворец после Богоматери занимал первое место по количеству храмов, посвящённых ему, и по количеству написанных икон; его имя одно из самых популярных при наречении имени младенцам: Бог забыт –  церковные клирики воспеты (во всех народах и религиях так).
Всё это Арсений знал из истории религий и из услышанного им в пути по северным землям. И это обстоятельство поражало. Мало ли их, в большей или в меньшей степени известных церковных служителей, возведённых соборами в святые, к кому обращаются их ревнители, фанатично хранящие им преданность – хотя свят лишь один Господь!
Сонмы проповедников религиозных культов, по существу заменив для людей Творца, образовали сонмы новоявленных небесных служителей для их потребностей – так это же чистой воды элементы язычества с его идолопоклонством, с которым они, те служители, и боролись!
Греки славили Артемиду, Дионисия, Афину и создавали их образы в камне, храмы в честь них строили и приносили им жертвы. Русь воспевала Рода, Сварога, Перуна, Ярилу-Даждьбога других богов и святых предков своих и создавала их образы в дереве, для них капища сооружала и жертвы им приносила.
Так и греческий священник Николай и другие знаменитые попы – и российские в том числе – прославившись преданностью Церкви, сами превратились в фетиши, тем заменив образы других, древних, родных русскому народу, богов-кумиров. И исполняют теперь их же роль – отныне они проводят мольбы и обращения к Господу. А Творец где?..
Для  людей это положение нормально! Оно их вполне устраивает. Ведь они к Богу-то непосредственно не обращаются, потому что люди не только к Господу обратиться боятся и потому ищут посредников-заступников среди умерших, – нет, они и в земных-то делах  боятся обращаться непосредственно к начальству, к высшим чиновникам, а всё протекции и посредников ищут, лицемерствуют, порождая интриги, идолопоклонство и мздоимство.
Долгонько и на Севере, и в земле ростовской, и в земле муромской сопротивлялось славянское верование нагрянувшему христианству, водой, огнём и кровью приводящему племена-княжества русские к новому поклонению. Потому что вынуждало   
__________
1Язычество (от от церковно-славянского «языцы» – народы, иноземцы) – принятый в христианском богословии и частично в исторической литературе термин, обозначающий все не авраамические религии. В более узком смысле, язычество – политеистические религии. Термин язычество происходит из Нового завета, в котором под ним подразумевались народы или «языки», противополагаемые первохристианским общинам.
2Ересь – у верующих: отклонение от норм господствующей религии, противоречащее церковным догматам.

их отречься от своих богов, от духов предков, участвовавших в жизни родов-племён, поклоняться каким-то греческим и иным инородным мёртвым якобы святым, каким-то угодникам.
А это отрывало и отрывает народ от корней старорусских этнических: родовых и племенных, от традиций-законов предков (аналогично и в других этносах, подвергшихся монотеизму: иудаизму, христианству, исламу). Это внедряло и внедряет чужую для него, чуждую, враждебную культуру, сотворяя в людях маргинальство1 и нигилизм2, русской душе чуждые.
Иаков Мних в 11-ом веке написал «Память и похвала князю русскому Владимиру»:
“Блаженыи же князь Володимиръ, внукъ Олжинъ, крестився самъ, и чада своя и всю землю Рускую крести от конча и до конча, храмы идольскыя и требшца всюу раскопа и посъче, и идолы съкруши, и всю землю Рускую и грады и честными иконами церкви украси, и памяти святыхъ въ церквахъ творяще пьньемъ и молитвами”.
Взмахнул рукой окрещённый князь Владимир, молвил слово своё, и вся русская земля от конца до конца крестное знамение приняла, осветилась и освятилась – вот оно как! Не слабо. Но не указал монах Иаков в пресмыкании пред князьями, что только силой, мечом и огнём, а не словом он и капища рушил, и идолов сокрушал.
И Иларион, первый из русских ставший митрополитом Киевским, Ярославом в сан возведённый, поставленный, воспел князя Владимира в «Слове о Законе и Благодати» –  тогда же:
“Ибо совлекся князь наш, и с ризами ветхого человека сложил тленнее, отряхнул прах неверия и вошел в святую купель, и возродился от Духа и воды, во Христа крестившись, во Христа облекшись. И вышел из купели убеленным, став сыном нетления, сыном Воскресения, имя приняв вечное, именитое в поколениях и поколениях Василий, коим вписан он в Книге Жизни, в вышнем граде, в нетленном Иерусалиме. После того, как это произошло, не оставил он подвига благоверия, не этим только явил сущую в нем к Богу любовь, но подвигнулся дальше, повелев по всей земле своей креститься во Имя Отца и Сына и Святаго Духа и ясно и велегласно во всех городах славить Святую Троицу, и всем стать христианами: малым и великим, рабам и свободным, юным и старым, боярам и простолюдинам, богатым и бедным.
И не было ни одного, противящегося благочестивому его повелению. Да если кто и не любовью, то из страха (перед) повелевшим крестился – ибо благоверие его с властью сопряжено. И в одно время вся земля наша восславила Христа с Отцом и со Святым Духом.
Тогда начал мрак идольский от нас отходить, и заря благоверия явилась. Тогда тьма бесослужения сгинула, и слово евангельское землю нашу осияло. Капища разрушались, а церкви поставлялись, идолы сокрушались, а иконы святых являлись, бесы бежали – Крест города освящал”.
И у него, у получившего от князей русских чин митрополичий – ибо он с их согласия и воли был поставлен – Владимир якобы всю нашу землю направил в новую веру. Но этот сам же и признаётся, что те, кто и не любовью, то из страха перед наказанием и смертью крестился – ибо благоверие Владимирово с жестокой властью было сопряжено.
И всё же не смогла греко-христианская Церковь полностью одолеть старую Русь, но и напротив даже: Русь вынудила её приспособиться к своему духовному менталитету. Русь – не тряпка, чтобы её то в одной бадье полоскать, то в другой: она веру предков, свой дух не позволила истрепать и извергнуть.
Сыну Владимира Борису направленному княжить в ростовской земле, христианство утверждать помогал Добрыня с дружиной, да преуспели только в городе силой принудить славян, принять его, и то внешне, а не в духе. А окрест Ростова и славяне, и меря своих  богов славили, своим духам, в том числе и своим предкам, молились.
__________
1Маргинал – люди и сообщества, находящиеся на периферии социальных групп, поскольку не разделяют их ценности.
2Слово «нигилизм» произошло от латинского nihil – «ничто». Это отрицание общепринятых идеалов, норм, ценностей и фундаментальные понятий, например «знание» или «существование». Приверженцы этой концепции считают, что жизнь сама по себе бессмысленна, а значит, бессмысленно и все остальное.

Глеба, его брата, посаженного на Муроме княжествовать, жители в город не впустили, и пришлось ему терем для себя строить в стороне. Потому что и здесь славянам с муромой чужая, навязываемая им вера, ненужной явилась. И двести лет противились. А в Суздале в
1024-ом году случилось и восстание волхвов древнерусских – вскоре после Владимира.
До сей поры поминает земля русская со всеми на ней племенами и этносами своих богов, и потому-то теперь христианской Церкви родники и деревья Перуновы, Сварожьи и иных старых русских богов приспособлены являться проводниками обращений к Богу. А куда деваться – не присвоить, так народ всё равно идёт. Попы разных приходов между собой даже дерутся за право собственности святилища – за доходное место.
Так же и у других народов, и у других религий. Держится славянство, живёт старая Русь – и будут держаться и жить! Они – от Бога исток русского духа, единства народного, одолевающего «христианских» завоевателей, шедших на Русь из Европы, из Америки; и из Азии – мусульманских захватчиков. И благодаря Руси другие народы сосуществуют не во враждебном соседстве, а в сотрудничестве, а в дружелюбии.
То есть родники, которые современные официальные религии освящают и у которых они совершают свои церковные требы1, древние религии так же освящали. И русские люди, названные византийской церковью язычниками, предки современных православных христиан, черпали из них духовную силу для душ своих нехристианских, – ту же силу, что отныне наполняет «души христианские»…
И вообще, что такое родники и иные этнические фетиши для христианства – атрибут язычества, не более того! Но до сих пор люди верят в чудодейственность чем-то особо выдающихся деревьев – как поведали Арсению архитекторы, приходя на Великую, и люди  современные фанатично обходят сосну, прочными корнями вознёсшуюся над твердью: у них считается, что если проберёшься под нею, то непременно исполнится желаемое…
И христианская церковность приобщила их к своему сонму, ибо во всех человеческих душах они имеют живительную силу, и с этим не поспоришь, ему не попротиворечишь. Ибо, как ни революционизируй любую религию, люди придут к ним и без благословения поповского и станут молиться и плакаться. А потому решение Церкви присовокупить их к официальному монотеизму является лучшим.
Потому ничто не изменилось. Потому народные, этнические традиции сохранились и живут, и не смогла новая религия одолеть старую, родную, что она в сути человеческой генетически живёт. Христианство ассимилировалось с прежней религией, хотя служители стремятся заглушить ростки и голос древней веры. Потому тем православие, католицизм, лютеранство и различаются, что имеют национальные, «языческие», особенности: у кого больше, у кого менее звериные, огнём выжигающие инакомыслие.
И когда в эпоху царя Алексея Романова Русь, побуждаемая внедряющейся в боярство европеизацией страны, раскололась, а вслед за тем раскололась и церковь, и официально-государственной стала религия новообрядческого толка, и опять огнём и кровью народ российский перекрещивался, новообрядческая церковная идеология спокойно переняла от старообрядчества священные для народа знамения.
И образ Николы Великорецкого, почитаемый современной церковностью, был писан  на Руси и найден в эпоху Дмитрия Донского, когда и в помине ещё не было никонианства. Даже не подумав откреститься от него и от других образов, предавая анафеме тех людей православных, кто иначе славит Бога: гноили в ямах и сжигали – так, как гноили и потом  сожгли протопопа Аввакума по воле молодого жестокого царя Фёдора Романова!
И сгнобили боярыню Морозову, арестованную по воле Фёдорова отца, царя Алексея Михайловича, – была лишена имений, сослана в Боровск и помещена в земляную яму, где по царскому ж приказу была уморена голодом. Это на знатных, известных православных гонения – а сколько тех, кто публично был не ведом?
Милостиво христианство, вопящее устами первого митрополита Илариона: “Если ты будешь замечать беззакония, — Господи, кто устоит? Если будешь воздавать каждому  ____________
1Церковные требы – молебны, краткие службы, в которых верующие обращаются с молитвами к своим фетишам.

по делам его, — кто спасется? Ибо у тебя прощение, ибо у тебя милость и многое избавление, и души наши в руке твоей, и дыхание наше в воле твоей!”.
У самих-то нет в душах прощения. Сами-то греховны! Не им ли Иешуа га Машеах – Иисус Христос – не им ли сказал: “Кто из вас безгрешен – брось камень”.
Так почему Сергий Радонежский, совершавший обряды древлеправославно, то есть по 
старообрядческому церковному обычаю, извращённо называемому раскольническим, как и иные древние служители по старорусскому обряду, поминаются новообрядчеством как возведённые в ранг святых и глубоко почитаются обновлённой церковью в отличие от Аввакума, протопопа старой же веры и ревнителя христианского духа. Почему же Сергий упоминается, но не славится казнённый за ту же веру Аввакум?.. Лицемерие церковное. Лицемерие пред лицем Божьим!
Оттого вопрос: кто в сии поры из новоцерковников русских чтит и вообще поминает Никона, патриарха, имевшего полный официальный титул «Божиею милостию великий господин и государь, архиепископ царствующаго града Москвы и всеа великия и малыя и белыя России и всеа северныя страны и помориа и многих государств Патриарх»?..
Но народ, не глядя на склоки церковные, а идёт к источникам силы духовной – к ним идёт в сопровождении ли староверских и нововерских попов, или вовсе без них.
А коль народ шёл и идёт к знамениям, к родникам дохристианским, значит, истина не в церковных учениях и не в склоках меж- и внутриконфессиальных, а в иной сути – в той самой религиозной душе народа, в том его духе от Бога, что держит народ в целостности!
Значит, родник у реки Великой имел и будет иметь для народа реальное мистико-религиозное значение. Шли к нему сюда люди, и идут, и будут идти ещё многие века, какие бы идейные ветра ни носились над ним. Люди ищут, и будут искать утешения в освящённых местах, черпают и будут черпать силы духовные из родников земли своей, из деревьев, из камней. Каждый паломник, страдалец, окунаясь в воды, прижимаясь к камню, к древу, ждёт перерождения своего тела и своей судьбы.
И храмовый комплекс, поставленный над рекою во имя поклонения давно умершему  епископу восточной провинции Римской империи, как некогда ставились кумирни Русью для поклонения ушедшим предкам своим, звал люд православный и будет звать надеждою и верою. И не опустеет тропа народная сюда из любого далека, будь религия на Руси хоть христианско-православной или будет коммунистическо-безбожной. А значит, очередной вандализм очередной эпохи, несмотря на разрушение им храмов в Граде Великорецком, на превращение красивой часовни-ротонды в руины, не в силах уничтожить дух народа российского, сущий здесь и везде, где народ пребывает и творит.
А что интересно, так это то, что коммунистической идеологии не менее необходимо поклонение масс! Она тоже создаёт кумиров из умерших своих служителей и кумирни для них. Так же, как и фашистская и прочая тираническая идеология…
Страннику вспомнился лебединский баян Пантелей Иванович, повествовавший ему народную летопись о событии явления образа на этом месте. На месте, которое Пантелей Иванович и не видел, ибо не довелось ему здесь побывать, а его слушатель посетил спустя всего лишь  несколько  дней  после  проникновенного повествования на покосе.
Грудь Арсения наполнилась теплым чувством благодарности старому наставнику, дух и культуру народа чтившему и направившему своего гостя на реку Великую. Тепло души пролилось к тем, кого полюбил. Пожелалось поделиться с ними живыми впечатлениями и радостью от полученного из его общения с историческим, наполненном духовным местом обретения образа: с Пантелеем Ивановичем, с добрейшей милой Марфой Никитичной, с любимой Настенькой…


Размышления странника Арсения, более часа сидевшего на каменных останках старой часовни, прервались мелодичными звуками гитары и пением молодой пары, донёсшимися от костра, одиноко горевшего между дорогой и его бивуаком:
                В вятских лесах, где в сосне православному               
                Божий святитель явил вдруг свой лик,
  Выбился к свету священный родник
                Над родником пролетели столетия,
                Но православные каждый их год
                Свершают к источнику свой крестный ход
                За родником – разрушенный храм  и кладбище старое.               
                Древняя Русь этот край нам в знаменье оставила...
                Если ты в горе иль если ты болен,
                Если не можешь развеять тоску,
                Встань же скорей и иди к роднику.
                У родника можешь тихо поплакать,               
                Божьей водой поплескав на глаза, –
                Пусть освятится водою слеза.
                Если давно ты прикован к постели,
                Не можешь подняться, как ветхий старик,
                Пусть тебе снится целебный родник.
                За родником – разрушенный Град и кладбище старое.               
                Древняя Русь этот край на века нам в знаменье оставила.1
Созвучие текста песни с его мыслями побудило Арсения встать и подойти к поющим. Они сидели у огня на брёвнах подле небольшой палатки – мужчина и женщина лет двадцати двух. На безымянных пальцах обоих свежо поблескивали обручальные кольца.
— Добрый вечер, — приветствовал Арсений пару. — Простите мне, пожалуйста, что ваше счастливое уединение нарушаю – ваша песня прозвучала в таком унисоне с моими мыслями, что я позволил себе подойти поблагодарить вас за её содержание и за красоту вашего пения.
— Здравствуйте, — ответил мужчина; жена его приветствовала лёгким наклоном головы. — Погрейтесь у нашего костра. Вы долго сидели на камнях – мы заметили.
— Благодарю вас, — принял приглашение Арсений и устроился напротив супругов. — Я тоже собирался устроить очаг. Но погреюсь, пожалуй, у вашего – теплее будет.
— Вы о тепле нашего костра? — спросил мужчина.
— О нём тоже. Но, если вы заметили, в кругу людей с общими для них интересами телу теплее, чем в людей кругу, не объединённых общим. Я – Арсений.
— Виктор. Моя жена, Марина. Мы здесь в Великорецком группой. Только старшие в домах поселились, а мы, по молодости, сюда на Великую с палаткой пришли.
— Вы храмами занимаетесь? В таком случае ваших старших коллег я видел, они мне кое-что рассказали о комплексе и об этом месте.
— А вы кто?
— Путник прохожий, пришёл сюда с юга. Когда был на севере области, мне там поведали о явлении образа Николая-чудотворца, о событиях, с ним связанных, о крестных ходах. Вот и пришёл сюда посмотреть и приобщиться к нашей духовной истории.
—  Странный вы путник, Арсений, — удивился Виктор. — Вы, что же, просто так, без определённых дел по земле ходите?
— Без цели никто не ходит, но не каждая всем видна – социальная она или личная. И я вот хожу со своей. Пока получается, а что дальше будет – то и увидим.
— А кто вы по профессии?
— У меня их несколько, а интересов ещё больше. Вас определённая интересует или моя помощь в чём-то нужна?
— Да вроде нет пока. Просто интересно.
— Если нужна будет моя помощь – скажете, пока я здесь, хорошо? А сейчас давайте о чём-нибудь более существенном поговорим. Скажите, песня, что вы спели – она ваша?
— Нет, эту элегию наш коллега из другого проектного института написал – на тему того, как крестьянин Агалаков нашёл икону в ветках сосны на этом берегу реки, и на тему шансона иеромонаха Романа о роднике. Слышали о таком?
— Нет, не слышал. Он поэт?
— И поэт, и свои песни сам поёт. А к этой элегии мы с Мариной другую мелодию подобрали. Возле костров у нас песни легко сочиняются, а в городе теснота: нет мыслям и чувствам там простора. Хотите, ещё споём?
С Арсением говорил только Виктор; Марина, прижимаясь к его плечу, смотрела на  собеседника молча. Услышав с удовольствием принятое Арсением предложение мужа ещё спеть, она негромко сказала ему что-то. Виктор усмехнулся и пояснил своему гостю:
— Марина говорит, что петь не будет, а лучше приготовит ужин. Пожалуйста, с нами разделите его.
— Ну что ж, согласен, благодарю. Тогда завтрак – за мною.
— Договорились. Только мы рано встаём – у нас много работы.
— И я рано встаю, и у меня дел тоже много, — успокоил хозяина Арсений. — Что,  может, не будем терять время, и вы введёте меня в песенно-этнографический репертуар, что у вас сложился? За это вы во мне получаете благодарного слушателя.
Виктор, прежде чем взяться за гитару, вскрыл поданную супругой банку с рисовой кашей. Подёргал для пробы струны, сыграл для настроя вступительный перебор и стал петь. А Марина вынула из рюкзака новый котелок, выложила в него содержимое банки, повесила над костром и с чайником пошла к роднику; муж, не прерывая пения, смотрел ей вслед и на неё всё время, пока она ходила…
Вернувшись в подступавшей светлой ночи к палатке Арсений прикрыл заготовленные дрова от утренней сырости, спустился к реке и окунулся в воды, разбавленные потоком родника, вносящего в неё свою освящённость. Взбодрённый прохладной водой, смывшей усталость и пыль дороги, Арсений подумал, что уже можно и следует написать письмо Настеньке и её деду-бабушке, но решил сделать это утром – после того, как молодые знакомые уйдут в село работать. А пока светло, необходимо записать прошедший день и размышления, навеянные в него Градом Великорецким, мысли о роли религиозности в истории русичей, родившиеся подле часовни и родника – у материального выражения их богобоязненности, если она в них имеется, и их благочестивости, если таковая пребывает.

На рассвете – до пяти часов ещё, – пока вятское солнышко над соснами в пойме ещё не показалось, Арсений поднялся и вышел из палатки встретить его восхождение. Это дело него оказалось интересным и важным событием – во всех новых местах в пути встречать явление Светила, отмечающее красоту небес и окрестных земель, означающее рождение дня и начало трудов нового дня.
В намерении набрать к завтраку грибов вошёл в сосновый бор, отделяющий пойму от горы. Тихая надежда оправдалась – неподалеку удалось найти ароматные шампиньончики да полтора десятка сыроежек, подберёзовики. Для завтрака на троих вполне достаточно.
Накрошил сбор в котелок, подвешенный над дровами, сотворил огонь, путников друга священного. Пока грибы в таганке тушились, промыл рис, засыпал им лесное жаркое и, добавив специй, оставил варево доходить до кондиции самостоятельно. Сам же спустился к реке и вновь забарахтался в прохладной воде, испытывая забытое в городе удовольствие утреннего купания. Потом с чайником отправился к роднику, к источнику чистой воды и живительности. Супруги ещё не проснулись.
Тишина над рекой, никем не нарушаемая, усиливала уединённость и помогала войти в русло вчерашнего предвечернего состояния, проложенного мыслями о содержании и смысле религиозности человечества. Но, стоя над родником, странствующий историк уже не размышлял, не анализировал духовность людей, как вчера, и не впадал в экстаз оттого, что находится в обетованном месте.
Ему, ощущающему свою несомненную веру Богу и прохождение через него великих сил, необходимо было иное – прочувствовать духовную силу всего народа, чтобы данная и ему духовная особенность вписалась органичной субстанцией в национальную. И оттого исчезла бы обособленность его менталитета от ментальности народа не только северной Руси – ведь он генетически и ментально относит себя в большей степени к русичам, – но и страны. Уникальность способностей и своеобразие мировосприятия делают его неприятно отличным от других с их восприятием, с массовым отношением к миру. К Мирозданию. Неприятно для них и огорчительно для него.
Это хорошо для «пророков» и «спасителей» мира, расплодившихся в последнее время во множестве подобно поганкам в сыром месте – народившихся и распространившихся вследствие деградации государственной идеологии, уступившей в сознании народа место интеллектуальным и ложномистическим течениям и идеям, вплоть до пошло-абсурдных и до бессмысленности бредовых. Но это же плохо для него, стремившегося не использовать врождённую особенность для самовозвеличения, а направить на служение людям. И Богу. Богу прежде всего – через людей в том числе.
Разлад его отношения к миру с общественным отношением стал несносен. В глубине своей – в том числе по крови и менталитету во многом русским, – он не мог понять и близких, и дальних, и вообще соплеменников; не понимал, почему, в чём разница между ним и другими, с кровно родственными. Несоответствие им угнетало и обречённостью на его  непонимание, на его изоляцию, на остракизм1.
В приходе на реку Великую он увидел волю Провидения, давшего ему шанс и путь к проникновению в суть родного народа и тех народов и племён, в среде которых уже жил и в среде которых ещё предстоит обитать, чтобы понять их, принять и не выделяться.
Для того сейчас, стоя над родником, в покойной тишине мира пытался почувствовать, прочувствовать душу и дух народные, воспринимая движение тех сотен тысяч людей, что прошли здесь за шесть веков и раньше; пытался понять, для чего шло сюда множество людей – сам-то он не пошёл бы для обретения выгоды для себя, и не ради неё он здесь.
Для того и пропускал через своё сознание принесённые ими сонмы мыслей и чувств, которыми они заполняли сакральное место, и спрашивал, почему люди ищут утешения в местах освящённых, как и почему черпают силы духовные из родников земли своей? Ему самому в этом не было нужды, потому что никогда не обращался к посредникам – всегда только с Творцом общение: Господу молитвы, послушание и служение.
Но понимание истины духовной на глубоком уровне не происходило. Что-то его в нём же абстрагировало от масс, отгораживало: недоставало в нём для слияния с ним чего-то существенного, элемента, что соединил бы, сплавил бы его духовное с общим духом Руси, потому что без сплава невозможно воспринять силу народа и его ментальность. А потому невозможно глубоко понять, почему люди идут для сопричастия с тем местом обретения, что освящён их же духом – духом, что наполняет каждого человека при его сотворении.
Без понимания можно только абстрактно «философствовать», предполагая нелепые гипотезы и сотворяя из них необоснованные теории.
Когда пытался общаться на эту тему с коллегами, со спутниками, даже с водителями, его подвозившими, они не понимали, чего требуется странному собеседнику. Они живут просто и тем, что имеется в них: духовное или бездуховное – у кого что оно; принимают мир через эту призму, и всё тут. Живут так же, как живётся любому человеку в среде его народа – не задумываясь, а воспринимая как данность мир и народ, и отношения его, и его потребности, и поступки. Оттого их доводили до озадаченности его расспросы, разговоры, несуразные в их понимании.
Даже лебединские Пантелей Иванович и особенно Домна Михайловна несколько раз  высказали недоумение его поиском ответов на эти вопросы и самими вопросами. Даже и они. Поучали его, сводя к упрощённости мировосприятие, несмотря на его целительную работу, что делал для них, и на исповедный разговор, когда он предельно просто и для них допустимо откровенно старался раскрыть своё движение, свои искания и Знания о Боге. Не приняли, сочтя возможным поучать, а свои беды и проблемы не способные разрешать.
Не приблизился он к тому, чтобы понимали его хотя бы эти духовно возвышенные и  ____________
1Остракизм (от слова остракос – черепок) в Древней Греции – изгнание опасных для государства граждан, решавшееся путём голосования черепками.

образованные собеседники. Решили, что они-то поняли странника, а он себя не понимает – а поняли они лишь, что он как князь сумел одолеть их болезни, как князь разбирается в богословии. И тем и удовлетворились… Значит, и они живут только внешним миром, не погружая себя в суть и в глубины творения и Законов и вообще не задумываясь о них: “Да для чего тебе это?”, — спрашивал мудрый учитель.
В ожидании приезда Настиных родителей он поведал ей с дедом, что был и в детско-отроческом возрасте непонимаемо-отвергаемым сверстниками и взрослыми; и что потом овладел интересами, силой и слабостями людей и стал управлять ими… Но и в той беседе им обоим не удалось проникнуть в его суть, словно он чужд для них, из иного мира.
Правда, не раскрыл им – намеренно не стал раскрывать, чтобы не пугать Настю и деда её не огорчать, – что ему принудилось и далось совершить до жестокости трудный путь познания интеллектуальности людей, по происхождению и по существу гоминидов1. Что без того проникновения в них он остался бы не понимающим человечью природу. А им-то для чего себя насиловать, для чего искать в себе несоответствие Божьим наставлениям?
Даже интеллигенция не порадовала его в духовном поиске. Или, если вернее сказать: интеллигенция – в особенности. Потому что кроме обще абстрактных рассуждений о душе произведений и картин никакого представления о духовной составляющей человека у неё нет. Не способная и пропитанием самостоятельно обеспечиться, но гнушающаяся притом плебеев, одевающих и питающих её, интеллигенция конечно же далека от основ Природы и народа, из которых черпала бы духовность своего развития. Хотя бы из них, поскольку в своём нигилизме она докатилась до отрицания Бога-Творца. Нет, ей это не только не нужно, но и чуждо: народ есть тупая масса, а они – каста.
Она, интеллигенция, выставляющая себя высоконравственной социальной группой, в действительности в своём отвержении Бога и Его Закона слаба, аморфна, нигилистична и маргинальна – и всё это в ней образовалось прежде, чем у других слоёв населения.
Сейчас с этой его позицией отношения к интеллигентам согласился бы Виталий – он о них высказывается однозначно: “Проще и доступнее взаимопонимание с птеродактилями, ибо даже диалоги о простых понятиях и категориях загоняют их в тупики невосприятия”.
Потому теперь, исходя из своей начинки, из своего служения, ему нужно самому и без чьего-либо соучастия духом воспринять людей в отдельности и весь народ в целом: как в юности и молодости, он вновь не чувствовал себя единым с ними – чужак в родной, вроде, стае, лишь физически с нею совмещённый и так ею и принимаемый. Необходимо понять, что в них живёт и ведёт их – тем более, когда оно суммируется в массах и становится либо творящей, либо озверело разрушающей силой.
Сакральное место явления образа людям, влекущее к себе православную Русь, стало Арсеньевой Академией. Опираясь на источник святой воды и природу, окружающую его, на останки часовни и убитой сосны, на переданную ему информацию об обретении и о последовавших событиях, скиталец по землям и по духовности земной, человечьей, и по неземной принялся складывать социально-исторический процесс в прчинно-следственный детерминистский алгоритм2.
Если не считать волхвов и паломников, ведомых сюда религиозными исканиями, все люди приходят с однотипными потребностями и мечтами, хотя начинают и завершают по-разному пути свои. Кто-то из них осознавал, для чего пошёл вдаль за десятки и за сотни вёрст-километров; кто-то пошёл, объятый сомнениями и смутой; кого-то силой привели.
Но все искатели несли в себе и нечто большее, чем выявленные или не выявленные ими желания, устремления, идеи! Это и есть основа, есть то общее, что объединяет всех шедших сюда людей разных исторических эпох при их разнице в сословиях, в возрастах, в
___________
1Гомини;ды (лат. Hominidae) – семейство  приматов, включающее людей, шимпанзе, орангутангов, горилл; вместе с гиббоновыми   (Hylobatidae – малые гоминиды). образует надсемейство гоминоидов (гиббоновые в составе семейства гоминиды как подсемейство).
2Детерминизм (от лат. determinare – ограничивать, очерчивать, определять границы, определять) – взаимосвязь и взаимная определённость всех явлений и процессов; доктрина и учение о причинности и взаимосвязи.
Алгоритм – совокупность последовательных шагов, схема действий, приводящих к желаемому результату.

полах, в национальностях, в потребностях. Что это, чем оно является?..
Для многих приходивших сюда искателей в результате их подвига через сопричастие с местом обретения образа мечты и желания воплотились в живое. А многие и не обрели ничего ценного в их понимании. Однако все, кто получил и кто не получил материальное удовлетворение меркантильных нужд, исцеление телесное, детей желанных, все уносили с собой другую радость – хотя бы временную, порой иллюзорную уверенность в больших своих силах, в себе, в чистоте помыслов. Это важное для них личное обретение. Иначе не могло и быть, иначе их трудный путь, который им приходилось и приходится одолевать, был бы напрасным и не ходили бы сюда во множестве!
Вот и эти двое, молодые влюблённые, за чем-то прибыли сюда: за соприкосновением, за сопричастностью? Или у них меркантильный интерес: прибыли, увлечённые старшими коллегами для получения побочного дохода в семейный бюджет?.. Во всяком случае они принесли вклад творческих сил в восстановление очага духовного и памятника истории и культуры Вятской Руси; а каковой будет их материальная награда, архитекторы ещё плохо себе представляют. Потому что и их руководители не знают достоверно, будет ли оплачен труд по составлению проекта реконструкции Града Великорецкого. Прикосновение сейчас для них значительней, что они и выражают песнями, рождающимися в них у костра под сенью старых сосен, под журчание древнего родника.
И притом они, эти творцы прекрасного, являются всего лишь частичкой народа.
Но и Андрей Рублёв был частичкой народа, и грек Феофан стал малейшей частичкой его. Однако какие великие роли они исполнили делами!.. Как и все другие, известные и  неизвестные, что пришли сюда и вложили свой труд, свои доходы в создание часовни и храмов над Великой, в строительство домов и школ по всей земле русской, в обучение детей, в научные и культурные творения, в другие деяния, образующие жизнь страны, – каждый из них был малейшей частичкой, оставившей после себя след в истории России, своего края или хотя бы селения. С тем же мусульмане совершают хадж в Мекку к Каабе1.
Арсений подумал, что для плодотворного конструктивного слияния с духом народа ему не достаёт погружения в духовное содержание Руси – ведь во все предшествовавшие годы он обитал в южных регионах смешанных культур. Или что – и это также вероятно – ему для восприятия необходимо всцело влиться в массовое действие, в чём проявляются общность намерений, единство порыва, и совместное творчество.
Проявляются даже если и не все участники действия осознают и понимают смысл и задачи его, даже если кем-то небрежно исполняется творимое и произносится пошлость (но здесь пошлость проявляет себя ограниченно, потому что в душе даже опрощённого скудоумного участника живёт тот же вечный огонь, пробивается тот священный родник, что движут народами).
Может быть, тогда, в массе творцов-создателей у него и родится знание и восприятие духовности, и появится восприятие душевно-телесного тепла, о котором с Виктором у его костра говорил?..

Опустившись к источнику с ощущением недовольства собой, искатель медленными глотками стал пить, ладонями набирая, его чистую воду – все встреченные им говорили,
что её можно хранить долгое время. Пил, впитывая в себя каждый глоток, и долго смотрел на бесконечное движение. Потом поклонился ему, роднику, непознанному им, наполнил чайник и возвратился к очагу. Снял с огня котелок с пахнущим грибами лесным пловом, на его место подвесил чайник и пошёл к палатке архитекторов.
— Я понимаю, как хорошо вам спится, но вас ждут великие дела, уважаемые зодчие, — сообщил он паре, остановившись в нескольких метрах от её полотняного терема.
____________
1Хадж – паломничество к святым местам, является пятым столпом Ислама. Мекка, официально Благородная Мекка (араб.  – Маккату-ль-Мукаррама) – город на западе Саудовской Аравии, расположенный в  80 км от Красного моря.  Кааба (араб. – Аль-Ка'бату-ль-Мушаррафа; «Досточтимая Кааба») – мусульманская святыня в виде кубической (11.03х12,86х13.01) постройки во внутреннем дворе мечети аль=Харам («Заповедная мечеть») в Мекке. Кааба  была построена в доисламский период и была местом паломничества народа набатеев со своей этнической религией, которые посещали святыню раз в год.

Стенки жилища заколыхались, и сонный голос Виктора укорил:
— Да рано ещё, нам можно ещё поспать.
— Увы, увы, уже седьмой час, а мне ещё кормить вас надо, — возразил Арсений. — И рассветную красоту проспите. Пробудитесь: и приобщитесь к чудесам Вятки, и освятитесь сиянием утра Божьего.
Виктор выбрался из палатки в плавках и футболке; спортивное трико и полотенце вытащил следом за собой. Арсений не стал дожидаться появления Марины:
— Приводите себя в соответствующее состояние, и – прошу к столу. Только у меня проблема с индивидуальной посудой, так вы уж не обессудьте и захватите чашки-ложки. А я тем временем скатерть расстелю.
Молодые супруги подошли к Арсеньеву привалу минут через десять.
— И как? Красиво? — спросил их Арсений, охватив пойму рукой.
— Да, красиво, — согласился Виктор. — В туманной дымке, подсвеченной утренними
лучами, всё видится по-другому: и река, и округа, и сосны. А на закате в оранжевых лучах солнца сосны были такими, будто действительно свечами освещены.
— Нам остаётся только поблагодарить вас за то, что подняли нас в этот час, — сказала его жена.
— Сосны стоят здесь века – сколько же людей видело красоту, которую мы сейчас с вами наблюдаем! — отметил для молодых людей Арсений, чтобы продолжить общение с в канве вечернего общения. — предвечернее освещение сосен действительно – “аки свечи горящи и невидимы”. Наверное, поселянин Семён Агалаков это видел, когда ему открылся образ святителя Николая. Так что и через сотню лет сюда будут приходить наши потомки и видеть всё ту же красоту, если с землёй этой и с соснами ничего худого не случится.
— Наши потомки, совсем иными будут, — отметил Виктор, не то возразив, не то для себя констатировав.
— Да, другими. Но и мы другие – не такие, как прадеды наши. А прадеды во взглядах и нравах, в одежде и в религиозности отличались от прапрадедов, что пришли осваивать лесной край охотников и превращать его в земледельческий.
— А какими они будут – потомки наши? — спросила у мужа Марина.
— Они будут техническими, всё для них в нашем мире с их техногенностью будет еле ползущим казаться – как нам кажется мир наших предков.
— Но и мы с нашими самолётами и ракетами в космосе почему-то приходим сюда, — возразил пессимизму Виктора Арсений. — Это-то и у них сохранится и будет их вести к реке  Великой, к Граду Великорецкому, который вы восстановите, несмотря на техничное их сопровождение. А здесь не имеет никакого значения, кто из какой эпохи – здесь души раскрываются и все скорости уравниваются… Однако час трудов настаёт: прошу к столу. Или, лучше сказать, к достархану, как говорят в некоторых местах. Мы ведь кроме всего прочего должны ещё и есть, как и наши предки и как наши потомки будут делать со всей их техногенностью.
Пока гости устраивались, Арсений разложил в чашки плов и положил на скатерть несколько сухарей – почти весь свой хлебопродуктовый запас, в последнее время почти не пополнявшийся из-за отсутствия хлеба в магазинах – следствие начавшейся в СССР новой эпохи экономической разрухи.
— Пища моя проста, но, надеюсь, дары природы у реки Великой придутся по вкусу.
— Аромат замечательный, не то, что от нашей консервированной каши, — возразил ему Виктор. — Когда вы успели собрать грибы? Вчера?
— Сегодня собрал; их много здесь.
— Умеете вы встретить и угостить.
— У меня в пути редко бывают сотрапезники – разве что лисы и мыши, — кивком поблагодарив Виктора за доброе слово о его гостеприимстве, сказал Арсений. — Пусть же для всех путников всегда будут и разостланная на их пути скатерть, и хлеб на ней. И да будет Господь за столом и разделит хлеб свой на всех, и даст воды своей всем вволю.
Перекрестившись, Арсений сел напротив архитекторов, поблизости от костра, чтобы следить за чайником. Молодые супруги, начавшие есть, с интересом посмотрели на него.
 — Вы что так смотрите на меня? — сам с удивлением в голосе спросил он гостей. — Ешьте, а то остынет быстро.
— Вы священник? — вопросом на вопрос ответил Виктор, прожёвывая рис с грибами.
— Почему вы так решили?
— Говорите как священник и пальцы так же складываете.
— Нет, я не священник и вряд ли когда-либо им стану – слишком уж не соответствую этому высокому сану.
— Чем не соответствуете?
— Уважаемые гости, прощением вашему любопытству, я думаю, послужит молодость
ваша, которая всех побуждает к поискам ответов на возникающие непонятности, — чуть насмешливо улыбаясь, уклонился от ответа Арсений.
— Вы действительно странный путник, Арсений, — отреагировал Виктор на его уход от объяснения.
— Странный? Вполне возможно. Но и вы тоже странные – вот хотя бы и для жителей села Великорецкого. Даже для него.
— Почему? Почему даже для него? — одновременно удивились супруги.
— Потому что жителям села непонятно то, чем вы здесь занимаетесь. Пока я шёл по его улице, встретил нескольких местных. Они мне мало поведали о храмах, о селе и об этом месте, но посоветовали обратиться к вашим коллегам, потому что, по их словам “архитекторы всё знают”. А собственное отношение к храмам у них безразличное – их и то удивляет, что кому-то есть до них дело и кто-то в трудное время об их восстановлении может думать.
— Несмотря на то, что благодаря Граду Великорецкому разрослось село? — спросила Марина, не вступавшая с жителями села во взаимоотношениями за ненадобностью для неё прагматичной и инженерской – они с Виктором внутри храмов занимались промерами, а всеми иными вопросами ведают руководители.
— Да, несмотря на это. Благодарность человеческая ограничена. И память коротка, так что познания селян не распространяются глубже тридцати- или пятидесятилетнего периода местной истории. А памятники больше привлекают тех, кто живёт вдали от них, нежели местных. Аборигены при возможности используют их для своих корыстных целей – продают паломникам и туристам продукты, поделки-сувениры, предоставляют кров. Так всегда и везде. Потому вы и есть странные. Странные горожане.
— Очарованные странники, — подправил Виктор.
— По Лескову? — уточнился Арсений.
— Да, так лучше звучит – романтичнее.
— Для вас. Но не знаю – Лескова не читал, в спектакле однажды видел его героя, но не понял глубины – театр не поспособствовал проникновению в него. Не понял и почему Лесков назвал его очарованным странником, — не стал спорить Арсений.
— Потому что его герой с самого детства предназначен для монастыря и постоянно помнит об этом. Однако он не может преодолеть чар мирской жизни и расстаться с нею, — обстоятельно пояснила собеседнику Марина. — Эта повесть Лескова – для меня самое любимое литературное произведение из прозы прошлого века: и язык изумительный, и образ главного героя влюбляет в себя. Иван Северьяныч Флягин – человек особенный и исключительный, странной и необычной судьбы. Его драматические приключения, жизнь его порой представляются сплошной экзотикой.
— Ваше хорошее знание героя Лескова весьма замечательно, — похвалил её Арсений.
— Я даже реферат на эту тему писала.
— Ну а я уже признался, что приземлённо слаб в познании лесковского героя Флягина и его жизни. Возможно, восприятию его помешали цыгане – они целым табором пришли на премьеру, заняли два первых ряда в партере и бурно реагировали, отвлекая внимание от сцены: как-никак ведущими героями являются цыгане и их девушка... Однако уже вода в чайнике вскипела. Сейчас я вас напою таким чаем, что спать вам долго не захочется.
— Чифиром? — проявил Виктор свою эрудицию в употреблении чая.
— Нет, чифир вы пить не сможете. Да и не полезен он летом – для сердца тяжёл. Я вас напою купеческим чаем по образцу моих наставников в этом деле.
Арсений высыпал в чайник приготовленную порцию заварки, затем, снимая его с огня и вновь приближая чайник к нему, стал делать вытяжку кофеина из чая, одновременно попытавшись объяснять свои слова:
— Ну а что же до странности, то я не очарованность имел в виду, а говорил просто о непонимании людьми друг друга. Не более того. Без лирики и романтики… Ну вот, и чай созрел. Давайте бокалы – продолжим утоление телесных томлений. — Налив каждому половину бокала приготовленной жидкости, Арсений подал чай гостям.
— А почему полкружки? — спросил Виктор.
— Во-первых, чтобы вы не подумали, что я вас тороплю – долить всегда можно. А кроме того его надо пить как кофе – горячим и маленькими порциями, не спеша.
Сделав первый глоток чая, Марина поморщилась:
— Какой крутой этот купеческий чай. Его в самом деле можно пить?
— Можно. А вам даже полезно при вашей работе и… при недосыпании, — ответил Арсений и снова порекомендовал: — Пейте небольшими глотками. Сладости – по вкусу.
Виктор навязчиво вернул разговор к интересующей теме, обнаруживая стремление утвердить точки над «i» 1:
— А я о странности вашей говорил потому, что люди обычно не ходят просто так, без определённой цели, если они не туристы. У каждого идущего имеется своё задание, своя определённая цель.
— Кем? — спросил Арсений, вглядываясь в собеседника – молодого бюрократа.
— Что — “кем”?
— Кем дано задание? Кем или чем определена цель?
— Как кем? Обществом, руководителями. Вот мы работаем по давно составленному и согласованному на всех уровнях плану. То есть делаем необходимую обществу работу. А значит, у нас есть своё задание и определённая цель.
— Я вам говорил, что и у меня, как у всех, есть цель. И у туристов определённая цель – отдых. Он полезен в том числе для общества и государства, потому что отдохнувший человек лучше работает. Кроме того в их цель включается познание страны, как элемент патриотизма. Может, моё движение тоже тонким ручейком вольётся в общую реку и даст ей толику своей воды. Как думаете?
— И куда вы идёте? Кому и какую свою воду несёте?
— Иду туда, откуда иду. Там ждут меня, и там я очень нужен. А водичка во мне та же, что и в других людях – в вас, к примеру.
Арсению приятно было знать, что его теперь кто-то ждёт. Не абстрактные общества и не в абстрактном месте, а в конкретных маленьких Лебедях ждут люди, огорчившиеся его внезапным уходом и проводившие его в далёкую дорогу. В дорогу домой, где и встретят его. Он почувствовал, что уже несколько дней, как его покинуло одиночество, лишавшее радости во всех делах, какими бы они ни были. И какую бы оценку коллеги и руководство в университете им по его возвращении из странствия ни дадут. Тем более это его не имеет отношения к нелепым задиристым вопросам реконструктора храмов – говорить с ним об  этом не было даже познавательного смысла, потому он ответил без разъяснений. И сам спросил у Виктора:
— Но почему вы позволяете себе задавать мне такие вопросы?
Однако странный ответ странника архитектора Виктора не удовлетворил – он его и не понял, и не принял; а встречный вопрос и взъерошил его задорность и требовал ясности:
__________
1Поговорка, родившаяся не у нас, а в странах с иной азбукой «и». Во Франции поставить точку над «i» означает полностью завершить дело, высказаться без обиняков, не оставив ничего не договоренного.

— Ну, вот мы с Мариной пойдём заниматься работой, которую будет видно. А вы что будете делать? Вчера вы сказали, что у вас на сегодня много дел – какие это дела?
— Аналогичные: вы пойдёте к порушенным храмам, а я – к разрушенной часовне.
— Вы что, собираетесь разбирать глыбы? В одиночку?
— В некотором роде – да. Буду разбирать глыбы. Но не кирпичные, а духовные глыбы события этого места явления и обретения.
— Хм… хм… хм. И каким же это образом?
— Таким же, как и вы.
— То есть как?
— Вы же не будете разбирать разрушенное и восстанавливать стены и крыши, вы их лишь обследуете.
— И что? У нас объект, на котором многое сохранилось, есть фотографии и рисунки храмов и подворья, есть план, есть, в конце концов, люди, видевшие Град до разрушения и сохранившие иконы и иную утварь из него. А что у вас?.. Какие глыбы? Вы что, видите их?  Какие формы они образовывали? И что вообще… Не знаю даже, что вообще хотите там увидеть и воссоздать.
— А вы что воссоздаёте? Здания и сооружения или нечто иное?
— Мы воссоздаём церкви.
— Ваше заявление значительно – такое мог бы сказать только Господь. Вы, говоря о воссоздании церквей, знаете ли, что такое Церковь? Может, вы полагаете, что Церковь – это храм, в котором люди молятся Богу?
— А что же ещё? Вы что-то другое о церкви знаете?
— Где двое встретятся во имя Моё, там Я среди них1. Это Господь людям сказал. А где Господь, там и есть Церковь. Люди идут в Церковные храмы не для поклонения им, а в место, где могут встретиться с другими и тем самым усилить свою духовность, дать ей разгореться. Как мы вчера у костра говорили об общности и тепле… Они это делают чаще всего неосознанно, но оттого эффект не уменьшается, а наоборот. Так что вы воссоздаёте не церкви, а места, где собирается духовность. Вам это следует понять прежде чем станете строить. И если вы не сумеете осознать, а будете делать свою работу только по схемам, храмы станут холодными, и люди не смогут в них раскрываться.
— Мы не священники, мы архитекторы, строители. И без схем мы ничего не сможем сделать. А духовное оформление – это дело других.
— Скажите, как вы сочиняете мелодии песен – они ведь у вас духовного содержания?
— А они у нас сами появляются. Мы даже особо и не задумываемся. Да и тексты-то у наших песен о природе, которую мы видим, а не о душах и мистике.
— Вы просто ещё не осознаёте, что из вас вытекает. Дай Бог вам способность понять когда-нибудь, осознать, увидеть и внешнее содержание ваших творений, и внутреннее.
Марине, долго молча слушавшей диалог, претила непонятность Арсения и его речей; ей, как и её мужу, нужна определённость. Неясность в чём-либо раздражала больше, чем Виктора: она по-женски ощущала в ней угрозу для себя, для благополучия её семьи. А в сложности ответов случайного соседа по ночлегу на простые и конкретные вопросы мужа молодая женщина воспринимала враждебное воздействие на неё и на мужа. И чтобы его разрушить, резко прозвучавшим голосом решительно потребовала:
— Вы объясните, наконец, как вы собираетесь искать то, что не существует, то, что не материально, а абстрактно, то, что не оставляет следов?
— Как это не существует?.. Как это – нематериально?.. — удивился Арсений вопросу, а более – тону, каким он был проговорён молодой, едва вступившей в самостоятельную жизнь, женщиной.
Стервозность Марины, вдруг проявившаяся в отношении к человеку, угощавшему её, обещала, что общество от неё – придёт время – настрадается. И, вероятно, и вся семья с её Виктором в первую очередь. Впрочем, они нашли друг друга и один другого стоят.
__________
1“Ибо где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них”. Евангелие от Матфея (гл. 18, 20).

Утренний красивый покой на берегу речки, совместный завтрак и беседа, дружелюбно начавшаяся, всё вместе предполагавшее душевную радость, – и внезапная необоснованная трансформация в отношениях молодых специалистов к нему, к человеку, отзывавшемуся о них самих и об их песнях по-доброму, разделившему с ними их ужин и свой завтрак…
Как-то несовместимо всё это, одно должно исключать другое. Или опять проявилось то же самое следствие мучившей его различности менталитетов и мировосприятий? Даже  здесь?.. Расслабился, поверив в чудодейственность места обретения образа на всех людей и доверившись поющим о целебном роднике?..
Накануне, вечером, беседа шла в приязненно-спокойном русле – говорили в основном о песнях и о работе архитекторской группы. И никакого разлада не обнаруживалось меж ними и в общении, а было взаимопонимание. Вероятно, когда он покинул супругов, они, как принято у людей, стали обсуждать его и попытались составить о нём определённое мнение, но из-за недостатка информации не сумели. А теперь и вовсе речами и репликами о духовном содержании места он создаёт в их сознаниях притупление – что им нетерпимо.
— Существует – это значит, что всё существующее имеет тело. Существует – значит, вступает во взаимоотношения, — вновь решительно и уже весьма нелюбезно принялась поучать Марина. — Оно осязаемо, его можно чувствовать,
— А тела наши из чего состоят? Чем они управляются?
— Мы – материальны. И управление телами нашими материально – мозг тоже состоит из материи.
— Ну да, мы же – как нам говорят дяденьки –состоим из флуктуационно, то есть из абсолютно случайно, собравшихся элементов материи, которые рационально образовали органы, а те сами по себе рациональненько собрались в кучки и стали взаимодействовать. А скажите, пожалуйста, атомы, которые образуют наши куски материи, из чего состоят? Их протоны, нейтроны, электроны и прочая мелочь – что это такое?
— Мы не физики, не знаем. Объясните, если знаете, что они такое есть?
— Вы не физики, а говорите о материи. Вы и обратитесь к физикам, ладно? Но лучше будет, если вы сами найдёте ответ. А я скажу о телах наших, что они – то же, что льдины на воде: вода превращается в твёрдые образования-льдины, и лежат они на воде и плывут по ней, и думают, что вода и они – это совершенно разные субстанции. Особенно в этом уверены верхние части льдин, не соприкасающиеся непосредственно с жидкостью под ними. Та часть образований, что погружена в воду, что так или иначе взаимодействует с жидкой фазой этих льдин, – это нижняя часть наших льдин, это наше подсознание,
— Вы хотите сказать, что мы – это овеществлённая духовность?
— Верно. И есть ещё такие составляющие, как информация и энергии.
— Блажен, кто верует, — скептично прорезюмировал Виктор.
— Блажен, блажен, — согласился Арсений. — Только то отмечу, что каждый человек получает ответы на свои вопросы в соответствии со своей подготовкой и в соответствии со своими способностями понимать их.
— А почему вы здесь ищете следы? Почему не хотите искать в храмах, там, где люди собираются? — Марина, не удовлетворённая не открывающим ей Арсения эзотерическим ответом, вновь попыталась пробиться к пониманию вызывающего её протест собеседника – не его ответов, а его самого, возникшего на жизненном пути в самом начале её семейной жизни: а это опасный знак.
— Храмы вторичны, а начало, исток здесь. К духовному источнику народ идёт, а не в храмы, подобные которым и в городах имеются, – ведь под воздействием паломничеств сюда народ создал храмы, а не наоборот. Потому и я хочу получить и познать духовное начало, а потом поделиться, чем и как Бог решит.
Посмотрев на часы, Виктор заторопился:
— О, нам пора на работу! Благодарим вас за вкусный завтрак, за чай и за эту
___________
1Эзотерический – тайный, предназначенный исключительно для посвящённых в мистические учения: магические формулы и религиозные обряды.

беседу, в которой неясностей оказалось не меньше, чем в вас самом, — с высокомерным чванливым нравоучением отметил архитектор; и спросил, как одолжил: — Можно попросить вас об одной услуге: присмотреть за нашей палаткой?
— Можно попросить, — усмехнувшись, ответил Арсений. — Я всё время здесь буду, так что присмотрю. Работайте себе спокойно. А я вас попрошу купить мне один почтовый конверт – простой, не «Авиа».
— Я помою посуду, а ты собери, что надо взять с собой, хорошо? — сказала мужу Марина. — Арсений, дайте ваши чашки.
— Благодарю вас, но мою посуду мыть не надо. Я ещё посижу, чай попью, а потом и наведу порядок, — отказался Арсений. — Приходите вечером, я к вашему возвращению ещё что-нибудь приготовлю. Только вот, извините, хлеба и сладостей у меня маловато.
Супруги ушли, а Арсений, оставшись наедине с костром, налил ещё полкружки чаю и,
глядя вслед паре, всерьёз задумался над странным несоответствием мирного содержания песен молодых авторов и их обоих ершистости:
“Эти молодые люди воспринимают только видимое, овеществлённое; их сознание не способно вместить в себя глубинное содержание – они не верят даже в его существование. Для них вера – это нечто бессмысленно-религиозное и бессознательное. Значит, эта пара – она также из недостигших ещё «уровня птеродактилей»?.. Интересно, что в таком случае и их научные познания – они тоже религиозны. Ведь многое они воспринимают на веру – то же существование других стран и народов, атомов и нейтронов… Они слепы ещё – или уже – а знание не бывает спутником слепцов. Созданное только человеческим умом не ведает о Божественном. А если не веришь, так и не двигаешься и превращаешься в лужу затхлую, дурно пахнущую, взращивающую в себе бациллы зла. Но песни интересные – если, конечно, они в самом деле свои поют, а не плагиат из модных течений в российском духовном пробуждении…”.

Собрав необходимое и закрыв палатку, архитекторы ушли в село. Пойма реки стала для Арсения на какое-то время обезлюженной, а отсутствие купающихся побудило рыбы изловить, чтобы приготовить блюдо, отличное от приевшихся каш и консервов, конечно, если местная рыбёшка проявит свой корыстный интерес к его сомнительным приманкам. Достал из рюкзака закидушку, прошёл вдоль берега, выбирая рыбное место, и забросил снасть в реку.
Но пища – пищей, а работа – работой. Прежде чем ещё раз попытаться проникнуть в смысловое содержание великорецкого события, странник решил написать письма Насте и Пантелею Ивановичу с Марфой Никитичной. Он уже чувствительно соскучился по ним, и многое захотелось поведать: ведь так или иначе, а, что происходило в пути в последние дни, было связано и с милыми сердцу людьми – других, кого он мог бы считать столь же духовно близкими ему, а тем более родственных духовно, судьба ему не дала.
С тетрадью, ручкой и стареньким фотоаппаратом «Смена-8» подошёл к руинам.  Сидя  на выступающем корневище многовековой сосны, искатель истины стал писать, а на лице его появилась и долго светилась нежная улыбка.
“Здравствуйте,
уважаемый Пантелей Иванович, душевная Марфа Никитична, нежная Настенька!
Сложилось так, что пишу вам это первое моё письмо из места значительного и для России, и для меня. Это место, с которым вы познакомили меня во время покоса, передавая быль об обретении образа, и в этом для меня заключается ещё одна его значительность. Это место – река Великая, где поселянину Агалакову был явлен образ Николая-чудотворца.
В деревне Лебеди, на покосе я слушал вашу повесть и, внимая, пытался представить реку и сосну, в которой находилась икона. А сейчас сижу под этими древними соснами и пишу вам о том, что вижу, что чувствую. И это очень волнует и радует. Радует потому, что пришёл сюда по вашему назиданию, по вашему направлению, благодаря вашей чудесно переданной мне повести. Радует потому, что смог увидеть место обретения. И я счастливо радуюсь и тому, что могу писать вам и  делиться с вами прикосновением отсюда, от берега реки Великой и от освящённого
родника под сенью дерев, видевших множество паломников и событий, здесь происходящих.
Каким путём, кем была принесена сюда икона святителя Николая – никто не знает. Были ли это переселенцы псковско-новгородские в восточные земли или люди с востока в Новгород возвращались?.. Может, они расположились на ночлег у родника на берегу реки, устроили образ в ветвях для свершения молебнов, а потом почему-то оставили? Или, может, это кто-либо из русичей от злых черемисов спрятал образ Николая в сосне? Что бы ни произошло тогда – то было важным событием. Но не менее важным – важнейшим! – оказалось последствие. Именно то, что образ был увиден и унесён отсюда простым поселянином, чистым душой. А потом Божья сила через образ обнаружила себя и стала направлять людей, призывать и просвещать. И люди, приходящие в освящённое место, всем миром своим создали за столетия храмовый комплекс – Град Великорецкий.
Грустно, что и варварство проявило себя не только на ските лебединском, но и здесь, на историческом месте страны. Но духовность оно не смогло убить, даже взорвав прекрасную часовню под сосной и уничтожив саму сосну, в ветвях которой Агалакову явился образ. Люди продолжают идти сюда со своими радостями и бедами, омываются в роднике, вносят свою лепту в возрождение святыни. Сейчас в селе работает группа архитекторов – они составляют проект восстановления Града. Так что, возможно, через 10-15 лет снова засияют его купола и на месте взорванной часовни у святого родника будет поставлена новая.
Я пришёл сюда вчера и пробыл у родника и руин часовни долгое время. И сейчас утром вновь вернулся  к ним, чтобы понять происшедшее здесь, чтобы приобщиться к нему душой и духом, чтобы под звуки родника поделиться с вами обретённым мною счастьем...”.
Половина письма была уже написана, когда Арсений осознал, что пишет то, что его волнует, о том, во что он пытается проникнуть. Это его порадовало, потому что означало, что со старым наставником его уже глубоко связала судьба, что их духовный мир един, что Пантелей Иванович, как его духовный отец, и сейчас помогает ему в его поисках.
Прервав описание событий, изложение мыслей, Арсений и об этом написал Пантелею Ивановичу. И попросил передать благодарность и строгой наставнице Домне Михайловне наряду с приветами семейству Сухановых, назвав каждого по имени.
Письмо завершил извинениями за оставление им неразрешённой проблемы с конём:
“И ещё. Я знаю, что Серый не захочет уйти со двора с чужими, поэтому не позволяйте, пожалуйста, никому приближаться к нему  –  он  может  забить,  покусать. Надеюсь, по одной этой причине у местных властей хватит понимания оставить коня. Если надо будет, вы мне напишите, и я зайду в любую прокуратуру дать свидетельские показания о моей встрече с конём.
 Очень хочется, чтобы Серый остался в Лебедях, в вашем дворе, куда он, как судьба, меня доставил. Впрочем, я думаю, конь наш серый много значит для всей деревни – не только тем, что он выбрал деревню Лебеди и даже именно ваш двор. Но и то, что последует в скором будущем, тоже покажет, что деревне Серый необходим…”.
Насте Арсений писал о том, что путь его теперь и легче, и труднее, потому что в нём отныне живёт она, его любовь. Что теперь есть к кому стремиться, за кого тревожиться. Что в пути ему выпадают и радости, как посещение великорецкого истока. Не вдаваясь в подробности общения с Ковригиными, извинился за то, что ему не получилось увидеться с нею у непринявших его её родственников.
“…Милая Настенька, теперь у меня есть ты! Теперь у меня ты есть! Только тревожно мне из-за того, что ты, возможно,  уже пострадала от гнева твоего деда Трифона на меня.
Но не я явился виной его бед, зло в нём живёт, оттого ты и раньше неблагоприятные события претерпевала. Даже раньше, чем была искалечена злом на поляне. Но теперь ты не поддашься болезни. В тебе есть много твоих собственных сил, с тобою твои охранители – дедушка с бабушкой, с тобою наша любовь. Она и мне помогает, и все мои дела посвящает тебе. Это я почувствовал ещё в деревне, когда мы вместе с тобою трудились, когда на покосе я любовался тобою.
А если тебе очень тяжело будет, Настенька, подойди к Серому, и он выслушает тебя, всё поймёт и поддержит. Ему ведь тоже от недобрых людей горе досталось, он мудрым стал…”.
Адресом, на который ему могли бы посылать письма лебединцы, Арсений выбрал дом Виталия в Ижевске, полагая, что к тому времени, как ответ из Лебедей настигнет его в пути, он будет некоторое время пребывать у друга.
Закончив писать письма, Арсений, в заочном общении не замечавший ни времени, ни происходящего в окружающем мире, к удивлению обнаружил, что Солнце поднялось уже высоко, что становится жарко, что на реке появились люди. А из-за изгиба русла Великой на плоскодонном челне, сработанном в виде длинного корыта, выплыл пожилой селянин в старого – псковско-новгородского – кроя тёмном одеянии.
Старый крестьянин, стоя в лодке, подталкивал её шестом, перекидывая его с борта на борт; на дне её виднеются рыболовные снасти, деревянные грабли и вилы-тройчатка1. Что-то архаичное просматривается в конструкции челна, в крестьянине с его кроем одеяния, в снастях с инвентарём и в самом этом частном событии – будто не пролетели века, будто замерло время в эпохе переселения русичей с запада на восток на испокон времён текущей реке, берега которой хранят историческую летопись. Или, может, этот человек в челне выплыл из временного далека?
Арсений прикрыл глаза рукой на секунду, решив, что слишком перенапрягся в поиске, и ему привиделся старинный быт земли вятской. Но когда отнял от лица руку, картина не исчезла и не изменилась: река несёт свои воды и лодку на них; крестьянин в ней тот же и  так же отталкивается шестом от дна. Значит, ещё живёт что-то из древности глубокой в здешних людях, значит, корни продолжают питать память народную.
Вид рыболовных снастей в лодке напомнил Арсению о его закидушке и о том, что следует её проверить, коли взялся за такой промысел. Он подождал, пока чёлн с потомком псковчан или новгородцев проплывёт место ужения, подошёл к донке и вытянул её.
Улов при его слабой рыбачьей сноровке оказался неплохим – три незнакомые ему рыбёшки граммов по триста. Их достаточно для ужина на троих, и Арсений решил больше не забрасывать снасть в реку – ни золотой рыбки, ни кувшина с джином Хоттабычем всё равно ему не выловить, а нести улов в рюкзаке и пропахнуть им не хотелось. Почистил и подсолил добычу, завернул в срезанную на берегу траву и положил его в тени до вечера.
Неожиданно и внезапно на него, вполне здорового и бодрого, навалилась болезненно- тоскливая грусть, стеснившая сердце и голову. Странник осмотрел горизонт, прислушался к состоянию атмосферы, но никаких признаков тревоги в ней не обнаружил. Подошёл к сосне, стоящей в отдалении от других, – возле неё он поставил палатку – и, прижавшись к ней, закрыл глаза, в надежде через дерево восстановить внутреннее состояние. Однако не помогло, а наоборот – таинственный гул внутри ствола усилил смуту.
Паломник не мог понять причину наваждения тоски: от воспоминаний о Настеньке, о доме Пантелея Ивановича, растревоженных письмами? или от одиночества в пути, в коем нет ни спутников, ни иных людей, способных слышать его? или что в месте сопряжения духовно-информационных потоков оказался, и они заполнили его подсознание, его душу?
В действительности на него воздействовали все эти факторы и происходящее в пути в сопряжении с чрезмерным усилием его собственных исканий через собственные духовные потуги познания и то, о чём он писал – причём писал на значимом месте, куда стремился для самопознания и познания духа народного, куда направлен деревенским мудрецом. Слившись, они совокупно сработали: и внутри, в самом духе искателя стала происходить трансформация. Ведь в письме он формулировал напрягавшую попытку познания – это он неосознаваемо выразил уже происходящую и ещё предстоящую метаморфозу его натуры, его сущности.
Но самому понять логически и сознательно обозначить творящееся с ним и в нём у него не получалось, а близкого духом человека, чтобы помочь ему в его напряжённости и  перегрузке, рядом нет. И он решился на погружение в глубину психики, чтобы вывести из неё знание о своём состоянии или хотя бы упорядочить алгоритмы информации в душе.
Оглядев пространство, он не увидел близ бивуака ни людей, ни собак, способных ему помешать. Порадовался этому обстоятельству, потому что как будет проходить очередное трансцендентальное1 преобразование, чем оно выразится – всегда неизвестность, чреватая соответствующими последствиями. Потому очень важно отсутствие свидетелей работы. А для более надёжной изоляции и для замкнутости пространства решил провести работу в палатке, несмотря на усиливающуюся жару…
Разделение сознаний и вход духа в глубины подсознания тела и одновременно за его пределы произошло мгновенно – создавать настрои ему не потребовалось. Переключение психики выполнило её перенапряжение.
___________
1Трансцендентальное –  выходящее за пределы чувственного опыта, предшествует чувственному опыту и делает опыт возможным; связывает части содержания, находящиеся по разные стороны некоторого предела.


Провалы во всю глубину психогенетической памяти начались сразу и без поэтапных переходов. Периодически они сменялись кратковременными выходами на поверхность, позволяя путнику по духовным мирам осмысливать вытащенное им со дна и обретаемое в верхах, не дыша за ненадобностью. Затем, загрузив кислородом мозг, искатель, духовной жаждою томимый, снова уходил в глубины памяти, в связь с потоками жизни  различных этносов, культур и – временами – с Высшим, направляющим их.
Странные видения возникали и исчезали, люди знакомые перемешивались и общались с незнакомыми, логические построения, системы и общения сменялись абстракциями и быстро мелькающими образами исторической хроники, хроники последних событий в пути: грозы, Настиной истории и исцеления, слёз Серого. Его то звали в какие-то дали, то отправляли в другие, то он сам плыл по чистой реке без берегов, то его преобразовывали в разные сущности и ипостаси. Два светящиеся существа, подобные друг другу, указывая на него и на сияющее место в великом пространстве, говорили кому-то Высшему, что ему ещё рано его занимать и исполнять в нём назначенное, что он ещё не готов к этому Пути. Прозвучала чем-то значительная фраза на старом киргизском языке, запомнившаяся, но в себе содержащая лишь два знакомых слова, а остальные сочетанием и ветхими значением и  смыслом сделали предложение многозначимым, но его ещё расшифровать надо.
К чему бы это и о чём?..
И тут же в него врывались, равноправно врастая в него, другие образы и культуры: духовный мир пигмеев и неандертальцев, киргизов и китайцев, древних и современных германцев и саксо-норманнов, ставших англичанами. За ними в череду народов вторглись бесцеремонно и преступно-эгоистично американцы-янки, всё заслонив на некоторое время тяжестью угрозы разрушений.
А это о чём? Предупреждение о предстоящих бедствиях?
Позже Арсений посчитал, что не меньше десяти погружений пришлось совершить, прежде чем, истощившись, не замер в переполненности. Каждое погружение заняло время от четверти часа до получаса. Когда сознание вновь освоилось в привычной реальности, искатель обнаружил, что находится в позе эмбриона и лежит на спине головой к выходу, а ноги  поджаты к животу. Выпрямился, вытянулся и уснул, совершенно обессиленный…

Пробудило сильное чувство голода, беспардонно спазмировавшего желудок; и Солнце уже далеко за полдень перекатилось. Возиться с приготовлением или разогреванием пищи не было сил – да и потребности после транс-погружений в том не было. Довольно быстро – что удивило – съел холодные остатки плова, медленно выпил полную кружку крепкого чая и вошёл в реку омываться и купаться в её водах, собравшихся из неведомых родников.
Мыслей никаких нет, и грусть отступила; усталость во всём теле делала движения заторможенными, вялыми. Вспомнилось аналогичное состояние после лечения Насти, но при более внимательном сравнении они оказались различными, как и их природа. Тогда усталость не ломала, лишь исчерпались силы; теперь добавилась болезненная тяжесть.
Сидя в очередной раз на верхней глыбе руин, Арсений не только не размышлял, как в первый день, но и не пытался прочувствовать, как в утреннее посещение. Просто сидел, будто был в своём доме, в знакомой, в близкой ему среде, и загадки истории и духовного поиска больше не тревожили. Он понял, что состоялся, что преображение исполнило своё назначение и расковало его, и расставило всё по местам, и дало ему, ищущему, все ответы на все мучившие его вопросы. И всплыло воспоминание-предание деда о реке Великой, на которой побывал пращур – оно почему-то не вспомнилось, когда Пантелей Иванович об обретении образа Николы повествовал, а сейчас, когда сам оказался в краю исторических событий, предание восстановилось из глубины детских воспоминаний.
А ещё он узнал, почему уже не может полностью слиться с духовным менталитетом родного – и любого иного – народа, потому что… Потому что! Потому что он понимает и  будет понимать всех, а его не всегда и не все воспримут – как эти молодые архитекторы. Даже на бытовом, привычном уровне. И станут пенять ему за свои же грехи: “Будь проще, говори понятно”, — станут указывать ему обыватели; а учёные возвращение исходного истинного смысла слов ему в укор припишут: “Вы терминам даёте иное толкование”.
А он не иное, а исконное их значение в слова в контекстах тематик вкладывает, ибо и Блаженный Августин некогда, ещё в пятом веке, изрёк:
“Я осуждаю не слова, эти отборные и драгоценные сосуды, а то вино заблуждения, которое подносят нам в них пьяные учителя”.
Вот именно, пьяные учителя, использующие, применяющие термины не по делу и из них слепляющие в непонимании неуклюжие, нежизнетворящие определения; а из тех уже лепят и ложные гипотезы и теории.
Подставляя лицо жаркому Солнцу, впитывая его инфракрасные и ультрафиолетовые лучи, исцеляющие вегетативную психику надорвавшихся клеток, он просто жил в мире. И мир физических тел и духовный мир – информации, энергии – текли осязаемые и видимые глазами, и нет нужды во вмешательстве в них с добрыми или с эгоистичными целями. А захочется участвовать в них – можно войти в поток и стать его частью, стать субстанцией, такой же текучей…

 — Возьмите конверт, простой – как вы просили, — гулко и громко прозвучал голос Виктора: сейчас искатель воспринимал все звуки и краски обострённо, усиленно.
Открыл глаза, увидел супругов, стоявших в трёх метрах от руин; махнул им рукой приветственно и, спустившись вниз, взял протянутый конверт.
— Чем мне отплатить вашу услугу?
— А, пустяки, — отмахнулся Виктор, дохнув на Арсения ароматом портвейна. — Вы охраняли наше добро, мы принесли вам конверт: всё просто.
Действительно просто –  чего мудрить. Но услуга оказана, и оставить её без внимания, без признательности не можно.
— Благодарю вас за помощь – я утром уеду, на почту зайти не успею, так что вы мне оказали существенную услугу.
— А что с вами? — усмотрев в Арсеньевом лице следы утомлённости и бледность,         заинтересовался проектировщик. — Вы что, в самом деле эти глыбы ворочали?
— Ворочал, — замедленно ответил Арсений; ему ещё трудно было произносить слова и строить фразы, ещё не был готов к беседе. — Другие глыбы ворочал, о чём говорил вам утром, а эти, как видите, лежат в нетронутом состоянии. Часовые истории.
— Вы что, так устали от умственной работы? — не реагируя на аллегорию1, спросил молодой человек, не ведающий, что умственный труд может обессилить – а если к нему ещё приложить и психическую составляющую, то есть риск и не подняться. — По вашему виду можно подумать, что вы вагон разгрузили.
— Не знаю, Виктор, сколько мне пришлось разгрузить, но объём действительно был большой. И глубина залегания пластов существенная.
— И что? Что удалось вытащить? Можете нам показать?
Что в Арсении не соответствует его понятиям, специалист по шаблонно-типовому проектированию – другому, творческому, не обученный – и себе не сказал бы, совершенно не понимая скитальца из иного мира, встретившегося ему на жизненном пути; но это что-то раздражало, и его вопросы звучали амбициозно-напористо. Лучше сказать: нахраписто.
___________
1Аллегория – условное изображение абстрактных идей посредством конкретного художественного образа или диалога. и сказочных персонажей, неживых предметах, что обретают переносное значение.

— Показать? — переспросил Арсений у собеседника, хмельным напором открывшего негативные элементы своей натуры.
— Ну да, показать. Мы вот с Мариной можем показать, а что вы можете? Кому будет польза от вашей тяжёлой, как вы говорите, работы?
— Показать можно. Тому, кому это нужно, всегда можно показать.
— Вот и покажите нам – может, нам это нужно: мы всё-таки храмы восстанавливаем!
— А вы готовы к восприятию? Это большая работа.
— Да не надо никакой работы. Вы словами расскажите, что удалось вам исследовать, узнать, открыть.
— Как выразить словами, что чувствует душа, коль даже мысль постичь её не может!..
— Тютчев? — не дослушав ответ, спросил Виктор, перебрасывая мостик к утреннему разговору в уверенности, что берёт некоторый реванш над тем, как Арсений сходу узнал источник определения «очарованные странники».
— Нет, данную фразу составил потомок не крымчанина Дуджи и Захария Тутчева1, а  другого рода-племени.
— Вы всё стремитесь облечь в загадочность – вы не хотите, чтобы вас понимали?
— Что вы, что вы, как вы могли такое подумать обо мне! — через усилие воскликнул Арсений. — Я всем обо всём говорю открыто. Просто я не могу относиться к вам как к подросткам, чтобы вам всё растолковывать. Вы творческие эрудированные специалисты, сочинители песен и имеете и другие достоинства.
— Вы смеётесь над нами?
— Почему вы такое говорите? Я серьёзнее сфинкса, тем более сейчас и здесь.
— С вами трудно общаться: вы либо знаете нечто такое, что делает ваши речи для нас слишком глубокими по содержанию, или  вам безразлично общение, и вы только потому с нами разговариваете, что мы присутствуем.
— Уважаемый Виктор, вы полагаете, что я могу обидеть или оскорбить своих гостей? А я надеюсь, мы сейчас пойдём к моему очагу, и я угощу вас неведомой мне рыбой – она с утра вас дожидается.
— Спасибо, мы уже сыты. Вы лучше откройтесь нам, чтобы мы смогли понять вас и то, чем вы занимаетесь.
— А вы упростите ситуацию и для начала сами расскажите мне, чем занимались столь долгий день, что успели сделать.
— Да ничего особенного: осматривали, срисовывали, делали промеры, привязки.
— Из вашей оценки собственного труда следуют два вывода. Первый: сделанная вами работа настолько проста, что её могли выполнить и местные крестьяне. Второй: ваш труд не имеет никакого плодотворного содержания для вас персонально. Выберете один из них и скажите его мне.
— Ни то, ни другое. Просто рассказывать имеет смысл тому, кто готов к восприятию, как вы говорите. Там практическая инженерная работа, а не мистицизм.
— Вы полагаете, что о практической инженерной работе труднее рассказать, чем о мистике? Или что я не разбираюсь в таких понятиях, как инженерные коммуникации или  красные линии, привязки и репера, фундамент с кладкой, роспись? Вы ошибаетесь: мне известны и геодезия, и планировка населённых мест, и все строительные работы.
Супруги переглянулись, и Виктор, насмешливо поведя головой, произнёс:
— Что, продолжаете нас удивлять? Вам это нравится? Мы же спрашивали о ваших профессиях, но вы отделались отговоркой.
— А я и сейчас скажу, что у меня много профессий – из вечернего разговора вы могли бы понять, что мне о проектировании известно всё. И, как и вчера, говорю просто: если вас интересует какая-то определённая моя профессия или вам моя помощь в чём-то нужна – скажите, а там разберёмся в моей компетентности.
__________
1Предком поэта Н. Ф. Тютчева был крымский татарин Дуджи, осевший в Москве при Иване Калите. Его потомка, Захария Тутчева сослужившую службу Дмитрию (Донскому) и всей Руси, воспевает «Сказание о мамаевом побоище».

— Мы просто хотели знать, с кем общаемся, с кем делим хлеб – это же естественно. И не надо тут ничего придумывать, мистифицировать1, изображать таинственную личность.
Невосприимчивость ещё только учащихся жизни, но уже застандартизованных людей, их этическое невежество преодолели терпимость Арсения в общении с ними – он, пытаясь довести до них важное, общался будто со своими старшеклассниками или студентами. Но школьники и студенты ему верят, и он учит их анализировать и мыслить широко, а эти на него навешивают им понятный ярлык и ограничивают его права и потребности.
Намереваясь, прекратив пустые словопрения, покинуть соседей по бивуаку, спросил:
— Вы у всех, с кем общаетесь, спрашиваете командировочное удостоверение, диплом  и предписания? Или я один вами так особо выделен? — И констатировал: — Странные вы собеседники.
— Это вы себя особо выделили, —  обличающе заявила и Марина. — Никто не ходит по Земле просто так; а вы и речи какие-то странные ведёте, которые только вам понятны.
Арсений посмотрел ей в глаза, перевёл взгляд на Виктора и пошёл от них к реке, обходя павшую часовню. Его поразила уже явная враждебность этих юнцов: всё-таки есть люди – не только родные, но и случайно встреченные, – которые, разделив с кем-то свой и его хлеб, могут внезапно породить в себе к сотрапезнику враждебность. Приостановился и, опережая Виктора, возмущённого его уходом, ответил агрессивно вступающим в жизнь – а заодно и себе:
— Жизнь полна разнообразиями, неожиданностями. И каждый элемент росписи или мозаики в ней для чего-то нужен, что-то существенное символизирует. Так же как облака на небе, если сумеете прочесть и понять их… Вы в это не верите, но здесь я ничем не могу вам помочь – вы, как и большинство людей, не желаете, чтобы вас учили: вы воображаете, что всё знаете и хотите, чтобы всё вписывалось в рамки вашего ограниченного познания. Вам понятно и нужно только полезное для вас и хотите знать только, как устроить себя, пренебрегая тем, что должно быть изучено прежде всего – основой Мироздания и основой науки...В этом восприятии мы с вами расходимся и потому на этом эпизоде нашей встречи мы расходимся. Так что извините за непредоставление вам моей анкеты и не мешайте мне побыть одному: устал я сильно и во времени ограничен, поскольку завтра я здесь уже не буду. А из-за ненужной задержки не смогу получить то, что должен получить, и отдать то, что должен отдать тем, кому должен. Прощайте.
Виктора нравоучение Арсения вкупе с его уходом болезненно задело. Он, приподняв сумку с купленными припасами, крикнул – крикнул вспыльчиво и раздражённо: даже для выпившего спиртное чересчур раздражённо:
— Как это прощайте!.. Мы принесли вам хлеб и вино, хотели посидеть, пообщаться, как люди, а вы отказываетесь и не хотите с нами говорить.
— Я вино не пью и пьяные исповеди не воспринимаю. Прощайте.
— Ла-адно, прощайте так прощайте. Хозяин-барин! — бросив Арсению злой упрёк и взяв под руку свою жену, реставратор, нервно и неровно шагая, отправился к палатке.
Вскоре оттуда понеслись громкие звуки гитары, звучавшие в этот раз в совершенном диссонансе2 с мирным покоем берега, с мыслями и чувствами Арсения. А потом Виктор запел городские шансоны-шлягеры. Он пел намеренно очень громко, – горласто, – чтобы Арсению хорошо было его слышно, хотя в тишине природы и негромкая речь разносилась далеко. Тексты песен тоже не гармонировали со смыслом и колоритом мира природы и истории, окружавших их, хотя в пении бунтующего Виктора, не звучали вульгарность и пошлость, как отметил Арсений, – сказывалась воспитанность средой происхождения, да и жена рядом. Но  его выходка выбивала из 
__________
1Мистификация (греч. производное от «мистика»): 1) вера в божественное, в таинственный, в сверхъестественный мир  и в возможность непосредственного общения с ним; 2) разг. нечто загадочное, необъяснимое. Мистификация – в исходном значении «духовное таинство но современное урбанизированное общество свело его к понятию намеренного введения людей в заблуждение (благодаря «просвещённым» французам, одними из первых ушедшим от духовного и извратившим мистику и мистификацию в «обман», «надувательство»т – слабоумные, так что с них взять?).
2Диссонанс – разлад, несогласованность, противоречие с чем-либо; вносящее разлад,  резко отличающееся от прочего.

настроя, необходимого для восстановления сил и продолжения работы, и Арсению пришлось пройти подальше вдоль берега за лесок, чтобы и деревья приглушили звуки гитары и голос певца.
Увидев, что оппонент скрывается от его насмешливого пения, Виктор пошёл за ним, торжествующе смеясь. Ему неудержимо захотелось вывести непонятного ему скитальца из равновесия, из блаженного состояния, какими понимались действия Арсения. Это был не каприз обиженного мальца – экспансивным действием молодой специалист выражал осознанный протест сосуществованию с ним начала иррационального, не объяснимого его локализированной односложной логикой. И из-за болезненного отношения к непонятному Виктор, не вынеся инакомыслия, несогласия с ним, уже бессовестно, нагло задирал – ему важным стало довести ситуацию до конфликта и в раздоре увидеть, что скрывается за недомолвками и за странностью речей праздношатающегося чудаковатого «туриста».
Марина поняла намерение мужа завести Арсения и столкнуться с ним, подбежала к нему, схватила за руку и требовательно повлекла его обратно. Она по-женски интуитивно боялась странствующего субъекта, как сразу после завтрака супруги меж собою и для себя 
назвали Арсения, определив ему место за пределами нормальных людей. Не конфликт её испугал – за мужа ей стало страшно. Но увести его удалось не скоро, потому что Виктор не понимал и не принимал её испуг, упирался и всё громче распевал. Он ни остановиться не мог, потому что не закрылся гещтальт1 – не реализовалось желание овладеть ситуацией и в ней и соперником, опорочившим его в глазах возлюбленной, – ни сказать не мог жене о своём намерении, потому что чувствовал, что его действия в лишены того необходимого достоинства, которое вознесло бы его и окрасило кульминацию необходимым эффектом.
Вернувшись всё же под Маринины уговоры к палатке и бросив гитару на землю у входа, Виктор иронично возгласил: «Очарованный странник!.. Путник странный!..», влез внутрь и лёг, укрыв себя всего одеялом. Марина прижалась к нему, стала его наглаживать и напевать тихие песенки. Психотическая2 Викторова вспышка, отложившись в глубинах сознания нереализованностью, утихла, нервное напряжение отпустило его, и под двойным воздействием – жены и алкоголя – он быстро уснул.
На берегу наступила тишина, но Арсений не стал возвращаться к руинам, а всё шёл и шёл вдоль берега. И был даже благодарен чудачеству молодого задиры, потому что оно подвигло в глубины русских времён и в историко-генеалогический экскурс, дополнивший его исследование. В этом путешествии во времени и по геному3 ему помогали и звучания села Великорецкого, разбивавшие тишину берега, но в согласии с ним, – они не позволяли образоваться чувству оторванности от человеческого бытия, от взаимоотношений, чего и не нужно было бы. Звуки, свойственные всякому селению, здесь воспринимаются слухом как извечно присущие вятским землям4, принявшим переселенцев, позволив им создавать поселения, начинающиеся с мелких весей в два-три двора и разраставшиеся до селений, до острогов, городищ. Вдоль неширокой речки Великой и в других подобных удобиях…
Прекратил его шествие по берегу реки зов из глубины времён. И образовалась мысль: “Здесь! Здесь пребывал, исполняя свой долг и служение своё, пращур наш с Виталием…”. Арсений  остановился под кроной древней сосны,  подошёл к ней и, опершись плечом о её ствол, стал смотреть на воду и на берега, на залесённую землю, на которой некогда стоял и так же смотрел его гонимый пращур с дружиной.
___________
1Гештальт – это целостный образ, создаваемый восприятием, воображением, представлением.
2Психотические расстройства (психозы) характеризуются в частности  дезинтеграцией психики – неадекватностью психических реакций и отражательной деятельности процессам, явлениям, событиям, ситуациям, исчезновением критики (некритичностью) – невозможностью осмысления происходящего, реальной ситуации и своего места в ней.
3Геном – совокупность наследственного материала, заключённого в клетке организма. Геном содержит биологическую информацию, необходимую для построения и поддержания организма.
4Вятская земля (Вятская страна, Вятка, Вятский край): в широком смысле – историческая область на северо-востоке европейской части России. В узком смысле – пять уездов в бассейне среднего течения Вятки и Чепцы. Появилась в XII веке на Средней Вятке и постепенно распространилась на весь бассейн реки, на территории современных Кировской области и Удмуртии. Центр – город Хлынов (Вятка, ныне – Киров). На западе граничила с Галичской землёй (для идиотов: не путать с Галицией!), на северо-западе и севере – с Пермью Вычегодской, на северо-востоке – с Пермью Великой, на юге и юго-востоке — с Казанским ханством/ Казанским царством. В период высокого Средневековья здесь существовала Вятская республика.

И видел Арсений берег великорецкий  и весь край вятский своими и его глазами. И видел князя-пращура у дерева и в истории Руси и в судьбе его.
Древнее предание об изгнании рода из вотчинной земли на Вятку, а отсюда – в южные степи тесно переплелось с духовными событиями Руси на маленьком клочке этой Вятки, придавая для него иное значение местной истории и грандиозному, что уже происходило в веках и ещё будет происходить в грядущем на реке Великой. А от неё – по всей стране.
Уже оттого для него восприятие явления и обретения образа Николая Мир Ликийских оказалось глубже и содержательнее, чем для других людей. А роль князей и любой власти для страны и для народа виделись ему не отстранённо, не теоретически, а близко, изнутри.

Раздор удельных князей с Великим князем сформировался к февралю 1480-го года –  братья Иоанна Третьего, князья Борис Волоцкий и Андрей Большой, решились на мятеж и вышли из его повиновения. К ним присоединилось несколько князей с дружинами и со своими подданными. Они создали коалицию, что сама по себе уже была силой, не слабее московского князя с его вассалами.
Удельно-вотчинные владетели заявили: русичи не рабы князя московского, а вольные люди; служат они всей Руси, а не Ивану с его женой-византийкой. Они знали, на что шли. И знали, каким путём навести в стране экономический и политический порядок. Но они хотели немногого, не радикальных изменений, а чтобы московский князья вкупе с ними проводили политику интеграции страны. Чтобы собирать Русь, не разоряя бы вотчинные княжества, а способствуя их развитию как составных частей единой страны.
Потомку восставшего за Русь князя стало несомненным, что Великим князем, царём, избранным правителем страны не должен быть убогий, искалеченный или недоразвитый человек, потому что править должно лишь способному создавать, защищать страну, вести хозяйство и людей мирить. Но князья Василий Второй ослеплённый, и его сын, Иоанн Третий, и внук его Василий Третий, и правнук его, Иван Четвертый не были способны.
А если что-то из необходимого в правителе отсутствует, то чего-то и в управлении недостанет. И если и сменить правителя невозможно, значит или страна опасно больна, либо она в смертельной опасности, и многое в ней сгибнет за ошибки властителя в смутах  и в последующих войнах с теми агрессорами, что непременно нападут, слабостью страны и неспособностью её правителей воспользовавшись.
Арсений здесь более, чем раньше осознал: это радикальное может произойти и в СССР уже в ближайшее время, поскольку начавшаяся из-за неразумения, из-за деспотизма так называемой Советской власти революция разрушает экономику и межнациональные связи великой Страны…
Конечно же, князю Андрею не следовало поднимать руку на государя, хоть изрядным деспотом Иоанн и был, трусливым и тщеславным. Нельзя на господина своего поднимать руку, ибо в том покушении нарушение высшей, Божьей, Этики. И наказание за нарушение высшего Закона не замедляется и жестоко. Однако что же делать было мятежным князьям, коль сам государь, нарушая Божий закон, катовал-казнил свободных князей и вассалов? И уже подбирался с коварными чёрными замыслами к оставшимся в живых – в любое время мог их лишить жизни и роды их сгубить.
А казни государей были не только в Российской истории.
В середине семнадцатого века английский король Карл I, потерпев поражение в ходе гражданских войн, был предан суду парламента и казнён палачом на площади в Лондоне. Его сын, вернув себе трон, предал казни участников суда над Карлом и остававшихся ещё в живых, и тела прежде почивших, включая останки самого вождя мятежников Оливера Кромвеля, – они были вырыты из могил, повешены и четвертованы.
И довольно мирный король Франции Людовик XVI-й из династии Бурбонов в конце восемнадцатого века был низложен, предан суду Конвента и вскоре казнён на гильотине.
___________
1Конвент – выборный орган с особыми законодательными полномочиями (в некоторых странах); съезд партии, встреча участников общественного движения.

Его последними словами были: “Я умираю невинным, я невиновен в преступлениях, в которых меня обвиняют. Говорю вам это с эшафота, готовясь предстать перед Богом. И прощаю всех, кто повинен в моей смерти”.
А потом его палачи казнили друг друга на той же гильотине.
Князей предавать смерти есть преступление против Закона Божия, если только они сами не стали преступниками против Законов и против своего народа. Да и в том случае им судья не государь, хоть и Великий, а Господь. Князь – это власть и символ Бога на Земле, Его Слово и глашатай. Князь – судья судей, ибо он выше всех судей и даже выше закона писанного. Князь – правда не земная, а небесная, Божья.
Однако кровавый Иоанн не по истине Творца, а по-дикарски, как викинг пребывал на Земле и подвластных ему удельных государей казнил в свою утеху и ради собственного возвеличия. Творил злодеяния втайне, и прилюдно. Оттого Иоанн Третий и не состоялся достойным властителем в пору, когда мог им сделаться, сотворяя страну более величавой и богатой. Казнями равных себе по роду превращался в тирана безумного, в палача и тем убивал Русь.
Василий Тёмный, его отец, уничтожая врагов и сторонников, желал, чтобы его новый порядок самодержавной власти спас сыновей и внуков от истребления в огне грядущих смут. Но на деле он сам и породил вырождение, породив вылюдье – ублюдков духовных и умственных, последовательно занимавшихся истреблением своих братьев и внуков.
И  деградировало  колено  Великих  московских  князей  из рода  Калиты, и кончилось на хилом блаженном Фёдоре. Кончились власть и кровь этих рюриковичей, ибо духовное вырождение, поругание Божьих законов приводит к разрушению разума и тела. Сгинул род от Иоанна Калиты, угнездившийся на Москве, и с ним чуть не погибла сама Русь великая – началась распря кремлёвских пауков за трон и венец: произошла смертная смута русская, а ею воспользовались клятые ляхи Речи Посполитой, захватив себе на погибель даже самоё Москву и её Кремль – сердце Руси…
Потом и род Романовых, преемников власти, также деградируя и изводя самого себя в борьбе за власть казематами и убийствами наследников трона, сначала превратился в династию Гольштейн-Готторп-Романовых, а потом, и убивая даже императоров, был низвергнут: последний российский император – Николай Кровавый – казнён в расплату за грехи всех предстоявших предков-царей и за свои вкупе.
То-то, предвидя судьбы князей московских, пращур и завещал потомкам: служа Земле русской, никогда им не служить. А род, хоть и пострадал из-за его вынужденного мятежа против Великого князя, однако сохранился Божьей волей. Сохранился, несмотря на то, что князь Андрей поднял руку на господина земли русской – а и всё равно пострадал бы, и не поднимись князь Андрей на деспота. Быть может, именно вынужденность мятежа стала оправданием ему в Божьем суде, иначе на нём бы и закончилась родовая летопись – извёл бы его Ванька Третий*…

К бивуаку Арсений вернулся заполненным и счастливым – с пращуром вживую будто повидался. Было значительно и волнительно в душе от великого познания, открывшегося сначала в часы погружения в глубины психики, а теперь на то познание наложилось и соприкосновение с предком, вызванное соснами над рекой, с часовней и с родником из родовой памяти через пять столетий. Было радостно за Русь, а наряду с тем грустно за многие длительные страдания народа, народа, душою красивого, умелого, самобытного.
Вспыхнувшие на берегу реки Великой Вятской земли воспоминания о судьбе предков в истории, обострённые соприкосновением с местами, где ходил пращур, отозвались в сердце болью, вселив в него наряду с радостью и скорбь. Но захлестнуло Арсения отнюдь не скорбное чувство, его перекрывало другое сильное чувство – ликование...
Развёл костёр, сходил с чайником к роднику и, нанизав рыбины на прутья, поджарил на огне. Вместо чая заварил «Ячменный колос с цикорием»,  суррогат под-кофе, и занялся ужином, поздним и затянувшимся.
___________
*Исторические сведения к данной главе см. на странице 274.

А потом положил в огонь валявшуюся вблизи толстую сосновую ветку, чтобы костёр долго не прогорал, сел подле него и много писал, перемежая исторические размышления с созерцанием небесных светил и округи.
Теперь Арсению его долгое странствование увиделось необходимым и, как думалось, уже целостным, полным основного смысла. Потому как всё, что встретилось, оказалось разумным и необходимым – шёл, затрагивая судьбы и жизни, внося своё содержание в них и получая от них: люди, с которыми соприкоснулся, сами того не замечая, в свою очередь его направляли, вели, наполняли. Ничто не осталось незаметным, ненужным, напрасным: одно действие побуждало другое, за одно цеплялось несколько других. Каждый след в его пути, кем бы он ни оставлялся, вносился в сплетаемый узор полотна его дороги, являлся узлом всех нитей, содержал в себе единый смысл.
Хотя ещё не прошёл весь намеченный маршрут, не все ещё дела в пути завершил, но он уже любил эти края русские, они уже стали частью его. И воспринятая им информация о землях и людях, о себе и о корнях своих была важнейшей для него лично и для тех, с кем свяжет свою жизнь и кто останется после него…
Может, так и другие паломники к этому святому источнику, к месту обретения образа святителя Мир Ликийских шли – возможно, они тоже уносили с собой подобное чувство?! Даже если оно и не осознавалось ими так, как сейчас осознаётся Арсением?..
Спать не хотелось и не моглось: не имел права последнюю ночь на месте обретения образа всю провести в постели. Лучше встанет не выспавшись, но не утратит возможности полнее сродниться с тем, что открылось ему на берегу небольшой русской реки. И душой выразить признательность, благодарность всем, кто вольно или невольно сопричастным оказался к свершившемуся здесь, кто вёл сюда крестные ходы и кто берёг и передавал слово об обретении образа и о создании Града.
Арсения осенила идея, родившаяся из мысли о том, что возникновение святых мест как-то связано с увеличенным присутствием информационно-силовых потоков в местах подобных. Как золотоносные и железные руды, уголь и алмазы не рассыпаны мелкими частицами по всей Земле, а располагаются в местах, определённых неким замыслом для привлечения к ним масс человеческих в значимые периоды истории, так и становящиеся священными места обнаруживают себя воздействием на психику, на клетки и неудержимо влекут к себе жаждущих людей, вынуждая их оставлять бытовые заботы и устремляться к ним и к источникам чистой воды.
Поздней ночью уже, когда звёзды стали проявлять себя на небесах, достал из бокового кармашка рюкзака два стержня от сварочных электродов и стал ходить с ними по пойме в направлениях север-юг и восток-запад. Такому методу обнаружения под землёй носителей электрических и магнитных полей – кабелей, водопроводных и канализационных труб – Арсений обучился в геодезическую бытность.
Частота, с какой электроды реагировали здесь на нечто в земле, здесь, где не было и не могло быть скопления металла или проводов, удивила, хотя и экспериментировал для того, чтобы выяснить вероятность сгущения в этом месте силовых потоков.
Захотелось обсудить с кем-нибудь результаты опыта, но архитекторы давно спали. Да и вряд ли они в своём неприятии выходящего за пределы осязаемости способны были бы понять его исследования и их смысл – к тому же раздражённые своим неприятием самого путника, вторгнувшегося в их мирок. Никого иного вблизи не было; только мерцающие в ночи яркие светила наблюдали за исследованиями тайн Мироздания маленьким земным существом. Арсений подмигнул звёздам в ответ на их мигание, сделал абрис1 изыскания и отправился отдыхать…

 ___________
1Абрис в съёмочных и обмерочных работах означает схематический план, сделанный от руки, с обозначением данных полевых измерений, необходимых для построения точного плана или профиля.

Четыре часа сна Арсению оказались достаточны для хорошего отдыха, и он поднялся бодрым, готовым к новому переходу, к очередным на его долю открытиям. Наполненный информацией, сопричастиями и впечатлениями в архангельско-вятских землях, решил в них более не задерживаться, иначе, увязнув в истории и в жизни полюбившегося ему края, не сможет дойти до конца заданного маршрута. И тем нарушит Высший замысел о нём.
Много давшее слияние с историей Руси, с помыслами и деяниями пращура своего, с народным восприятием сакральности места и события обретения образа Николая вызвало в нём благодарность к месту – а по сути: к языческому капищу, перенятому Церковью и таково же ею используемом, – к людям, встреченным в пути, подсказками направившим его.
Но не произвело освящённое место, как хотелось, цельное и совершенное слияние его менталитета с ментальностью народа – и не могло произвести в силу большой духовной разницы между ними и в силу генетического предопределения невозможности. Удел его – одиночество. Однако огорчения не было – благодарность, радость уносились в сердце.
Он понял напрасность усилий на слияние, ибо в силу его собственного, изначально в нём существующего разделяющего фактора с людьми индивидуально и в массе, большого  и сильного фактора, никогда не произойдёт взаимного полного сплава мировосприятий: его отношения к Божьему Закону и мировосприятия народного, народного отношения ко всему, к чему его Закон обязывает: безответственность доминирует в людях, потому они и воюют, потому уничтожают чужие и свои культуры, население чужих и своих стран.
После шествия и прикосновения к истории Великороссии и к судьбе рода странник окончательно постиг то, что почувствовал после погружения в свою психику, слив её с массовой: он будет понимать и воспринимать сознания и представления всех, а они его понимать не смогут, предаваясь представлениям, виртуальным восприятия и собственного бытия. Лишь немногие станут принимать его речи и деяния. С тем придётся и в пути со встречными общаться, и в Донецк вернуться, и в Лебеди явиться…
Но всё: уже безотлагательно следует двигаться, чтобы в других местах приобщаясь к жизни сообществ, выполняя с ними значимые работы, так же пытаться сливаться с ними для их понимания и восприятия – чтобы с ними сотрудничать. Сейчас предстоит путь из села Великорецкого через районный центр Юрья в город Киров, некогда носивший имена Хлынов и Вятка. Там непременно следует зайти в два учреждения: светское и церковное. Прежде – в университет для получения материалов и установления контактов; а затем и в Вятскую епархию постучаться, получить побольше сведений о Граде, об обретении образа Николы Великорецкого.
А после можно поехать в Ижевск, в столицу Удмуртии, – ехать по железной дороге, чтобы быстрее переместиться в другой мир, где живут переселенцы и из вятских земель – но духовно-душевный мир в них совсем иной. Что он даст? Или наоборот – что заберёт, чего лишит? Здесь люди более цельные, более творящие – а там в них что-то не так…
Вещи собраны и сложены в рюкзак ещё ночью, оставалось только снять и сложить палатку со спальным ковриком. Однако, когда и это было сделано и можно идти, путник подумал, что он чего-то не доделал, что работа его здесь не завершена. Чувство этической обязанности не отпускало, не позволяло взять вещи и расстаться с очарованным берегом Великой.
Оглядел пространство, и взор задержался на палатке специалистов: он понял, в чём суть его задержки – этика обязывала завершить знакомство с молодыми архитекторами и странное общение прощальным ритуалом. Раскрыл рюкзак и, достав тетрадь, написал:
“Утро доброе, спутники временные мои!
Я  ухожу в даль  и  хочу  признаться вам,  что  мне  было  приятно с вами общаться, приятно было узнать, что  есть неравнодушные люди.  Это прекрасно, что вы пока ещё заботитесь об общественном благе. Да воздастся вам за то добром по мерам вашим.
Один совет: не любопытствуйте и не судите, а спрашивайте и просите – больше пользы будет. Вы сами получите и своё сумеете  отдать.
Ведь люди – что книги, и мы их читаем:
Кого-то как строчку, кого-то с трудом,
Кого-то легко мы всю жизнь понимаем,
Кого-то из них никогда не поймём.
Бывают понятные, явные книги,
Иную же надо читать между строк.
Так рекомендовал известный поэт Брюсов1
                С уважением, «странный путник» – князь Арсений”.
Записку странник положил на брёвнышко у кострища, придавив её пятикопеечной монеткой – платой за конверт. Подошёл к роднику, омылся его водой и наполнил фляжку; попил и в последний раз поклонился источнику и разбитой часовне.

Дорога, поднимаясь круто в гору Поклонную, снизу, сразу по выходу из залесённой части поймы смотрится гораздо круче и выше, чем сверху – гора закрывает храмы и село:  вид на них стал открываться путнику лишь на второй половине подъёма; а полностью ему  открылся, когда взошёл наверх. Сияние в небесах над Градом заставило остановиться и замереть: храмы висели над землёю и шрамы на стенах скрывались в световом сиянии.
Был ли этот эффект сияния постоянным при каждом солнечном восходе или погодные явления периодически способствовали его созданию, Арсений не знал, и не интересовало это его – само явление восхитило. То-то даже  черемисы видели его поднявшимся в воздух над землей, и это дивное видение, как поведал Пантелей Иванович, ужасало и вразумляло их. А когда Арсений вспомнил, что в пути в Великорецкое видел над ним радугу, то счёл, что и много получил от посещения священного берега Великой, и благословлён.
Юрьянский автобус, судя по расписанию, придёт не ранее, чем через час. Обходя Град в ожидании автобуса, Арсений встретился со знакомыми коллегами соседей по бивуаку: они фотографировали храмы в лучах утреннего света, используя и панорамные камеры, и сменные объективы. Один из проектировщиков, Черепанов, увидев путника с рюкзаком за спиной и с посохом в руке, навёл на него объектив и сфотографировал.
— Чем я заслужил честь быть зафиксированным в богоданном историческом месте? — удивился его бестактному поступку Арсений.
— Видом своим, — ответил, улыбаясь, архитектор. — Извините, что не испросил у вас позволение, но странник на фоне древних церковных храмов – в этом значительность и нечто символическое.
— А что символизируете вы своим присутствием здесь?
— Преемственность.
— Хороший ответ. И многообещающий.
— О вас вчера Виктор с Мариной много говорили – вы их чем-то не то удивили, не то озадачили, — продолжил диалог проектировщик, откровенно стремясь к общению, хотя уже общались при первой встрече; но тогда ими вкратце обсуждалась в основном история Града. — Судя по вашим позавчерашним расспросам и по тому, что мы от молодожёнов услышали, вы, Арсений Тимофеевич, не только историк, но и философ.
— Все мы философы, — усмехнулся Арсений. — Особенно хорошо проявляется это в нас, когда говорим о вещах, к нам лично отношения не имеющим.
— Умеете ответить, — так же усмехнулся в ответ архитектор. — Вероятно, этим вы и поразили наших начинающих работать коллег?
Подошёл специалист старше возрастом и должностью – Василий Васильевич Лебедев,  доцент кафедры архитектуры, ведущий архитектор. В этой должности он разрабатывает и архитектурно-строительную часть проектов, и в подготовке предложений по разработке градостроительных и архитектурных решений участвует, что главный архитектор готовит, и осуществляет авторский надзор за строительством проектируемых объектов; и... Много обязанностей у ведущего.
Потому он, выполняя реконструкцию этих храмов, очень серьёзен – их ведь создавали знатные зодчие восемнадцатого и девятнадцатого веков: а тут история и 
__________
1Валерий Яковлевич Брюсов (1 (13) декабря 1873 г. – 9 октября 1924 г.) – русский поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературовед, литературный критик и историк. Один из основоположников русского символизма.

культура России той поры, и искусство градостроительства: их нельзя попортить и самому не приведи Бог опорочиться бы.
Но поприветствовал странника весьма дружелюбно:
— Доброе утро, путник! — И, как и Черепанов, поинтересовался: — Молодёжь о вас в каком-то недоумении говорила, рассказывая о том, что вы духовные следы великорецкого события ищете. Получилось?
Игорь Андреевич Черепанов, тоже ведущий, но не доцент, а старший преподаватель, тоже с интересом стал ждать ответ на могозначимый вопрос руководителя.
— Пожалуй, да, получилось, — ответил обоим Арсений. — Но, хотя и немало нашёл, залежи там глубокие и обширные – много работы исследователям предстоит.
— Ну это-то понятно, иначе не воздвигся бы здесь Град и в московском соборе Ивана Блаженного придел не образовался бы в честь события, — согласился с ним Лебедев. — Но молодёжь наша отчего-то шокирована вашими изысканиями. Чем же вы их смутили?
Арсений глянул на доцента и улыбнулся:
— Интересные у вас коллеги, уважаемые архитекторы, – духовное не воспринимают и всё время пытались проанатомировать меня. И очень рассердились на то, что мне это не нужно. Как и им самим, впрочем, потому что они воспринимают только явное. Сегодня, я думаю, они ещё большее недоумение вам выскажут по моему поводу, но это их проблемы, личные. А я хочу, получив на берегу Великой духовное, прикоснуться к материальным последствиям того духовного события. Когда позавчера вы мне немного рассказывали о храмах, я ещё не был готов принять их суть. И глаза мои не могли увидеть всего. Так что, если у вас имеется немного времени, устройте мне, пожалуйста, экскурсию в историю местной архитектуры. Вы ведь ведущие специалисты, а я, хоть и так же ведущий, но и по некоторым областям земли русской ведомый… По крайней мере в настоящее время.
— Можно устроить, — согласился Лебедев. — С чего начнём?
— С того, что я совершенно ничего не знаю об этом крае и о его церковно-храмовой архитектуре. Повесть об обретении иконы Николая и как выбиралось место для храмов, как они воздвигались здесь, я впервые услышал на севере вятских земель. Ну и от вас.
— Хорошая база, — засмеялся Черепанов. — На такой основе сформировать можно что угодно.
— Согласен на «что угодно», тем более, что вы – специалисты не просто ведущие, но и сведущие. А мне надо будет потом это преподнести моим ученикам и… студентам.
На слове о студентах Арсений несколько приостановился, потому что, уходя в далёко своё, не был уверен, что вернётся в университет, и написал заявление об освобождении от занимаемой должности. Но при этом он выполнял задание кафедры «Истории народов СССР». Сам-то он трудился все годы по окончании университета на кафедре «Всемирной истории», но сотрудничал и со смежными для собственного развития и для глубокого с широким охватом изучения истории человечества.
— Кстати, — заметил Лебедев, — повесть об обретении иконы Николая как-то очень близка повести о том, как тем же летом 1383-го года на реке Тихвинка возле Великого Новгорода явился образ Богородицы. И точно также брёвна с выбранного строителями места за ночь были перенесены в другое – тоже болотистое. Как говорится в тихвинской повести, икона обнаружилась на другом берегу реки вместе с заготовленными бревнами и начатым срубом. И хоть место было “блатно и неровно”, именно его указала Богородица. А значит, именно на нём и должно было возвести первую церковь Успения. Так икона сама избрала место своего пребывания.
— Я рад, что мне довелось встретиться с вами, — открыто глядя в лица собеседников, признался Арсений. — Вы существенно пополнили содержание моего путешествия.
Лёгкость в общении эрудированных проектировщиков с бывшим проектировщиком и историком Арсением, образовавшаяся c первой встречи, позволила им и разговор вести изначально непринуждённо, а ему – обратиться к собеседникам с просьбой об экскурсии для него.
Реставраторы, обменявшись мнениями, как и с чего им начать лекцию, повели его по двору Града. Арсений оставил рюкзак и посох у входа в храм и, идя с проводниками по тайнам византийского зодчества, прочно обрусевшего на просторах от Киева до Тихого океана, превратил себя во внимательного ученика. Он слушал, лишь изредка позволяя себе спросить или высказать замечание, связывающее общероссийскую историю с Вяткой. Архитекторы оценили заинтересованное отношение случайно встреченного историка к их познаниям и, показывая храмы в разных ракурсах, раскрывали стилевое и символическое их содержание.
После обхода всей территории группа вернулась к исходному пункту, то есть к вещам Арсения. И здесь он поведал собеседникам об исследовании участка поймы реки. Лебедев с Черепановым достойно и рационально восприняли информацию и попросили Арсения пройти с его прибором по двору Града. Он охотно отозвался – и самому интересно, и в благодарность; а они сопроводили его ход по параллелям и меридианам, отмечая на своей схеме точки сопряжения.
Появление Виктора и Марины прервало экскурс. Молодые специалисты пришли со всеми своими вещами – они спешили. Виной тому оказалась записка Арсения: прочтение её породило в них сложные и разноречивые чувства. А поскольку незавершённость его восприятия ими, предпочитающими однозначность в окружающем, побуждала раскрытие его довершить, они и поспешили вслед за ним, за странным, в стремлении увидеть его до отъезда из села, чтобы высказаться и утвердиться самим в себе. А ещё лучше – ему место в обществе определить.
Увидев странника беседующим с их руководителями, Виктор, а за ним и Марина на миг приостановились и к группе подошли медленно. Собеседники их приближение и их минутное замешательство не видели – стояли к ним спиной и оживлённо обсуждали тему выбора места под храмовый Град: прибор и здесь показывал сгущение информационно-силовых структур.
— Здравствуйте, — обращаясь ко всем сразу, поприветствовали Виктор с Мариной.
— Вы чего так рано пришли? — встретил их вопросом Лебедев, обернувшись к ним и подавая руку Виктору для пожатия.
Виктор не сразу ему ответил: пожимая ему и Черепанову руки: он больше смотрел на Арсения, лишь на миг окинувшего пару взглядом.
— Мы его проводить пришли, — объяснил Виктор руководителям цель столь раннего появления, кивком головы указывая на их собеседника.
— Да вы очаровали наших коллег! — засмеялся Черепанов, оборачиваясь к Арсению. — Даже провожают вас.
Странник усмехнулся, но промолчал и руки Виктору не подал. Некоторое время ждал,  что тот станет говорить, но не дождался. Виктор, экспансивный, импульсивный в высшей степени человек, изначала настроившись на задиристо-требовательный разговор с ним, не знал, как его начать и как вести в присутствии значительных людей – руководителей.
— Вы зря поспешили, ибо общения у нас с вами не получится, — облегчил ему задачу Арсений: затянувшееся молчание превращалось в абсурд. — Мы не должны были больше видеться, так что вы нарушили законы рациональности и количества.
— Вы в самом деле князь? — без предисловий спросил у него Виктор.
— За этим вы поспешили за мною? И что? Вам самим не смешно?
— Нет не смешно. Мы вас спрашивали, спрашивали, но вы не отвечали. И вдруг взяли и заявили.
— Что заявил?.. И что с того, что заявил?.. — Арсений переглянулся с их старшими коллегами и ответил: — В самом деле. Я потомок двух княжеских родов. И что?
— Почему же не называете своё княжеское имя?
— Вам-то для чего?.. И что в имени тебе моём?..
— Что это вы “тыкаете”? Мы на брудершафт не пили, мы вообще вместе не пили, — недовольно указал Виктор на Арсеньеву вольность.
— Это Пушкина слова, — укоризненно качнув из стороны в сторону головой, ответил Арсений. — Могу напомнить, если вы забыли:
Что в имени тебе моем?
Оно мелькнёт, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом
— Вы своими словами можете говорить? У вас всё чьи-то речи, чьи-то идеи.
— Те слова, которые вы приняли за тютчевские, – мои. А своей идеи ни у меня, ни у вас с вашими коллегами, ни у кого другого нет и никогда не будет. Мы воспринимаем их, изначально сущие. Либо в силу ограниченности, не способные воспринять, говорим: этого не может быть, потому что этого не может быть.
— Так вы скажете имя своего рода – или родов, раз у вас их несколько? — не обращая внимания на Арсеньев ответ, вновь затребовал Виктор. — Или в прятки будете играть?
— С вами, бесцеремонными юнцами, буду. Ни к чему вам имя и род мои, потому что мы больше не встретимся. Более того, вы скоро и с тем, что имеете в себе, расстанетесь, так что и наша встреча для вас никакого значения иметь не будет – она для вашей жизни ничто, и я в ней словно проплывший по реке предмет, на миг задержавший на себе ваше внимание.
— Мы не собираемся расставаться, и вы тут действительно ни причём – для нас вы ничего не значите, — даже не попытавшись понять собеседника отреагировал Виктор; и нагло, как оскорблённый пошляк, указал: — И вообще: кому вы, оригинальный бродяга-одиночка, нужны с вашими мистическими идеями?
Арсений глянул на него и, возлагая ответственность за подчинённого на его старшего, перевёл взгляд на и без того нахмурившегося Лебедева, почувствовавшего некорректность начинающего специалиста. И улыбнулся ему.
Черепанов, с иронией в глазах слушавший странный диалог, укоризненно засмеялся и выговорил:
— Сильно сказано: прямо Вильгельм Телль1 – не в бровь, а в глаз. Хорошие проводы вы устроили – что-то похожее на избиение. Не зарывайся, Виктор, не хами, иначе сейчас же уедешь; а там решим – ты нас позоришь.
— Извините, — коротко повинился Виктор.
Арсений не извинил:
— Вот так вот: коротко и однозначно?! Так-таки никому и не нужен? Возможно-возможно… Но, о вас говоря, я имею в виду не то, что вы друг с другом расстанетесь. Нет, в этом у вас долго будет всё в порядке... Я имел в виду то, что вы оба скоро не только перестанете сочинять песни, что пели мне на берегу, но и гитара вами будет почти забыта.
— С чего и почему мы должны измениться? — слегка растерявшись после осудившей его реплики Черепанова, и уже не резко, но снова весьма недовольно возразил Виктор.
— А вы и не изменитесь, вы останетесь тем, что вы есть. И станете делать то, на что только и будете способны, то, что в вас есть постоянное: будете заниматься коммерцией, станете деловыми людьми. Так что мне не будет места не только в вашей жизни, но и в ваших воспоминаниях. Потому и сейчас нам уже не о чём говорить. Прощайте.
— Нет, погодите, — остановил его Виктор. — Вы ещё не всё нам сказали. Вы вообще нам ничего не сказали.
— Я что-то должен? Скажите, пожалуйста, Василий Васильевич, Игорь Андреевич, они и в работе такие же ретивые, как в нападках на незнакомых им людей, не ведая, чем это для них обернётся? – спросил Арсений у ведущих специалистов, но ответа ждать за ненадобностью не стал, а обернулся к паре: – Так что я вам должен? Говорите – что? И я, быть может, удовлетворю ваши требования.
— Мы вас всё время расспрашивали, а вы не хотели отвечать, как и сейчас не хотите. Так чего же вы в своей записке написали, чтобы мы спрашивали, но отвечать не хотите? Объяснитесь, будьте добры.
___________
1Вильгельм Телль – легендарный народный герой Швейцарии, уроженец кантона Ури, живший в конце XIII-го – начале XIV-го веков, искусный лучник, борец за независимость своей страны от Австрии и Священной Римской империи.
 
— А вы не спрашиваете – вы требовательно любопытствуете. Надеюсь, что в этом вы разницу видите.
— Не видим. Мы по-хорошему, с уважением у вас спрашиваем, так будьте добры так же и отвечать.
Виктор не сумел внять укору Черепанова – самовлюблённость выпирала; а замечание ему и угроза отсылки, угроза быть изгнанным, сказанная при жене, его травмировали.
— Да не стану я вам отвечать, фамильярно беспардонные люди. Только поясню, что разница заключается в том, что спрашивают, когда необходимо для дела, а любопытные вопросы без надобности. Вы сами признавались, что спрашиваете просто для разговора... Ну вот и всё – вы удовлетворены… Или вас, инженер, ещё что-то жестоко терзает?
Черепанов вопросом перебил попытку Виктора бросить очередную колкость:
— Арсений Тимофеевич, может, и нам с Василием Васильевичем предскажете наше будущее? Что с нами будет, что мы забудем?
— Скоро всё изменится, и многие люди станут пить другую воду. А те, кто не сможет это делать, останутся доживать в своём времени. Вы научитесь пить новую воду, но и старую, в отличие от ваших помощников, вам не забыть.
— Воду?! — удивился Черепанов. — Какую воду?
— Опять нелепые загадки, — бросил Виктор. — Что, и теперь не объяснитесь?
Лебедев уже не стал церемониться, как до того по своему возрасту сдерживался, при Марине не желая осаживать её мужа-охальника:
— Виктор, тебе было сказано не хамить. Подумай. И мы подумаем о тебе.
— Это древняя суфийская повесть, — ответил Черепанову Арсений, проигнорировав молодого задиристого петушка.— Если хотите, я расскажу её.
— Конечно, хотим, — решительно заявил Черепанов. — Надо же нам узнать, что пить мы станем, что за воду.
— Однажды Хызр1, учитель Моисея, обратился к человечеству с предостережением:
“Наступит такой день, — сказал он, — когда вся вода в мире, кроме той, что будет специально собрана, исчезнет. Затем на смену ей появится другая вода, и люди сойдут от нее с ума”. Лишь один человек понял смысл этих слов. Он набрал запас воды побольше и спрятал ее в надежном месте. Затем стал поджидать, когда вода изменится. В день, предсказанный Хызром, все реки иссякли, колодцы высохли, и тот человек, удалившись в свое убежище, стал пить из своих запасов.
Но вот прошло какое-то время, и он увидел, что реки возобновили свое течение; и тогда он спустился к другим сынам человеческим и обнаружил, что они говорят и думают совсем не так, как прежде, что с ними произошло то, о чем их предостерегали, но люди не помнят этого. Когда же он попытался с ними заговорить, то понял, что люди принимают его за сумасшедшего и выказывают ему либо враждебность, либо сострадание, но никак не понимание.
Поначалу он не притрагивался к новой воде, возвращаясь каждый день к запасам. Но  в конце концов решился отныне пить  новую воду, потому что его поведение и мышление, выделявшие среди остальных, сделали его жизнь невыносимо одинокой.
Он  выпил новой воды и стал таким же, как все. И начисто забыл о своем запасе иной воды. Окружающие же его люди смотрели на него как на сумасшедшего, который чудесным образом  излечился от своего безумия”.
— Ерунда всё это, — вновь импульсивно бросил реплику Виктор и тут же пояснил её: — Последнее время то и дело предупреждают о катаклизмах, о смене полярности, даже об апокалипсисе. Надоело.
Лебедев, намёком на непонятливость Виктора, прекратил затеянную им пикировку:
_________
1Хызр (Хидр) – персонаж домусульманских легенд и преданий тюркских и иранских народов. После исламизации стал считаться пророком, святым. Хызр исполняет данную Творцом миссию, являясь людям, святым, пророкам.

— Теперь понятно, как и чем вы поразили наших молодожёнов. Кто ваши учителя?
— Мои учителя – это те, которые взяли, что было дано, и дали, что могло быть взято.
— Хотелось бы, когда сменится вода, с вами повстречаться. И… с вашими учителями.
— Она уже меняется. И встретимся мы с вами, вероятно, ещё не раз на этой вот почве, — обведя рукой подворье Града, ответил Арсений. — А с учителями моими вам нетрудно встретиться, потому что и вы в их числе. Как и эти молодые люди, которые взяли то, что смогли по своим способностям взять, и дали то немногое, что имеют.
Лебедев доброй улыбкой и наклоном головы отреагировал на уважительный ответ собеседника и поинтересовался:
— Вы собираетесь сюда ещё приехать? Когда?
— Я говорю не о месте, а о содержании. В других местах есть такое же
.Показался рейсовый автобус. Арсений вспомнил о письме, достал его из кармана и обратился к Черепанову:
— Игорь Андреевич, пока мы общались, я не успел сдать письмо. Не возьмётесь ли вы  это сделать? Мне важно, чтобы это письмо вышло отсюда. — Арсений хотел, чтобы на конверте с письмом лебединцам стояла отметка великорецкой почты.
Черепанов принял конверт и непроизвольно стал читать адрес на нём.
— Давайте, мы отнесём, — предложил Виктор.
Арсений, удивлённый его предложением, противоречащим беспричинной неприязни, отказался от услуги молодожёнов:
— Благодарю вас, но я уже попросил Игоря Андреевича. Полагаю, будет несколько некорректным забирать у него письмо, нет?
Виктор промолчал, не зная сам, чего ему на самом деле хотелось: то ли исправить оплошность в общении со странным путником, который оказался вполне понятным его руководителям и которому те благоволят; то ли прочесть фамилию Арсения в обратном адресе. Черепанов, показывая Лебедеву конверт, спросил у Арсения:
— Не та ли это деревня, где староверы живут?
— Верно, деревня староверческая. Вам, смотрю, известно многое об этих краях.
— И как же вы с нею связаны, если, как говорите, идёте с юга Союза? — не отвечая на замечание, вновь спросил Игорь Андреевич.
— Проходя, зашёл к ним – так же, как, проходя, сейчас нахожусь здесь.
— И уже есть, кому там писать?
— Да, уже есть, кому писать. Там много хороших людей.
— Тогда и нам пишите. Мы ведь тоже вроде как неплохие люди, уже познакомились и, по вашим словам, должны будем ещё встретиться.
— Согласен. Дайте ваши адреса, и, когда придёт время, мы встретимся через почту и лицом к лицу. И ещё. Просьба у меня к вам великая: не поможете ли мне с обращением к историкам в университете – мне необходимо сведения собрать по движению славяно-русского населения на восток, потому что вы здесь имеете залежи этой информации, а мы в Донецке голодные сидим.
— Неправильно это, я думаю, Василий Васильевич, что хорошие люди мрут на юге от голода, — всерьёз принял положение донецких учёных Игорь Андреевич. — Найдутся у вас такие альтруисты, что пожертвуют своим отпускным отдыхом ради общего блага?
— Не совсем альтруистическим дело будет, уважаемые коллеги, — уточнил Арсений, — потому что я тоже обязуюсь на ответную услугу: материал проработать в Донецке и прислать кировскому университету соответствующие статьи от донецкого университета. Так в Сыктывкаре я договорился, и впредь намерен так же поступать. А дончане меня письмом-запросом обеспечили, чтобы официальность соблюсти. Одна у меня проблема: к кому обратиться, я не ведаю, оттого и прошу вашей поддержки Христа ради. Вы мне не иначе, как Им посланы на пути мои.
— Ну коли так обстоит дело, да возле храмов, святыней исторических, просите, как отказать?! Сейчас-сейчас, Арсений Тимофеевич, чиркну пару писем на кафедры, чтобы и спешно, но полноценно и гарантированно помогли. И с почты поспешу позвонить – пусть студентов привлекут. А вы, Виктор и Марина, попридержите автобус, чтобы без нашего дорогого гостя не ушёл, — отзывчиво ответил Лебедев.
На этом автобусе приехал настоятель храма – посмотреть, как у архитекторов идут дела и обсудить технические вопросы. Арсений воспользовался оказией пообщаться и с ним, бегло конспектируя информацию. И, увидев в ларьке храма иконы с образом Николы Великорецкого, купил три экземпляра: один из них преподнести брату Виталию, другой – донецкому университету.

***


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Готовя Виталию сюрприз своим приездом, Арсений и сам ожидал сюрприз от него, поскольку на них дела брат всегда горазд. Как некогда, расставшись на долгое время, они внезапно встретились в далёком Тянь-Шане, и Виталий на джайлоо не только незнакомых с ним людей, но и его поразил неожиданным и успешным участием в джигитовке чабанов, признавшись потом, что никогда раньше не скакал, как пришлось ему здесь и сейчас, так и впоследствии Арсений при всякой оказии получал от взбалмошного братца нежданчики.
То женитьба, породившая в землемерской среде длительный интерес к нему; то, слетев с вершин Тянь-Шаня, неожиданно и спонтанно приземлился в дальних крах лесных в глубине России, перенеся туда семью: жену и малявку-ребёнка; то... Множество «то…» породило множество красочных всплесков в биографии Виталия, и на полотне его судьбы они проявились яркими цветными пятнами, делая его оригинальным на сероватом фоне окружающих и родственников.
Виталий же о необычайном странствии Арсения по северным краям, не вяжущемся – по убеждённости самого мастера спонтанностей – с плавностью мыслей и действий его брата, узнал из небольшого письмеца перед выходом того в путь-дорогу. Сообщение не содержало ничего существенного, за исключением неопределённого обещания встречи с ним. Он-де, Арсений, отправляется из шахтёрского и металлургического города Донецка в одиночное путешествие по лесам и весям Северной России и зайдёт к нему повидаться. На-те вам – пошляется и зайдёт-де повидаться! Каков, а! И когда изволите его ждать?!
И Виталий стал ожидать его появления у себя с нарастающим нетерпением, потому что встреча с Арсением оказалась ему необходимой – образовался нарыв в его семейных отношениях. Нерассасывающийся, порой с острой болью багрово вздувавшийся, и ему не хватало рядом родной души. Все родственники остались далеко на юге Советского Союза, а здесь, в Удмуртии, его семью окружали и корректировали отношения в ней своими интересами и своим жизненным восприятием только многочисленные близкие и дальние родственники жены: родные, двоюродные, троюродные и даже такие дальние, что просто «седьмой забор нашему плетню».
К тому же Виталий обрёл разлад и в общественных отношениях, что его, социально активного, лишило места приложения сил и даже смысла в приложении их. Служить стало некому и нечему, так что им овладела сплиновая тоска.
Коллизия в социальных отношениях породилась его же нетерпимостью к откровенно  безответственному исполнению работы, его неспособностью работать как принято здесь, то есть к работе приступать спустя рукава и делая её невесть для чего. Как следствие – вступал в конфликты с руководством и с коллегами с предсказуемо одинаковым исходом. В конечном итоге, сменив за семь лет пребывания в Ижевске три профессии, сменил, соответственно, и три рабочих места.
И революция, которую он некогда предвозгласил и в которую даже было включился, уже совершенно не манила его никакими целями и перспективами. В период правления Страной престарелым Брежневым, когда, собственно, братьями и была определена дата революции, он как откровение воспринял внезапно возникшую мысль о том, что всякая революция одних делает счастливыми, а других – несчастными и ведёт к жертвам.
Любая революция увеличивает количество исполнительно-контролирующих ведомств и чиновников, не способствующих прогрессу в экономике, а, жирно коррумпируяссь на ней, тормозящих процесс. Арсений предупреждал об этих революционных плодах, но он безрадостность перспектив революции самолично осознал, лишь восприняв столкновение идеи с реализмом.
Творить собственную политическую карьеру на революционном движении, выпирая себя на фоне мало что понимающих масс, ему, как и Арсению, не позволяла личная этика, основу которой они находили в общих законах Мироздания. Впрочем, возможно, на этом состоялась одна из многих его ошибок: ну в самом деле, почему политической личностью ему не делаться и не получать блага, если другие получают? И своими знаниями обществу пользу принести...
Вздор! Всё вздор – невозможное сочетание. Не по недомыслию же пращур оставил завет: никогда ни в каком статусе не служить московским князьям. Потому что либо ты бюрократ-казнокрад, и тогда карьера тебе при любом правительстве и в любом обществе обеспечена, либо ты – радикальный творец, и тебя бюрократы обеспечат необходимым в местах для обречённых.
Потому становилось всё более грустно: от берега привычного уклада, привычных дел отплыл, а парус, обещавший домчать до великой мечты, понёс в туманную безбрежность, где ни берегов, ни спутников; а цель – галлюцинация и миражи из облаков. Отсутствие рядом способных и – главное – не боящихся мыслить, осознание иллюзорности чаяния счастья для всего населения великой Страны добили мятущуюся душу и, произведя в ней депрессию, погнали в лес. В сообщество птиц, рыб и изредка появляющихся охотников.
За год его жизни в тайге в Стране произошли различные по своему содержанию и по последствиям события: всемирно объявилась широкомасштабная перестройка; с многих трибун заявляются невероятные для прежнего времени требования; в апреле восемьдесят шестого года – не вследствие ли перестройки, разбившей государство? – произошёл взрыв четвёртого реактора атомной электростанции в Чернобыле, накрыв радиационным пледом территории Украины, Белоруссии и России, и многие граждане были призваны и брошены в пылающий атомный очаг, а окружающие его территории в большом радиусе, включая города и сельскохозяйственные районы, опустели.
Покинуть живую природу и вернуться в город вынудили наполнившие её партийные члены, любящие удовольствия. А вернувшись, не обрадовался произошедшим переменам в Стране, и не стал слушать и нахлынувших из Москвы пропагандистов-лекторов с их призывами менять всё и смело идти в будущее – отвратился от них умом и духом…

Вследствие этого и вследствие же производственных конфликтов, он совершил нечто, взбудоражившее удмуртские уровни Коммунистической партии: её первичный, районный, городской и областной комитеты. Он опорочил саму Партию! Покидая последнее место работы, он отправил в Удмуртский обком заявление о выходе из рядов КПСС, причём  не доведя до органов причины, побудившие его на такой шаг – “всё равно не поймут”. Причём он не отнёс партбилет в райком, как то требовалось партийным уставом, а вместе с заявлением отправил почтой, вложив их в конверт – издевательство над партийной дисциплиной и над сохранением тайны…
В восьмидесятых годах, в пору «развитого социализма» этот его демонстративный проступок причтён к тем невероятным, за которые о себе дают знать ответные решения государственного и партийного аппаратов с последствиями для посмевшего. Сама Партия безо всяких для себя последствий вышвыривала члена из себя, а чтобы член покинул её –непозволительная несуразность!
Однако факт состоялся, и Партии предстояло решить, как, не потеряв лицо, оформить развод. Тем паче что после «непредвиденных» смертей престарелых Генсеков Брежнева Леонида Ильича, Андропова Юрия Владимировича и Константина Устиновича Черненко, ушедших один за другим, и с приходом к власти молодого партаппаратчика Горбачёва Михаила Сергеевича партийно-административные устои дали сбой: Партию зашатало так, что по всем признакам её вот-вот хватят инфаркт и гипертонический криз с инсультом…
Виталию не просто далось его решение разрыва с КПСС – к радикальному решению привели долголетние гнетущие мысли, нудно терзавшие натруженную душу в попытках обнаружить в обществе Страны перспективность её существования в такой социальной формации, как псевдосоциализм, преподносимой Партией высшим благом для народа на данный момент.
Когда-то на неё, на Партию, он возлагал всевозможные чаяния и верил всему, что от её имени говорилось. Но они не оправдались. Надежда на то, что КПСС в предстоящей революции – а скорое свершение события он уверенно утверждал, – не потеряет уважение народа и авторитет и останется основной организующей силой, хирела от года к году. И в конце концов сменилась отрицанием способности единственной политической партии на понимание необходимости перемен – она ведь единственная, чего ей меняться, пусть её и такой народ любит.
Государственный аппарат Страны и Коммунистическая партия, его направляющая и идеологическая организация, разросшаяся из немногочисленной – двадцать четыре тысячи членов в начале семнадцатого революционного года – до двадцатимиллионного легиона, заполняясь физически и идейно номенклатурностью, всё более отрывались от реальных потребностей народа, от истинных и насущных интересов общества, консолидируя и централизуя абсолютно всё народное хозяйство, всю культуру и всякое право населения Страны определять и выражать свои мысли и чувства.
Некоторое послабление в этом со стороны Правительства, наступившее с приходом к власти Горбачёва, всемирно объявившего перестройку политики, идеологии и управления государством, не только не привело к улучшению положения, но напротив – оно усилило напряжённость в огромной Стране. Объявленная гласность вскрыла пороки управления, но само управление осталось в тех же руках и осуществлялось теми же структурами, что и прежде. А привлечение народа к участию в государственных делах, поманив мечтами о её возможности, не позволило ему ничего реального. Демократия единого государства стала прорастать анархизмом, коммерцией и криминалом, а экономика и жизненный уровень населения Страны стали активнее нищать. И наступил великий застой в материальных и духовных сферах.
Таким образом, Партия, как социально-политическая субстанция, в чьей глубине сути Виталий искал здоровое ядро, дискредитировалась, хотя об этом вслух ещё нельзя было говорить – чем усиливалось взрывоопасное состояние государства, ведшее к революции.
О выходе из её рядов Виталий не распространялся, полагая свои действия личными, никого ни к чему не призывающими. Даже когда к нему домой пришла делегация от первичной организации требовать раскаяния и разъяснения, он ничего не стал объяснять коллегам и бывшим товарищам по Партии. Лишь ответил отказом на их требования – не в его правилах соблазняться необдуманными поступками и добрыми посулами партийных органов – за ними всегда и вскоре следует возмездие.
На заседании райкома, членами которого являлись по большей части руководители предприятий и служб района, его персональное дело рассматривалось полным составом. И там Виталий не сразу объяснил причину, пообещав сообщить её после принятия решения об исключении его из партии. А представительный форум долго не мог подобрать для себя приличного – чтоб лицо не потерять – основания для исключения: то ли за отрыв от первичной парторганизации, то ли за неуплату партвзносов, то ли за…
Ни одна из формулировок не соответствовала истине, и все обвинения в свой адрес Виталий легко опровергал, дивясь потугам серьёзных людей в их поисках обоснующей фразы. Когда первый секретарь райкома, устав от напряжённого труда по сотворению  предлога или  причины, по которым райком мог бы достойно выдворить «диссидента» из всесоюзной партии, спросил его, на каком же основании следует исключить его из её рядов, Виталий, указал на единственное основание, лежавшее на столе перед секретарём и вполне соответствующее Уставу партии, – на заявление о выходе из КПСС. И райком облегчённо принял формулировку (только обида – не он выгоняет члена, а член...).
Лишь тогда Виталий признался, что выходит из партии потому, что она перестала быть коммунистической, потому что в ней чересчур много чужаков-приспособленцев. Его «демагогический» демарш, покоробивший давно проверенных партийцев, неожиданно для него самого вызвал положительный отклик двух членов райкома. Остальные просто вид сделали, что не услышали его, чтобы не замараться дискуссией с отщепенцем. Однако то, что хотя бы и двое не просто отреагировали, но даже поддержали своими замечаниями: “Правильно говорите. Это верно”, и в то же время остальные негативно отнеслись к его идейности, убедило Виталия, что он действительно всё хорошо обдумал и совершил то, что должен был совершить.
Оттого, чтобы не быть в прежнем коллективе «политической» фигурой, он отыскал себе место в небольшой организации, где по характеру работы ему не придётся сидеть в среде инженеров и отвечать на вопросы о жизни. Впрочем, со временем ему пришлось познать, что в малом коллективе бывает похуже, чем в большом предприятии – малые водоёмы, как правило, превращаются в болото.
И в небольших коллективах он был осуждён как диссидент и демагог уверенными в своей партидейной чистоте активистами-партийцами. Они, эти активисты, осуждали его вплоть до того момента, когда сами вдруг дружно поднялись с рабочих мест и пошли в райкомы – сдавать партийные билеты пошли, забыв о преданности идеалам коммунизма и о партийной чистоте. И потом они, партийно чистые, не хотели, чтобы об их членстве в Партии люди помнили, чтобы и в новых условиях снова и опять казаться чистенькими. Тогда-то Виталий отыгрался на них, во всеуслышание заявляя, что сейчас он не покинул бы КПСС, а стал бы её активным функционером.
…(Но это озарение партчленов, или страх, или ещё что-то – кто их, идейно чистых, разберёт? – случится с ними не в год восемьдесят седьмой-восьмой, когда Виталий в ожидании встреч с Арсением страдал одиноко, а летом грязного девяносто первого года после попытки престарелых правителей Страны спешно сформировать ГКЧП1 и повернуть вспять бурно начавшийся революционный процесс.
Именно эта попытка явится детонатором мощного взрывного заряда, не только в СССР снёсшего плотины, но и в связанных с ним странах. И ликвидируется монополия КПСС, и все партийные ценности и архивы – и даже секретные документы госбезопасности – будут разворованы и проданы врагам: США, Германии, прочим; и правители прогнутся в поясе и в коленках перед алчными коварными янками… Это состоялось потом, через четыре года после его демарша),..
А пока что события и неурядицы в Стране, а с ними и кавардак, образовавшийся в личной судьбе, изуверски его давили, угнетали и с холодным садизмом предопределяли в его биографии очередную катавасию2 – не в церковном смысле, а в общественно-значимом и в склочно-семейном смысле, – ничего светлого не обещая взамен...

***

Арсений, проведя три дня в работе в Юрье и в Кирове – в его университете, в музее, в епархии и в архиве, – приехал в Ижевск на поезде в воскресенье под утро. Трамваи еще не ходили, а приехать к Виталию на такси и в раннюю рань поднимать людей, заставляя их встречать его спросонья, некорректно. Устроившись в зале ожидания вокзала в широком кресле, принялся рассматривать местную публику: входящих и выходящих пассажиров и встречающих-провожающих горожан, вглядываясь в их лица, в одежды, в походки.
Люди, бывшие или будущие пассажиры, проходили, мимоходом бросая в урны или мимо них билеты, бумажки, окурки, пустые пачки из-под сигарет, и заняты лишь собой – своими делами… Жизнь, не включённая в круг их потребностей, протекала не замечаемая ими, пренебрегаемая. Ни социально значащих слов, ни фразы, выражавшей общественную полезность проходивших, не произносилось, ничьи интересы не учитывались.
Зато, будто в подтверждение Витальева негодования по поводу уровня менталитета жителей города, прозвучало громко выраженное возмущение:
______________
1ГКЧП – Государственный комитет по чрезвычайному положению, созданный в 1991-ом году высшими партийными и государственными функционерами и представителями высшего командного состава Вооружённых сил СССР, КГБ СССР и МВД СССР и просуществовавший короткий период – с 18-го по 21-е августа, когда ГКЧП попытался захватить власть СССР с целью предотвращения развала страны и возврата к прежним формам правления. Его поражение от восставшего народа, только ускорило и распад СССР и весь революционный процесс.
2Катава;сия (др.-греч.  ;;;;-;;;;;, ;;;;;;;;;  – схождение вниз, спуск, сошествие) в православном богослужении – способ песнопения во время службы на утрене в праздничные и воскресные дни.

— Где он, этот п.…к, задерживается? Опоздает, на х..!
Фраза резкой болью ворвалась в слух Арсения, а для спутников матюгальника она оказалась вполне применимой  –  никто из них не остановил его и по поводу применения им в обществе «ненормативной лексики», как принято называть мат в «интеллигентских» кругах, не вздрогнул. И проходивший рядом милиционер никак не отреагировал. Арсений подумал, что город заполнен плебсом, потому что только плебс, ко всему безразличный, может бросаться такими священными, сакральными словами и строить ругательства из них, вплетая в них и имя Господне и мать свою.
Довершило картину невероятное событие – для нормального общества невероятное: к засоренному углу, где стояла урна, подошёл одетый в приличный костюм и при галстуке пассажир и, чуть наклонившись, смачно и жирно высморкался в уже потерявшую свой облик урну. Арсения чуть не вырвало.
Пусть красотой ижевчане не светились, особенно в сравнении с теми, кого он оставил в деревне Лебеди, и лица у всех серо-заурядные, и одежды серые, но неандертальцами – так их назвал Виталий, –  аборигены Ижевска тоже ведь не выглядели! Однако творить такое! В районном городке Юрья, где заходил в райисполком и ожидал междугородний автобус, и в Кирове на вокзале, где пришлось провести в безделии пару часов, подобного не наблюдалось, а здесь за короткое время сочно выявились мерзость и низость духовного и физически-телесного содержимого города.
В первый приезд Арсения в гости к Виталию они провели свои отпуска в деревне у Витальевого тестя, где время посвятили покосам, грибам и хозяйственным постройкам – достраивали баню, безразлично наполовину собранной оставленную двумя Витальевыми шуринами. Не общаясь с населением, он в ту пору не столкнулся с таким, как сейчас и здесь, примитивизмом, хотя пошлый колорит речей поразил и тогда.
Теперь он понял, почему ижевчане для брата стали неандертальцами, и согласился вполне с его восприятием. А также согласился, что некому здесь говорить о культуре речи и о культуре общественных мест – для аборигенов город то же, что временное прибежище в большом глухом лесу: “Всё равно не поймут!”.
Стало грустно. Надвинув на глаза шляпу, постарался отключиться от восприятия происходящего рядом обгаживания ижевчанами города, вокзала и собственных душ и задумался о Виталии: “Как-то ты, братец, живёшь столь долго в этом гор… в этом…?”.
Соответствующее определение полису проживания брата не подбиралось, потому что ни городом это отхожее место нельзя назвать, ни чем-то иным, близким к цивилизации. Разве что посёлком, поскольку в посёлках поселяются пришельцы из разных местностей и областей. В основном, это непоседы неприкаянные, оторвавшиеся от родного места с его культурой и бросающиеся в места лёгкой добычи. Потому и культуры нет в подобных населённых пунктах, что шатуны свою забыли, а чужие ими не прививаются…
Размышление его о страданиях Виталия прервал голос, ворвавшийся в сознание: “Зри в корень!”. Арсению показалось, что кто-то из ожидающих поезд процитировал Козьму Пруткова1, и даже порадовался эрудированности произнёсщего цитату. Огляделся, но не увидел культурного лица – никого рядом, кто бы мог произнести ему это повеление. В то же мгновение, пронзив глубину повеления, на миг осознал, что есть причина для брата жить в этом… Ижевске, что она основательна и обусловлена.
Причину понять не успел, – на поверхность вокзального бытия вырвала очередная вульгарная речёвка, прозвучавшая из уст молодого ижевчанина с типичной эрудицией, предназначенная двум ровесницам. Подумал: вполне возможно, что Виталий сам не знает её, но то, что он должен сделать, отдать или получить, находится тут и обязывает брата жить в городе грязи и терпеть проявления содержания его нутра.
С улицы донёсся грохочущий шум трамвая. Арсений поспешил выйти из помещения,  ____________
1Козьма Петрович Прутков – литературная маска (фактически – коллективный псевдоним) под которой в журналах «Современник», «Искра» и других выступали в 50-е-60-е годы XIX-го века поэты Алексей Толстой, братья Алексей, Владимир и Александр Жемчужниковы, штабс-капитан Александр Амосов.

подошёл к прохаживающемуся милицейскому сержанту и спросил у него, как проехать к  буммашевскому микрорайону Милиционер, по его говору узнав в нём чужака, пристально всмотрелся в гражданина, решил было развлечения ради спросить документы, но, хоть в монотонности службы и страдал от серой скуки, махнул на это дело и коротко объяснил маршрут трамвая и сколько туда ехать. И даже улыбнулся.
Грязные засорённые улицы провинциальной столицы Удмуртии, окаймлённые плохо асфальтированными или вовсе без асфальта тротуарами, обшарпанными однообразными жилыми домами и административными зданиями, среди которых невзрачно затерялся и столь же обшарпанный драматический театр, совсем не радовали взор. Только дополнили колорит серой скудности ижевской культуры. И пассажиры трамвая, по всему его салону громко разговаривая, без стеснения делились производственными и семейными кляузами, неурядицами, болезнями.
Позади три девицы, не обращая внимания на присутствие чужих ушей, обменивались новостями своей жизни, делая их, как и все пассажиры-ижевчане, всем доступными:
— Мы такие, — весело повествовала одна, — а тут он подходит и такой: “Тёлки!”. Мы такие: “Чё-о!”. Он отвалил.
Слушательницы вместе с рассказчицей расхохотались, а потом другая подхватила тему. Арсений поразился нищете языка общения у подрастающей и даже уже вступающей в самостоятельную жизнь части населения – такого убожества слышать не приходилось за весь его путь. Будто не читали Пушкина, Толстого или, на худой конец, Антона Чехова, этого любителя и повсеместного любимца театралов и мещан. А если по обязательной школьной программе и читали, то пробегом, мыслями гуляя вдали, – во всяком случае язык, поэзия, красота слова писателей прошли мимо их восприятия, не затронув сознания, заполненные половыми инстинктами и рефлексами.
Дорога показалась долгой, утомительной.

Но сколько б она ни тянулась, трамвай довёз до нужной остановки.
Арсений, облегчённо вздохнув, пошёл к дому брата. Было раннее утро, и рановато являться нежданным гостем, но сидеть на приподъезной лавке в ожидании подходящего часа Арсений не решился – узнает Виталий, так и поколотит. Звонить не стал, а тихонько постучал.
Дверь открыл улыбающийся незнакомец азиатского происхождения в рубашке цвета хаки без погон и в офицерских брюках. Улыбка его потерялась в выражении удивления, когда он увидел человека в дорожном одеянии путешественника с рюкзаком за спиной.
— Здравствуйте, — азиат, увидев, что он старше,  первым приветствовал пришедшего и спросил: — Вы к кому?
— Здравствуйте, — столь же удивлённо ответил Арсений, а мысли его спешно стали перебирать варианты неожиданности. — Здесь…
— Это ко мне! — раздался жизнерадостный голос из глубины квартиры.
Его владелец, выбежав в прихожую, отодвинув офицера, втащил Арсения в дверь. Братья крепко стиснулись и довольно долго не отпускали друг друга, не произнося слов и ничем иным не выражая свои чувства.
— Виталий, кто там? — спросила из кухни Валентина, Витальева жена, услышав шум встречи в передней.
Арсений хотел поприветствовать её и выглянувшую из своей комнаты Елену, дочь брата, встретившего его офицера, но Виталий остановил его намерение и, всё не отпуская его, заявил: “Погодь, сынку, дай я тебя ще трохи пообнимаю. С ними со всеми ты потом поздоровкаеся – их много, а я один”.
«Их», когда на возню встречи из разных комнат стали выявляться другие обитатели Витальева жилища, знакомые и незнакомые Арсению, и в самом деле оказалось много. Из кухни вышла и приблизилась к офицеру молодая киргизская женщина с вертевшейся под ногами полуторалетней малышкой; за нею – не дождавшаяся разъяснения, кто пришёл в такую рань и с кем муж обнимается, –Валентина; и из большой комнаты появились ещё один офицер с женой и дочкой лет трёх.
Арсений поразился, увидев массу народа в двухкомнатной квартире брата: где и как он умудрился их всех разместить судя по всему на ночлег. Да ещё и накормить их надо было. Но, видимо и несомненно: с детства впитанное родовое приимство нуждающихся не забылось и обязывало не смотреть на количество гостей, а заботиться о том, чтобы всем было удобно и сытно во всё время их проживания.
— Бу ким?1 — первой поинтересовалась малявка у матери, указывая на Арсения.
Мать негромко спросила у мужа:
— Анарбек, бул ким?
Анарбек пожал плечами и, постучав Виталия по плечу, потребовал:
— Тууганбек, познакомь нас с твоим…
— Это мой брат, Арсений. Арсен, — полуобернувшись к гостям, представил Виталий появившегося и взбудоражившего всех гостя. — Путешествовал по России.
Валентина разглядела под бородкой и усами знакомые черты, воскликнула:
— Арсений, здравствуй! Как доехал?
— Хорошо доехал, благодарю. А вы, смотрю, уже не спите, а я боялся разбудить вас в субботний день.
— Я тебе побоюсь! — рассердился Виталий, чем оправдал предположение Арсения о возмездии за «некорректное» поведение, если бы вздумал дожидаться утра на подъездной лавочке. — На чём приехал?
— На кировском поезде. А с вокзала – на первом же попутном трамвае. Можно снять рюкзак и штормовку?
Виталий, а вслед за ним и другие, рассмеялись.
— Давай сюда свой груз, раздевайся. И знакомься.
Арсений поставил в уголок  походную трость и, сняв мешок, штормовку и шляпу, отдал их брату, чтобы он разместил-развесил их, и обратился с приветствием к дочери Виталия; потом подошёл для взаимного знакомства к встретившему его офицеру и его семье и ко второму семейному трио.
Гостями брата – сюрпризом Арсению, направляющемуся в страну тянь-шанских гор, – оказались лейтенанты Анарбек Мамбетов и Адылбек Касымалиев. И накануне в ночь прилетевшие из Фрунзе их семьи: Анарбекова жена Айгуль с дочкой Айсалкын и супруга Адылбека Замира с дочкой Айкерим2.
Офицеры появились в жизни Виталия как подарок Судьбы в ту пору, когда чувства пустоты и одиночества прочно овладели им. Но, как в жизни каждого бывают и светлые пятна, появился просвет и в частной жизни Виталия. Уже несколько месяцев то и дело его гостями в Ижевске было несколько киргизов-офицеров дорожно-строительной воинской части, сформированной в среднеазиатских республиках для борьбы с глубинно-российским бездорожьем; а он для общения с земляками ездил в районный посёлок Игра, где размещалась их бригада.
Это стало огромной радостью для него – нежданно-негаданно в середине Удмуртии образовались два островка любимой им Киргизии....

Событию предшествовала обыденная командировка Виталия. Однажды в тёплом мае, что является редкостью для холодной Удмуртии, он получил задание на топографическую  съёмку мясокомбината в райцентре Игра.
Любой командированный на месте исполнения задания решает две задачи: как исполнить служебный долг и где поселиться и питаться. Порой для них  важнее и 
__________
1Бу ким? Бул ким? — Это кто?
2Часто встречающаяся составная часть тюркских женских имён «Ай» означает слово «Луна», любимая тюркскими народами наряду с Венерой, название которой также присваивается девочкам в качестве имён (в тюркском варианте Венера – Чолпон, Шолпан и т. п.). Вторые составные части к слову «Ай» (в данном случае) означают: «гуль» – «цветок»; «салкын» – «ветерок, прохлада»; «керим» – «благославенный (ая), щедрый (ая), великодушный (ая)».

труднее дел государственных оказывается проблема обеспечения сносными жильём-питанием. Без командированный не сможет решить служебную. Виталий не сделал для себя исключение из святого правила, тем более что задание оформлено по заявке мясокомбината, и значит, все необходимые для работы условия будут созданы и содействия оказаны.
Приехал в Игру на междугороднем автобусе без помощников, зато при нём немалый груз: теодолит, нивелир, тренога, рейка и мерная лента, сумка. Это надо было пристроить и кров обрести. Виталий хорошо знал, что Игра – не пуп Страны и не город с манящими магазинами, и не сомневался, что вопрос с местами решится за пять минут в центральной относительно благоустроенной двухэтажной гостинице. Он уверенно зашагал к жилому учреждению, неся снаряжение – благо, идти недолго, сотню метров; вопрос действительно быстро решился – отказом.
Топографа ситуация неприятно удивила: ни в одном райцентре такого конфуза с ним не было, а здесь он произошёл. Оказалось, все места внезапно оккупированы офицерами прибывшей из Средней Азии дорожно-строительной части. Потому что, как оказалось, в конце восьмидесятых годов двадцатого века Правительству СССР на ум пришла проблема общероссийского бездорожья, восторженно воспетого классиками российской литературы и проклятого «великими» завоевателями – того грязевого киселя, что утопил мечты наших заклятых «друзей» – германо-фашистов и французов, поляков и прочих недотёп, которым в силу генетического тупомыслия зудилось и зудится покорение России, дабы осесть на наших землях, сделав русский народ рабом.
Ну а теперь, чтобы и самим вконец не утонуть, Страна решила уложить сотни тысяч кубометров строительного материала в грязь Сибирского тракта, за века протоптанного   колодниками-каторжанами, и в другие труднопроходимые малопроезжие тракты-дороги. Причём многовековую глобальную проблемищу надумали одолеть способом по-военному форсированным, для чего и сформировали воинские части из запасников-офицеров и из неспособных к военно-строевой службе рядовых. И бросили воинов в праведный бой – не в кровавый, но и в нелёгкий – за лучшую долю россиян.
Когда-то самая тонущая Россия отдавала свои ресурсы и силы на улучшение – и даже на спасение – жизни населения окраин, ставших республиками, не только устраивая там дороги, но и строя сёла и города, а в них создавая предприятия, больницы, школы.
Бригада, расквартированная в Игре, была полноценной по штатному расписанию, и её войсковому штату требовались не только казармы, но и приличное жильё для господ офицеров. Оттого и случился казус с заселением топографа Виталия в лучшую игринскую гостиницу, имевшую относительно сносные коммунальные условия для проживания.
Оперативная сообразительность напомнила ему, что возле железнодорожной станции, имеется ещё одно пристанище – с удобствами на улице. И он, с геодезическим скарбом втиснувшись в маленький маршрутный автобус, устремился туда в надежде, что в ней всё же удастся обрести место временного пребывания. Как ни странно, но в этот раз повезло – появись он днями позже, и в этой привокзальной гостинице-ночлежке не осталось бы свободных мест. Ночевать бы ему тогда на вокзале!
Едва разместился в номере, как из коридора до него донеслась до боли знакомая речь на языке народа великого Тянь-Шаня. Или Ала-Тоо, как красиво именуют кыргызы свой чудный край, что означает «Пёстрые горы». Пёстрые – это из-за буйного цветения трав, покрывающих горные склоны вперемешку со скалами и снежным покровом вершин.
Невероятное, невозможное событие, какое лишь во сне происходит, в него буквально ворвалось. Душа бродяги не выдержала такого испытания и легко вымчала его из комнаты навстречу с неожиданным, чем оказались два офицера киргизской национальности.
А лейтенанты, посланцы далёкого солнечного края, когда Виталий обратился к ним с вопросом, откуда они здесь взялись, сначала удивились, а потом тоже обрадовались – для них, оторванных от родной земли, от семей, повстречать в чужой стороне земляка также явилось чудесной неожиданностью. Они были откровенно счастливы: вдали от родины к ним подошёл человек другой крови, понимающий их культуру и речь; предложил помощь
и поддержку в обустройстве новой жизни в новом месте – это много значит.
Так с той поры у Виталия в удмуртском посёлке Игра и появился островок Киргизии, а в его ижевскую квартиру, где он сотворил оазис Тянь-Шаня, отныне стали наезжать, останавливаясь на ночлег, киргизстанцы, внёсшие собой в его жизнь бытовое, этническое и культурное разнообразие…

…Сегодня три семьи, пробудившись пораньше – в основном из-за детей, – с утра занялись праздничным столом по случаю воссоединения разлучённых государственной службой и дальними расстояниями семей. А тут Арсений явился – и в радость Виталию по крайней мере, и в нагрузку к его столу и нерастяжимой жилплощади.
Валентина с Айгуль вернулись на кухню, к ним присоединилась Замира – там завтрак готовился, в котором мужчинам после нарезки мяса и лука делать нечего. Поэтому они ушли в комнату, чтобы уже по-серьёзному познакомиться и поговорить. Арсений, до поры удерживавший непраздный вопрос, прежде всего спросил:
— Почему Тууганбек? Ты обзавёлся родственниками?
Виталий, указав на Анарбека, пояснил:
— Тууганбеком – родичем – меня нарёк он, когда наши земляки решили, что мне надо иметь настоящее киргизское имя. А поскольку я по натуре человек бродячий, то меня отнесли к племени саяков-бродяг, которых представляет наш друг, Тезекбаев Эркин. Его с нами нет сейчас, но бывает часто. Адылбек – с Иссык-Куля, из племени бугу; Анарбек – таласец из племени солто. Они служат в дорожно-строительной бригаде, сформированной, как и Панфиловская дивизия, на наших родных азиатских землях. А теперь им дёёлёт кушу – птица счастья – щедро сотворила подарки: они получили в Игре квартиры, вот и везут семьи к месту службы. Жёны, соответственно, из тех же племён. Правда, Айгуль, дочь замминистра, жила во Фрунзе; но как-то по наивности она приехала на лето к тёте в Талас, а там Анарбек, сын чабана-героя труда, её, совсем молоденькую красавицу, сцапал. Она сначала горько плакала, а теперь не хочет с ним расставаться – вон куда за ним прилетела да ещё и с ребёнком!
Счастливые воссоединением с семьями, офицеры смеялись тому, как их представлял брату Виталий. Разговор оживился. Оба лейтенанта были значительно моложе Виталия, но в них, в их общении не чувствовались скованность, ограничения. И нахождение их в чужой квартире, судя по всему, не стесняло никого из них. Причину простоты общения Арсений знал – Виталий, будучи во многих случаях старше других по возрасту или по положению, имел прекрасную способность создать обстановку равенства и непоказного, непокровительственного дружелюбия. Тем паче не позволял у себя дома стеснять гостей в действиях, в нормальных проявлениях чувств. Гости, оправдывая доверие, не переходили пределы естественных этических ограничений.
Анарбек, более молодой, со светлым округлым лицом, открыто улыбался во всё время общения и радостно дополнил информацию Виталия о том, как он украл свою Айгуль.  Его жена услышала, о чём говорит муж, подошла к нему, улыбаясь, стукнула кулачком по спине и призналась, что в первое время была поражена тому, какой он старый в сравнении с нею, студенткой второго курса.
— Да, Анарбек, ты в самом деле очень старый – дочь уже выросла, скоро её украдут, —  подначил Виталий. — А где твоя борода? Ты ведь уже аксакал – начинай отращивать.
— Устав не разрешает, — возразил Анарбек.
— Нет, не надо бороду, он молодой! — запретила Айгуль и в смущении убежала.
Адылбек, в свои двадцать девять лет был опытнее и серьёзнее товарища. Он отучился в Ленинградском финансово-экономическом институте и, познавая денежные отношения, обрёл специальность «Экономист». В воинской части назначен на должность начальника  финансовой службы батальона.
Назначение его вполне устраивало, поскольку до призыва он был младшим научным сотрудником Института экономики Госплана Киргизстана, а армия создала возможность познать финансы в практическом применении. В должности руководителя службы. И возможность после демобилизации успешного и рационального применения знаний и нового опыта в народном хозяйстве.1
Он первым стал расспрашивать Арсения о его путешествии, поскольку Виталий как бы не придавал значения ни его появлению в столь раннее утро, ни виду его, снаряжением не соответствующему городской обстановке – не хотел предвкушать свой с ним разговор о его странствиях. А офицеров интриговали появление странствующего брата Тууганбека и самый вид его с рюкзаком и посохом в руках.
Арсений улыбнулся на вопросы и представил о себе что-то вроде резюме. Он не стал рассказывать о событиях в пути, о духовных и иных деяниях – компания незнакомая, да и вряд ли молодых офицеров могут интересовать помыслы, заполнившие душу случайного знакомца. Потому он, не вдаваясь в описание, сообщил лишь о маршруте и о цели своего путешествия в качестве историка. А поскольку его самого больше интересовали вести из Киргизстана, куда стремился, тема родины, приятная всем в комнате, легко перекочевала из одной части страны в другую.
Мамбетов обрадовался знатоку истории его земли и заданному содержанию беседы.  Финансист, как и Касымалиев, он меж своими бухгалтерскими делами увлечённо копался в прошлом своего народа и пытался восстановить его древнюю письменность. Вынув из внутреннего кармана кителя листок, Анарбек с воодушевлением показал составляемый им киргизский алфавит – буквы в нём представил похожими на знаки арабской и уйгурской письменности. И с уверенной убеждённостью отстаивал этнографическую обоснованность составленного им алфавита и необходимость его внедрения в киргизскую письменность – взамен кириллицы.
Арсений, слушая восторженно-возбуждённого молодого офицера, подумал о том, что великое время «Ч», время, определённое его с Виталием аналитическим прогнозом, очень сильно приблизилось. Начало пробуждаться самоосознание всех народов Страны…
Беседа прервалась новым нежданным сигналом дверного звонка. Виталий без слов удивления, как будто ранние визиты были привычны для него, пошёл открывать дверь, и в квартиру бурным ветром ворвался ещё один офицер-киргиз, высокий красивый с фигурой профессионального спортсмена.
— О, Эркин! — воскликнул Виталий. — Ты появился как раз к завтраку. Как сумел приехать так рано?
Адылбек и Анарбек поприветствовали земляка и товарища, не подходя к нему. Эркин вместо ответа изобразил приём захвата из арсенала вольной борьбы, продемонстрировав ещё большую раскованность в общении со старшим товарищем, чем его сослуживцы. Виталий движением уклонился от бесцеремонного приветствия и сказав: “Ладно, борец, мастер ты, мастер. Проходи.”, — вернулся к оставленной им компании.
Эркин быстро сбросил туфли, подошёл к счастливым товарищам, увидел незнакомого человека, но, склонив лишь в знак уважения голову, подходить к нему не стал и лишнего любопытства не проявил. Зато забросал Адылбека и Анарбека вопросами о том, как им удалось встретить семьи и когда они познакомят его с ними.
— Познакомишься, подожди немного, — пообещал Адылбек.
— Я привёз тебе почитать газету, — сказал Эркин Виталию. — В этом номере статья Чингиза Айтматова на киргизском и русском языках – он против Токомбаева выступает в  ней. Аалы Токомбаев критикует «Манас», а Айтматов его защищает.
Достав из сумки газету “Кыргызстан маданияты”2, подал её Виталию и снова взглянул  на Арсения, словно пытался понять, кто он и понимает ли, о чём речь идёт.
— Интересно. Но эта же газета только на киргизском печатается, так почему номер на двух выпустили? — удивлённо отреагировал Виталий. — Хорошо, дай сюда, мы
__________
1Со временем Касымалиев действительно, пройдя через налоговые службы, созрел для высоких должностей и стал министром финансов Кыргызстана.
2“Кыргызстан маданияты;” (“Культура Киргизстана”) –  литературно-художественная еженедельная газета. Орган Союза писателей и Министерства культуры Киргизской ССР. Издаётся с 1967-го г. на киргизском языке.

попозже прочтём. Знакомься, мой брат Арсений. Он прекрасно знает киргизскую культуру. Арсен, это Эркин, о котором мы сейчас говорили, – он тоже служит в финансовой части бригады. Чемпион Киргизстана по борьбе.
В комнату вошла Валентина, распорядилась:
— Раздвигайте стол, мы уже всё приготовили.
Все задвигались: Эркин с Анарбеком привычно, как обвыкнувшиеся в доме Виталия, поставили и раздвинули стол, чтобы за ним можно было разместиться большой компании; Виталий принёс недостающие в комнате стулья; Замира и Айгуль внесли в тарелках популярные в Средней Азии манты. Их сопровождали семенящие девчурки, держащиеся за платья матерей. Адылбек и Анарбек подхватили дочек и показали их своему товарищу в качестве обещанного знакомства. Жён представлять не стали – сам разберется, где чья...
Застолье проходило весело. Матери кормили дочерей мантами, удивляя Валентину и Виталия тем, что малышку Айсалкын уже пичкают мясом; но малявка с удовольствием поедала «взрослую» пищу, показывая, что ей это дело привычно и нравится. Разговором сходу завладел Тезекбаев, спешивший поделиться чрезвычайным для него событием. Он признался, что от имени бригады заключил с местным лесхозом договор, а тот оказался  убыточным для воинской части. Об этом, когда он предъявил бухгалтерии контракт, узнало начальство и распорядилось любой ценой исправить ляп. Тут же развернувшись, Эркин помчался на предприятие.
— Я попросил у секретарши экземпляр договора как будто для сравнения и сразу разорвал его в клочья. Она завопила от ужаса, заявила, что это незаконно, что она вызовет милицию, но мне было уже всё равно – главное, что договора не существует, а…
Рассказ Эркина Тезекбаева о его героическом спасении бюджета бригады прервала ещё одна жительница квартиры – кошка. Она вспрыгнула на стол и, обходя тарелки, на глазах изумлённой публики направилась к его противоположному концу. К Виталию. Остановилась, посмотрела пристально ему в глаза и сказала: “Мяу”.
— Что, Катька, опять котята не могут найти? — поняв поступок кошки, спросил Виталий, удивлённый не самим её поступком, а тем, что она знала, от кого и как может получить спасение народившегося накануне вечером её потомства, самостоятельно ещё не способного накормиться.
— Мяу, — подтвердила Катька, изначально, в младенчестве, названная Виталием немецким именем Катцхен, что означает Кошечка – но в быту всякое бывает, так что ей редко выпадало слышать своё настоящее имя.
Виталий поднялся с кресла, взял кошку и вышел с нею из комнаты. Вернулся, когда гости ещё обсуждали внедрение животного в их трапезу. В киргизских домах таких зверей не держат, и событие само по себе тем более их поразило. Хозяину пришлось объяснять, что произошло, что за диалог состоялся между ними.
Когда Анарбек и Адылбек поехали встречать свои семейки, кошка выпустила на свет слепышей – бестолковых ещё, но безусловно жаждущих жить. Они и устремились туда, куда ведёт инстинкт всех живущих – к источникам изобилия. Но мать к их огорчению оказалась настолько шерстистой, что, слепые, они путались в волосах, а соски разыскать не сумели, не смогли. Виталий заметил мучения котят и стал, расчищая соски, подтыкать младенцев к вожделенным родничкам. А теперь кошка сама попросила его сделать то же.
— Бедные котята, — посочувствовала Замира и прижала к себе Айкерим.
Виталий, прекращая неаппетитную кошачью тему, спросил у брата, слушавшего все разговоры и реплики молча и с улыбкой:
— Как тебя встретил Ижевск? На твой взгляд, изменился он за несколько лет с твоего предыдущего приезда сюда?
— В смысле архитектуры – ничего не заметил. И пошлость с грубостью – на высшем уровне, — ответил Арсений с той же улыбкой, с какой слушал других.
— В Игре тоже грубые люди живут, — отметил Эркин. — Недавно шёл по улице, а там какой-то молодой мужчина женщину оскорбляет.
— Ты спас её? — спросил Виталий, уверенный в том, что земляк не мог остаться равнодушным к подобным отношениям.
— Меня мать не для того отправила сюда, чтобы я вернулся калекой, — уверенно отверг Эркин его предположение.
Виталий без слов переглянулся с Арсением, и боль огорчения отразилась в его лице. Анарбек стыдливо опустил взгляд в свою тарелку и тоже ничего не сказал сослуживцу-офицеру. Айгуль удивлённо взглянула на сильного джигита, будто хотела воскликнуть: “Ой, байке, разве так можно?!”. Замира посмотрела на мужа, взглядом спрашивая, как он поступил бы в таком случае. Эркин, не сомневаясь в правильности своего утверждения, не заметил в реакциях друзей и их близких порочащего его осуждения.
Позицию его поддержала Валентина, высказав недовольство:
— А Виталий везде лезет. Недавно напал на мотоциклиста.
— Чем мотоциклист тебе помешал, что ты напал на него? — спросил брата Арсений с усмешкой на упрёк Валентины.
— Это я-то? Самый мирный человек эпохи напал на кого-то? Да быть того не может!
— Рассказывай, — потребовал Арсений, перебивая шутовство брата.
— Ну чего пристал! Ну шли мы семьёй в магазин на улице Ворошилова… Впрочем, неважно где это, всё равно не знаете… Подходим к пешеходной дорожке вдоль неё, а по тротуару два типа поочерёдно гоняют мотоцикл то в одну, то в другую сторону и народ шарахают – люди разбегаются. Когда мы уже пошли по нему, один снова помчался. Моя семейка, естественно, в кусты убежала, а у меня это как-то не получилось, вот и остался посередине и жду, что будет. А он едет, не останавливаясь. Гонит! Когда приблизился настолько, что меня мог разглядеть, я изобразил знак приветствия «Рот фронт», — сжав кулак и прижав руку к плечу, Виталий показал слушателям жест немецких коммунистов двадцатых годов. — Но лихачу он почему-то совсем не понравился – видимо понял, что с «Рот фронтом» встретится лбом или носом. Ну и свернул на газон, а там, на вираже, не удержался, свалился. И стал ругаться. А чего ругался, я не понял – ну не умеешь ездить на мотоцикле, так катайся на самокате. Больше по тротуару они не гоняли и народ не пугали. Вот и вся история – было из-за чего разговоры устраивать.
— Другие люди уступали, вот и нечего было выставляться, — возразила Валентина, отстаивавшая свою позицию – укорив мужа после утверждения Эркина, она, конечно же, не собиралась соглашаться с ним и с его действиями: с действиями мужа – её защитника.
— Я – не другие люди и не ижевскчанин, — коротко, как отрубил, заявил Виталий.
— Нам надо в магазины сходить, — обратилась Замира к мужу и, переводя взгляд на хозяев поочерёдно, спросила: — В какой лучше идти, чтобы для дома что-нибудь купить?
— Если близко, то идите на улицу Ворошилова, — предложил Виталий. — Там и хозяйственный, и другие магазины. А в центре «ЦУМ»: в нём можно поискать, что надо.
— А вы что хотите приобрести? — поинтересовалась Валентина.
Замира и Айгуль стали перечислять ей, что им нужно на первое время, и застольный разговор разделился на мужской и на женский.
После чая, совершив традиционное “Омийин”, компания поднялась с мест. Женщины принялись за уборку посуды, мужчины занялись кто чем: Виталию достались домашние дела; Арсений развернул “Кыргызстан маданияты”, углубился в статьи самого Токомбаева и критикующего старого поэта Айтматова; молодые отцы принялись общаться со своими деточками, по которым успели соскучиться; Эркин взял комуз, когда-то привезённый им Виталию в подарок, стал на нём наигрывать. Но едва Замира и Айгуль, освобождённые Валентиной от мытья посуды, вошли в комнату, Эркин отложил комуз и заявил:
— Пошли. Ещё в кино успеем сходить.
Холостой и потому не обременённый семейными проблемами, он приехал в Ижевск развлечься.
— Тууганбек, мы оставим у вас детей? — то ли спросил, то ли предупредил Анарбек.
— Да оставляйте – скучать не будут, — пообещал Виталий.
Айгуль воспротивилась идее Эркина:
— Я не могу надолго оставить дочь.
И Замира не хотела оставлять ребёнка надолго и обременять людей, давших приют.
— Часов пять вы можете погулять, — предложил Виталий семейным, — а то Адыл и Анаш одичали в своей однообразной службе.

Едва родители скрылись за дверями, малышки заволновались, стали похныкивать – ещё бы: незнакомая обстановка, чужие люди и говорят на каком-то тарабарском языке. Айкерим часть своей жизни прожила во Фрунзе и уже понимала простые русские фразы, а с Айсалкын общение оказалось крайне затруднительным для жены и дочери Виталия. Какие бы слова они ей ни говорили, какие бы игрушки ей ни подносили, в восприятии маленькой гостьи они были чем-то чуждым, пугающим: цвет и черты лиц, странная речь...
Положение изменилось, как только Виталий заговорил с нею по-киргизски – сладкая родная речь смела все её страхи и сомнения, девочка стала улыбаться и играть мячом и куклами. И пока Арсений, дочитав статьи в газете, не сменил его, он развлекал юных красавиц Киргизстана. Возня с ними его не утомляла и не огорчала – с детства любил возиться с малявками, и его подопечными становились соседские детки: большей частью из казахских семей, потому что улицу, где был родительский дом, населяли казахи.
— На, почитай, — протянул Арсений брату газету, перенимая у него опекунство над малышками. — Потом обсудим. Как-то странно обстоят дела с критикой.
Виталий молча принял предложение и прежде прочёл статью Аалы Токомбаева, затем реакцию Чингиза Айтматова на неё. Потом стал сопоставлять критические замечания с содержанием критикуемой статьи. Отложил газету, снял с полки том со сведениями о писателях и поэтах Киргизстана, нашёл биографии обоих оппонентах и тоже прочёл.
— Да, странно, — отметил и он. — Аалы Токомбаев не пишет о Манасе и об эпосе ничего из того, за что следовало бы его осуждать. Ни в национальном, ни в политическом плане. Для него Манас – герой киргизского народа.
— Давай-ка отложим этот разговор до моего возвращения – я сейчас на нашу родину направляюсь: там узнаю что-нибудь, тогда и поговорим.
— Когда ты собираешься ехать? Только появился, и уже дальше?!
Диалог братьев прервался возмущённым возгласом Айсалкын, не интересующейся ни литературой, ни политическими замыслами соотечественников и оттого почувствовавшей себя покинутой. Айкерим тоже, по-девчоночьи относясь к миру, не приняла разговор тех, кто обязан обеспечивать ей приятности. Она охотно поддержала свою почти ровесницу, требуя внимание и к себе.
Ответственные за присмотр, осознавая, как грубо нарушили обязанности, засмеялись и направили таланты на развлечение девочек, оставив свои откровения мыслей и дел на то время, когда никто не будет мешать, когда они смогут, улыбаясь от радости очередной редкой встречи, внимать друг другу, вбирая и отдавая…
Гости с гор честно прогуляли пять часов, удовлетворив духовные и материальные интересы. И успели ещё купить билеты на автобус до конечного пункта своего великого кочевья – до посёлка городского типа Игра. Кто из тянь-шанцев так кочевал? А им будет что вспомнить, о чём поговорить, чем подивить земляков и сородичей, когда вернутся в родные аилы. Малышки, поспавшие и уже накормленные, устремились к родимым своим.
— Прочитал, как Айтматов раскритиковал Токомбаева? — едва войдя в дом, спросил Эркин у Виталия.
— Да, Эркин, прочитали, но не поняли, за что он так набросился на старого поэта. Ты-то сам статью Аалы Токомбаева читал?
— Нет, только айтматовскую.
— Прочти. А потом, может, нам подскажешь. Может, мы чего-то не поняли, не знаем.
Хозяева ждали гостей борщом и рыбным пирогом, но Замира и Айгуль, торопясь уже на автобус, отказались от предложенного обеда – тем более что рыба, любимое блюдо на Руси и в Удмуртии, не является лакомством для киргизов. Офицеры принесли дыню и арбуз – то, чего они были лишены в армейском рационе, и потому решили ублажить себя.
Наивные ребята. В Удмуртии по-настоящему спелые арбузы и дыни появляются только в середине августа, а они – как в краю родном – в июле бросились к арбузно-дынному развалу. На севере плоды юга в эту пору ещё только с виду достойны быть украшением столов, в чём киргизстанцы убедились, как только Виталий внёс разрезанные дары южной природы в комнату, где снова стоял большой обеденный стол, Эркин уже складывал еженедельник.
— Ну что? Нашёл у Токомбаева плохое о Манасе, о народе?
— Нет, всё у него нормально, — отвечая, Эркин больше посматривал на Арсения – о брате Виталия ему рассказал Анарбек, пока ходили по городским местам торговли и отдыха. — Не понимаю, за что Айтматов написал такую статью против него.
— Мы к тому же выводу пришли. Ладно, пусть говорит и пишет – ничего другого делать он не умеет. А мы будем есть краснодарские арбуз и дыню.
Недозрелые плоды никого не порадовали – все знали прелесть киргизстанской бахчи, им было с чем сравнить купленное. Девочкам тоже вкус ранней бахчевой культуры не понравился. Когда родители стали совать им в ротики кусочки, они закапризничали – дети лучше индикаторов определяют качество пищи, с пелёночного малявчества таща в рот, что ни попадя, и через вкусовые сосочки познавая мир.
Виталий вспомнил, что Эркин собирается в отпуск, и попросил его позаботиться об Арсении во Фрунзе:
— Ты можешь помочь Арсену там с жильём? Он давно не был в родных краях, так что могут возникнуть проблемы.
— Я скажу брату, он поможет в гостинице устроиться, — пообещал Тезекбаев Эркин, оглядев Витальева брата.
— Не надо. Я сам решу свои проблемы, — коротко и довольно резко отказался от его услуги Арсений,
“Как странно, — подумалось ему: — они пользуются гостеприимством Виталия, без раздумий предоставляющего квартиру, тесня семью, кормящего из своих небезграничных запасов (брат сам покупал всё лучшее, что мог предоставить Ижевск, лишь бы гости были довольны) – и даже мысли об ответности чем-то добрым не зародили в себе. Странно, что никто из офицеров-киргизов не предложил своей помощи…”.
Его реакцию и построжавшее лицо заметил лишь Виталий. Заметил, хорошо его понял и… перестал наезжать в Игру к землякам. Только с Анарбеком поддерживал отношения в виде переписки, практикуясь в киргизском языке, подзабытого в удалении. За себя так не разгневался бы, но за брата!.. Никогда в их родах никому не было отказано, как бы трудно ни жилось самим. В гостеприимстве офицерам остался прежним – изменить свою природу не мог, потому что отказать в приимстве значило предать себя и род, – но без привычно-обильного хлебосольства: что приготовлено для семьи, тем угощение и ограничивал стол.

Земляки покинули квартиру, а беседа долго не могла войти в нужное друзьям русло – Арсению не хотелось при жене брата раскрываться о путешествии и о жизни в Донецке, а Виталий по той же причине не расспрашивал его, и о своём тоже не распространялся.
Негативным поводом для нежелания обоих братьев вести разговор при Валентине стало публичное ею осуждение Виталия. В поступке супруги зиждились обывательское стремление не выделяться в обществе и инстинкт самки в принижении мужа, скрывая тем свою низменность, чтобы властовавать над ним. И застарелая неприязнь к Виталию.
“Очевидная враждебность, — отметил Арсений, наблюдая за взглядами Валентины на Виталия, за её мимикой, когда она говорила с ним или слушала его речи, её реплики. — Даже при друзьях высказывать жене о муже, мужу о жене любое критическое замечание могут позволить себе лишь предавшие супруги. Сколько их, таких жён, приходили ко мне с жалобами на мужей, не замечая, что в разговоре выдают настоящее! Что, поливая грязью
супругов, обливают ею себя”.
Братья в качестве прелюдии к нужному им разговору стали обсуждать внезапное для населения северных районов Удмуртии появление войсковой части из Средней Азии, но Валентина не проявила интереса к беседе мужа с гостем и включила телевизор, а дочь ушла в свою комнату. Друзья удалились на кухню, и Виталий потребовал:
— А теперь говори, откуда прибыл, брат мой Арсений?
— Я, Виталик, во многих местах побывал, а сейчас приехал из Града Великорецкого – так раньше называлось село Великорецкое в Кировской области.
— И что же ты ищешь? Та же первобытность отношений в родах и в масштабе всего народа, которая существует во всём человечестве, в каждом народе и в каждой нации. Так что не ищи особенные отличия. Найдёшь только частные.
— Я и не ищу различия в отношениях, брат. Пытаюсь найти для себя и понять суть нашей славянско-русской природы. И её духовную основу, религиозность. Вот за этим по северным землям и ходил; и то же самое искал в Граде.
Арсений вышел в коридор, достал из рюкзака образ Николы Великорецкого и подал Виталию с объяснениями его значения. Виталий выслушал повесть сосредоточенно, чуть задумался, когда Арсений завершил рассказ, и вдруг вскинулся:
— Погоди-ка, вспомнил! В этот Град ходила некая паломница из рода Жуйкова Петра Александровича, проживавшая в уже ликвидированной деревне Кечёво.
— Расскажи, мне важно знать – я там, на руинах древней часовни пытался понять, за чем шли и даже сейчас, когда всё разрушено, идут в Град Великорецкий.
— Их историю я от родственников Петра Александровича узнал. В девятнадцатом веке жил-был Потап, по занятости то ли крестьянин, то ли купец – свой товар производил, им и приторговывал. Был он бездетным. И вот отправилась его жена в паломничество на реку Великую, чтобы вымолить детей. Пришла с другими такими же ходоками, поднялась на паперть храма, а на ней её остановила женщина с ребёнком, попросила причастить его – самой, будто бы, нельзя, нечистая ещё. Имя его назвала – Николай. Взяла паломница Жуйкова младенца, прошла с ним причастие, а вышла из храма, чтобы вернуть ребёнка матери, той и след простыл. Стала с другими бабами на паперти и не знает, что делать с чужим чадом. Церковники посоветовали ей к приставу идти – тому это дело знакомо:  так многие бабы подкидывают своих детей. Подумала-подумала Жуйкова, да и решила себе взять ребёнка – за тем ведь и шла в дальний путь. Таким образом и подновился род Жуйковых – подкидышем Николаем. Чем особенным он будто бы не выделялся, только известно, что пить был горазд. Хотя, судя по его потомкам, не скажешь, что он беспутным был: многие представители рода за некоторым исключением – не будем о них говорить – достойные люди.
— Слушай-ка, брат, я как-то не обратил внимание: Пётр Александрович Жуйков – это тот, который с Пучковым создавал проектный институт «КИРГИЗГИПРОЗЕМ», а потом долгое время был его главным инженером. Верно?
— Верно, брат. Он был уважаемым человеком – к нему по всем личным вопросам сотрудники шли. Мы с тобой при нём после первого курса работали в экспедиции.
— Так что подкидыш Николай произвёл на свет такого знатного потомка.
— Его сыновья тоже замечательные: старший, Юрий, стал военным лётчиком, служил и живёт в Москве; другой, Валерий, где-то на Урале создаёт ядерное оружие. Год назад он к нам приезжал, говорил, что по его личной разработке делаются сейчас бомбы-малютки. И ещё есть прораб-мостостроитель Михаил – тоже из Жуйковых, но при этом имеет довольно интересное происхождение.
— Что странное в его судьбе?
— Такая тут история: тётку Петра Александровича из Кечёва выдали в деревню Белоусы – тоже уже ликвидированную – за Михаила Савинцева: и народился у них сын Алексей Михайлович. То есть двоюродный брат Петра Александровича. Он участвовал в боевых действиях в войне – служил в артдивизионе имени комсомола Удмуртии. А после войны женился на своей двоюродной племяннице. Вот их сын Михаил и строит мосты большие и малые в Удмуртии и в иных местах. Полагаю, что и сын его Данил не отстанет в своей жизни от отца – он ещё малявка, но подкидыш Николай хорошие наследственные задатки в потомство вложил. Правда, в них и заложена… Впрочем, не будем об этом.
— Судя по тому, что ты, брат, сейчас рассказал, род Жуйковых благородный, если его представители и достойные, и служат стране. Не каждое семейство можно назвать таким словом. Ты с ними общаешься?
— Знаешь, Арсен, я со многими общаюсь и даже прекрасно. И с Жуйковыми… Пётр Александрович, когда я побывал у него с Валерием, посоветовал мне попытаться квартирный вопрос решить в Ижевске, где ради программы освоения зоны Нечерноземья сельхозтруженикам выделили большой жилой фонд. Я позвонил из его квартиры, и мне тут же пообещали через три года, а по факту через полтора получил. И когда собрался Пётр Александрович дал мне адреса своих родственников и бывших сотрудников, чтобы побывал у них с приветом. Побывал, передал, и теперь с ними в хороших отношениях. А с Валерием вообще дружеские с тех киргизстанских времён, когда он к отцу приезжал. Валерий довольно шальной, оттого не стал лётчиком, как старший брат, – изгнали его из фрунзенского аэроклуба.
— В смысле, такой же как ты? Потому и подружились?
— Наверное. Валерий рисковый: ходит по уральским рекам с их перекатами; а потом
сконструировал дельтаплан и спикировал на нём. Благо высота небольшой была, только подбородок шрамом отметил – бородкой прикрыл.
— А что ещё вас роднит?
— Да многое. Мы с ним в его приезд всю ночь просидели, что-то пили потихоньку и слушали классическую музыку и рок-оперу“Юнона и Авось” Рыбникова и стихотворца Вознесенского Я купил пластинки, а слушать не с кем было, пока он не появился – один прокручивал иногда... Тогда же, ночью, он подозрительно кропотливо выпытывал, что я успел натворить с его предыдущего приезда. Спросил его, для чего ему моя биография, а он, злодей, честно признался, что обо мне байки треплет коллегам. Говорит, сотрудники его расспросами задёргали – давно не слышали обо мне.
—  В смысле, он тебя в своей конторе в качестве анекдота преподносит – сначала про Чапаева Василия Ивановича, а потом про тебя?
— Вот именно!
— Я думаю, — серьёзно резюмировал Арсений, — что его байки о тебе помогают им конструировать разрушительное оружие.
— Это ещё почему?!
— Витан, твоя Принципиальная схема1 такая взрывная по своему содержанию, что её можно в оружие закладывать – снесёт железобетонное препятствие любой толщины. Один твой брак разрушил покойное течение вод в киргизстанском проектном институте, шума наделав столько, что о нём до сих пор по отделам сплетни перекатываются.
— Как о твоём шутливом браке с Надей Донцовой?
— Нет, братец, всё намного интереснее, потому что оба брака объединили в тебе, так что ты в среде землемерской и прочих инженеров числишься двоежёнцем – одну совратил
и бросил, другую в жёны взял скоропалительно, притом, что на тебя заглядывалось как на перспективного жениха немало девушек…
— Я ведь на джайлоо говорил, что твой грех мне припишут, потому что всё на меня почему-то цепляют.
— Потому цепляют, что всегда ты ярким пятном на любом фоне высвечиваешься – и  не столько цепляют чужое, сколько уверены, что на это способен только ты.
Виталий расслабленно засмеялся.
_________
1Принципиальная схема, принципиальная радио- или электрическая схема – графическое изображение (модель), служащее для передачи с помощью условных графических и буквенно-цифровых обозначений (пиктограмм) связей между элементами механизмов, деталей, электрических устройств.

— Ты сам подумай, как складывается связанная с появлением Жуйковых твоя судьба, — улыбнувшись, но тем не менее с  серьёзностью продолжил резюмировать Арсений. — Вследствие того, что некогда вятский крестьянин Агалаков в ветвях сосны образ Николая узрел и в дом принёс, то место стало объектом паломничества и поклонения, создался 
Град Великорецкий. Затем, в результате паломничества в Град бездетной селянки, в род Жуйковых вселился пришелец по имени Николай и произвёл род. И родился будущий землеустроитель, покниувший родную Удмуртию и перебравшийся в наш Киргизстан. Там он явился соучредителем и главным инженером проектного института, в котором нам после его учреждения привелось начать трудовую деятельность. А ты сам, пошлявшись по Стране и живя-трудясь в горном городе Нарыне, уже с семьёй сюда, в город Ижевск, вынужденно перебираешься – в ту землеустроительную контору, где Пётр Александрович до войны работал. Вот как замкнут один из кругов, в котором наложились друг на друга его дуги… Ты это хорошо понимаешь?
— В достаточной мере, — иронично утвердил внимательно слушавший Виталий. — Да как-то странно: где горный тянь-шаньский городок Нарын и где в лесном краю тот Град Великорецкий? А нить связующая протянулась через века и через пространства.
— А сам-то ты что?.. Помимо того, что натворил в прошлом, продолжаешь совершать поступки, выходящие за пределы обывательского восприятия – вот, к примеру, частную фирму создал. Наверное, ты единственный из твоих знакомцев в Ижевске, верно? Это ещё
один штрих. А ведь можно нанизать много звеньев на нить повествования, но, думаю, достаточно этих, чтобы показать странную взаимосвязь событий, вроде бы не имеющих к тебе никакого отношения, но непреложно творящих твою судьбу, приведшую в сей край и вынуждающую именно здесь проявлять свой потенциал. Почему с тобою это происходит? Сам-то ты знаешь, для чего и что ты должен здесь сотворить? Я не знаю, что, но есть некий корень, имеющий к тебе отношение, и от него ты развиваешься здесь и то творишь, что тебе предписано. Скажи, что?
Виталий не ответил, лишь молча и отрицательно покачал головой.
— Вот ты не ведаешь, что и для чего должен сотворить, а натворил немало, коль есть что о тебе творцам оружия рассказывать. А то, что в твоём пути всё свершается по схеме – по странной, но рациональной и безусловной схеме, сотворённой будто специально для тебя, поскольку в твоей судьбе участвуют исторические события, – уж это-то очевидно.
— Ну, мы с тобою вообще порождение исторических катаклизмов, кидавших наши с тобой роды по всей стране и по чужим землям, а в конце концов собравших в некой точке казахстанской пустыни.
— И ты продолжаешь родовые скитания.
— Сам такой – тоже ведь из Киргизстана подался в Донецкую область, — возразил Виталий брату на представленный им абрис исключительности его судьбы. — И теперь тоже ещё и круг решил замкнуть, пройдя по местам, где предки обитали.
— В отличие от тебя у меня это не так контрастно и резко переменчиво, с другими не связано: я пройду круг, а потом, если Богу будет угодно, поселюсь там, где Ему нужен. То есть в личные дела мои чужие исторические события так не вторгаются, как вторгались в жизнь родов наших и в твою судьбу – путь мой иной, он не виден глазами...
— У многих людей своеобразные судьбы, — возразил Виталий, не желавший, чтобы его судьба выпячивалась даже в беседе с братом.
— Да, Витан, у всех людей существует замысленный сюжет, и по нему, как по схеме, все их дела и все поступки и даже мысли формируются с учётом предшествовавших в истории событий. Но мало у кого в судьбе столь наглядно и показательно происходит, как у тебя: все вехи ярки и рельефно выпирают. И дела потому совсем иные – другие люди так же могли бы, вроде как, но другие так не поступают. Потому и говорят о тебе много и такое  вздорное лепят, что не исключено, что оговаривают по мере своей загрязнённости.
Виталий посмотрел в лицо и глаза брата-собеседника и вновь ничего не стал отвечать. А тот увидел в его взгляде то ли обречённость, то ли попытку проникновения в суть своей судьбы, обеспеченной метками. Из-за них он не вписывается в сообщества и в родстве своём – они, возлагая  на него работу, ответственно-сложное, в свой круг отнюдь не зовут. Как будто видят, что он помечен, а значит – чужой.
“Конечно же, никто не видит его пометки, — думалось Арсению, — он, ощущая свою ответственность, совершает нестандартные, не принятые в мещанских группах поступки, предъявляя и группам требования соответствующие, но никому в них не нужные – ни сотрудникам, ни ближним. Ненужные, однако вынуждающие их нервно реагировать на требования и на самого Виталия”.
Арсению вспомнились события на Тянь-Шане, порождённые Виталием, радикально отразившиеся на жизни многих людей и сообществ. И оставившие след и в их судьбе тоже – тогда, вследствие его поступков, они обрели друга и названого брата в лице полковника Николая Баранова, чья семья, как он ни спасал её, окончательно распалась из-за нелепого столкновения его стервозной супруги с Виталием же. Те события – они как эквивалент всех прочих, происходящих с участием брата и помимо его воли.
А Виталий, будто услышав его мысли, криво в душе усмехнувшись, вынес своё себе резюме: “Ничего, что грудь впалая, зато спина колесом! Потому и не помещаюсь в толпе – горб мешает”.

***

Виталий привёл Арсения в кафе «Пингвин», как в лучшее для себя заведение. От дома далековато – на Советской (в каждом городе имеется своя Советская, свои улицы Ленина, Кирова и тому подобные, так что адрес всем знакомый), – но сюда и семью приводил, и один захаживал посидеть за чашкой кофе, когда жена с дочерью уходили к кому-нибудь в гости, где без него легко обходятся.
Сидя в уголке затемнённого зала, братья неспешно пили кофе и в молчании слушали мелодии и песни, звучавшие из аудиоколонок над головой. Арсений, впервые оказавшись в ижевском кафе, созерцал посетителей, громко разговаривающих – как и в общественном транспорте, без стеснения выказывающих на публичное обозрение нижнее бельё. Виталий предавался рефлексии1 под впечатлением разговора в квартире – беседа подняла, взмутив, в его памяти и сознании жизненный путь и все коллизии и приключения в нём, поступки радикальные, изменявшие что-то в его жизни, и что-то изменявшие – а то и ломавшие – в судьбах встретившихся людей. Радости от осознания своей роли не получил, а напротив, отнёсся к её констатации как к обречённости, непрошено ввалившейся в его судьбу.
Внезапно он словно встряхнулся  – решился на откровение:
— Брат, я тебе скажу сейчас то и так, что и как никогда не говорил. Даже тебе.
— Витан, ты если и не пугаешь, то настораживаешь меня, — улыбнулся ему Арсений. — Но я думаю, что сумею тебя понять. Говори, родной мой.
— Это взрыв любви во мне. Нет, не думай, что это семейная трагедия. Я Валентину люблю… Во всяком случае сохраняю ту любовь, которую когда-то ей дал. Но как-то давно уже выяснилось, что её любовь ко мне – это отражение моей любви к ней, а от неё самой ничто не исходит. Холод, пустота – так же холодна и темна, как Луна, когда на неё не падают потоки Солнечного света. Я сколько мог, старался наполнить её, чтобы в семье была любовь, однако большего она вместить в себя не смогла и меня на большее не подвигла. В их роду жёны испокон нетерпимо относятся к мужьям, и Валентина с первых недель брака заявляла о разводе. Но я не для того создавал семью, чтобы она рассыпалась.
Арсений подумал, что только имеющий достоинство мужчина может такое говорить. Что-то подобное происходило с семьёй Николая Баранова. Однако, отметив аналогию, не  стал высказывать её, чтобы не отвлекать брата от внезапного откровения. Лишь отметил ещё, что Валентина, не обладая внутренней привлекательностью, некрасива и внешне.
__________
1Рефлексия (от позднелат. reflexio «обращение назад») – обращение внимания субъекта на самого себя, на своё сознание, в частности, на продукты собственной активности, какое-либо их переосмысление, порой трагично-драматичное.

А её демонстративные публичные унижающие мужа высказывания – сколько он уже их услышал, высказываемые при нём, при брате мужа! – опускают её в этический подпол.  Как за сегодняшним завтраком… Они ясно указывают либо на её низкое мировосприятие, либо на саму низость её души, что, по сути, одно. Гостя с Виталием в деревне, он успел заметить, что она являет подобие матери – всё в ней идентично: то же в отношениях к другим людям, та же необъяснимая, но лицемерно скрываемая ненависть матери к своему мужу (не это ли недоговорил брат, восхваляя род Жуйковых?)... А он расстаться с такою женою и не думает.
Виталий, на миг не задержавшись на семейных неурядицах, будто они не имеют хоть какое-нибудь значение для него или он относится к ним как к тяжкому пожизненному кресту – на что Арсений обратил внимание, – без паузы продолжал раскрывать тайну:
— С тех пор, как оставил идею революции развиваться без моего участия, а потом и из партии вышел, я что-то сильно опустел и загрустил. Ни понимания и общения в семье, ни идеи, ни смысла, ни спутников. А друзья – это на бытовом уровне: попойки по дням событий, бани, прочая суетность пустотелая, хоть и изображал радость участия в них.
— Это, Виталий, мне понятно – сам испытал нечто подобное. Отчего или вследствие чего как по одной из причин, и отправился в дальнее путешествие искать себя и смысл существования самого нашего народа и веру в нём. А заодно, и свою веру в него.
— У меня прострация длится уже несколько лет. И даже год, прожитый в лесу, не исправил положения. Только внёс небольшую ясность в понимание самого себя – скверна окружает…
— Что же случилось?
Арсению душевно захотелось услышать об исцеляющем брата, о дающем ему силы и радость; стало необходимым узнать, что не всё у брата сложилось драматично, что свет и добро озаряют его судьбу. Со студенческой поры знал болезненную нетерпимость Виталия к негативам, вызывающим в нём чувство личной оскорблённости, какой бы они природы ни были, и его безрезультатные призывы ответственных лиц к ответственности, к ликвидации абсурдов – на что в народе принято реагировать словами: “Тебе что, больше всех надо?” – а ему надо.
— Что-то во мне пробудилась вдруг и произвело что-то за пределами обыденного, бытового восприятия… Оно возникло совершенно неожиданно, в тот момент, когда я уже ничего не ждал от жизни, от Судьбы, когда душа замерла в нереализованных желаниях. В этот момент и возникло – как спасение. Но буду ли я спасён?.. У меня нет веры в это, да и не было никогда. Всегда, всю жизнь свою был альбиносом, изгоем, даже находясь в толпе, в коллективе сотрудников. Мой удел – бессодержательное одиночество. Тёмное. Одна только надежда освещает мрак будущего, а любовь моя, во мне, даёт силы жить. Сейчас у меня неопределённое состояние, ибо как определить его, когда живёшь то ли любовью, то ли ожиданием действия любви; когда не знаешь, даст ли плоды расцвет твоей души или всё пройдёт пустоцветом?!
Фраза всколыхнула в груди Арсения его собственные недавние события, осознание им своего одиночества – иного, нежели у брата, но всё же. И боль от обжигающей любви. Он понимающе и радостно улыбнулся. Виталий, не ведая подоплёки его улыбки, заговорил твёрже, убедительнее:
— Арсен, я не юнец и не ловелас, если так думаешь обо мне. И это не желание иметь, обладать. Для меня самого вспышка любви – спасение моей сущности в заболоченной туманной серости, что вокруг. Я стал что-то творить: вот даже предприятие создал; даже стихи стал писать – что-то вроде рифмованных мыслей. На вот, прочти. Как раз о том, что я тебе сейчас говорю. — Виталий достал из кармана блокнотик и, раскрыв на нужной странице, подал другу.
Арсений проглянул в глаза брата и пробежал рукописные строки. Задумался коротко о том, как много Виталий вложил в стихотворение-призыв, и снова, но более участливо прочёл написанное:
Мой ангел светлой красоты,
Как мимолётное мгновенье
Явись с небесной высоты
И осени меня спасеньем.
Устала ждать душа моя,
Когда судьба её решится
И, что начертано, свершится.
Явись ко мне, чтоб силы дать,
Чтоб снять с души её оковы,
Чтоб научить меня летать
И наделить великим Словом.
Действительно, подумалось Арсению, никогда брат не говорил ни стихом, ни вообще высоким слогом, а тут признание удивительное и стихотворное… Он ещё раз вгляделся в Виталия, замедленно кивнул головой, выражая сочувствие, понимание, сопричастие.
— Ты знаешь, брат мой, я улыбнулся не легкомыслию, как ты подумал, – сам оказался в твоём положении. Сам недавно мучился ответом на подобный вопрос. И сам искал спасения. Ты расскажи о себе, потом я тебе исповедуюсь кое в чём.
Принял выраженное ему сочувствие, Виталий продолжил откровение:
— Она, любовь, – не столько чувство, а как воплощение и концентрация того, что всю жизнь я искал во всех своих кочевьях. Она – сила моя творящая. И странно, что это произошло именно в Ижевске, в этом своеобразном сборище грязи, негативов и убожества. Здесь–то… Странно как-то всё... Как будто для того, чтобы примирить меня с этим, так сказать, населённым пунктом и показать, что и в нём есть жемчуг… Любовь моя чиста, такую же чистую творящую любовь хочу иметь рядом. Я понятно говорю?
— Ты говори, я слушаю. Я знаю, что любовью ты не разбрасываешься. И ещё: сегодня же утром на вокзале, наблюдая, как ты говоришь, убожество этого поселения, я задумался о том, что держит тебя в нём. Вероятно, ты сейчас дал мне ответ.
— Мне нужна любовь. Настоящая любовь. Та, что создаёт, творит. Я не человечьей – плотской, эгоистичной страсти – хочу. То, что замечаю вокруг – не любовь, а её суррогат. Вожделение, подобное любви к животному, которого должны превратить в колбасу. Да и все эти ромео и джульетты – сплошная страсть и отчаяние оттого, что не получают, и за то себя и других убивают.
Вспышка откровенности, раскрытие сокровенно-сакральной тайны растопили ледяной панцирь, сковывавший и прикрывавший Витальеву душу. Возвышенность слога, каким он раскрывался, совершенно несвойственная ему, не была ни позёрством, ни гаерством1, и он не стеснился говорить так с Арсением – с единственным человеком, перед кем полностью себя распахивал.
— Как это случилось? И кто она, та, которую ты воистину и безмерно полюбил?
— Кто она? Это не совсем верный вопрос в моей ситуации. Пойми, я стараюсь себя открыть в той любви, что за пределами человеческих отношений, – именно такая поразила меня. Ведь сказал же тебе, что не хочу иметь человечью страсть, поскольку в такой якобы любви все межличностные отношения сводятся к склокам между «влюблёнными», – этим  я предельно сыт. Хотя – в некотором смысле – должен признать: да, хочу, чтобы рядом была и любящая женщина. Ведь она и стимулом является.
Виталий посмотрел в глаза брата, помолчал, обдумывая, что можно и что стоит ещё рассказать. Взяв в руки чашку с кофе, вгляделся в неё, осмотрел полутёмное помещение зала – не слышат ли уши лишние. Кафе, как всегда к вечеру, заполнено, но сидели они в закутке, в самом углу возле стойки, и музыка заглушала для остальных посетителей их тихий разговор.
— Я на тот момент работал в одной мелкой проектной конторе топографом и каждый день после работы спешил к своей семье: там, в ней у меня был мир, который я создал, в котором чувствовал себя довольно сносно. Даже радостно, как можно быть 
___________
1Гаерство – шутовство, паясничанье.

в мещанстве радостным. Но странно! – за пару недель до того, как всё произошло, жена стала заявлять мне, что я в кого-то влюбился. Для меня это звучало нелепо – никто кроме семьи моей мне не был нужен. Для чего она бросала мне эти обвинения? Может, с нею самой что-то стало происходить?.. Не знаю…
— Да, я заметил странность в Валентине – она и боится тебя потерять, и игнорирует; и будто поддерживает твои занятия, и отстраняется от них и от всех твоих интересов. Но продолжай, — попросил Арсений. — Ты очень изменился за время нашей разлуки. Твоя смысловая содержательность стала эмоциональной и даже… кровоточащей.
— Заметил? — сардонически1 усмехнулся Виталий, всё более настораживая друга. — А я уже привык к виду своей крови. И к её запаху.
Арсений подумал, что приехал очень вовремя – брат в самом деле может вспыхнуть синим пламенем, взорваться. Ибо он стиснут обстоятельствами и долгами обязательности, преданностью семье и той любви, без какой никакой человек не может воспринимать себя завершённым. В семье его любовь не востребована, а эта?.. Он признался: не ждёт ничего. Почему не ждёт: потому, что не может принять женщину, не имея права, коль семья?
— Так чего же ты боишься, что тебя гнетёт – ведь любовь в любом случае есть благо?
— Того и то, что… Видишь ли, мощь и полнота моей любви оказались чрезмерными в
ту пору для меня … Я не деточка и прошёл через всякие проблемы и дела, так что меня страстью не охватишь. Ты вот прочёл моё обращение о спасении – это мне спасать душу понадобилось, потому что она очнулась и захотела жить свободно и полно. Мне не взять от любви хотелось, а наоборот – ей дать. И не звёздочку с недоступных небес или полные гардеробы барахла, как обещают обезумевшие, как брат Николай Баранов обеспечивал своей ненасытной Наталье, а такое, чтобы и души рядом со мною от грязной липкой серости освобождённость получали и смогли летать. Летать, а не копаться в мусорных свалках с подобными собратьями и дерясь сварливо за лакомый кусок. И с тех пор я без этого чувства как без света, без Солнца. Но что мне делать с нею, с любовью?.. Я не знаю, понятия не имею.
Виталий пристально всмотрелся в брата, словно ища у него ответ. Арсений понял, что не ошибся в определении его состояния, в необходимости решить раздирающую дилемму.
— Извини, брат, я не сразу понял, что ты говоришь не о земной плотской любви, какую ты уже даёшь семье, но она не принимает. Мне твоя новая любовь известна, но у тебя, Витан, положение хуже моего – для тебя она возникла вдруг, и ты не знаешь, получишь ли за неё или от неё, а я с детства ею живу и привык к тому, что благодарности в ответ не получаю. Но вот недавно произошло событие, в котором на моё отношение к страданиям нескольких человек откликнулись и они, и их родные с их пониманием платы добром. И даже земной любовью. Мне в принятии их даров препятствовало только это моё странствие, вынудившее покинуть ту, что полюбил неожиданно для себя, и нежелание разрушить её счастье. На мне не висит семья, которая, не давая тебе вознестись и кого-то вознести, сизифовым камнем тянет вниз. Отречься от семьи – значит предать её и душу, ибо в семье твоя любовь, какая бы она ни была. Но и эта – невозможно тебе от неё освободиться, потому что она ниспослана тебе. Мои препоны разрешились, а как тебе поступать – говорить не стану: ты сам обязан найти решение…
— Вот именно, сам. Потому что я сам ожил. Да так, что надумал по контракту за рубеж на какие-нибудь работы устроиться – и знаешь для чего? Не поверишь – хотел заработать денег на шикарный саксофон, освоить его и исполнить на нём Песню Любви.
— Почему именно саксофон?
— Потому что это мужской инструмент и очень строгий, хотя на нём можно всякие экспромты выдавать.
—Да, романтичное стремление в тебе родилось. И ведь ты мог его реализовать! За чем же дело стало?
____________
1Сардонический смех (др.-греч. ;;;;;;;;; – язвительный, презрительный) – смех жертвы, утраты, отречения. Этот смех у греков стал поговоркой в отношении людей, смеющихся в момент своей гибели.

— Мне довелось побывать в Москве, и там я встретился с Андреем Тимофеевым из оперативного комсомольского отряда – помнишь? Он с той поры в КГБ трудится. Андрей мне отсоветовал, объяснив, что контракты никакой правовой гарантии и безопасности не  дают – можно запросто в чёрное рабство угодить. Взамен порекомендовал мне своё дело создать. Так что по его совету собственное предприятие я и создал и могу что-то творить в нём или посредством него. Ты понимаешь меня? Вижу, понимаешь. Ну и ладно! Хватит обо мне – и так соловьём курским распелся. О себе поведай, как обещал. Всё говори, без сокращений.
Арсений добро, с выраженным сочувствием брату, улыбнулся его безапелляционному требованию, понимая, что требованием полной исповедности он пытается прикрыть рану от ожога Любовью. Которая никогда не зарастёт – это  Арсению было видно по тому, как, открываясь, брат сдерживал себя, свою экспрессию. Прежние откровенности между ними не вызывали в Виталии подобного напряжения душевных сил.
— Ещё один вопрос: ты почему уволился из проектного учреждения?
— Не пришёлся я к тому двору, понимаешь ли, и меня попросту выдворили.
— Тебя? Выдворили? Что-то не похоже на то, чтобы это было правдой – скорее весь двор ты выставишь.
— Хм. Слушай, брат, ты сказал: “Один вопрос”, – а снова требуешь меня отдуваться. Что, боишься о себе рассказывать?
— Нет, не боюсь и расскажу – мне самому это необходимо. Но хочу о тебе побольше узнать, прежде чем ты меня препарировать станешь.
— Ладно, узнаешь. Но потом стану тебя вскрывать наизнанку, как консервную банку. Начну с основы, чтобы ты понял суть. Десять лет назад я, как ты помнишь, вёз Петра с Николаем Барановым на стареньком «ГАЗ-69»: Петра – до Рыбачья, а Николая с семьёй в Нарын. И Пётр втянул меня в разговор о комсомоле. Тогда я заявил, что ничего полезного не сделал своей комсомольской деятельностью, да и вообще комсомол – непродуктивная организация. Пётр, заядлый функционер комсомола, взъелся из-за этого; да и Николай его поначалу поддержал, пока не услышал, о чём я говорю…
— А какая связь между теми делами и твоими нынешними? — не понял Арсений необходимость воспоминания о далёких во времени и пространстве событиях.
— Будешь как малец перебивать, так ничего не поймёшь и не узнаешь, — в очередной раз усмехнулся Виталий на реплику Арсения – усмешки для него сейчас были защитной реакцией. — Ты слушай и внимай. Я ассоциирую комсомол с этим учреждением, от которого никакой практической пользы народному хозяйству. Странное это учреждение, филиал калининского «НЕЧЕРНОЗЕМАГРОПРОМТЕХПРОЕКТа», куда меня занесло, – штат маленький – около полусотни специалистов со службами, и выполняет работы, подобные выполняемым другими организациями: «ГРАЖДАНПРОЕКТом» и «СЕЛЬХОЗПРОЕКТом». Но в более мелких масштабах и объёмах. Когда присмотрелся к его работе, подумал, что для Шиляева, ставшего директором, он был создан.
— Как это понять?
— Сам не знаю, как оно оказалось возможным, но два проектных отдела конторки можно было бы присовокупить к местному «СЕЛЬХОЗПРОЕКТу» – всё меньше накладных расходов. А контора является филиалом калининской организации; но где Калинин и где  Ижевск с его Удмуртией?! Даже зонально не соответствует… Но директор – такой ушлый жук, что все блага на себя тянет, притом ни за что не неся ответственности: он перелагает все административно-организационные функции на главного инженера.
— А для чего же директор переложил свои обязанности на главного инженера – у них ведь разные функции?
— Я ведь сказал, что ушлый жук. Он не одни только обязанности переложил, – кстати сказать, ни разу не видел у него на столе ни разрабатываемые проекты, ни просто деловые бумаги. И никогда не видел, чтобы он ходил по отделам, всё за него главный исполнял. К тому ещё он его натравливал как собачонку на провинившихся сотрудников или даже на отделы, и тот бегал и исполнял его каверзные поручения. Поступал жук так, чтобы перед коллективом выглядеть чистеньким, а при необходимости – все огрехи свалить на своего однокурсника, с которым и учреждал филиал. Что в конце концов и произошло: вскоре после моего увольнения он удалил своего товарища за якобы промахи в управлении – об этом мне сам Лазарев, главный инженер, сообщил. Как-то встретил его, узнал, что он без дела, и пригласил в фирму работать. И попутно изложил своё видение происходившего в конторе. Он признал мою правоту и то, что однокурсник подставил его, но работать со мною отказался – заявил, что ему не хочется трудиться: командовать привык, а исполнять дело не научился. Интересное кино?
— Весьма.
— Эти двое ещё не весь цвет филиала: каково руководство, таково и управление, а за ним – и рядовой трудовой коллектив. Начальник изыскательского отдела, в котором мне и довелось трудиться, одновременно и геологом являлся. Он тоже ещё та птица-гусь, даже в Ижевске трудно таких сыскать. Этот и свою-то работу кое-как выполнял: например, если надо было на строительной площадке четыре скважины пробурить, чтобы пробы грунта взять, он две делал, а если два бурения надо было – он вообще одним обходился, а потом на наши планы наносил несуществующие скважины. И в организации топографической работы не участвовал: мы с напарником за него собирали материал и рассчитывали объём работ. А поскольку дел у него мало, он или бродит по коридорам и кабинетам, или за стол садится, берёт карандаш и засыпает. Знатно спит – чуть ли не храпит, а рука с карандашом по бумаге дёргается, будто пишет. И при этой «непосильной» трудовой нагрузке ещё взял себе помощницу-геологиню, и та от безделья занимается невесть чем … Вот такие фрукты и овощи заполняют конторку, куда меня занесло. И так она функционирует.
— Как же ты, слоногиппопотам, вписывался в эту, как ты говоришь, конторку? И чем провинился перед нею?
— Да вот, как-то так. Я говорил, что мышкой серенькой в норке прятался, старался на людях не проявляться. Это я так думал, а оказалось, что стоило мне лишь пошевелиться чуток, так там…
— Что, карточный домик рассыпался?
— Нет, цепная реакция произошла. Хотя событие из самых банальных – пропалывать капусту инженеров отправили. Я был во второй капустной партии, то есть во второй день кампании поехал. Главным назначили парторга. Устроился я в автобусе в уголке – чужой среди инженеров и инженериц; сижу молча, а потом молча получил свою долю с краю группы. Пока начал тяпать, проектировщики уже  продвинулись метров этак на пяток. Думал, что отстану здорово – рядок, ко всему, очень засорённым оказался. Но справился я с ним, а когда в конце оглянулся – все дружненько ещё только половину своих рядков одолевают. Я не стал задерживаться, по второму ряду протяпал обратно. И снова все к середине поля ещё только подползают. Ну и встал одной девице навстречу и прополол её капусту. А как встретились, так на соседний переместился…
— А что же ты на третий не стал?
— Норма была – два ряда каждому, а я, можно сказать, три одолел, пока остальные со своими нормами справлялись. Ну вот. Дождался коллег, когда они свою капусту дополют, чтобы в автобус идти, и тут Сметанин, парторг, воодушевившись, предлагает ещё по полю пройтись, сверх нормы – а сам-то он никакого усердия не проявил, ползал букашкой по рядам, как и все. Проектировщики застонали, стали отказываться – не привыкли тяпками махать. Это ж не языками в кабинете трепать. Огорчился парторг, что они не поддержали его идейно-патриотический порыв, потом уставился на меня, как будто я ему пять рублей задолжал, и спрашивает: “Что скажете, возьмёмся дополнительно прополоть?”. А я ему что – генерал, что ли, чтобы в роли начальника за него принимать решения? Тем более что партию два с лишком года назад покинул, за ленивых колхозников пахать желание давно испарилось. В общем, к его огорчению и к радости коллег, заявил, что норма выполнена, что мы не обязаны трудиться на колхоз. Молодёжь и прочие обрадовались; и порешили по
пути в пруду искупаться. Ну а там я тоже устроил…
— Что устроил?
— Что-что – веселье для унылых. В результате оказалось, что они меня только что и внезапно для себя открыли. Больше двух лет не интересовались, а тут… И когда приехали в контору, меня эти самые проектировщики окружили и принялись пытать, кто такой, откуда, да прочие дурацкие вопросы выдавать. Потом разговоры о происходившем в поле так по отделам растеклись.
— Так, я понял, что ты расшевелил скучающую массу. А как же это повлияло на твоё пребывание в учреждении?
— Так ведь и парторг, повинуясь партийному долгу, довёл до руководящего сведения вышестоящих товарищей, что я сорвал его идею-затею социалистического сотрудничества города с деревней на отдельно взятом капустном поле. А вскоре в планово-экономический отдел пригласили меня с напарником и стали сравнивать производственные показатели. Явно с целью меня опорочить – это я понял по тому, как, обнаружив, что по сданным объектам доходность от моих съёмок в два раза больше Васиных, экономист показатели по несданным стала смотреть. А там моё превышение ещё больше.
— Почему так?
— Василий на колхозных фермах съёмки делал, да и то одного-двух сараев. Так что и площади у него маленькие, и категория работ не выше второй. А мне сбрасывал городские и в райцентрах, где категория сложности четвёртая и пятая, то есть высшая; и площади от двух до пятнадцати гектаров. Я его расклад не сразу понял, но потом увидел, что так он избегает ответственные съёмки. Ну мне-то была на руку работа в городских условиях и на больших предприятиях – приходилось решать геодезические задачи да с тригонометрией серьёзной. А унавоженные фермы снимать жуть как не хотелось: на одной чуть не по пояс в жижу провалился – благо, в болотных сапогах был и едва успел голенища подтянуть; а в другой раз водитель Георгий зимой чуть не утонул в канализации очистного сооружения. Он, как помощник, с рейкой ходил, а там какой-то оболдуй оставил колодец открытым. Дыру его занесло снегом, а в нём глубина такой же жижи пять метров – ушёл бы Георгий, даже маму не успел бы позвать. Лыжа спасла – сломалась под ним, а сам он удержался.
— Да, заметил я по пути – тонут российские фермы в навозе, не то, что очищенные азиатские. Но причём тут твой непатриотический поступок на капустном поле, какая связь его с твоей топографией? Почему тебе устроили финансовую проверку?
— Брат, что ты докопался – оно тебе надо?
— Оно мне надо, братишка. Я ведь по Руси иду и хочу знать о ней как можно больше. Раньше, когда приезжал к тебе, только в пределах деревни твоего тестя российскую жизнь видел, да и то не особенно занимался социологическими проблемами – больше на природу обращал внимание. А сейчас увидел её изнутри, из обществ и общественных отношений, потому и пытаю тебя. Да к тому же ты огорошил меня заявлением, что тебя выдворили из какого-то сомнительного учрежденьица.
— А то ты не знаешь, что выставляют неугодных – тех, кто нарушает установленный порядок: либо нерадивых, либо слишком старательных. От этих чаще избавляются. Я себя ни к тем, ни к другим не отношу, просто выполняю задания, как то следует делать, и всё: и отставать не умею, и в передовики и в герои не рвусь – что мне там делать?
— Как-то не похоже, что не рвёшься в передовики – и показатели твои высокие, и на сельхозработах и в прочем проявил себя.
— Не путай: я просто работаю и не терплю свои отставания. Но не выпендриваю себя и не обращаю внимания на свои достижения.
— Может, это кого-то и раздражает, что делаешь, но не заявляешь о себе?
— Так о том и говорю, что в больных коллективах всякий здоровый – подозрителен и опасен. А то, что раздражал – есть такой, кого моя персона... Ладно, поведаю о нём чуть попозже. А основная проблема недовольства администрации заключалась в том, что мой напарник Василий – топограф с начала образования этого филиала, – затрачивал день на съёмку, а мне надо было от трёх-пяти дней и больше. То есть они считали, что я съедаю их бюджет, вот потому и стали проверять мою выработку-отдачу.
— Почему такая разница во времени?
— Арсенчик, ты помнишь, что такое топосъёмка?.. Прежде всего триангуляционное  обоснование надо сделать – то есть замкнутый  теодолитный  ход1,  да  к государственной системе координат привязанный. В городских условиях или в райцентрах, где застроено всё пространство, это довольно проблемная задача. Тем более что результаты съёмки надо сдавать не в библиотеку филиала, а в «АРХИТЕКТУРУ» и в «ГРАЖДАНПРОЕКТ». Требование, чтобы материалы изысканий всех топографических служб были централизованными, – оно вполне разумное, имеющее целью экономию ресурсов, средств и времени. Помнишь лозунг: “Экономика должна быть экономной”?.. Но кому Васины сараи нужны? Он их и снимал с двух точек: первую «привязывал» ориентир-буссолью2 к Северному полюсу, а вторую – к первой. И это всё его обоснование. Так что и в инженерных изысканиях от этого филиала нет никакой пользы.
— То есть он произвольно снимал, без обоснования и без привязки к другим съёмкам?
— Ну да, ну да. Иногда делал треугольник; а если углов было больше, так приходил измученный трудами и, конечно же, не сдавал в госархивы. А мне не сдавать нельзя  было,  мне не на пустой ватман приходилось наносить результаты съёмки, а на государственные топопланшеты с координатами. Но начальству гостребования качества – по-барабану, ему бы подороже сдать свою продукцию и при этом по минимуму затратить.
—  Так это явилось причиной недовольства тобой?
— В основном. Видишь ли, я там был ни от чего не зависимой личностью – мне не надо ни квартиры, ни льгот, ни путёвок, ни прочих благ. А по партийной линии на меня уже никак не подействуешь. И хоть и не позиционировал себя в оппозиции к руководству ни в чём – разве что на том злосчастном поле, – но власть предержащим независимость работника всё равно, что кнопка под нежной задницей. И к тому же я чем-то раздражал до открытой ненависти одного ведущего специалиста, пробившего себе место к начальству поближе. Как я понял, его отношение ко мне на инстинктивном уровне было порождено и сформировано… Этот тип, Николай Журавлёв, очень похож внешне и по содержанию на твоего брата Николая, который так же ненавидит меня, хотя я с ним ничего не делил. А за что и почему – не объяснишь ли?
— Не переживай, это он своё отношение ко мне на тебя переносит.
— А к тебе, к родному брату, чего так?
— Родным больше достаётся. Ладно, коль тебе от него досталось, так объясню. Он по натуре стремится к личной независимости и от всех, и от всего: избегает ответственности за свои дела и не терпит спроса. Независимость – она ведь разная: одна, типа твоей, на том основывается, чтобы, не отказываясь от обязанностей, должником ни перед кем не быть, и потому работа выполняется на уровне; а люди типа Николая к освобождённости от всех обязанностей и обязательств стремятся: для них главное – других подчинить себе. Пока он мальцом да подростком был,.. впрочем, и до самой службы в армии,.. он всё со мною везде вертелся, с моими друзьями, все действия по жизни повторял за мною. Потом под впечатлением моей с ним переписки поступил в МГУ на философский факультет. Но не на философию: мудрость для него – дремучий лес… Он изучал рабочее и коммунистическое движение – в том амплуа легче проявляться. Но, как персонаж независимый, объявил себя  анархистом и вознёс политический абсурд до уровня мировых идей. Потому, хотя мог бы с таким-то дипломом стать партийным функционером – он сумел в партию вступить, – его безответственный анархизм не дал ему возможности установить контакты с властями и с руководителями предприятий: всех критиковал, считал недоумками. Как-то свою статью дал мне, в которой разъяснял, как надо править страной…
________
1Тахеометрический или теодолитно-высотный ход – это геодезический, планово-высотный ход, представляющий собой замкнутый или разомкнутый многоугольник в котором измерены горизонтальные, вертикальные углы и длины сторон.
2Буссоль – геодезический инструмент для измерения углов при съёмках на местности, специальный вид компаса. Имеет визирное приспособление. Шкала буссоли часто бывает направлена против часовой стрелки («обратная», или буссольная шкала), что облегчает прямое, без вычислений, взятие магнитных азимутов (направлений).

— И что?
— Я сделал несколько существенных замечаний, потому что ни экономического, ни  социального  обоснования в ней не было – он в этих темах совершенно некомпетентен, – и в ответ получил грубую надменную сентенцию. А когда рассказал ему наши с тобой идеи о предстоящей революции – о той, что уже происходит, хотя её ещё не видят участники её, – он назвал меня дураком. С тех пор я у него в немилости. А впрочем, он собирается эмигрировать в Германию, так что мы с ним уже скоро не будем пересекаться. Может, там создаст свою анархическую партию, как думаешь?
— Извини, Арсен, но твой брат для этого слишком высокого мнения о себе, у него все будут недостойными права быть его соратниками. Так что не получится партийный лидер из него. Да, и этот Журавлик – он ведь также выступал против директора. На тот период, как я пришёл в филиал, в нём, как и по всей стране по разрешению ЦК КПСС, оказалось возможным выступать с критикой руководства и даже коллективом изгонять его – чушь, но надо же дать народу насладиться своими правами. А лидером выступил Журавель. Очень активно выступал, и коллеги очень активно его поддерживали – подумал даже, что конец карьере Юрия Афанасьевича наступил. Меня-то он ничем не огорчил, я только приступил к работе, но было интересно, как его снимут и кого назначат.
— Смешно. Сколько оппозиционеров проголосовало за снятие?
— Единицы. И это после бурных страстных обличений!
— А что Журавлёв? Ему уволиться пришлось?
— Как же! С него – как с гуся водя, хотя до гусака ему далеко. Руководить профкомом
назначили. То есть демагога-бузотёра примкнули к власть предержащим и тем утешили его амбиции и завершили конфликт. А он обрёл хоть миражную, но власть и мог отныне воспринимать себя журавлём в небесах, а остальных – воробьями в мусорных кучах.
— Он что, тоже участвовал в твоём увольнении?
— Не знаю как, но в качестве лидера профкома должен был участвовать в вопросе увольнения специалиста. Так что мог поддержать идею с проверкой работоспособности – если только не сам явился автором затеи. Да, пожалуй, что так, судя по его периодическим
тявканьям – извини, иначе не могу сказать – в мой адрес по любому поводу.
— Как же тебя уволили, такого хорошего топографа?
— Молча и радостно. После проверки я сделал свои выводы, написал заявление об увольнении без отработки, и к нашему общему удовольствию, его подписали. Они сразу же объявили вакансию топографа, да к ним никто не идёт – кому они нужны? Василий-то в своей системе там, и его жена – начальница проектного отдела; а толковые геодезисты и в хороших конторах место найдут. А я пошёл на вольные хлеба – предприятие создал. И геодезией у меня по совместительству ведает руководитель отдела из государственного спецпредприятия, Виталий Балобанов. Теперь серьёзными съёмками занимаюсь… Давай-ка, Арсений, возьму я грамм по пятьдесят «Белого аиста» – растревожил ты меня, будто в сточную канаву опустил.
— Прости, Виталик, но не знал я, в чём тебе пришлось обитать всё это время.
— Ну ты скаламбурил! Ладно, замяли. — Виталий приподнялся со стула, сделал заказ на коньяк и ещё по порции кофе; приняв заказанное, изрёк категорично: — Выпотрошил меня? Теперь сам вытряхивайся! Ты там что-то про любовь говорил –  открывайся давай: эта тема сердцу милее, чем те дрязги в одном из типично-никчёмных социалистических учреждений. Повествуй, а я, внимая коньяку, буду внимать повести твоей романтической.
Арсений улыбнулся поэтичности речей брата.
— Это в деревне Лебеди…
— В какой деревне Лебеди? Ты про неё ничего не говорил, — Виталию после трудной для него исповеди о своих чувствах и терзаниях требовалась разгрузка, и он дёргал брата в его рассказе, одновременно торопя и суть сообщить, и детали странствия представлять.
— Будешь перебивать – вообще ничего не узнаешь…Ты слушай и внимай, — копируя
брата, усмехнулся Арсений, а тот весело засмеялся. — Я прошёл через многие деревни и деревушки, а в этой – и задержался. Серый завёз в неё и к дому хороших людей подвёз.
— Та-ак! Похоже, ты вообще ничего не рассказал мне о своём путешествии через многие события и обстоятельства перепрыгнул – и тем и отделался. Кто такой – Серый? И почему он тебя куда-то к кому-то привёз и завёз?
— Братишка, у меня столько событий произошло, что и вкратце не рассказать даже за вечер –  долго шёл, со многими общался и что-то делал. Серый  –  это конь, случайно мною найденный в лесу. Потом о нём расскажу тебе, ладно?.. А сейчас позволь сказать о том, о чём мы говорим  – о любви… Я в деревне той одну девушку вылечил от тяжёлой болезни. Вернее, помог ей…
— Та-ак, ты у нас теперь и лекарь!
— Меня по-всякому обзывают: целителем, шарлатаном, колдуном, учителем – сам по вкусу выбирай. Я говорю, что не лечу, а помогаю людям – и это правда. Просто люди уверены в другом. Но неважно. Дело в том, что эту девушку, Настеньку, мне и… дано было полюбить. Я тоже, как и ты, возмущался: возраст не тот, жизнь какая-то странная и прочее. Но потом понял, что любовь – это награда, это само по себе счастье. Вот только мне уходить надо было, а я, к тому же, не мог – как и ты – позволить себе разрушить её жизнь своим вторжением. Но так оказалось, что и она меня любит, и даже её дедушка с бабушкой, и другие некоторые люди – тоже. Не хотели они меня отпускать, и ждут теперь
обратно в конце этого пути-путешествия. Конь мой Серый с ними вместе ждёт.
— Расскажи подробнее о своём пути, — попросил Виталий, уводя беседу от темы, для обоих пронзительной – он уже понял Арсения в его любви, а обсуждать без надобности ни для себя, ни для брата не считал достойным, потому и перевёл разговор на общее и для обоих интересное. — У тебя какое-то необычное странствие по стране. В нём, как я понял, очень много событий, которые не должны были возникать, если идёшь для ознакомления с краем, как ты в качестве историка наметил себе цель познания.
Даже и зная способности Виталия в проницательности, Арсений всё-таки подивился брату, усмотревшему в нескольких фразах отличное от тривиального содержание его пути дальнего и некую его значительность. Вспомнил исповедание перед уходом из деревни и подумал, что в Лебедях он говорил о том, для чего идёт, что и для чего ищет, а вопрос Виталия предлагает ему своего рода отчёт о пройденном. Всё правильно: Виталий – это его alter ego1, его своего рода продолжение, и, рассказывая брату происшедшее с ним и произошедшее в нём, он сам себе будет открывать самого себя. Ему самому необходимо.
— Что я намечал в виде цели и что меня вело – это немножко сильно разные факторы и обстоятельства, — с улыбкой повёл повествование Арсений. — Я решил начать свой путь не с окраин северной Руси, а из её сердцевины, так сказать. Сходу погрузиться в неё, чтобы не было плавности перехода в обычаях и в моём восприятии. Как-то в пору моей работы в строительстве один товарищ, Валентин Немцов, спившийся юрист и философ по наклонностям, поведал мне о части своей биографии в Костромской области – вот туда я и направился. Правда, ехал на поезде, а не самолётом добирался до Костромы. Это для того, чтобы всё же увидеть контрасты в сменах природы, пейзажей и населённых пунктов. И страна воспринимается в самом деле реально и большой, когда проезжаешь множество городов, городков, селений, станций. Посмотрел на древнюю Кострому, купил областную карту и автостопом поехал вглубь Костромщины – в райцентр Антропово. Это, знаешь ли, небольшое по южным понятиям селение, потому что жителей в нём всего-навсего около трёх тысячи. Там много малонаселённых мест – область больше лесами покрыта, чем сёлами и пашнями. Ну а оттуда уже зашагал своими ногами. Иногда, при нужде, проезжал на грузовиках – для беседы с новыми для меня людьми или если проходил места слишком уж глухие, медвежьи. Забирался в пределы Вологодчины и даже Архангельска. В общем, бродил по краю, куда ноги несли и куда глаза смотрели. В больших то ли деревнях, то ли  ___________
1Alter ego (а;льтер э;го; в переводе с лат. – «другой я») –  близкий друг и единомышленник; человек, настолько близкий к кому-либо, что может его заменить.
сёлах несколько раз заходил в конторы, в сельсоветы, в школы – встречали с интересом да и сами расспрашивали. А в двух хозяйствах предлагали поселиться – должности обещали заманчивые. И в нескольких школах приглашали; в одной – даже на должность завуча.
Посмотрел я на русские селения, на людей и понял, что ничто достоверное о Руси ещё не написано. Ту деревню и тот народ, что описывали Тургенев, Толстой и прочие писари, я не увидел. Прежде всего потому, что они описывали их со своей, барской, позиции, не зная быта, не общаясь по-настоящему, по жизни с людьми. И писатели советского периода понаписали в основном о передовиках производства, о счастливой колхозной жизни; ну и выдавали партийную критику на негативных героев. А жизнь – она иная, не их книжная. Ты и сам её в здешних деревнях видел, а там, в северных областях, она ещё более русская, чем в этом удмуртском краю смешения наций и обычаев.
— Я представляю себе разницу между Удмуртией и северной Русью, — согласился с ним Виталий.
— А потом довелось встретиться с Серым, который стал моим другом и спутником. Он и привёз меня туда, откуда я теперь иду и куда обязан вернуться. В деревню Лебеди.
Странник с такой тёплой нежностью наполнил название деревни, что Виталий на него с удивлением глянул. Арсений, уловив его удивлённость, подумал, что, называя деревню, он на самом деле имеет в виду людей, столь родных его душе, что и само селение он уже не может воспринимать абстрактно, как некий населённый пункт, а лишь воедино с ними. И стал подробно рассказывать об отрезке пути, что сложился от спасения им коня до часа прощания на поляне – существенно упростив рассказ о лечении Насти и других жителей и жительниц. Зато очень обстоятельно поведал повесть об образе Николы Великорецкого в изложении Пантелея Ивановича и о его напутствии посетить священное для православных место, почему он и оказался там, где пращур князь Андрей побывал.
— В самом деле странное у тебя шествие по Руси, брат, — вновь отметил Виталий движение Арсения, выслушав своеобразный отчёт внимательно, без привычных подколов и попутных расспросов. — Не путешествие, а жизнь, проживаемая тобой в пути. Обычное путешествие – это когда туристы да паломники, исследователи ползают по Земле для цели какой-то: из любопытства или для поисков чего-то. А ты идёшь и что-то в пути творишь, что-то  обретаешь или теряешь. Как жизнь свою несёшь с собой.
— Как жизнь несу? Ты замечательно сказал, Витан! Ты выразил мне моё состояние, и так выразил, как я и сам не мог сформулировать. Как ты прав! В самом деле, я забрал её из Донецка и унёс с собою. Я живу в моём пути, и возврата туда, откуда вышел, мне нет – там ничто не осталось, потому что ничего я там не оставил. Всё со мною… Хотя нет – там у меня есть не выполненные задания и не отданы определённые долги. В частности, класс
свой надо довести до выпуска.
Виталий слушал, постигая не только Арсеньево странное путешествие, спонтанное и содержательное, но и самого брата, явившегося невесть с какой стороны с грузом жизни своей, более значительной и значимой в сравнении и с его, Витальевой, жизнью, хоть и богатой событиями. Он увидел в Арсении исток света, наполняющего радостью тех, кому дано было встретиться в странствовании с ним и по-доброму соприкоснуться. Подумал: “Вовремя и кстати ты, Арсен, со мною рядом появился, твой свет любви сейчас нужен и мне, чтобы я мог знать, как и для чего трудиться, как обществу пользу от меня получить”.
Арсений прочёл в ожидающем помощи взгляде брата его жажду живой деятельности, подумал: “Брат, ты всегда себе предан: у тебя в семье трагедия, у тебя нереализованной любви драма, а ты нуждаешься в активности, в принесении обществу даров – какому обществу, коль оно и раньше не было цельным, а теперь и вовсе разваливается? И что оно хочет от тебя получать?”.
— Скажи, Витан, чем ты заполняешь жизнь свою, кроме своей коммерческой работы? Ведь не ею одной и не попойками с родственниками?
— Стараюсь не влезать по колени в болота нынешней жизни и здешних сообществ, даже если они изображают себя спасением человечества. То в одном из них побываю, то в другом – каждое тянет, каждое убеждает, но везде мелко и муть илистая со дна всплывает. Однако встретил я, встретил-таки несколько личностей – как пятна светлые на местном грязновато-сером полотне. Если пожелаешь, познакомлю; с ними есть о чём поговорить, а не просто поболтать. Недавно с тремя день своего рождения величал – единственный раз в жизни событие было мне и моим интересам посвящено: говорили о литературе, о музыке, о событиях в писательской среде. Даже позволил себе продекламировать один свой вирш1 в виде диалога с самим собой, — отчитался Виталий и с пафосом предложил: — Хочешь, и тебе его выдам?
— А выдай! — подыграл другу Арсений.
— Слушай и внимай тонкой поэзии брата твоего:
— Жизнь прожить – не поле перейти
— Смотря, какое поле.
— Можно жизнь прожить и счастья не найти.
— На то Господня воля.
— Не жизнь – тоска, хоть волком вой.
— Повой-повой – авось поможет.
— Порой не хочется домой.
— А кто тебя в постель  уложит?
— Кому-то ведь живётся лучше.
— А кто тебе пожить мешает?
— И боль зубная меня мучит.
— Больные зубы удаляют.
— Мне книжку написать хотелось.
— Пиши-пиши – читать кто будет?
        — А нынче мне совсем не елось.
        — Опять не те подали блюда?
              — С утра мне вновь идти на службу.
              — Ну и кому же ты там нужен?..
— Это называется: “Умейте над собой посмеяться”. С самокритикой у тебя полный порядок – раздрызгал себя, — в тон стиху похвалил автора Арсений, под раздрызгом имея в виду его состояние крайнего беспорядка, путаницы, сумбура. — И с самоиронией тоже – демонстрируешь признаки развитого интеллекта, духа и разума.
— Ну-ну, — скептично принял его оценку сочинитель.
— А эти трое твои гости – они кто?
—Литераторы. Один из них татарин, не знающий родного языка, Расил Сабиров, – он учитель русского языка и литературы в школе, где и мне довелось потрудиться; и два его однокурсника: удмурт Олег Четкарёв и бесермянин Михаил Федотов: оба редакторами в газетах трудятся. И ещё общаюсь с доцентами от философии – Трефиловым Трофимовым: преподают студентам азы философии.
— Стоп. Чтобы разговор содержал ясность, определимся в терминах. В данном случае я говорю о национальности Михаила.
— Сам в затруднении, брат. Но когда впервые услышал о них, подумал, что христиане так называют небольшую часть удмуртов, принявших ислам и имеющих свой особенный то ли диалект, то ли язык.  Миша ничего на эту тему мне не говорил, а что в источниках разных познал, так оно частично подтвердило мою догадку. Бесермяне давно поселились на севере республики, стали своими, родными здесь. Численность их небольшая – порядка трёх тысяч человек. Угро-финны они в генетическом происхождении или нет – не знаю. Я не этнограф, потому судить не берусь. Они отличаются от удмуртов: соблюдают культуру свою; женщины одеваются ярче. Речь  бесермян слышал; она отлична от удмуртской то ли из-за примеси к удмуртскому языку татарского, то ли наоборот: примесь удмуртского к татарскому языку. Хотя говорят, что и северные удмурты не понимают речь южных. Там на севере, в селе Баграш-Бигра, я видел их мечеть, хотя предполагается, что их крестили; а их этническая религия сходна с удмуртской. И это всё, что мне о них известно.
 — То есть, судя по твоим ограниченным сведениям, бесермяне – удмуртизированные тюрки или тюркизированные удмурты? Я в Удмуртии финно-угорские народы разделял на северные и на южные племенные союзы, а тут, оказывается, особый микроэтнос обитает.
— Твой вопрос не так прост. Две теории пытаются происхождение этноса бесермян объяснить как раз в контексте этого твоего вопроса. Тем, кто не является специалистом по этногенезу, их спор по нему может показаться шуткой. Однако ответ на него ученые не могут найти уже более сотни лет. Что-то вроде проблемы мудрецов из сказки, тридцать три года спорящих о том, где у палки начало, а где конец. Дело в том, что происхождение народа малопонятно и в истории не изучено, но большинством исследователей считается, что название «бесермяне» происходит от тюркского «бусурман». Слово тебе известное, переводится как «мусульманин». Они якобы обитали на территории Казанского ханства, а после разгрома Волжской Булгарии из южных регионов ханства поселились в Удмуртии, в районе реки Чепца. Это одна из гипотез, а к гипотезам у меня отношение, сам знаешь, – плёвое. Слушай, брат, если интересно, так возьмись за их историю: как знать, может быть своим свежим взглядом открытие великое сделаешь.
— Пожалуй, не получится. Я занимаюсь проблемами всемирной истории и для души, по генетическому, если точнее, позыву сотрудничаю с кафедрой «Истории народов СССР» – это её задание выполняю наряду со своим познанием Руси и себя в ней. Меня, брат, в основном интересует Русь в начальной её поре. А в её истоках – корни славянские и иные. Так что заниматься бесермянами, удмуртами и национальными группами, родственными с ними, смогу разве что как смежным исследованием. Но не сейчас – не успею. Однако на заметку себе возьму в качестве сведения об одним из этносов, с кем соседствуют русичи с давних времён. И попрошу печатные труды в здешнем университете: статьи, монографии, – быть может, в местном вузе имеется таковая литература о бесермянах и об их культуре. Угро-финские народы – особая тема: происхождение, разделённость на большие и малые этносы, его генезис, языковая составляющая, культура и субкультура. Особый пласт в истории человечества. Это не то, что англосаксы с бриттами. У тех всё открыто и понятно: сброд этносов – от римлян до викингов, – чьи следы отпечатались в биографии острова. А нации нашего материка, а вернее, нашей части Евразии, здесь зарождались, развивались и формировались в народы, влиявшие друг на друга и на западную Европу; и также здесь чёткая связь с Индостаном и Малой Азией. Потому даже генетикам, если бы у них были возможности исследовать всё население хотя бы российской части материка, не по силам произвести чёткую ответственную дифференциацию и проследить народ от его родника. Благодарю тебя, брат, за информацию, – ты, как и в Киргизстане, сейчас пополнил мои познания в этнографии северного для меня края.
— А ты что хочешь познать о Руси? Как мечтаешь найти начальную пору Руси?
— Не мечтаю, Витан. Мечты – детской поры устремления. Я в контексте задания по продвижению славян на восток определяю, насколько чистым генетически поселилось и пребывает славянство в этих и в иных землях. А для меня лично путь поиска духовный. И в этой сфере, на этой тропе я приблизился к тому, что искал.
— Религиозный путь?
— Не совсем так. Не так. Любая религиозность основывается на менталитете человека и социума, а менталитет – сущность духовная, не материальная. Но именно она порождает материальные проявления в виде творений и объектов культуры, в виде различных форм хозяйственной деятельности, в виде отношения к другим социумам и личностям.
— Не миновать тебе, Арсен, пообщаться с Трефиловым и с Трофимовым. Трофимов богат событиями в личной истории и в семейной хронике. Он невесть какого рода: даже внешне мало похож на русского, хотя и имя, и отчество, и фамилия сугубо русские – отец его был сослан на Урал из Латвии в сорок первом году как воевавший на стороне белых. А ему удалось получить философское образование – до того пробовал состояться офицером в военно-политическом училище, но муштра заела свободную философскую душу в нём. Так что богат событиями в личной истории и в семейной хронике. Он, своего рода, мой ментально-генетический собрат, И кстати, что и для тебя важно, тоже интересуется темой русского этноса. А Трефилов  историк – как и отец его. И философ, специалист в вопросах религий. По материнской линии он имеет родословную, состоящую из многих колен служителей Церкви с христианизации Руси до гонений советской безбожной властью: от диаконов до архиепископа. И ещё он – Эссен. Его подлинная фамилия по отцовской линии фон Эссен из рода Николая Оттовича фон Эссена – русского адмирала, командующего русским флотом на Балтийском море. Он художник: то ли символист, то ли трансреалист, что по мне – так одно. И лучший поэт в Ижевске. На мой взгляд, его стихи по глубине и стилю на уровне Данте. Во всяком случае, мне они нравятся: ввысь зовут.
— В какую высь – вот вопрос: в реальную или в абстрактную, воображаемую, в ложь иллюзий? Мне известны такие идеи – интеллигентский способ уйти от действительности, от ответственности в чувственность и в придуманные звёздные миры. Всё это их миражи. Подумай хорошо, а потом мне скажешь… Но всё же интересные знакомцы-приятели у тебя! Как ты с ними сошёлся? На какой почве?
— На той самой – на философской. Просто взял, да и позвонил им без обиняков всяких, а потом пошли встречи в их институтах и в домашней обстановке. Трефилов мне существенно помог, когда у меня возникла проблема, – он отзывчивый человек, на чужие беды легко отзывается. Даже пострадал существенно оттого: его преследовали и органы – едва не посадили, когда он взялся защитить некоего Галкина из московской группы йогов пять лет назад; и ярлык на него здесь в университете навесили как нетвёрдо стоящего на классовых позициях; и в МГУ на три года защиту диссертации задержали; у жены инсульт в прошлом году случился – он потерял её.
— Умеешь ты подойти к людям без околичностей1. Как ты беседу нашу организуешь?
— Да запросто. Трефилов вегетарианец, но я иногда устраиваю специально для него дни азиатской кухни, и он из познавательности не отказывается оскоромиться. К нам иной раз ещё кто-нибудь присоединяется, так что на этой почве и соберёмся. А поведаю, что ко мне забрёл странствующий историк-философ, так вовсе будет славно. Только день с ними согласуем. Тем более что философ и йог Трефилов ко всем достоинствам ещё по системе Иванова травмирует себя еженедельными голодовками– побывал он у старца и проникся его идеями.
— У Порфирия Иванова побывал?! Интересно. Чем ещё наполнишь мою котомку?
— А не посетить ли, брат, ижевскую братию старообрядцев, коль ты от староверов, их собратьев, идёшь?
— Бывал и у них?
— У них – нет, не довелось. Вместе и попытаем счастья. Тем более что они тебе как вестнику обрадуются. Но не сегодня – сегодня мы только друг с другом общаемся. Завтра или послезавтра пойдём к ним. Они в частном секторе Молельный дом имеют.
— Брат, мы многое рассказали друг другу, и теперь нам надо проработать и уложить в надлежащее место своё и полученное друг от друга. Пойдём, прогуляемся.

***

Понедельник Арсений определил для себя начальным и наиболее активным днём для создания связей с учреждениями Удмуртии – с музеем, с госархивом, с университетом – по вопросам истории заселения региона русью, в соответствии с заданием исторического факультета Донецкого университета решаемых в его странствии.
В его программу посещений Виталий вклинил своё предложение нанести совместный визит географическому факультету, чтобы попытаться найти там разумных географов, с кем возможно будет обсудить занимавшую братьев глобальную проблему морского дна, ставшего горами.
Интерес к древнему геотрансформеру1 земной коры зародился в них в их «древнюю»,  ____________
1Трансформер – буквально и в общем смысле означает нечто преобразующее или преобразующееся.

юную ещё пору, когда в семнадцатилетнем возрасте они во время студенческих каникул работали в своей второй геоботанической экспедиции, исследовавшей кормовые угодия на Памире. Его зародила Арсеньева находка – окаменевшие остатки морских ракушек, – а для него находка  не случайной оказалась: с детства подбирал камешки и рассматривал их, поражаясь формой, зернистостью, многообразием расцветок.
И эта ракушка попалась на глаза ни даже Виталию, такому же землеустроителю в их будущем, вместе с ним среди многих наук познававшему геологию, ни специалистам и ни рабочим в бредущей по горам группе, а именно Арсению, выискивающему средь скудного полупустынные разнотравья на склонах чего пооригинальнее. Увидел интересную гальку – она отличалась от прочих заострённой формой и продольными полосками, – и поднял. А как поднял, так и понял, что в его руках клад первооткрывателя: снизу внутри камешка была полость, заполненная известняком.
Показал спутникам находку, и те, заинтересовавшись ракушкой, стали выискивать для себя в качестве игрушек. А брат понял иное. Он так же сразу сообразил, что на склонах памирских гор разбросан не простой ракушечник, а свидетельство преображения планеты Земля, и что стоят они на древнем дне.
Ещё не ведая о глубинном устройстве тела планеты, лишь на первом курсе из лекций геолога Рашида Яковлевича узнав, что материки якобы перемещаются по земному шару, юные первооткрыватели – а для себя на тот период они являлись пионерами в познании геоморфологии2 – сообразили: Памир, по чьим склона они бродят, на самом деле есть дно моря, поднявшееся на большую высоту и ставшее материковыми горами высотой до двух-трёх километров, а местами и до одиннадцати с лишком.
С тех пор периодически возвращались к попыткам понять, как могло так произойти, что дно стало горами – их не устроила ни пресловутая гипотеза перемещения материков, якобы, вздымая ввысь,  выдавливающее в стыках базальтовые и гранитные внутренности наружу. Не приняли они и надуманное наползание на материки океанического дна. Ну что за детский лепет, ну как гранитные и базальтовые и прочие громады высотой в километры и длиной в сотни и даже в тысячи  километров при ширине в десятки-сотни могут на вышерасположенный материк с его собственными склонами и горами вползать – откуда такая непомерная сила в них или за ними?!
Лучше бы у них спросить: как этакая блажь в головы якобы учёных втемяшилась и в их мозговом аппарате угнездилась? Воображение фантазёров, из детских штанишек ещё не вылезших – до глубокой дряхлости в песочницах играют.
Но располным–полна коробочка упорствующими в ползании дна по континентам и в разбегании материков друг от друга в разные стороны – притом, что континентальные и океанические литосферы3 и мантии4 сверхплотны и зажаты друг другом.
Что ж, чем нелепее идея, чем больше в ней лжи и мошенничества, тем больше у неё фанатов-приверженцев. И неважно, в чём и как себя  глупость их проявляет: в политике, в  науке или в коммерции, кровно затрагивающей обывателей, – как стаи мух слетаются на дурно пахнущее, так и они на сомнительное, чтобы на безумных идеях творить гипотезы-теории и себя званиями обеспечивать.
Шесть лет назад при первой встрече братьев в родниковой стране Удмуртии во время сенокошения и строительства бани во благо Витальевых тестя с тёщей они вспомнили занимавшую их тему образования материков и возникновения жизни на них и стали прорабатывать варианты донного вздымания. Но в тот период они опять-таки не сумели решить, как же могли мантийно-литосфрные блоки с величайших глубин 
___________
1Трансформер – буквально и в общем смысле означает нечто преобразующее или преобразующееся.
2Геоморфология изучает историю и динамику изменения рельефа, прогнозирует будущие изменения. Дисциплина связана с географией, геологией, геодезией, почвоведением, планетологией, геоархеологией.
 3Литосферные плиты – крупные участки земной коры, часть литосферы: океанические  толщиной до 80—90 км вблизи континентальных окраин; толщина континентальной литосферы достигает 200 – 220 километров; разделена на блоки.
4Ма;нтия – часть Земли (геосфера), расположенная непосредственно под корой и выше ядра. В ней находится большая часть вещества Земли. Мантия есть и на других планетах земной группы. Земная мантия находится в диапазоне от 30 до 2900 км от земной поверхности.

подняться ввысь и образовать материки, острова – землеустроители-исследователи, и взяв себе в союзники академика Обручева и других учёных с их концепциями фиксизма1, противоположного мобилизму2, столкнулись с тем же, что и поныне мешает аналогичным утверждениям академиков. Из-за того столкнулись, что следовали по наработанным до них маршрутам и по пробитым кем-то колеям, доверяя опыту и знаниям-званиям предшественников.
А в эту встречу Виталий, побуждённый к активности общением с братом, неожиданно пробудился среди ночи и, громко заявляя: “Эврика!”, и Арсения из постели вытащил.
— Брат, ты чего так кричишь? Ну я-то – ладно, привык к неожиданностям в дороге, а семья почему должна страдать? — возмутился Арсений его бесцеремонностью.
— Не волнуйся за семью – спит и не проснётся до утра. Эврика, понимаешь? Эврика!
— Какая эврика? Ты что, из ванны воду выплеснул, как Архимед?
— Именно так, Арсений! Только не воду, а материки из неё вытащил.
— Ну давай, рассказывай, неугомонный ты мой.
— Антигравитация3!
Арсений поднялся, втиснулся в спортивный комплект, подсел к столу:
— Рисуй. Только учти, что антигравитация как противовес гравитации4 не просто не признаётся физиками, но и запрещена. В частности, общей теорией относительности.
— Арсений, ты веришь этой теории? И вообще в неё?
— А ты не принимаешь её? Ты у нас больше физик и математик, чем я, так поясни.
— Брат, я тебе попозже поведаю свои мысли о ней, включая невесть какую формулу энергии, придуманной Эйнштейном же – недаром он язык высунул.
— Какой язык и причём тут язык? — Арсений подивился странной логике друга.
— Арсюша, вспомни его популярную фотографию.
— А, та…
— Вот именно, та. Он высунул свой язык всем в качестве насмешки показать: “Вот! Я насочинял, а вы теперь разбирайтесь в моих фантазиях”.
— Остроумно отметил! — засмеялся Арсений. — Ну а то, что антигравитация должна иметь место – несомненно. Никакая реальность, а вместе с нею подлинная философия не позволяют её отсутствие: любое тело, все явления и события составлены взаимодействием противодействующих сил. Пусть Господь Бог судит физиков, нарушающих Законы Бытия вследствие нарушения философских подходов к исследованиям. И пусть эйнштейны и его подобия запрещают сущее, придумывая теории – в Мироздании создаются базисы-основы Бытия своими. Законами.
— Вопреки их сознанию, — подхватил критицизм Виталий. — Вот видишь: и ты уже понимаешь, а физики утверждают, что она не существует из-за отсутствия отрицательной массы. Притом у них и природа гравитации находится на начальной стадии изучения. Во нелепость! Они натянули тему на глупость и тормозят и науку. Масса – одно из свойств вещества; оно образуется гравитацией и проявляется тяготением, торможением движения  тела и процессов в веществе. Но гравитация без антигравитации не может образовать тела – от микрочастиц до космических тел: будут просто пресловутые «чёрные дыры» от микро- до макроразмеров. А антигравитация не образует массу – она её разрушает и ускоряет процессы в веществе и с ним и в пространстве: возносит и разбрасывает. У меня только что появились формулы взаимодействия этих двух сил, и как раз в связи с темой преобразования морского дна в горы. Именно в этом и есть моя эврика – в полусне уже сообразил, проснулся, продумал и пошёл тебя будить. Смотри и внимай, брат мысли моей. Гравитация стягивает уже образованные их взаимодействием тела от
___________
1Фикси;зм (от лат. fixus – твёрдый, неизменный закреплённый) – научное направление в геологии, концепция, исходящая из представлений о фиксированном, незыблемом положении континентов на земной поверхности.
2Мобилизм – квазинаучное направление в геологии, концепция, допускающая значительные (до тысяч километров) горизонтальные перемещения участков земной коры или литосферы, в том числе континентов.
3Антигравита;ция – противодействие вплоть до полного гашения или даже превышения гравитационного притяжения энергией отталкивания
4Гравита;ция (от лат. Gravitas – «тяжесть»): притяжение, всемирное тяготение – фундаментальное взаимодействие  между материальными телами, обладающими массой (то бишь в сути своей гравитацией!).

микрочастиц до больших космических тел к центру и притом обладает абсолютным холодом1…
— Ты имеешь в виду космическую температуру в ноль градусов по Кельвину и минус двести семьдесят три градуса по Цельсию?
— Больше. Никто не знает пределов минусовой температуры, потому что в космосе, к примеру, всегда наличествуют антигравитация, и газы там, а в них – та же антигравитация с её теплом. в противоположность гравитации. Всё, к чему прикасается гравитация, что входит в её поле замерзает. Аналогично, но антиподно ей, антигравитации присуще тепло максимальное – также величины неизвестной. И ещё: гравитация – тьма, то есть полное отсутствие света; антигравитации имманентно присущ свет, и всё, в чём и где проявляется чрезмерное количество этой энергии, вспыхивает и сгорает.
— Потому органика чернеет на сильном морозе? Кстати, Витан, я в двенадцатилетнем возрасте открыл, что тьма не распространяется, а свет пронзает её, двигается; и что тьма – есть отсутствие света. Это вяжется с твоим постулатом;?
— Брат, ты удивляешь: ты раньше меня понял – открыл – основополагающие свойства и характеристики фундаментальных основ бытия. Именно так: ты в своём детстве сделал открытие свойств двух противоположных взаимодействующих энергий. Если бы ты раньше рассказал мне об этом, мы давно решили бы проблему.
— Как-то не придавал значения своим детским открытиям мира. А их немало оказалось у меня – потом расскажу, и ты, быть может, и им найдёшь применения.
 — Ты меня выдёргиваешь в свет из серости прозябания. Да, спичка чернеет потому, что при сгорании практически вся антигравитация выделяется из неё – остаётся малое количество в веществе, несгораемом при небольшой температуре. Ты всё улавливаешь; а физики, чтобы отказать в существовании антигравитации и с их колоколенки, что ниже плинтуса, объяснить отталкивание, придумали универсальную гравитацию, наделив её дополнительным свойством – «гравитационном отталкиванием». То есть «притяжательное отталкивание» – каково, а?! Ты можешь, одной рукой одновременно притягивать и ею же отталкивать? Нет?.. Точно не можешь?... И я почему-то не могу. А у них получается – одна энергия у них имеет два действия, разнонаправленных. Вздор, а что с них возьмёшь? Потому оставим, как сказано, кесарю кесарево, то бишь  эйнштейнам эйнштейново, и предадимся богову. Смотри, что происходит в действительности…
Виталлий схематично представил Арсению, как взаимодействием противоположных сил образуется их баланс, позволяющий образовываться и формироваться телам и при этом сохранять то их критическое равновесие, что позволяет им существовать; а в случае нарушения баланса в ту или иную сторону происходит либо их перегрев с расширением, либо переохлаждение со сжатием.
И изобразил, как их взаимодействие привело к образованиям в определённых точках пространства звёзд и космических тел – астероидов и метеоров, из концентрации которых и вследствие гравитационного процесса образовалась планета, покрытая водой. Причём на ней смесь органических молекул была уже изначально, потому что в пролетавших глыбах ледяных, в кометах, и на прочих телах в космосе имеются аминокислоты и нуклеиновые кислоты. И не исключено, что и микроорганизмы с заданными геномами.
Арсений, восторгаясь разносторонностью Витальевых интересов с исследовательской углублённостью, радостно оглядывал «умненького братца», как однажды в молодости его в шутку назвал.
— А потом нарушение баланса привело к тому, что произошёл перегрев во всём теле планеты, особенно в его глубине, что неизбежно приводит к взрывам внутри тел, образуя в центрах раскалённо-расплавленные массы и выталкивая кнаружи блоки мантий.
— Так что, значит, когда блоки остынут, они погрузятся, и вода скроет все материки?
— Ты за себя боишься или за человечество? — насмешливо спросил Виталий.
____________
1Абсолю;тный нуль температуры – минимальный предел температуры, которую определяет физика как возможную для физических тел во Вселенной. По шкале  Цельсия абсолютному нулю соответствует температура ;273,15 °C, или ;459,67 °F (по Фаренгейту,) или 00 К  (по Кельвину).

Арсений не ответил на насмешку, задумался над великим, что творится на крошечной в масштабах Вселенной Земле и с нею. И над тем, насколько тщетны усилия человеческие, из всех силёнок пыжащихся управлять собой и обстоятельствами.
— В самом деле, Витан, эврика. Теперь понятно, почему даже те геологи, что подобно нам с тобой утверждают расширение тела Земли, не могут понять, какое тепло исходит из глубин, откуда оно берётся, – они поверили физикам об антигравитации и запретили себе и думать о ней. И потому одни утверждают, что наша Земля невесть чем нагревается – даже ядерное топливо в ядре её допускают; другие же твердят, что остывает. А всё просто – так просто, как проста жизнь, как просто устроено Мироздание. В планете происходит цикличность – нагрев с расширением и остывание со сжатием. А из-за того, что процесс живой – то есть продолжается, и местами одни блоки выпирают, а другие погружаются, и происходят землетрясения.
— Верно.
— Только одного кирпичика, капельки одной не достаёт в твоих формулах.
— Арсюша, какого кирпичика, какой капли – что, я тебе не всё ясно показал?
— Не гневись, царь-государь, а послушай раба, послушного тебе.
— Изрекай, авось что разумное и скажешь.
— А изреку я тебе, батюшко, вот что: нужны ещё формулы – смотри.
— Это что?
— А это формулы воспламенения и горения – взрыва. В каждом критическом балансе, видишь ли, свой дефицит антигравитации. Вот её, величину малую, но со своим в каждом случае коэффициентом в относительной степени, нужно добавлять, чтобы процесс пошёл и людям понятен был.
Виталий радостно улыбнулся:
— Да, Арсений, всегда ты суть в полноте улавливаешь и логично завершаешь. Ну вот теперь можно и к учёным, к географам сходить и с ними обсудить фиксизм-мобилизм.
— А почему раньше не обращался?
— Тебя дожидался, — снасмешничал Виталий; но тут же поправился: — По правде, с тобой и в самом деле интереснее. И эврика нагрянула вследствие твоего появления в поле моей гравитации – ты стимулировал взрыв. Не смейся – это серьёзно: тему мы с тобой совместно прорабатываем, хоть и эпизодично. И кроме того есть причина: мобилисты не приёмлют логику, иначе давно отказались бы от глупой идеи, что материки по океанам на китах плавают. А теперь мы имеем математические доводы – эта общая наша разработка. Уповаю на то, что они их-то сумеют воспринять. Не ожидаю, конечно, радостную встречу, но и надеяться право имею.
— Ты полагаешь, что мобилизм процветает? За историческими исследованиями я от памирской горной проблемы несколько отошёл, потому не в курсе событий.
— Он везде распространился, как ползучий сорняк. Даже в Академии наук СССР. Его легче воспринимать – картинка-то показывает, что материки есть результат разделения земной коры. Так в досредние и поздние века утверждали, что Земля плоская, а суша на китах плавает – очевидно же было, что не круглая она; а потому умных учёных сжигали.  И сейчас схоласты-академики с профессорами  не воспринимают никаких доводов против расползания, а истязают друг друга, чем только могут. Потому что главное достоинство мобилизма – в запрете думать: не надо, не надо, за тебя кому надо подумали, а ты говори так, как ими принято, и всё тут... Дам тебе две академические противоречащие друг другу статьи – Милановского и Кропоткина – по теме в старом журнале «Знание – сила»1. Прочтёшь на завтрак, чтобы к предстоящему разговору готов был.
Братья уговорились нанести визит в университет в полдень. Потому что Арсений с утра намеревался наведаться в госархив, подать ему заявку на исторические материалы, и посетить музей; а после обеда положить – по личной инициативе – начало сотрудничеству  донецких историков с Удмуртским университетом. Как уже договорился с Сыктывкаром и с Кировом, не ведая, что за своеволие от донецких деканата и ректората в награду обретёт: взыскание или бумажную медаль, от руки нарисованную.
Виталию с утра надлежало заниматься делами фирмы: принять выполненную работу, дать задания, а потом выехать на объекты топосъёмок – он, человек деловой, сам в работе по возможности участвует во избежание огорчения заказчиков и себя любимого.
___________
1Журнал «Знание-сила» № 9 за  1982 год.


***

Уговорились. И даже пообщались с географами. Так пообщались, что вечером, когда после своих дел дневных братья встретились, Виталий ещё кипел с белым кипенем1.
Один из сотрудников, некто отнюдь не рыжий Рыжих, послал землеустроителей, в основе своей профессии имевших и геологию, читать умные книги по горообразованию. А узнав, что визитёры, навестившие его, – специалисты, близкие к его профилю, скрылся с глаз долой, сославшись на срочные неотложные дела. Как потом его коллеги сообщили, к глубинным, эндогенным, процессам его познания не относятся. Занимается экзогенными –  поверхностными: промоинами, эрозией, оврагами; и диссертацию защищал в МИИЗе2, а не в вузе географическом – не потому ли он испугался встретиться с землеустроителями?
Два других, Лесконцов и Субаргин, случаем встретившийся в обители учёной братии, едва услышав вопросы, заявили, что они специализируется по экономической географии, а потому интересующимся проблемой геоморфологии лучше к компетентным обратиться – сами они, помнится, изучали её, но опасаются за достоверность своих познаний.
Компетентным оказался Сержиков Георгий Владиславович. Он понял и что требуется им, стоящим перед ним в ожидании его учёного слова, и кто они: ненаучный топограф и старший преподаватель-историк – оба в науке признания не имеющие. И потому говорил с ними обстоятельно, убедительно, веско и словно первокурсникам представлял картинки произошедшего во мраке эпох и недр: как субдукцируется3 низ океанического дна, то есть как он погружается в сверхплотную субстанцию астеносферы4, как верхняя часть того же дна в то же время обдукцируется5, сдираясь с нижней и массивно вздымаясь на материки. И как ползут показывал части океанического дна под материками и по ним, двигаемые…
Чем двигаемые? Вот это-то доцент не сумел объяснить, не найдя в резервуаре знаний подходящего движителя для базальтово-гранитных массивов толщиной в полтора десятка километров и в плоскости распространённостью в сотни и тысячи километров: то говорил – рифтами6; то поправлялся, указывая на движущую силу газов – что это они, всесильные, толкают литосферу; то вращение планеты обязывал выполнять работу по передвижке…
Но двигал континенты с убеждённостью апостола, самолично видевшего воскресение Иисусово и как Христос горами управлял. А услышав в вопросах топографа и историка сомнение в истинности незыблемой доктрины, проповедуемой его учителями и им самим вслед за ними, вознегодовал.
Виталий представил ему эскизы строения Земли, показал, как плотно прилегают друг к другу мантии под континентами и под океанами; попытался объяснить, что они взаимно стеснены и могут иметь движение только от центра, от ядра к поверхности и обратно к ядру. Рассказал ему и о находке окаменевших ракушек на Памире, показавшей, как они  оказались на огромной высоте над уровнем океана, то есть как дно сделалось горами.
__________
1Кипень – белая пена от кипения или от бурного волнения.
2МИИЗ – Московский институт инженеров землеустройства; награждён орденом Трудового Красного Знамени.
3Субдукция – надуманный термин в геологии, означающий якобы пододвигание нижней части океанической литосферы под материковые литосферные блоки.
4Астеносфера (от др.-греч. ;;;;;;; «бессильный» и ;;;;;; «шар») – якобы слой в верхней мантии; кровля астеносферы лежит якобы на глубинах 100–120 км под материками и 50–60 км под океанами; нижняя граница земной астеносферы по одним сведениям на глубине 250–350 км, по другим – до 200 км (думай сам, кто правее – если кто вообще прав).
5Обдукция – надуманный же процесс, означающий якобы надвигание пластин, сложенных фрагментами океанической литосферы на континентальную кору.
6Рифт (англ. Rift – разлом) – крупный разлом в земной коре протяжённостью многие сотни и более тысячи километров в виде узких и глубоких котловин и рвов с относительно крутыми склонами; рифты в периоды их развития (рифтогенеза) характеризуются землетрясениями и высоким тепловым потоком.

На это географ дал своё профессиональное разъяснение:
— Во-первых, благодаря вращению Земли они движутся по раскалённой астеносфере.  Высокая температура астеносферы позволяет скольжение литосферы по ней. И кроме того она пластична. И это даёт возможность блокам литосферы двигаться по ней. В результате сдавливания континентов образуются горы.
— При этом материки расходятся в разных направлениях, хотя вращение постоянно и однонаправленное?
— Это неважно. Их двигают рифты.
Братья переглянулись: странно услышать от учёного заявление, что неважно, в каком направлении разбегаются континенты при заданном вращении Земли, если и в самом деле вращении двигает их – не катался, по-видимому, доцент на карусели. А услышав и другое, вообще  странное уверение, что разлом – трещина – может двигать массы и вообще что-либо двигать, Арсений увидел, что перед ними беззастенчиво выделывается закоренелый софист1, которым к его пятидесятилетнему возрасту нагло ложные по существу гипотезы и теории, основанные на преднамеренно нелепых исходных положениях, воспринимаются бездумно правильными.
И их так же воспринимает простонародье, к наукам непричастное; и, что хуже всего, их так же принимают те из учителей и профессоров, что должны, обязаны истиной детей и студенчество наполнять – а они вместо истинных знаний впихивают в них сумасбродство.
Странник позволил себе спросить:
— Вы как к философии относитесь?
— Никак: сдал экзамены и забыл.
Арсению стало грустно: не впитав в себя философию в студенчестве, не впустив её и в аспирантуре, этот доцент по сути своей не представляет ценности в науке. И более того: он наносит ей глубокий вред, давая студентам не знание, а его антиподы – отравленные плоды, чуть приукрашенные правдой. И потому позволил себе сказать:
— Заметно.
— Что заметно? — недовольно спросил Сержиков. — Я географ, а не обществовед.
— Заметно и то, что вы не философ, и то, что вводили вас в философию далёкие от неё и весьма ограниченные люди. Философия не в одном лишь обществоведении. Она вообще не является ни наукой, ни приложением к ней, потому что она сама есть основа познания, создающая и географию с геологией, и прочие науки в качестве инструментов и средств исследования мира. Включая физику с математикой, которыми вы откровенно пренебрегаете, как и некоторые академики-митрофанушки2 от науки, то есть софисты.
— В геологии физика является основанием познания, — возразил доцент Сержиков. — А то, что вы называете основой – всего лишь теоретизирование.
Виталий выслушал аргумент географа и спросил у него конкретно, то есть ближе к его интеллекту доцента, к его возможности материалистически понимать и объяснять:
— В таком случае с позиций физики: как и чем рифт может двигать, если сам является следствием, а не причиной?
Георгий Владиславович задумался коротко и споро нашёл движущую силу для упорно спорящих с ним дилетантов:
— Газы. Литосферные блоки двигаются газами. Дно океаническое нижней частью тонет в астеносфере, а верхняя его часть выталкивается на материковую кору. Потому вы там и нашли ваши ракушки.
— Газами?
— Да, газами.
— Лёгкие газы движут сверхтяжёлую громаду по плотной поверхности с подъёмом на ___________
1Софи;зм – формально кажущееся правильным, но ложное по существу умозаключение, основанное на преднамеренно неправильном подборе исходных положений. В зависимости от контекста софизм может означать сложное рассуждение, иногда намеренно запутанное с целью показать умственное превосходство или ввести в заблуждение.
2Митрофанушка – главный герой комедии Фонвизина «Недоросль»; здесь – невежа и невежда, недоросль по уму.

отрицательный уклон1, одолевая и сопротивление массы с её гравитацией, и трение – не странно ли это? — Виталий пытался пробиться в сознание доцента, чтобы понять его алогичную логику. — А как в астеносферу погружается мантия, если у неё такая вязкость, что нужны триллионы, если не больше, тонн, чтобы пробить её? Вязкость песка намного меньше, но тем не менее барханы не двигаются.
— Ветер запросто разносит пески барханов, — возразил непонятливому геодезисту географ, опять же софистически найдя довод.
— Мы не о песчинках говорим, а о всей массе. По песку двигаются машины с грузами и не тонут, а у вас там, в глубине Земли, при вязкости в десять в двадцать первой степени легко происходит погружение... Нет, такого физика не позволяет. Может, всё-таки примем нашу, изложенную вам, действительно реальную концепцию, обоснованную физически и математически?
И тут географ не выдержал: так раскритиковать родную для него теорию и предлагать  свою, никакими авторитетами не утверждённую! Он заговорил жёстко и раздражительно:
— Простите, но ваша странная эрудированность и авторитетность на самом деле под собой ничего реального не имеют. Ваша некомпетентность в каждом втором вашем слове. Вы рассуждаете о следствиях, не понимая причин, и говорите о надстройке, на фундамент не глядя. Одни только теоретические рассуждения заявляете, намеренно закрывая глаза на факты. Вы называете факты догмами, учёных – софистами. На каком таком основании? Оголтелая предвзятость! В отличие от ваших, чисто теоретических «изысканий» я свой вклад в науку внёс реально, причём своим физическим и умственным трудом, а не лёжа на диване: в поле, с лопатой и молотком в руках, самостоятельно, ни с кого не списывая, не скачивая, ни заказывая кому-либо. А потому называние меня митрофанушкой звучит для меня оскорбительно – это, быть может, вы так меня назвали в качестве ответа за мой отказ помогать вам растаптывать науку (а куда она катится – мы хорошо знаем).
Виталий тоже сорвался:
— Мы-то как раз смотрим на фундамент – вот разрез Земли; и учитываем физические величины – вот смотрите: таблица. А то, что вы, Сержиков, или уважаемый вами член-корреспондент Академии наук Кропоткин с молотком ходили по Земле, – так в том нет ничего, кроме верхоглядства: процесс-то внутри Земли, а не снаружи. Снаружи – вершки, а репа внизу. Так и шахтёры могут о себе сказать, что они делают вклад в науку – они глубже вас копают. Это ж надо ж тупо доказывать, что махина в пятнадцать километров высотой и в триста километров длиной двигалась по материку! Вы так сильно упираетесь, доказывая это, что упорством любые горы сдвинете. Вы, а не мы похерили все физики, доказывая невозможное. Да, сударь, именно так: в основу мобилизма положены нелепые «доводы» ваших учителей и ваши умозрительности, растаптывающие науку. Надо же до того додуматься, что газы двигают пласт во много миллионов тонн вверх и горизонтально
Арсений положил руку на плечо брата, умиряя его гнев:
— Виталий, довольно. Мы, пожалуй, пойдём, уважаемый Георгий Владиславович, а то сейчас искры начнёте метать друг в друга, а для университета это будет некорректно. Прощайте и знайте: вы – не учёный.

_________
1Положительный уклон (к примеру, трубы) указывает на то, что труба наклонена вниз в направлении потока; Отрицательный уклон является обратным и указывает на то, что труба направлена вверх.

***

Арсений к вечеру был весьма довольным визитами в учреждения, намеченные им для его исследовательской работы: и в университет, и в музей с архивом.
С ним охотно общались, видя интерес «иноземца» к истории земли удмуртской, к тем её давним временам, о которых современная молодёжь не знает ничего, не проявляя к ним и малого любопытства. Тем более что наметилось содружество с дальним украинским вузом с его значительной теоретической базой, с его археологическими
изысканиями. При этом приезжий вопросы поднимает существенные для самих местных историков, отчего и они для себя наметили перспективу в работе – так часто бывает, что, показывая нечто несведущему, мы и сами начинаем видеть привычное иным взглядом и в обычном находим удивительное.
Арсения порадовало встретиться не с незрелыми, несостоявшимся в науке доцентами и преподавателями, типа Сержикова, а с местными корифеями со своим прошлым, со своей глубиной. С доктором исторических наук Плющевским, вышедшим из активности, но продолжающим исследовательскую работу в качестве профессора-консультанта; и с ним вкупе с Мартыновой, кандидатом исторических наук. Оба они вышли из того до- и послереволюционного периода с его оставшимися от старого мира клочками культуры, что сохранял в людях достойное отношение к себе самим и к выполняемой ими работе.
Семидесятишестилетний Борис Григорьевич, как он признался Арсению, обнаружив в нём сословно-духовное родство, выходец из исконного дворянского рода, сын генерала царской армии, принявшего на себя в роли начальника штаба формирование и управление 7-ой Красной армией. Этой новой армии довелось в тревожном 1919-ом году защищать Петроград от Северо-западной армии Юденича, поддерживаемого Англией, извечно и исконно агрессивной; и разгромить белофиннов, пытавшихся захватить Петрозаводск.
Происхождение Плющевского впечаталось в его менталитет и в интеллект. Он своими
врождёнными обликом, благородством и манерами, не искоренимыми ни ссылкой после неправедного ареста отца, ни трудностями и лишениями в ней, проявлял себя образцом для подражания нарождающейся провинциальной интеллигенции Удмуртии. В ижевском университете, заполняющемся выходцами из плебейства, во всё время его существования природных, а не самозваных аристократов, как профессор,  не было и вряд ли когда-либо кто-то из них добровольно появится в нём.
И разговор Арсения и Плющевского, несмотря на сорокалетнюю разницу в возрастах, протекал во взаимном понимании не только историков, но и в принадлежности одному слою общества. С ним страннику было так же приятно и корректно, как и с профессурой Донецкого университета: профессорами Милославским и Богодастовым – хотя те моложе ижевского, но и они не из провинциальности, а благородны во всём.
А когда Борис Григорьевич узнал о киргизстанском прошлом молодого собеседника и о его жизни там, разговор потёк бурным потоком – старый профессор откровенно поведал молодому коллеге о своей тяжёлой доле изгнанника: с матерью был переселён во Фрунзе из Ленинграда, где учился уже в аспирантуре и собирался защищаться; а там ему полгода пришлось перебиваться без работы, и быть парием, изгоем. Пока не получил должность литератора в республиканской библиотеке; а потом, спустя несколько лет, был замечен и приглашён в педагогический институт на должность старшего преподавателя.
Мартынова Мария Михайловна появилась на свет Божий в 1922-ом году в мещанско-купеческом городе Сарапуле в семье служащего, что дало изначально хорошее развитие ей – лучшее, чем если бы была происхождением из пролетарской, вульгарной среды. А оставшись в семь лет без матери, в заботе о двух младших братьях и в домашнем труде, обрела трудолюбие, удивлявшее коллег, самостоятельность, отзывчивость и естественную заботу проливать свою опеку на окружающих её людей. После окончания Сарапульского педучилища, она в военные годы – с августа 1941-го года по победный 1945-й – училась в Удмуртском педагогическом институте, впоследствии преобразовавшемся в университет. На историческом факультете, где и прошла её трудовая жизнь.
Темы научных изысканий обоих учёных сходные – крестьянский вопрос XIX-го века: Кандидатская у Плющевского «Государственные крестьяне Вятской губернии и реформа П. Д. Киселева», докторская: «Крестьянский отход на территории Европейской России в 1830-1850-е г. г.»; у Марии Михайловны – аграрные отношения в Вятской губернии конца XIX-го – начала ХХ-го веков и удмуртская община – бускель.
Поскольку крестьянство составляло абсолютное большинство страны – почти 90% от всего населения, – его перемещение и определяло передвижение славян с западных земель на восток и в иные направления. А эта тема и была целью исследовательской задачи Арсения – в чём также нашлось много общих воззрений у странника с этой парой учёных Удмуртии. Встретились, правда, и молодые – упорные в достижении карьерных целей и безапелляционно расправляющиеся с историей Руси, оскандинавливая её, унижая славян. Один особенно пыжился в обливании родной истории – некто Животнов. Но Арсению они не испортили общее восприятие – что поделаешь, коль таковыми прозападниками все университеты и в веке девятнадцатом заполнялись (не иначе, как у кого-то на прикорме сидят и на подачки пасти раскрывают),

Плодотворный день, плотно заполненный работой с историческими материалами и обсуждениями с коллегами-историками, вытеснил из Арсения беседу с Сержиковым с его амбициозным уловками и умозаключениями, выдаваемыми им за знания, добытые опытом трудным. А теперь встреча с братом в конце дня вернула его в ту попытку пообщаться с профессионалами в области внутрипланетных метаморфоз.
— Что за наглость, что глупость – газы у него двигают многокилометровые горы! —сердито встретил Арсения Виталий, постаравшийся раньше друга вернуться домой, чтобы ему не было неуютно одному в воцарившихся в доме осколках семейных отношений. — Максимум, на что способны газы, это при сильном давлении прорваться в щель, взломать тоненькую прослойку дна и вырваться в атмосферу. А у того географа они двигают и толкают массивные горы, причём и вверх и горизонтально – вот дикость варварская! Он что, двоечником был в школе? А ещё заявляет, что в его геологии физика в основе.
Арсений сочувствующе улыбнулся взрыву экспансивности брата – и в семье разлом, и в науке не находит сотрудничество: раздрызг у него и с научной средой. Самому Арсению в донецком университете – да и в школе – часто приходится сталкиваться с непониманием в начинающих и в не очень молодых преподавателях. Потому, он хоть и питал надежду на встречу с разумными географами, но особого чаяния в лесной приуральской провинции на это не имел. Особенно после увиденных картин на железнодорожном вокзале Ижевска.
— Ты не заметил, что его уровень основан на начётничестве. Он как незыблемую истину воспринял ту информацию, что первой от его учителей поступила в сознание, и она основательно в нём засела, захватила его, потому что переосмыслить её не попытался, и не собирается, предпочитая нечистоплотно софистически защищать её. Мы-то с тобой с юности критически к своим знаниям относимся, потому и ищем основание, а начётчикам оно отнюдь не нужно – критичность разрушает их психическое устройство. Не огорчайся – ты нашёл решение проблемы и формулы открыл, так что можем успокоиться.
— Раз так и нет в науке собеседников, оставлю эту тему как нами завершённую. Омар Хайям говорил:
О тайнах сокровенных невеждам не кричи,
И бисер знаний ценных пред глупым не мечи.
Будь скуп в речах и прежде взгляни, с кем говоришь;
Лелей свои надежды, но прячь от них ключи.
Арсений резюмировал:
— Давай на этом и завершим нашу многолетнюю памирскую эпопею. Только ты мне дай журнал со статьями – он мне в качестве пособия в социологическом исследовании науки поработает. Потом верну его тебе.
Виталий отдал журнал со спорными статьями и стряхнул с себя геометаморфизм; а брат его Арсений, приняв журнал для одной цели, в действительности,.. перенял от него эстафету по борьбе с мобилизмом. Потому что в Донецке ему спустя полгода придётся столкнуться с ним снова и не в простом разговоре, а в межвузовской битве…
— Арсений, брат, понимаешь, я сейчас принял решение не заниматься памирскими делами, но у меня не в них одних коллизия, не с этим географом только. Географ – не всё, что вгоняет меня в зелёную тоску. Я рассердился не из-за сегодняшней неудачной беседы – она лишь всколыхнула накопившееся. Есть и другие. В том же университете исполняет некие функции преподавателя биологии и химии некий доцент Меньшиков. Встретился с ним в школе – меня классная руководитель выпускного класса приглашала пообщаться с её учениками на общественно значимые темы. После беседы я задержался, и тут явился он со своей лекцией. Так вот он, представляешь, за два школьных часа выдал им три темы зараз: энтропию, экологию и генетику. И при этом пересыпал болтологию терминологией, как солью: семьдесят терминов мы успели зафиксировать, а начали записывать за ним не сразу. Причём, пока мы отмечали очередной выброс из научного словаря умных слов, он умудрился с энтропии перескочить на экологию, и даже я не сразу врубился, что к чему – а каково было ученикам? На следующий день учительница – она русский язык преподаёт – в двух классах продиктовала все термины, и оказалось, что школьникам знакомы от силы двадцать, а предложения смогли составить с тремя-пятью.
— Виталик, мне знакома описанная тобой ситуация. В донецком университете так же обстоят дела: молодые преподаватели – до тридцати-тридцати пяти лет – сыплют соль, как ты говоришь, потому что очень плохо разбираются в своих предметах познания. Зазубрил такой в студенчестве, что сумел, а потом в связи с нехваткой преподавателей устроился на какую-нибудь кафедру, и зачитывает студентам лекции из учебных пособий вперемежку с обильной же терминологией для собственной самозначимости.
— Арсений, так это ещё не всё, что этот тип выдал им. Он заявил, что какую-то реку в Иссык-Куль направили, отчего экосистема в озере так зачахла, что её срочно отвернули в обратную сторону.
— Какую реку? Что-то не знаю. Или мимо меня прошло?
— Да никакую реку не направляли!.. В мою бытность областным землеустроителем в Нарыне разрабатывалась идея повернуть русло реки Сары-Джаз в Иссык-Куль. Она там по таким горным районам протекает Нарынской и Иссык-Кульской областей, что сельскому хозяйству от неё никакой пользы нет, потому и родилась идея.
— А почему проект не состоялся? Из-за экосистемы?
— Как же – кто бы на неё смотрел, раз озеро теряет воды. Но Сары-Джаз поит-питает китайскую долину Ак-Су – так там переименован Сары-Джаз. Так что если реку внутрь, на север повернуть, китайцы остались бы на мели. А ты помнишь, как мы в ресторане с Николаем Барановым говорили об опасности китайского вторжения в ту пору? Семьдесят дивизий их на киргизстанской только границе стояло – так что война там произошла бы мгновенно. Потому и был проект отменён. А всякие айтматовы приписали себе доблесть в защите Иссык-Куля от надуманной ими опасности. Ну а этот Меньшиков даже повернул реку и испортил экосистему озера – вот такую лапшу он навесил школярам.
— А что ты ему сказал?
— Сказал. Надо было при учениках спросить у него, о чём он заливает, да пожалел – после лекции в коридоре спросил. Он не смог мне ответить. Договорились через неделю встретиться и разрешить вопрос. Встретились через три недели. За это время я вспомнил всё о проектах, проползал по карте в поисках вероятной речки – никакого варианта, кроме Сары-Джаза нет там, потому что все реки, имеющие русла вблизи Иссык-Куля, уже впадают в него, Только наш Чу протекает мимо – но он нужен в Чуйской долине самому Киргизстану и Казахстану. Ну а когда встретились, Меньшиков отбрехнулся тем, что якобы сотрудник был на семинаре в Москве, там услышал и доставил весть ему. И он без зазрения совести и без стыда преподнёс эту бабью сплетню ученикам – и, конечно же, он и студентам впаривает... А ещё я спросил у него – раз он рассуждает о генетике, энтропии и экологии совокупно – что такое морозные узоры на окнах. На этот вопрос он ответил так же глупо: флуктуация первой молекулы. Я возразил ему, сказал, что это живые структуры, потому что такие узоры только в жилых помещениях, где люди и растения, а в нежилых на окнах ровное покрытие инеем; но он без ума отмахнулся… Вот они, преподаватели вузовские – никто ничем ни лучше, ни хуже Сержикова.
— Виталий, я смотрю, ты пытаешься вскарабкаться на рыхлый сугроб – лезешь вверх к свету, но проваливаешься, вновь и вновь оказываешься внизу, под грузом массы снега и того, что в нём накопилось.
— А что мне делать? Душа требует реализации накопленных знаний и опыта, а у меня не получается: серость устраивается, а я-то могу настоящее. После того, как уволился из филиала «Нечерноземагропромтехпроекта» и открыл собственную фирму, я разработал для сельхозпредприятий программу анализа и прогноза хозяйственной деятельности – её в принципе можно и в других сферах применять. Я через проектный институт «Гипрозем» хотел запустить её в работу. Директор помог представить её в Совет министров. Первый заместитель Председателя правительства отметил ценность программы и в Министерство сельского хозяйства направил для реализации.
— Запустили?
— Ага. Меня – фанерой над Парижем. Зам сельхозминистра чванливо указал, что уже есть программа, разработанная сельхозинститутом. Меня известие не огорчило: то целый институт разрабатывал, а я один. Пошёл к проректору по науке познакомиться и сравнить; и оказалось, что их программа имеет целью только обучение студентов на практике, а моя многозначная и расширенная, необходима для практических реальных целей. Проректору она понравилась, он даже предложил мне участие в их работе, если… деньги поступят на внедрение хотя бы их программы.
— И что, дали средства?
— Не знаю. Позвонил проректору института по учебной работе, а он мне выдал такое, что до сих пор перевариваю.
— Чем он тебя накормил?
— Если не боишься несварения желудка, скажу. Этот проректор первыми же словами определил расслоение народа на голодных и на таких, как он: обеспеченных, сытых. Он небрежно заявил, что молоко – это пища бедных.
— Что, он молочными продуктами не питается? Ни масло он не ест, ни сметану со сливками?
— Как же не ест – пожирает, как и все они, вверху устроившиеся. Он покичился, что в деревне дояром побывал, и снова отметил, что молоко – пища бедняков.
— Это нормально, брат.
— Что нормально – что молоком только бедняки питаются?
— Нормально то, что он, деревенский, так говорит – всякий, духовно нищий, покинув свою сферу, сословие и пристроившись повыше, поудобнее, торопится отречься от них и даже предаёт их и высказывается о них с явным пренебрежением, с ненавистью.
— Считаешь, что это нормальное явление?
— Законы человеческого сообщества так диктуют, а не я считаю.
— Хреново. В таком случае закономерно, что они не принимают мою программу – она им не нужна. Вот сборник статей из того института – мне его Трофимов преподнёс, —  Виталий подал Арсению «Материалы научно-практической конференции». — В нём ты прочти статейку неких преподавателей факультета зооинженерии: Дмитрия Мерзлушкина и двух его сотрудниц. В ней, двухстраничной, обосновывается насущная необходимость коров кормить, а то у них удойность снижается и копыта отваливаются.
— Ты утрируешь? Мы, помнится, в техникуме составляли рационы по разным видам и группам животных.
— Нет, конечно, не утрирую – ты прочти, сам поймёшь. Потому злюсь, что усталость какая-то в науке. Прочти и сам узнаешь, что крестьяне неграмотны и не знают, что коров надо кормить. А ещё в сборнике помещена статья о ликвидности предприятия – мы такие работы в техникуме на занятиях по «Экономике» писали, а тут в институте преподаватели выдают её за своё научное откровение, за ноу-хау.
Арсений смотрел на брата, слушал его экспрессию и очень сочувствовал ему – одинок он в этом городишке, не с кем ему в полноте общаться. Сам-то он в Донецке сдружился с группой профессоров и доцентов из старой когорты, ему есть с кем обсуждать назревшее; и студенты со школьниками внимают разумному и научному. А брат… Тяжело одинокому в пустыне: глас его не слышит никто, и никому он не нужен.
— Но, Арсений, не только ижевские меня сильно огорчают, — вылил ещё порцию огорчения Виталий. —  Сейчас покажу тебе статьи Барашенкова – почитай, и поймёшь, насколько в мире научном антинаучности. А я тем временем что-нибудь нам повкуснее сварганю. Семья-то нас, как видишь, оставила, и ужин не приготовила. А мне, кстати, из района коньяк привезли: так посидим с ним на троих.

Странник, и утомившись краткими диалогами и долгими беседами на разных уровнях, плотной работой с документами, отказать брату в его желании поговорить на волнующее его и обсудить темы, влекущие его в познание, не мог. Он, брат, в самом деле при всей его общественной активности одинок – никому из сотрудников и родственников, погрязших в обывательщине, не нужны его увлечения и страсти, не дающие корысти.
И самому Арсению, хоть и с его университетом и школой, не с кем так глубоко, как с многопрофильным братом, производить разносторонний разбор исследований социумов и природы. Надо дорожить представленной возможностью вживую проговорить с ним, в его вслушиваясь и своё высказывая, – ведь, как только уйдёт он дальше, в переписке лишь и останется излагать друг другу, не видя глаз и радости родного собеседника.
Потому за штудирование статей принялся сразу после того, как по установившемуся правилу записал и описал произошедшие за день события и полученную информацию с её историко-социологическими выводами, выходящую за пределы сведений из архивных и музейных документов.
Виталий, между этапами приготовления ужина, пропитавшего ароматами и квартиру, и – на зависть соседям – пространство за её дверью, подходил к нему и видел, насколько сосредоточенно брат вникает в фабулу текста, как что-то пишет и чертит. И радовался: наконец-то Арсений приехал, наконец-то они вновь, как в былые времена молодости, предадутся страстям разгадывания мудрости Мироздания и мудрёности тех, кто позволяет себе печататься.
Спустя полтора часа Арсений сам пришёл к нему на кухню. Задумчивый.
— Арсен, ты чего скукожился? Мудрости перебрал и усвоить не можешь?
— А ты что, так много мудрого в тех статьях нашёл, что и мне подкинул их? Ты ведь сам сказал, что они тебя в смятение вгоняют. Так же вот и я смутился: ничего ни ясного, ни простого – такого простого, чтобы в них интеллект светился, – не нашёл. Напротив.
— Вот то-то и хорошо, что ты смутился – будет, что обсудить по полной, — радостно констатировал Виталий и, накладывая кухонное творение из маленького казана в тарелки, приговорил: — А пока, на первое, я тебе плов подам. Садись и бери ложку побольше. Или вилку. И разлей коньяк.
— Вчера коньяк, сегодня коньяк – так и сопьюсь с тобою.
— Я тебе сопьюсь! Двадцать-тридцать миллилитров – и не больше – наливай. Он нам  поможет, обеспечивая лёгкость беседы. Как говаривал в древности бессмертный пьяница китайский:
Оба сидим и друг с другом пьем.
Чарка одна, и еще одна –
Третья чарка за ней!1
— Ты стал любителем сентенций: то Омар Хайям, то Ли Бо.
— А мне не с кем так душевно говорить, как получается с ними, древними старцами. Ну хватит обо мне. Приступай к пище. А к ней выпьем за то, чтоб всё же польза была от наших изысков научных, чтобы они были не формальными, не сами в себе, а сущность и глубину идей обнаруживали. Давай брат пригубим для зачина ужина нашего, а потом и слово пустим вкруговую.
____________
1Выдержка из стихотворения Ли Бо в варианте перевода К. Д. Бальмонта 1923-го года. Ли Бо (современное произношение Ли Бай или Ли Тай-бо ; 701 – 762/763 г. г.) – китайский поэт эпохи династии Тан. Известный как «бессмертный в поэзии», Ли Бо принадлежит к числу самых почитаемых поэтов в истории китайской литературы и считается одним из крупнейших мировых поэтов. Он оставил после себя около 1100 произведений (включая около 900 стихотворений).

— Что-то ностальгическое в посиделке сей, что ты затеял, – как из нашей молодости студенческой, — заметил Арсений. — Выпьем за то, чтобы не только мы себя, как Дешан1, понимали, но и другие нас понимали бы и побуждались к поиску.
Выпили и принялись за полузабытое Арсением блюдо – и в донецких кафе, не говоря о столовых, его не готовят настолько искусно, чтобы без натяжки называть пловом. Надо быть азиатом, чтобы уметь его творить, а все русские и нерусские, но европейцы, его не сотворяют, а варят по рецептуре из кулинарных книг и «как мама научила».
Притушили голод, и нетерпеливый Виталий прервал сакральность приёма пищи:
— Что за тип Дешан, которого ты упомянул? В моей библиотеке его нет.
— Дешан – французский философ. Писал довольно интересные вещи, и рассуждения его оригинальны. Но местами чрезмерно. А упомянул я его в контексте с пожеланиями твоим и моим. Он в одном сочинении заявил: “Я сам себя хорошо понимаю, и именно потому, что я себя хорошо понимаю, меня должны понимать и другие”2. Получается, что двусмысленно сказал – подобное утверждение можно слышать в психлечебницах из уст идиотов. И Гегель такой же – его умотворчество завёрнуто в такие спирали и словесные фразы-обороты, что, как говорят, без бутылки не разберёшь, а с нею вообще в дебри-заросли влезешь. Предпочитаю давать ясные и обоснованные трактовки: и без того мир, который для тебя и меня прост, подавляющей массе людей кажется сложным.
— Не подавляющей, а, почитай, всей – за исключением в виде единиц на миллионы. Даже очень сложным. Потому согласен с тобой: говорить надо обоснованно и доступно для каждой группы. А если руководствоваться дешановским: если я себя понимаю, то и все должны меня понимать, то тут ты прав – в самом деле, каждый пациент психлечебниц себя понимает и от других требует понимания.
— Вот и Барашенков в тех статьях, что ты мне подсунул, – он, по всей видимости, так  хорошо себя понимает и так высоко свои мышления оценивает, что как откровения себя и их выставляет на публику.
— Говори.
— Дай пловом насладиться, брат. — Арсению не хотелось анализированием портить трапезу: просто посидеть с Виталием – для него тоже радость. — Чай подашь, тогда оба и поделимся восприятиями, о многом поговорим.
— Время съедаешь, злодей, а его у нас мало.
— Улыбнись.
Виталлий рассмеялся на призывную улыбку Арсения и расслабился: в самом-то деле, чего, куда гонит? Но нет: не спешка его будоражит, а недовольство собою и достигнутыми познаниями – не терпится ему братом проверить себя. Коль кем-то не принято излагаемое им или негативно оно воспринимается, не значит ли, что это он сам знанием не владеет в достаточной степени и на качественном уровне? И оттого не может донести и изложить все аргументы.
— И не переживай – к моменту, когда готов поделиться познанным, ты уже и хорошо его обдумал, и вполне его осознаёшь.
Виталий вздрогнул, поразившись Арсеновым видением его души и чтением мыслей:
— Да как ты угадал, о чём я думаю?! Я ведь тебе не говорил о сомнениях в себе.
Арсений пристально посмотрел в его глаза, но ответил уклончиво, вопреки принятой откровенности друг перед другом:
— Мы с тобой всегда сомневаемся – и знаем это.
Он не смог бы объяснить брату, как сумел прочесть его – на этом периоде ещё не знал за собой таковой способности; но подумал: не в том ли основа его новой способности, что проникал в душу и мысли Настеньки, когда выкладывался, чтобы вытащить её из мрака?
____________
1Дом Леже-Мари Дешан (фр. L;ger-Marie Deschamps; 10 января 1716, Ренн ; 19 апреля 1774, Монтрёй-Белле) – французский философ-материалист и социолог-утопист, принадлежавший к ордену бенедиктинцев и бывший казначеем монастыря Монтрёй-Белле.
2Дом Леже-Мари Дешан “Истина, или истинная система”, стр. 84 (Академия наук СССР, Институт философии, изд-во социально-экономической литературы «Мысль», Москва – 1973).

И, быть может, дар получил в те часы? А сели к этому ещё погружение во всероссийское народное сознание на берегу реки Великой присовокупить: и оно могло поспособствовать. Или нет?.. Сомнения, сомнения, сомнения в себе: как можно обрести и иметь великую восприимчивость? Что-то надо, должно за это отдать или отдавать – а что? Что ещё отдать придётся, чего лишиться?..
Виталлий вновь накапал в бокалы положеные миллилитры коньяка:
— Давай за сомнения – они, конечно ж, вредные, но мешают зазнаваться и заставляют работать, выискивать истины.
— Да, они очень мешают писать диссертации, если не списывая чьи-то идеи, – но, к счастью, нам это не грозит. Будем, брат.

Разговоры разговаривать перешли из кухни в комнату – негоже, где пища готовится, страстям предаваться, даже если они рождаются стремлением к мировой мудрости. Поиск понуждает к страстному погружению, а иначе, без пламенного сердца, не проникнешь в суть – так что кухня и стол трапезный в отдалении пусть пребывают.
— Давай ты начинай, — повелел Виталий. — Я давно перезубрил обе статьи доктора наук, так что могу быть крайне субъективным, неправедным. А ты, Арсений, явившийся из донецкого вуза и из долгого странствия, проветрившего твою голову, оценишь новым взглядом.
— С чего начнём?
— С того, что тебя более впечатлило.
— Впечатлило противоречие доктора физико-математических наук самому себе. И им приведённая в доказательство формула от Эйнштейна.
— О формуле поговорим особо. Начни с противоречия.
— Возьмём-ка, брат, вот этот абзац – он своего рода квинтэссенция того, что энергия и вещество сохраняются:
— Вот-вот. Об этом и поговорим. Что ты видишь?
— Вижу софизм с его подтасовками. Здесь Барашенков с помпой говорит:
“Но вернёмся к великим законам сохранения вещества и энергии. Долгое время эти два закона существовали порознь – до тех пор, пока в начале века Пуанкаре и Эйнштейн не объединили их с помощью соотношения, которое известно теперь даже школьникам: Е=мс2. Масса и энергия оказались неразрывно связаны между собой, а в системе единиц, где скорость света с = 1, просто равными друг другу. Однако отсюда вовсе не следует, что вещество – это уплотнённая энергия. Ведь масса – не само вещество, а всего только одно из его свойств, величина его инертности, сопротивляемости изменению движения. И эта величина равна энергии – другой величине, характеризующей движение”.1
— И что?
— Пуанкаре с Эйнштейном сотворили формулу соотношения, показывающую, как вещество и энергия совместно сохраняются. Но где в ней вещество, которое, как надо полагать, есть сумма молекул в определённом их качественном состоянии в теле или в сгустке? И где сохранение вещества? И сохранение энергии – оно показано?
— Тю-тю.
— Да, «тю-тю»: Барашенков сам и указывает, что масса – в данном здесь понимании – не вещество, а только свойство. Сам. Значит, вещества в формуле нет, и вся его концепция 
сохранения вещества в этой формуле рушится, поскольку основания нет. Только свойство.
— Какое свойство он имеет в виду? Что это за свойство? Оно чем-то обеспечивается?
— Он тут указал, что имеет в виду величину инертности и сопротивляемости изменению движения вещества.
—В ночной беседе мы с тобой говорили, что масса, не как количественное выражение молекул, а в весовом смысле – это тяготение, это сила, с какой тела
___________
1В. Барашенков, доктор физико-математических наук: статья “Сохраняется ли энергия?” (журнал «Знание-сила» №1/83 стр. 8-9).
 
притягиваются друг к другу. То есть гравитация, энергия. А не вещество. Так что понятие «масса» – количество и качественное состояние молекул в веществе – он подменил тем же термином «масса», но уже в ином смысле – вес, тяготение. То есть сменил на гравитацию, на энергию. Это первое, из которого следует вывод о его софистическом плутовстве: он подменил понятие «вещество» другим – «свойством» и всунул его в формулу.
— Вот-вот, — подхватил Виталий в радости, что не его персональное недопонимание,   не его неверное видение виной в том, что формула в толковании доктора наук не имеет основания и логики. — То есть согласно его же вводной масса – тоже энергия, потому что она есть величина инертности, сопротивление изменению движения. Но в таком случае, что за энергия в данной формуле, если масса есть гравитация по существу? И оно, в его подставке, равно движущей силе – энергии... Той же гравитации?.. То есть он, опростив формулу и убрав её существенный элемент – скорость света да в квадрате – показал, что энергия есть не что иное, как тяготение: в произведении получается E = m x 12 = m.
— Это, брат, простое шельмовство: убрать сомножитель и получить желаемый якобы искомый результат.
— Таким образом, — резюмировал Виталий, — он нагло изменил вектор движения с  горизонтального на вертикальный. То есть действует взаимное притяжение тел – скажем, камня и Земли. В таком случае да, масса камня способствует его центростремительному1 движению – вертикальному к центру.
— А если взять формулу как есть: масса умноженная на скорость – безразлично, какая то скорость: света или пули – то и вектор иной, горизонтальный (если не иметь в виду при этом воздействие гравитации). И энергия будет центробежной: от центра вовне – а мы ведь понимаем скорость света как скорость движения фотона от источника.
— Если центром является, скажем, ружьё, так?
— Да. И получается абсурд: Е равно произведению одной энергии на другую. То есть массы, как гравитации, на антигравитацию в квадрате. Если не иметь в виду мощность воздействия массы на объект при её движении со сверхсветовой, скоростью. почему-то. И здесь прямая зависимость: анергии воздействия – от массы и скорости. К примеру, масса пули значительно меньше массы ядра, потому при одинаковой начальной скорости обоих зарядов разрушительная энергия ядра значительно больше энергии пули.
— Да, если при этом учитывать ещё, что на начальное движение ядра необходимо затратить больше начальной антигравитационной энергии, чем на движение пули.
— Верно, брат Виталий.
— А если движение задано горизонтально над земной поверхностью, то есть в таком  случае оно задаётся не гравитацией, а антигравитацией; и гравитационная масса вещества – камня, пули, снаряда, – притягиваясь к планете, оказывает сопротивление летящему телу в его горизонтальном полёте. В таком случае, как и почему Барашенков утверждает массу,
как величину равную энергии – другой величине, характеризующей движение? Если равны движущая энергия и гравитация – судя по его произведению массы на единицу хоть и в квадрате, – то движение по земной поверхности или над нею будет нулевым.
— Так какую же энергию в формуле имеет в виду Барашенков: затраченную или что в летящих пуле и ядре? И причём тут движение со скоростью света да в квадрате? Какое и к чему отношение имеет скорость света – для помпы? — Виталий откровенно признался в неспособности понять дешановско-эйнштейновско-барашенковскую логику.
— Да, тут ты прав: тут и сам Барашенков ногу сломит – такую он перепутаницу затеял с сохранением вещества и энергии по нелепой формуле, — согласился с ним брат.
— Мне Барашенков сейчас, после разговора с тобой, Арсений, видится софистом-плутом, подобным Кропоткину с Сержиковым, чем-то и как-то двигающим материки по  ___________
1Центростремительная и центробежная силы в данном контексте выступают как обычные силы действия и противодействия по третьему закону Ньютона. Своим названием они обязаны исключительно направлению, по которому они действуют (к центру или от центра), и никакой другой смысловой нагрузки не несут. Но в связи с неупорядоченностью научно-технической терминологии и разногласиями в научно-технической среде центробежная сила в механике – многозначное понятие, которое в данном случае не имеет смысла.

морям и океанам. Ты с позиций философии мою физику утвердил. А в его рассуждениях о формуле мне также, как и тебе, непонятна и его манипуляция с величинами. И вообще с величинами в формуле, где «Е» – энергия – равна массе, умноженной на квадрат скорости света: я не могу понять, что это за величина это произведение, и кто её определил, как и чем измерил?.. Где таковая невероятная энергия замечена или используется? Чем вообще она является, кроме математического манипулирования – то есть того же математического софизма? И для чего Барашенков подменил скорость света величиной в единицу, никакой значимости, тем более здесь, не имеющей? Вообще энергия, равная массе – кстати, какой массе? – умноженной на квадрат скорости света вызывает сомнение. По-моему, Эйнштейн смухлевал и возведением скорости света в квадрат – он попросту создал отвлекающую помпу. А теперь смотрят на неё и говорят: “О, Эйнштейн! О, величина!”. Притом что и скорость света ничем не может быть измерена – триста тысяч километров в секунду!
— Возможно, скорость света определена наитием?
— Наитием?
— Ну да, наитием. Вроде того, как в полусне Менделеев увидел искомую им систему элементов, которую никакими способами человечеству самостоятельно не постичь – в ней слишком много факторов, которые надо было бы систематизировать. А в готовом виде на первый взгляд она проста, почти как таблица умножения.
— Возможно, возможно, что и наитием. А кто может определить и чем эту энергию притом, если это действительно величина?
— А давай-ка, брат Виталий, опытным путём определим её.
— Не удивляй – и без того ум за разум заходит. У тебя есть оборудование для этого?
— Вот оно – ручка. Сейчас я уроню её, и мы увидим, с какой силой и скоростью она вонзится в пол.
— А мы сумеем увидеть – ведь скорость-то огромная, сверхсветовая? А ещё: а вдруг с её энергией она разрушит дом? Нет, лучше не экспериментируй.
— Не бойся – ничего не случится, даже если и ты упадёшь. Знаешь почему?
— Арсенчик, объясни, пожалуйста, а то меня эта формула в ужас вогнала.
— А потому, дружок, что это апория1.
— По Зенону?
— Да. Твоя формула баланса энергий…
— Критического баланса, заметь.
— Да, верно. Брат ты мой, физик, мы знаем, что физика никакому веществу не даст существование без взаимодействия двух энергий: гравитации и антигравитации, иначе не существовало бы ничто. Да и мы, если б и существовали, попросту ходить не могли бы, к телу планеты притягиваемые. Так что уже твоя формула критического баланса разрушает эйнштейновский посыл предка потомкам. А следовательно и масса, как сумма удельных весов атомов, то есть как уплотнённая, корпускулированная гравитация, сопровождается таким же сгустком антиподной энергии – антигравитацией. И разделить их невозможно, а потому в формуле Е=мс2 присутствует энергия, препятствующая безудержному падению с безумной скоростью. Как-то так вот утверждают физика вкупе с философией...
— Настоящая физика с настоящей философией, а не те, что зубрил Сержиков и потом кое-как сдал экзамены по ним. Арсений, ты – голова! А теперь о другом поговорим, о том, как Барашенков и его компания скорость света в квадрате в эйнштейновской формуле свели к единице, которая, в какую угодно степень возведи, единицей и останется. А число, умноженное на ту единицу, тем числом и пребудет вовеки.
— Опять математический софизм. Мы уже говорили.
— Несомненно. Туфту выдал доктор наук Барашенков, подменяя понятия, подсовывая манипуляции с превращением скорости света в единицу, чтобы издать свой некий 
____________
1Апори;я — это вымышленная, логически верная ситуация, которая не может существовать в реальности. Апоретическое суждение фиксирует несоответствие эмпирического (опытного) факта и описывающей его теории. Апории известны со времён Сократа. Наибольшую известность получили апории Зенона из Элеи (Элейского).

закон о сохранении вещества и энергии в одном соотношении. И при этом ни к какому закону не  пришёл, а только уравнял энергию с массой.
— Молодец ты у меня.
— Хвали, хвали, если не боишься взбучки.
— Ладно, давай на этом и завершим тему сохранения, перейдём к другой. В этой же статье в главе “Теорема, которая связала энергию и время” он попытался связать энергию и время. И здесь у него всё туманно, всё вокруг да около – всё попытки объяснить смысл и значение неизвестной читателю формулы и бессмысленные рассуждения. Его будто для таких целей и обучали и готовили, чтобы он побольше хаоса в науку вбросал. Я от этой главы к его же статье в другом журнале перешёл, к многообещающей им теме: «Что такое пространство и время», и опять-таки к тому же пришёл – к его некомпетентности.
— Арсен, дай, я прочту, чтобы освежить её в памяти.
Виталий пробежал взглядом отмеченное Арсением место и прочёл его вслух:
“Так что же это такое – пространство и время?
Можно думать, что суть пространства и времени состоит в том, что… И вот тут, как говорится, моё перо дрогнуло. Ведь когда речь о сути самых общих, фундаментальных свойств природы, описание их также должно быть очень общим, абстрактным. Следует ли говорить об этом в популярной статье? Может быть, стоит ограничиться, как часто делается в подобных случаях, словами о том, что единого мнения здесь ещё нет и проблема до конца не решена? Но едва ли это удовлетворит читателя. Статью о пространстве и времени прочитает далеко не каждый, для этого нужна особая склонность интересов, да и определённая подготовка – вопрос действительно очень сложный! И если читатель добрался до этого места, стоит попробовать назвать вещи своими именами.
Итак, можно думать, в своём глубинном значении пространство – это то, что выражает устойчивость существования различных явлений и объектов в мире, а время – то, что характеризует их взаимодвижение, изменяемость. Кратко говоря, пространство и время – это структура сосуществования и изменения всего материального в мире.
Очень абстрактные определения! Для того, чтобы проникнуть в их смысл, приходится много раз, и так и сяк, примерять их к различным вещам и ситуациям. Но ничего не поделаешь. Пространство и время – это предельно общие понятия, более общих уже не придумаешь. Такие предельные понятия изучаются философией, которая как раз и является наукой о самых общих законах природы”.1
Прочёл Виталий трактат и выдал рецензию физика-любителя на научное сочинение доктора физико-математических наук:
— Размах рублёвый, а удар копеечный2. Вот изрекает: “моё перо дрогнуло…”; “…если читатель добрался до этого места…”, “…стоит попробовать назвать вещи своими именами…”! А на выходе у него пустышка: “…пространство и время – это структура сосуществования и  изменения всего материального в мире”. И сам признаёт, что выдал что-то абстрактное: “Пространство и время – это предельно общие понятия, более общих уже не придумаешь”.
— А вот это очередная его наглая ересь, а не просто что-то абстрактное. Барашенков тут сам себя показал беспредельно общим исследователем, — поддержал брата Арсений, преподаватель истории и социологии в донецком вузе. — Он Мироздание с законами и категориями представляет себе только поверхностно и в общих очертаниях. И читателям тот же абсурд выдаёт. И даже приплёл сюда своё представление о философии, которая будто наукой является, и эта наука якобы только общие законы о природе изучает.
— Ну в этом Барашенков не единственный тип, кто до такого опошляет философию – такими пруд пруди. Возьми хоть аналогичное от Сержикова из университета. Одна
___________
1В. Барашенков: “Что такое пространство и время?” (журнал «Знание-сила» № 6/84 стр. 9 – 10).
2Размах на рубль, а удар на копейку” – ироничное выражение по поводу малой эффективности чьих-либо действий.
 
дама – Карпинская – дала очень хороший ответ на их заявления. Сейчас, сейчас найду его... Вот он, слушай:
“Философию часто и с лёгкостью обвиняют в отсутствии точности, как бы не замечая, что именно философия предостерегает от неопределённости в суждениях, от «размытости» содержания понятий, от недооценки самого познавательного процесса в целом. Эта статья хорошо иллюстрирует мысль о том, теоретические проблемы естествознания неизбежно «перегибаются» в философские, а вынесение «приговора» сущности жизни как было, так и остаётся скорее не естественнонаучной, а философской проблемой”.1
— Ну что тут скажешь? Молодец «дама» Карпинская – она в суть смотрит. Ну а что ты о пространстве и времени скажешь и об их связи с энергией – не случайно же ты мне именно эти статьи предложил прочесть?
— А то скажу, брат, – ты только сиди в кресле покрепче, а то гравитация шмякнет тебя об пол: пространство обеспечивается гравитацией, а время – антигравитацией. В этом и есть та связь энергии со временем, что не сумел Барашенков в прочтённой тобой статье выдать; и в этом суть того, что он не сумел раскрыть во второй статье о времени.
Вопрос Арсения прозвучал безгласно, на что Виталий ответил искренне:
— Брат, сказать тебе по существу, с полным обоснованием я не могу, потому что для этого нужны эксперименты в специальной лаборатории, к которым у меня доступа нет. Но в принципе идея заключается в том, что гравитация формирует пространство, за пределы которого нет пропуска физическим объектам. Но внутри него происходит движение – то самое движение со взаимодействием, о которых говорит и Барашенков. Антигравитация их создаёт. Более того, она раздвигает пространство, оказывая напарнице сопротивление.
— Она творит движение своим противодействием?
— Да, именно так. Ведь ты понимаешь, что именно антигравитация и движет объекты изнутри систем вовне; и внутри систем движет. Смотри, если тепла мало, то и жизнь замирает – так? А это означает, что время в охлаждённых замкнутых системах движется медленнее. А с увеличением количества тепловой энергии – антигравитации – процессы внутри систем ускоряются, время убыстряется. А тут ещё и искривление пространства и времени – они тоже следствие взаимодействия данной пары энергий.
— Так что, антигравитация – и свет, и тепло, и время, и движение?
— Да, Арсений.
— Кому ты говорил об этом?
— А кому, кроме тебя, я могу говорить? Вот завкафедрой сельхозинститута пригласил меня участвовать в их научно-практических конференциях – в феврале или в марте они у них проходят – но у них слабая философская база. Они, якобы философы, по существу не  сотрудничают даже со своими профильными направлениями: ни с зооинженерией, ни с агрономией – они, философы в них не компетентны. Так что и физика от них далека.
— А непосредственно с физиками? Здесь есть и физические кафедры с лабораториями по меньшей  мере.
— С физиками? С физиками… — Виталий продолжительно и задумчиво всмотрелся в Арсения, потом, как в холодную воду нырнуть решившись, выложил признание: — Ай, да  ладно, сейчас я ещё откроюсь тебе об отношениях с физиками.
— А что тебе остаётся, брат? Говори.
— Я предложил физикам из Уральского отделения академии идею роли информации в микромире как организующего и управляющего параметра. Как пришёл к этому – потом расскажу, сейчас о другом речь.
— И что?
— Статью свою о шести страницах отправил ни мало ни много заведующему отделом теоретической физики Агранкину. Думал, что физики-теоретики воспримут её концепцию и принцип не только для их оценки, но и...
____________
 1Р. С. Карпинская доктор философских наук: «Рецензия к статье кандидата философских наук И. Акопян» (журнал «Знание-сила»  6/82 стр.11).

— Как я понимаю, восприятие было на предельной высоте, и засияли звёзды.
— Ага. На самом предельном. То есть на абсолютном невосприятии. На таком же, как в Министерстве сельского хозяйства.
— А чем ты руководствовался, обращаясь к ним со своей идеей?
— Руководствовался чем? Плагиатом замысла – примером восприятия основателем молекулярно-кинетической теории Больцманом дарвиновской идеи эволюции, основанной на принципе естественного отбора. Физик Больцман посчитал, что дарвиновская теория является наиболее значительным открытием девятнадцатого века, и её постулаты к физике газов применил. Основным фактором в восприятии дарвиновской эволюции Больцманом явилась уверенность в том, что развитая им теория временной эволюции газа в замкнутой системе непременно будет обобщена и на открытые системы.
— Сильно, хотя понятие «открытая» мало согласуется с понятием «система», потому что система может существовать только как закрытая. С ограниченной внутрисистемной эволюцией. Но то, что физик Больцман увидел в биологии родство с физикой – значимо. Так почему современные физики не восприняли твоё аналогичное предложение? Чем сей муж учёный обосновал своё негативное отношение.
— Как тебе сказать. Сей муж учёный, Арганкин, ничем не обосновал. Он сказал, что в статье ожидал увидеть формулы, а их нет. Формулы меня на тот период не интересовали, потому что важны принцип и суть, а формулы их лишь символически выражают. А ещё он сказал, что ему непонятно то, что я предоставил. Предложил отдать философам. На мою реплику, что все исследователи и есть философы, и он – соответственно и также, физик-теоретик ответил нечто невразумительное: блудливое, можно сказать. Ну ты знаешь, как – Сержиков с Барашенковым в этом его друзья-приятели.
— Печальная картина.
— Да куда печальнее. Тогда я уже прямо спросил: “Вы имеете в виду, что восприятие ваше не способно понимать принципы?”, — на что он без зазрения стыда согласился. А он начальник, и тон его был повелительный – ну правильно, иначе как себя и его епархию от вторжения оградить? Он и сам отказался обсуждать тему, и заявил, что она – эта тема –  из его сотрудников никому неинтересна: будто бы ознакомил старших научных сотрудников Гелевича, Бяунина с нею, но они якобы не хотят со мною говорить. И потому он не может позволить им тратить время на ненужные контакты-диалоги – им хватает технической литературы для самообразования.
— Виталий, брат мой, ты в простоте твоей наивно полагаешь, что все кинутся на твою статью, чтобы обеспечиться фундаментальными основами для своих разработок. Такого не бывает: каждый в своём интересе, каждому важно только дитя его ума, а на сторонние им советы и глаза их засорены и слух их не приемлет. Физик-оппонент, судя по всему, так же, как и Сержиков, начётнически обученный, а философия – она для живых, потому что сама есть живой процесс познания. Он и ему подобные могут лишь конкретные формы воспринимать: в данном случае – в виде формул. А ты предложил непосильную для него задачу самому, пусть и с твоей помощью, претворить принцип в формулы – для того ему надо было бы перенапрячь и переориентировать мышление, чтобы увидеть их в твоей идее. Для этого нужны затраты энергии – а как ты знаешь, существует закон её экономии. Но ты не огорчайся: не арганкины с компанией  подобных творят Науку, и не их уровень восприятия является критерием и мерилом в ней. Но… будь добр, скажи: почему ты к ним обратился, а мне не написал о своём новом познании?
— Да понимаешь, Арсен, как-то вмиг озарился, стал читать о микро- и макромире. И не нашёл ничего основополагающего в их организации и в управлении в них, хотя много писано рассуждений об организованности и о хаотичности, и даже о детерминированном хаосе. У учёных-физиков, как и у Барашенкова, энергии сами по себе отслаиваются и распределяются, решают и действуют: корпускулируются, образуют поля: и даже законы ими создаются.
— Об организации и управлении чуть позже давай-ка поговорим. А сейчас ответь: ты обратился только в тот коллектив физиков? Почему не пообщался со специалистами, кто от административной зависимости свободен?
— Был у меня когда-то знакомый оттуда, но потом он затерялся. Ну и купился тем, что они занимаются теоретической физикой, то есть основами; и все там кандидаты наук и доктора.
— Да ладно! Да неужели?! — Улыбка сатира заиграла на лице Арсения.
— Ты что, брат, не веришь? — удивился Виталий его реакции.
— Тому, что все там в звания облачились? Верю. Вполне верю.
— В таком случае, почему ты так? На тебя не похоже – ты же деликатный.
— Деликатный?.. — призадумался Арсений на характеристику ему, но оспаривать её не стал. — Может быть. Но ты-то почему так почтителен к их званиям? Из зависти или из-за чувства своей приниженности?
— Издеваешься? Ну-ну. Смотри, отыграюсь. Но всё же, почему так небрежно?
— Брат, ты всерьёз полагаешь, что все персоны со званиями действительно имеют в науке ценность? Сам же критикуешь даже известно в определённых кругах Барашенкова, доктора физико-математических наук.
— Как это? Они занимаются исследованиями, пишут диссертации. Ну и прочее.
— И прочее… Скажи мне, Виталий, соизмеримы ли их достижения с достижениями Пифагора, Архимеда, Ньютона, заложивших основы физики и математики? С создателями теории квантовой механики в науке? Или у них достижения на уровне такого же члена-корреспондента Академии наук Кропоткина и кандидата наук Сержикова?..
— Ну ты выдал критерии.
— А какие критерии должны быть предъявляемы? Только такие. Иначе как можно и тех возносить, и этих ставить на один уровень с ними? И можно ли ставить вообще? Нет, конечно. Если бы они были таковыми, все города, где есть научные центры – и Ижевск также – стали бы академическими городами, и всё бы в них переменилось: они из грязных уездных городишек превратились бы в процветающие красивые полисы. А что мы имеем в действительности?
— А что имеем?
— Имеем то, что пишутся, по существу, плагиаты – знаю это и по статьям в научных журналах, и по донецкому университету. Возьми любое сочинение – оно на шестьдесят-восемьдесят процентов состоит из компиляций – выписок из чьих-то публикаций и ссылок на них. А те, в свою очередь, списаны у предшественников. И что в результате?
— Ничего? Ты что-то подобное говорил, когда мы десять лет назад на джайлоо ехали.
— Вспомнил? Ну и хорошо. Учти ещё такой момент: многие диссертации посвящены ложным теориям, пропагандирующим нечто воображаемое – а таким идеям несть числа. Та же якобы теория мобилизма. В моей науке – истории – ими половина статей заполнена.
— А ты какие труды пишешь?
— Я?.. Как тебе сказать… Во-первых, я не стремлюсь получить и степень кандидата наук, а не то, что докторскую или профессорскую мантию. Пишу то, что необходимо для работы в школе и в университете.
— А сколько процентов чужих цитат вставляешь?
— Процентов десять. Уважаю и тех учёных, кто только до четверти объёма цитатами заполняет, но и то лишь в тех необходимых случаях, когда надо опровергнуть вздор и чьи-то фантазии и привязать своё к уже наработанному – это чтобы первооткрывателем не выставлять себя.
— Что, думаешь, и у физиков та же ситуация?
— Несомненно. Чем они не обученные люди? Но ты же и сам засомневался и затужил, потому и дал мне статьи доктора физико-математических наук. А я, брат, и проблемами социологии в науке занимаюсь, что даёт мне возможность критически и к своей работе в школе и в вузе относиться. Прежде всего замечу тебе, что если специалист только в своей сфере копается, читает только ту литературу и получает только ту информацию, которые к его сфере интересов относятся, он не сможет ни для себя, ни для социума открыть новое.
— Арсений, физики работают по заданиям металлургии, машиностроения и иных заказчиков и вынужденно используют изобретённое, разработанное и приспосабливают к своему производству.
— Если исследовательский институт не занимается фундаментальными законами, а только в прикладной науке подвизается, он имеет право лишь на статус лаборатории, а не института. Кто им мешает шире смотреть на законы физики и видеть в них возможности и даже заблуждения, мешающие им самим? И твоя статья – даже если они и не смогли бы её прямо применить, натолкнула б их на новые идеи.
— Думаешь, могла бы? Ты высоко ценишь мои попытки познания.
— Да, могла бы. Социология, что бы ты знал, помимо прочего выявляет соотношение количества званий в научной сфере с количеством новых открытий, с их качеством. Один кандидат психологических наук, пишущий околонаучное, погоревал, что нет пока в науке сейчас ничего нового, что надо подождать, когда кто-нибудь откроет нечто, с чего можно будет начинать новый цикл работы1.
— То есть кандидат наук паразитирует на чужих разработках, сам не способный ни на что? Арсен, если бы не ты мне это сказал, не поверил бы.
Арсений усмехнулся на сомнительный комплимент, но промолчал на него; продолжил то, что отнёс к социологическим исследованиям:
— Заметь, что многое открыто людьми без специального образования и без званий – младшими научными сотрудниками в том числе. А их результаты нагло присваивают себе руководители, облечённые не только административной властью, но и авторитетами своих
докторско-профессорских званий-степеней. А тех сотрудников, кто не желает делиться с ними или просто отдавать им своё наработанное, гнобят, задавливают, вытесняют.
— Круто!
—Да, реальность – она крутая. Если бы звания только за действительные открытия присваивали и именно авторам, остепенённых было бы меньше на порядок, а то и на два.
— Арсен, ты стал жёстким. Как я когда-то.
— Ну, ты и сейчас жёсткий – не поспишь на тебе. Да, я стал жёстче – странствие моё очистило от сентиментальности. Но у меня другая основа для таких суровых критериев –не только естественное неприятие лжи, подлости, но и анализ и соответствующие оценки.
(Говоря о себе это, Арсений и не предполагал того, что ему очень вскоре предстоит: того, что путь извернёт его мировосприятие, сознание и душу; а перетворив его, создаст совершенно иным, не соответствующим простому восприятию окружением).
— Что брат, ещё коньяк? — спросил Виталий, чтобы развеяться.
— Нет, давай-ка поговорим о том, как ты видишь информационное воздействие? Ты можешь из формул тяготения и заряда частицы выделить информацию? Какой тебе её формула представляется?
— Нет, Арсений, я не могу и не знаю. А ты знаешь, как выделить саму информации из информационно-энергетического взаимодействия?
— Если бы кто-то взялся и сумел вычленить информацию из процесса или вещества, то они попросту исчезли бы, потому что нарушится формирование исходной материи и с тем нарушится единство и взаимодействие энергий… А ты основательно полагаешь, что это именно информация в них управляет процессами и энергиями?
— А что в этом не так? Не сами же они собой управляют и образуют кванты и волны. Они управляемы информационными блоками. Информация является и интеллектуальной, и энергетичной – это её имманентные2 свойства.
_________
1А. Венгер: “…нужно ждать появления принципиально новых идей, которые, возможно, заставят нас пересмотреть многие устоявшиеся представления” (статья «Навык? Открытие мира?» в журнале «Знание-сила» 8/82 стр. 43).
2Имманентный (лат. immanens, «пребывающий внутри»)  – присущий природе самого предмета, внутренний. Кроме того имманентность – это учение о проявлении божественного в материальном мире; учение поддерживается некоторыми философскими и метафизическими теориями о божественном присутствии.

— На фоне всех трактуемых современными парадигмами самоорганизации процессов  и явлений, материи и в сравнении с ними твоя идея весома и прогрессивна. Но и она также приводит в тупик, потому что ты своей идеей не сможешь объяснить, каким образом сама информация появляется и формируется в блоки, как захватывает энергетические потоки –   противоположные гравитацию и антигравитацию, – прочно удерживая их. И вынуждает их менять свою направленность, корпускулироваться в элементарные частицы, а затем и формироваться в вещество и в организмы.
— А как же иначе, если не информационное воздействие?
— Иначе? Если в этом только аспекте рассматривать твою идею, что гравитация и антигравитация имманентно свойственны информации, а протекающие вл всём процессы есть информационные процессы, тогда – да. Если так, как ты и представил, – это значит, что именно она в качестве формирующего начала и материала образует электрический и электромагнитный эффекты… Я давно их в окружающем мире воспринимаю: в металле, в  древесине или в организмах. Впрочем, далеко не только в них: информация составляет всё сущее... Но и иное скажу тебе, большее, то, чего не знает и религия: информация всего лишь элемент, инструмент Психики. Вот она и есть управляющий фактор. Она и есть искомая душа. Не дух, заметь, а душа, которая распадается с распадением тела. Дух – это тоже Психика, но иного порядка: социализирующая, управляющая в объектах блоками психоструктур, корректируя и коррелируя информационные потоки. При этом учитывай и такой момент – душа гравитационна, она тяжёлая, потому человека и всякое животное тянет к безделью, к полежанию на удобной постельке; а Дух антигравитационен – это он вздымает тело, творя из него спортсмена-бегуна или прыгуна, он заставляет душу трудом вкладываться в творчество и в общественнополезные деяния.
— В прошлые века ты подвергся бы экзекуции на костре.
— В этом тоже – не сомневайся даже. Руководители не только психику как сущность не хотят признавать, но и законы физического мира. Однажды создатель ракет Королёв отказался произвести запуск ракеты со спутником в указанный руководством страны день, потому что, как он объяснил: “Физика запрещает”, — на что ему указали: “Какая и причём тут физика, если в ЦК партии принято решение!”… А несозревшего для диалога с тобой физика даже от твоей идеи стошнило, так что обо мне и речи нет. Потому никому и не открываю тайны Мироздания – палаты номер шесть мне обеспечат и там, и там, и там...
— Да, брат, ты даже меня огорошил. Но всё же, Арсен, будь добреньким, скажи, как ты, не вычленяя, воспринимаешь информацию? По каким формулам?
— По формулам? Недалеко же ты утелепал от критикуемых тобою физиков, коль и тебе они требуются как указатели на маршруте для восприятия реальности. А скажи, как ты воспринимается воздух при дыхании? При этом рецепторами определяются примеси газов в нём, ароматизаторов на молекулярном уровне. Вот так и я информацию усваиваю и прорабатываю: не из слов, не из лабораторных анализов, а из всей совокупности мира. Меня, брат мой, не интересуют формулы, потому что вижу и воспринимаю психику и всю её информацию как есть.
— Научи твоему знанию, Арсен! Ты потому знаешь о настоящем, прошлом, будущем? И так необычно, не по-людски раскрываешь их суть.
— Время придёт, может, и ты станешь видеть и чувствовать её на всех уровнях. Но кстати о формулах: мы с тобой создали логико-математическую модель для психоанализа – вот тебе и формула. А на моём уровне не спеши знать, а то с ума сойдёшь, будешь как безумная Кассандра или как блаженный какой-нибудь прорицатель.
— Ты же не стал, а я чем хуже? Обижаешь брата, Арсенчик.
— Я таким родился. Да и то не всё сразу стало открываться мне – слишком большой объём. Непосильная ноша свалилась бы, если бы всё и сразу. Помнишь, как ты в Нарыне Николаю признавался в ступоре, когда ты познал, как проста жизнь? А я… Последнее, что помогло мне – один из этапов в моём пути, который длился два года. Но довольно с нас этого разговора, брат и в совокупности с тем, что за день пришлось перелопатить. Так что,
используя стих любимого тобой Ли Бо, скажу, завершая:
 Я охмелел и хочу поспать,
 Ты можешь пока идти.
 Завтра же вновь, если ты не прочь,
 С Цинем приди сюда.

***

С уходом Арсения Серый стал тянуться к Насте. Потому ли, что конь чувствовал связь между нею и Арсением, или просто потому, что девушка сама тянулась к Серому – это он   привёз  к ней  любимого, спасителя.  После  рассказа  Арсения  о страданиях коня  в плену у леса Настя стала чаще приходить к нему в загон и подолгу там оставаться, чтобы он не чувствовал себя одиноким, покинутым другом. Татьяна и Алёна над сестрой, предпочитавшей общение с конём общению с людьми, со сверстниками, посмеивались и к Серому сами не подходили – боялись его. Брат присоединялся часто. Павлу понравилась могучая стать жеребца, его смелый взгляд и его доверчивость к тем, кто тянулся к нему по-доброму. Серый тоже относился к нему доброжелательно и даже позволил ему чистить себя. Благодарная брату за хорошее отношение к нему, Настя рассказывала ему историю коня и о том, какой он замечательный.
А Павел  был  благодарен ей за рассказы, потому что, радуясь выздоровлению сестры, он весьма смущался в общении с нею. В те три года, когда она была беспомощной и страдала от недостатка близости с родными людьми, он, подросток-мальчишка, не знал, чем помочь ей и как с нею разговаривать. А неожиданно для всех выздоровев, она вдруг оказалась совершенно иной, отличной внешне и в чувствах и мыслях от других сестёр и от ровесниц-односельчанок. И в разговорах необыденными вопросами и ответами вводила в недоумение не только его, но и взрослых. Лишь дедушке и бабушке легко общаться с нею, и крёстная её, Домна Михайловна, ведёт с нею очень серьёзные беседы. Оттого Павел и радовался обращению к нему сестры всякий раз и по любому поводу.
Дружба Насти с Серым усилилась после её возвращения от Ковригиных, обозлённых на Арсения, на неё саму, на лебединцев. Серый, встревоженный внезапным отсутствием Насти, встретил девушку более, чем обычно радостным ржанием, а она, поглаживая ему голову, вспоминала, как делала это вместе с Арсением, и свидание с родственниками легче переживалось. Возле коня, представляя трудное в одиночестве, далёкое путешествие Арсения, она больше жалела своего любимого, чем себя. А когда увидела разрушения в деревне Ковригино, произведённые грозой, якобы вызванной Арсением, ей стало страшно за него: как он-то перенёс такую стихию? не  пострадал ли, не был ли ею поранен? может, он в беспомощности лежит в лесу, и никто ему руку не протянет?!
В обратном пути от Ковригиных домой Настя сильно переживала за суженого. Она  поверила отцу, что с Арсением-то не может ничего плохого случиться, но её переживания порой заглушали уверенное отцово утверждение и доверие к силам самого суженого: гроза такая страшная была, что деревню ковригинскую порушила. А он просто человек, в одиночку бредущий, никем не приютимый. Однако тут же одёргивала себя: нет, с ним, с Арсением, с её Арсением ничего плохого не случится. Он – не простой человек, а Божий посланец! Непокой в душе её длился бесконечно, как ей казалось, долго – до того дня, до того часа, когда пришло, наконец, от него желанное письмо.
Переживала, горевала Настя из-за любимого, но говорить о нём могла бы с дедом и бабушкой только. Отцу, несмотря на возникшую в поездке взаимную доверительность и на его уважительный интерес к Арсению, в страхе за любимого открываться не стала. Не могла ещё Настя свободно говорить с ним о благословлённом дедушкой суженом её. Тем более откровенничать в тревожности за него, в чувствах своих к нему – в любви, горевшей в её сердце и душе.
А вскоре Насте пришлось пережить тревожные волнения и из-за Серого – в деревню, спустя полторы недели после ухода Арсения, в день, когда Настя пребывала дома между вступительными экзаменами в сельхозинституте, приехала районная комиссия решать судьбу Серого. Хоть и ждали представителей властей, но всё-таки приезд их показался слишком скорым, и Настя, занимаясь поступлением в институт, морально к событию не была готова. Правда, в этой драме она уже не одинока, как в своём личном горе, потому что сейчас решалась не только судьба коня, решалось и то, что вошло с ним в деревню Лебеди. Решалось и многое в жизни самих лебединцев.
В этом постарались Пантелей Иванович и Домна Михайловна, мудро промыслив, что лебединцы после смерти выручавшего их до недавней поры мерина Пантелея Ивановича остались без транспортного средства. А тут Божьим проявлением у них снова появился конь! Вряд ли селяне захотят остаться без помощника в хозяйственных делах. Особенно, оценив способности нового поселенца. Сами же инициаторы связывали свой замысел не только с полюбившимся конём, но и с возвращением к ним Арсения, пока не раскрывая деревне полную суть замысла – в эту его часть были посвящены избранные, каждый по-своему его возвращение увязывая со своими интересами, неоднозначно эгоистичными.
Отправляя через сына Ивана в прокуратуру Арсеньево сообщение о находке им коня в лесу и о безуспешных поисках его хозяина, Пантелей Иванович присовокупил к нему по совету сына и коллективное заявление общины в райисполком и прокуратуру с просьбой оставить коня в деревне Лебеди для её нужд в виду отсутствия у неё иных транспортных средств. А едва после грозы просохли дороги и обветрилось сено, сложенное в копны на делянках, старый учитель взял в помощники сына и внука и стал вывозить покосный урожай соседей и сородичей. Ему пришлось самому заняться вывозом, потому что коня не доверял никому, и Серый не подпускал к себе абы кого – доверие его к людям сильно понизилось стараниями самих людей.
И ко времени прибытия представителей районной власти могучий рысак доставил сено половине деревни. Глядя на его труды и достойно оценив незаменимость жеребца в их хозяйстве, лебединцы порешили выделить с каждого двора для него часть сена и зерна на содержание. Отдавать Серого деревня уже и не помышляла вовсе и начала привыкать к мысли о нём, как об общинной собственности.  Подобного рода мысли принимать умеет и добрый люд легко и охотно – все умеют.
Оттого приезд районной администрации взволновал лебединцев и собрал их у ворот двора Лутовитиных. Сам Пантелей Иванович в это время с Михаилом и Павлом выгружал сено во дворе семейства Строковых – частью разбрасывая по двору для досушки, а частью перекидывая с воза в хранилище. Потому судьба Серого теперь зависела не только от административности властей – интересы жителей деревни Лебеди определяли её. И воля самого коня, хотя с его мнением никто не считался – люди намеревались решить его и своё бытовое устроение сами. А напрасно…
В результате стараний Пантелея Ивановича, его старшего сына и лебединцев и от совокупности всего предшествовавшего, всего вновь образовавшегося и из-за коллизии законов и интересов перед администрацией возникла трудноразрешимая дилемма: забрать коня из деревни на каких-то неопределённых законных основаниях, с тем чтобы передать его какому-нито сельхозпредприятию или оставить в деревне на таких же неопределённых основаниях. Район брать ниоткуда появившегося коня на баланс при таких условиях не хотел, у лебединцев же чёткая прагматичная заинтересованность в оставлении жеребца у себя определилась. Тем более что конь как бы уже являлся частью деревни, её жителем. Но и им тоже ещё нужно было обосновать своё требование оставить коня в деревне, учитывая, что их право на коня – на присвоение чужого имущества в виде тягловой силы – было равным праву всякого предприятия района, включая собственный колхоз.
В любом случае законность ещё надо создавать. Ситуация складывалась мягко говоря патовая – возникло два равноправных решения, противоположных с позиции исполнения. И при этом, как его ни исполняй, закон нарушается, поскольку конь всё-таки кому-то уже принадлежит и присвоение его без ведома хозяина недопустимо…

Что едут из района по решению конского вопроса, первой узнала Домна Михайловна,
потому как у неё, ещё недавно работавшей в колхозе главным бухгалтером, как и в доме Пантелея Ивановича, бывшего директора школы – и сын его завуч, – имеется телефон. Но дозвонился Иван Пантелеевич ей. Она и послала внучек, Олю и Лену, оповестить соседей и первая, торжественно одетая, пришла к месту и ко времени ожидаемого события.
Там Домна Михайловна вызвала Марфу Никитичну и Настю, авторитетно устроилась на лавке у палисадника и стала с ними поджидать соседей и начальство. Собралось два десятка селян, по большей части – старшего поколения, так как многие ещё не вернулись с работ. Здесь же вертелись исполнившие бабушкино поручение Оля и Лена с подружками. Негромко разговаривая, юные девушки посматривали на Настю – хотя в доме Сухановых она однажды побывала, но девочки, для кого в их отроческом возрасте Настасья очень взрослой показалась, в тот раз стеснялись с нею общаться.
Подошедшую позже других Аграфену Павловну Марфа Никитична усадила подле себя. Мужчины: светлый лицом, с полушутливым говором Метелев Демьян Прокопьевич, Панкрат Матвеевич и похожий на сказочного Деда Мороза старец с благообразной седой бородой, с фамилией и именем и в самом деле как из сказки – Морозов Иван Михайлович, стали группой с правой стороны, как водится во время храмовых служений. В некотором отдалении от «президиума». Женщины, напротив, стали около лавки, купно теснясь, дабы перед начальством не выделиться.
Ни Панкратиха, ни тем паче Маркеловна с черницами не явились. С поры, как Марфа Никитична черенком лопаты погнала со двора их, возжелавших сжечь дом её с хозяевами вместе за то, что их внучку Настю вылечил «колдун проклятый», Клавдия-Панкратиха без своих наперсниц к соседскому двору не подходила.
До того события в близких отношениях с нынешними её товарками-черницами она не была, а славилась сплетницей деревенской, торопящейся узнать новости первой и разнести их по деревне и дальше передать – в другие деревни и селения. Но общий позор сблизил их, чем усилил группу Маркеловны (хотя, приняв в свои союзницы завзятую вестоплётку, фанатичная группа славы благой не обрела – особенно после разрыва с нею Домны Михайловны). Зато Панкратиха получала поддержку, когда из-за её трезвонства на неё кто-нибудь ополчался. А если нужда была что по женским домашним делам у Марфы Никитичны добыть, она с той поры отправляла к соседям Панкрата.
Маркеловна со Щенниковой и Скороходовой и вовсе не подходили к заклятому двору. И сено им доставлено было не Серым – Пантелей Иванович, памятуя их недавнее мерзкое нападение на Марфу Никитичну, на его семью, отсёк их от себя. И даже от общины. Не всё людское деяние может быть прощено – искупление перед Богом нарушивший Его законы должен нести.
Домна Михайловна, строго оглядев почтенное собрание, после недолгих предисловий сразу к резолюции перешла:
— Конь Божьим промыслом пришёл сюда к нам, привёз нам целителя от душевных и телесных болей наших Арсения. И был Арсением оставлен нам на заботу о нём. Дело по тому, быть коню в деревне или нет, Пантелей Иванович по просьбе Божьего странника Арсения затеял. Вместе с сыном, с Иваном Пантелеевичем. Он пока отсутствует – сено, сами знаете, возит деревне. Но его слово уже сказано и всем вам оно известно. И все вы подписались под ходатайством об оставлении коня деревне. И все вы увидели, что польза нашему хозяйству от этого коня большая. А потому мы должны заступиться за него перед начальством, что уже скоро будет здесь. Волю нашу сказать ему.
Панкрат Матвеевич засомневался:
— А ну-ка, как не согласится начальство-от?
— А чего ему не согласиться-то? — возразил Демьян Прокопьевич. — Конь без хозяина – как ни крути, а куда-то пристраивать его надо. А чем мы хуже, чего ж не нам его доверить? Ты, Домна Михайловна, грамотная, законы знаешь и говоришь истинно.
— Так ведь даром не отдадут коня-от? — снова засомневался Панкрат Матвеевич.
— Тут ты, Панкрат Матвеевич, в самую точку говоришь, — уже насмешливо отметил Демьян Прокопьевич. — Даром только грязь липнет. Значит, деньги отдадим за коня.
— Так конь, поди-ка, дорогих средств стоит? — спросила сродственница Поленовых Гусятникова Клавдия Михайловна.
— Не дороже денег-от, Клавдия, — усмешливо бросила ей Аграфена Павловна. — А конь – всё ж живая тварь и помочь от него великая.
— Сколь ни стоит, а миром соберем нужную сумму и внесём в казну, коли будете все согласны, — ответила и Домна Михайловна Гусятниковой и всем сразу.
Настя увидела в крёстной защиту Серого и её чаяний, воробышком прижалась к ней; и Домна Михайловна, выжидающе оглядывая народ, поняла тревогу крестницы, улыбнулась ей и приобняла, ободряюще кивнув.
Марфа Никитична поднялась с лавки, поклонилась соседям и заговорила:
— Благодарствуйте, люди добрые, что пришли для доброго дела. Конь этот самим Господом, видно, к нам направлен был, потому как пришёл сюда. Нашёл его наш целитель в лесу, а потом, сколько ехал, всё искал хозяина, да не встретил. Настенька, поведай-ка, что Арсений тебе с дедушкой рассказал, чтоб и люди знали, что да как получилось с Серым-то, почему он здесь оказался.
Отвыкнув длинно говорить и от народа перед собою, Настя в смятении сжалась и от повести хотела отговориться, но Домна Михайловна подтолкнула её и повелела:
— Говори всё как есть – как Арсений рассказывал.
Лебединцы все с одним выражением на лицах выжидающе смотрели на девушку. Им не только историю появления коня в деревне хотелось сейчас узнать, но и услышать речь выздоровевшей девушки, поскольку она после исцеления почти ни с кем не общалась и голос её мало кто слышал.
Волнуясь от смущения и от сопереживания Серому, Настя пересказала повесть о его бедствии и мучениях, о спасении и обо всём том, что знала от своего любимого: как конь сам выбирал дорогу, как он сам привёз Арсения прямо к их двору. Волнение девушки и страдания коня задели сердца лебединских селян.
Аграфена Павловна живо поднялась с лавки и возмущённо спросила у рассказчицы:
— Это от какого же такого злыдня-хозяина убегала животина, что в лес забежала, да в западню угодила?!
— Арсений думает, что от цыган он убежал, — ответила ей Настя. — Он искал хозяев по деревням, но никто не признал коня. Все только смеялись над Арсением, над тем, что у него конь исхудалый.
— Если от цыган, значит уворованный ими, — весомо решила Аграфена Павловна. — Вот Господь-то и отобрал его, чтобы добрым делам служил, а не воровскому племени.
— Да уж-да уж, от добрых-от людей кони не бегают да по лесам от них не прячутся, — признал Панкрат Матвеевич.
Старец Морозов, огладил свою бороду и степенно заговорил:
— Чудесную повесть поведала нам Настя. Да и человек необычайный прибыл с этим конём в нашу деревню: вон, сколько разговоров о нём и всё не стихают – кому добрым христианином он показал себя, а кто и злыдни про него распускает. Но никто ведь худого от него не увидал, никому плохого он не сделал, не сказал. Так что и конь не бесовским наваждением – спаси, Господи, –  появился у нас.
— А что до пользы от коня, так мы ещё не во всю его испытали, — дополнил Демьян Прокопьевич. — Он, небось, и дрова зимой из лесу доставлять нам сможет.
Марфа Никитична вновь заговорила:
— Если есть на то воля Божья, то мы-то уж не отдадим его никому. конь Арсения Тимофеевича, ему и владеть им. Серый два дня плакал слезами, когда ушёл Арсений. Так мы с Пантелеем Ивановичем решили, что в благодарность за его дело великое выкупим коня у кого бы то ни было и сохраним до того времени, как он вернётся.
— Коли Господь за то, чтоб конь этот с нами жил, так нам грех от того отрекаться, —
подхватила Аграфена Павловна. — А коль с добрым-от человеком, с путником Арсением подружился да в нашей деревне прижился, значит ему тут хорошо, значит дом его у нас.
— Едут, едут, — закричали сёстры Сухановы.
Селяне заволновались, стали выглядывать на дорогу, но Домна Михайловна их к сути собрания вернула:
— Так как порешим? Говорите, мужчины, – вашим словом решается.
— Что там решать – порешили, когда письмо подписывали. И ныне же начальству скажем, чтоб оставили нам жеребца, — резолютивно высказался Демьян Прокопьевич. — Все ли согласны?
— Согласны, согласны. И дело доброе, и нам конь послужит, — ответили вразнобой селяне.
— Ну, смотрите, чтоб потом перед начальством не пятиться назад, — повелительно завершила Домна Михайловна. — Не под ним, а под Богом ходим.

Комиссия оказалась серьёзной и приехала аж на трёх автомобилях: на первой машине с Иваном Пантелеевичем, уже заместителем начальника сельхозуправления, – районные специалисты: главный зоотехник и ветеринар; на второй, на «Волге»: зампредисполкома Гришкин, прокурор Никешин и начальник районного отдела милиции Савинов. Высокие представители районной власти прибыли по просьбе Ивана Пантелеевича, водившие с ним давнюю дружбу. На третьей, на старом “УАЗе-469”, – прибыл председатель колхоза Закудыкин, узнавший от районного зоотехника о сильном жеребце. Этот приехал вместе со своим зоотехником и даже с конюхом, чтобы сразу же забрать животное.
Колонна автомашин двигалась уверенно и бесцеремонно подкатила к собравшимся. Но, памятуя, к кому приехали, члены комиссии, выходя из автомобилей, приветствовали лебединцев принятой у них фразой:
— Мир вам. Мир вашему дому.
— С миром принимаем. И вам мир, — отвечали селяне.
— Как живёте-можете?
— Божьей милостью.
Иван Пантелеевич подошёл к матери и, поприветствовав её и Домну Михайловну, особо, со щедрой улыбкой подмигнул племяннице. Настя непроизвольно ответила своей открытой улыбкой. Зампредседателя увидел эту улыбку и, переглянувшись с прокурором, спросил у Ивана Пантелеевича, вводя девушку в смущение:
— Так это и есть твоя исцелённая племянница? А кто же лекарь?
— А это и для меня загадка, — ответил ему Иван Пантелеевич.
— Как это?
— Да так как-то: я его и сам не видел – когда мы приехали познакомиться с ним, поблагодарить, он ушёл, никому не показавшись.
— Интересно! Что же он так-то поступил?
— Никто этого, Вячеслав Васильевич, не знает – как пришёл, так и ушёл неожиданно.
Иван Пантелеевич ответил так, как всеми деревенскими было воспринято появление странника в деревне и его исчезновение, а ни отец с матерью, ни племянница особо об этом тоже ничего не говорили.
— Но ведь из-за него мы здесь собрались, — сказал прокурор, — это же он привёл коня сюда, и сообщение от него о том в прокуратуру поступило.
— Не Арсений коня привёл, а наоборот случилось – конь его сюда привёз, — почти торжественно заявила Домна Михайловна.
— Как это – конь привёз? — удивлённо и совершенно недоверчиво спросил Гришкин, человек сугубо рациональный и атеист в третьем поколении.
— Божьими путями. Сейчас не станем о том говорить; со временем узнаете и всё сами поймёте.
— Как бы там ни было, а у меня бумага от вашего лекаря Арсения о том, что он нашёл коня в лесу и, проехав ряд населённых пунктов, не нашёл его хозяина, — остановил диалог прокурор. — По сообщению нам пришлось сделать запросы во все прокуратуры области, чтобы узнать, не было ли где хищения или пропажи коня.
— Нам Арсений тоже поведал, что долго искал хозяина, да не нашёл. И просил, чтобы конь, если то угодно Богу, в нашей деревне остался, — ответила ему Домна Михайловна, твёрдо держа в своих руках управление собранием, поскольку такого опыта общения с районным руководством, как у неё, ни у кого из селян не было. — А чтоб решить этот вопрос с властью и если хозяин не найдётся, мы своим миром порешили уплатить за коня в казну. Потому и писали заявление обществом.
— Нет, хозяин пока не нашёлся – в прокуратуры и в милиции заявлений о пропаже не поступило, — ответил прокурор. — Но это по нашей области, а что по другим областям, мы узнаем только после ответов на запросы в ближайшие областные прокуратуры. Это не раньше, чем через месяц.
Тут председатель Закудыкин, чьи намерения на глазах стали рушиться, возмутился:
— Быстро вы “порешили”! Хоть бы с руководством посоветовались.
— С каким руководством? — насмешливо спросила Домна Михайловна. — С тобой, что ли? И при чём тут ты?
— И со мной, и с правлением. И не ехидничай. Как была заноза, так и осталась, хоть и на пенсию вышла.
— Да уж! Кабы не я, так ты бы всё хозяйство разворовал своими приписками.
— Во как! — воскликнул Никешин, поскольку это и в его, в прокурорский огород был камешек.
Председатель опешил от такого открытого обвинения, по которому к нему тут же возник интерес у всех присутствующих. Он, Закудыкин, даже не предполагал, что коня не получит, но чтобы его ещё и отшивали да таким образом – уже слишком. Тёртый опытный номенклатурщик, он тут же перешёл в нападение:
— За клевету, Домна Михайловна, могу и к суду привлечь. Вот и прокурор здесь – это дело тут же и оформит.
— А вот то и хорошо, что прокурор и руководство районное здесь. Вот и разберёмся с тобой, а люди нас рассудят – ни тебе, ни мне соврать не дадут. В убытки колхоз загнал? Загнал! Того и говорю, что кабы не я, так по миру и пошли бы.
Внезапный переход от одной темы к другой внёс сумятицу в планы комиссии – ехали решать лошадиную проблему, а жизнь явила публичное обличение руководителя колхоза. Зампредседателя райисполкома с прокурором, начальник милиции – всё официальные лица, для кого подобные заявления по сути являются красным сигналом, обязывавшим соответственно реагировать, а делать это сейчас, публично, им совсем не хотелось. Но они оказались вынужденными как-то разрешать ситуацию.
Гришкин Вячеслав Васильевич уже несколько смен председателей райисполкома в их заместителях ходит. Такой статус его устраивает, хотя жена давно плешь проела, устав быть даже не второй дамой в районе – первыми всегда являются жёны первого и второго секретаря райкома партии, председателя райисполкома. Но чин заместителя при частых сменах председателей обеспечивает Гришкину твёрдое и уверенное положение и больше преимуществ, чем продвижение по службе: он всегда в руководителях, знает район, и все первые лица с ним советуются – что, по сути, делает его неким «серым кардиналом», как он сам себя втихую называет. И спрос не с него при случае. Кроме того он очень любит свою малую родину, является своего рода хозяином охотничьих угодий и имеет в друзьях всех значимых людей – от рядовых работников в районе до областных чинов. В Лебедях с Иваном Пантелеевичем бывает часто – наезжает охотиться в окрестных лесах, приглашая в свою компанию значимых особ.
Начальник райотдела милиции тоже не хотел покидать район, хотя для продвижения по службе требовалось и попередвигаться по разным райотделам области. А то и по разным областям. Он вышел из пожарных начальников, упорным трудом заочно одолел высшее милицейское образование, и в чине подполковника правил всеми службами с их подопечными. В том числе, уголовными и полууголовными элементами, заставляя их в период отсидки в КПЗ работать в его личном хозяйстве. Савинова устраивало и то, что не ему надо всякий раз приспосабливаться к новым властным лицам – наоборот, к нему приспосабливаются вновь назначенные. Как вот новый прокурор Никешин, к примеру.
Прокурор Никешин Виктор Николаевич в отдалённый от областного центра район назначен недавно. Назначен сюда из-за того, что сам он происходил из глубинки этого, в основном сельскохозяйственного, района, он многих знает, и многое ему известно. А это назначение явилось для него первой самостоятельной прокурорской должностью. Потому его жизненное кредо: с одной стороны – утвердить себя в должности райпрокурора, чтобы подняться до значимо высоких должностей; с другой – не разрушить ничего в районном административном устройстве и ни с кем не рассориться. Двоякая роль, обоюдоострая, но выбрал-то себе поприще сам, так что – дерзать и всё держать в своей руке!
Обменявшись взглядами с коллегами, включая Ивана Пантелеевича, на которых такая оказия свалилась, зампредседателя райисполкома с долей сарказма и юмора одновременно произнёс:
— Ну, председатель, ты и влип в ощип! Придётся ревизорам тобой заняться. А там, глядишь, и вылезет то, что прячешь.
— Непременно вылезет, — заверила Домна Михайловна.
— Ладно, Домна Михайловна, обещаем заняться этим вопросом, — уводя разговор от щекотливой темы, пообещал прокурор. — Сам прослежу. А сейчас давайте поговорим о коне. Кстати, где он? Хоть посмотреть на него; а то говорим о животном, а его не видим.
— Сено возит.
— Какое сено?! Государственного коня без спросу присвоили и эксплуатируете! — не смутившись обещанием прокурора, возмутился председатель колхоза с патриотически-административным пафосом.
После обличения Закудыкину и того более захотелось забрать себе коня, потому что к его природной жадности присовокупилось желание отомстить Домне Михайловне и всей деревне староверческой за устроенный ему публичный позор.
— Что ты за государственное имущество забеспокоился? Ты бы за колхозное добро радел, а государство и без тебя своё имущество сбережёт, — неприязненно бросил ему Иван Пантелеевич – и на госслужбе оставаясь по-старорусски преданным роду и деревне, он принял и на себя обвинение лебединцев в присвоении и эксплуатации коня; к тому же сено возили отец с братом и с племянником. — Да и неизвестно ещё, государственный конь или кто-то другой его собственник: клейма-то на крупе нет.
Реплика сына подняла Марфу Никитичну:
— Мы коня не эксплуатируем. Он у нас живёт, мы о нём заботимся, и сено деревня готовит и для него тоже. А в стойле стоять такому работящему коню – ему же во вред.
Домна Михайловна уже глянула на внучек, намереваясь послать их за Пантелеем Ивановичем, полагая, что он не знает о приезде комиссии, но тут из строковского двора выбежал Серый с мужчинами в телеге. Бежал такой крупной бодрой рысью, что обратил на себя внимание всех приехавших – будто застоялся, а не таскал гружённые сеном телеги из лесу.
Зампредседателя райисполкома переглянулся с прокурором и начальником райотдела, а потом обратился к районным специалистам, то ли спросив, то ли утвердив:
— Хорош конь?!
— Хорош, — подхватил главный зоотехник района, — будь коневодческое хозяйство, так можно было бы на племя взять его туда.
А Закудыкин тут же и примерил его к своей ферме в виде производителя районного масштаба:
— Пусть он в моём колхозе будет племенным производителем. Весь район обеспечу породистыми жеребятами.
Подъехав к воротам, Пантелей Иванович остановил коня, отдал повод сыну, наказав ему проехать через задние ворота и напоить коня. Без суетливости сошёл с телеги.
— Мир вам, уважаемые гости. Сейчас коня напоят, и можно будет осмотреть его в загоне, выпряженного. Настя, поди, помоги.
Внучку Пантелей Иванович отослал намеренно, чтобы она не терзалась о судьбе коня, пока её будут решать чиновники. Настя вскочила и кинулась во двор, куда Серый уже привёз Михаила Пантелеевича с Павлом. Они спрыгнули с телеги и стали выпрягать Серого; потом Павел принёс ведро воды, а Настя взяла из телеги охапку свежей травы и понесла её в кормушку.
Тем временем Пантелей Иванович стал рассказывать представителям районной власти о том, как конь появился в их деревне, как он сдружился со своим спасителем и что он ждёт его возвращения. И что вся деревня просит оставить коня в деревне. Голос Пантелея Ивановича дрогнул, хотя он постарался подавить вспыхнувшее волнение за судьбу коня и из-за того, что государственные чиновники могут разрушить замысел и обещание, данное на поляне Арсению, удержать коня для него. Пантелей Иванович из отношений коня с его гостем Арсением, из повести о его встрече с конём хорошо понял, что Серый не сможет жить без своего спасителя-друга. И Арсений сросся душою с этим дивным животным. Но ведь, как ни крути, а конь чужой, просто так его нельзя оставить.
Иван Пантелеевич, почувствовал волнение отца, подошел и положил руку на плечо.
— Да вы, Пантелей Иванович, не переживайте, историю коня мы немного знаем из сообщения вашего гостя и от вашего сына. Не знаем только, как поступить нам в этой ситуации – как ни верти, а оформить его в собственность или передачу его на хранение как-то надо, — сказал Гришкин; и улыбнулся – при всём своём атеизме зампредседателя райисполкома оказался человеком чутким, что поняли деревенские жители, и сердца их наполнились надеждой на скорое разрешение вопроса в их пользу.
Когда чиновники и часть деревенских жителей прошли во двор к загону, конь уже напился и хрустел клевером. Он, как обычно, не привязан к кормушке, на нём был только недоуздок1. На подошедших незнакомых людей отреагировал беспокойно – сначала долгим взглядом осмотрел их, потом оставил корм и стал быстро расхаживать по загону. В появившейся толпе людей он увидел угрозу для себя – ему довелось бывать в подобных сборищах, в них он и пострадал. 
Пантелей Иванович попросил руководство и соседей отойти от загородки, и все на несколько шагов послушно отступили. Не послушались колхозный зоотехник с конюхом – они не только не отошли, но, подчинившись кивку Закудыкина, вошли к жеребцу и стали осматривать его экстерьер.
— Не трогайте коня! — воскликнул Пантелей Иванович. — Я же просил не подходить к нему, не тревожить – может покалечить.
— Эт верно, меня он чуть не забил и не хотел идти, когда я сам взялся за вожжи, — поддержал его Панкрат Матвеевич, поминая свой опыт общения с Серым и подспудно надеясь, что его реплика подействует на начальство; да и деревенские поблагодарят его.
— Что, я не справлюсь с этим жеребцом?! — возмутился конюх; председатель уверил его, что заберёт коня в конюшню, и он распоряжался по-хозяйски во дворе, в загоне и конём: — Не таких шустрых обламывал, и этот пойдёт, куда надо..
А Серому очень не понравились чужое бесцеремонное вторжение в его владения и протянутые к нему руки незнакомых людей. Он отскочил и вздыбился.
— Вот я тебя, язви тя в душу! — грубо вскричал конюх, хватая жеребца за недоуздок и замахиваясь на него уздой. — Я тебе побалую!
— Да ты что такой упрямый?! Сказано не трогать, так чего в чужое хозяйство лезешь? Выходи из загона! — повелел подполковник Савинов.
— Ты чего размахался здесь, да ещё и ругаешься, как у себя дома? — воскликнул и Пантелей Иванович и поспешил в загон, чтобы отобрать коня у конюха и успокоить его.
__________
1Недоуздок (оброть, обротка) – узда без удил и без поводьев с одним подщечным поводом или без повода для лошадей в стойле.

Но действия его запоздали – жеребец сам не только защитил себя, но и решил всю коллизию отношений по его судьбе. Вновь поднявшись на дыбы, он вырвался из рук грубияна, ударил его передней мощной ногой в грудь; сбитый колхозник отлетел и упал  навзничь, согнувшись и хрипя. Серый рванулся вперёд, перескочил загородку, отчего, когда над загородкой загона стала вырастать масса тяжеловесного жеребца, вся комиссия, сталкивая друг друга, шарахнулась назад, и выбежал через ещё открытые ворота на волю. А там крупным размашистым шагом пустился по полю и по полевой дороге – по ней из деревни уходил Арсений.
Он бежал, каждым движением выражая возмущение оскорблённого достоинства – стоит толпа чужаков и рассматривает, да ещё посмели ухватить, замахнуться!!! И, вместе с тем, глаза его источали тоску по ушедшему другу – как его сейчас не хватает, того, с кем радостно рядом находиться, кто может ему помочь…
А во дворе Закудыкин крикнул своим подчинённым:
— А ну быстро давайте в машину, догоните его!
Отреагировал зоотехник, поспешая из загона; а конюх держался руками за грудь, со стоном кашлял и пытался отдышаться, не поднимаясь с настила загона.
— Никто никуда не поедет, мы без вас, сами поищем его, — остановил  Пантелей Иванович закудыкинские самовластные распоряжения; и, обратившись к руководителям района, попросил: — Остановите Закудыкина, а то он натворит бед, опять конь далеко куда-нибудь убежит.
— И в самом деле, ты чего это здесь зараспоряжался? Кто ты здесь такой? — одёрнул Закудыкина Гришкин. — Без того сотворил ЧП –  вон как по твоему произволу колхозник пострадал. Придётся акт составлять.
— Вот именно! — негодующе подтвердил прокурор Никешин. — Приехали-то решать
одну проблему, а теперь три образовалось: и по коню не решили, и искать теперь его надо, и человека покалечили.
Для прокурора трагичное событие с конюхом, произошедшее в его присутствии, как-то не вписывалось в намерения ничего не менять в устройстве подопечного района. Ведь наказание руководителя хозяйства за самоуправство и оплошность, к которым надо ещё и  присовокупить обвинения в мошенничестве, только что услышанные у ворот двора, может породить прецедент. А принимать серьёзные решения таки придётся. Ему, Никешину, их принимать. Хотя… высшие руководители могут усмотреть в этом его принципиальность, и – то ли наградить, то ли остудить. Эти обстоятельства породили в нём и непроизвольное и, вместе с тем, управляемое раздражение.
Закудыкин заволновался:
— Да я тут при чём-то? Конь дикий его ударил, а Васька сам на него замахнулся.
Однако его оправдания не умерили прокурорский гнев:
— Тебе ясно сказали отойти от загона, чего ты послал людей? Что, без тебя некому было решить, что делать? В общем, доставил ты нам хлопот, так расхлёбывай теперь сам. Больничный человеку из твоего кармана будет полностью оплачен, – и радуйся, если у него не переломаны рёбра и не отбиты лёгкие.
— Твою мать! — зло и встревоженно одновременно воскликнул Закудыкин, махнул рукой и пошёл со двора.
К конюху подошли зоотехник и сыновья Пантелея Ивановича; подняли его под руки. Однако пострадавший закачался и рухнул на землю – едва успели поддержать,  чтобы его страдания не усугубить падением. Гришкин отправился к машине и по радиотелефону вызвал «Скорую помощь» из больницы. А конюха уже вчетвером вынесли на руках из загона и положили на диван на веранде.
Тем временем Пантелей Иванович подозвал Настю с Павлом и отправил их по следам Серого, наказав взять хлеб с сахаром.
— Идите, мы с отцом вашим тоже присоединимся к вам. Он может быть в скиту или в лесу на наших покосах. По следам увидите. — Обернувшись к прокурору, спросил: — Ну что, Виктор Николаевич, как решать будете.
— Сейчас вернётся Вячеслав Васильевич, и мы определимся. Ну а лично я выхода иного из ситуации, кроме как оставить коня здесь, где он уже живет, не вижу.
Гришкин, входя во двор, услышал высказывание прокурора и на ходу подтвердил:
— Коня оставляем здесь, закрепляем за деревней Лебеди, пока не объявится хозяин. Если, конечно, он вообще найдётся. Ну а если понадобится семя, так для общего блага не пожалеют же крестьяне?
За ним обратно во двор поспешал Закудыкин – несмотря ни на что, он всё же хотел получить отменного жеребца-владимирца. Но услышав окончательное решение районных руководителей по принадлежности коня, бросил со злостью:
— Тогда пусть плату внесут за коня в районный бюджет.
— А на каком основании – конь-то не принадлежит району, коль он не берёт его на баланс?! — возмутилась Домна Михайловна.
Прокурор остановил прения:
— Если у коня нет хозяина, значит он принадлежит государству. Это закон. А потому плата должна быть внесена в бюджет.
— Это верно, — сказал зампредисполкома. — А на какую статью, там разберёмся. Так что определитесь в стоимости по весу, и давайте закругляться с протоколом.
Районный и колхозный зоотехники и ветеринар, посоветовавшись, решили:
— Экстерьер коня типичный для владимирской породы, потому вес его килограммов семьсот-восемьсот будет.
Домна Михайловна, с мнением которой считалось не только колхозное, но и районное руководство, заявила:
— Коли надо платить – уплатим. В таком разе давайте среднюю массу коня возьмём – 
семьсот пятьдесят. Килограмм конины у нас стоит один рубль семьдесят копеек. Так что вся сумма будет… одна тысяча двести семьдесят пять рублей.
— Что-то маловато получается за такого-то коня, — возразил председатель колхоза, уже вовсю озлобленный всем совокупно: тем, что делёжка мимо него прошла, тем, что Домна Михайловна осрамила его перед районной властью, да ещё с конюхом несчастье стряслось, а спросят с него, с Закудыкина. — Не меньше трёх, а то и пяти тысяч надо взять за него.
— Ты-то чего цену загибаешь?! — вознегодовала на него Домна Михайловна. — Ты, что ли, его растил-выхаживал?! Небось, если б тебе платить, так ты бы и тысячу пожалел!
— Я полагаю, что бюджет не пострадает, если за этого коня будет внесена сумма по его живому весу, — резюмировал зампредисполкома. — Как думает прокурор?
— Согласен. Тем более, что её надо будет возвращать, если найдётся хозяин жеребца и потребует вернуть ему или выплатить стоимость его. На кого записываем коня?
— А что решать, он уже прописался в этом дворе, так что на Пантелея Ивановича и оформим Акт приёмки-передачи. Вы, Пантелей Иванович, подпишете его, когда найдёте коня, и один экземпляр с деньгами привезёте в райисполком.
— Вот по-божески и решили, за то и поклон вам, — поблагодарила комиссию Домна Михайловна и честно совершила полупоклон.
В большом составе комиссии из районных и деревенских представителей написали и подписали Протокол и Акт приёмки животного, а потом пришлось составлять ещё и Акт о несчастном случае с работником колхоза с  включением в него в качестве свидетелей опять-таки и деревенских и районных, а также колхозного зоотехника, как участника, и самого пострадавшего. Пантелея Ивановича включили как хозяина двора, где произошло событие; к тому же предостерегавшего от близкого контакта с конём. Председатель Закудыкин подписать Акт отказался, несмотря на то, что он касался непосредственно его, неправомерно пославшего работника колхоза к коню...

Настя с Павлом быстро шли по следам Серого, чётко отпечатанные тяжёлой поступью в лебединских просторах. Настя со слезами, скатывающимися по щекам, торопила брата, хотя тот и сам всё понимал и переживал потерю.
— Настя, я бы бегом бежал, если бы не ты.
— Не надо, братик, меня жалеть – я могу бегом.
— Но ты же долго не ходила.
— Не бойся, Арсений меня хорошо вылечил. Давай бегом будем догонять Серого, а то можем потерять. Или он опять в лесу заблудится и будет страдать.
И юноша с девушкой побежали. Сначала молча; потом Павел, увидев, что сестра не задыхается и хорошо держится, сказал:
— И правда, хорошо он тебя полечил. Жаль, что ушёл – хотел бы я с ним поговорить.
— О чём, Павлик?
— Скажу тебе. Только ты пока никому не рассказывай, ладно?
— Если так надо, то, конечно же, не расскажу никому.
— Я хочу поступить в мореходное училище. В военное.
Настя удивлённо посмотрела на брата.
— Ты это серьёзно? А когда ты так решил?
— Настя, я давно собираю книги о моряках. Особенно о военных. А когда побывали на море, понял, что без него не смогу жить. Не просто жить там, а служить хочу.
— Павлик, а почему с папой не поговоришь – он знаешь какой замечательный у нас! Он так хорошо защитил меня от дедушки с бабушкой Ковригиных! А потом мы много говорили всю дорогу обратную.
— С папой и я много говорю, но он ведь даже не служил в армии из-за того, что рано женился и мы у него вскоре появились – а тех, у кого двое и больше детей, не берут на службу в армии.
— А что ты хотел услышать от Арсения?
— Не знаю. Но я слушал ваши разговоры о нём и подумал, что он мне мог бы помочь точно определиться.
— Знаешь, Арсений обещал вернуться. Только ты об этом тоже не со всеми говори, ладно? — Настя под этими словами подразумевала мать и сестёр. — Только с дедушкой и бабушкой. А ещё с папой и с моей крёстной. А маме лучше не напоминать о нём, потому что все Ковригины очень злы на него, и мама их поддерживает.
— А когда Арсений вернётся?
— Не знаю, братик… — при этих словах Насте стало очень грустно: как хорошо было бы, если бы Арсений вскоре вновь оказался рядом; а ещё лучше – чтобы совсем не уходил никуда. — Но тебе ведь ещё два года в школе учиться, так что успеете встретиться.
— А как ты думаешь, он поможет?
— Думаю, что поможет, если Бог даст вам встретиться. Он, мне кажется, знает всё, только не всегда говорит или отвечает, он чаще заставляет самих отвечать на свои же вопросы.
— Настя, смотри, Серый, наверное, вправду в скит побежал, дедушка угадал. — Брат с сестрой уже добежали до перекрёстка, и Павел увидел, что следы на нём повернули влево. — Но что Серый может делать в скиту – там ведь никого нет?
— Не знаю. Только Арсений с дедушкой ездили туда, и Серый, может быть, подумал, что Арсений там? Только бы он мимо не пробежал…
Серый не пробежал; он спустился вниз, добежал до построек и стал бегать вокруг, издавая негромкие призывные звуки. Таким его и увидели Настя с Павлом, когда также спустились с косогора. Здесь они остановились – на тот случай, если Серый не доверится им и побежит, и тогда им уже будет не догнать его.
Настя позвала коня, радостно и негромко, как могла в её тревожном состоянии. Серый приостановился, посмотрел на знакомых ему людей: с ними он жил в одном дворе, с ними общался, скучая по своему другу; они кормили и холили его. Но снова побежал вокруг строений, глубинно в себе чуя здесь присутствие Арсения.
Павел предложил сестре подойти к коню, с тем что сам останется перекрывать выход с территории скита. Она согласилась и пошла к Серому, продолжая призывно говорить ему добрые слова.
— Настя, погоди, мы сейчас к вам спустимся, — раздался голос отца с косогора.
Павел с Настей обернулись и увидели спускающихся в низину отца с дедом.
Пантелей Иванович оставил руководство на попечении старшего сына, Ивана, наказав напоить гостей чаем – коль скоро в их присутствии произошло чрезвычайное событие, и им необходимо было узнать, насколько серьёзно травмирован колхозный конюх Василий Баталов, то они задержались с отъездом дождаться врача «Скорой помощи». Сам с сыном Михаилом сел в машину; и вскоре они догнали детей – когда те прошли лесной дорожкой. Оставив автомобиль на просеке, чтобы не напугать им коня, они поспешили следом.
— Ой, как хорошо, что вы здесь! — воскликнула Настя. — Дедушка, а как ты узнал, что Серый сюда придёт?
— Да некуда ему больше уходить. Он будет у нас ждать Арсения, потому и пошёл туда, где его друг бывал.
— Ты, дедушка, как Арсений понимаешь Серого, — восторженно отметила девушка.
— Так ведь пожил уже, понимаю кое-что в жизни-то. Да и Серый не чужой нам, всё время общаемся. А теперь вот что. Ты, Михаил, с Павликом здесь останьтесь, а мы с Настей вдвоём подойдём к коню, чтобы его не настораживать большой группой.
— Ой, дедушка, а как комиссия решила? Кому теперь Серый достанется?
— Не переживай о том, наш он теперь и навсегда. Наш. Пошли к нему.
Но идти не пришлось. Серый, в очередной раз обежав с призывами строения, увидел Пантелея Ивановича, остановился, заржал и пошёл к людям. Настя побежала навстречу, обняла его за шею, прижалась и стала ласково выговаривать ему, как все переволновались за него. Потом дала кусочек сахара и хлеб, взяла за недоуздок и повела к родным своим. Серый спокойно шёл с нею, однако у подъёма в гору остановился, обернулся к скиту и снова заржал. Заржал громко и вновь призывно; и в этот призыв его вплелось отчаяние, да такое, что мужчины вздрогнули, а Настя открыто заплакала.
Михаил Пантелеевич прижал дочь к груди и спросил:
— Ты чего, Настенька?
— Серого жалко, очень он скучает по Арсению, — со всхлипами ответила девушка.
Михаил Пантелеевич погладил её по голове и тихо спросил:
— И ты скучаешь?
Настя быстро взглянула в отцовы глаза, испугавшись открытия своей тайны, но отец смотрел на неё очень сочувственно, и она, опустив голову, кивнула с шёпотом: “Да”.
А Пантелей Иванович стал успокаивать Серого, говоря ему, что здесь нет Арсения, но он обязательно вернётся.
Михаил Пантелеевич один уехал на машине, и весь путь одолевали его размышления о странном лекаре, оставившем заметный след в деревне, но – главное – в семье его не только благим делом спасения его дочери; оставившем столь же странного коня, что не всякому даётся, а страстно скучает по нему; а в ковригинских людях, в душах их злобу ко всему иноукладному для них поднял. Как понять такого-то человека? Ушёл, не позволив ни благодарность выразить, ни даже посмотреть на него. Хотя… не сам ли прошёл мимо лекаря, когда он сидел рядом с его Настенькой и даже поприветствовал их, приехавших…
Михаилу Пантелеевичу вдруг страстно захотелось познакомиться с ним, поговорить – многое ведь может он поведать, коль с Настенькой вёл глубокие разговоры совсем иного смысла и содержания, непривычных для обыденного понимания.
Пантелей Иванович шёл с конём, поскольку ему, взрослому, Серый доверял больше, воспринимая Настю и Павла детьми, за которыми нужен его пригляд. А дети, естественно, не захотели ехать на машине, коль представилась возможность пройтись и с чудесным Серым, и с дедом. Павел то и дело посматривал на коня: ему пришла в голову мысль, что на таком он никогда не ездил, что на нём можно даже полежать. И решился:
— Дедушка, а можно на Серого сесть?
— Эк, какой! А чего ты у меня-то спрашиваешь? Ты это у него спроси.
— А что, Серый поймёт? Серый, ты разрешишь на тебе ехать?
Жеребец, свободно идя между ним и Пантелеем Ивановичем, искоса взглянул на него, мальчишку, и ткнул его головой в грудь.
— Он понял! Он разрешил! — радостно воскликнул Павел и, опершись руками в спину коня, оттолкнулся от земли, вскинул себя и устроился на его широченной спине как на платформе.
— Счастливый, — улыбнулась брату Настя.
— Ага, — согласился Павел. Прижался к гриве жеребца и попросил: — Давай, Серый, беги рысью.
Конь встряхнулся и пошёл крупной своей рысью, взбивая пыль и вспугивая птиц из поспевающих хлебов. Он легко пробежал две сотни метров,
— Серый меня понимает! Серый, я тебя люблю! — закричал Павел.
Жеребец приостановился, поднял голову и звучно, на все просторы заржал. В голосе его уже не было того отчаяния, что звучало на подворьи скита. Серый понял, что он не одинок, что его и эти люди любят, как любит его Арсений; и с этих пор уже не тосковал сильно, как до сегодняшних событий, хотя грусть по ушедшему другу не уменьшилась.
Павел подумал, что они слишком отдалились от деда и Насти, но у него не было узды, чтобы повернуть коня обратно. Однако Серый сам обернул голову к отставшим путникам, развернулся плавно, чтобы не скинуть седока, и вновь той же крупной рысью подбежал к ним, удивив восторженного Павла:
— Дедушка, я едва только подумал, что мы далеко вас оставили, а Серый вдруг сам остановился, а потом побежал к вам!
— Он же не несмышлёныш какой, — ответил ему дед. — Серый в семью нашу вошёл – так это и понимай.
Вернулись они, когда врач, завершив осмотр конюха Василия Баталова, перебинтовал его грудь и велел нести его на носилках в машину.
А Михаил Пантелеевич уже обрадовал всех вестью, что конь нашёлся и возвращается домой. Комиссия в полном составе вышла встретить, чтобы увидеть его, норовистого – не побоялся человека ударить. Но увидев, как он без принуждения идёт между Пантелеем Ивановичем и Настей, а на нём восседает Павел, все признали, что решение вынесено правильное и что забирать его из этого двора и думать не следовало.
Пантелей Иванович тут же ко всеобщему удовольствию подписал все экземпляры Акта приёмки; и деньги в присутствии полномочных лиц дал сыну Ивану Пантелеевичу, чтобы тот внёс их в казну от его имени.
Деньги были общественные, от всей деревни – Домна Михайловна рассчитала так, чтобы работающие внесли по пятьдесят рублей от семьи, а неработающие – по двадцать пять рублей. И нужную сумму крестьяне собрали быстро, пока Пантелей Иванович с сыном ездил на поиски коня.  Не  обошлось,  конечно,  дело без конфуза,  как и принято у добрых людей: кое-кто во главе с Панкратом Матвеевичем и его Панкратихой возразили против сбора  – как обещались Пантелей Иванович со своими выкупить коня за то, что его семье пришлый лекарь помог, так пусть они сами и выкупают. Тогда Домна Михайловна  распорядилась, чтобы они заплатили за использование коня и за труд Пантелея Ивановича с семьёй по доставке им их сена с покосов, да и впредь пусть платят за коня и за работу, когда нужда прижмёт их. И раскрыв рты, да так и забыв позакрывать их, чтобы меж собою потом пересудить свалившуюся на них обузу, буяне подрастрясли свои кошели, внося в общее дело свои лепты.
Попив чай с мёдом, с шаньгами и с прочей снедью, нанесённой к столу лебединскими хозяйками, уехали официальные лица; остался только Иван Пантелеевич, пристроив своих пассажиров в райисполкомовской машине. И Домна Михайловна задержалась совместно по-родственному попереживать успех благополучного разрешения тревожившего вопроса.

Однако радости, отмерянные на сегодня, на том не закончились, не все ещё пришли в этот дом. Ожидания раньше ли, позже ли – кому как выпадет – обычно  вознаграждаются; и Настя тоже была вознаграждена. Сердце её ещё пело оттого, что Серого не забирают, и что он и сам никуда от них не собирался убегать, и тут почта доставила ей первое в её жизни и бесконечно желанное письмо.
Письмо получил Пантелей Иванович – деревенская почтальонша не могла отказать себе в удовольствии отдать послание непосредственно ему, чтобы взамен получить слова благословенные.
Приняв корреспонденцию и увидев имя в обратном адресе, старый учитель от всей своей доброй души отблагодарил женщину с тяжёлой сумкой на боку, и та пошла дальше, легко шагая от дома к дому. А Пантелей Иванович тут же на улице вскрыл конверт, достал отдельный листок и спрятал в карман, что увидела только Марфа Никитична, потом собрал всё семейство и стал вслух читать письмо.
Сначала слушали, внимая молча, потом содержание письма стало задевать домашнюю аудиторию, и она принялась вопросами и замечаниями приостанавливать чтение. Первой заговорила Домна Михайловна:
— Ты что же, Пантелей Иванович, направил Арсения в священные места, а мне ничего не сказал! А мы-то вместе крестить его будем, обоих нас в крёстные он избрал.
— Каюсь, уважаемая наша Домна Михайловна, не сказал. Да мы о многом говорили, всего ведь и не перескажешь.
— А ты уж постарайся да расскажи когда-нито.
После долгой исповедной беседы Арсения, раскрывшей его Домне Михайловне более содержательным, чем принято полагать о странниках, даже о Божьих, и необычным – в совмещении его религиозности с наукой, – она подзадумалась о необходимости прежде возвращения Арсения из его далёкого пути поговорить со священником. Чтобы тот с её будущим крестником пообщался и наставил бы его на путь более близкий к Богу, чем избранн самим Арсением. Но теперь, при чтении письма, она вновь поверила страннику и тому, что он всё же близок к Господу. Да и с уважаемым всей их церковью Пантелеем Ивановичем, оказывается, велись некие долгие разговоры, в которых и ей бы хотелось поучаствовать. Однако, тут же для себя решила строгая назирательница, поскольку поп крестить будет, то ему всё же надобно будет поведать всё, и всё равно спасительное или какое там придётся общение Арсения с их священником состоится.
А Ивана Пантелеевича, задетого событиями с племянницей и с её излечением не так остро, как другие близкие, поскольку давно жил в райцентре, и заинтересовавшегося не целительскими делами неведомого Арсения в деревне Лебеди, а его непредсказуемой странностью поступков, представляющих его или загадочным, или оригинальничающим, удивило другое:
— Сколько слышал повесть об обретении образа Николы-жителя, да всё думал, что потеряно то место обретения, как и сам образ. Сказания, думал, только и остались.
— Что ты, сынок, как же потеряно-то? — возразила  ему  Марфа Никитична. — И отец ваш не раз сказывал, где оно, то место обретения, да только многие и в самом деле потеряли туда дорогу. А Арсений по наущению доброму отца вашего и деда нашёл её и поклонился месту тому святому – и от нас тоже поклонился. Вот же пишет оттуда и о том.
Когда чтение дошло до судьбы Серого и наставлений, не подпускать чужих людей к нему во избежание беды, и сам Пантелей Иванович остановился и произнёс изумлённо:
— Будто провидел наш Арсений, что будет. Ведь действительно, чуть не убил чужого Серый. И власти увидели, что нельзя его забирать от нас.
— Не только то он провидел, — добавила Домна Михайловна. — И точно написал о наших деревенских: не все ведь сначала хотели стоять перед начальством за то, чтоб коня в деревне оставили. Да и денег пожалели поначалу, пока не вразумила я их, младенцев неразумных. И что удивительно – подгадал с письмом в самый раз, когда страсти кипели.
— Кабы чуть пораньше письмо дошло, может, не случилось бы беды с конюхом, — вздохнула Марфа Никитична.
— Матушка, — возразил Иван Пантелеевич, — батюшка ведь и так остерёг людей, да жадность закудыкинскую и глупость Васьки-конюха добрым словом не перешибёшь. Вот Серый и вразумил их обоих.
— Оно-то так, сынок, да человека больно жаль. Останется на всю жизнь калекой, коли врачи не направят.
— Порадовал нас Арсений Тимофеевич наш. Как будто снова сидим вместе, как перед его уходом, и разговор душевный ведём, — тихо промолвила Домна Михайловна по окончании чтения. — И никого не забыл, даже внучат моих. Вот что, Пантелей Иванович, ты дай мне письмо, я его своим прочту, да и другим нашим, чтоб о месте на реке Великой узнали. А будешь писать ему, от нас поклоны передай и напиши, как сбылось с его конём.
Михаил Пантелеевич, доселе молчавший, сказал:
— Домна Михайловна,  прежде  я  хочу перечитать письмо – понять хочу человека, вылечившего дочь мою. Вы с ним общались, а мне он неведом пока.
Он слушал напряжённо-внимательно, вникая в содержание, в стиль, в настроение послания человека, сумевшего не только исцелить его дочь, но и возмутить спокойствие маленьких Лебедей, далёкого Ковригина и даже районных органов; человека, по которому скучают и его близкие и даже животное. А главное – скучает его дочь, нежно любимая им Настенька; а он ей, как лишь недавно осознал, уделял очень мало времени и внимания, коль не понял, что с нею произошло, и сам не смог помочь ей одолеть беду.
— И я прочту, — пожелал Иван Пантелеевич. — О Великорецком Граде и о месте обретения надо почитать. А потом, может, соберусь да и съезжу туда. И вас свожу.
 Пантелей Иванович передал листки Михаилу, а сам обернулся к Насте:
— Пойдём, Настёнка, к Серому, пусть и он порадуется приветам и тому, что Арсений помнит его.
Настя вздрогнула и посмотрела на деда, не поняв его. Она внимательно и радостно слушала слова, написанные её любимым, живо воспринимала его описания и впечатления, но при этом она ещё ждала особенного для себя; однако чтение завершилось, а ни одного слова о ней Арсений не написал. Не написал, как ей быть. О Сером правильно и много сказал, вспомнил всех Сухановых, а о ней ничего, ни одного доброго слова!.. Улыбка радости сошла с лица девушки, ей стало так грустно, что грудь её стеснило, и она тяжело задышала. А дедушка почему-то позвал её к Серому, будто не видит её состояние…
Но Пантелей Иванович уже взял её за руку и повёл во двор, ничего больше не говоря, не объясняя. Там, оглянувшись, достал из кармана спрятанный листок и протянул внучке.
— Дедушка!.. — только и смогла произнести обрётшая счастье Настя и прижала к сердцу письмо,  к ней обращённое.
— Пойдём к Серому, Настюшка, — повторил приглашение Пантелей Иванович, — я поговорю с ним да присмотрю, чтобы никто не помешал тебе читать.
Настя устроилась за конём, а Пантелей Иванович, напротив, стал перед ним, чтобы и внучку скрыть, дабы никто не видел, чем она занята.
Взволнованная влюблённая девушка, прежде чем развернуть листок, посмотрела на послание, вздохнула и поцеловала его, нежно прикасая к губам. А начав читать, тут же остановилась и перечитала прочитанное заново. А потом так и стала сразу перечитывать каждое предложение, чтобы подольше оставаться с первым мгновением прикосновения к написанному – больше: соприкосновения с её Арсением! – и улыбалась, и полнилась счастьем, и из глаз вытекали слёзки… Ведь это было письмо от любимого, ведь это было первое в её жизни письмо, написанное именно ей, и только ей; в нём были те слова, что ей в её злосчастную пору юной жизни несбыточно мечтались как спасение. А теперь они её, её, её! Живые, настоящие!..
Когда Настя дочитала до строк о Ковригиных, она прочла эти строки быстро, как жалящие, и обратилась к Пантелею Ивановичу:
 — Дедушка, послушай, что Арсений о деде Трифоне пишет, — и прерывающимся голосом вновь прочла строки Арсеньева сожаления. — Он и это знал, что разгневаются на меня дедушка и бабушка Ковригины.
— И не только, — заметил Пантелей Иванович. — Он то в нас увидел, что сталось потом твоей болезнью; как-то сумел наш князь Арсений увидеть, разглядеть причину несчастья, приключившегося с тобой. О том он и говорил, чтобы мы сами разобрались в своих семейных делах, не хотел нам со стороны показывать и указывать. Вот и открылось оно, когда ты с родителями и сёстрами поехала в Ковригино.
— Дедушка, мне до сих пор неприятно вспоминать, как меня встретили.
— Отец твой рассказал, как ты не побоялась и вступилась за Арсения. А значит, и за нас и за себя, Настюшка. Только не всё он рассказал, так что мне не всё понятно. Может, ты откроешь, что там ещё было?
— Дедушка, я мало что поняла: то они добрые, то сразу стали злыми. Я расскажу, что услышала от них, а ты сам рассуди – ты ведь, дедушка, самый мудрый.
Настя пересказала события с самого начала, как увидела и услышала, как восприняла. Пересказывала, не глядя на деда, а Пантелей Иванович слушал, не перебивая вопросами и репликами, и только головой покивал, когда Настя, завершая рассказ, о том поведала, как дед Трифон пал в след машины, и повторила отцовы слова об уроке его покаяния.
Но когда девушка завершила своё повествование и обернулась к деду, она поразилась тому, как он отреагировал на пересказ: дед весь выпрямился, лицо его стало таким строгим, каким Настя и не помнила его, губы побледнели, сжались. А ещё её удивил Серый – конь смотрел на неё безотрывно, пока она говорила, а потом положил ей на плечо свою большую голову и стал потихоньку фыркать, прихватывая её ушко губами.
При виде этого участия Серого лицо Пантелея Ивановича несколько смягчилось, и он
подошёл к внучке, привлёк одной рукой её к себе, а другой погладил Серого от носа до ушей. Но когда заговорил, в голосе его звучала суровая отповедь ковригинским:
— Многое слышал я о родичах наших, но чтобы такое! Чтобы собственную внучку в искупление каких-то грехов?! Да грехов-то их, не наших! Ишь, что удумали! От нас отца твоего оторвать, да к себе в работники, да от веры отцов-дедов в их беззаконие, в порядки ковригинские – и тогда, дескать, грехи их дочери, твоей матери, и отца твоего искупятся и только тем бы ты и излечилась! То-то между… Впрочем, не будем о том, думать надо, как дальше жить да быть, чтобы больше ни с кем ничего худого не случилось. И твоего урока, внученька, нам ещё долго не пережить…
Замолчал Пантелей Иванович, в глубинах души и памяти пытаясь найти ответ на то в жизни, что встало неразрешимым перед ним, и понять, как могло случиться такое горе в его семье. Настя, благодарная деду за понимание и чуткость, прижалась к его груди.
Пантелей Иванович гладил внучку, а сам всё размышлял и размышлял. И вдруг, как осенённый, проговорил:
— А ведь твой дед Трифон правду сказал, да только не с той стороны. В тебе, родимая Настюшка, и впрямь искупление для нас было – ты пострадала, чтобы мы неразумность свою поняли. Не за нас, а из-за всех нас ты пострадала.
— Дедушка, ну что ты говоришь – как из-за тебя, из-за бабушки я могла пострадать?
— Из-за нашей неразумности, внученька. Понять мы с бабушкой первыми должны были и родителям твоим помочь разобраться и примириться – ведь мат твоя дочка своих родителей и должна слушаться их, во всём быть им покорной. Ведь она воспитывалась в ковригинской строгости да в страхе Божием по-ковригински. А вошла в нашу семью – так и в наш дом вошла, в другие уклады и порядки. Не виню, но и не оправдываю её, а себя казню как самого виноватого – вот отчего ты пострадала, Настюшка. Прощения долго у тебя да у Господа нашего буду просить.
— Дедушка, как же мне винить тебя, дедушка? Если бы не вы с бабушкой, как бы я жила, когда была калекой? Ты вот себя винишь, а дед Трифон нас всех винит – как ты можешь виноватым себя в моей болезни считать? Да и если бы не заболела я, не пришёл бы Арсений к нам, и Серый увёз бы его в другие места, и не был бы сейчас с нами. А сейчас хорошо всё – помнишь, Арсений на поляне говорил о дальнем замысле Господа?
— Помню, внученька, помню. Но он и о другом говорил… Внученька, не я твоему деду Трифону судья, а Господь наш его судит. А нам о своих неправедностях думать надо да каяться да прощать. Прочти-ка ещё, что Арсений об этом сказал.
Настя читать не стала, а подала деду письмо, указав место со строками о Ковригиных.
— Не поняли ковригинские, что не Арсеньевы злокозни – их и быть-то не может у Арсения – причина их несчастья, а их собственные, — сказал по прочтении Пантелей Иванович. — Ну что ж, видать, и в том воля Господа, чтобы Арсений и тебя вылечил, и побывал у Трифона Мефодьевича, да побила бы деревню Ковригино гроза сильно, чтоб открылись и деду Трифону твоему, и нам неправедные дела наши; да и Ковригин бы для нас в мыслях своих и желаниях полностью раскрыл себя. Прости нас, Настюшка! За всех прошу, а за себя – особенно.
Пантелей Иванович произнеся свою просьбу о прощении, низко склонил голову перед внучкой, а та обхватила его и со слезами заговорила:
— Не могу я тебя прощать – не за что мне это делать, дедушка. Ты добрый и ни в чём не виноват, а вину на себя берёшь; а дедушка Трифон злой, а всех винит и обзывает. Он меня злыдней колдовской назвал, а Арсения – колдуном окаянным.
— За это он перед Господом ответит. Да и перед нами ответ придётся держать – я  сказал, что судить мы его не можем, но защищать себя Господь не запрещает, так что спросим с него за тебя и за твоего спасителя… Но что же такое он сказал нашему Божьему путнику, что Арсению ответить пришлось? И как ответил он, что грозой беда пролилась на наших родичей? И ведь на всю деревню пролилась, поскольку там все Ковригины! Ты спроси-ка его о том, коль тебе всё равно придётся писать, как Ковригины тебя не приняли,
– не из любопытства спроси, а чтобы знать, как нам с Трифоном и Анфисой общаться.
— Хорошо спрошу. Дедушка, а может так статься, что между папой и мамой хорошо всё станет и сёстры мои меня полюбят? Тогда… Хотя нет, после поездки я даже надеяться на это не могу.
— Это вот и есть моя вина. Хотя и с родителей, и сестёр спрос тоже велик. Но всё, что могу, чтобы покаялись и лицом к тебе обратились, я сделаю. И Господа молить стану об отпущении нам и о помощи, чтобы твоя доля возродилась всем добром, что отмеряно тебе в жизни.
К деду с сестрой тихо и незамечено подошёл Павел. Пока читалось и перечитывалось письмо Арсения, он сидел в стороне и молча слушал, пытаясь, как и его отец, понять человека, спасшего сестру, человека, которому собрался доверить сокровенное. Потом, увидев, как дед увёл Настю, хотел пойти с ними, но внутреннее чутьё и деликатность приостановили его порыв. Вновь его потянуло пойти за ушедшими их долгое отсутствие, тем более что письмо взрослые стали перечитывать молча, и ему делать с ними стало нечего.
— О чём вы говорите, о какой вине?
Пантелей Иванович обернулся к внуку, погладил его голову и, помедлив, ответил:
— Павлуша, ты в этом деле не участник.
— В каком деле?
— В том, что произошло с твоей сестрой, с Настюшкой.
Павел глянул на Настю, не понимая, о чём говорит дед, и поразился – сестра смотрела на него добрым взглядом, и в нём Павел увидел глубинную боль и ещё что-то большое, чего понять он ещё не мог, но это что-то делало его сестру столь значимой и даже столь значительной, что он, её брат, показался себе в сравнении с нею маленьким мальчишкой.
— А разве это не бандиты изуродовали Настю? — спросил он деда, внутренне ожидая
услышать то, что опровергнет привычное объяснение происшедшего с сестрой несчастья.
— Так мы все думали, Павлуша, — сказал Пантелей Иванович. — До тех пор, пока не пришёл целитель от Господа нашего по молитвам нашим, мы вину возлагали на тех татей окаянных, сгубивших не одну только Настюшку. А раскрыл он нам глаза, и увидели мы, что беда у нас до того поселилась: и свары, и зависть, и наш с бабушкой недогляд по небрежению нашему. Всё это и устроило гнёт в доме, а больше всех твоей сестре старшей досталось. А бандиты её последних сил лишили, оттого, от всех бед и заболела Настюшка. Да, слава Богу, пока вы ездили, привёз Серый, странника Арсения, и исцелил он Настю…
Пантелей Иванович замолчал, озарённый мыслью. На секунду задумался и произнёс:
— А ведь то и хорошо, что не было вас тогда здесь, могли бы вы вольно или невольно да помешать исцелению… Так ведь оттого и ушёл Арсений, чтобы не встречаться не только с непричастными к исцелению, но с теми, из-за кого и произошло всё горе! А я-то не понимал его, удержать хотел, — горько укорился признанием старый мудрый человек.
Ему вспомнились Арсеньевы речи о том, что отличил Господь его семью, чем-то угодила она ему, коль исцелил Он внучку его. Тогда сам Пантелей Иванович мог только о страданиях внучки да о слезах любящих её сказать; но гость отверг это как право на награду в виде освобождения Насти и дома от великой беды. И сейчас, под впечатлением всего происшедшего прежде, под впечатлением писем Арсения к нему и к Насте и рассказа о прохождении странником деревни Ковригино, под впечатлением собственных озарений для него усилилось понимание, пришедшее к нему через все дела, поступки и разговоры с целителем, об истоках несчастья в его большой и благополучной с виду семье. И тем многократно усилилось значение не высказанного Арсением – обещал он Насте сказать, почему должно было с нею произойти несчастье, но потом велел искать ответ на этот вопрос самим. Ведь если бы Арсений разъяснил, так хоть и с верою бы воспринялось, но не пробрало бы душу его, как пробрало сейчас, когда он сам – только по подсказкам Арсения да по действиям Господа – нашёл ответы на мучившие его вопросы.
Настя с Павлом молча смотрели на задумавшегося любимого деда, ждали от него ещё
речей. Пантелей Иванович глубоко вздохнул, глянул на внучат и снова обратился к Павлу:
— Ты, мальчик мой, ни в чём не виноват – это я тебе уже сказал. Ты ведь даже поддерживал Настюшку в её страдании. Но и тебе знать и помнить всегда надо, что дела наши обязательно скажутся не только на нас, но и на всех причастных к нам: добрые дела – хорошо скажутся, недобрые – плохо, жестоко. Вот за недобро на нас сейчас и  наложено покаяние – на всех, кто хоть чем нагрешил, но так нагрешил, что на Настеньку обратилось это зло наше и невнимание да нерадение.
Павел, а перед ним не ещё откровенничали – для взрослых он был подростком, для двойняшек был неподходящей компанией, тем более что с Настькой-уродкой общался, – растрогался неожиданными проникновенными речами, обнял родных собеседников и глуховатым голосом проговорил:
— Дедушка, обещаю тебе, что никогда не забуду этот разговор и твои слова.
Настя, долгое время смущённая вниманием к ней, тем, что дедушка всё время винит себя за её беду и ищет покаяние, обрадовалась возможности переключить разговор на брата – она и так за годы настрадалась от обсуждений, а тут любимый дед взваливает на себя ношу. Чуть отстранившись, она обратилась к Павлу:
— Павлик, ты расскажи дедушке о своей мечте, о которой хотел говорить с Арсением.
Настина уловка удалась – дедушка заинтересовался Павликовыми делами и перестал говорить о вине и о покаянии из-за неё. Живя интересами и Божьей праведностью семьи, Пантелей Иванович проникался и интересами внуков, обычно такими необязательными для взрослых, что те почти не слышали и не воспринимали детские заботы. И теперь он проникся стремлением услышать некую мечту внука и помочь ему – ему, себя только что корившнму за нерадение, это сейчас стало насущно нужным.
А Павел, удивлённый предложением сестры, к чему совсем не был готов, смотрел на Настю укоризненно из-за раскрытия ею его тайны, хотя она обещалась молчать о ней.
 — Какая же у тебя мечта, Павлушка? И почему мне ничего не говоришь – неужто я недостоин твоей откровенности?
— Боюсь, что ругать станешь меня…
— Вот как, — не дослушав, воскликнул Пантелей Иванович. — Что, такая она у тебя зазорная, что и говорить о ней боишься?
— Нет, не зазорная. Служить хочу. В военном флоте служить.
Пантелей Иванович вновь приобнял Павла и вновь погладил его по голове.
— Знатно, знатно задумал ты, мой мальчик. И давно думаешь?
— Давно.
— Так чего же ты боялся сказать?
— Так на флоте же нет наших общин, и вообще, там я, может быть, один только буду в Господа верующий. Вот и боялся, что не пустите меня. Тем более Ковригины дедушка с бабушкой и мама.
— Внучек дорогой, не в общинах только вера истинная. Конечно, здесь нам веры легче держаться, да к тому же веры старой пращуровой нашей. Но тем большая честь тебе будет, если ты в одиночестве сохранишь веру и верность. Да и не думай, что нас только неверующие окружают. В трудности, на фронте, даже коммунисты Богу молились, когда страшно было, и многие потом в веру вернулись – не случайно Сталин церкви вновь разрешил. А служить будешь – это честь всему роду. Тем более на флоте. Не знаю никого из наших, кто бы там служил, хоть из мореходов род – было такое в нашей истории. Так что благословляю я тебя на службу – Родину защищать. Ведь Родина – это не только большая страна, но и мы в нашей маленькой лесной деревеньке с нашим укладом. Из укладов каждой деревни, каждого города состоит великая Россия и все сплочённые ею республики.
— Дедушка! — воскликнул Павел, как недавно Настя, и с благодарностью посмотрел на сестру.
— А чего ты хотел от Арсения услышать?
— Не знаю. Просто подумал, что он сможет что-то подсказать, посоветовать мне в моём выборе, раз даже Настеньку вылечил.
— Ну так и напиши ему, а я отправлю. Арсений худого не скажет, а всякое доброе слово впрок будет. Но пойдём уже к нашим – им тоже хочу сказать, что здесь говорил. Впрочем, ты, Настюшка, не ходи, побудь с Серым. Разговор серьёзный будет; ты довольно уже наслушалась и напереживалась, так что без тебя обговорим жизнь. А ты, защитник наш, пойдём со мною – тебе это сейчас надо знать; да и потом, когда сам жить станешь, да к тому же и людьми командовать будешь, может сильно пригодиться.
Дедушка с Павлом ушли, а Настя еще несколько раз перечитала письмо – то сразу всё прочитывая, то по абзацам, вчитываясь в каждую строчку, в слова нежности, в обращения к ней. Вскочила, расцеловала всю голову Серого за радость от полученного письма, за его участие в её душевном состоянии и поспешила в свой покой, чтобы, не откладывая, написать ответ. Ей захотелось, пока не притушились впечатления, поделиться счастьем с любимым, сразу рассказать о том премногом, что произошло с нею с момента прощания на поляне; сообщить радостную весть, что с Серым разрешилось благополучно-счастливо и как Серый, дожидаясь возвращения друга, сам убедил комиссию не забирать его, не отдавать чужим, убежав в скит и там его разыскивая.
Девушка заполнила уже четыре страницы, а строки текли и текли из ручки и никак не могли вылиться: событий накопилось множество, чувства захлестнули девушку; ей просто необходимо было изложить всё тому, кто лучше всех сейчас поймёт и примет пережитое ею – даже лучше дедушки с бабушкой. Он ведь её Богом данный суженый, с ним одним она может делиться тем, о чём даже близким родным не рассказать.
Дедушка с бабушкой, когда увидели её письмо, засмеялись, смутив вначале внучку, – потом они пояснили, что понимают её и что письма её, которые Арсений, конечно же, сохранит, станут памятными записями, нужными для них и для их деток. Сами Пантелей Иванович и Марфа Никитична тоже исписали немало листов. Они, поинтересовавшись у внучки общими темами, что она изложила в письме своём, вместе стали делиться с Арсением событиями и чувствами, заполнившими их, как и Настю, но в отличие от юной девушки повествовали не порывисто, а размышлениями сопровождали описываемое.
Однако, тем не менее, растрогавшаяся Марфа Никитична несколько раз назвала Арсения нежным именем – Арсеньюшкой.

***

Арсений девять дней провёл у брата, удовлетворяя насущную потребность в радости общения с ним, в общении в организованных его усердием встречах с философами и со старообрядцами с их приверженностью к древним обрядам, но, в отличие от лебединских староверов, в быту ведущими жизнь обычных горожан, далёкую от быта пращуров.
Ижевские старообрядцы сначала приняли насторожённо, но не прогоняли и в старую их Церковь вхождению не противились. А как узнали, что Арсений побывал в деревне Лебеди, далеко окрест известной приверженностью к старой вере, и что жил и трудился с селянами, отношение изменили на благоприязненное.
У них встретился с интересными прихожанами и узнал, что история Ижевска, долгое время назвавшимся селом Ижевом и, позже, Ижевским заводом, на первых порах связана непосредственно со старообрядцами – они были первыми переселены сюда (это никакими официальными источниками история города не афиширует).
Они были рекрутированы из Сибири, из Пермской губернии и из Уржумского уезда1 Вятской губернии на Ижевский железоделательный завод, построенный в 1760-ом году.
Завод принадлежал графу Петру Ивановичу Шувалову– главе русского правительства на исходе царствования Петровой дочери, Елизаветы, генерал-фельдмаршалу,
____________
1Уржу;мский уезд – административно-территориальная единица в Казанской и Вятской губерниях, существовавшая в 1719-х – 1928-х годах. Уездный город – Уржум (современный центр Уржумского района Кировской области).

конференц-министру1, камергеру2, сенатору, реформатору и изобретателю. Отцу Андрея Шувалова3, сенатора и писателя . Сам граф недолго пользовался своим предприятием в удмуртской глуши, впоследствии превратившийся в мощный индустриальный, в том числе в военно-промышленный, автомобилестроительный, центр страны – ушёл из жизни в январе 1762-го года, в пятидесятиоднолетнем возрасте.
А многие из переселённых старообрядцев стали мастеровыми и постоянно находились при заводе. Но в вопросах их религиозности возникла напряжённость со стороны властей в связи с государственным курсом на европеизацию России и с запретом на принятые на Руси обряды, на пропаганду русской культуры, русского менталитета: одолевали русский дух неметчина и француженщина.
Почитателям старого православия, выловленным в лесах и скитах и доставленным на завод в село Ижев, власти препятствовали общинному свершению молебнов по старому обряду. Но всё же, несмотря на запреты, в поселке Ижевского завода в сороковые годы XIX-го века открылась старообрядческая моленная, что явилось следствием ожидаемого обретения полноты трёхчинной иерархии4 в 1846-ом году.
Первым старообрядческим священником при Ижевском заводе стал Аристарх Рябов. Однако царское правительство не потерпело инакомыслия: Рябов был арестован и в 1853-ем году умер в тюрьме.
Но не только во властных структурах имело место недовольство старообрядчеством; во многом его третировала новообрядческая Церковь и не за одно лишь инакомыслие.
В 1715-ом году Петром Первым был введён  двойной налог на старообрядцев. Доход и в Синод5 по 1782-ой год поступал – пока Екатерина Вторая не отменила постановление. Что, естественно, огорчило новообрядческое епископство. К тому же старообрядцы не ходили на службы для принятия таинств в их храмы. Потому, хотя в начале царствования Екатерины Второй приходскому духовенству запретили ходить в дома раскольников для вымогательства денег, причты продолжали делать поборы, даже выламывая ворота.
Потому и продолжились гонения на староверов двумя властными силами: светскими и никонианским духовенством.
Количество старообрядцев при Ижевском заводе официально было неведомым. Как и по всей Российской империи. Если записные были статистике более-менее известны, то число потаенных, скрывающих себя старообрядцев определить никогда не представлялось возможным; а после отмены повышенного налогообложения в 1782-ом году и переписи старообрядцев вообще отменились.
Серьезные общероссийские сборы сведений о старообрядцах предпринялись в начале XIX-го века. Сугубый интерес к их числу возник в 1811-ом году у вновь образованного министерства полиции. Её министр Балашов6 разослал по всем губерниям циркуляр раз в год представлять в сведения о количестве староверов. Но исполнение этого распоряжения столкнулось с недовольством со стороны официальной российской Церкви. Особенно явно проблема проявилась в Нижегородской губернии.
Потому что в начале девятнадцатого века восшествие на престол Александра Первого  __________
1Конференц-министру при Высочайшем дворе – государственная должность Российской империи. В 1741-1755 годах конференц-министрами именовались участники нерегулярных совещаний («конференций») при императрице.
2Камергер – в монархических странах: придворный чин старшего ранга, а также лицо, имеющее этот чин.
3Граф Андрей Петрович Шувалов (1743-го или 1744-го года – 1789-го года) – многосторонний деятель екатерининской эпохи, сенатор, действительный тайный советник, управляющий банками, любитель истории, писатель и переводчик. 4Трёхчинная церковная иерархия представлена епископом, священником и диаконом; в старообрядчестве она в связи с гибелью епископов старого православия в допетровские и петровские времена надолго прервалась.
5Собо;р, также Церковный собор или Синод (от греч. ;;;;;;;т – «собрание», «собор»; лат. consilium – «совет»), – собрание наиболее влиятельных представителей церкви для обсуждения и разрешения вопросов и дел вероучения, религиозно-нравственной жизни, устройства, управления и дисциплины вероисповедных христианских обществ[1]. Термин «синод» в русском языке обычно относится к постоянному собранию старших (иногда всех) епископов, управляющих той или иной поместной православной Церковью.
6Александр Дмитриевич Балашов (или Балашёв) 13(24) июля 1779-го года, Москва – 8 (20) мая 1837-го года, Кронштадт: русский государственный деятель из рода Балашовых, первый министр полиции (1810 – 1812), одновременно санкт-петербургский военный губернатор (1809—1812), генерал от инфантерии (1823), генерал-адъютант (1809).

ознаменовалось ослаблением государственного притеснения старообрядцев. Официальная регистрация уже не влекла за собой тех фатальных последствий, как в XVIII-ом веке. Но с другой стороны, регистрация позволяла старообрядцам выйти из-под обложения налогом приходским новообрядческим духовенством.
Ижевская община была официально зарегистрирована лишь 16-го марта 1907-го года; и в 1909-ом году взамен моленной началось строительство храма. Построен он на одной из центральных улиц села Ижева за год и освящён во имя Покрова Пресвятыя Богородицы.
А уже вскоре после революции, в 1920-1930-е годы, все верующие начали подвергаться притеснениям – создавали помехи бессмысленному перетворению сознания населения. В 1925-ом году в стране был основан Союз воинственных безбожников, просуществовавший до 1947-го года – своего рода опричнина1 царя Ваньки Грозного.
Пик борьбы с религией достиг в 1930-е годы, когда начались аресты священников и массовый снос храмов. В селах даже в шестых-восьмых классах проводили собрания с вынесением якобы детьми-школьниками требований прекращать колокольные звоны, им якобы учиться мешающие. А затем – опять же якобы по требованию народа – колокола снимали и отправляли на переплавку; и закрывали церковные храмы.
Типичная ситуация: ни один социум, малый или великий, не терпит инакомыслия, нВ всех навешивая ярлыки «свой», «чужой»: ни религиозные, ни атеистические, ни семейные кланы. И серая масса, в них составляющая большинство, под диктатом чёрных диктаторов мчится с бешенной яростью с ураганной скоростью и мощью сносить, убивать, рушить то, что ею предписано к уничтожению…
Много пришлось пережить старообрядцам в 30-е годы: аресты, тюрьмы и расстрелы. Был внезапно арестован священнослужитель Кирил (Вдовин) и сослан в лагеря, и в 1942-ом году расстрелян в Карагандинской тюрьме. Едва не погиб Акинф Ложкин: он, уже выведенный с группой заключённых, был поставлен у стены и готовился принять смерть. Но помолился Пресвятой Богоматери… И был спасён – до  залпа подоспел посыльный с распоряжением от Верховного правителя прекратить расстрелы священнослужителей и даже освободить их. Потому что шла Великая Отечественная, и страну надо было спасать, а для того потребовалось народ объединять и сподвигать на защиту, на подвиг. Он потом от пятидесятых до шестидесятых лет служил в ижевской общине Покрова Богоматери.
Не пощадили и недавно отстроенный Покровский храм. В апреле 1935-го года он был закрыт, а в 1936-ом году по надуманному поводу снесен. Негде стало моления творить. Но в 1946-ом году, когда вероисповедание разрешили, внук священника Иоанна Шестакова пожертвовал для богослужений свой дом на Ястребовском переулке.

В том молельном доме Покровской общины Арсений и прошёл повторное крещение, не дожидаясь уговоренного крещения в Лебедях: поруководствовашись тем, что оно ему пригодится в нелёгком пути. Да лебединское предполагаемое крещение и настораживало неприязнью определённой части деревни к страннику-бродяге: недобрым оно свершится, буди состоялось бы там.
Но и с ижевскими разлад произошёл. Вскоре после крещения в разговоре о праведном в жизни сначала одна, пенсионерка по возрасту, заявила: “Господь святой, а мы грешны – что делать?”; а через короткое время почти теми же словами молодка тридцатилетняя на слова Арсения о праведности стервозно отреагировала: “Это Он святой, а мы-то – люди земные, можем и грешить”.
И никто ни ту, ни другую не пресёк; и священнослужитель Дмитрий, проходя мимо произносящих грязное и услышав богопротивное, никак на то не отреагировал – будто не пастырь он, будто не обязан он приводить к Слову Божию, указывающему, что верблюду легче будет через игольное ушко пройти, чем грешному в Царствие
__________
4Опричнина – это:  1) в царствование Ивана Грозного часть государства, находившаяся в непосредственном управлении царя и служившая ему опорой в борьбе за создание сильной центральной власти, а также само правление этого времени; 2) специальные (карательные) войска этого времени.

Божие; и ещё: если не  обратятся, не отвернутся люди от греха, не станут чистыми как дети, не войдут в Царство Небесное1.
Арсений вспомнил милиционера на вокзале – тоже своего рода пастыря для народа, – тот также равнодушно, даже не поморщившись, прошёл мимо грязно выражающихся в публичном месте, за нравственной и прочей чистотой которого назначен следить.
Для чего же они, старообрядцы, собираются в храм – клуб им, что ли, храм Божий, то для них место, где досуг могут провести? В ижевских старообрядцах – а именно таковыми себя считают, не называя себя староверами, – заметна лишь приверженность к обрядам, но не видна старорусская культура, менталитет ветхорусский не проглядывает, не способный пробиться в этих урбанизированных приверженцах «истинной», как сами её называют, веры. Они, как признавались в беседе, и главную Книгу жизни, «Евангелие», не читали – даже внучка священнослужителя Акинфа Ложкина, Людмила Николаевна, архитектор, не удосужилась к ней приобщиться.
Лебединцы от великих грехов себя и сами, и общинно удерживают, потому деревня и жива, и жив дух русский в ней. А здесь… На той беседе и закончилось общение братьев с ижевскими братьями во Христе через их Покровскую общину. Но в ней же встретили и примечательных людей.
Интересной и трагичной судьбы Ирина Серапионовна Брагина рассказала о видении, представленном ей в фойе кинотеатре «Колосс», некогда бывшим Александро-Невским собором2. Она зашла туда на фильм и в ожидании, когда откроются двери зала, стояла в фойе позади других зрителей. Неожиданно в угловой нише увидела молодого человека со спутницей, высоких ростом – выше обычных людей. И заметила, что рядом с нею девушка тоже смотрит на удивительную пару, в то время как другие горожане её не видят.
Она поняла, что это ангелы с чем-то явились: они обсуждали здание, говорили о его сакральной назначенности. Стоявшая рядом ижевчанка развернулась и быстро покинула кинотеатр; а взгляд Ирины Серапионовны привлёк внимание ангелов. Когда те поняли, что видимы, выразили недовольство. И Ирина Серапионовна поняла: ей запрещено на них смотреть, ей должно уйти – так она и поступила. Хотела догнать девушку, поговорить о виденном, но та уже ушла в неведомую сторону.
Рассказала и о долгом пути в Церковь. Мать её была староверкой; а сама она прошла и через комсомол, и через убеждённость с детства и поведала, что “Бог, молитва, Церковь – высшее добро. Но так же и коммунизм, комсомол – это справедливое общество, государство. В семье не было коммунистов, но новый государственный строй был воспринят как более справедливый. Как у матери, так и у меня не было противоречия между Богом и коммунизмом”.
При этом, то, что для неё обе церкви – староверская и никоновская – одинаковы, она долго искала решение, какое Крестное Знамение истинное: двуперстное старообрядческое или трёхперстное, никоновское. Пыталась понять и через индийские мудры3:
“Мне известно двадцать восемь мудр, и все они лечат, исправляют разные нарушения в теле человека, что в первую очередь проверяла на себе. И своим ясночувствием проверяю, что нет вредного воздействия мудр на душу, на разум. Все изображения пальцев для Крестного Знамения на иконах взяты из индийских мудр. Только трёхперстия в мудрах нет, но и на иконах трёхперстия мне не попадалось. Возникла мысль, не влияет ли на мозг сложение пальцев для Крестного Знамения. Да! Влияет и очень сильно. Но только староверское двоеперстие. Много раз проверяла староверское и никоновское сложение пальцев для Креста и всегда, сложив пальцы в староверское двоперстие, чувствую в душе очень благодатное чувство. Никоновское троеперстие не влияет на душу, во всяком случае благодатно... На иконах
___________
1Евангелие от Матфея 18:3: “И сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное”. Евангелие от Матфея 19:24: “И ещё говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие”.
2Храм построен в 1823-ем году по образцу Андреевского собора в Кронштадте (автор проекта – архитектор Андреян Захаров); изначально планировался, как центральный храм Ижевского завода. В 1929-ом году был разграблен и закрыт, а в 1930-ом году перестроен под детский кинотеатр «Колосс».
3Мудра – в индуизме и буддизме: символическое, ритуальное расположение кистей рук, пальцев; язык жестов.

изображение двоеперстия, как и на бюсте апостола Петра: большой, безымянный и мизинец соединены вместе подушечками, а средний с  указательным образуют крест”.
У Арсения двоеперстие иное – мизинец прямой и отдельный от других; большой с безымянным перекрещены, и прямой указательный палец в перекрестии с полусогнутым средним. Что по древлеправославию в совокупности образует аббревиатуру символа: Исус Христос Сын Божий. Но он не указывал собеседнице на инакость – она нашла для себя то, что на душу ей легло – и слава Богу.
Удивительная Ирина Серапионовна – её можно часами слушать и о детстве, и о жизни её с родителями и потом, когда она, осиротевшая и стеснительная, по ней пробивалась к тому, чтобы укрепиться. Ясность её мышления, образность её повестей с колоритной их насыщенностью выделили её из массы старообрядцев, хотя и все они там, в общине, и при их греховности живут духовно более богато, нежели прочие и образованные ижевчане.
Впрочем, все старообрядцы имеют и среднее, и высшее образования. Что приводит их порой – некоторых, в частности, – к несуразности в восприятии сущности Бога. Один из них, Геннадий Фёдорович, утверждает, что Бог есть система элементов – та, что людям Менделеевым представлена. Очень интересная идея и ничуть не хуже прочих, коль все научены воспринимать Мироздание через материализм. Только вот странность: что же, получается, что творя что-либо, взрывая землю, людишки самого Творца в его элементах используют для меркантильных целей и Его же взрывают? На этот вопрос у мудреца и толкователя тех сакральных тайн, что от понимания людского скрыто, ответа не нашлось.
И великая у них перепутаница в понятиях и терминах «дух» и «душа»; а особенно неприемлема «психика», к духу-душе отношения якобы не имеющая. И свободу человека в его делах принимают всецело: Бог дал человеку право и волю самому решать и по своему разумению поступать – и всё тут. Сами в организациях и в обществе от их правил зависят, а тут Бог позволил червячкам творить в Его мире произволом и что ни попадя – во, молодцы, вот дотумкали1!

***

С первого по восьмое августа Арсений усердно трудился, собирая в университете, в архиве и в историческом музее Удмуртии сведения по заданию о заселении русичами её территории, об эволюции промысловой сельскохозяйственной иж-вотской земли2 Вятской губернии в промышленную с развитым сельским хозяйством, в Удмуртскую автономную советскую социалистическую республику – УАССР.
Обрабатывал материалы в ночи и в выходные для учреждений дни, почти воочию воспринимая эволюционные и революционные процессы, катком прокатившиеся по земле сей и жерновами своими перемолотившими её уклады и многие личные судьбы: как по всей стране – всё, как во всей империи Российской.
Для более плотного, тесного слияния с историей и народами Удмуртии следовало бы пройти по ней, но он шествие по сей земле и счёл излишней тратой времени, поскольку её менталитет узнал уже в первый приезд, побывав и гостя в отпускные недели у Виталия. А в это пребывание собрал достаточный исторический и
____________
2Дотумкать – просторечное: додуматься, смикитить, допетрить, домекнуть, догадаться, скумекать.
2Не путать с Ижорско-Водской землёй. Ижорская земля (Ижора, Ингрия, Ингерманландия) – историческое название территории, населённой народом ижора в XII-ом–XVIII-ом веках; получила название по народу ижора, который заселял территорию с I-го тысячелетия новой эры. Под Ижорской землёй также может подразумеваться восточная часть Ингерманландии. Водская пятина  (или Вотская пятина, Вотьская пятина), Водская земля – северо-западная пятина Новгородской земли до XVIII-го века. Территория пятины (пятина как мера – «пятая часть земли» – применялась в различных славянских государствах с глубокой древности), была расположена между реками Волхов и Луга. Получила своё название по финно-угорскому народу водь, проживавшему на этих землях.
На реках Иж, Вотка, Чепца, Кильмезь, Кама проживают удмурты (удм.: удмурт, удморт, мн.ч. удмуртъёс; устаревшее русское название: вотяки;, отяки, воть, отяцкая чудь) – также финно-угорский народ, в основном проживающий в Удмуртской Республике и в соседних с нею регионах России; говорят на удмуртском и русском языках: 58,7 % удмуртов назвали родным языком удмуртский, который относится к пермской группе финно-угорской семьи.

социологический материал для того  социально-экономического и социокультурного1 анализов переселения славян на восток, что наметил в рамках здания и личного познания, а также для лекций в школе и вузе, если на то воля не его, а Вершителя будет. Тем и закрыл для себя страницу своего исторически-целевого странствия по Удмуртии, как в его крайней восточной точке.
Для того, чтобы исследовать весь путь славян-руси по Евразии, надо пройти до самого Тихого океана, а уже ни времени не осталось, ни физических и нравственных сил и чтобы хоть до Свердловска дойти: израсходованы на предыдущее многообъёмное исследование и на встреченные судьбы-драмы людские в предыдущем пути; и преисполнился короб его души многими событиями и трагедиями.
Да и путь славян на восток, определённый заданием, пролёг в стороне от его личного пути в края первых периодов-десятилетий жизни, куда стремится, чтобы расплатиться и освободиться, чтобы увидеть, не оставил ли там чего.

В земле удмуртской по теме продвижения славян ничего нового и привлекательного в их жизнеустройстве не обнаружил, кроме события, что русская активность обустроилась здесь значительно позднее, нежели даже восточнее – взять хотя бы заселение Поуралья и Сибири. Странно на первый взгляд – чем территория не привлекала русичей? Объяснения нашлось.
На Урал, новгородские купцы и вольные ушкуйники проникли ещё в средние века – в десятом веке, несмотря на то что русскую колонизацию уральского региона сдерживало противодействие Волжской Булгарии. Они меняли у югры – этнических предков хантов и манси – свои товары на пушнину, а также взимали дань. С двенадцатого века походы на Урал и в Северное Зауралье стали регулярными.
Со временем Пермь Великая вошла в состав Русского государства – перешла в руки московских князей. Развернули деятельность и православные миссионеры для укрепления позиций Москвы в Прикамье. Следом началось массовое переселение руси из Поморья2 на Урал. Последовавший окончательный разгром Москвою при Иване Грозным Казанского ханства привел и к добровольному вхождению в русское царство Башкирии с частичным заселением её русскими, спускавшихся с севера Приуралья на его юг.
В освоении Среднего Приуралья большое значение оказали Строгановы. Основатель рода Аника Федорович в середине шестнадцатого века испросил разрешение заниматься на реке Каме солеварением, обязавшись взамен оборонять земли от набегов и основывать укрепленные городки. Царская грамота пожаловала Строгановым обширные земли от устья Лысьвы до устья Чусовой. Позже строгановские владения стали еще больше. На реках Урала и Зауралья стали появляться города и остроги;
Так что Урал осваивался очень активно – в его пределах создавались поселенческие конгломераты3 различного уклада.
И население Прикамья быстро увеличивалось; возникали новые селения, деревни. Из коренных народов Урала к шестнадцатому веку наибольшую численность имели народы южного и восточного Приуралья: башкорты-башкиры, коми-пермяки, удмурты; меньшую часть составляли представители народов Зауралья – хантов, манси, татар.
На строгановские городки совершало набеги сибирское ханство Кучума. Для борьбы с ними Строгановы наняли волжских бесшабашных казаков во главе с атаманом Ермаком, взявших Сибирь. Её покорение открыло России путь на восток – к океанскому побережью свободно двинулись разведчики, купцы и промышленники.
__________
2Социокультурный – относящийся к культуре общества, к социальным проблемам культуры. Социокультурный подход – методологический подход на базе системного подхода, сущность которого состоит в попытке рассмотрения общества как единства культуры и социальности, образуемых и преобразуемых деятельностью.
2В самом узком смысле Поморье (Поморский берег) – южный берег Белого моря от Онеги до Кеми. Более широко Поморье понимается как всё беломорское побережье с прилегающими районами и реками; А как описывает историк 18-го века Татищев: “Поморье это северная часть России, в которой все по берегу Белого и Северного моря, от границы Корелии с финнами на восток до гор Великого Пояса, или Урала, заключается. К югу же издревле русские помалу, часть по части, захватывали и к Руси приобчали, из-за того невозможно границы положить. Ныне все оное и ещё с немалою прибавкою под управлением Поморской губернии состоит”.
3Конгломерация (лат. conglomeratio – складывание в кучу) –  такое соединение отдельных элементов в одно целое, при котором они сохраняют свои черты и свойства.

Первое время за Урал попадали речным путем. В конце шестнадцатого века началось строительство сухопутной дороги через Урал по разведанному крестьянином Бабиновым Артемием маршруту – в благодарность ему дорога получила название Бабиновской. Тогда же бы основан город Верхотурье.
Освоение Урала постепенно шло преимущественно с севера на юг. В семнадцатом веке русская колонизация Урала приобрела массовый характер: крестьяне и посадские люди Русского Севера переселялись на Урал в основном по доброй воле; но были и те, кого отправляли по царскому указу. В тридцатых-пятидесятых годах восемнадцатого века были построены Закамская и Оренбургская укрепленные линии, что создало условия для еще более активного заселения Южного Урала.
Но первые небольшие заводы начали появляться на Урале ещё в семнадцатом веке. На реке Нице (территория современной Свердловской области) появился первый казенный железоделательный Ницинский завод. Железо получали сыродутным способом1 в четырех небольших домницах трудом крестьян, отрабатывавших заводскую повинность.
Заработал Пыскорский казенный медеплавильный завод на территории  нынешнего Пермского края; и на реке Вишере в Чердынском уезде возник казенный Красноборский железоделательный завод; на реке Нейве – частный железоделательный завод братьев Тумашевых; и во владениях Далматовского монастыря свой небольшой завод был на реке Железнянке при ее впадении в Исеть.
Несмотря на то, что те первые заводы работали по нескольку десятилетий, после чего закрывались из-за истощения рудных залежей, они состоялись как существенные факторы преобразования экономики и социокультурного уровня уральско-сибирской земли, оказав воздействие на последующую – вплоть да настоящего времени – её судьбу.

А территория, заселённая удмуртами, будто обходилась купцами, промышленниками, переселенцами. Только к шестнадцатому веку северные удмурты вошли в состав Русского государства; южные территории находились в Казанском ханстве и присоединились после его завоевания.
Но развитие промышленного производства в сей земле стало происходить гораздо позже – только во второй половине девятнадцатого столетия: начали новые создаваться фабрики,  открываться училища, гимназии. В конце столетия проведена железнодорожная магистраль Пермь-Котлас.
И  христианизация удмуртов Казанской и Нижегородской епархиями началось лишь в тридцатых годах восемнадцатого века. Так что долго русь обходила земли здешних угро-финнов, с запозданием в несколько столетий объединилась с удмуртами.
Следствием слияния двух народов стало и то благое зло, что и на удмуртов, как и на переселившихся русских крестьян, в девятнадцатом веке свалилась общегосударственная картофельная кампания – правительство России принялось внедрять заморский продукт. Но реализовать затею облагодетельствования народа ему пришлось силой – натура у людей такова, что мягким словом доброе не приемлется.
В тридцатых годах того столетия население края, как население и многих других губерний и уездов Российской империи, как ранее население и европейских государств, поднялось против посева картофеля. Бунты из-за отказа крестьян сажать его в свою землю были таковыми, что русским властям, как их европейским коллегам до того, пришлось и применять воинские подразделения и аресты.
Сейчас это смешно, потому что для селян картофель – и самый лёгкий в выращивании  ____________
1Сыродутный процесс – получение тестообразного железа непосредственно из руды в сыродутных горнах или небольших печах шахтного типа. Сыродутные печи (горны) – древнейший способ производства железа, возникший во 2-ом тысячелетии до новой эры, один из первых в истории металлургических агрегатов для получения металлического железа из руды; в которые дутьё подавалось с помощью привода от водяных колёс или за счёт мускульной работы.

сельхозпродукт, и такое спасение от голода, что за уши от блюд из картошки и от посадки картофеля и народ городской не оторвёшь. А полтора столетия назад…
11-го мая 1834-го года, Управляющий Вятской удельной конторой писал рапорт о неповиновении крестьян при посеве картофеля в Департамент уделов:
“Управляющий Мостовинским отделением Сергиевский доносит мне от 10 числа сего месяца, что голова Нечкинского приказа, приступая к отделению земли из числа общественной запашки, назначенной под посев картофеля, встретил от крестьян деревни Дулесовой ослушность производить посев картофеля. По донесении о сем головы он, г. Сергиевский, отправлялся в Нечкинский приказ и при собрании мирской сходки внушал крестьянам дер. Дулесовой, что посев картофеля производится по воле правительства и что сие относится к собственной их пользе; но все убеждения оставлены ими без внимания...
В отвращение дальнейших неприятных последствий он, Управляющий отделением, отнёсся в Сарапульский земский суд с требованием принятия надлежащих полицейских мер к приведению непокорных к полному повиновению начальству”1.
Вот такие пирожки выпекались для блага народного, а туповатый народ буйствовал, бунтуя. Теперь-то смешным воспринимается это и невероятным даже, однако у предков наших страх перед новизной. Тем более что, неправильно питаясь урожаем иноземным – не клубни подземные выкапывали, а ягоды срывали с ботвы и их варили, – травились ими. Так было в Европе, так было и на Руси.
А сейчас, в двадцатом веке, благодаря дорого в иные времена давшемуся постижению простых благих истин нашими предками, и горожане стремятся клочок земли засадить спасительным и вкуснейшим продуктом. А сказывают, что будто бы человек – разумная обезьяна. Да куда ему: с его-то рылом да в калашный ряд!..
Изучая социально-экономические и иные причины переселения русского населения в Удмуртию, исследуя справочные материалы и историю Удмуртской организации КПСС2, Арсений с удивлением отметил противоречия в советской коммунистической пропаганде – а вкупе с ними и провокационную лживость националистов, – совместно толкующих, как русское царское правительство притесняло коренные народы.
В действительности оказалось, что экономическое положение удмуртов было гораздо лучше положения русских, проживающих рядом с ними. Статистика и собрание архивных документов показывает, что коренному населению под российским протекторатом жилось неплохо. Арсений увидел на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков между удмуртами и русскими экономический контраст и отнюдь не в пользу переселенцев: у удмуртов безлошадных и однолошадных хозяйств было 28%, у русских – 59%; двухлошадных было у удмуртов 35%, у русских – 29%; хозяйств многолошадных удмуртских – 37%, русских – 12%. Разница налицо: бедными были не «бедняги».удмурты, за которых националисты глотки дерут, а русские – колонизаторы, если их, истинно бедолаг, можно так называть.
И в прочем. Российской империей удмуртский этнос, как и этносы колонизируемых других территорий, не дискриминировался в традициях, в укладах жизни и общественных отношений. Неприкосновенно сохранены общины и кенеши – советы домохозяев общин, коммунистической пропагандой абсурдно называемые свидетельством экономической и культурной отсталости удмуртского народа, пережитками родового строя и следствием царской политики национального угнетения3.
Притом что сами коммунисты впоследствии использовали общины для социализации деревни, превращая их в закрепощённые колхозы. А кенеши – равно как русские сходы – решали жизненно важные вопросы: о переделах земли; о повинностях государственных и мирских; об опекунстве сирот и престарелых людей, о создании в общественных складах страховых запасов зерна на случай неурожая, и многое иное, о чём повествуют «Очерки».
___________
1ЦГИА СССР ф. 515 оп. 18 д. 165 л. 1-2 (документ № 62, источник «Хрестоматия по истории Удмуртии» Ижевск издательство «Удмуртия», 1973 г.).
2«Очерки истории Удмуртской организации КПСС», стр. 12 (Издательство «Удмуртия», Ижевск – 1968 г.).
3«Очерки истории Удмуртской организации КПСС», стр. 12 (Издательство «Удмуртия», Ижевск – 1968 г.).

Где и в чём здесь ущемление прав российскими властями, в чём угнетение удмуртов? И в чём суть родового пережитка в его понимании коммунистами, если кенеши общин, как и сходы, являют собой нормальный социальный институт местного самоуправления?
Помимо социальных факторов Арсений, исследуя в рамках университетского задания Удмуртию, выяснил для себя и для донецкой научной публики факторы, опровергающие происхождение русского этноса от угро-финнов – многими недорослями-митрофанами от европейской и иже с нею науки утверждается, что русь якобы явилась их порождением.
С детства привыкнув к тому, что в многонациональной Средней Азии представители различных наций и этнических групп селятся вперемешку, притом сохраняя этническую идентичность, Арсений увидел: в Удмуртии выраженное проявление разделённости угро-финнов и русичей по поселениям.
Оказалось, что в республике, где проживают шестьдесят национальностей и основную часть составляют русские и удмурты, характерна чересполосица в размещении селений и деревень по национальным признакам: удмурты и русские живут в отдаленных друг от друга поселениях – на километр-полтора отстоящих друг от друга; а на юге республики в чересполосицу добавляются марийские и чувашские этносы; на её севере, в районе реки Чепца, – татарские; на севере же компактно проживают таинственные бесермяне – хоть и мало их, но сохраняют этническую идентичность. На то Божья воля, чтобы все сохраняли.
Так что говорить о генетическом единстве этих этногрупп вовсе не приходится: какое же происхождение русских из угро-финнов, если здесь те же вятичи и прочие славяне из новгородских пределов заселились, что и в пройденных им областях? Это помимо таких пришельцев, как «азиат» Виталий, или переселенцев, войной с родных мест сдвинутых. Но русь, как этнос, образовался испокон веков, а не сейчас, не в пору этностеснённости на одной территории.
А ведь интересно было бы, если б они имели общую генетику – что за этнос, что за народ был бы в этой части Евразии? И ещё вопрос: ну почему тупоумным англосаксам и франко-галлам1 так зудится укорять русских в том и за то, что они якобы происходят от угро-финнов? Ну происходят, так что негативного в таком-то событии? Или для них, для просвещённых, но звериных в своей воинственности европейцев, на этом основание для нападения на Россию зиждется? Для очищения Земли от русо-угро-финнов? Идиоты!

Так для Арсения к середине августа в результате полуторамесячного путешествия по северному краю сложилось великое мозаичное панно, о чём путник поведал брату своему – как отчитался,. И сказал, что ему теперь надо по итогам увиденного вживую славяно-русов в землях Севера заново пересмотреть их жизнь и в Киргизстане: как они же, но туда  переселившиеся, смотрятся на фоне родственных северян; как и чем они в менталитете, в речи, в культуре отличаются от соплеменников-сородичей.
Быстро пробежали дни общения с братом – в работе и в радости они истекают что-то очень уж скоро, не то, что невзгодно влачащиеся. И закончился для Арсения удмуртский этап странствия. Снова перед ним путь странника, путь в незнамое, за неизвестным – путь скитальца, перед каковым и для какового всё таит неожиданности, всполохи откровений.
Виталий критически, взглядом бывалого командировочного, осмотрел его снаряжение и в основном остался доволен: у брата есть всё необходимое, кроме некоторых нужных – по уверенности командировочного – вещей. Не спрашивая на то согласия самого путника, добавил два шампура на деревянных ручках в виде шпаг – и поджарить, что доведётся или дастся, и оружие от неведомых на пути людозверей; моток капронового шнура – Арсеньев поистёрся; металлический топорик вместо бытового – может, он тяжелее, зато надёжный;
____________
2Франки (лат. Franci, фр. Francs, нем. Franken) – союз древнегерманских племён, который впервые упоминается в хрониках в 242-ом году нашей эры. Галлы (с лат. – ;«gallus», «петух») – римское название тех кельтов, которые обитали в Галлии (для идиотов: не путать с Галицией!). Галлия (лат. Gallia) – римское название исторической части Европы, ограниченной руслом реки Рубикон, Апеннинами, руслом реки Макра  (лат. Macra, современное название Магра), побережьем Средиземного моря, Пиренеями, Атлантическим океаном, руслом реки Рейн и Альпами.

фонарик универсальный – и тропу освещает, и пространство, и в палатке подсветка.
Потом заявил, что ему необходимо купить: килограмм сыра – в Ижевске, в отличие от других городов, он имеется даже в ассортименте; кусок сала; концентрированных супов и сухарей побольше. Арсений стал решительно возражать: он-де не грузовик; но брат его уверил, что всё предложенное – очень рационально:
— Ну-ка вспомни, Арсен, какой груз взялся нести Эзоп, когда хозяин его с рабами из Рима отправился в свой город?
Арсений улыбнулся:
— Самый тяжёлый – мешок с хлебами.
— Вот то-то же, а он был мудрым. Другие рабы над ним сначала посмеялись, а потом позавидовали: с каждой стоянкой вес мешка становился всё меньше и меньше, так что к концу пути шагал Эзоп почти без груза. Вот и ты будешь шагать, уменьшая тяжесть ноши своей – пока идёшь со свеженькими силами, что у меня под крылышком накопил, груз не покажется весомым; а потом он уменьшится, и ты на каждой остановке будешь сытым. А тебе ещё две-три недели невесть где и как бродить. Так не огорчай моё сердце и делай, что младший тебе говорит.
— Умный ты у меня, братик младшенький, — похвалил его Арсений.
— А то! Ладно, давай присядем за стол да ладно поговорим-обговорим, что важное, гоняясь за другими интересами, друг другу и себе не сказали.
Виталий суетился, собирал, требовал, а у самого вновь возникло, разрастаясь, чувство его одиночества, тем сильнее ощущаемое им, что более недели с ним был брат Арсений, а сейчас он уходит. И за него тревожно: куда, в какие рискованности, возможные бедствия? Лучше бы было, если бы вдвоём пошли. И самому ему в никак не становящейся родной, в чужой земле одному оставаться грустно. Прекрасно стало бы, если бы брат остался с ним.
— Что ты хочешь сказать или услышать, Витан?
— Хочу знать, что у тебя за дорога? Куда? Много ты сказал, но многое и не произнёс, скрывая или сам не понимая.
— А ты как полагаешь?.. Я до деревни Лебеди не знал, куда и для чего иду. И не с кем было поговорить, посоветоваться. А сейчас иду я вроде как снова в деревню, но путь мне определённый для этого пройти надо. — Арсений улыбнулся: — Скажи, что ты думаешь о моём пути. Я тебе всё-таки много о нём поведал, и ты то и такое в моём движении увидал, что и мне многое разъяснилось. А коль ты снова тот же вопрос поднял, так поясни.
Виталий, будто прознавая чрезмерное в пути брата, столь глубоко всмотрелся в глаза его, что Арсений, слившись с его взглядом своим взором, подивился, насколько мудрым его Витан стал – пронзает суть.
— Да, скажу. А ты раскрой то, что скажу. Знаю я, что есть дороги к цели, есть дороги в никуда и есть дороги без конца. Идущим к цели, если они не кроты, нужны помощники, посредники, исполнители. Конечным результатом этой дороги пользуются сами идущие, а другим, друзьям в том числе, – остатки, отставка или пуля… Идущие в никуда – серая инертная масса индивидов без чувства, без мыслей, без дружбы и без сострадания. Одни только мелкие низменные потребности и зависть до ожесточения. Они – самые слепые исполнители воли целеустремлённых… Ну а дорога без конца – дорога одиночек. На ней каждый должен в себе разобраться, не втягивая других в свои проблемы, в напряжения духовно-душевные. Но и без дружбы и любви не обойтись. Однако чем больше отдают они друзьям, любимым, тем больше сами получают.
— Брат Виталий, ты меня радуешь откровением философской разносторонности. Не философствуешь, подобно остепенённым мужам неких «философских наук», вроде твоих друзей, а ищешь суть и раскрываешь её.
— Арсен, давай о сути и будем говорить, а не моё персональное дело рассматривать.
— Прости, Витан, это я для себя озвучил. Кстати, ты заметил, что я иначе тебя сейчас называю: не Витан, а Витан?.. Потому что ты изменился и из безудержного героя-лихача преобразуешься в мудрые… Ну а о моей дороге что сказать? Она тоже к цели ведёт – я уже говорил о ней: деревня Лебеди. Но в дороге я должен, как ты совершенно истинно заметил, в себе разобраться: что-то познать, от ненужного избавиться и многое вскрыть для исполнения назначенного. А это свойство идущих в бесконечное – только на этой дороге можно решать подобные задачи. Я Настеньке после исцеления её поведал о том, что у нашей дороги не должно и не может быть конца. И в неё мы берём – опять же ты это сказал – всю свою жизнь и несём её с собой, куда бы ни шли, ни направлялись.
— Так чем же твоя дорога отличается от других? И цель есть, и конец пути, и дорога в никуда. Послушай Омара Хайяма:
Меняем реки, страны, города...
Иные двери... Новые года...
А никуда нам от себя не деться,
А если деться — только в никуда.
— Провокатор! Нет, брат, я не говорил, что моя дорога деревней ограничивается. И там, живя в ней, я шёл и буду продолжать идти. А друзья-помощники – я их не бросаю, не отвергаю. Они сами отслаиваются, потому что идти в бесконечность – это не для них. У каждого своя цель, и каждый из них временно идёт со мною, как ходоки идут с обозом попутным: пока до их града далеко; они даже и способствуют обозу, взамен за это получая безопасность и пропитание; а дошли – и всё... Ну а те, о которых ты говоришь, что дорога их в никуда – они не ведают, куда идут, для чего. Им всё равно, вперёд идти или назад; или лучше бы им на месте топтаться... Они представляют собой разлагающуюся массу, отравляющую окружающее. Путь «в никуда» – не синоним пути «в бесконечность». Да и дошедшие до цели – ну дошли, а дальше-то что? Или новую цель достигать с новыми помощниками или, держась за обретённое, как за столб-опору, на месте землю топтать, подобно идущим «в никуда»…
— А для чего они идут, эти «вникудашники»? Что их гонит? Встречаюсь с ними и понять их не могу.
— Витан, мы часто не понимаем, что нас беспокоит неудовлетворённая потребность в поиске, в информации и начинаем придумывать различные причины-объяснения своего беспокойства, создаем псевдопроблемы, пытаемся найти какие-то решения – и таким не слишком продуктивным, а иногда даже вредным для себя и для общества, способом реализуем свою активность. Творим несуразное, отвратное, преступное; но потребность в поиске требует удовлетворения любым путем. И если закрываем для себя путь вперед, в сторону новых свершений из опасения потерять достигнутое, неизбежно начинаем назад двигаться – не сами даже, а в основном тем, что жизнь нас обходит, а мы грустно вслед ей смотрим. Это происходит прежде всего в нравственном, в моральном, в этическом аспектах: в них активность наша приобретает разрушительный характер. Многие ведь становятся вникудашниками, как ты их назвал, не по своей воле, а из-за тех социальных отношений в стране, в частности, что сковывают их инициативу, стремление к поиску, хотя у них есть возможность.
— То есть они  свободны, но не знают этого?
— Да, поскольку свобода есть осознанная возможность.
— Что ли не осознанная необходимость есть свобода?
— Нет.. Что за вздор, брат, – осознай необходимость рабства своего, и ты свободен? Нет, конечно,  – не по Гегелю свобода, не в осознанной необходимости, а в возможности осознанной. Сам же только высказался вслед за мной, что, имея возможность, они могут быть свободны.
— Запомню и припомню моим философам, поклонникам марксизма.
— Но давай-ка вернёмся к теме. Ты подожди – скоро взорвётся запор-плотина, и всё потоком понесёт, и они в нём оживут… Только к чему оживут, если и сейчас не хотят, если боятся?.. Боятся и не хотят они из-за эгоизма; в основном потому, что не имеют социальную устремлённость в своих намерениях; а такие в революционном движении о себе любимых заботиться станут и будут таких же, как они сейчас, эксплуатировать.
— Эх, брат, — полувздохнул полувоскликнул Виталий, — если б ты знал, какая масса
таких вокруг меня, рядом со мною!
— Знаю, брат, знаю. И очень хочу вытащить тебя из этой среды. Взять с собой сейчас, конечно, не могу, ибо ты сам сказал, что мой путь – путь одиночки; да и твой путь пока в стороне от моего пролегает. Но быть с тобою рядом я всегда могу – только позови. Потом, когда буду возвращаться, я смогу тебя взять с собой, если ты того же захочешь. А сейчас ты сам должен пуститься в свою дорогу без конца…
— Расскажи, Арсен, о твоей дороге. Я имею в виду не это странствие, а поиск в твоей жизни. Что есть твоя жизнь, что есть поиск в ней. Мы всё время шли рядом, но ты и всё время оказываешься далеко впереди меня – как будто одинаково шагаем, а твоё движение как-то неуловимо стремительнее и шаги семимильные.
Арсений долго молча смотрел на брата, заинтересовавшегося его жизнью, хотя многое из неё знал. Виталий подумал, что брат не понял, чего он от него хочет услышать, потому молчит, и поторопился пояснить:
— Ты стал совершенно иным – в тридцать четыре года уже стал зрелым, мудрым; способен исцелить людей и понимать их суть; мысли читаешь, хоть и скрываешь сей свой дар. Ты за время, что мы провели вместе, очень часто загонял меня в недоумение: что и как в тебе произошло? Расскажи всё, даже то, что мне известно. Что тебя сделало таким?
— Попробую поведать о том, что на виду, но почти никто его не замечает. А если что и замечают, то оно вызывает в них протест, возмущение, насмешки – чем опрощённее  те, кого задевает моё, чем ограниченнее они в мировосприятии, тем тупее восприятие моих речей и поступков. В том числе и у близких. Потому и пошёл по земле русской в поисках счастья, как Иван из сказок, а не иду к ним, непонимающим... Вся моя жизнь, брат мой, есть путь поиска. С того возраста, который помню сам, и с того, о котором слышал от близких, мои действия были направлены на изыскания чего-то глубокого. Сейчас я уже не помню, что в те поры искал – то ли любовь, то ли суть и смысл своего или общего существования, то ли какие-то ответы на тайны и загадки…
— Ты с раннего детства интересовался глубокими вопросами? Арсен, да ты и родился философом – с первого курса всегда поражал нас своими менталитетом и его силой.
Арсений ненадолго, так коротко, что Виталий не заметил, задумался о том периоде, в котором вопреки убеждённости брата в его силе, полагал себя слабым, уверенным, что все вкруг него сильны в отношениях и в мировосприятии – они-то ему виделись цельными, убеждёнными в истинности своих побуждений и действий. И не сомневающимися в себе.
До тех пор полагал, пока не поместил себя на долгие два года в общество, где царят пошлость, цинизм и отношения, вскрывающие суть индивидов и их слабость вне родной им стаи. Оказалось, что каждый из тех самых цельных и убеждённых, обстоятельствами отделённый от своих подобий и слаб, и ничтожен; каждый из них стремился заручиться его поддержкой и даже дружбой, видя в нём особенность, твёрдость и духовную силу.
Именно с той поры он стал независимым от всех сообществ и от их членов и обрёл возможность самосоздаваться и самоутверждаться в мировосприятии и в отношениях к любым частным и властным структурам.
— Ты слушай и внимай, а то не поймёшь. А услышишь и поймёшь – мне поведаешь, а то вдруг я заблужусь в себе: сказал же, что ищу глубинное.
— Согласен. Только ты на это не очень рассчитывай – я родился другим.
— Ладно. Продолжу повесть. Собственно, все деточки так или иначе ищут ответы на тайны Бытия, но от взрослых вместо нормальных полноценных объяснений, раскрытий их вечно мучающих “А почему?” получают ясные и вразумительные поучения, как должно ходить, говорить, поступать, учиться…
Мне тоже не довелось услышать ответы на то, что меня интересовало, и я не слишком раскрывался. Пользовался лишь тем, что воспринимал от разговоров родителей, соседей. Спортивные игры меня мало интересовали из-за их страстей, машины и военные игры – чуть больше, потому что, вероятно, какой-то смысл в них виделся. Увлечения мои: чтение – читал, в основном, сказки, натуроведческую и остросюжетную литературу; математика; шашки и шахматы – но в той мере, когда в них надо не унижать партнёра, а выстраивать интересную комбинацию, даже если проигрывал; музыка и рисование тоже были в списке; чуть позже – с двенадцати лет – театр с его балетом. Любил путешествия, охоту: бродить начал с трёх лет, а охоту уже в юношестве сменил на созерцательную натуралистку.
Из наук интересовали и интересуют психология и социология, история и география, медицина, астрономия, лингвистика и настоящий – а не популярный – оккультизм. Всё это в канве философии и теософии. В органической химии и в молекулярной физике я считаю себя полным профаном.
— Всем бы быть такими профанами – наука далеко шагнула бы.
— Да брось ты, брат. Это надо самому в молекулы забираться, чтобы работать с ними, а я знаю только их суть и содержание, но не конструирую из них кораблики и конфетки. В общем, как ты понял, я с детства был лириком, мечтателем – с братьями придумывали сказки. Во втором классе – в восемь лет – вследствие услышанного разговора взрослых у меня появилась цель стать волшебником и учёным-психологом, чтобы знать о чём думают люди.
Наверное, первыми открытиями моими были факторы во взаимоотношениях взрослых и в отношениях взрослых к детям – не одинаковых, почему-то, а предвзятых. Что меня и удивило, и огорчило – это случилось где-то на пятом-седьмом году моего пребывания на Земле. Потом, в том возрасте, когда юноши ещё не мечтают о девушках, я в промежутках между прочими делами открыл свойство света – что он есть нечто «твёрдое»… Но позже с большим удивлением прочёл о свете это же в учебнике по физике – вот и делай открытия, если всё известно. Аналогично произошло и с раскрытием сущности цвета – я тебе уже о ней в нём и о сущности тьмы говорил.
Учителями-наставниками моими были: близкие с их взаимоотношениями; некоторые из учителей-преподавателей; и руководители в учреждениях и на предприятиях, и рабочие одного строительного предприятия, в котором имел честь трудиться; партийные деятели; общество; дети и животные; Достоевский; Лев Толстой; Герцен; Иисус. Впрочем, они из учителей постепенно, но прочно перешли в иной разряд: Достоевский вообще перестал меня интересовать, Толстой после изучения «Евангелия» отошёл в тень Иисусову, а сам Иисус – он для меня теперь своего рода величественный Спутник, прошедший ранее меня. Как и Спитама Заратуштра, предшественник Иешуа, то есть Иисуса… Ну что, услышал мой тебе рассказ?
Виталий снова глубинно проглянул в брата, пронзённый мыслью: такое сказать о себе может либо профан, либо тот, кто имеет на это право, – во всяком случае, в храмах и в сектах его побили бы камнями, произнеси он там этакое кощунственное. Но высказывать своё к нему отношение, исполненное уважением, не стал, лишь качнул головой, прося не задерживаться в откровениях о себе.
Арсений, подумав о способности брата проникать в глубь души: “И когда он-то этому научился? Жизнь отточила взор его?”. Улыбнулся ему и продолжил исповедь:
— Ну и вследствие моего познания панцири – программы психических формаций, – сковывающие меня, очень уж убедительно стали сменяться более просторными, начиная с четырнадцати лет. Но, очевидно, в результате того, что сущность жизни окружающего и моя собственная со всеми их проявлениями и отношениями интересовали меня довольно глубоко, смены психических формаций происходили в режиме «землетрясения», содрогая меня, родственников, медицину. Смены не меняли моей сущности, а только позволяли в ней раскрываться возможностям и помогали вскрывать более глубинные мои слои. Отчего каждая смена отделяла всё далее от взаимоотношений с обществом – даже с друзьями, не говоря уж о родственниках и об иных любезных сердцу землянах.
Потому, чтобы понять общество и себя в нём – главным образом, причину натянутых отношений между нами, –  добровольно, как ты помнишь, отправился служить в армию, причём в весьма дурные условия. Это был – для меня, конечно же, – истинный кошмар, из которого я вышел «крутым» человеком: мало что понимающим в образовавшемся во мне и вокруг меня, но приспособленным к сосуществованию с окружающей средой. Там мне как-то удалось сохранить свой менталитет и забронировать душу так, что в неё никто не мог влезть. Этого хватило на несколько лет, пока не понял, что пресловутая сила общества – в объединённости слабых индивидов, каждый из которых в отдельности не представляет ничего стоящего: ни силу, ни идею, ни культуру. Я успокоился и снова занялся нужными мне поисками, – общество как таковое перестало интересовать, интересны стали только процессы в нём, трансформирующие его и управляющие им.
А в целом поиски мои не прекращались никогда, и люди продолжали это замечать – до меня доносились слухи некоторых чинов, что я «сам себе на уме». Это так им казалось, но тем не менее в свои круги они меня не приглашали... А где-то в двадцать пять лет в Донецке заявилась ко мне в гости Мысль о Разуме и об общем сознании землян – как бы для разъяснения истинности восприятия мною событий. Явилась после произошедшего на джайлоо – может, и вследствие того, что в один момент на перевале мне открылось о человечестве и о людях там, в горах...
— Что тебе открылось, Арсен? Почему ты мне тогда ничего не говорил?
— Ты ведь помнишь, как стремительно накатились на нас события человеческих отношений, причём все именно в том ракурсе, что я увидел, с теми же нелепостями и страстями, с твоим логично неизбежным участием. Так быстро и сильно накатились, что говорить тогда было невозможно. Даже когда потом я попытался произнести фразу только о смысле нашего приезда, её перебили, как ты также помнишь, потому что каждый стал воспринимать её и трансформировать себе в угоду, в соответствии со своей способностью понимать и воспринимать.
— И что?
— Что? То, что Мироздание мне раскрыло тайну своей роли и тайну сотворения, о чём я тебе пока не могу говорить – прости, брат. Дойдёшь сам до грани – и тебе откроется. А Мысль, подтвердившая незыблемую истину познанного – она, видишь ли, вздумала ночью меня побеспокоить, потому я только записал её, чтобы поговорить с нею утром, но так и оставил её  на многие годы. То есть почти до сего времени.
Потому что в ту пору – до и после свидания с Мыслью – занимался более серьёзными делами: спором с античными философами; писанием статей и писем в обком комсомола и в газеты; активным изучением сущности общественных процессов, которое привело меня, как и тебя, к осознанию неизбежности революции; культами личностей и значением идей; руководством оперативным комсомольским отрядом и конфликтом с милицией. А также: посещениями ресторанов; прогулками по ночному городу в обществе с… – не будем это уточнять; игрой в карты и пьянками-пирушками в часы, свободные от работы на стройке, от общественной деятельности и от прогулок. И многими другими очень увлекательными деяниями и курьёзами. В частности, обучением себя в университете, попытками понять Бетховена и Чайковского, сочинительством в стихах и в прозе с элементами прогноза, хождением по прекрасным театрам Донецка.
Собственно, это было правильное решение Судьбы, не позволившее мне углубиться в диалог с посетившей Мыслью. Решение сначала дать мне знание об обществе, о сущности человеческого и иных сообществ, дать знание Сущности извне, в физическом, так сказать,  её выражении, а потом уже изнутри познавать: из себя и из неё самой.
Если бы ещё тогда, в семидесятых годах занялся сущностью Разума и, вообще, самой Сущностью, я стал бы монахом, отшельником или ещё кем-то, что помешало бы понять идею сообществ: их устройство, движущие силы, силу воздействия пресловутого «общего сознания» и синергии, саму их жизнь. А это в свою очередь не позволило бы мне стать тем, что я есть сейчас. То есть дилемма, кем мне быть, решилась таким образом.
В середине восьмидесятых годов общество, вследствие изученности его содержания и смысла, интересовать меня перестало, но до своей-то сути мне добраться не удавалось. В результате чего третья смена моих формаций прошла с солидным шумом, с треском и с глобальным переломом меня самого и отношений – описывать не стану, чтобы не сказать лишнее, что тебя огорчит.
Но затем длящаяся почти целый год адаптация реанимировала, привела в чувство – разбудила, научила, показала, помчала. А дальше я уже своими ножками пошёл шагать: начались чудесные явные и тайные превращения, преобразования, глубинные познания, недоступные до третьей трансформации, снёсшей все преграды во мне… И вот я перед тобой сейчас таков, каким стал.
Если подвести итог, можно, выразившись словами одной песенки: “Где я только не был, чего я не изведал…” – в пустынях, в горах, в городах, в сёлах, в деревнях и в весях. И всё в поисках Учителя и Знания. Искал и вверху, и внизу, и вблизи, и вдали, и во всех слоях человеческого общества. И будто бы нашёл…
— Что нашёл?
— Нашёл, что у нас единственный Учитель – Господь, а Знание – оно безгранично, как и Творец… Ну что же, вот я представил тебе мой путь по этапам, а ты оцени.
Братья, один – поведав, другой – услышав, смотрели в ожидании друг на друга, выражая доверие и уважение: Арсений – важных слов брата, в коих ещё нуждался, будь то его новые вопросы или резюмирующая формула; Виталий – в ожидании проистекания откровения от братовой исповеди на его ищущую, мечущуюся, мятущуюся душу, чтобы и самому познать Нечто. Его тоже когда-то осенила некая Мысль, сути которой он не сумел понять, гонясь за уходящей за горизонт манящей и обманчивой целью – за плодотворной деятельностью, полезной для общества, для семьи, для себя (для себя гнался, не догоняя, за практической возможностью выразить, реализовать сущность, творческий потенциал и замыслы свои).
— Что скажешь, Витан, на мой экскурс в путь познания? — спросил Арсений после пятиминутного молчаливого обмена мыслями и почти безэмоциональными чувствами. —  Попытайся выразить то, что находится за этапами пути, – мне это тоже надо, потому что я иду, как проинформировал тебя, для полного вскрытия самого себя.
— Арсен, твои этапы мог бы любой повторить – если бы хватило у него смысла и движения по жизни для этого. Но кто из них вот так же обрёл, как ты?.. Дело не в фазах, стадиях, вехах, а в том, что за ними стоит. А оно – в тебе… Я как-то читал о человеке, понять которого никто не мог и он не давал полного разъяснения любопытным. Он стал суфием, мудрецом, исцелял людей; а стал таким после того, как доверился Хызру и по его воле сначала оставил хорошую работу и бросился в реку, потом заделался рыбаком, потом – земледельцем, торговцем кожей, бакалейщиком: и всё в разных городах. Как в общем-то и ты. Но ему помогал пророк Хызр, направлял и совершенствовал его. А кто направляет и совершенствует тебя?
— Я тоже читал этот рассказ-притчу суфиев; он называется «Человек, у которого была необъяснимая жизнь». В притче имеет место важная недосказанность. В ней там говорится, что таинственный Хызр может сделать человека духовно развитым, прояснить его. Но это недостоверно, потому что дело в самом Моджуде – это-то, как ты отметил, любопытные и не смогли понять: то есть не смогли уяснить источник его мудрости, а он заключался в нём самом. Моджуд не был простым горожанином-обывателем, а стремился познать и понять. Его стесняло и распирало то, чем он в самом деле жил, потому Хызр, и нашёл его, и открыл ему путь. Он должен был совершенно отречься от своего образа существования, дававшего ему пропитание и одежды; потом, за период жизни у рыбака, ему следовало примириться с утратой; ну а затем уже, меняя условия существования, он получал возможность без привязанности к некоему образу жизни, очищаться и познавать, исследовать себя и людей; и только за этим познать суть Мироздания. Если резюмировать: Моджуд достиг ментально-духовного совершенства, что стал доступным, лишь оставаясь он верным духовной работе и способным отказаться от привязанностей к привычному образу жизни, к своим ограниченным представлениям. А отречение от представлений – непозволительная роскошь для обычных людей: для тех, кто не хочет всерьёз трудиться ради достижения глубины истинного знания; а тем более – для тех, для кого духовность является абсурдом, мешающим устраивать своё благополучие.
— Так значит, я прав – дело в тебе самом.
— Да, брат, конечно, во мне самом кроется мой путь. Это я по себе, по своей судьбе, по своей сущности тропы прокладывал. А как и чем раскрыть в тропах суть пути? Я даже тебе не могу открыть – ты должен через себя понять моё. Знаешь, брат, на реке Великой я двум молодожёнам, пытавшимся раскупорить меня, как бутылку вина, произнёс любимую свою фразу: “Как выразить словами, что чувствует душа, коль даже мысль постичь её не может?”. Они даже это не поняли.
— Хм, ты, вижу, и в пути многих в тупик загоняешь. Они, наверное, и есть те самые «вникудашники»?
— Наверное. Хотя какая-то меркантильная цель в заначке имеется. Но попробую тебе сказать ещё кое-что. Ты сейчас произнёс важное: не в фазах, не в стадиях пути дело, а в том, что за ними стоит. Только я тебе всё равно не смогу воочию представить рецепторы, своеобразные инструменты познания, которыми воспринимаю мир, равно как и само своё восприятие. Они, и тут ты прав, во мне. Но ведь и у каждого человека они имеются – ты по себе знаешь… Вероятно, вся суть в той степени, с какой люди готовы открываться для восприятия и принимать втекающее в них. С тех пор, как стал помогать страдающим в решении проблем и в исцелении, мне всякий раз Мир всё больше открывается. Потому что, помогая людям, я проникаю в их психики, в окружающее психическое пространство.
Виталлий признался:
— В последнее время стало модно говорить о неких полях: ментальных, астральных и прочих, в которых я заблудился.
Арсений с минуту задумчиво смотрел на брата, сопоставляя сказанное им с тем, что знал из своего познания и опыта и из анализа опыта, знал из синтеза воспринятого им с физикой микромира. Не найдя общего в своём открытии Мира с новомодными веяниями, говорить стал медленнее, чтобы брат успевал сопоставлять услышанное с прочитанным из брошюр.
— Я не знаю, что такое оно – это поле. А то, что ты сказал о якобы полевом строении человеческого тела: ментальное, астральное, эфирное – это из пропаганды вздорной мадам Блаватской из прошлой эпохи, якобы теософини. Не обращай на неё внимания. Я тебе о том говорю, что в человеке имеется в действительности; а строение тела молекулярное – оно обеспеченно психикой. Имеются две психики. Одна – та вегетативная, что формирует молекулы и клетки, а из клеток творит органы и организмы. Она индивидуализирована, обеспечивает существование и безопасность тела; она, можно сказать, зверино-животная. Другая – симпатическая. Управляет вегетативной психикой, наделяет мозг мышлением, способностью говорить, проявлять физическо-духовную активность, социализирующая. Я о них говорил, когда мы разбирали твоё открытие связи информации с энергиями. Они мне раскрываются в своём содержании, когда работаю с людьми и иными животными. Но притом человек сосуществует с духовным содержанием окружающей среды, с психиками других людей, как открытый сосуд. А главное – с той духовной средой, сферой, которая пронизывает и образует всё Мироздание…
— С космосом?
Арсений улыбнулся.
— Брат, ты же не ребёнок. Ну что значит – «с космосом»? Земля такая малая точка во Вселенной, что великий Космос её и не замечает. Он пронизывает её со всех сторон. Тем более что и Земля – открытый, дырявый сосуд, отдающий и принимающий. И сама Земля – это концентрированное выражение Космоса. Нет, я говорю о том факторе, что управляет Вселенной. Не о Творце-вседержителе, а о факторе управления, созданного Им. Так вот, в моменты оказания помощи и по мере оказания я обретаю всё больше знаний и становлюсь ближе к Творцу.
— Это как? К трону Его приближаешься? Придворным Его хочешь заделаться?
— Не ёрничай. Просто всё. Он открывает мне суть проблем и то, что породило эти проблемы, а также пути и способы изменения ситуаций; а я воспринимаю их. То есть становлюсь всё более открытым для Него, и в награду обретаю Знание, потому что Он больше открывает… Вот как-то так обстоит дело с моим познанием, с моим поиском.
Виталий надолго и напрочно замолчал. Ни усмешки, им любимой, ни хмыкания, ни вопроса с комментариями – ничего не выдал из арсенала. Потом, как спохватившись, сообщил о давно давившем его сознание:
— Ты вот сказал о том, что тебя посетила Мысль о Разуме. А на меня сверзилась некая Мысль – не моя, а глобальная: ещё в пути на джайлоо. Да поговорить об этом нам не довелось – по той же самой причине, о которой ты сказал: всё вокруг там при нашей встрече засуетилось, навалилось, обрушилось, только и успевай вертеться. С тех пор она не даёт мне покоя, то и дело вторгаясь в мою прозябшую жизнь. Это ведь благодаря ей я написал статью об участии информации в образовании микромира и макромира, которую давал почитать научным деятелям от физики.
— Расскажи.
— Что рассказать? Я сам её воспринял с изумлением. Это какая-то общая Мысль. Некая абстрактная Мысль, сущая вне субъектов. Всё объединено в ней, будто мы живём в ней. В нашей жизни во всём и везде присутствует эта Мысль. Надеюсь, ты понимаешь меня и что я говорю. — Виталий помолчал, ожидая реакции Арсения; но тот тоже лишь кивнул и промолчал. — Она, Мысль, своего рода сплетение, объединяющие сознания и сознательные мысли всех живых. Это не «пресловутое общее сознание», как ты назвал. То есть не суммированное порождение сознаний всех сущих землян, а напротив – она и порождает и сознательную деятельность, и сознательное мышление всего сущего в нашем мире; она же является и копилкой всех прошлых, настоящих и будущих мыслей и дел, вырабатываемых каждым индивидуальным сознанием.
— Брат! — воскликнул в радости Арсений, — ведь это то, что я с детства познавал в великой творящей Сущности! Об этом я тебе и говорил полчаса назад!
— Так скажи, что это за Мысль такая, которая поглощается разумами всех существ и проявляется в их сознании? Подобно свету, поглощаемому веществами.
— Разум. Тот Разум, на который, как на всё организующее, всем управляющее, меня направили откровение Мироздания на джайлоо и моя ночная гостья. Божье проявление, брат, – и тебе оно открылось. Прекрасно! Мы с тобой идём параллельно, рядом, вместе. Как и всегда.
— Это радует! Родная душа рядом – что может быть прекраснее?! — то ли искренне, то ли, как всегда, с большой долей насмешки над собой воскликнул Виталий.
— А тот призыв к ангелу о спасении души твоей, который тобой в стихотворением выражен, не что иное как твоё обращение к Творцу, к той Мысли Его, — продолжил говорить Арсений, не обратив никакого внимания на панегирик брата. — Не к женщине, хоть та, некая Чайка, и стимулировала тебя, – не к ней ты обращался. Просто она, как ты поведал мне, воспламенив тебя твоею же любовью, побудила тебя вырваться из глубины грязных отношений, из пасмурности прозябания и вознестись над твоим мироощущением, над обывательским бытием.
— А ты хорошо запомнил нашу беседу.
— Витан, я всегда всё помню – всю пройденную жизнь: встречи, существенные слова и речи, события,. И то, что предстоит.
— Даже так?
— Даже так.  И  это нелёгкий крест.
— В таком случае, может, скажешь, что ждёт меня? А то безысходность моя занудная,
ничем, даже бизнесом не изгоняемая, загрызает меня.
— Понимаю тебя, но нет, не скажу – ты сам всё переживёшь в реальности, а потом ещё долго будешь переживать в поражённой душе: так зачем предварять переживаниями предстоящее? Но одно скажу: мы встретимся на твоём крутом переломе, будем уже долго вместе, и ты мне будешь хорошо помогать. Во всех моих делах, которые и твоими станут. Поверь, ты успокоишься. Но потом, потом…
— Ну в таком случае пошли в магазин решать реальные дела – обеспечивать тебя необходимым для пропитания тела и придания ему и духу твоему сил на пути грядущем. Вот это и я тоже могу предсказать.

***

Чтобы попасть в город молодости Фрунзе – в искомую и конечную точку странствия, Арсению следовало взять билеты на прямой маршрут Ижевск-Фрунзе, хоть и с пересадкой в Кольцово близ Свердловска. Но ему издавна хотелось познакомиться с Башкирией: обычаи и традиции её он не знал совершенно; и само происхождение народа было мало известно – то ли это часть тюрков отделилась от прародителя и образовала свой этнос, то ли они от хантов и от мадьяр произошли, то ли... Таинственность полная. Продвижение по Башкирии он обговорил с братом в первые дни пребывания у него, намечая маршрут своего пути в края тянь-шаньские.
Виталий одобрил его решение не растрачивать время на то, что его не обогатит – на пешее хождение по Удмуртии: коли он не может заниматься исследованием угро-финнов особо, так лучше пойти сразу и прямо на юг. Но поскольку он хочет увидеть родственных киргизам башкиров, посоветовал поездом доехать до их северного городка Янаула и от него по параллелям, как по лестнице, спускаться с северных широт в южные, добираясь до Уфы. Ну а там уже смотреть самому, куда кривая выведет: сразу во Фрунзе или заведёт путь-дорожка его в такую же неведомую для него Калмыкию – к тем джунгарам-ойратам, что хозяйничали на Тянь-Шане.
И всё же, и тем не менее попытался отговорить его от прохода по Башкирии, словно предвидел опасное в том этапе странствия:
— На что тебе эти регионы? Если ты идёшь, чтобы освободиться, так не загружайся дополнительным. Тем более среди неведомого тебе народа.
— Потому и хочу пройти по его земле, чтобы он перестал быть неведомым для меня.
— Ну-ну. Что ж, если хочешь мечту давнюю осуществить, познав неведомое, то оно, конечно, оно дело такое, что всю жизнь мозолить будет, если не осуществишь. А в Китай, в Индию с Южной и Северной Америками не тянет? А что – тоже по пути: только горы с океанами перешагнуть.
— Издеваешься? Да, брат, признаюсь, что не знаю, почему хочу пройти по Башкирии, помимо удовлетворения потребности в познании его истории и культуры. Тянет что-то. Возможно, там есть – или когда-то была – такая цель, что от неё много зависит. И её тоже необходимо достичь. Или избавиться от неё. А лучший способ для этого – реализовать задуманное, как ты сейчас сострил.
— И влипнуть в какую-нибудь историю, — подколол Виталий.
— Постараюсь не влипнуть, — усмехнулся на подкол Арсений. — Я ведь, кроме того, что не хочу твои огорчения своими проблемами усиливать, обязан прийти к Настеньке, к Серому и ко всем прекрасным лебединцам, которым пообещал вернуться, завершив путь.
— Ну-ну, постарайся. Как постарался в ту грозу, что тебя в дороге накрыла и почему-то в живых оставила. Не объяснишь мне, почему она тебя не съела, как выразился герой одного из рассказов Джебрана2?.. Ладно-ладно, решил – так поперечники ставить тебе не буду: двигай. Сейчас позвоню товарищу, чтобы помог с билетами из Ижевска в Янаул, из Уфы во Фрунзе и оттуда в Донецк, и сгоняем за ними. Ну а в Янауле определишься точно: сразу проехать в столицу Башкирии и по ней погулять или идти до неё пешком. И подвиг совершить очередной.

_________
1Джебран Халиль Джебран, араб  – ливанский философ, художник, поэт и писатель.

 И вот он уже в Башкирии. Стоит на станции Янаул, решает, по какой дороге ему идти: по республиканской трассе на Уфу или по другой дороге, не загруженной индустриальной цивилизацией, вытеснившей коренную этническую культуру в резервации, в ареалы – за пределы охваченных ею территорий. Выбрал второй вариант. Всё равно где-то вдали  этот  маршрут приведёт его к магистрали. У него в запасе два дня до поезда из Уфы во Фрунзе – такой срок определился на этнологию и этнографию1 башкиров, потому что на большее у него не оставалось времени: в Киргизстане много наследил, так что многое и в ней надо сделать. Впрочем, сколько дней ни закладывай на ознакомление с народом – будет мало. Чтобы постичь, надо жить среди него.
Из Ижевска выехал на рассвете, а сейчас начало одиннадцатого местного времени. Ещё не жарко, просто тепло; припасов и напитков настоянием брата с избытком – можно легко и уверенно шагать. Прошёл несколько километров, прежде чем выбрался за пределы промцивилизации.
Встречались люди разных национальностей; и многие из них без сомнения башкиры. Однако встреченные относятся к жителям Янаула – то ли посёлка, то ли городка, судя по его размерам. В них нарушена генетическая ментальность. Каковы законы гостеприимства у местных жителей – неведомо; каковы обычаи у станционных обывателей – не стоит и гадать: вряд ли у них есть традиционные обычаи, потому что рабочие посёлки населены смесью индивидов из всех волостей.
Поэтому старался пройти мимо попутчиков и встречных для них не интересным, хоть и странным, пешеходом – пусть считают, что он в соседнюю деревню идёт. На просьбы дать закурить отвечал простонародной отговоркой: “Не курю – нога болит”.
Шёл вдоль полей, засеянных зерновыми, клевером, кукурузой. Шёл и вдоль степных участков, то там то сям запятнанных берёзово-осиновыми колками. Небольшие колки –в лугах, в степи, среди пашни обычное явление, болот в средней полосе России со всеми в неё входящими республиками и регионами. Каждый из них своеобразен. Здесь, куда цель и ноги, мечты и стремление к познанию занесли Арсения, на пути его встречали и звали отдохнуть под своей сенью в основном берёзовые, распространенные в лесостепной части Западной Сибири и Южного Урала. Под ними уютно: укроют от жары и от дождя с его жестокими спутниками, ветрами и градом.
В обеденное время Арсений и остановился в таком леске, соблазнившись зеленью нескошенных трав под группой берёз. Благодать после города вновь окунуться в естество природы. Потому, пообедав порцией холодной закуски и горячим напитком, прилёг на мягкую траву с полчаса отдохнуть. Но сон незаметно просочился в тело, и оно крепко уснуло – всё из-за недосыпа во все ночи ижевского периода; а последнюю ночь в Ижевске всю провели в беседе друг с другом и в обществе с бутылкой белого вина «Riesling» под звучание любимых Виталием классических сонат, пьес, симфоний. И рок-оперы «Юнона и Авось», впервые услышанной Арсением.
Это было прощальное угощение брата брату, уходящему в неведомое обоим.
Устраивая Арсению ночной духовно-пищевой пир, Виталий был к нему особенно предупредительным, смотрел на него пронизывающим взором и все разговоры направлял на значимость пути и Арсеньева самоосознания в его странствии. Под впечатлением той беседы странник на новом отрезке маршрута то и дело возвращался к их долгому диалогу, к предыдущим разговорам о познании Мироустроения, об управляющих факторах и силах Мироздания, об управлении ими человеком и всем сущим на Земле.
Проснулся в четыре часа и снова пошёл, влекомый идеей исследования впервые им увиденной страны и себя в пути по ней. Шёл, выбирая по карте, в какое бы селении зайти, чтобы найти собеседника в лице аксакала или местного руководителя. Но не успел и в одно селение войти, как вскоре выяснилось: не за тем он шёл, не за тем вообще прибыл сюда – путь по сей земле назначился ему для иного. А он и не ведал того, несмотря на появившуюся уже способность предвидения, – закрылось ему знание. Потому что идёт он навстречу тому – или на встречу с тем, – чего никак не только не мог ожидать, но чего в «здравом»  – по марксизму – уме и предполагать не полагалось.
___________
1Этнология (греч. этнос – народ + логос – учение, наука) – наука, изучающая процессы формирования и развития различных этнических групп, их идентичность.  Этнография – наука, изучающая материальную и духовную культуру народов. Особенности быта, нравов, культуры какого-нибудь народа.


Солнце не обжигало, не превращало в жаркое, а пекло, покрывая лицо и руки загаром. Чтобы под ногами не голое полотно асфальтированной дороги, а сочные травы стлались, Арсений сошёл с дороги на степной травяной покров. И радостно задышалось простором, осязанием живого аромата степей, в детские годы впитавшегося в обоняние и в память, пробуждавшего ностальгические чувства и воспоминания. Через два часа после отдыха прошёл мимо уходящего в сторону селения – почему-то заходить не стал: что-то увлекло в сторону от него.
Простор оказался на странность свободным от человеческого присутствия: ни машин, ни пешеходов, ни велосипедистов. Душой ощутимо пустынным оказался простор. Но вот послышался топот коня – тот бежал небыстро, хоть и не тяжела его поступь была. Арсений оглянулся и…
Ошеломление… Мало так назвать то состояние, что охватило Арсения. Он оторопел: позади лежит нетронутая плугом необъятная степь, и нет на ней асфальтной – и никакой – дороги и посевов; и селения, только что пройденного, не видно. По нетронутым травам скачет вороной конь с всадником – с всадницей! Странно: почему женщина одна скачет по степи? Но, не женщина…  Как только конь с всадницей, замедляя ход, приблизился, Арсений увидел, в седле девушку, очень юную башкирку в богатой национальной одежде! Причём она не прямо сидит, как следовало бы, а прилегла к гриве коня и… И из спины и из груди её торчат две стрелы с оперениями. В коня также возились стрелы: две – в один бок и одна – в другой. Но все три, в него попавшие, поразили его наискось, не то, что девушку; однако вонзились глубоко. Вороной, чутьём доверяя встреченному человеку, остановился подле него.
— Светлый батыр, ты кто? — напрягаясь, в тревоге спросила девушка.
— Арсений, — назвался странник только именем, не поясняя о себе ничего.
Поражённый представшим его взору: нетронутой плугами степью; раненной красивой девушкой; стрелами в ней, диким, варварским способом поразившими её и торчащими из её тела; усиливающейся с каждым мгновением болезненностью в своей душе от вида ещё почти девочки, истекающей кровью, он не мог в сей миг ничего другого сказать о себе.
Не мог что-либо ей сказать, всё более воспламеняясь гневом на врагов, покусившихся на юную жизнь и воспринимая их противоестественную жестокость через ярость огня, в его груди вдруг запылавшего – впервые запылавшего.
— А;рсен1? — произнесла девушка исходную форму имени; и пояснила, констатируя то ли встреченному человеку, то ли себе: — Да, ты Солнцерождённый... Значит,.. можно тебе доверять. Моё имя Нург;ль3. Сними меня с ;арасап;ыра4, Арсен.
Арсений стал осторожно снимать девушку со скакуна. Внезапно его пронзила мысль о суженой, как будто он, нежданно оказавшись в неведомой бескрайней степи, её утратил: “Настенька!”, – и даже оглянулся в ту дальнюю сторону, где встретилась и стала суженой девушка из северных лесов (именно в этот миг Настя, поступавшая в сельхозинститут, с связь ним потеряла – он для неё с Земли исчез).
— Не оглядывайся назад, Светлый батыр, не то дорогу потеряешь, — проговорила со стоном подло раненная, в спину, Нург;ль.
Судя по тому, как стрелы пронзили её тело через лёгкие, и, вероятно, через 
__________
1А;рсен (арм. ;;;;;) – армянское личное мужское имя, христианизированное греками, а от христианства перешедшее в список и исламских имён. Распространено во всех странах Европы и исламской Азии. Означает «Солнцерожденный», «Благородный воин». Ударение в имени, как и в большинстве армянских христианизированных именах, падает на первый слог. В переводе с древнегреческого «арсений» и с арабского «арсен»  означает: «мужчина», «смелый», «герой».
2Имя Нург;ль (Нургуль, Лучистый, Светящийся, Лучезарный цветок) – образовано сочетанием двух тюркских слов: «нур» – «свет», «луч» и «гуль» – «цветок».
3;арасап;ыр (кара сапкыр) – вороной (чёрный) скакун.

артерии, ранена девушка смертельно. А она, юная, не старше пятнадцати лет, держится и поучает его, мужчину.
Осторожно неся обвисшую на его руках девушку, прошёл к берёзовому колку у края лощины1, чтобы за деревьями укрыть её от преследователе, если проскачут вблизи. А это было важно – она ведь бежала от кого-то жестокого, убивающего её в спину стрелами. В низине лощины близ  крутого склона её вьётся ручей; немолодые уже берёзы создают тень и своей пестротой прикрывают от чужого взгляда нашедших среди них убежище для себя.
Спустился до половины откоса, прикрывая девушку тенью и от Солнца, чтобы оно не усиливало её страдания. Бережно усадил её на коврик. Конь следовал за ними; у склона опустил передние ноги, став на колени, затем подогнул задние и лёг так, чтобы стрелы не вошли в его тело глубже, не причинили ему ещё боль.
Арсений подошёл к нему, осторожно вынул стрелы из корпуса коня, погладил его голову и попросил:
— ;арасап;ыр, я помогу твоей Нургуль, а потом тебе, хорошо?
У скакуна на ласку и доброту голоса слёзы выкатились из глаз – слёзы благодарности за помощь, за то, что человек оказался не врагом, за то, что не надо больше бежать.
Поглаживая плечи и спину Нургуль, Арсений сказал ей:
— Потерпи немножко, я сломаю стрелы за спиной, чтобы ты могла лечь. Вытаскивать их не буду, а то кровь потечёт.
Нургуль не ойкнула, вытерпев Арсеньевы манипуляции с древками; подождала, когда ослепительно светлый человек, каким увидела встретившего её, расстелет коврик, легла на него правым боком – одна из стрел прошла вблизи сердца.
Арсений достал термос с тёплым ещё напитком, налил в кружку и стал поить девушку, поддерживая голову. Напоив Нургуль, оглянулся на коня, а тот неподвижен –  лежит, не шевелится. Неужели он уже ушёл?..
Однако отвлекаться на вороного в эти минуты не мог – раненая страдала, а он не имеет возможности спасти её жизнь. Надо хотя бы уменьшить боль и ужас девушки Нургуль перед близким концом её едва начавшейся жизни. Чтобы она не поняла, что коня уже нет, и не расстроилась бы совершенно и глубоко, не стал ей говорить о её скакуне. Однако Нургуль, не спрашивая, пристально посмотрела в его глаза.
“И влипнуть в историю какую-нибудь”. — “Постараюсь не влипнуть”, — Арсению вспомнились предрекание Виталия и своё обещание. А влип! И вспомнился подростковый обет вырывать из рук смерти молодых и всех, кому ещё должно жить. Значит, нарушит обет, не исполнит долг.
Как теперь с таким грузом в душе идти что-то там исследовать? Как с обрушившимся на сознание грузом гибели на его руках надеющейся на него девушки, и с осознанием его собственного бессилия, невозможности для него, здорового, спасти её, что-то стороннее делать? Ведь этот-то долг он никогда и ничем не искупит, не погасит.
— Жалеешь, что конь мой подвёз меня к тебе? — спросила светлоликая Нургуль, пытливо глядя чёрными очами на Арсена.
Арсений поразился: второй раз девушка прочла его мысли.
— Жалею, Нургуль милая, что не был там, где тебя ранили или хотя бы когда в тебя попали стрелы. Тогда, быть может, помощь моя была бы полезней, чем сейчас: я опоздал, не успел прийти тебе на помощь.
— Нет, Арсен, хоть ты и добрый и благородный, ты не смог бы помочь там, где меня  ранили. Я из племени уран2. На мой ауыл3 напали люди чужого народа. Они не башкорты4.
____________
1Лощина – этот термин имеет различные толкования: низко расположенная долина; овраг с пологими склонами; балка.
2Уран – древнебашкирское племя в составе северо-западных башкир.
3Ауыл – тюркско-башкирское название поселения. В нём проживают родственные семьи и даже роды. У народов Казахстана и Средней Азии, Башкирии  первоначально этот термин (аул, аил, айыл) означал подвижное поселение, которое циклично перемещается с мест зимнего выпаса скота (кыстау) на летнюю кочевку (жайляу-джайлоо). Становление аула, как постоянного поселения связано с переходом народов (казахов, киргизов, башкир, туркменов) к оседлому образу жизни.
4Башкорты – башкиры (башк.: (мн.) баш;орттар; (ед.) башкорт, башкурт).

Язык у них другой. Похожий на наш, но другой. И обычаи не такие. Совсем другие, злые.
— Почему, Нургуль, не помог бы?
— Тебя никто не стал бы слушать: ни мои родичи, ни враги, потому что между нами давняя вражда. Живём с ними по соседству, и у нас всё время война с ними из-за пастбищ и воды, рек и озёр. Они пришли в нашу страну в трудное для них время, а мы, башкорты, дружественно приняли их; но они не отплатили добром, всё время делают нам плохое. Они на наших землях поселились, а относятся к башкортам надменно и немирно. Потому и меня, и тебя там убили бы или, схватив, увезли бы в плен.
Нургуль почувствовала и увидела, с каким состраданием Арсений относится к ней – будто близкий родич или даже муж, – и в то же время чувствуя, какой огонь ярости на её врагов в нём бушует, стала, напрягая силы, рассказывать, что страшное в ауыле случилось вместо праздника:
— Враги напали, когда меня замуж выдавали: уже выпили кумыс, жених выплатил калым и приехал за мной. У нас был туй – мой отец очень богатый, он подготовился к празднику хорошо, созвал много гостей, начались скачки, борьба. Гости устроили игру – шутливо мешали моему отъезду из родного дома.
Шумной суматохой и воспользовались наши враги. Один из того народа захотел меня взять в жёны. А это нельзя делать – каждый башкорт знает, что, если для подтверждения согласия на свадьбу обе семьи отпили из одной пиалы кумыс или мёд, родители невесты уже не могут выдать дочь за другого мужчину. Если только жених не погибнет… Но врагу было всё равно, какой у нас обычай. Он решился нарушить все наши древние законы, чтобы увезти меня.
Приехал со своими слугами в то радостное время, когда шло веселье, пели песни и танцевали, пили кумыс, ели угощения. И сразу громко, чтобы услышали все, заявил: “Она будет моей или не достанется никому”. Как будто он господин над башкортами. Только не знал враг, что башкортские девушки лучше убьют себя, чем прейдут запреты предков.
Наши егеты-яугиры1 схватились за оружие, но из-за того, что враги напали внезапно, и их было много, завязалась настоящая битва. Иманбай, мой жених, велел мне сесть на скакуна и с двумя его егетами умчаться в его ауыл, потому что из-за меня началась битва. А сам остался защищать моих отца и мать и других родственников. Иманбай ещё не стал моим мужем: и я сама не прошла все обряды – все они ещё должны были произойти, и мать жениха моего не провела со мною обряд посвящения невесты в невестки2.
Мы прорвались сквозь вражеское окружение и быстро ускакали из ауыла – кони у нас хорошие. Но враг оказался хитрым – он устроил засаду. Мои егеты погибли от вражеских стрел, а чужаки погнались за мной. Однако не смогли догнать ;арасап;ыра и стали в меня стрелять. ;арасап;ыр умчал меня от них.
Но мы оба были ранены, и я не увидела, куда он меня завёз, поэтому не знаю даже, где находится ауыл Иманбая и где я сейчас. И уже не узнаю, жив он и родственники мои или погиб. Хоть имя его Иманбай3, но в войнах и битвах погибают и самые сильные. Мне приходилось это видеть, потому что привозили в ауыл погибших егетов и тех, кто был пронзён, как я, стрелами, из-за чего они умирали... Хорошо, Арсен-Солнцерождённый, что ты встретился нам.
— Как называется ауыл твоего жениха, Нургуль?
— Красиво называется – «Йондо;»4.
— Красиво, — согласился Арсений, сравнив это башкирское название с киргизским, привычным, «джылдыз».
“Как всёо это странно, — подумал Арсений, — причём тут стрелы? Луки только как ___________
1Егет – джигит; яугир – воин.
2Обряд посвящения свекровью невесты в невестки (килен ;;й;;) сопровождается особыми магическими заклинаниями и действиями, направленными на наделение ее плодовитостью, удачливостью, благополучием, изобилием.
3Иманбай – крепкий, как дуб, и счастливый (от слов Иман – дуб, бай – счастливый, богатый).
4Йондо; – звезда.

спортивный инвентарь остались, а Нургуль ранена не из огнестрельного оружия. Может, из-за того, что игры национальные проводились? Межплеменные войны – термин в СССР вообще забытый, как и вражда межплеменная, межнациональная; а межреспубликанское и с ним и межрайонное, межхозяйственное межевание разрешили проблемы землевладений и их границ. Так что произошло и почему?..”.
Вдруг осенённый невероятным, он спросил у девушки:
— Нургуль, скажи, какой сейчас год?
— Арсен, ты же умный, почему не знаешь, что сейчас тысяча двести тридцать первый год хиджры1.
“Начало девятнадцатого века?!”, — поразился Арсений, и снова уточнился:
— Это точно? Понимаешь, Нургуль, я из другой страны иду, поэтому и спрашиваю, какой в вашей стране год.
— Конечно, точно. В прошлом, в тысяча двести тридцатом году хиджры мой отец вернулся из Франции после войны с наполеоновскими войсками. Наших башкортов много воевало тогда – тысячи. Вернулись домой с медалями серебряными. И все поют песню «Люби;ар»2.
“Да, всё верно. В войне с 1812-го года по 1814-й год в войсках Кутузова три тысячи башкиров добровольно воевали, защищая Россию, — это немногое из богатой истории Башкирии Арсений знал. — Парижане, когда увидели башкирских всадников с луками и стрелами, назвали их «Северными Амурами». В Германии башкиры встретились с Гёте и подарили ему своё оружие”.
— Арсен, мне холодно, — жалобно воззвала Нургуль. — Обними меня, согрей.
Арсений прилёг к девушке, осторожно привлёк её к себе, обнял, отдавая ей пылающее тепло.  Это  всё, что он мог сейчас дать. Да надеяться на чудо – а вдруг?
“Господь! В воле Твоей всё возможно, так почему бы Тебе не спасти этот красивый Лучезарный Цветок самой Жизни?! Дай ей спасение Твоё!”.
— Ты очень горячий, Арсен, — отметила Нургуль окрепшим голосом, как будто уже возродилась, избежав ужасного. — Это потому, что ты Солнцерождённый.
— Что ещё сделать для тебя, Нургуль?
— Ничего не надо: ты согрел меня, согрел мою душу, и теперь она не умрёт, а будет жить – я буду жить. Только ещё об одном попрошу тебя – и для меня, и для тебя. Вот возьми два яблока. Одно побольше – мужское, а второе, поменьше, – женское. Съешь их, а зёрнышки не выбрасывай, спрячь раздельно и надёжно, чтобы никто не мог бы у тебя их похитить,  забрать. Я потом скажу тебе, для чего они. А теперь давай поспим – я сильно устала, в сон меня утягивает.

Взволнованно-дремотный сон, самовластно охвативший и странника, отдающего всей душой раненной юной девушке тепло, силы и любовь, потревожился топотом коней,  промчавшихся в стороне от скрывшихся за берёзами Арсения и Нургуль. Потревожился, но не покинул.
— Враги всё же прискакали. Не беспокойся, нас они не найдут, потому что ты хорошо укрыл нас от их глаз... Арсен, ты очень нежный и чуткий, очень чувствительный, хорошо понял меня и мою душу, — Нургуль говорила ему о нём; он слышал её сквозь сон, но открыть глаза, пробудиться у него не получалось из-за того, что много силы из себя отдал ей. — Потому ты легкоранимый, хоть и скрываешь свою душу от людей.  Не раскрывай её никому – враги поранят, и ты будешь болеть. У тебя много знакомых и приятелей. Однако  не доверяйся первому
__________
1Хиджра (араб. букв. «переселение») – переселение мусульманской общины под руководством пророка  Мухаммада  из  Мекки в Медину, произошедшее в 622-ом году. Год хиджры стал первым годом исламского лунного календаря (лунной хиджры).
2«Люби;ар» – песня башкирского войска 1812-14-х годов о том, как Кутузов отозвался о башкирских воинах: “Любезные вы мои башкирцы, молодцы!”. Башкирским народом были сложены исторические песни о войне 1812 года, о ее героях. Среди них до сих пор поются «Марш Кутузова», «Эскадрон», «Вторая армия», «Кахым туря», «Баик» и другие. В песне «Люби;ар» предупреждение возможным недругам России о необходимости извлечь уроки прошлого: “Враг Россию взять не смог, Получил он здесь урок: Русский и башкир прижали – Побежал, не чуя ног”.

встречному – он может оказаться плохим, злым человеком. Не называй другом каждого из тех, кто приходит к тебе. Тебя многие хотят использовать, потому что не боишься работы и трудностей, мастер во всех делах, потому что и на боль  каждого отзываешься. Но ты служишь – всегда будешь служить – только Всевышнему как Его верный воин, и ты будешь давать отпор иблису1 и его злу, спасать души людей.
Арсений укорил себя за то, что не может проснуться, чтобы помочь девушке, в то время как она, раненная, говорит о нём, назидает. С трудом всё же открыл глаза и увидел, что уже наступило утро, что лежит он на склоне откоса на коврике и обнимает… Нет, не девушку Нургуль он обнимает, а нижнюю часть ствола яблони, прижимаясь к ней всей грудью. И подле него лежат два яблока – одно чуть побольше другого. А голос Нургуль продолжает звучать – откуда? – наставляя:
 — Яблоки съешь сейчас же – они наполнят тебя силой. Ты мне много её, не жалея, отдал. А зёрнышки – это дети: твои и мои. Из большего яблока – сыновья, из меньшего – дочери. Дашь своей избраннице. Первых наших детей назови именами Арсен и Нург;ль. Обязательно. Иначе я не смогу быть с ними, в них; и они заболеют, а я снова страдать буду. Пусть они никогда не разлучаются надолго. В них я буду жить, Арсен! Жить, тебе благодаря!.. Потом, когда подрастут и наберутся сил, придут сюда, где мы встретились, где ты меня обнимал и любовью и теплом своими сделал мою душу живой. Меня сделал живой, Арсен Солнцерождённый! И я буду с ними и в них, и восстановится род моих предков. И твой... Арсен, уходи отсюда – это не твоя земля, для тебя здесь много опасного, а ты должен сохранить зёрнышки детей и спасти меня. Соверши это! И да не оставит Всевышний в пути тебя, Благородный воин Солнцерождённый.
Голос девушки стих.
Арсений, возмущённый тем, что позволил дремоте поразить, одолеть его, тревожно-призывно воскликнул:
— Нургуль!
Девушка на страстный призыв не отозвалась, лишь шорох, шелест листвы яблоньки – от случайно залетевшего ветерка, вероятно, – прозвучал над головой.
“Как же так? Где Нургуль?”, — Арсений провёл руками по лицу, по яблоне от корней до первых ветвей, пытаясь уяснить, как и почему, обнимая девушку, он яблоню вместо неё стал обнимать.
Оглядел её, молодую, ветвистую, но без плодов – неужели два яблока, полученные им, были единственными?.. Потом поднялся и увидел, что, прикрывая яблоню от ветров и от посторонних глаз, на вершине колка лежит конь каменный. ;арасап;ыр! И степь не бескрайняя, а разделена дорогой с бегущими по ней автомобилями и значительно засеяна.
Что произошло? Как одна действительность сменилась другой, и потом вновь они поменялись местами? Как он оказался в прошлом? Или оно вошло в него? В каком мире – Мире! – он оказался?
Не явилось ли это следствием той его духовно глубокой работы, о какой говорил с братом, той, вследствие которой он оказался одновременно и над процессами, и внутри процессов, сторонним наблюдателем и участником внепространственных преобразований, вневременного воздействия? Не оказался ли он в той сфере, где хранятся реализованные идеи и ещё не реализованные, но ожидающие своего часа?
Значит, состоявшееся событие того дня в девятнадцатом веке, приведшее Нургуль к её трагедии в часы радости, пересеклось с ним… Для того, потому он и спешил сюда?.. Что с Нургуль? Яблоня – это она? Камень над яблоней очень похож на её скакуна, и лежит он точно так, как ;арасап;ыр лёг перед… Где реальность и где нечто иное? И то, и другое – реальность. До сих пор им ощущаются нежность тела девушки, её дыхание; в нём звучат её речи и даже интонации голоса.
___________
1Иблис (араб. – имя джина, который благодаря своему усердию достиг того, что был приближен Богом и пребывал среди ангелов, но из-за своей гордыни был низвергнут с небес; после своего низвержения Иблис стал врагом людей, сбивая верующих с верного пути.

“Психиатры непременно назвали бы событие бредовым или следствием солнечного удара, придуманного ими для своей убедительности. Пусть что угодно говорят (только кто же им поведает о произошедшем?) – ими не познаны, не понимаемы основополагающие процессы Мироздания”, — пронеслась мимолётностью мысль в сознании, потрясённом событиями: переходом в иной Мир; видом раненной стрелами на своей свадьбе и умершей в его руках очень юной красивой башкирочки с жизнеутверждающим именем Нургуль – «Лучезарный Цветок»; погоней кровожадных озверелых врагов-самцов за нею, девочкой беззащитной; его попыткой вернуть её к жизни...
Арсений не стал исследовать происшествие как таковое – не позволил себе даже так невинно оскорбить его. И своё восприятие её ранения, все свои чувства не предал анализу по той же причине – не подвергнуть оскорблению психологическим копанием Нургуль и её безмерную трагедию. Принял встречу с юной девушкой как данность, как несомненно произошедшую.
Так же воспринимал данностью и странные события, подобные невероятные явления, уже накопившиеся в жизни, – все раньше случившиеся, которые объяснить никто не мог (а посмеяться над ними – сколько угодно).
Все они – данность сущая, а сколько их ещё ждут в разрозненности и в совокупности! Но вот это! Оно самое глубинное, насквозь пронзившее душу и духовную сущность своей силой, содержанием, смыслом. Что оно ему открыло, куда, во что ввело?!
В миг переживаний Арсений ещё не мог понять и осознать, что он уже другой, что стал уже другим – в момент встречи с раненной девушкой-девочкой он изменился: более, чем за весь предыдущий до сего путь странствия изменился, потому что тот человек, кем он был до мига встречи, ярко вспыхнул и сгорел, воспринимая боль, трагедию и уход из жизни преданной в его руки для... Для чего, Господь?!
Ещё не осознавал себя иным, совершенно иным, каким здесь стал – нужно было ещё воздействие: капля, песчинка, – чтобы импульсом воздействовать на него и его структура перестроилась бы, как от слабого толчка перестраивается весь узор в калейдоскопе. Чтобы он ощутил свою полную трансформацию.
И потому он пока по инерции, по обыкновенно земному воспринимал и анализировал произошедшее с ним. Даже просто, без глубокомысленности удивился языку общения с башкирской девушкой: они ведь говорили друг другу – но на каком языке? Если в его сознании звучала русская речь, то почему в башкирском произношении – она говорила по-башкирски, потому что русским языком на то время девушки Башкирии не могли владеть? А как он в таком разе понимал, ни одного башкирского слова (не общетюркского) не зная? Даже тюркизм в башкирской речи звучит с разницей от привычного среднеазиатского.
И ещё конь. Не мог же живой конь окаменеть… Нургулькызы стала Нургульалма1 – это понятно. Но конь и камень… Или?..
“Ну что ж, пусть камень, столь похожий на него, будет ему памятником и пусть он так и зовётся – ;арасап;ыр. Он и сейчас собою прикрывает Нургульалма, защищая от бурь и символизируя верность. Конь всегда был другом человеку – более преданным, чем человек ему. Во всяком случае, кони людей не предают и не превращают в мясо”.
Сел на коврик и медленно, прожёвывая плоть фруктов до того, что она превращалась в жидкость, впитал плоды в себя, тщательно и бережно выбирая семечки.
“Пора отправляться дальше. Уходить из этой земли – так велела Нургуль, а она знает. Сейчас она знает всё…”.
Достал карту, чтобы сориентироваться, как ему лучше и скорее покинуть Башкирию, и при этом рассмотрел все окрестности близ того места, где мог, предположительно мог бы находиться ауыл Иманбая, Йондо;. В относительной близости от своего пребывания не обнаружил населённого пункта с подобным названием, только в середине республики увидел отметку села с наименованием «Кызыл-Йондоз» – «Красная звезда».
  ____________
1Нургулькызы, Нургульалма – девушка Нургуль, яблоня Нургуль.

Вряд ли это село – то, что было родовым ауылом жениха: девушек отдавали замуж в пределах своего племени, хоть и в другой род. В Башкирии около сорока  племён, Нургуль из северного. Враги тоже из северных земель. Значит, ауыл должен был располагаться здесь где-то. Что с ним сталось? Быть может, после вполне вероятной гибели Иманбая и его родителей, бывших с ним на Малой свадьбе в ауыле отца Нургуль, род их захирел и слился с другим, подпав под его власть?
Враги напали на соседей не для того лишь, чтобы присвоить Нургуль, а для избиения рода, мешающего им распространяться и вольготно выпасать стада, использовать реки и озёра. Нападение на свадьбу – только дурной подлый повод, приведший к трагедиям.
“Когда люди перестанут убивать друг друга?.. — спросил у себя Арсений; и, у себя же переспросив: — Перестанут? — Тут же ответил категорично: — Никогда они не прекратят войны: зависть, жадность, ненависть не дадут…”.
Простившись с ;арасап;ыром, с Нургульалма… с Нургуль… – с Нургулькызы или Нургульбикэ? (как называть её – «кызы», поскольку она ещё не прошла инициацию1, и мать жениха не провела с нею свой обряд, или уже – «бикэ2», как женщину, поскольку уже сосватана?) – Арсений в задумчивости об этом, о значении происшедшего – с ним или в Мироздании? – пошёл к дороге, чтобы на попутном транспорте и до республиканской магистрали доехать, и дальше, в Уфу.
Но сделал десяток шагов, остановился и, обернувшись к видневшейся над склоном яблоне, признался себе, что не может покинуть яблоню и Нургулькызы – всё же так решил он называть девушку из начала девятнадцатого века. Она настолько глубоко вошла в него, что если бы… Если бы не любимая Настенька с Серым, не ожидающие его Лебеди, не его путь очищения самого себя от накопившегося и давно ненужного, он поселился бы здесь и общался бы с Нургуль, поразившей глубиной мудрости. И к тому же очень несчастной. Как её оставить?! Невозможно...
Опять в Пути Арсения образовалась дилемма – идти или остаться. Ведь и за девушку Нургуль взял на себя ответственность. А что? Если бы он остался и… сумел бы всё же, несмотря ни на что, вылечить её, Нургуль, девушку из прошлого столетия? Что в таком случае могло произойти в последующие времена? Он не изменил бы человеческую историю, он лишь тоненькой струйке ручейка в её русле позволил бы течь далее. Так что произошло бы?..
— Солнцерождённый, не останавливайся, не оглядывайся назад – путь потеряешь! — прозвучало воззвание Нургуль, за него вынесшей решение дилеммы.
В голосе её были и непреложность воли, и страх безысходности, и доверие к Арсену, вера в него, в то, что он совершит её спасение.
Арсений отрицательно покачал головой, не отвечая и не принимая указания. Он ещё не решил ни нравственную степень ответственности, ни физическую – ведь Нургульалма совсем беззащитна.
— Спаси меня, Арсен, — проговорила Нургуль просьбу уже мольбой с великой болью страдающей души. — Если ты останешься, остановишься, я не вернусь к жизни.
“Господь, Повелитель мой! Что это за рок, что за участь? Что за испытание для меня Ты создал? Я всё время вынужден разрывать себя, свою душу, свою честь. Что же за служение Тебе, если я там и здесь вынужден оставить нуждающихся во мне? И сколько ещё подобных встреч в пути ждёт? Кому я в таком случае без чувства невыполненного долга помогу, чтобы ответственность меня не укоряла?”.
Ответа от Творца не получил и знал  –  не получит: он ещё не завершил свой путь. Ради других людей обращаясь, получал ответы и наставления, а тут – нет.
Но ведь привёл Господь его, странника по Руси, в Башкирию! Потому он, вероятно, подчиняясь Воле, так настоятельно, даже сквозь отговоры брата, целеустремлённо сюда шёл. Именно сюда, чтобы оказаться посреди трав с их ароматом, вызвавшим ностальгию, 
____________
1Инициация (вводить, посвящать в таинство) – общее название ритуалов и обрядов, обозначающих изменения социального, полового или возрастного статуса.
3Кыз – девушка, бикэ – женщина, госпожа.

вблизи колка, где пряталась от взоров яблонька. Нет, не просто сюда! Он шёл на встречу с нею, с прекрасным Цветком, – шёл, чтобы дать ей Любовь и Сиду Жизни!
А воззвание и мольба, излучавшая боль и страдания девушки, её жажду жизни, – разве то не было указанием Господа, обязывающим идти как можно скорее, чтобы где-то там, вдали возродить её, кызы Нургуль, и уже тем освободить её от стрел, от боли, от горя?..
— Моя любовь всегда будет с тобою, Нургуль, — проговорил Арсений, вливая Волю Творца в своё решение и сопровождая слова потоком нежного чувства. — С тобою вовек.
И, осияемый встречно наплывшим на него духовным облаком великой любви Нургуль и её радости, двинулся исполнять новый долг. Пошёл к дороге, устремив взор в землю, уже не оглядываясь, но преодолевая сопротивление в себе, тянущее его обратно духовной пружиной, привязанной к колку.
Уходил, так и не повидав, не познав манившую Башкирию с её историей, культурой, менталитетом и колоритом. Что ж, брат оказался прозорливым. И Нургуль, заботясь о его и их обоих безопасности, велит то же: “Покинь!” Но если бы он прислушался к совету брата миновать Башкирию, то не встретился бы с Нургуль и разрушил бы событий связь, не ведомую никому.
К тому же, как ни тяжело ему сейчас, считает ли он себя несчастным? Нет! Нет!.. Ему как никому дано счастье встречи, ему дано помочь погибающей девушке, поделиться с нею теплом и силой Любви. Вернуть ей жизнь.
Яблоки придали бодрости, и ни голод, ни жажда не беспокоили его…

— Эй, ят кеше1! — услышал Арсений суровый, сердитый оклик на подходе к дороге и приостановился в шаге – остановиться не мог себе позволить, чтобы тянущей обратно силе не поддаться, чтобы не вернуться.
Поднял голову и удивлённо воззрел на направляющегося к нему гневного старика-башкира. А тот уже по-русски, но столь же сурово повторил оклик:
— Эй, чужак, стой!
— Стою. И что?
Старик приблизился вплотную, стал перед странником, преграждая ему путь к трассе, и спросил  с истекающей из него злобностью:
— Ты что делал возле яблони?!
— А тебе, карыя2, какое дело?
— Ты знаешь, что это тылсым алма – волшебная яблоня?! — вовсе взлобился старик.
— И что? Мне нельзя подходить к ней? — Арсений, наполняясь уважением к жителю местному, оберегающему Нургульалма, спросил вежливо. — Может, нельзя здесь стоять и ходить?
— Нельзя! — резко отказал ему селянин. — Тебе ничего здесь нельзя.
— Почему? Объясни, карыя.
— Потому что ты совсем чужой – сит-ят кеше.
Старец намеренно то и дело переходил на родной язык, зная, что «чужак» не поймёт. Он старался унизить увиденного здесь русского. На Арсения его отношение к впервые увиденному прохожему навеяло настороженность: старик злобой – природной или за годы нажитой, – быстро разрушил нарождавшееся уважение к себе и переставал импонировать, внушать почтение.
Выжатый страшной трагедией, произошедшей на его глазах, утратой Нургуль и тем, что отдал ей всё из себя, пытаясь спасти, он нёс в себе горестную боль трагедии и гнев на врагов. Неутихающий ни на миг. В душе его не было благорасположенности вообще и не было в ней места для расположенности к чьему бы там ни было раздражению или к чьей-то злобности.
— Ты, старик, или ясно говори, почему мне нельзя быть здесь, быть возле яблони,
_________
1Ят кеше – чужак, незнакомец.
2Карыя (кирг., по-башкирски: ;артай, ;арый) – старик, старец, дед.

или уйди с дороги, не мешай мне идти туда, куда мне надо. Почему яблоня волшебная, почему мне ты запрещаешь быть подле неё? — проговорил он уже неспокойно.
Старик то ли не заметил перемену в незнакомце, то ли заметил, но проигнорировал и сам потребовал ответа:
— Ты, ят кеше, мне скажи, что делал возле тылсым алма, как посмел подойти к ней.
— Ты не поймёшь, потому что ты злой, — неприязненно указал ему Арсений.
— Ты, ят кеше, кто такой, что говоришь мне, почтенному бабаю1, мерзкие слова?!
— Ты не бабай. Нургуль права была, когда предупредила меня, что первый встречный окажется плохим и злым человеком.
— Ты что болтаешь? Какая Нургуль? Кто она такая?
— Ты что, старик, не знаешь, что это за яблоня? Ты не знаешь её имя?
Арсений не стал ждать ответ, а продолжил спрашивать старожила этих мест, дивясь, что он называет яблоньку волшебной, но имя её ему не известно:
— Ты не знаешь, что это Нургульалма, что яблоня – это Нургулькызы? Что камень возле неё – это её скакун Карасапкыр. Ты не знаешь это?
— Какая Нургулькызы? Какой ;ара сап;ыр? Что ты мелешь? — старик не потерпел, чтобы у него выспрашивали, да невесть что и о чём; а выговариваясь, проявил неприятие  того постороннего на его пути, что пресекает его намерение как проявление  его натуры.
С Арсения слетела завеса неведения: он увидел, что перед ним стоит убийца – убийца Нургуль. Этот старик пришёл не для того, чтобы позаботиться о яблоне, которую называл «тылсым алма», а для того, чтобы срубить её. Срубить Нургульалма! Яблоню Нургуль! И понял, что старый башкир отнюдь не из вздорного самолюбия вздумал срубить яблоню, что не со случайного позыва заявился сюда с топором, а пришёл как враг её.
— Ты, башкорт, хочешь убить яблоню башкортской девушки?! Хочешь убить её?!!
Старик опешил от обрушенной на него ярости «ят кеше». Сам хотел излить на того свою злость, а подпал под  удар. И говорит чужак ему о яблоне, которую он сам будто бы защищал от посторонних. Уличённый, в злости выхватил из-за спины плотницкий топор:
— Да, я срублю эту поганую яблоню! Я срублю её! — закричал он в исступлении.
“Ах!”, — разнёсся в пространстве возглас испуга – возглас Нургуль!
Арсений вздрогнул и воспринял боль девушки, уже поражённой стрелами, а сейчас и угрожаемой убийством топором, воспринял её страх перед новым страшным злодейством. Испуг Нургуль явился тем, что в один миг сотворило перестройку структуры его психики, и он изменился – трансформировался. Вся его ярая ненависть к хладнокровным, хищным убийцам юной девушки обратилась на злоумышленника.
Заполыхавший в его душе при встречей с Нургуль огонь, которым он ещё не умел, не успел научиться управлять, ярым пламенем взметнулся и охватил всего Арсения, затопив его сознание жаром. Опалённый Арсений весь гнев, сумевший вырваться из запоров его души и предназначенный для убийц Нургуль, выметнул на этого убийцу – этот старик её враг, он пришёл убить её. Убить Нургуль! Голос его зазвучал для старика громоподобно:
— Ты старый дурак! Ты глупый старик! — возопил он, и его голос отшатнул злодея.
Ухватив посох двумя руками, Арсений толкнул им старика поперёк груди, в удар всю всколыхнувшуюся в нём мощь вложив. Сила толчка оказалась чрезмерной для крепкого башкортского крестьянина: отлетев на три метра, он свалился навзничь, раскинувши руки. И топор отлетел в траву далеко в сторону. Встав одной ногой на грудь убийцы, Арсений поднял посох и направил  остриё ему в горло.
Старик в ошеломлении и перепуге закрыл глаза, чтобы не видеть, как в него вонзается орудие смерти. Ещё миг – и жизнь злодея вытекла бы с его чёрной кровью в башкирскую землю. А Арсений… Арсений превратился бы в палача.
“— Не убивай его, благородный воин Арсен! Не убивай, Арсен Солнцерождённый!!!”, — вскриком остановила Нургуль движение его напора, его рук, его посоха.
— Почему, Нургуль! — возмутился останавливаемый ею Арсений, неспособный в сей  _________
1Бабай – уважаемый, почитаемый старец, дед.

час и миг оценивать свои действия и последствия их – настолько им овладела ненависть.
“— Так ты меня не защитишь, благородный Арсен. Остановись, прошу тебя!”.
— Он хочет убить тебя ещё раз. Он твой враг, Прекрасная! — воскликнул Арсений, и посох в задрожавших от сдерживаемой ярости руках заходил над приговорённым к смерти  безумцем.
“— Но так зло не победишь, Арсен! Не победишь!”.
— Этого твоего врага я убью! — отказался Арсений помиловать этого врага.
Старик боялся своей смерти, и посох в руках дрожащего от ярости чужака вгонял его в ужас. А к тому же его охватил и мистический страх непонимания: чужак с кем-то о нём разговаривает, убеждая, что должен убить его. Бледный, он посмотрел на приговорившего его к гибели и осипшим голосом спросил:
— Ты кто?! Ты диуана1?!
Арсений не ответил ему. Он его и не услышал, внимая голосу Нургуль.
“— Да, ты можешь убить его, но этим ты породишь большее зло. А зёрнышки наших детей не сумеешь сохранить, сберечь. И я без них и без тебя, Солнцерождённый, не буду жить!.. Убей в нём злость иначе – ты знаешь, как. И прошу тебя, Арсен: говори тише – твой голос далеко и высоко разносится”.
Силой выдираясь из ослепившего гнева, Арсений опустил посох на грудь старика и, опершись на него, не замечая, что давит на поверженного, воззвал к Творцу и к той, что всё его существо сейчас заполняла:
— О, Боже! Господь, дай мне силы! Нургуль, прости меня! Прости! Я люблю тебя!
“— Арсен, ты любовью своей спасёшь меня. Любовью!”.
— Вставай, злой глупец, — сходя с груди старика, бледного от двойного потрясения, и сдерживая рокот голоса, проговорил Арсений. — Нургуль попросила, чтобы жизнь твою я тебе оставил.
— Ты кто?! Ты диуана?! — снова вопросил старик, ещё не поднимаясь, но понемногу приходя в осознание, что остался жив.
— Нет, я не диуана, — коротко ответил Арсений и поднял топор.
Старик проследил за его действиями, за движением топора в его руке и, увидев, что его собственный топор не угрожает хозяину прекращением существования, поднялся на ноги. Потирая придавленную ногой и посохом грудь, угрюмо посмотрел на чужака.
— Я не диуана, — повторил Арсений отрицание своей связи с дэвами. — А ты старый злобный душман2, а не бабай.
— Я не дошман! — выкрикнул старик, но страх перед чужаком, способным убить его, остановили его норов.
— Ты себе душман, — презрение к негодяю-супостату, мало-помалу вытесняя ярость  из груди, выразилось в лице Арсения. — Говоришь, что ты бабай, а пришёл Нургулькызы убить.
— Нургёлькызы? Алма Нургёль? Скакун карасапкыр? — снова переспросил старик, вспомнив, что чужак называл эти имена. — Кто они?
— Сначала ты мне скажи, почему ты называешь яблоню «тылсым алма», если ничего не знаешь  о Нургёль?  Потом  я  скажу, если  сочту  тебя достойным знать тайну. Говори! Я жду. И не вздумай больше дурить, не то меня уже ничто и никто не остановит, и твой топор разрубит тебя.
— Тылсым алма растёт здесь уже больше сотни лет – её ещё мой дед видел. И она всегда молодая. Поэтому считается волшебной.
— И ты, башкорт, вздумал срубить её, чудесную?! Ты душман для своего народа. И знай, злобный карыя, что, если бы я не стал у тебя на пути и ты замахнулся бы на 
__________
1Диуана (дувана дубана, девона,  дивана, дуана, дубана): у тюркских народов (киргизов,  узбеков,  туркменов, казахов, башкир, татар,, азербайджанцев), а также у таджиков  – странный, сумасшедший, юродивый, одержимый духами. Термин происходит из таджикско-персидского (фарси)  девона и буквально означает «одержимый дэвами». По традиции  девона уважается и как пророчествующий, как человек Аллаха, к которому приходят видения, почитается населением.
2Душман (кирг.; башк.: дошман) – враг.

яблоню Нургулькызы топором, он ударил бы тебя по ноге, а не по стволу яблони. И ты умер бы от потери крови. Или от заражения крови – а это ещё хуже.
— Почему? Откуда ты это знаешь? — торопливо спросил старик.
— Потому что её хранит Всевышний. Если вздумаешь хотя бы веточку её сломать, ты сломаешь себя. А вздумаешь сжечь её, отсюда увидишь, какой пожар заполыхает в твоём доме. И в нём сгорят все, кого ты там оставишь.
— Откуда ты это знаешь? Ты кто? К;р;;; – предсказатель? — начиная понимать, что говорит не с простым прохожим, а с тем, кто много знает, старик смирённее заговорил.
Ненависть к воплощённому злу, каким виделся Арсению старый селянин, всполохами в душе не позволяла проявлять к тому и малейшее милосердие. И он выдал ему приговор:
— Кто я – знают Всевышний и Нургулькызы. А ты знай, что тебя ждёт возмездие за твоё желание сгубить яблоню Нург;ль.
— Какое возмездие? Зачем ты так говоришь? Я и так пострадал – у меня умер сын!
— Значит, ты останешься совсем без потомков. Потому что у тебя заболеет и,.. — Арсений примолк, прислушался и кивнул в знак принятия головой.
— Кто заболеет?! — сжавшись, вскричал испуганный старик.
— Уже заболел. Твой любимый внук Азамат.
— Ты лжёшь, чужак! Азамат был здоровый... Откуда ты знаешь про Азамата?!
— Был? Ну что же, был так был… Был! — жестоко усмехнувшись, утвердил Арсений. — А теперь уже нет. Смотри, вон едет девушка – твоя внучка? Она тебе сейчас скажет.
По дороге к ним на велосипеде подъезжала девочка, уже переходящая в пору юности. Велосипедным звонком она привлекала внимание и в тревожности вскрикивала: “Олатай! Олатай!1”. Подъехав поближе, остановилась в отдалении из-за того, что увидела рядом с дедом незнакомого русского, и взволнованно проговорила:
— Олатай! Олатай! А;айым Азамат ауырып китте!2
Старик подбежал к внучке, встряхнул её за плечи – с нею он не поопасался проявить раздражительность и гневливость – и потребовал рассказать, что дома случилось. Первые фразы он произнёс по-русски, но тут же перешёл на родную речь, чтобы чужак-дошман не понял сказанного, хотя  и говорит на каком-то близком языке.
Арсений его не слушал. Он вновь был с Нургуль и, стоя недвижно, всматривался в возникший перед ним её лик.
“— Ты защитил меня, Солнцерождённый! С нами Всевышний!..”, — изливалась ему девушка в своём благодарении; в её взгляде воедино слились страдание, счастье и радость ожидания спасения жизни.
Обращение старика прервало общение Арсения с Нургуль:
— Что мне сделать, чтобы внук не умер? Скажи, К;р;;;! Ты всё знаешь!
Голос его прозвучал с отчаянием и – одновременно – подобострастно: так происходит со всяким тираном, чья властность сталкивается с неодолимым для него препятствием, угрожающим личному благополучию. Злобствующий старик превратился в смиренного страдальца: из него исчез агрессивный напор самоуверенности, злобность растворилась. Он узрел перед собой могучего диуану, повергшего его на землю и едва не убившего – не убившего по просьбе неведомого духа. И не просто диуану, а прорицателя, понявшего, для чего он сюда пришёл, ведающего всё о внуке и что внучка везёт горестное известие о том, чего не должно было быть.
— Почему ты пришёл с топором? — спросил Арсений, не поверив его смиренности.
Старик понурился. Внучка видела топор в руках незнакомца и не понимала, почему тот спрашивает у деда о нём, не понимала связь между обращением деда о спасении внука и топором. В недоумении она посмотрела на чужого человека и даже подошла, чтобы лучше слышать разговор.
— Почему? — переспросил Арсений.
__________
1Олатай – дедушка.
2Дедушка! Дедушка! Мой брат Азамат заболел.

— Ты всё знаешь – ты к;р;;;, — отговорился старик, не желая в злом намерении при внучке признаваться.
— Если ты, карыя, сам не скажешь, я уйду, а ты получишь то, чего заслуживаешь.
— Не уходи!.. Скажу. Люди говорили, и от деда я слышал, что тылсым алма может дать счастье, только надо получить от неё яблоки. Она цветёт каждый год, но мало таких счастливых, кому достались её яблоки. Я их не видел и не знаю. Каждый год ходил к ней и ни разу не видел на ней ни одного.
— Из-за этого ты и решил срубить её? — гневно спросил Арсений, поразившись, как хорошо Нургульалма прятала два плода, чтобы дождаться его и доверить их ему.
— Нет. У меня сын… болел. Я просил её помочь. Но она не помогла, и сын – её отец, — указал старик на внучку, — умер.
— Он много пил… — начала  было внучка, но дед её прервал.
— Т;гел ;;йл; 1 —  резкой командой он запретил ей раскрыть семейную тайну чужаку.
Внучка вздрогнула, сгорбилась, отвернулась, испугом и обречённостью показав деда не только злобствующим по отношению к посторонним, но и домашним деспотом. К тому же втягивающим в свои дела, в своё несчастье яблоньку и его, Арсения, возлагая за свои грехи на них ответственность. Старик стал ему более омерзителен. Но из опасения, что он в безумии попытается-таки устроить подлость Нургуль, Арсению пришлось разбираться в его проблеме.
— Пусть говорит! — повелел он, и опять его голос внушил страх старику. —  Всё, что мне надо, пусть скажет.
— ;;йл;2 — старик, глядя на него исподлобья, нехотя произнёс позволение внучке вступить в разговор.
— Как тебя звать? — спросил Арсений у юной девушки.
— Агиля.
— Сколько тебе лет, Агиля?
— Пятнадцать исполнилось, а;ай3.
— Пятнадцать?
— Да.
— Посмотри, Агиля, на яблоню. Видишь её? Знаешь её? — несмотря на то что Агиля была внучкой злодея, Арсений говорил с нею ласково – видел, как она забита дедом.
Ласковостью он вызывал  взаимную доверчивость девушки.
— Да. Это тылсым алма – так её все называют. Приходят к ней с просьбами и к веткам привязывают кусочки ткани.
Арсений не увидел на Нургульалма ни одного ленточки – вероятно, этот старик из корысти срывал тряпочки.
— Агиля, эта яблоня – башкортская девушка Нургёлькызы... Возможно, что она из твоего племени. Она из племени уран.
— Да, агай, мы тоже из племени уран.
— А камень возле неё – её конь Карасапкыр. Нургёль было столько же лет, как и тебе, когда она погибла.
— Погибла? — губы девушки дрогнули.
— Да, Агиля, её убили враги в день, когда была её свадьба. Это произошло давно – сто семьдесят три года назад. Карасапкыр унёс её от врагов, но те в спину ей выстрелили из луков. В Нургёль попали две стрелы, а в коня – три. Да, Агиля, здесь, закончилась их жизнь. Нургёль стала яблонькой, а Карасапкыр – камнем.
— Агай, почему её убили?! Она же была такая молодая! — воскликнула огорчившаяся печальной тайной яблони Агиля, сопоставив Нургёль с собой.
 __________
2Т;гел ;;йл; - не говори.
1;;йл; - говори.
2Агай – дядя, старший брат (принятая у башкир форма обращения к старшему мужчине).

— Враги хотели захватить её, но Нургёль не сдалась бы врагам башкортов. Она сказала мне, что девушки башкортские скорее себя убьют, но не предадут законы предков. Когда враги увидели, что не смогут догнать, стали стрелять. Агиля, ты понимаешь, что Нургёль, как и тебе сейчас, было пятнадцать лет, и она хотела жить, но не сдалась. Тогда хотела и сейчас хочет. А твой дед, башкорт из племени уран, пришёл к ней с топором, чтобы ещё раз убить её, башкортскую девушку.
 Судьба неведомой Нургуль из далёкого прошлого огорчила юную Агилю до слёз, но ещё более поразило её то, что дед пришёл сюда с умыслом топором убить уже однажды пострадавшую её ровесницу, соплеменницу. Настолько поразило, что сквозь страх перед  дедом, то и дело разражавшимся гневом, она подошла к нему близко и, прижав кулачки к груди, простонала:
— Олатай! Олатай!
Старик молча воспринимал речь ят кеше, всё более убеждаясь, что диуана-к;р;;; он, проникший в тайны бытия и в мир духов, потому и знает всё. А против такого не скажешь слово, ибо он под защитой самого Аллаха. Не в силах противиться ят кеше (и по силе он мощнее, а ещё в нём волшебство), склонил в горести голову, осознавая, что явно уличён в желании погубить не принёсшее ему благополучия дерево, хоть оно и считается в народе волшебным; а из-за этого внук внезапно и тяжело заболел, и только диуана знает, как его вылечить. Да ещё такое узнаётся! Дерево оказалось башкортской девушкой, человеком!.. А диуана рассказывает всё, не жалея его, старого, о нём рассказывает родной внучке; и та упрекает деда, а он не может её осадить.
— Твой брат Азамат заболел сразу, когда дед пошёл сюда. Верно, Агиля?
— Да, а;ай. Откуда вы это знаете?
— Я знаю. Знаю, потому что мне многое открыто, Агиля. Ты ещё не подъехала к нам, а я уже сказал твоему деду, что его любимый внук опасно болен. Болен, потому что ваш дед пришёл убить Нургуль. И может погибнуть. И ты, девочка, можешь погибнуть вместе с братом из-за намерения деда, из-за его злости.
— Олатай! — почти шёпотом, но крайне удручённо воскликнула Агиля, отошла, села в траву и тихо заплакала.
— Все окрестные жители просят у неё для себя счастья. Но никто ей ничего не даёт, не приносит. А она живая. Эта яблонька Нургёлькызы сама нуждается в вашей помощи. К ней должны приходить не просить и не требовать от неё, а петь ей песни, которые она слышала, играть на курае и на других старых инструментах, говорить с нею, чтобы ей было хорошо. И тогда Всевышний  –  не Нургёль, потому что Нургёль ничего не может дать сама, а Всевышний – дал бы награду. Он знает, как ей плохо, и делает благо тем, кто делает доброе, не ожидая награды за труды. Дед твой хотел, чтобы тылсым алма сделала счастливым его, а сам ничего ей не дал, ничего доброго не сделал. Он даже не просил, а требовал. Он не привык просить, ему надо, чтобы все подчинялись ему… Твой отец, Агиля, пил и умер из-за того, что его отец сделал своего сына ничтожным…
Арсений говорил внучке, а не самому её деду, чтобы в того сильнее проникли его слова. Старик подошёл к Агиле, наклонился, погладил её, но внучка резко оттолкнула руку деда – это он виноват в смерти отца, в болезни брата, в возможной его и её скорой смерти.
— Твоё, твоего брата спасение только в прощении Нургёль. Если она злодейство деда вашего простит, Всевышний освободит вас от злой участи.
Агиля вскочила и побежала к Нургульалма, в отчаянии крича:
— Нург;ль, ;;ф; ит! ;;ф; ит мине, Нург;ль! ;;ф; ит уны!..1
Деда резануло, он кинулся за внучкой, но Арсений встал у него на пути:
— Тебе туда нельзя. Нургёль тебя не примет, не позволит там быть. Отсюда проси у неё и у Всевышнего прощение. Проси мирно, всей душой, а злостью своей свою же злобу задави. А если не изменишься – всех родных убьёшь, а Всевышний тебя, не 
___________
1Нургуль, прости! Прости меня, Нургуль! Прости его!..   
      
нужного никому, в наказание в живых оставит… Каждый день приходи и раскаивайся: искупай всё скверное, что натворил. Раскайся.  И пой ей песни – ты знаешь, какие были в те времена. Мне она одну назвала – «Любизар». Её пели отец и егеты-аугиры, вернувшиеся с войны с Наполеоном. И не позволяй привязывать тряпочки и приходить со своими несчастиями. Нургуль и без ваших бед тяжело. Пусть все ей помогут. Подойдёшь к ней только тогда, когда она допустит – ты услышишь её голос. Не жди награды – Всевышний сам одарит тебя, если пожелает. И если ты сделаешь всё хорошо, если Нургуль простит тебя, внуки твои обретут здоровье, и  их дети никогда не будут болеть. Ты понял меня?..
Потрясённый открывшимися простыми, но всесильными, непреложными истинами, что их остаётся только принимать, старик кивал головой, а глаза уже наполнились слезами боли и осознания невосполнимости утрат – а их много у него по его вине.
— Ещё слушай, что скажу важное для тебя. Бабаем станешь в тот день, когда будешь прощён, потому что бабай не тот, кто состарился, а кто по возрасту своему стоит между молодыми и их предками, кто обучает детей и молодёжь традициям и законам предков, традициям и законам башкортского народа: языку, культуре, древним обычаям, легендам, сказаниям.
Старик глянул на диуану, обязывающего возложить на себя дело мудрецов, но ничего не мог промолвить – душа его стенала. Арсений и не стал ждать от него слов – и так много ему дал. Завершил назидание, обошёл старика и, сопровождаемый его взглядом, пошёл продолжать свой путь и исполнить святой долг.
Он уходил, но уходил уже не Арсений, пришедший сюда… Пришедший остался там, где старик преградил ему путь, а уходил иной, будто из панциря вышел. Арсений и сейчас не осознал, что в его сущности произошла грандиозное преобразование; он почувствовал лишь, что шаг лёгок стал, взор – пронзающим суть: и старика, и внучку его, и мир вокруг видит внешне и внутренне, форму и содержание. И понял, что лишился присущих ему с детских лет возможности и права распространять любовь на всех, а взамен отяготился обязанностью вершить суд, выносить приговор.
Пересёк дорогу – выбросить в зерновое поле топор: не нужно, чтобы у старика он был: станет напоминать ему о злом умысле, о злости и доведёт до отчаяния. А там до беды недалеко: либо с ума сойдёт, либо натворит несуразное... Размахнулся в горизонтальной плоскости, метнул орудие и, не глядя, куда оно упадёт, вновь пересёк трассу, ожидая, что вот-вот подойдёт автобус.
Водитель автобуса остановил машину, издали увидев пассажира. Арсений с улыбкой и словами благодарности доброму водителю прошёл в салон, сел с правой стороны и, не удержавшись, посмотрел, куда ему не следовало даже оборачиваться.
У Нургульалма увидел лежащую ниц Агилю, а там, где вершил суд – лежащего в траве старика; плечи его судорожно вздрагивали. С большим трудом Арсений удержался в
порыве, пробежав мимо пытающегося раскаяться преступника, оказаться подле Нургуль и уже двух девушек обогреть, облачить своей любовью.
“— Не смотри туда, Солнцерождённый. Ты сделал, что должен был сделать. Каждый из этой семьи получит всё, что сможет понять и принять… Агиля – умная и чуткая, она сумеет помочь брату. И деду… Ты мне сделал и дал, Арсен! Слава Всевышнему – сбылось Его предначертанное: мы встретились!”.
Горячее светящееся облако охватило Арсения, и он умиротворённо вздохнул…

...А топор пролетел значительно большее расстояние, чем если бы Арсений метнул его накануне, вчера хотя бы; значительно большее, чем старик мог бы определить его для себя, чтобы найти свой инструмент.
Люди разошлись, и у топора своя судьба сложилась. Комбайнёр, убирая ниву, его не увидел и даже вывалил на него копну соломы из накопителя. Спустя некоторое время к копне пришли семи-восьмилетние озорники: они стащили дома сигареты и спички и устроились в стожке покурить. Но курение не пошло им впрок: закашлялись огольцы, закружилось у них в головах, затошнило их. Бросили недоразвитые курильщики сигареты раскуренные в копну и побежали домой.
А сигареты поделились своим жаром с соломой; и та, сухая, восторженно вспыхнула и… сожгла топорище, сработанное стариком. Потом по стерне прошли трактора с плугами и под горкой пепла трактористы тоже не увидели сам топор, лишившийся важной своей части. Запахали его в почву.
Когда, каким он выйдет вновь на свет? И вспомнит ли бывшего своего хозяина, из-за которого претерпел столько мытарств?..

***

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Арсений в автобусе весь путь до Уфы смотрел в окно, не оборачиваясь к попутчикам-людям, чтобы не видеть искажённые эмоциями лица: алчные, хитрые, жадные – для него все они сейчас воплощали в себе не сородичей Нургуль, а тех, кто, как и старик, в любой момент может покуситься на неё, юную, цветущую. Он видел их интерес к себе, но закрыл им возможность обратиться к нему.
Архитектуру Уфы рассматривать не стал, а на такси устремился на железнодорожный вокзал, не попытавшись получить хотя бы какую-то информацию об интересовавшем его некогда народе – Нургуль указала ему, что он чужд для него, что ему опасно в этой земле. Чем чужд? В чём опасность? С этим Арсений не стал разбираться. Хотя много лет прошло с поры юности Нургуль, и мир изменился, и башкорты с русскими издавна в дружеский отношениях, но Нургуль видела нечто иное: она знает, кто таков Арсен, знает, что любое его слово, а тем более его сила могут привлечь излишнее внимание к нему и навлечь на него насторожённость и агрессию. 
А ей Арсений не просто верит: он и её восприятием отныне живёт – за возрождение жизни долго ожидавшей спасения девушки он несёт ответственность!..
В вагоне сразу устроился в уголке своего нижнего места – у окна – с той же целью. Из рюкзака достал воду и кружку, чтобы пить при необходимости, а к пище не притронулся: она в этот миг и в последующие несколько дней была не только излишней, но и нечистой – даже прикосновение к ней порождало ощущение загрязнения духовной сущности.
Кроме него в купе устроились командировочный и семейная пара. Все, вскоре после того, как поезд тронулся, стали доставать припасы и попросили проводницу принести им чай. Перезнакомившись, они объединили запасы, чтобы в кратковременном сожительстве спутников принимать единение друг с другом. А увидев бедный набор Арсеньева рациона, подумали, что он то ли поиздержался в пути, то ли не успел прикупить дорожный рацион, и стали предлагать разделить с ними трапезу.
Арсений отказался, сославшись на то, что сыт, однако женщина, кормилица семьи, не поверила ему:
— Вы, судя по виду, неделю ничего не брали в рот, кроме воды.
— Не обращайте внимания – у меня с детства аскетическое лицо, так что вы попросту обманулись. Да и есть у меня продукты, но они пока без надобности.
Командировочный уфимец, чтобы всё же привлечь гостеприимством соседа по купе, соблазняющее произнёс:
— Смотрите, какая колбаса конская – сочная, жирная!
Арсений вздрогнул: перед глазами встали Серый, Карасапкыр, Боорон – их, коней, превратить в колбасу и с аппетитом поедать! И ответил. То, что и как произнёс он в ответ на предложение, содрогнуло попутчиков и отвергло их от смутьяна:
— Конь всегда преданный друг человека – он помогает, спасает и не предаёт. И уж во всяком случае, кони людей в колбасу не превращают. Я никогда не употреблял в пищу тела друзей.
С этими словами он поднялся, подвинул командировочного и вышел из купе, подошёл к проводнице попросить постель – она ещё не разносила бельё по вагону – и разбудить его на узловой станции потише, не потревожив соседей…
Вернулся через полчаса, когда в коридор вышла пассажирка с пищевыми отходами – трапеза завершилась. Проходя в сторону тамбура выбросить свёрток, она искоса глянула на изрекателя, взглядом проявив к нему интерес, от которого ему не стало радостно.
— Странный вы человек, — заинтересованно предположил и уфимец, встретив его возвращение. — С вами, наверное, интересно о жизни говорить.
— О чьей жизни? О вашей?
— Почему – о моей. Вообще о жизни.
— Разговоров о вообще-жизни не бывает, потому что каждый высказывает то, что ему лишь важно, что только его интересует и терзает.
— А что меня терзает? У меня есть всё, что хочу сейчас иметь.
— Вы недовольны правительствами, тем, до чего они довели страну.
— Конечно. А кому это нравится?
— А что бы вы сделали, если б стали во главе страны: спасли бы народ от голода?
— Я бы?..
— Вы, вы. Хотите, скажу, что бы вы прежде всего сделали?
— Что, вы всё знаете?
— Нет, не всё. Просто вы явно выражаете своим состоянием, что в первую очередь вы обрели бы квартиру в Москве, дом на берегу Чёрного моря, три машины иностранного производство и выговорили бы себе ставку в пять тысяч рублей в месяц…
Командировочный откинулся к стенке купе и с изумлением смотрел на предсказателя. В этой изумлённости его застала вернувшаяся соседка и, по-женски догадавшись, кто его поразил, села возле мужа напротив Арсения, ожидая его высказываний. Не дождалась – Арсений молчал. Командировочный насторожённо констатировал:
— С вами опасно находиться рядом.
— Не тревожьтесь, я выйду, когда вы все будете спать; так что скоро расстанемся.
— Откуда вы знаете, что раньше выйдете?! Вы просто поражаете своими репликами.
— Всё, не буду. Вы поужинали, так что я могу лечь спать.
Супруг потянулся кверху, загремев там шахматами:
— Может, на сон грядущий партейку сгоняем?
Арсений усмехнулся:
— “О королева, ты искуснее всех ферзей, куда мне пешему от конницы твоей! Слоном и королем я, бедный, загнан в угол и получаю мат от сдвоенных ладей”.
— Вы шахматный поэт?
— Нет, это рубайи Омара Хайяма. А вы чего хотите: обыграть меня или проиграть?
— Хм, проиграть… Да нет, просто сыграть.
— Просто не играют. Противники стараются возвысить себя и унизить партнёра. А вы предпочитаете всегда быть в выигрыше. Когда же проигрываете, начинаете нервничать, выходить из себя, материться…
— Точно-точно – он именно такой, — встряла с критикой мужа верная его супруга.
— Ты чего суёшься? Мужчины разговаривают, а ты молчи, — резонно осадил её муж.
— Да ты за двадцать лет уже всех замучил своими шахами-матами, — отплатила ему жена; и тут же перевела разговор: — Вот мой младший брат – он очень спокойный. И отец наш тоже ни во что не встревает, ни с кем не спорит. Вот смотрите фотографии, — быстро достав из сумки семейный альбом, стала его демонстрировать соседям.
— Что ты суёшь своих родичей – с кем ни встретимся, обязательно одно и тоже: какая у неё семья родительская – что-то сама не в неё пошла, — развил семейную склоку муж.
— Помолчи, ради бога! Человеку интересно; он, вижу, всё понимает, — намекнула на Арсения женщина.
— Я чужие фотографии никогда не смотрю и семейные разборки и откровенности не слушаю, — ответил ей Арсений, весьма огорчив.
До того огорчив, что женщина сначала раскрыла молча рот, а потом с обидой жёстко сжала губы и зубы; муж расхохотался:
— Что, налетела?! Не всё тебе сплетницы и простачки попадаются?
Арсению все трое надоели до отвратительности в душе: ему сверх сил после великой трагедии в степи слушать склоки и беспардонно тупые притязания. Чтобы прекратить свару, достал из рюкзака спортивные брюки, футболку, спустил вниз матрас и стал свою постель застилать, вытеснив с полки командировочного и намекая женщине, чтобы она из купе на некоторое время вышла.
Попутчики поняли его и, хоть и рано ещё укладываться спать, но, не ведая, чем можно себя развлечь – после Арсеньевых крайне критических рецензий поостереглись при нём вести разговоры, – они тоже стали расстилать постели…

В купе вагона сменённого им поезда – от узловой станции до Фрунзе – разговоры тоже были банальными. Он это предвидел, и, устроившись на постели на втором ярусе, не поднимался ни во время остановок, ни когда пассажиры вкушали, а погружал себя в сон протяжённый и бездонный. Но сон, из-за беспредельной усталости души, воспринявшей перипетии земного мира хоть и глубоким был, тем не менее прозрачным: Арсений слышал и всё в вагоне, и далеко за его пределами; с Нургуль говорил; и снова, и снова переживал боль и трагедию вошедшей в него юной девушки, прервавшей в великой скорби полёт по своей судьбе …
Возмущённый жестокими событиями, взволнованный Арсеньев дух взбудоражил его уравновесившееся состояние души. Она всколыхнулась, и сон под её руководством стал прорабатывать деяния и потенциалы странника, его человеческие и иные в нём микро- и макрокомпоненты, психокомплексы. Благодаря тому, что обработка его сознания шла без помех со стороны самого сознания – Арсений, порой просыпаясь, терял осознание, что с ним происходит, но не противился тому, что и как его прорабатывало, – благодаря тому, что тело свободно от пищи, сон к конечному пункту маршрута справился со своей задачей продуктивно и выставил странника на фрунзенском вокзале завершённо очищенным, с освободившейся волей и с Силой, преисполнившей душу и дух.
Арсений стал осознающим личностно-социальные движения людей, потоки их чувств, намерений, потребностей; осознающим методы и способы воздействия на них. Его воля обрела независимость от проявления человеческих страстей и произволов – лишь Высшая воля отныне управляет им и направляет его; Сила заняла вытесненные из духа и души человеческие потенциалы, устраивавшие его в земных делах, но не поднимавшие высоко в деятельности и в воздействиях, выше обыденности – вроде полётов артистов балета, очень похожих на куриный. Самоосознаваемость и осознание окружающего мира претворилось в его орудие воздействия, целительства и возмездия…
Что бы сейчас друг Виталий увидел в нём? Как бы сейчас реагировал на новые в брате способности, выходящие за уже поизумлявшие его пределы? Арсению не хотелось бы его поражать – пусть он ничего не знает, пока час его не придёт: пока не станет сам Виталий склонным к тем своим способностям, что непременно скоро при его напряжённой в себе работе проявятся и в нём.

Выйдя на привокзальную площадь, Арсений постоял лицом к лицу с величественным памятником Михаилу Фрунзе, в раздумии выбирая, к кому поехать, чтобы и повидаться, и с проживанием на несколько дней устроиться: к другу школьной поры Абдрахману или к коллеге по проектному институту Кола Корнеевичу. Надо и старшего брата навестить – он с семьёй собрался в Германию. Но к нему в дальнее село лучше налегке съездить, потому и выбирал временное пристанище.
С другом давно не виделись, и Дженибеков… Он уже пенсионер, у него недавно умер восемнадцатилетний сын, и сам он сломал ногу, упав с крыльца, о чём Арсений узнал из переписки с ним. Решил ехать к нему – в таком несчастии пожилой товарищ, что ему нужна поддержка.
Сын Тимур умер из-за того, что был с рождения инвалидом, и организм не выдержал некомфортные для него условия земного пребывания. Инвалидом сотворила медицина. Едва появившийся на свет, он был инфицирован бациллами, заполняющими родильные дома для простого населения, и ему – для излечения – вводили антибиотики в вену на головке. Этот идиотско-варварский метод посредством докторов от медицины надолго прописался в медучреждениях. Курс для него, младенца, – в тридцать инъекций.
Результат варварского лечения – превращение нормального человечка в олигофрена. Это ясно выражалось в его лице. Он был вполне коммуникабельным, мог производить простые действия, улыбался, но не мог говорить, ходить, самостоятельно есть. Арсений вместе с Виталием как-то зашёл к Дженибекову, когда Тимуру исполнилось двенадцать лет, и увидел его шестилетним по виду.
Кола Корнеевич возмущался отношением правительства к советскому народу: “Когда негры-курсанты стали болеть, для них-то построили специализированную инфекционную больницу, а для нас оно ничего не делает. Месяц мой новорождённый сын с температурой лежал!”. И охотно воспринял их идеи революционного переустройства страны.
Арсению и впоследствии случилось встретиться с таким результатом медицинского шарлатанства: ему принесли ребёнка двух лет для консультации, как развить в нём речь и способность самостоятельно ходить; и к своему ужасу он узнал в этом малыше те черты, то выражение лица, что увидел в Тимуре. Спросил у родителей, делали ли ему инъекции антибиотиков в голову в роддоме, и они, удивленные его прозорливостью, признались, что было такое событии в связи с тем, что сыночек их, только что явившийся в свет, простыл в роддоме. Наверное, ходил на лыжах кататься и поел мороженого – ну никак иначе!
Тимур дожил до восемнадцати и ушёл. Это сокрушило отца – несмотря на страшную инвалидность сына, Кола Корнеевича радовался каждому дню в общении с ним.
Потому Арсений выбрал для себя поехать к Дженибековым. В качестве презента вёз старшему другу книгу о военных лётчиках, купленную в Ижевске. В годы войны и сам Кола Корнеевич шестнадцатилетним, добавив себе год, отправился защищать Родину. Из него сделали лётчика-штурмовика и бомбардировщика. Был сбит зениткой и с самолётом оказался в карельском болоте; выбрался – и снова в небо. От сержанта – звание, которое стали после начала войны присваивать выпускникам училищ, – дослужился до старшего лейтенанта, получал награды.
Но… и звание Дженибеков мог бы повыше иметь, и наград бы получил больше, если бы… После освобождения Кавказа от фашистов органы безопасности стали выискивать всех их приспешников, расстреливать, а семьи – не только их, но и тех, кто проживал вблизи, – депортировать1 в Казахстан и в Киргизстан.
Вместе с чеченцами, лезгинами, аварцами под массовую депортацию попала черкеска – мать Кола Корнеевича, о чём он узнал уже после победы. Из-за того события повышение его в званиях и награждения и затормозились. А причём тут он, боевой лётчик?
Когда закончились военные действия ему предоставили десятидневный отпуск, чтобы он нашёл мать где-то в казахстанских степях или пустынях. Кола Корнеевич пешком обошёл огромное пространство и нашёл её в малоприспособленных для жизни условиях; перевёз в город Джамбул и обустроил ей сносное проживание. А вернувшись в часть, выхватил из кобуры пистолет и едва не застрелил начальника штаба полка, знавшего обо всём, но скрывавшего от товарища по боевым делам не только сведения о депортации, но и письма матери. Чтобы не узнал и не сбежал к немцам. “Мерзавец, как же плохо он думал обо мне!”, — и спустя сорок лет говорил о начальнике штаба Кола Корнеевич.
Демобилизовался, переехал с матерью во Фрунзе и там, как боевой лётчик знакомый с картографией, переквалифицировался в инженера-гидромелиоратора, создавая и реализуя проекты орошения колхозов и совхозов Чуйской и других долин республики. Построил уютный дом, в котором прожил счастливые и горестные годы и в котором сейчас лежал беспомощный, забытый государственным аппаратом.
К нему, на улицу Кремлёвскую, Арсений и решил пойти.
Размышляя, не заметил, как к нему подошла геоботаник из проектного института «КИРГИЗГПРОЗЕМ» Кочурова Вера, удивлённая и обрадованная его появлением во Фрунзе. Арсений тоже обрадовался неожиданной встречей, не понимая, почему она не пребывает на обследовании урожайности сенокосов и пастбищ в горах, да к тому же среди рабочего дня гуляет по городу. Она и её муж, Пётр Фатун, были первыми наставниками Арсения и Виталия в начале их трудовой деятельности в геоботанической экспедиции по Памиру, по тянь-шаньским горам.
_________
1Депортация – насильная высылка из страны, переселение в другое место.

Вера поведала причину своего «прогула». Но не сразу – задержка её объяснилась в разговоре: раскрытием причины её прогула задевались отношения Виталия с Валентиной, потому что, раскрывая, Вера вроде как оговаривает его жену.
Разговор сначала о многом другом потёк – им было о чём беседовать; и общались они радостно. А поскольку Веру, как любую женщину, прежде всего интересовала семейная жизнь других людей, она деликатно, по-женски и по-дружески расспрашивая, подвела беседу к интимному – к семейным делам. Арсений отвечал на все её вопросы с улыбкой, а когда дошло до личного, стал улыбаться ещё больше, затемнив в душе от взоров грозовые вспышки. Но Вера настойчиво проникала туда, куда, по её мнению можно и следует проникнуть. Особенно, в жизнь Виталия.
— Ну расскажи же наконец, как у тебя дела, Арсений!
— У меня всё замечательно, — в очередной раз улыбнулся допрашиваемый.
— Ну а что у Виталика? — и здесь Вера напряглась в ожидании ответа, потому что её не устроило бы ни то, что у «Виталика» всё хорошо, ни то, что у него плохо.
Если хорошо – значит он для Валентины устроил рай; а если плохо – то Валентина устроила ему ад. Арсений, не посвящая её в секреты жизни брата, сменил улыбку, и по ней Вере стало ясно, что там очень грустно.
— Что, Арсений, всё так плохо?
Арсений вновь не ответил словами, но утвердительный кивок и вновь сменившаяся, ставшая более щедрой, улыбка показали собеседнице, что она права и как права.
— А мы с Петром давно поняли, что совершили ошибку, — призналась Вера. — Какой кусок золота ей отдали! Думали, что счастье Виталику устраиваем, а оказалось… Не оценила Валентина его…
И стала повествовать грустную историю о коварстве. Причина того, что она не в поле, оказалась не бытовой, а гадостной: подлое злоумыслие Валентининой сестры Людмилы, оговорившей начальника экспедиции Фатуна Петра Фёдоровича – в экспедиционную пору Виталия и Арсения бывшего руководителем геоботанической группы. Сделала она это не открыто – тем нагляднее и чернее проявила свою подлость, – а подкинула информацию руководительнице одной из партий экспедиции, Тамбовцевой Тамаре Павловне, с которой обе сестры дружили. Перед тем, как уехать из Фрунзе подкинула.
Тамбовцева и воспользовалась информацией, стремясь занять кресло начальника. Но тоже не сразу – боялась подставить Валентину, если затея «не выгорит».
Всё это произошло после того, как Пётр и Вера устроили брак Виталия с Валентиной. Знакомя подопечного неженатика с незамужними сотрудницами экспедиции и, предложив в качестве достойной избранницы Валентину – внучку Петра Александровича Жуйкова, – они были уверены, что делают доброе дело обоим. Не предполагали, что и как жестоко ошиблись по отношению к Виталию и к себе. Они и думать не могли, что под них уже подложена мина злого умысла. И Виталий этого долго не знал, и даже после их увольнения ему не была известна их судьба.
Затея Людмилы и Тамбовцевой удалась, когда Валентина вышла замуж за Виталия. Дело «выгорело», то есть состоялось: Петру Фёдоровичу пришлось уволиться, уступив должность интриганке. Вслед за ним и Вера покинула «КИРГИЗГИПРОЗЕМ».
А Валентина знала – знала и молчала… до поры. Но всё проходит и приходит – пора настала, и скрываемое потело ручьем: Валентина, то ли в злости на что-то, то ли чтобы похвалиться сестрой, рассказала, как та сумела подставить начальника…
Людмила получила биологическое образование в Казанском университете и приехала вслед за Валентиной во Фрунзе. И устроилась в ту же «Геоботанику». Недолго поработала – не сошлась своим вздорным нравом с коллективом и уволилась после первого полевого сезона. В отместку постаралась нагадить так и тем, что сломала жизнь хороших людей, и с радостью в душе уехала в свою Удмуртию, в Ижевск.
Виталию не довелось встретиться с нею в Киргизстане, хотя она и приезжала в Нарын
с группой – это было за полгода до того, как он женился на её сестре. Встретился позже, в Ижевске, но не сразу там узнал, какая она, на что способна – а что она очень способная, он вскоре узнал: она и его жизнь впоследствии разрушила, да жестоко!..
Арсений, выслушав печальное известие, сказал:
— Вера, я недавно был у Виталия и услышал от Валентины, что её сестра оговорила Петра и как это сделала.
— Неужели она призналась?
 — Вера, она не просто призналась, а преподнесла с апломбом и с радостью, как будто о чём-то достойном говорила. А когда Виталий возмутился их поступком и заявил, что так поступают гадюки, она крик стервозный подняла, какой мне ещё не доводилось слышать.
— Как жаль Виталика! — воскликнула Вера, сама пострадавшая от умышленного коварства сестёр Савинцевых, но уже винящая себя в его несчастиях. — И он прав, назвав их гадюками. Только мы не разглядели, кого пригрели: ведь они внучатые племянницы самого Жуйкова. А почему он не разводится с нею?
— Виталий прочный человек и не разрушает то, что создано. Если только она сама не погубит семью, что и может произойти. Так что терпит… А знаешь, Вера, мне иногда хочется вернуться сюда, чтобы работать в экспедиции. Только камеральная обработка материалов тоску навевает.
— Не стоит возвращаться – теперь Тамбовцева управляет. Не сработаешься. Ты помнишь её, помнишь, как нам приходилось голодать. Это из-за неё продукты Кузьмин нам не вовремя привозил… А при её руководстве мужчины уволились – никого из них в отделе не осталось. При Петре семейные пары выезжали в поле, а сейчас не знаю, как женщины одни работают  –  я бы не поехала. У неё самой никогда не было семьи, потому не понимает людей. Больше конфликтов в «Экспедиции» стало, чем дела. Критиковать и подкапываться было легче, чем формировать планы и объёмы исследований. Так что и сама я не вернусь, и тебе не советую – если только не хочешь, чтобы женщины разорвали тебя и съели.
— Не хочу, Вера, совсем не хочу! Ну что ж, будем жить воспоминаниями о хорошем.
Когда разъехались по своим маршрутам Арсений укорил себя за то, что не спросил, где теперь трудятся его первые наставники в полевых условиях бытия и романтики. И где обитают.

***

У калитки дома Дженибековых Арсения встретила Мария Тихоновна, жена Кола Корнеевича,. Обрадовалась его приезду, но сразу же предупредила:
— Николай не выходит – лежит со сломанной ногой. И давно есть перестал, исхудал весь, совсем без сил.
Кола Корнеевича по-русски называли – Николаем, так и жена его называла: созвучно и по-обыденности привычнее. Не старая, но и с виду очень изнурённая, недавно, хоть и трагично, но освободившаяся от обузы ухода за сыном, Мария Тихоновна вновь оказалась вынужденной заботиться о столь же недееспособным муже – несчастный её удел в судьбе.
Она не работала в общественном производстве с тех пор, как принесла из роддома сына-инвалида, но без дела сидеть не приходилось – нет у пролетариев возможности такой, ибо на заработную плату инженера, меньшую, чем у квалифицированных рабочих, не прожить втроём. Да когда ребёнку, медициной лишённому физической и умственной полноценности и иммунитета, постоянно нужны лекарства. Принимала на дому частные заказы на шитьё, скрывая пошивочную деятельность от всевидящего государственного ока в лице его недремлющих церберов-фискалов.
Кола Корнеевич. То, что он собою внешне представлял, Арсению довелось видеть до сих пор только в документальных фильмах о концлагерях и их узниках-военнопленных: кости с мышцами минимального объёма на них, закрытые кожаным, просторным не по размеру, одеянием; заострившиеся черты высохшего землистого цвета лица с запавшими щеками, с выпирающими скулами и провалившимися глазницами; отрешённое от жизни выражение в глазах. Патриот, ветеран-защитник, герой войны, добросовестный труженик, лежит он искалеченный, забытый государством. (Советская власть, заботящаяся о людях, о гражданах, ау – ты где?! есть ли ты?).
И всё же приятеля Кола Корнеевич приветствовал радостно; а сообщив уже известное – о смерти сына, – расплакался.
“Странное у тебя шествие по Руси. Не путешествие, а жизнь, проживаемая тобой в пути. Ты идёшь и что-то творишь, что-то обретаешь или теряешь…”, — вспомнились слова брата.
Выходя из Лебедей, предполагал только одно – очистить свою душу, не загружаясь другими заботами, долгами, ответственностью, а уже сразу по выходу оказался во власти событий и обстоятельств, одно трагичнее другого…
В пути, когда уже далеко от Лебедей ушёл, его настиг нуждающийся в исцеляющих его способностях сосед Ивана Пантелеевича; понадеялся деревню Ковригино стороной подальше обойти, а попал в скверну её мировосприятия; на реке Великой хотел увидеть место, воспетое Пантелеем Ивановичем, чтобы понять Русь и ближе её в себя принять, а заполнился печалью древней Руси и горестной судьбой своего княжеского рода; приехал повидаться с братом в Ижевск, и сразу же обрушились на него грязь городских мещан и грязь Витальевой жены с её отношениями; Башкирия не открыла своё духовное богатство, а ввергла в жестокую трагедию; встреча с Верой Кочуровой – и огорчение от того, как сёстры Савинцевы, одна из которых жена брата, обгадили достоинство Петра Фёдоровича Фатуна, разрушив жизнь. И здесь вновь ещё одна и очень жестокая трагическая драма…
Человек предполагает, а Господь на него возлагает…
Чем помочь Кола Корнеевичу? С чего начать? С поддержания морального состояния потрясённого судьбой и обстоятельствами старого друга, всю жизнь честно служившего и трудившегося? С восстановления его пищевосприятия? Или с тремора рук1 из-за синдрома Паркинсона?..
Решил совместить беседу с работой над телом, восстанавливая его функциональность. Признаки истощения при отсутствии внутренних проблем были аналогом признаков болезни Домны Михайловны. Только лебединка не была до такой степени истощена – лишь немного похудела. Но и работать с Кола Корнеевичем было проще по причине того, что он мужчина, так что особенная деликатность игнорировалась – лишь бы не сделать больно ослабленному телу и сломанной ноге. И ему легче далось понять причину голода и истощения организма – в Лебедях по подсказке принял состояние Домны Михайловны, а Кола Корнеевича увидел.
Пренебрёгши собственным физическо-духовным истощением сил из-за целительства в Лебедях, не восстановившихся к уходу из деревни, но напротив, из-за трагедии Нургуль с последующей встречей со стариком, вздумавшем сгубить тылсым алма, забравших у него всё оставшееся после Лебедей, Арсений молитвой к Господу испросил дозволения помочь обездоленному ветерану войны и труда. И обнаружил, что его силы не только уже восстановились, но и увеличились: из него забурлил целительный поток.
Кола Корнеевич сразу легко и полностью доверился воздействию приятеля – дружба сыграла положительную роль, что происходит весьма редко. Само дружеское общение уже внесло успокоение в его страдающую душу; и глубинное проникновение действия на него любви через Арсеньевы руки внутрь тела стало побуждать вегетативную систему к самоспасению, к жизнедеятельности организма, а состояние духа черкеса – приводить к его природной уравновешенности.
Старый друг стал смыслом и необходимостью пребывания Арсения в городе Фрунзе. Три дня он почти не покидал двор Дженибековых, выбираясь лишь на рынок,   
__________
1Тремор рук в данном случае – симптом серьезного системного заболевания; чаще всего длительное дрожание конечностей связано с такими патологиями, как болезнь Паркинсона и иными, связанными с отделами головного мозга.

поскольку с продуктами в доме и без него было напряжно, а тут и себя прибавил, хотя два дня по приезду ещё не мог есть и запас дорожных припасов, которыми его обеспечил Виталий, пригодился не в дороге, а здесь, в городе. Вечерами посещал летнее кафе.
Третий день принёс всем радость: Кола Корнеевич не только выпил большую порцию шорпо из баранины, но и съел всё мясо, предназначаемое троим – его организм больше не отказывался от пищи, а потребовал восстанавливающего питания. С того события его дни наполнились содержательностью: и беседы стали разнообразными; и вновь телевизионные и радиопередачи его, набирающего силы, заинтересовали; и возродился оптимизм…

На четвёртый день Арсений впервые позволил себе после утренней работы с больным отправиться на осмотр когда-то почти родного, а теперь до чрезвычайного изменившегося города. Но лишь несколько мест пробудили в нём нечто вроде ностальгических чувств, а в целом он смотрел на него как на обычный город, не встречая ни знакомых людей, ни тех, с кем хотел бы познакомиться-пообщаться.
Улица имени 22-го Партсъезда, где находится Политехнический техникум –  первое в жизни Арсения послешкольное учебное заведение, – где в основном проходила его жизнь культурная в виде прогулок, кинотеатров, кафе, переименовалась в Ленинский проспект, хотя проспектом она не является. Наименование улицы было перетащено с параллельного, с настоящего проспекта, переименованного в проспект Киргизской ССР… То ли ещё будет – не киргизы город создавали и строили, но по праву «хозяев» разрушат, замарают; как и в других окраинных республиках извратится всё, не из их менталитета вышедшее, и потому никак ими не приемлемое.
Середина аккуратной улицы оказалась перерезанной нагромоздившимся комплексом правительственных зданий с обширной гранитно-бетонной площадью. Задами властный комплекс врезался в Парк культуры и отдыха имени Панфилова, идиотически истребив деревья – при жаре-то, охватывающей город в апрельско-октябрьский период, вырубка деревьев вокруг каменных зданий до совершенного идиотизма неразумное решение, наносящее ущерб людям и строениям. Да, Фрунзе – не чета Донецку с его архитектурной красотой и прекрасными скверами, бульварами, парками и с прудами в них.
Но киргизы в юртах родились, в степи и в горах безлесных, где лучший ландшафт для них – родное джайлоо, пастбище: в них, даже поселяясь в кирпичные городские дома; они ментально пребывают. А потому уразуметь архитектурные компоненты и озеленение улиц им генетически несподручно. 
Утилитарный потребизм киргизов значительно превышает их прагматизм, не говоря о духовном, эстетическом восприятии того, что выходит за пределы их традиций и обычаев. Потому Фрунзе не только в административном квартале оголился от деревьев, дающих укрытие прохожим и создающих защиту зданиям, но и в центре: архитектуры по указанию «премудрых» в лице первого секретаря ЦК КП Киргизии Усубалиева сотворила покрытые бетоном площади, открытые мощным потокам солнечных лучей. Горожанам пересечение площадей чревато солнечным ударом.
Но и того им, правителям, баям и манапам по их классовому происхождению, мало показалось. Они, поскольку правительству вредно встречаться с рядовым населением, и автобусное и троллейбусное движение с этой улицы перенаправили на параллельную узкую улицу Киевскую с ранее односторонним движением автотранспорта – причём, беспассажирского автотранспорта. А теперь её загрузили всеми его видами, и движение открыли в обе стороны: лишь бы баям-усубалиевым в советском чиновничестве вольготно дышалось.
Мерзко, отвратно, словно в средневековый феодализм попал, в пору которого чернь к ханским дворцам не подпускалась.
Прогуливаясь в своём походном одеянии с выросшей уже бородой, чем обращал на себя внимание фрунзенцев, этот квартал Арсений обходил стороной и бродил по другим, по живым улицам. Побывал в музее советского полководца Михаила Фрунзе с главным его экспонатом – с домом: ещё дореволюционной постройки, двухкомнатным, саманным с камышовой крышей и с той его обстановкой, что окружала сына уездного фельдшера.
Дом находится внутри музея, от улицы отделённый стеклянной стеной: и сохранность тем ему обеспечивается, и экспонат напоказ.
Радость доставлял базар, заполненный всевозможными продуктами: мясом, молоком, овощами, фруктами и функционирующий с раннего утра до позднего вечера. А в Ижевске Виталий не мог для Арсения купить фрукты-овощи позже четырёх часов дня – после четырёх часов только весы на торговых бетонных лавках составляют «публику» ижевских рынков. Донецк, конечно, беднее азиатских городов в смысле насыщенности продуктами, но не в пример российским полисам всё же насыщен.
На базаре, как и пёстрая смесь фруктов-овощей, обращает на себя внимание смесь национальностей со смесью их языков и одежд: то же, что было и десять, и двадцать лет назад, и того ранее. Арсений покупал манты у разносчиц и тут же у других разносчиц брал кумыс и тем услаждал своё воспоминание о Фрунзе студенческой поры.
Двумя другими радостями стали: чайхана, где узбек-чайханщик мастерски заваривает вкуснейший чай и можно часами сидеть, созерцая дневной город с его суетящимся или медленно движущимся населением; и кафе на веранде ресторана «Сон-Кёль» – в нём пил сок и коктейль и так же долго рассматривал город, но уже вечерне-ночной. В них обоих присутствует лёгкость: ничто не тревожит, не беспокоит, не волнует, что способствовало страннику душой восстанавливаться без отвлечений на какие-либо обязательности.
Облик походный его и здесь привлекал к себе внимание фрунзенцев, но из азиатской деликатности всех жителей города никто к нему не приставал с расспросами, с желанием поплакаться или потравить байки. И ему никто не был нужен – что он им даст? Он видел город и горожан в их сущности: каждый доволен своим и собой, каждый самодостаточен в своём понимании – интересно, что уверенности в них гораздо больше, чем у ижевчан и у жителей других российских городов.
(Но это до поры, до часа, когда киргизы станут их выдавливать из удобных кресел, из домов и квартир, пренебрегая выгодой, получаемой от «орусов», – а потом все «русские»  побегут.
 Хотя Арсений, понимая речь киргизов, в их разговорах между собой, и не слышал их агрессивности по отношению к «русским», но на остановке две хохлушки трындели, что “киргизы их гонят”; да и Дженибековы говорили о том, что молодняк из Ошской области на их улице в кучки собирается и орёт, чтобы орусы убирались). 
А ему, уже чуждому этому городу страннику, что-либо имеющееся во фрунзенцах – оно-то для чего?..  Что может взять от них?.. Что, кроме необходимых продуктов для его друзей, Дженибековых, он может взять у города и для чего? Загружать, перегружая, свой багаж долговременными обязательствами, долговременными отношениями? Не надо.
Прибыл освободиться от воспоминаний, от юношеских привязанностей и от иллюзий, выплатить по обязательствам, как по векселям, – других дел не числится в реестре души.
Иллюзии прошлой жизни развеялись быстро, как и все иллюзии исчезают, едва вошёл в город; воспоминания не оживились, потому что город стал для него пустым, чужим, не возбуждающим память. И горожане отчуждились – или, вернее сказать, он отчуждился от них. Теперь они его не поймут и в малом, как стоящего где-то вне их досягаемости, вне слышимости, вне понимаемости. Любое его слово поражает их, хотя говорит о простом – но, очевидно, иначе, не как они привыкли. Поэтому не заговаривает с ними – как и в поездах не общался – и для того хотя бы, чтобы восстановить в памяти менталитет города: его, некогда впитавшийся в него, он знает.
В «КИРГИЗГИПРОЗЕМ» тоже не пошёл: напомнить ему о себе – для чего? повидаться – с кем? Иных уж нет, другие же далече. И родственников, чтобы можно было бы хоть с ними повидаться, проститься, уходя в новую жизнь в лесном краю, далёком от материальной и индустриально-духовной цивилизации, не искал, потому что те, что были – их во Фрунзе нет. Одна кузина, Ирина – с нею он поддерживал тесные отношения до переселения в Донецк, – разведясь с Алексеем, зарабатывавшим на шабашках «тыщи», уехала с отцом, крёстным Арсеньевым, в Германию; о других ничего не знает: никаких известий давно о них не имеет.
Так что и родственников нет. Одинок в городе юности, в городе активной молодости – только Кола Корнеевич удерживает пребывание в нём: он не может покинуть старого товарища, пока тот не обретёт уверенную самостоятельность хоть в постельном режиме.
Однако… Шестнадцатого августа, в четвёртый день пребывания в столице Киргизии, когда он после осмотра города и спокойного чаепития в чайхане возвращался с базара с набором продуктов к Дженибековым, в троллейбусе его рассеянное внимание привлекла молодая женщина, собиравшаяся выйти из салона. Он пристально всмотрелся в неё, увидел, что и она с пристальностью вглядывается в него. Сквозь черты горожанки то и дело проявлялся предельно знакомый, родной, но давно забытый облик.
Арсений встал со своего места, быстро пошёл к ней:
— Валя! Валюшка! — это была двоюродная сестра, дочь старшего материного брата.
— Арсений!
Троллейбус остановился, Валюшка вышла, и Арсений последовал за сестрой, чтобы хоть коротко пообщаться.
— А я смотрю – ты или не ты, — восторженно воскликнула кузина.
— Сестричка, и я тебя не сразу узнал – такая ты представительная. Счастливая, верно?
— Да! У меня замечательная семья – муж Володя, две дочурки, мама.
— А дядя Саша,.. — не спросил, а как бы высказал Арсений.
— Он два года назад умер, —  печаль покрыло счастливое лицо сестры.
— Два года… А мне никто об этом ничего не сообщил. Так же, как и о смерти отца.
Две вести о смерти, сближающей или… разделяющей родственников, превращающей их, друг друга, во врагов, Арсения с Валей сблизили. Они даже за руки взялись, выражая их родственную связь.
— Валюшка, а муж твой Володя – это твоя любовь, из-за которой ты заболела?
— Да, он, — улыбнулась Валюшка.
— Я говорил дяде Саше, чтобы не мешал вам в вашей любви. Он считал, что раз ты старше Володи, семья не получится. Но получилась ведь, и славная, судя по твоему виду.
— Приезжай к нам – сам увидишь. И с мамой повидаешься, и с дочками, и с мужем: они все будут рады тебе. Мы на окраине живём, в переулке Адырском, в доме сорок два – запомнишь?. Поживёшь у нас – соскучилась.
— Хорошо, сестрёнка, приеду. Сегодня не могу – товарищ болен, надо ещё полечить его. Завтра к вечеру, хорошо?
— Хорошо. А ты людей лечишь? Ты врач?
— Нет, Валюшка, я не врач. Просто помогаю выздороветь.
— Как хорошо, что ты можешь лечить! — проявила радость Валя.
Арсений насторожился:
— У вас кто-то болен?
— Нет, братишка, я просто рада, что ты помогаешь людям – ты всегда был добрым.
— А как я рад тому, что у меня такая сестрёнка! — выразился Арсений.
— Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку, — засмеялась Валя. — Я-то правда рада тому, что ты помогаешь больным, что ты врачеватель.
— А я рад, что у тебя славная семья – ты её достойна тем уже, что умеешь радоваться за других. Это потому, что ты умеешь любить и понимаешь, что такое страдание.
Валю осветили слова брата, и она, спеша по служебным делам, поцеловала его в щёку.
— Мы будем ждать.
Радость, безыскусная, бескорыстная радость сестры вдохнула в Арсения свежесть его жизни. И на главпочтамте ждали письма от Настеньки и от Пантелея Ивановича.

В вечеру, когда после продолжительной работы с Кола Корнеевичем Арсений приехал 
в кафе, ему было особенно приятно наблюдать людей. Он обострённо ощущал вкус их жизни, тонкости отношений – сегодня его восприятию меньше препятствовал болезненно-тягостный трагизм, заполнивший странствие: сегодня его путь середь драм и будничности
серой осветил восторг сестриной любви.
Вероятно, он улыбался, возможно улыбался, глядя на показавшегося ему интересным гостя кафе, потому что приветливо, будто ответно, улыбаясь к нему подошли два молодых человека и заговорили с ним, кивая на его бородку – с учётом того, что и одежда на нём походно-полевая:
— Вы из экспедиции? Вы географ? Меня звать…
— Василием. А тебя – Талгатом. Вы учитесь на географов, мечтаете о романтике, об открытии новых земель. Присаживайтесь.
Молодые люди поставили свои стаканы на столик Арсения и изумлённо посмотрели на того, к кому сами подошли, уверенные в себе, в своих способностях разговорить – но оказалось, есть кто-то более их способный.
— Вы нас знаете? Как? — Василий первым подошёл, первым заговорил и продолжил контакт тоже он. — Да, мы на географическом учимся.
— Василий, я с вами не знаком. Но не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять без расспросов, с кем я в данном случае имею дело.
— Почему Шерлоком Холмсом? — теперь удивился Талгат.
— Потому что вы всё сами только что представились в таком объёме, что труда не составляет рассказать вам о вас: сидя за столом, вы называли друг друга по именам; всё время смотрели на меня и возбуждённо переговаривались; а ваши восторженные вопросы ко мне показали, что мечтаете о путешествиях и что ваша специализация – география. Ну коль я о вас кое-что знаю, так представлю и вам себя. Имя моё – Арсений Тимофеевич. Отношение к географии у меня… Скажите, о какой именно географии вы мечтаете: об экономической, об этнографической, об исторической или об иной какой-либо; и тогда я смогу просветить вас о своих интересах.
— А какая география интереснее? — чуть ли в унисон спросили студенты.
Арсению было приятно с молодыми людьми, начинающими свой путь в неведомое. Они ещё не оформились, хотя уже учатся в университете. И напоминали ему его донецких студентов и учеников, перешедших в выпускной класс – ему должно сопроводить их в новую жизнь (потому обязан вернуться в Донецк к началу учебного года и работать, работать, работать с ними, чтобы они не совершали непоправимые ошибки, чтобы не было в их жизни или из-за них у кого-то трагедии, тяжёлой драмы).
— Интересная та, которая вас будет радовать. Я не географ по образованию. Историк. Но ведь история на земле протекает, вся жизнь всего человечества – движение по разным землям и регионам. А человечество – это сумма этносов, проживающих на разных землях. Таким образом, я являюсь географом. Нет? — Историк провёл экскурс в науку со щедрой улыбкой, заразив ею собеседников.
— Вы интересно представили историю и географию, — засмеялся Талгат.
— Вы археолог? — уточнил Василий профессиональную специализацию Арсения.
— Нет, я учитель в далёком отсюда городе. Ага, вот сейчас вы подумали, что это скучно… Несомненно, что из вас пытаются сотворить школьных учителей, а в вас бурлят романтика и жажда приключений.
— Вы откуда всё знаете?! — Василий всё более заражался Арсением.
— Мы же не говорили ничего об этом, — подхватил Талгат.
Арсений засмеялся и студентам стало весело с шутником-историком.
— У вас скисли физиономии при упоминании моей профессии, — раскрыл Арсений секрет своего знания, не раскрывая другого: того, что он видит их.
— Да, нам всё время говорят, что распределения будут в основном по школам, — с грустью в голосе признался Василий.
— Я вам открою сейчас сразу несколько секретов о вашей профессии географов. Если
хотите, конечно. Могу сказать, что они полезны и, если вы их усвоите, будут вам надёжно служить. Ну как, раскрыть? Или сами докопаетесь до них и будете первооткрывателями себя считать?
— Раскройте вы. С вами интересно говорить, — принял предложение рассудительный
даже по виду Талгат, в то время как романтик Василий переживал неизбежную унылую вероятность работы в школе.
— Вот вам первый секрет. Я историк, но уже больше месяца одиночно путешествую различными способами по разных регионам нашей страны: ходил-перемещался в областях северной части России, а потом, как выразился мой брат, спускался по ступенькам широт на юг. Так что исследовал таёжную, лесную и лесостепную зоны и природу пройденных мною краёв. Видел зарево Северного сияния, дремучие дебри, северные реки, медведей, лосей и другую живность, разные народы и их культуры – это ведь элементы географии, нет? Что вам, если станете учителями, помешает исследовать и совершать открытия?
— Здорово! Вы в одиночку всё это прошли?! — воскликнул, оживившись, Василий.
— В одиночку. Потому что это путешествие никто со мною не смог бы совершить.
— А ещё секреты? — поторопил Талгат: ему первый показался слишком простым.
— Второй заключается в том, что романтика и приключения отнюдь не близнецы. Ведь романтика – это всегда находки. А находки даже сидя в архивах можно совершать, верно? Безо всяких приключений. А приключения тоже бывают без романтики. Знаете, наверное, коль вы собираетесь быть истинными географами, как Семёнов-Тянь-Шаньский охарактеризовал приключения? — Арсений предоставил студентам возможность проявить свою эрудицию и произнести формулу, которая немного охладит их пыл.
— Он сказал, что приключения – это результат плохой подготовки, — уныло произнёс Василий. — Но разве это правда?
— Правда, — утвердил Арсений. — Я стал работать в экспедициях по Тянь-Шаню и Памиру с семнадцати лет. Так вот знайте: неприятности, которые мы потом вспоминали с огорчением и с юмором, и были результатом плохой подготовки. А неприятности – и есть приключения…
Предоставив студентам уразуметь истину сказанного известным географом, Арсений спросил их, припомнив происшествие в тянь-шаньском ущельи и грозу возле деревни Ковригино:
— Вот к примеру, приключения. Что станете делать, если для исследования склона налегке перейдёте каменистое русло с едва живым ручейком, а когда будете возвращаться, ручеёк превратится в бурный поток прорвавшейся с ледника воды? Или что вы станете делать, если будете идти по открытому месту, а в небе, совершенно чистом от горизонта до горизонта, прозвучит гром. Потом ещё и ещё...
— А разве так бывает, чтобы гром без туч? — не принял вторую установку Василий, смутившую его больше первой.
— Бывает. Всё бывает. И ручеёк на глазах превращается в поток, и громы такие. Одна и именно такая ситуация и произошла со мною в этом путешествии.
— И что вы сделали?
— Это вы мне ответьте, что будете делать – вы ведь готовы ко всему.
— Ну что?.. Ну дальше пойдём.
— Это ваше решение может стать не просто вашим скверным приключением, но и причиной гибели многих из тех, кто с вами пойдёт. Тем более, если вы, самоуверенно распоряжающиеся, будете руководителями групп.
Студенты поняли, что их не проверяют, что и в самом деле путешествие может быть чреватым неприятностями и даже несчастиями. Талгат пристально посмотрел на старшего собеседника и в попытке понять назидание попросил:
— Мы, конечно, ещё ничего не испытали. Расскажите, что это было, и что вы сделали. Тем более в одиночку.
— Ребята, это была такая великая гроза, какой мне до того не приходилось наблюдать.
Она полыхала шесть часов, вылила на землю пол-океана воды, обстреливала градом, била и крушила всё молниями и ураганом. А ведь ничто не предвещало такого, и казалось, что всё это где-то там гремит: ну погремит и перестанет.
— А как же вы?
— Я довольно опытный путешественник, но и мне пришлось искать место и способ спасения. А происходило это на лесной дороге. Мне посчастливилось увидеть сваленное дерево и под ним я устроил палатку… Так что, как видите, мне надо было знать, что идёт мощная гроза, надо уметь обустроить бивуак – ведь на палатку могли упасть те деревья, которые в округе шквалами бури ломались как прутья. И многое другое надо знать, уметь; и иметь необходимое. Ну и как вам это приключение? Много в нём романтики, учитывая, что если бы я погиб или был бы искалеченным, меня только звери обнаружили бы?..
Молодые географы молча переглядывались и задора у обоих заметно поубавилось. Однако молодость безоглядна: ну произошло и прошло. Ведь сидит же он перед ними, пьёт коктейль и спокойно вспоминает.
Арсений по-доброму улыбнулся и сам вновь заговорил:
— Вы, конечно, знаете, что было три путешественника по Монголии, Китаю, Тибету: Пржевальский, Певцов и Потанин, путешествовавший совместно с женой, Александрой Викторовной. Она умерла во время последней экспедиции: поехала с инфарктом, а там и инсульт ещё у неё случился. Пржевальский тоже умер во время очередной экспедиции. От брюшного тифа… Так вот вам ещё один – и последний – мой секрет: прежде, чем идти куда-то, надо быть готовым не только материально. То есть не только иметь продукты, снаряжение, транспорт, но и иметь знания культуры этносов, народов, которые встретятся на пути. Знать их языки, нравы. Потому что, во-первых, без знания языков экспедиция будет безрезультативной; а во-вторых, если вы не будете в состоянии с ними общаться, они не только не помогут, но и станут видеть в вас врагов. Географ и спутник Потанина в последней его экспедиции Обручев писал, что лучше других географов обследовали те же земли Потанин с супругой, потому что он и его жена-этнограф знали культуры народов и уважительно с ними общались… Так что, пока есть возможность, познавайте и готовьтесь. А судьба географическая устроит вам экзамен на жизнь или на смерть. И будете ли вы потом сидеть в кафе, пить коктейль и спокойно вспоминать?..
Изумление вытянуло молодые лица: ну это-то, эти-то мысли как ему известны?! Что, умеет читать, о чём думают люди?..
Арсений, поднявшись из-за стола и пожимая руки студентов, пожелал им:
— Счастливого вам плавания, Василий и Талгат, – вы ведь и о морских путешествиях мечтаете, нет? Как говорят моряки: попутный вам ветер и семь футов под килем? В любом случае будьте чисты в ваших намерениях и деяниях.
— А завтра вы придёте в кафе? Во сколько? — поторопились спросить мечтатели.
— Нет, ребята, завтра я сюда не приду. И вообще, срок моего пребывания в Киргизии истекает. Скоро я буду далеко –  там, где меня ждут такие же, как и вы, путешественники в новую свою жизнь. Желаю вам чистых намерений и полного их осуществления.

Доброе Валино семейство встретило Арсения той радостью, какой оделяют, встречая, долгожданного родственника, уехавшего далеко и, наконец-то, возвратившегося.
Ощущение душевной близости, возникшее в Арсении при первой встрече с сестрой в троллейбусе и потом с родственниками, долго сопровождало его сквозь другие, не всегда приятные свидания, пересечения, ореолом своим скрашивая и окрашивая его дни и бытие. Искренние их приветливость и гостеприимство подчёркивали поражающую несуразность противоположных начал в людях, отличных от их доброты.
В семействе, в котором все имеют свои эмоциональные, нравственные особенности, не чувствуются принуждения и личный диктат – всё ими говорится будто одним голосом. Жизнерадостность как символ осеняет отношения между всеми. Странная семья. Главой её после смерти Валиного отца стал Владимир из рода Майеров. Арсений, сопоставив его внешность с сестриной, увидел, что она, счастливая во всём, в сравнении с ним смотрится существенно моложе.
Тётя Ида приветила Арсения словно мать родная, запричитав над истощённым видом племянника:
— Ох, как же ты похудел, Арсений! Щёки-то, щёки! Куда их дел? Тонкий, как ивовый прут – в чём только душа держится! Ну мы для тебя наготовим – станешь, каким был.
Сколько помнит её Арсений, она всегда была воплощением живой впечатлительности, приветливости, доброжелательности. Абсолютно неконфликтная – у неё нет для этого ни сил, ни желания. Видит в других хорошее, и даже в тех, кто ее обидел, может найти что-то положительное. Прощает обиды.
Дочь и зять посмеялись над нею:
— Мама всегда причитает, плачет.
— Ну как же, всех жалко. Ну посмотрите на него – в детстве был пухленьким. Ты ведь помнишь его, Валя? Чем же ты так себё довёл, Арсений?
Племянник рассмеялся, разведя в недоумении руки.
— У нас и Юля такая же – слезливая, — сказала Валя, представляя прижимавшуюся к ней старшую, шестилетнюю дочь.
Владимир дополнил:
— Юля – принцесса Несмеяна. Бабушкина внучка.
Её сестра-антипод, пятилетняя Лена, всё время знакомства смеялась и бегала вокруг, не смущаясь тем, что впервые видит дядю. Да ещё бородатого.
Сам Владимир также распахнулся, раскрылся сразу и полностью. Для него впервые встреченный Арсений – брат его жены, а, значит, близкий родственник. Единственный в женском обществе мужчина, Владимир обрадовался возможности поделиться мужскими интересами. А их у него оказалось немного: семья, работа, машина и столярное дело. И, между делом, искусство макраме1, украсившее комнаты дома и летнюю кухню во дворе.
Столярничает в мастерской, специально построенной совместно с тестем, которого и после его смерти называет «папой». И небольшой дом, купленный на деньги от продажи сельского дома, перестроили под большую семью с немецкой основательностью, чтобы жить в городе с младшей дочерью и чтобы у неё был свой дом.
Владимир с внутренней невыпирающей гордостью, с достоинством и с торжеством творца, без присущих большинству истинных германцев надменности и самодовольства, показывал Арсению комнаты, мастерскую, виноградник, искусно сотворённые поделки.
Мастерством, отношением к труду и к созерцающим плоды его творчества Владимир напомнил Арсению Николая Суханова. Тот так же через семейное резное творчество без бахвальства, но с проявленным внутренним достоинством выявляет красоту и содержание родовой души. Оба одинаково притягательны для Арсения.
Готовили для родного гостя всё разнообразие немецкой и азиатской кухни, поили собственным виноградным вином, развлекали приятными беседами.
Дни, проведённые в доме, тёплом для странниковой души, прошли как промчались, заполнив блаженством время, отпущенное Арсению на радость… Но уже снова надо свою работу продолжать, надо успеть. Её не отложить и не переложить.

Отдохнув и вернувшись поутру к Дженибековым, Арсений застал у них гостя. Оным оказался местный чудодей-экстрасенс, явившийся дать спасение страждущему. Ожидать конца «сеанса» пришлось во дворе – не допустил чудодей наблюдать, что будет делать с Кола Корнеевичем.
И потом, стремительно уйдя, экстрасенс не открыл секрет «чудотворения». Пациент из его манипуляций и прочих секретных воздействий ничего не понял и тоже не смог поведать, но в комнате стоял такой тяжёлый дух, будто в ней только что   
_________
1Макраме (фр. Macrame, от араб. «тесьма, бахрома, кружево» или с турецкого – «шарф или салфетка с бахромой») – техника узелкового плетения; разновидность прикладного искусства.

переночевало с десяток лесорубов. Пришлось снова выйти во двор в ожидании, когда «чары» развеются.
В переписке за два месяца до приезда Арсения Кола Корнеевич писал, что ждёт к себе экстрасенса, чтобы тот помог восстановить силы, покинувшие из-за смерти Тимура. И сам потом намеревался приехать в Донецк в гости к Арсению в расчёте, что друг  исцелит его от душевного надрыва. Но сломал ногу… А экстрасенс появился тогда, когда Арсений уже сделал и его работу. Так что оплаченный визит специалиста по «тонким мирам» не произвёл радостный эффект – слишком тонкие миры задействовал экстрасенс для лечения «грубого» физического тела.
Кола Корнеевич, уже хорошо питаясь, к возвращению Арсения окреп, его душевный настрой в дружеских беседах уравновесился; обтянутое кожей, высохшее лицо его стало принимать нормальный вид, оживилось, обрело благородную красоту пожилого черкеса.
Отсутствовавшего Арсения Кола Корнеевич, уже выбирающийся из беспомощности, приветствовал с чувством оживания. Правда, и огорчился, узнав, что его гость собирается на Иссык-Куль. Отпуская Арсения в его поездку, Кола Корнеевич сказал, что верит только ему. Арсению от признания стало не радостно, а грустно: нет у Кола Корнеевича никого, кому он мог бы верить, как ему. Одинок. А что такое одиночество ему, странствующему по землям в поисках близкой души, с кем можно бы жить и трудиться, преобразуя мир вокруг себя, глубинно известно и животрепещуще понятно.
Но возвращение Кола Корнеевича к жизни порадовало и тем, что подвигло Арсения заняться тремором его рук. Прежде целитель не брался за эту ответственную проблему, потому что в надрывном состоянии больного друга процесс был бы бесполезен. И опасен – воздействие на руки проводить надо было через мозг. А сейчас решился, подумав, что если получится, снятие тремора станет подарком Кола Корнеевичу – сам, уже без помощи жены, есть сумеет. И это станет утешением за отъезд Арсения.
У него получилось. Руки лежали успокоенно на груди или вдоль тела; им больше не надо было удерживать друг друга от сильного сотрясения, и ложку они держат уверенно.

***

Выезд в Пржевальск планировался издавна, с начала странствия, как одна из миссий в выполнении обязательств. Там обитает товарищ по комсомольской работе, вроде как друг в той уже давней поре. Билет был куплен в одну из поездок на базар, и надо только взять с собой необходимое на пару-тройку дней пребывания в городе на Иссык-Куле.
Однако Арсений, хоть и сообщил Дженибековым об отъезде, сам всё же посомневался в необходимости встречи с другом молодости комсомольской.
Они уже другие, давно не комсомольцы и заняты в сферах более прагматичных, чем романтичные оперативные подвиги. Да и менталитет обоих – Арсений по себе, по своему уровню обычной трансформации судил – наверняка претерпел важные метаморфозы, так что прошлое лишь лёгкой кисеёй может коснуться их прошлой дружбы и их самих.
Но именно сомнение дополнительно понудило его к совершению вояжа1 – коль оно появилось, значит, в прежних отношениях есть что-то невыясненное, неопределённое. Так значит, надо ехать. По крайней мере побывает на Пристани, где погребён путешественник Пржевальский, склонит перед ним свою голову. Странник перед Путешественником.
В Пржевальск через каждые полчаса отправляются автобусы: удобные «Икарусы» и громоздкие «ЛАЗы». Для Арсения подали «Икарус». Рейс занимает восемь часов; из них два часа приходится на остановки различной продолжительности.
К привлекающему и здесь, на платформе автовокзала, к себе своим видом внимание готовящихся к посадке пассажиров Арсению, к чему он уже привык и не реагировал на взгляды и на реплики даже, подошёл околосредних лет мужчина, один из обративших на него свой пристальный взор, и без экивоков2 спросил:
____________
1Вояж – в современном русском языке это слово обычно употребляется в шутливом или в ироническом смысле.
2Экивоки – намёки, уловки, ухищрения, махинации, подходы, хитрость.

— Извините, вы один, без спутников едете?
— Один, — с интересом осматривая полюбопытствовавшего.
— Извините, — ещё раз повинился мужчина, — я тоже в одиночестве. Дорога дальняя – если вы в Пржевальск, – вот и подумалось, что с вами путь интересней будет.
— Да, еду в Пржевальск. Я там не был ни разу, и вообще, не ездил вдоль Иссык-Куля. Так что от попутчика не откажусь.
— Вот и славно. Когда будем размещаться, поменяемся с кем-нибудь местами, чтобы рядом сидеть...
Попутчик оказался симпатичным в общении, небанально нескучным и интересным. Его эрудированность переполняла его сознание, и он нуждался в таком собеседнике, что мог бы и выслушивать, и весомо понимать. “Видимо, нетривиальные встречаются ему по жизни редко, коль он ещё на посадке обратил на меня своё внимание и напросился, — составляя о нём понимание, подумал Арсений. — Так знакомо!”.
Уже в салоне спутник представился: “Константин Петрович”; подумав, дополнил о себе: “Подполковник Щербаков”. И сказал, что он бывший политработник Пржевальского погранотряда, уволившийся в запас, сразу почему-то откровенно признавшись в причине увольнения: устал от политизированной службы, ибо во всех надо было видеть не просто людей, а объекты воздействия и обработки; выявляя при этом потенциальных и реальных противников политики партии.
А узнав, что попутчик – историк, прибывший из Донбасса, обрадовался совпадению профессиональных интересов и начал повествование о Киргизстане в таком смысловом и красочном аспектах, в каких с позиций военного, длительное время прослужившего в этом регионе, виделась ему тянь-шаньская страна.
Арсений понял его менталитет и, уяснив степень его информированности, остановил стремительный поток сведений:
— Простите, Константин Петрович, но мне Киргизстан в том содержании, как вы его представляете, известен хорошо. Я сам киргизстанец. И в своё время написал дипломную работу о кыргызах и о составе населения республики… Могу признаться, — досказал он с привычной доверительной улыбкой: — что эта работа взята в основу учебного пособия группы профессоров и доцентов.
— Вот как! А я думал, что вы новичок здесь. Вы ведь признались, что не были даже и на Иссык-Куле.
— Да, это мой недочёт – за все годы ни разу не побывал на горном Озере. Всё больше в центральных, западных и южных районах работал.
— Ну что же, будем говорить одним языком и обсуждать то, что известно одному и неведомо другому. Согласны?
Константин Петрович умел не только убедительно говорить, но и вслушиваться в то, что ему говорили, – профессиональная привычка. Это и обусловило его эрудированность. Или, напротив, благодаря этому дару, он и выбрал для себя стезю замполита1 в военной службе. И разговор потёк в спокойном русле, в каком собеседники могли заинтересованно слышать и слушать друг друга.
Категорическими оценками Киргизии попутчик напомнил Арсению Пржевальского. Того, землепроходца Пржевальского, интересовала сугубая география со стратегическими – и даже с военными – целями: открытие новых для России земель, их флора и фауна, полезные ископаемые. Этнографию из сферы своих интересов он исключал.
Потому не имел возможности – и стремления – устанавливать контакты с населением территорий, по которым проходил, относился к нему недоверчиво, с настороженностью. И это, и то, что его сопровождали военные и казаки, отвращало от него жителей стран, которые он исследовал.
Монголы с тибетцами соответственно и даже враждебно относились к нему, избегали  __________
1Замполит (прежнее название и должность – комиссар) – в СССР офицерская должность  политического  наставника  во всех формированиях начиная с роты  (батареи, сотни, эскадрильи,  пограничной заставы).
 
его, и помощь в работе ему не оказывали – в отличие от четы Потаниных, относившейся к  народам дружески. Из-за взаимной неприязни, из-за собственного внутреннего неприятия менталитетов и культур народов Пржевальский совсем не понимал население регионов, где прокладывал тропы и маршруты; он радикально и негативно отзывался о Туркестане1, о Монголии и о других азиатских странах.
А Константину Петровичу новый знакомец Арсений, знавший самобытность, законы и традиции кыргызов, в свою очередь виделся атипичной личностью, отличной от тех, что заполняли его жизнь и всю службу; личностью, проникающей в человеческую и народную души – качество, полезное для политработников, отнюдь не прививаемое им в училищах и по службе. Потому что в процессе подготовки замполитов в училищах, в ходе исполнения ими обязанностей непосредственно в подразделениях и частях значение придаётся только умению говорить, чтобы подчинённый или иной объект сам о себе сообщал, сам на себя и на других доносил.
Тем не менее случайно-неслучайные попутчики сумели найти общий эквивалент тону и содержанию разговора; и темы, перетекая от гор в дальние просторы, от современности в прошлое, позволяли не замечать длительность поездки. А первая остановка автобуса в городе Токмаке и породила новую тематику, перекинувшая мост из Киргизии в Украину, и... произвела категоричные изменения в жизни причастных к разговору и других, весьма от него отрешённых.
Началось с того, что в центре города, на улице Ленина, Арсений увидел на постаменте самолёт, реактивный бомбардировщик Ил-282, в натуральную его величину. Пограничник заметил, как рассматривает самолёт Арсений, и удивился:
— Вы что, впервые его видите?
— Да, — улыбнулся Арсений, — впервые. Я никогда не заезжал в Токмак, потому что бывал только в целевых поездках, а в этом городе дел у меня не было. Он настоящий?
— Да. Списан с полётов и установлен в семидесятых годах в память о лётной школе, что располагается здесь. Училище было переведено из Одессы во Фрунзе во время войны, и здесь, в Токмаке, тоже готовили лётчиков для фронта. А теперь, уже в мирное время, на курсах обучаются и переучиваются авиаспециалисты из полусотни дружественных стран. Во фрунзенском авиаучилище, между прочим, обучался и космонавт номер три – Андриан Николаев, летавший на кораблях «Восток-3» и «Союз-9».
Арсений с явным уважением посмотрел на информированного политработника, и тот, вдохновлённый интересом к его познаниям, сообщил ещё один удививший Арсения факт:
— Здесь же дислоцируется и Панфиловская дивизия.
— Триста шестнадцатая стрелковая, ставшая восьмой гвардейской? Одной из первых получивших гвардейское звание?.. Вот уж чего не думал, не гадал – что соприкоснусь, так сказать, хоть и условно, с панфиловской дивизией.
— Да, вот такая ситуация, — согласился с Арсением Константин Петрович. — После боёв под Москвой у Волоколамска она много раз себя проявила. Её краткое наименование «стрелковая дивизия» в результате её заслуг существенно видоизменилось. Теперь она имеет длинное наименование: 8-я гвардейская мотострелковая Режицкая ордена Ленина Краснознамённая ордена Суворова дивизия имени Героя Советского Союза генерал-майора Ивана Васильевича Панфилова.
— Интересно, интересно,.. — машинально и негромко отреагировал на известие Арсений, задумавшись о судьбе спешно в начале войны сформированной в Средней Азии дивизии, жизнями и телами её бойцов – молодых и уже обременённых семьями   
_________
1Туркестан (каз. Т;ркістан, туркм.  T;rk;stan,  узб. Turkiston, кирг. T;ркистан) не является синонимом Туркменистану, а переводится как «Страна тюрков» –   название самобытного историко-географического региона Центральной Евразии и Центральной Азии, широко употреблявшееся в XIX-ом веке и начале XX-го века.. Термин применяется в современном российском политологических диалогах в отношении пяти постсоветских республик: Таджикистана, Казахстана, Киргизии, Туркмении и Узбекистана.
2Ил-28 (по кодификации НАТО: Beagle – «Гончая») – один из первых советских самолётов с реактивным двигателем, носитель тактического ядерного оружия.

крестьян, рабочих и служащих разных национальностей из Киргизии и Казахстана – преградившей к Москве движение армады фашистских танков; и, прервавшись в высказывании, надолго замолчал, погрузившись в судьбы земляков и близких.
Судьбы простых земляков, одними из которых были и пропавший без вести дядя, и брат двоюродный, сын того дяди, погибший под Орлом, – судьбы не солдат и офицеров, профессионалов войны, по их природе и по призванию, а мирных тружеников – в один кровопролитный момент стали едиными с судьбой целой страны. Смертельная опасность для неё и смертные бои для них; израненность её земли и души и израненность их тел и душ. До того часа они не думали о Родине, как о чём-то, за что многие из них отдадут свои жизни, а многие, пройдя ужасы боёв,  будут раненными и, некоторые, даже познают плен и другие бедствия войны, о чём не захотят впоследствии вспоминать.
Но их призвала война, из них сделали бойцов, их научили защищать. И их подвигом с тех огненно-кровавых пор словосочетание, слово «панфиловская дивизия», «панфиловцы» стали символом и синонимами героизма советского народа и символом самой великой страны, её гордостью и образцом.
Арсений не видел, где сейчас едет, что мелькает за окнами – он был с ними и в них. Не увидел даже, как подъехали к источнику Ак-Моор, и не вышел из автобуса размяться. Щербаков заметил, что спутник углубился в свои мысли, и не стал вторгаться в него своей потребностью в беседе с интеллектуальным человеком, а деликатно ожидал, когда он сам вернётся к общению.
Арсений очнулся, отрешившись от задумчивости, только когда вновь поехали дальше. Глянул на своего соседа и высказался ещё раз:
— Интересный он, этот город Токмак… А вы, Константин Петрович, знаете ли, что в Запорожской области на Украине есть город с таким же названием?
— Не знал. Теперь вы, Арсений Тимофеевич, меня удивили. Что, города-спутники?
— Отнюдь и совершенно нет. Эти города не знали друг о друге до тех пор, пока, вероятно, российские войска не захватили кокандскую крепость Токмак. Ныне ставший украинским, российский город основан на реке Токмак за сорок лет до того, как кокандцы построили здесь, на Тянь-Шане, крепость в начале второй четверти девятнадцатого века. А вскоре, уже в тысяча восемьсот шестьдесят втором году, русские войска разрушили её, и через пару лет было заложено новое укрепление, ставшее городом.
— Почему же они так одинаково называются?
— Разные версии высказываются. Причём, аналогично киргизстанскими учёными и украинскими. Как и о многом ином в истории, о чём нет достоверных сведений. Одна из них утверждает, что города названия получили от пратюркского слова «t;km;k», что в переводе означает слово «лить». Хотя логика здесь не прослеживается. Более вероятна другая, и мне она представляется уместной, вытекающая из этнонима1: одно из названий половцев – «токмак». И это родоплеменное название имеется у киргизов и у туркменов: «токмак», «токмок».
— Это киргизское название. Слово «токмок» означает «удар», — включился в беседу пассажир лет двадцати пяти, сидевший через проход от Арсения.
— Туура, жигит, бул туура. Эмне ;ч;н Украинанын шаары ошол эле деп аталат (Правильно, джигит, это правильно. Только почему украинский город так же называется)? — отозвался на его реплику Арсений.
Джигит пожал плечами и улыбнулся, признавая неосведомлённость.
— Да,  есть и такая версия происхождения названия от тюркского слова «токмок» – «дубина», «палица», или, как предполагает наш спутник, значит слово «удар», — пояснил Арсений Щербакову. — Но если бы это имело место только здесь, согласиться можно было бы. Однако наличие на таком большом расстоянии идентичных названий… Я попробую объяснить версию, которой придерживаюсь. Вы знаете, что из   
_________
1Этнонимы (от греч. ;;;;;  – племя, народ и ;;;;; – имя, название) – названия  наций,  народов,  народностей, племён, племенных союзов и тому подобное.

Заволжья на Киевскую Русь и на Дунай в начале  одиннадцатого века продвинулись половцы, вытеснив печенегов, – это широко известно из школьной программы. Но мало кому известно, что половцы – одно и то же, что и кыпчаки. Они как народ образовались на Иртыше и оттуда распространились на запад: Днепр пересекли и дошли до низовий Дуная. И таким образом заселили всю Великую Степь от Иртыша до Дуная, которая с этого времени в восточных источниках стала называться Дешт-и-Кипчак – Кипчакская степь. При образовании своей народности на востоке Золотой орды кыпчаки ассимилировали кыргызов, малочисленные монголоязычные племена и другие, передав им и свой язык. Так называемый тюркский. Киргизский язык, джигит, относится к языкам тюркским кыпчакской группы. Сен муну билеси; (Ты это знаешь)?
Молодой человек кивнул головой, с заинтересованностью оглядывая русского знатока киргизской истории и языка, но от вопросов к нему воздержался, пока он не объяснит происхождение одного названия разных городов.
— Вот потому и возможно, что кыпчаки оставили своё родоплеменное наименование и в Кыргызстане, и в Туркмении, и на территории современной Украины. Потому и здесь, и там стоят города с одним названием. Кстати, все переселяющиеся народы аналогично дают наименования местностям – они как бы переносят свою родину в чужие места.
— Да, Арсений Тимофеевич, занимательный экскурс в историю и географию вы нам устроили, — благодарно высказался Константин Петрович.
— Долг платежом красен – вы мне о Панфиловской дивизии, я вам о Токмаке, — улыбнулся попутчику Арсений.
— Байке, сиз кыргыз тилин жана тарыхын жакшы билесиз. Сиз кимсиз? (Байке1, вы хорошо знаете киргизский язык. Вы кто?).
— Кыргыз жери менин жерим, кыргыз эли менин элим (Кыргызская земля – моя земля, кыргызский народ – мой народ). Я историк. Только давно уже живу на Украине.
— Анаш, ал жерде ким бар? (Анаш, кто это там?), — услышал Арсений вопрос женщины от задних мест.
Обернулся на голос – в нём очень колоритно прозвучали удивление и надежда – и  увидел Анарбека, с интересом выглядывающего из-за высокой спинки сидения перед ним. Поднялся, сделал к нему шаг, а приятель с памятных на джайлоо десятилетней давности событий с возгласом: “Арсен!” — уже сам заспешил к нему; за ним и Тумар.
— Арсен! — ещё раз воскликнув, Анарбек с силой прижал Арсения к себе.
— Анаш! Как хорошо, что мы встретились! — ответно прижимая его к себе, радостно воскликнул Арсений.
Эта встреча была для него желанна, потому что хотелось повидаться и с кочкорскими друзьями – очень необычным образом они стали не просто друзьями. Стали назваными родственниками. По вине Виталия, сотворившего ряд своих подвигов на джайлоо, что отразилось на многих людях. Но не было возможности поехать, да и не знал, где искать их: летний кочевой сезон ещё продолжается, так что они могли быть и на джайлоо в горах. И тут встреча, в автобусе!..
 Освободившись от сильного Анарбекова объятия, Арсений ласково обнял молодую женщину – горную красавицу Тумар.
— Арсен! Байке! — лицо Тумар светилось счастьем, потому что Арсений в этот миг для неё представлял агая2 Виталия.
Виталий для неё много значил. Он очень глубоко в её душу вошёл, поразив смелостью беззаветной, силой личного достоинства и благородством, тем, что не погнушался сестру оскорбителя назвать сестрой и иными особенностями, раскрывшимися в короткое время на джайлоо. В нём она как в прочной опоре нуждалась. А с ним был тогда и его брат, Арсений, потому она и обрадовалась ему. Но в миг, когда Арсений прижал её к груди, она восприняла уже его самого; а его нежного защищающего отношения и тепла столько в неё влилось, что она уже сама
_________
1Байке – уважительная форма обращения к старшему.
2Агай – старший брат.

сильнее  прильнула к нему, а из глаз вытекли слёзы благости и благодарности.
— Здравствуй, карындашым1! Здравствуй милая Тумар!
Пожилая пассажирка с соседнего сидения потянула Анарбека за рукав и спросила:
— Бул киши ким? (Кто этот человек?).
— Арсен биздин тууганыбыз (Арсен – наш родственник), — счастливо смеясь ответил Анарбек.
Молодой человек, вступивший в беседу с Арсением о нюансах наименования городов, посоветовался со своей спутницей и деликатно предложил Анарбеку:
— Байке, келгилесиз, жерлерди сиз менен алмаштыралы (Байке, давайте поменяемся с вами местами).
— ;зг;р; берели. Ыракмат. (Давай поменяемся. Спасибо.).
Константин Петрович, удивлённый горячей встречей соседа с киргизской семейной парой, не стал ни о чём расспрашивать Арсения, сочтя некорректным вмешиваться в его общение с давними, судя по радости, знакомыми или даже друзьями. Но корректность не препятствовала слышать их речи, тем более, когда заговорили о неких опасных поступках некоего Виталия, о конях.
— Арсен, как твои дела? — спросил Анарбек по праву младшего поинтересоваться делами и здоровьем старшего, когда уже устроились на новых местах.
Тумар сидела с краю, поближе к Арсению – Анарбек уступил ей возможность, не выглядывая из-за него, общаться с агаем – и с улыбкой ждала ответ.
— Хорошо. Всё у меня прекрасно. Недавно был в Ижевске у Виталия.
— А как агаим2 Виталий живёт? — живо спросила Тумар.
Арсений коротко – так коротко, что этого не заметили друзья – задумался, что сказать, но откровение, тем более публичное, в автобусе, было никчемным, и ответил просто:
— У него тоже дела идут успешно: он создал предприятие и занимается различными делами.
— Молодец! — радостно похвалил его Анарбек; Тумар так же счастливо восприняла известие о Виталии.
— А у вас как дела? Как дети?
Тумар резко переменилась в лице, опустила взор. Анарбек, погрустнев, отрицательно покачал головой, пояснив:
— У нас нет…
— Анаш, — Арсений перебил произнесение Анарбеком с безнадёжной мрачностью известия о семейной грусти – незачем посторонним слышать это – и уверенно сказал: — в Рыбачьем поговорим. У вас всё будет хорошо. Очень хорошо всё будет.
Тумар растерянно и с надеждой посмотрела на агая, Анарбек воспринял обещание по-мужски недоверчиво.
— Тумар, как атаке? Как братья? — уводя разговор о грустном, продолжил расспросы Арсений, под «атаке» подразумевая аксакала Эсенбая, назвавшего Виталия сыном.
— Чо; атам3 ещё хорошо себя чувствует, ездит на коне на джайлоо. Бейшембек женат, у него двое детей. У младших тоже всё хорошо. А Бекеш…
Арсений положил ладонь на её руку.
— Потом. А Боорон?
— О, Боорон! — воскликнул истинный кыргыз Анарбек, ценя коней как для души главное богатство. — Он стал ещё сильнее и соревнуется с Огоньком.
— Атаке его забрал у Бекеша и Сулейману передал, — сказала Тумар. — Он до армии хорошо заботился о Боороне и теперь Боорон для него важнее семьи.
— Пусть Сулейман хорошо о нём заботится, — строго наказал Арсений и с улыбкой  ___________
1Карындаш – младшая сестра; карындашым – моя сестра.
2Мой брат (агай – старший брат).
3Мой дедушка.

пояснил: — Вашему сыну пусть передаст. А он будет скакать на нём, как Виталий скакал.
— Сын?! — Анарбек даже задохнулся обещанием.
— Сын?! —  переспросила Тумар и потянулась к Арсению, будто он сейчас уже даст ей ребёнка в руки; но тут же, поверив обещанию, испугалась за сына и возразила: — Ой, как агаим Виталий – так не надо! Страшно. Мы все перепугались, когда увидели, куда он несётся. Я, наверное, больше всех – до сих пор не хочу вспоминать об этом.
— Да, Тумар Сулейману запрещает и подъезжать к тому месту, — повеселев, признал и Анарбек лихачество Виталия. — А так, как сделал агаим, больше никто не смог. Многие подъезжали к скале, но никто не решился.
— Анарбек, для этого нужен Боорон. Даже Огонёк не сможет, потому что он не такой боевой, как его брат. И Виталий говорит, что не ему принадлежит слава того полёта над скалой, а Боорону.
— Нет, Арсен, скажи ему, что он был там лучшим джигитом, — воспротивился Анаш, благодарный Виталию за многое; в том числе и за то, что не поцеловал Тумар так, как имел на то право, догнав её в кыз-куумай – в игре «догони девушку».
— Анарбек, Виталий рассказал аксакалам о том, что ты не был виноват, что тебя Усен опозорил. И о тебе, Тумар, он хорошо говорил.
— Я знаю, байке, — сказала Тумар. — Мне дедушка рассказал и Виталия похвалил. А Усенбаю потом как Бекешу… досталось – опозорил свой род.
— И мне чо; атам сказал, что агая Виталия акын опорочить вздумал, а потом просил у него прощения, — вспоминая приятное, сказал Анарбек; но посерьёзнев так, что суровым стало его лицо, спросил в нетерпении, не дождавшись обещанного Арсением разговора в Рыбачьем: — Арсен,.. почему ты сказал о сыне?
— Друзья мои хорошие, туугандарым (родственники мои), я знаю, что говорю, — столь же серьёзно, как было спрошено, уверил Арсений ожидавших от него убедительного объяснения; и снова, добро и широко улыбнувшись, пояснил: — В Башкирии меня один старик назвал к;р;;;. Так что верьте.
Пассажирка, проявившая своё любопытство к близким отношениям кыргызов и оруса, хорошо знающего киргизский язык, неприкрыто вслушивалась в их разговор. Башкирское слово «к;р;;;» она поняла и восприняла, без промедления вторгнувшись в беседу:
— Сен чындыгында к;з; ачык экенси;? Баламдын тагдыры эмне болот деп айт. (Ты в самом деле ясновидящий? Скажи мне, что будет с моим сыном).
Арсению ни она сама, в упор разглядывавшая его, ни её бесцеремонное требование не понравились. Отвратили её от него. Ответил не сразу, ожидая от Анарбека и Тумар их восприятия его уверения. Лишь когда они, переглянувшись, улыбнулись ему, и он ещё раз сказал, что поговорят в Рыбачьем, посмотрел на пассажирку и резко ответил ей:
— Я не занимаюсь гаданием. — И отвернулся; однако, передумав, порекомендовал, но весьма недоброжелательно: — Пусть к мулле обратится. Мулла ему поможет.
— Арсен, ты куда едешь? — спросил Анарбек. — Поехали с нами, к нам в гости. Мы тебе такой хороший бешбармак устроим – настоящий той!
Тумар приглашающе и вся в ожидании согласия Арсения улыбнулась ему. Но дорога была определена, и время, отпущенное ему на странствие, завершалось. А ещё надо будет неотложное совершить.
— Друзья мои, это было бы очень хорошо. Даже прекрасно. Если бы ещё и Виталий был с нами. Но не могу. Простите, я не могу. Сейчас на день еду в Пржевальск, а потом улетаю в Донецк – мой отпуск подошёл к концу. И кроме того: вам в ближайшее время будет не до гостей.
— Почему? — спросил Анарбек.
— Потерпи, объясню. Вот уже скоро будет Рыбачье.
Тумар взволнованно посмотрела на Арсения и ушла в задумчивость, в беседе больше  не участвуя. Только слушала расспросы и ответы. И пристально смотрела на Арсения.

Автобус приблизился к автовокзалу, и Тумар встревоженно задышала: агай дал веру в возможность счастья, сказал, что в Рыбачьем им станет хорошо. Вот уже приехали: что будет? Что он даст или сделает? Что скажет?
Арсений поднялся со своего места, улыбнулся ей и сказал обоим, сказал просто, не выражая эмоции и чувства:
— Идёмте, поговорим.
— Вы в кафе пойдёте, Арсений Тимофеевич? — спросил подполковник. — Очередь для вас занять?
— Не знаю, — с сомнением ответил Арсений попутчику. — Пожалуй, не успею.
— Взять вам что-нибудь?
— Если вас не затруднит, Константин Петрович, купите на ваш выбор.
С этими словами он пошёл на выход, взглядом увлекая за собой Анарбека и Тумар. За ним поспешила и назойливая пассажирка. Арсений осмотрел привокзальную площадь, выбрал место в отдалённости, и уже там, за постройкой, скрывающей от лишних взоров, остановился. Пассажирка, ещё подходя, стала требовать от него, чтобы он открыл ей, что будет с сыном.
— Анарбек, прогони её, — вместо ответа ей, распорядился Арсений.
— Почему “прогони”?! — возмутилась пассажирка. — Скажи мне. А ты не мешай мне и не прикасайся ко мне, — указала она уже Анарбеку, пытающегося отгородить Арсения с Тумар от женщины, не внимающей разумности.
— Анаш, аны ;лт;р (Анаш, убей её)! — жёстко повелел Арсений и, хотя женщине и на вид было не более пятидесяти лет, заявил: — Булл жалмау кемпир, жаман кемпир. Ал силерин жашоо;ду, силерин бакты;ды бузгусу келет. (Это пожирающая старуха, ведьма, плохая, злая старуха. Она хочет разрушить вашу жизнь, ваше счастье).
— Арсен, менде бычагымы жок (У меня нет ножа), — чуть улыбаясь, сказал Анарбек, не понимая приказ Арсения убить женщину.
Арсений не принял улыбку друга и снова строго указал:
— Таш менен, аны таш менен ;лт;р (Камнем, камнем убей её)!
Анарбек перестал улыбаться и огляделся; выискал и поднял камень. Пассажирка с ужасом следила за его действиями; а поняв, что ей грозит смерть, возопила: “Ой-мей!”, — и убежала. Тумар ничего не говорила, лишь смотрела в лицо Арсения.
— Анарбек, вот так всегда защищай свою жену, свою семью, своё счастье – тогда у вас всё будет благополучно. Врагов всегда много, даже среди родственников. Как Бекеш.
— Арсен, Бекеша убили в тюрьме, — сообщил Анарбек.
Арсений посмотрел на Тумар, но молодая женщина, сестра Бекеша, не выразила горе из-за смерти брата. И даже пояснила:
— После того, что он сделал на джайлоо, он ещё одно преступление совершил. Его посадили, а там… Но никто не огорчился за него, а только за то, что он был у нас таким. Отец с мамой любят его, и от них скрывают, что его больше нет.
Арсений кивнул, принимая её весть, и снова повелел:
— Оставим разговоры о нём и обо всём. Сейчас ваша судьба важна. Анарбек, стань немного подальше и смотри, чтобы никто не приближался к нам, пока я буду говорить и работать с Тумар. И сам не оборачивайся, что бы ни услышал. Твоя обязанность – защита.
Положив руки на плечи Тумар, привлёк к себе, вновь нежно обнял и негромко сказал:
— Карындашым, тебя когда-то напугали. Ты боишься рожать, боишься забеременеть.
— Агай! — воскликнула Тумар столь же негромко: — Откуда ты это знаешь?
— Я узнал это сразу, как только обнял тебя в автобусе. Мы уберём из тебя страх, и всё восстановится. А потом ещё сделаем важное. Я тебя наполню теплом любви, а ты прими его: прими любовь, пропусти во всю себя и спокойно и глубоко дыши. А когда в тебе начнётся движение, не пугайся и не сопротивляйся – я с тобою. Поняла, милая сестрёнка?
Тумар доверчиво – из-за того, что Арсений понял её состояние и сестрёнкой назвал, – кивнула и ожидающе улыбнулась. Арсений повернул её к себе спиной и наложил руки ей на голову, велев спокойно дышать и думать о ребёнке.
Анарбек зорко стоял на посту, озирая окрестности, готовый хоть в бой вступить с тем, кто может приблизиться. Он тоже полностью доверился Арсену, особенно после того, как тот очень серьёзно приказал ему убить постороннюю женщину, мешавшую им.
Четверть часа спустя Тумар задышала торопливо и судорожно, тело её задёргалось. Потом она с силой выдохнула несколько раз ртом, будто кашлем изгоняя из себя чуждое. И вновь расслабилась. Совсем расслабилась. Арсений повернул её к себе лицом, нежно прижал к груди, глубоко вбирая её в себя, и стал разглаживать её спину и голову.
Когда Тумар осветилась радостью освобождения, отпустил её и достал две бумажные упаковочки из сухановского кошелька; развернул одну и вынул яблочное зёрнышко. И в тот же миг его окутало уже знакомое облако света и тепла.
— Тумар, положи в рот зёрнышко, разжуй его до мельчайших частиц и впитай в себя, не глотая.
Женщина, глядя в лицо агая, выполнила указание; а он из другой упаковочки достал ещё одно зернышко и его велел впитать в себя. Когда важное дело завершилось, Арсений позвал Анарбека:
— Анаш, иди сюда. — Вздохнул глубинно. — Анаш, Тумар, у вас родятся мальчик и девочка…
— Правда! — воскликнул Анарбек счастливо и изумлённо.
— Анаш, я говорю, а вы слушайте и внимайте. Только слушайте и принимайте всё, что скажу. От этого зависит ваше будущее. Мальчика назовёте…
— Арсеном, — вновь не сдержал свои эмоции Анарбек.
— Девочку бабушка хочет назвать… — высказала Тумар, но Арсений остановил и её.
— Никаких бабушек и дедушек, никаких родителей и родственников. Да, Анаш, так назовёте мальчика. Только не Арсеном, а Арсеном, что означает «Благородный воин». Так меня называла Нург;ль. А девочке дадите её имя – Нург;ль, «Лучезарный цветок». Это башкирское звучание киргизского имени Нург;л (Нургюль). Других детей назовёте, как сами захотите или как ваши родные решат. А их именно так назовёте: Арсен и Нург;ль, кто бы что бы ни говорил. И пусть никто имена их не меняет, не произносит по-своему – они большой вред тем нанесут им и вам… Не отдавайте детей, никому – ни дедушкам с бабушками, ни родителям. Они только с вами смогут прожить благополучно и счастливо.
— А кто эта Нург;ль? — спросил Анарбек; а Тумар уже молча ждала от агая его слов, и по её щекам потекли слёзы.
— Нург;ль…
Неожиданно прозвучал радостный смех, и Арсений увидел Нургуль, всю светящуюся, в той же нарядной одежде, но без стрел в груди и спине. В восторге он потянулся к ней, чтобы привлечь к себе, чтобы снова поделиться с нею жаром своей жизни и любви, но она нежно улыбнулась ему, прижала палец к губам: “Тсс”, — и указала на Анарбека и Тумар, не заметивших чуть позади них стоящую легкопризрачную фигуру и даже не увидевших, как Арсений изменился в лице.
А он ответной нежностью улыбнулся ожившей девушке и ответил Анарбеку и Тумар, ожидавших его рассказа о Нургуль:
 — Я не скажу, кто она, хотя вам и важно это знать. Скажу лишь, что это её зёрнышки. Она будет покровительствовать и детям, и вам. А расскажут вам о ней Арсен и Нург;ль, когда начнут говорить. И вы верьте всему, что они станут говорить, запомните всё; а ещё лучше – запишите. И родственники, если без вас услышат от них, пусть запомнят и вам перескажут. Потом, когда детям исполнится лет десять, они могут забыть, что говорили, но вы не позволяйте этого. Всё время говорите об этом. И ещё. Никому не рассказывайте о том, что мы сейчас сделали и делаем. Лишь Арсену и Нург;ль откроете тайну рождения… Пусть они никогда не расстаются надолго, иначе могут заболеть. Даже когда вступят в брак, пусть вблизи друг с другом живут. И другие ваши дети – они все будут дружными – пусть все рядом живут всегда… Если Арсен и Нург;ль скажут, что вам или им надо что-то сделать, пусть даже необычайное, это должно быть сделано… Надеюсь, вы хорошо меня поняли, менин кымбаттуу туугандарым (дорогие мои родственники).
Тумар обхватила Арсения за шею, с силой прижалась к нему и поцеловала в щёки, омочив их своими слезами. Анарбек, кивнув в согласии, тоже обнял его со взволнованно- благодарными словами:
— Я не знаю, чем отплатить тебе, Арсен… Арсен, за то, что ты сделал. Поедем с нами, Арсен – ты для нас лучшим гостем всегда будешь!
— Анаш, я бы с величайшей радостью поехал, но не могу. И вы… Анаш, вам сейчас будет не до гостей – я уже сказал об этом. Три дня ни с кем особо не разговаривайте, только друг с другом будьте. И не ешьте лишнего: чай, масло, хлеб, молоко… У вас будет самое важное дело в вашей жизни. И поверьте, оно принесёт счастье не только вам. но и вашим семьям и всему роду.
Тумар обернулась к мужу:
— Анаш, я хочу детей. Я уже могу.
— Скоро поедем, Тумар. Через два часа будет автобус.
— Нет. Надо сейчас поехать, — нетерпеливо дёрнувшись, возразила Тумар – потеряв годы, сейчас она не могла ждать уже и минуты.
— Анаш! — укоризненно проговорил Арсений. — В таких делах следует женщине верить и делать то, что она хочет.
— Да?! — воскликнул Анарбек. — Я сейчас же найду машину!
— Только без попутчиков, Анарбек; они вам будут мешать глупыми разговорами, — наказал ему Арсений.
— Понял, байке Арсен!
Оставшись с Тумар, Арсений встал так, чтобы и Нургуль находилась перед ним. Они улыбались Тумар и друг другу, а молодая киргизская женщина, по-прежнему прекрасная – как в тот день, когда скакала с Виталием на джайлоо, – благодарно улыбалась ему, даже на расстоянии воспринимая тепло его души (она не знала, что любовью своей её заполняет и Нургуль).
Анарбек вернулся очень быстро и радостно сказал жене:
— Есть машина. Поехали, Тумар. — И спросил у Арсения: — Брат, куда тебе писать?
Арсений достал из кармана блокнот, написал на листке номер донецкого почтового отделения, где, во избежание природного любопытства квартирных хозяев и утрат писем, получает корреспонденцию. Отдавая адрес, велел передать аксакалам и всем участникам памятного состязания приветы от него и от Виталия.
Анарбек поднял сумку, оставленную им у стены постройки, когда Арсений приказал ему стать на стражу, и, осенённый, воскликнул – он был так возбуждён, что всё делал шумно и быстро:
— Арсен, ты же из-за нас остался голодным, а твой автобус скоро пойдёт! Вот здесь лепёшки и мясо – возьми, брат!
Арсений кивнул и принял от него сумку, а Анарбек, ещё раз обняв его, взял Тумар за руку и поспешил к машине.
— Нург;ль,.. — получив возможность, заговорил, наконец, Арсений с Нургуль. — Я хотел, чтобы они были счастливы; и чтобы и ты скорее вернулась к жизни, поэтому отдал два зёрнышка детей Тумар.
— Арсен, ты сделал правильно и очень хорошо, — одобрила его поступок Нургуль.
Это барака1 для них. И твой бескорыстный поступок и эта твоя им жертва, большая жертва достойны бараки. За великую жертву твою Всевышний к нам с тобой отнесётся очень благосклонно. А мне будет хорошо и здесь тоже, потому что кыргызы – наши сородичи, у нас много общего. И эти твои родичи и теперь родители Арсена и Нург;ль, в которых я телесно возрожусь, продляя род мой, мне очень нравятся. Я их уже люблю.
_________
1Барака, бараках, баракат (араб.;) – в исламе Божественное благословение, благодеяние, достаток за бескорыстные деяния человека.

— Я хочу видеть тебя, Нург;ль, всегда. Хочу общаться с тобой, хочу знать, как жизнь у наших Арсена и Нург;ль, твоего в них продолжения, складывается.
— Я тоже хочу, чтобы ты знал обо мне в них, хочу общаться с тобой. Арсен, знай: ты – отныне и всегда для меня повелитель Солнцерождённый. Так изначала предопределил Всевышний мне и тебе. — Нургуль обняла Арсения и уже не только брала от него, а и сама ему себя отдавала. — По воле Всевышнего теперь я всегда буду с тобой – мы будем вместе.
Арсений был счастлив, но боль продолжала терзать его – боль страдания из-за гибели на его глазах юной башкирской девушки, почти девочки. И потерять её снова, не видеть её – это стало бы для него сильнейшим ударом, разорвавшим его. Нургуль почувствовала в нём боль и, благодарная ему за всё сделанное им для неё, успокаивала его:
— Я буду с тобой всегда во всей твоей жизни – теперь ты мой повелитель, и вся я в твоей воле. Всевышний благословил меня, Он дал мне возможность встретиться с тобой, потому что тебе Он назначил моё спасение. И мы с тобой везде: и здесь, и возле моей яблони. Подле неё злой старик поёт мне песни и рассказывает всем обо мне и о тебе, о моём Карасапкыре. И понемногу меняется, становится всё добрее и мудрее.
Арсений с Нургуль говорили, а Анарбек с Тумар почти бежали к автомобилю. Но как-то странно бежали – Арсений воспринимал их быстрое движение, будто смотрел фильм в замедленности. Нургуль провела рукой по его лицу и стала отходить от него, приближаясь к Тумар. Её не стало видно. Друзья сели в автомобиль, уехали.
Радуясь за них, Арсений пошёл к автобусу, где водитель и контролёр начали посадку пассажиров. Шёл расслабленно, обессиленно ступая: “Если так часто и так сильно буду из себя изливать, то не скоро мне удастся восстановиться ”. Едва подумал об этом, как пошёл твёрже и с каждым шагом всё увереннее. К нему возвращалась сила. Более того – в него входила сила извне. Сила. Значит ли это то, что возвестила Нургуль: что к нему – к ним обоим! – Господь, Всевышний проявил благосклонность? Что заметил его в деяниях, Ему угодных, – Ему, единственному, кому он, Арсений, служит?..

В салон вошёл последним. Прежде чем сесть на место, посмотрел на скверную злую старуху, и та в страхе сжалась, прикрываясь руками. Наглость её скрылась. Тем не менее прощения ей у Арсения не было, потому что она знала, что делала; а он знал почему она делала. Приблизился к ней и тихо, но сурово спросил у неё:
— Ты хотела знать, что будет с твоим сыном?
Женщина, не раскрывая лица, отрицательно покачала головой.
— Нет-нет, не хочу.
— Хочешь. Так знай: твоего сына убьют.
Пассажирка ахнула, отняв руки от лица; но увидев прямо над собой страшные глаза ясновидящего, ужаснулась и отшатнулась к соседке. А соседка, с которой она только что оживлённо говорила, с удивлением смотрела на неё и на оруса, имеющего родственников среди кыргызов, предсказавшего горе старой женщине.
 — Ким-ким?! Кто-кто убьёт моего сына?
— Плохие люди. Такие же плохие, как твой сын, такие же, как ты.
Челюсть женщины опустилась, но рот она уже не раскрыла. Она знала сына, потому и спросила ясновидящего о его будущем; но слишком много он сказал. Не всё ей хотелось слышать, тем более публично.
Однако Арсений не позволил себе снизойти к её слабости, как зачастую поступал до странствия. До такого своего странствия, что оказалось далеко не простым движением в пространстве и даже далеко не этнографическим и познавательным. Он повстречался с трагедиями частными, но жестокими, имеющими глобальное значение для многих людей с самого начала путешествия и до сего момента: он встречался с ними в силу способности воспринимать мир и сознание людей и в силу своей ответственности, не позволяющей проходить равнодушно мимо событий, что оказываются жестокими или циничными по отношению к людям слабым. Он сопровождался в пути всеми ими, и проходил через них. Они накопились в нём, образовав критическую массу.
Произошедшие в приуральской степи трагедии состоялись как кульминационные, взорвавшие добрую ко всем душу. Они вконец разрушили благоволение к нарушителям нравственности, пресекающим границы этики. Благоволение, что допускал в надежде на осознаваемость ими скверны проступков. В тех степных событиях он слишком хорошо усвоил, что жалость к преступникам не направляет их на доброе, чтобы оставлять любое их действие, любое их слово или намерение безвозмездным, ненаказанным. Он к убийцам, к разрушителям судеб, чьи бы они ни были, стал беспощадным.
И потому он не только не снизил свой напор, направленный на скверную женщину, но и, несмотря на её испуг, более усилил его глубиной звучания и смыслом, произнося слова тише прежнего:
— Хочешь знать, как убьют?.. Ты увидишь это: при тебе будут убивать, потому что ты сделала его таким.
Подбородок пассажирки задрожал, потоком полились слёзы.
— Если хочешь спасти его, отправь к мулле – я тебе сказал. Может, мулла и сумеет его направить на добрые дела. А ты отрежь свой язык и проглоти его, а уши замажь навозом: только так станешь заниматься своими делами и не будешь больше вмешиваться в чужую жизнь.
Устроившись в кресле, Арсений откинулся на спинку. Щербаков увидел в его лице след усталости и деликатно поинтересовался:
— Вы что-то трудное делали или поездка вас утомила?
— Нет, Константин Петрович, не поездка. Я иногда делаю «что-то трудное», но оно кроме усталости даёт мне и радость. Сейчас вот такое же произошло. Ничего, скоро в полной норме буду.
— Я вам порцию мантов купил. Сейчас будете их есть?
— Погожу – мне некоторое время нельзя принимать пищу. Попозже мы разделим трапезу: мне мои друзья презентовали кое-какие запасы. Так что не отощаем, пока едем до конечного пункта нашего маршрута.
— Ну что ж, пищи много – веселей дорога, — скаламбурил Константин Петрович. — Я услышал, что вы совсем ненадолго едете в Пржевальск. По срочному делу?
— Это как сказать. Вроде и ничто не гонит, но хочу пообщаться с другом молодости и побывать у памятного места на Пристани. Вероятно, такая возможность мне больше не представится.
— А где намерены остановиться на ночь? У друга?
— Я, честно говоря, не знаю, как и с кем он живёт. Так что рассчитываю на гостиницу или на то, что на вокзале кто-нибудь предложит мне квартиру на одну-две ночи.
Константин Петрович улыбнулся и заявил:
— Я к вашим услугам. Могу предложить вам жильё хоть на неделю. Я из Фрунзе от сына еду – у него свой сын родился; и жена моя осталась у него, чтобы помогать. Так что и места достаточно, и никто никого не стеснит... А с этой женщиной… вы поступили весьма жёстко.
— Константин Петрович, жизнь не всегда бывает доброй тётей, иногда она проявляет себя такой, как эта злая старуха. Потому приходится пресекать её проявления, чтобы добрые и нежные не страдали… Что, насторожил я вас? — обернувшись к попутчику, с усмешкой спросил Арсений. — Пожалели, что предложили кров жестокому субъекту?
— Нет, — засмеялся Константин Петрович. — Я ведь сначала услышал ваш с нею разговор, а потом уже предложил разделить со мною… кров. Но редко доводится  с тем встречаться, чтобы кто не ради своей выгоды подобным образом говорил с кем-либо. Вас не хватает в войсках – много пользы принесли бы.
— Не судьба, Константин Петрович, не судьба. А вас, кстати, поздравляю с новым званием – званием дедушки!
— Принимаю. Благодарю, Арсений Тимофеевич. Ну а у вас как с этим?
— Пока никак, — улыбнулся Арсений. — Понимаете, у всех братьев моих, даже и у самого младшего, есть дети, а я и жену-то ещё не обрёл. Видно, берегла меня судьба для чего-то… Как знать, может, и доставлю кому-нибудь радость своим существованием.
Маршрут автобуса пролегал по северному берегу Иссык-Куля; Солнце уже пересекло полуденный меридиан Земли и не светило в глаза сквозь переднее стекло, не мешало созерцать пейзажи. Озеро своей неоглядной синью то появлялось в виду, то скрывалось за деревьями и за домами селений и курортного города Чолпон-Ата. Щербаков с познанием хорошо информированного гида рассказывал Арсению о географии этого побережья, о населении, обустроившемся в его неширокой пахотнопригодной полосе.
Арсения такой вариант общения устроил: ему, находящемуся под воздействием его работы с Тумар и Анарбеком, а главное, под впечатлением от неожиданной радостной встречи с Нургуль, говорить не хотелось и не моглось; негромкая же речь попутчика воздействовала на него благотворно. К тому он ещё получал и сведения с мест событий, описанных им в дипломной работе – или, как её назвали в университете, в диссертации. В научной, проще говоря. Лишь изредка спрашивал о том, чего не знал, что не отметил в исследовательском опусе. А когда Константин Петрович заговорил о заселении Иссык-Кульской котловины российскими переселенцами и дунганами из Китая, о застраивании её сёлами и городами, задумался о метаморфозах богатого событиями Прииссыккулья.
Совсем недавно в историческом измерении – менее сотни лет назад – здесь только кочевые племена кыргызов проживали. С невесть каких пор владело котловиной племя бугу, но в начале второй половины девятнадцатого века общекыргызский хан Ормон, по происхождению из племени сарыбагыш и манап этого племени, пожелал, чтобы племя бугу потеснилось, впустив в свои пределы сарыбыгышей. Нескромное желание для хана, который должен заботиться о благополучии всех племён и о мирных отношениях между ними.
Возобновилась межплеменная война, и в ней хан Ормон в битые с бугушцами за их территории был ими убит. С тех пор кыргызы больше не избирали хана, опасаясь, что и новый властитель станет в своих корыстных интересах притеснять чужие племена.
Также, как и соседние казахи не думали о новом повелителе народа после казни кыргызами их султана Кенесары, пытавшегося уничтожением кыргызов расширить свои владения, – Кенесары в жадности обирал и уничтожал и преданные ему казахские роды.
Однако сарыбагышы и после гибели их манапа Ормона и в мести за него вторглись в Прииссыккулье и, кровожадно истребив огромное число бугушцев, заселили его западные части. И манап племени бугу Боромбай из-за войн с ними и с Кокандским ханством и из-за агрессивных притязаний китайской Империи Цин в третий раз и первым из манапов обратился к русскому правительству с настоянием о вхождении племени в состав России.
Этим актом была образована завязь интеграции двух народов: русского и киргизского. С той поры началось строительство селений и городов, в которых дружно стали жить с конца девятнадцатого века те кыргызы, чьи предки присоединились к орде Чингисхана, с ним вторглись в Тянь-Шань и Памир, где ненавистно и яростно уничтожили почти все древние города – из пятнадцати, находившиеся на территории современного Киргизстана,
уцелели и до сей поры  осталось только два: Ош и Узген.
Потому что кыргызы, как и монголы, казахи, кыпчаки и прочие тюркские народы, всегда занимались и занимаются отгонным скотоводством – то есть были и останутся навек по своей генетической природе не земледельцами, а кочевниками-скотоводами той эпохи, которую многие народы покинули. И им вплоть до освоения земель российскими переселенцами не нужны были ни пашня с её ирригационно-оросительной системой, ни города, как оплоты сопротивления против них.
Теперь, в иное время, когда оказалось, что в домах гораздо удобнее размещаться, а в зимнюю пору и теплее, они обустраивают свои аулы более основательно. Однако и тем не менее кыргызы имеют юрты и устанавливают их в сельских дворах.
Арсению вспомнилось, как Виталий объяснял десять лет назад полковнику Николаю Баранову, впервые в жизни побывавшему на высокогорном летнем пастбище – джайлоо – впервые увидевшему и быт и образ жизни кыргызов, и национальные игры, юрты, отары овец, табуны коней, что именно таков образ существования кыргызов, именно он присущ им генетически, он и закреплён в их менталитете. Как и у их соседей-казахов.
Лишь имея возможность вести кочевую жизнь, лишь владея баранами, кыргызы, даже если они большую часть времени и проживают в городах, именно в этой возможности, в наличии хоть малой отары овец имеют надёжную опору бытия. Не только материального. Не только. В значительной степени в том они имеют духовную основополагающую опору. Без него, без многотысячелетнего способа существования они не в состоянии ощущать и свою идентичность со всем кыргыз эли – киргизским народом в его духовной глубине, и полное самопонимание – то есть приятия самих себя и своего осознания как кыргызов.
Иначе нарушается национальное самосознание; а индивидуум, оторванный от народа, от племени, теряет осознание взаимодействия с объективным миром и обществом; теряет связь с собственным миром субъективных жизненно важных мыслей, чувств, мотивов, потребностей, действий и переживаний. Оттого в городах песни для них звучат не так, и родной эпос «Манас» не производит подлинного воздействия на душу кыргыза – если он горожанин, – какое производит на фоне гор, в юртах или подле них…
Русскими – европейцами и представителями иных этносов – не воспринимаются те их значимые аспекты, которые и выражают суть кыргызов (казахов, бурят), и являются для них побудительными факторами, рычагами, управляющими каждым кыргызом и целым их родом, племенем, народом, Видя их в повседневной обстановке, русские принимают их действия, поступки, намерения должными быть аналогичными тем, чем сами живут, что в своё вкладывают; а потом поражаются тому, что не понимают их: почему, для чего им это надо, если можно и без национальных атрибутов, без ненужных традиций обходиться?..
В Чолпон-Ате автобус стоял на автовокзале минут двадцать. Щербаков спросил у Арсения, не пора ли ему поесть – уже больше шести часов он ничего не ел. Но Арсений и вновь отказался. Он не стал – и не смог бы – объяснять политработнику духовные суть и содержание выполненной им работы и своего состояния, не позволяющие прикасаться к пище, пока процесс не завершён. Объяснил просто:
— Константин Петрович, я давно путешествую и привык к безалаберности в питании. Если вы сами не хотите сейчас есть, то по приезде устроим пиршество.
— В этом-то не сомневайтесь. И поводов много: наше знакомство, совместное долгое путешествие, рождение первого внука, моя обязанность гостя встретить хлебом-солью, ну и прочие. И проголодаемся в достаточной степени.
— Думаю, что проголодаемся, — согласился Арсений. — Константин Петрович, не просветите ли вы меня о том, как формировалась охрана границы в Киргизии. Если это не закрытая военной тайной информация. У меня и в дипломной, а позже вообще в научной работе в этом разделе образовался пробел. А он ведь имеет существенное значение для формирования Киргизстана как собственно государства и страны в Туркестане, в Средней Азии. Равно имеет, как и для других республик, которых не было на картах мира, а теперь они есть.
Нетривиальный интерес попутчика к пограничной службе подполковнику-замполиту понравился: не любопытство о событиях на границе и о подвигах пограничников, а аспект политический, становление российского государства и формирование республик. Ему, как политработнику, известна история службы, начиная ещё с её дореволюционной поры, с девятнадцатого века. Он и начал экскурс в биографию охраны пограничья из далека.
О том, как в результате договоров с Китаем в 1860-ом и в 1881-ом годах была впервые здесь установлена международная граница; как охранять её поручили Семиреченскому и Сибирскому казачьим формированиям Туркестанского генерал-губернаторства. Но казаки надёжной службы не обеспечивали – вольные по натуре, они безалаберно относятся к тем делам, что их не ублажают. Вследствие чего Указом Александра Третьего в 1893-ем году был сформирован специальный Отдельный корпус пограничной стражи, организационно упорядочивший охрану границы; сформирован на основе государственной пограничной стражи департамента таможенных сборов Министерства финансов.
 — А почему стража подчинялась Министерству финансов, а не военному ведомству? — не понял Арсений смыл доверия безопасности страны органу финансовому.
— Во время войны пограничная служба и переподчинялась Военному министерству. Но в мирный период главными вопросами было взимание в казну пошлин с ввоза и вывоза товаров, а также препятствование контрабанде, а это экономические вопросы. Конечно, и противостояние шпионажу также входило в её обязанности. Но лишь после революции и гражданской войны встал на повестку дня, так сказать, иной подход к охране границы: банды сбежавших за рубеж белых, басмачи и иностранные диверсанты создали угрозу и безопасности стране, и мирным гражданам, и экономике. Так что граница была передана в ведение ВЧК-ОГПУ-КГБ1 – последовательно, по мере преобразования их одного в другое.
— А Пржевальский и Нарынский погранотряды тогда же были сформированы?
— Нет, гораздо позже, — ответил Константин Петрович.
И снова повёл последовательное повествование о создании пограничной службы СССР в регионе: как в 1925-ом году создавались Пржевальская и Нарынская комендатуры; как малочисленные на то время группы пограничников воевали с прорывавшимися отрядами басмачей в десятки и в сотни всадников по всей границе, включая и ошский участок, где басмачество было активнее всего. И лишь значительно позже, в шестидесятых годах, они были переформированы в погранотряды.
Арсений то и дело подбрасывал пограничнику вопросы, воспринимая то, что в своей работе не отметил: что если бы не была хорошо организована защита границ молодым, с трудом выбирающимся из разрухи государством, так никаких республик не было бы; и не было бы и СССР как такового. А жизнь мирных кыргызов, узбеков, таджиков и других народов была бы превращена в жесточайшую борьбу за существование. Так же, как сейчас в Афганистане происходит. Потому что басмачи – не обычные агрессоры, им не нужны территории. Для них главное: убийства и грабежи – что могло бы их остановить? Ничто.
— Арсений Тимофеевич, приедем, я вам дам почитать некоторые книги и журналы, а кое-что могу и подарить: вижу, насколько важно вам – важно для науки, – что мы с вами обсуждаем сейчас.
— Весьма признателен вам, Константин Петрович, за рассказанное и за возможности, которые вы мне предоставите. Это в самом деле важно для науки. И для населения тех частей СССР, в которых даже не представляют себе, что такое есть Киргизстан и чем он отличается от Узбекистана и Казахстана. Да и киргизы и казахи не знают и не понимают, что сделала для них Россия.
— Арсений Тимофеевич, вы серьёзно? Неужели такое возможно в нашей стране, в стране всеобщей грамотности?
— Не только возможно, Константин Петрович, но и обеспечено нашим образованием.
— Как это?
— А вы вспомните: много ли вы изучали историю этих регионов?.. Что о них вообще знают школьники?.. А литература и искусство республик вообще не известны в России и в других республиках. Как и здешнему населению мало известно о других народах СССР; и Россию население пограничных регионов не знают. Таковы программы образования и в школах, и в вузах. И таковая проблема, что рано или поздно может негативно сказаться.
— Арсений Тимофеевич, я вам отдам всё, что имею, за исключением тех, что грифом  ___________
1ВЧК – Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР (ВЧК при СНК РСФСР). Специальный орган безопасности Советского государства. Образована в 1918-ом году.
ОГПУ – Объединённое государственное политическое управление при СНК СССР (ОГПУ при СНК СССР). Специальный орган государственной безопасности СССР. В 1934 году ОГПУ вошло в состав НКВД СССР (образованного из НКВД РСФСР) как Главное управление государственной безопасности (ГУГБ).
КГБ – Комитет государственной безопасности CCCP ( КГБ СССР). Центральный союзно-республиканский орган государственного управления по обеспечению безопасности, действовавший в период с 1954-го года по 1991-й год.

«Секретно» отмечены. Вы сумеете донести нужные знания до школьников и студентов, до осознания профессорской среды.
Разговор, интересный одному в силу причастности к пограничной охране и другому из-за научного и ненаучного стремления познать жизнь родного Киргизстана, сократил дорогу, и вскоре автобус остановился на предпоследней перед Пржевальском остановке, в селе Ананьево. Огорчившая Арсения пассажирка здесь покинула автобус – прибыла к себе
домой. Выходя из салона, прикоснулась к плечу Арсения и с дрожью в голосе произнесла  благодарность:
— Ыракмат, к;з; ачык. Ыракмат сага.(Спасибо, ясновидящей. Благодарю тебя.)
— Живи в доброте, — ответил ей Арсений строго, но по-доброму.
В лице, в глазах женщины, потрясённой открытой истиной о ней, о сыне, мелькнула надежда; она с горестной и благодарной улыбкой ещё раз произнесла:
— Ыракмат, к;з; ачык. Чындыгында мен к;н;;л;;м;н. (Спасибо, ясновидящей. Я на самом деле виновата.).
— Арсений Тимофеевич, вы действительно всё предвидите и знаете о людях всё? — спросил Константин Петрович.
— Нет, — не открываясь политработнику в полноте, ответил ему Арсений и пояснил: — Я не позволяю себе этого как неэтичное. Лишь когда есть опасность для кого-то и в экстремальных обстоятельствах позволяю себе видеть существо прошедших, настоящих и будущих событий.
— Значит, мне ничто не угрожает, раз вы ничего мне не говорите?
— Не угрожает, — улыбнулся Арсений. — Иначе я почувствовал бы тревожное в вас и предупредил бы. Хотя мои предупреждения далеко не всегда воспринимают адекватно и тем более – благодарно. Даже злятся. Потому и оставляю многих без своего участия. В тех даже случаях, когда вижу, что…
— Что могут пострадать?.. Погибнуть?..
— Желаю им смотреть под ноги, но в любом случае я буду виноват: предупрежу или промолчу. Бьют и те, и другие.
— Как Кассандру1?
— Такова судьба всех знающих. Между прочим, этот негатив не только тех касается, кто предвидит. В науке то же самое происходит: ни в коем случае нельзя выделять свой уровень знаний – серость забьёт.
— И в армейских кругах бьют, — жёстко и честно признался бывший политработник; но бывших пограничников и бывших политработников не бывают, все они чувствуют себя всегда на службе, и потому он дополнил свой выплеск чувства другим признанием: — Однако, несмотря на то что я устал от демагогии и уволился в запас по выслуге лет, в любой момент вернусь, если необходимость во мне возникнет или война будет угрожать.
— Мы все мобилизуемся, если возникнет угроза, — усмехнулся Арсений, принимая его признания. — Кем бы мы ни были, но в основной части население патриотично.
Константин Петрович в согласии молча кивнул, принимая это уверение Арсения как своего рода резюме их военной темы, и собеседники надолго замолчали. И синхронно – как позже в разговоре за ужином выяснилось – погрузились в размышления о прошедших событиях в стране, в республике, о своей судьбе, о своей роли в них.

***

От автовокзала к дому Константина Петровича шли пешком. Вечерело, и было уже прохладно – горный город; но расстояния в этом небольшом городке небольшие: от его центра до окраины всего пара километров. И потому им не было нужды дожидать редко проходящие городские автобусы.
____________
3Кассандра (Cassandra, др.-греч. ;;;;;;;;;), называемая также Александра, – в древнегреческой мифологии царевна, дочь царя Трои Приама и Гекубы, наделённая Аполлоном даром пророчества и предвидевшая гибель Трои. За отказ во взаимности Аполлону он сделал так, что предсказаниям Кассандры никто не верил. Имя её стало нарицательным, в переносном смысле Кассандра – вестница несчастья.

Пржевальск официально, конечно, городом числится, а в сущности – большое село. Это у заносчивых америкашек посёлки – хоть и в два-три дома – называются городами, а мы люди скромные. Значительную его часть занимает частный сектор с сельского типа домами и огородными участками; улицы, с асфальтом почти не знакомые, после дождя, как пояснил Константин Петрович, заполнены непроходимыми лужами.
В центре расположены кирпичные здания учреждений и культуры, гостиница и дома  жилые кирпичные же – в основном двухэтажной постройки из-за угрозы землетрясений. В одном из них на втором этаже находится квартира Константина Петровича.
Прослужив в погранотряде, подполковник запаса Щербаков не определился, надо ли ему переехать в другой регион страны: жена ещё работает в части, и были супруги по своему происхождению из разных областей. И куда им ехать? И как там с жильём?..
Связывает и то, что квартира ведомственная, построенная специально для офицеров на средства военного бюджета, что означает: её не обменяешь на квартиру и во Фрунзе. К тому же очень комфортная: спланированная не для советских пролетариев, а со всеми удобствами, с просторными кухней и прихожей, комнаты больших размеров.
Извечная проблема отслуживших запасников и отставников – жилищный вопрос.
Разгрузив себя в квартире, каждый занялся подобающим ему делом. Хозяин вынул из Анарбековой сумки лепёшки, холодную баранину, бутылку кефира; присовокупил к этому купленные для попутчика манты; из холодильника достал приобретённые в «Военторге»1 продукты и бутылку молдавского коньяка «Белый аист»; поставил чайник. Арсений сразу позвонил Петру Прохоренко, договорился встретиться с ним в двенадцать часов завтра в кафе – оба не хотели, чтобы Петрова семья присутствовала при беседе; и за библиотеку Щербакова принялся, конспектируя из тех источников, которые не могут быть ему отданы в собственность, но определённые секреты из них доверены.
Спустя полчаса стол был накрыт, и Константин Петрович, в процессе сервировки с интересом наблюдавший, как профессионально-жадно гость выбирает необходимые ему информацию и сведения, пригласил его к ужину. Арсений оценил богатое разнообразие блюд в высшей степени, а на коньяк взглянул скептически.
Заметив его скепсис, Константин Петрович огорчился, что не угодил гостю:
— Вам не нравится «Белый аист»?
— Мне этот коньяк очень нравится, и я довольно хороший ценитель напитков. Однако пришло то время, когда моё восхищение ими больше эстетическим, чем потребительским становится. Мне достаточно тридцати-пятидесяти грамм, чтобы провести с ними вечер.
— Учтём к сведению и примем к исполнению, — по-военному отреагировал хозяин. — Но прошу за стол, воспримем с радостью и благодарностью данную нам пищу, кто бы её нам ни предоставил.
— Аминь, — серьёзно приговорил Арсений и с удовольствием присел к пиршеству.
— Вы верующий? — вопросил Щербаков, ища ответ в лице Арсения.
— Если сказать просто и ёмко  –  служу Богу. Могу сказать вам, и вы постарайтесь это понять и поверить услышанному: и вы Ему служите – служением стране; через семейные и общественные отношения. Если и не осознаёте, и не воспринимаете это – как дышите.
— Действительно, ёмко и просто. Постараюсь разобраться в себе. Но я – член партии, коммунист.
— Я тоже по своему содержанию коммунист, хотя и не член КПСС – не состоялось, понимаете ли. Однако это не мешает мне воспринимать страну и общество как небольшую частицу безграничного Мироздания, а его законы и процессы как основу всех физических и социальных законов и процессов на Земле. Если бы была только некая материя и некая творящая природа, ничто не произошло бы. А я как простой смертный человек не мог бы ____________
1Военная торговля – система торгово-бытового обеспечения военнослужащих, а также их семей. система военной торговли СССР (в настоящее время – России) носит официальное название Главное управление торговли Министерства обороны СССР (ГУТ Минобороны СССР, в настоящее время – ГУТ Минобороны России), а в разговорной речи называется «Военторг».
ни предвидеть, ни воздействовать.
— М-да, однако ж… С вами полезно и интересно общаться. Однако, давайте выпьем этого напитка понемногу – к рождению внука купил давно уже. Одну бутылку отвёз во Фрунзе и там мы с сыном отметили событие; а теперь вот дома. С вами. И это мне весьма приятно. Потому что вы наполняете меня и мой дом небытовыми, неизбитыми речами.
— За вашу семью, Константин Петрович, за ваш род! Пусть он славно продолжается и в сыне вашем, и во внуках. Будьте счастливы – вы своим исполнением долга заслуживаете 
счастье во всей его полноте.
— Благодарю вас, Арсений Тимофеевич. Рад вашему доброму пожеланию. Тем более что видел, как ваши слова действуют на людей.
— Да сбудется! — Арсений соприкоснулся своим бокалом с бокалом хозяина.
Прежде чем выпить, он проник в связь с Анарбеком и Тумар: там было благополучно, значит, он может больше не вести их, сами справятся. Выпил – и связь прервалась. Сами справятся. С Нургуль! А алкоголь – не друг в таких делах. Впрочем, как посмотреть: если надо разрушить отношения, так вполне подходящее средство. А с Нургуль он чувствовал себя в полном единении, даже выпив спиртное, – странная девушка, девочка, сумевшая в него войти и призвать его жить её жаждой жизни, её интересами, её счастьем.
Константин Петрович, как и Анарбек с Тумар в Рыбачьем, ничего в госте не заметил и вслед за ним выпил:
— Давайте-ка, Арсений Тимофеевич, угощайтесь, утоляйте свой голод. В дороге день без пищи – весомый повод хорошо поесть.
Арсений улыбнулся и с удовольствием заучаствовал в принятии изысков азиатской кухни из ассортимента блюд, кто бы пищу ни предоставил, как высказался Константин Петрович.
— Признайтесь, Арсений Тимофеевич, не часто вам в Донецке доводится вспоминать кулинарию Киргизстана?
— Вспоминаю довольно часто, а воспринимать её доводится чаще в воображении.
— Прекрасно! Значит, завтра устроим вам бешбармак, на который зазывали вас ваши друзья. Как я понял, встреча с другом молодости произойдёт днём, а до того вы хотите побывать у Пржевальского?
— Да, Константин Петрович. Если вы мне подскажите, как туда добраться, я успею и там побывать, и с другом встретиться.
Константин Петрович засмеялся:
— Не подскажу, а покажу. У меня тоже есть друзья, вот они и отвезут, и привезут, и всё устроят. Поужинаем, и я им позвоню. А пока, не волнуясь за завтра, давайте и поедим, наслаждаясь, и поговорим так же приятно.
— Верно, позволим быть приятному, — согласился Арсений. — Особенно ощущается приятность здесь, в горном городе. Нечто подобное я испытал в семьдесят восьмом году в Нарыне.
— Вам довелось жить в Нарыне?
— Нет, я однажды гостил у брата Виталия – он там работал и жил. А когда он умчался по делам, я неделю провёл в замечательном общении с полковником, доцентом Академии.
— Дежавю1?
— Именно так – дежавю. Только коньяк не молдавский там был, а киргизстанский, — добродушно улыбаясь, вновь согласился Арсений.
— Но не только коньяк другой, но и военный – не полковник, а подполковник, и не доцент, а пока что без определённого занятия молодой пенсионер.
— Ну если дополнить картинку, то и разговор тогда у нас был сугубо философский с анализом социально значимых поступков и…— Арсений приостановился, а затем, уходя от соответствия тех и этих условий, спросил: — Вы в полной мере ещё молоды – чем-то собираетесь заниматься?
____________
1Дежавю – ощущение, что переживаемое в настоящее время состояние уже имело место в прошлом, а также в переносном смысле – то, что нечто уже было, встречалось, не является новым, неизвестным.

Константин Петрович задумчиво повертел в руках вилку, поглядел на собеседника, вызывающего симпатию и самого откровенного – к тому же его замечание о том, что с доцентом академии накоротке общался, а следовательно, тот ему доверял, дало основание полагать его человеком ответственным, – и свободно, с улыбкой доверия признался:
— Пока не определился. Увольнение из армии произошло как-то вдруг. — Несколько вновь призадумался, и дополнил ответ: — Нет, не так. Не могу сказать, что оно внезапно  произошло, потому что у меня было время для принятия решения, уволиться или нет. Согласно «Положению о прохождении воинской службы»1 мой возрастной ценз2, так сказать, определён сорокапятилетним возрастом. Я мог бы продолжить служить ещё пять лет решением Главного политического управления Советской Армии на основании пункта семь того же «Положения», если бы захотел, но… не захотел. Как говорил вам, демагогия портит службу. Да и молодым надо было дать дорогу.
Теперь Арсений после признания на некоторое время задумался, потому что разговор коснулся и личного, и государственного. Константин Петрович подумал, что размышляет он над его словами, но Арсений провёл некую параллель с его признанием, удивив его глубиной отношения к его откровенности:
— Полковник, до того, как стал доцентом, командовал дивизией. Но уволился, хотя мог бы вскоре получить звание генерал-майора. В настоящее время он и получил его, а тогда… Тогда, Константин Петрович, побудила его к увольнению такая же причина, что и вас ваша…
— Значит, негативное глубоко вторглось во всю нашу армию ещё десять лет назад? —спросил подполковник, политработник у лица сугубо гражданского.
— Более того, более того, — констатировал Арсений. — Но давайте эту тему попозже обсудим, если она вас волнует.
— С полковником вы тоже обсуждали её? — Подполковник весьма заинтересовался и заинтриговался разговором и своим гостем – странный он, историк, для цивильного3.
— И её, и иное. Вы говорите, что не определились со своим предстоящим. Что может дать вам Пржевальск, какое поприще: милиция, пожарная служба – это военизированные сферы, близкие вам, или преподавание в школах, в институте? Или, может быть, переезд в другой регион?
— За десять лет службы в Пржевальске я привык к горам, потому что они затягивают, входят в душу. И Иссык-Куль своей бескрайностью, своей красотой тоже прирастил. В горах и охота, особенно, зимой, лыжи, на озере – рыбалка. Вы как: охотник, рыбак?
— Увлечения юношеской поры. Не охочусь давно, а рыбалка – если нужда возникает.
— А здесь они – и отдых, и основные варианты внеслужебного применения сил. И потому, к вашему вопросу возвращаясь: если бы ещё и не квартирный вопрос, мы с женой всё же и вероятнее всего сменили бы этот город на другой… А служить в милиции или в пожарной части… Нет, не те они службы, в которых военному уместно: ответственность и дисциплина на порядок, на два в них ниже, чем в армии. Скорее уж последую вашему и вашего знакомого полковника примеру и стану преподавателем – это мне близко. Благо, уровень подготовки весомый… Так, а почему мы ещё не выпили за наше знакомство? Вы-то привыкли с различными типажами встречаться, поскольку в гражданской жизни люди так или иначе, но рознятся друг от друга. На заставах, в погранотряде приходится жить и служить с теми, кого армия подгоняет к единому стандарту: от рядовых до генералов. А эта наша встреча для меня открывает иной мир.
— Тост принимается, тем  более что и мне вами открывается многое. С вами так же интересно, как с Николаем Барановым, с тем полковником. А что до стандартов… Они 
____________
1Постановление Совета министров СССР от 18.03. 1985 г. № 240 «Об утверждении положения о прохождении воинской службы офицерским составом вооруженных сил СССР»
2Возрастной ценз — возрастное ограничение на занятие определенной должности или на вид деятельности.
3Цивильный – это не синоним слова «цивилизация», а  от латинского civilis – гражданский, штатский.

и в гражданской жизни доминируют. Но в отличие от вашей, воинской службы в гражданской жизни стандартов много, что создаёт иллюзию для людей о якобы их свободе, о выборе – в этом разница… За встречу в дороге!
— Прекрасно сказано: за встречу в дороге, в пути!
За разговорами стол от яств освободился, и Константин Петрович стал готовить его для чаепития. Занимался тихим бытовым процессом молча, обдумывая то существенное, о чём говорилось. Арсений по праву гостя не принимал участия в сервировке, наслаждаясь безучастным положением: иногда очень приятно быть гостем, за которым ухаживают, а ему остаётся только воспринимать и принимать.
Но недолго ему пришлось быть пассивным. Подполковнику, не абстрагировавшемуся1 от армейской, впитавшейся в сознание и в клетки службы, и в то же время выбирающему для себя жизнь новую, нужным было знание, что его ждёт впереди. А перед ним человек оттуда и такой, что знает. Беседа с Арсением и тем его интересовала, что он и с доцентом-полковником – а ныне генералом – приятельски общался и общается, судя по тому, что по имени его называет запросто и что ему известно его продвижении по службе.
Наполнив чаем уже по второй пиале, Константин Петрович взглядом привлёк к себе внимание Арсения и ввёл его в свои размышления:
 — Прошу вас, Арсений Тимофеевич, поговорить и со мною так, как вы беседовали с полковником о том, что есть наша армия. Вы произнесли две фразы: “Более того” и “И её, и иное”. За этим многое стоит.
— Константин Петрович, я готов говорить с вами. Даже более глубоко и шире, чем с ним в те дни, так как знания мои углубились и стали более разносторонними. Есть только два момента: с вами и легче говорить, чем с полковником танковых войск, и труднее.
— Почему?
— Потому что полковник Баранов, как танкист, не много философских трудов читал, а вы в этом специализируетесь – потому легче; а труднее потому, что он-то командовал полком, бригадой, дивизией, то есть руководил не одними лишь боевыми действиями, но и хозяйственными делами в них и хорошо знал экономику страны в военной сфере, не интересуясь гражданской; а вы – политработник, укоренившийся в прописных учениях марксизма.
— Вывод?
Арсений засмеялся:
— Вывод состоит в том, что, возлагая упования на законы гостеприимства, надеюсь, что по окончании беседы вы не выставите меня за дверь в ночь незнакомого мне города.
Константин Петрович сначала хмыкнул, а потом весело рассмеялся.
— Ну если вас полковник не выставил, то я, подполковник, тем более не  вправе гнать вас из дома в темень неизвестности.
— Ну что ж, в таком случае…
Сколько времени проговорили случайно сведённые путями судеб два человека, они не заметили. О количестве перелопаченной ими информации и о содержании беседы можно было судить по всё возраставшей стопке книг, извлекаемых Константином Петровичем из объёмистой библиотеки одну за другой. Когда обоими собеседниками было высказано их общее резюме, подполковник политотдела бригады глубоко вздохнул и, не испрашивая у Арсения разрешения, налил коньяк в бокалы, стоявшие во всё время чаепития по стойке «смирно».
— Вы, Арсений Тимофеевич, как я вам уже заметил, очень жёстко обдираете шкуру и внутренности без снисхождения выворачиваете. Пусть мы победим, что бы там ни было.
— Победим, Константин Петрович, ибо Родина сильна и мы с нею – тоже. За победу!..
— Арсений Тимофеевич, а как полковник Баранов в конечном итоге воспринял вашу с братом концепцию государственного устройства? — Приподнятой над столом ладонью __________
1Абстраги;рование – операция мышления, состоящая в отвлечении от сторон, свойств, связей объекта (предмета или явления) с целью выделения их существенных, закономерных признаков.

Константин Петрович приостановил ответ Арсения. — Понимаете, я пытаюсь понять его восприятие и, сопоставив со своим, понять на его примере, как мне, офицеру, впредь всё воспринимать. В какой политической обстановке вы говорили?.. Тогда была понятная и воспринимая всеми идея развитого социализма, переходящего в коммунизм, и мы с ним и жили в социализме. — Константин Петрович усмехнулся и пояснил свои последние слова: — В казарменном социализме, если определение Энгельса применить здесь в буквальном смысле… В тот период, когда вы его просвещали, я был в вашем теперешнем возрасте, а  мне сейчас побольше, чем ему тогда. Признаться, не удивлюсь, если скажете, что он был ошарашен.
— Понимаю вас, Константин Петрович, и постараюсь представить вам его реакцию и ситуацию, в какой он воспринимал. Дело в том, что Николай Баранов… Простите, что я так для вас его назвал – я не оговорился, потому что он стал нам названым братом.
— Вот как! Весомо.
 — Дело в том, что в предшествующий разговору день произошли серьёзные события частного и публичного характера, имевшие большой общественный резонанс, на многие наши отношения повлиявшие; а в разговоре мы нашли такие точки соприкосновения, что из этого и родилось братство… Так вот, Николай был и есть боевой офицер, всю жизнь служивший Родине: он получал ранения, награды и звания в локальных войнах. Там же и опыт обретал, который потом стал передавать в качестве командира частей, а теперь – слушателям Академии. Его, конечно же, поразило открытие реальности, скрытой от него службой и войнами. Но он, как боевой офицер, стойко выдержал удар, хотя и требовал от нас самых убедительных доводов, поскольку сам раньше не вникал в суть общественных отношений. Ну а потом он спросил, что ему делать – растерялся, как и вы, понимаете ли: была опора, знал, кому и чему служит, и вдруг…
— Вот уж точно – и вдруг!.. — Подполковник даже не улыбнулся своей же реплике.
— Ему было труднее, чем вам сейчас, потому что вы уже видите перемены в стране. Причём, далеко не идеальные перемены; но подобные изменения всегда сопровождают революции. А в тот период о них и думать нельзя было, чтобы не проговориться случайно.  Мы ему сказали, что теперь его обязанность говорить об этом тем, кому может доверять, и готовить офицеров и армию к предстоящему: к тому, что сотрясения в стране сотрясут вооружённые силы, а их необходимо сохранить. И к тому, чтобы армия не стала врагом своего народа. Он принял, потому что любит армию, несмотря на кавардак в ней, и любит страну, несмотря на трудности, на отсутствие разумной дееспособности её правительства, на пьянство общенародное.
Молчание подполковника было долгим. Рука его потянулась к бокалам, чтобы налить в них коньяк, но не довыполнила свою работу, а пассивно легла на стол. Слишком много сказано, слишком весомым и даже тяжёлым ворвалось в душу и пронзило не одно лишь сознание, но и жизнь.
Константин Петрович порадовался тому, что жены нет дома, не слышит она их и не… Она пропагандист по своей сути и по профессии, в части женсоветом руководит, так что нипочём не приняла бы содержание беседы, опровергающее основы родной идеологии. Не в её принципах менять своё мировосприятие. Более того, потребовала бы прекратить разговор. И потребовала бы немедленно разорвать отношения с «диссидентом». Даже, быть может, сообщила бы об опасном госте майору госбезопасности, как то положено согласно требованиям пограничной службы: кошмар – идеологический диверсант в зоне пограничной, в доме политработников объявился!
— А не вернуться ли мне на службу? Ведь если бы мне раньше с вами встретиться, я не уволился бы в запас, а продолжил бы служить даже с мешающей демагогией в армии… Теперь понимаю, почему активизировались происшествия на границе: контрабандисты и посерьёзнее нарушители пытаются пересечь её. А в горах очень легко это делается, если контроль не жёсткий.
— Ваше решение, Константин Петрович, зависит не от моего ответа, а от потенциала
вашего, от вашего осознания того, что мы с вами проанализировали и к чему совместным трудом пришли. И зависит от вашего командира отряда, от политотдела округа и Главного управления. Возможно, если полковник услышит вас – а он командир не общевойсковой части, а пограничной, – он может даже сам походатайствовать о вашем восстановлении в части в той же должности или поспособствовать вашему продвижению или переводу в другой округ, в конце концов.
— Разумно. Это весьма разумно… Ладно, оставим разговор, подумать мне надо и ещё
кое-что с вами, историком и исследователем, требуется обсудить; а тогда уже и решение приму. Но в любом случае, я знаю, что служить должен где бы ни был.
— Потому и говорил с вами, открывая истину, что поверил вам, вашему патриотизму.
— Да, для меня это не возвышенный слог, а… Впрочем, что ни скажу – всё слова. Моя жизнь была и будет такой, какой вы во мне её увидели… Я оторвал вас от изучения статей и материалов – милости прошу, продолжайте; а я хозяйством займусь. Да мне ещё на завтра организовать мероприятия нужно.

Утром Щербаков поднялся привычно, по-армейски рано – в шесть часов. Приготовил завтрак, поставил чайник и пошёл будить гостя, но, к удивлению своему, увидел его уже основательно позанимавшимся гимнастикой. Не армейской, ясное дело, но и не обычной гражданской.
— Приветствую вас, Арсений Тимофеевич. Вы каратист или это ушу?
— Приветствую и я вас, Константин Петрович. Нет, я не каратист и не боец школы ушу. Это сборный коктейль из наиболее подходящих для моего тела и соответствующих духу движений и дыханий. Каждый из любителей восточных единоборств, те, кто видел мои занятия, говорил мне, что я из их школы. Я не спорю – всем хочется, чтобы как можно больше людей их увлечения разделяло, так пусть тешат своё самолюбие. Водную процедуру уже прошёл, сейчас буду готов к завтраку, который вы приготовили.
— А это вы как определили?
— По ароматам, принесённым вами в комнату.
Константин Петрович засмеялся.
— С вами в разведку ходить хорошо: слышите, чувствуете, ощущаете. Может, вместе на границу?
— Хорошо бы – в детстве и юности мечтал. Но меня в красивом городе Донецке ждёт целая орда школьников и студентов.
— В самом деле, красивый?
— По-моему, очень прилично красив. Я в нём тринадцать лет живу – это довольно долго. Успел рассмотреть его и оценить в сравнении с другими городами. Там, кстати, и военно-политическое училище есть. Начальником в нём генерал-майор Воробьев Николай Михайлович.
— Вам и это известно? Мне интересно, есть ли что-то, в чём вы не компетентны, чего не знаете?
— Есть. К примеру, совершенно не способен управлять подводными, надводными и воздушными кораблями.
— По-моему, вы и это сумеете освоить при желании или необходимости.
— Ну если исходить из древнеримского изречения, придав ему иной смысл, то сумею,
пожалуй. Я говорю о том, что homo sum, et nihil humanum a me alienum puto.
 — Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо, — перевёл латинскую поговорку для разговора Константин Петрович и резюмировал: — Если так, то и я всё сумею – тоже ведь человек. И то, о чём мы вчера говорили, мне будет по силам. Однако пойдёмте уже позавтракаем и – в путь по программе. За завтраком поговорим: вы мне полубессонную ночь обеспечили, так за то, что сделали со мной, будете отвечать на все мои вопросы.
Принятие пищи сначала, как водится, разделило собеседников, вынуждая их заняться ею и только ею; но вскоре нетерпение человеческое одолело и её диктат, и разговор пошёл
в обычном порядке вопросов и ответов, раздумий и комментариев.
— Насколько мне известно, донецкое военно-политическое училище для инженерно-сапёрной службы и связи назначено. Какое у вас отношение к нему?
— Никакого. Иногда происходит обмен опытом с университетом, в котором также доводится мне обучать студентов. В прошлом году однажды и произошла такая встреча, и я из неё узнал, кто там начальник и что там преподают… — Арсений достал из кармана рубашки записную книжечку: — сто двадцать шесть кандидатов наук, из них тринадцать с
учёным званием «доцент».
— А я ведь обучался в «Московском пограничном военном училище КГБ при Совете Министров СССР». В восемьдесят втором году переименовано в «Московское высшее пограничное командное ордена Октябрьской Революции Краснознамённое училище КГБ СССР имени Моссовета».
— А почему не продолжили обучение в Академии? — Арсений задал собеседнику вопрос скорее дежурный, чем обусловленный его прошедшей службой – для того, чтобы он сам ответил.
— Дела текущие пограничные задержали, и как-то всё устроилось в жизни, смирилось – как и во всей стране. Исчез стимул. Но теперь вы меня возмутили. Не знаю пока, как мне самому к этому отнестись – ведь ломается государственная машина.
— Homo sum, et nihil humanum a me alienum puto, — напомнил Арсений с улыбкой, но взгляд его был проницательным и даже строгим.
Константин Петрович хмыкнул на улыбку, но, уловив невысказанное в глазах гостя, намекающее на вчерашние уверения в патриотизме и что при необходимости он снова станет служить, сам построжал и, не отрывая своего взгляда от Арсеньевых глаз, кивнул согласно со смыслом результативного резюме их разговора.
— Да, проведу предварительную беседу с полковником, позвоню товарищу в округ. В принципе, есть Военно-политическая академия имени Ленина, в которой возможно бы мне переподготовиться – там для офицеров старшего и высшего политсостава проводится переподготовка. Только вот преподавание наук гуманитарных в нём, как и во всех высших и средний училищах, по программам Высшей партийной школы при ЦК КПСС ведётся. А каково мне теперь принимать марксизм после того, как под вашим преподаванием уяснил ложность тех идей?
— Думаю, что программы во всей системе образования обрушатся. Это и хорошо, и очень плохо. Хорошо потому, что новое войдёт; а плохо потому, что новое будет отнюдь не идеальным, а, может, и не менее ложным. Вот потому-то вы, как и генерал Баранов, нужны нашей армии, нашей стране. Где бы и как бы вы ни служили.
— Сильно сказано. Сильно. От такого не дезертируешь хоть и со справкой. Но это как раз по мне. Сейчас я просто расслабился как в отпуске: почувствовал освобождённость от ответственности, которую никто никогда с нас не снимет – сам требовал и от себя, и от подчинённых… Ну вот, подкрепились, а теперь в нашей исключительно немарксистской программе поездка на Пристань и то, что будет нам преподнесено. Давайте-ка соберёмся – машина вот-вот подойдёт...

В машине сидели двое друзей Константина Петровича: подполковник Метельников – Григорий Максимович, как представился Арсению, –находящийся в ещё неоконченном отпуске; и лет сорока восьми Борько Иван Семёнович в звании старшего прапорщика.
На вопрос Щербакова, почему с ними нет главного охотоведа Джапсарова Асанбая, Метельников объяснил, что он поехал в горы организовать, что требуется, и проследить, чтобы хорошо всё было. И тут же по-приятельски поздравил Константина Петровича с внуком и званием деда. Прапорщик, человек серьёзного склада, уважаемый старшими офицерами, не просто поздравил подполковника, но и дал советы, как чувствовать себя дедом. Он, как пояснил Арсению Константин Петрович, занимался воспитанием сына его – был своего рода дядькой, если выразиться старорежимно, дореволюционно.
Машиной, отрядным «УАЗом-469», управлял прапорщик. Подполковник Метельников сидел впереди. Константин Петрович стал экскурсоводом Арсения, объяснив приятелям, что он, киргизстанец по происхождению, с Пржевальском и окрестностями не знаком. Оба пограничника тоже проявили готовность стать его проводниками, выказав знание местной географии. На внимающего Арсения полились потоки сведений и по-военному  строгих заключений. Хотя часть из представляемого он, как киргизстанец, знал ранее и даже не забыл, но вёл себя прилежным учеником среди пограничников, ведающих район дислокации отряда и районы, находящиеся под его контролем лучше местных жителей.
— Пристань-Пржевальск, — начал для Арсения экскурсионный обзор Щербаков, —  посёлок, расположенный в двенадцати километрах к северо-западу от Пржевальска. Так назвали из-за пристани у длинного залива Иссык-Куля, также названного именем нашего великого путешественника, поскольку там, на берегу, он похоронен и рядом установлен памятник ему.
— Почему город не разместили на берегу? — резонно спросил Арсений.
— Да, город обустроился не там, где полагают его размещение большинство людей, не бывавших здесь, не на берегу Иссык-Куля, а вдали от него, на впадающей в него речке Каракол по существенным причинам – с целью защиты путей и границы.
Эстафету экскурса перенял Метельников и сообщил такое, что для Арсения было вовсе новым. И он понял, насколько советская система народного образования огульно и бесцеремонно обеднила и просвещение населения – она старательно вычернила строки и целые страницы истории в угоду пролетарскому сознанию, запрещающему знание о том, что дворяне, офицеры и иные «благородные голубой крови1» внесли существенную лепту в развитие России:
— С этой целью в шестьдесят девятом году прошлого века на Иссык-Куль направили Александра Васильевича Каульбарса2, на ту пору в его двадцати пятилетнем возрасте и в звании штабс-капитана, А в царской армии этот офицерский чин рангом выше поручика, но ниже современного капитана: согласно современным званиям – старший лейтенант.
— При своей молодости он был замечательным и грамотным офицером и отлично служил  России, — отметил Константин Петрович – подполковники дополняли друг друга не только в экскурсии, но и, что сразу замечалось, в квалификации и в дружбе. — Начав воинскую службу прапорщиком, он участвовал в подавлении Польского восстания, и был произведён в подпоручики; спустя три года произведён в поручики. В двадцать четыре он  окончил Николаевскую Академию Генерального штаба.
— Этому, вероятно, поспособствовал его отец – тот также был российским генерал-лейтенантом, — предположил Метельников.
— Современные наши генералы так же способствуют своим деткам – устраивают их в тёплые местечки, — с заметной язвительностью произнёс прапорщик Борько.
— Отец Александра Васильевича и устроил сыну очень тёплые места, — с лёгкой насмешкой отреагировал подполковник Метельников. — Даже горячие, если точнее: он в войнах – во всех, что вела Российская империя в Азии и в Европе, – принимал участие. В общем, проявлял себя преданным России. И успевал активно участвовать в её глобальных деяниях: он возглавлял важные миссии – уже двадцатишестилетним барон фон Каульбарс  возглавил посольства Российской империи в город Кульджу для налаживания дружеских отношений с ханом Абиль-Оглы; а через два года, между войнами, был поставлен во главе посольства, отправленного в Кашгар для заключения торгового договора с Якуб-беком, правителем государства Йеттишар (Семиградье) и Кашгара. Спустя год был награждён за отличия в военном Хивинском
____________
1Выражение «голубая кровь» означает человека аристократического происхождения. Согласно самой распространенной версии, оно появилось в VIII-ом веке, когда на территорию вестготской Испании вторглись мавры. Представители старой знати стали подчеркивать свои голубые вены и бледную кожу – так они демонстрировали, что в их роду не было смуглых мавров, с которыми власти боролись до XV-го века. Когда границы Испанской империи расширились, эта фраза вошла в лексикон аристократов по всей Европе. Появилась и во французском языке, а оттуда попала в русский.
2Швед по происхождению, барон Александр Васильевич фон Каульбарс (полное имя по-немецки Alexander Wilhelm Andreas Freiherr von Kaulbars) родился 11-го (23-го) мая 1844-го года, а ушёл из жизни 25-го января 1929-го года. Был русским военным деятелем и учёным-географом, одним из организаторов русской военной авиации.

походе золотым оружием с надписью «За храбрость» и произведён в чин полковника с назначением начальником штаба дивизии.
Прославился и в русско-турецкой войне на Балканах; а по окончании войны России с Турцией барон фон Каульбарс стал членом международной комиссии для определения границ Сербии по Берлинскому трактату. Произведенный в тридцать шесть лет в генерал- майоры,  был назначен на пост военного министра княжества Болгарского. И более того: честная служба российского генерал-майора отметилась тем, что на него были возложены и обязанности председателя Совета министров и регента княжества.
— Российский подданный – глава правительства и регент болгарского княжества! — обозначил Арсений сообщение своим удивлением. — Весомо. Весомо в международном отношении, а не только в частном.
— О, да, — согласился с ним Метельников. — Он доблестью российского офицера себя проявил и в военных действиях в Китае в начале двадцатого века, и в последовавшей вскоре Русско-японской войне. Потом – в Первой мировой и в Гражданской войнах.
— Жаль, что не стал красным генералом, — снова неодобрительно отозвался о фон Каульбарсе прапорщик.
— Он дал свою присягу и был верен ей, — возразил ему политработник Метельников.
— А то, что не понял смысл и значение Великой революции – тогда мало кто и что понимал, — высказался и Константин Петрович в симпатии к генералу фон Каульбарсу, возросшей в нём после и в результате ночной беседы с Арсением о смысле и о значении Октябрьской революции семнадцатого года. — Но всё равно для России, а значит, и для нас с вами, он сделал многое. Не говоря уже об одном только городе Пржевальске, барон фон Каульбарс, руководя посольством в Кашгарию к Якуб-беку, руководил и Кашгарской географической экспедицией. Конечно же, в первую очередь для военных целей – как и Пржевальский. Исследовал Китай, горный регион Тянь-Шань и Аму-Дарью. По итогам её написал несколько книг: «Тянь-Шань», «Низовья Аму-Дарьи» и другие. За эти дела был принят в Русское географическое общество. А после войн на Дальнем Востоке его, оценённого императором Николаем Вторым и Правительством, призвали служить членом Военного совета – высшего законодательного и законосовещательного государственного органа для решения вопросов, касающихся военно-организационных дел в Российской империи. Вот таков был основатель города Каракола – Пржевальска: воин, исследователь-географ, дипломат.
— А сейчас, не веря тому, что молодой российский офицер сумел заложить уездный город-крепость, тому, что он был на дату закладки города первого июля тысяча восемьсот шестьдесят девятого года всего двадцатипятилетним штабс-капитаном, досужие слухи о нём производят его в полковники, — заметил Метельников; и вспомнив Арсеньев вопрос о том, почему не на берегу Иссык-Куля заложен город, стал отвечать на него: — Сперва строительство русских селений началось с Ак-Суйского укрепления военного гарнизона, в дальнейшем получившего название Теплоключенка – в том месте из земли выбиваются родники горячей воды, оказавшиеся лечебной. Одна из самых старинных улиц села, улица имени Будённого, раньше называлась трактом. Тракт соединяет город Пржевальск с селом Теплоключенка и продолжается до самой пограничной заставы, в казармах которой уже в советское время был устроен детский санаторий.
— Санаторий Ак-Су. Интересно, интересно, — негромко проговорил Арсений, жадно впитывая в себя исторические и биографические сведения, тесно связанные с землей, где ехали к ещё одному историческому месту.
— Да, санаторий Ак-Су. А что у вас с ним связано? — спросил Константин Петрович.
— Весьма интересное совпадение: в шестьдесят пятом году весной в нём лечился мой брат Виталий – я вам, Константин Петрович, рассказывал о нём; а летом того же года – десятилетняя двоюродная сестрёнка. При ней произошло такой силы землетрясение, что дети, выбегая из помещений, не могли устоять на ногах. А на склоне лежит огромный почти круглый камень, который может скатиться и разрушить дома санатория. Такую версию Виталий мне представил, когда мы с ним спустя три года после тех событий встретились.
— Он что, не родной вам брат, — поинтересовался Григорий Максимович.
— Нет, родство у нас несколько отдалённое. Но брат настоящий.
— Да, бывает и так, — согласился умудрённый Иван Семёнович.
— Однако я перебил ваше просвещение моего невежества. Продолжайте, Константин Петрович, прошу вас.
— Укрепление Ак-Су построили сразу после добровольного присоединения Киргизии к России. Но оно просуществовало недолго – всего лишь пять лет. — Щербаков заговорил воодушевлённо, заметив, что случайный гость с неподдельным интересом вслушивается в изложение событий: — Потому что располагалось довольно далеко от торговых путей и сезонных перекочевок животноводов. Было решено перенести уездный центр в более удобное место. Штабс-капитан провёл тщательную, грамотную и в военном, и во многих иных отношениях рекогносцировку, опросил местных жителей. В результате место под новый город было выбрано на старой торговой караванной дороге из Чуйской долины в Кашгарию и неподалеку от развалин кокандской крепости в низовьях реки Каракол. Коканд, строя крепость, видимо, учитывал эти же факторы.
Были заложены улицы, площади и гостиный двор; а также оборонительная казарма. Как принято, городу дали наименование по названию реки Каракол. Но оно несколько раз менялось. После того, как в Караколе во время своей пятой экспедиции умер знаменитый русский путешественник Николай Михайлович Пржевальский, приказом царя Александра Третьего Каракол был переименован в Пржевальск.
— Могли бы назвать и в честь основателя города – Каульбарса, — высказался Иван Семёнович.
— Верно, и созвучно с киргизским. К примеру, киргизское «джульбарс», в переводе на русский означающее  «тигр», — согласился с ним Григорий Максимович. —  Глядишь, и не переименовывали бы больше.
— Царь очень уважал Пржевальского, одного из первых русских путешественников, внёсшего на то время пожалуй самый большой вклад в исследования азиатских регионов, — возразил Константин Петрович. — А кроме того, и не так-то известен был Александр Васильевич Каульбарс, и жив был на ту пору; а возвеличивать прижизненно такого уровня деятелей не принято. Но и в самом деле в двадцать втором году, когда попытались образовать Киргизскую автономную область, городу вернули прежнее наименование – Каракол. Однако в тридцать девятом году во второй раз переименовали в Пржевальск – в честь столетия со дня рождения Пржевальского.
— Весьма вероятно, что киргизы его вновь переименуют, — спрогнозировал Арсений; заметив удивление спутников, пояснил: — Ничто не вечно, всё так или иначе меняется. Так все всегда поступали и поступают.
— Кроме русских, — возразил Григорий Максимович.
Арсений помолчал коротко и согласился:
— Да, кроме россиян. Русские поселенцы принимают существующие наименования, а новые селения и города называют по признакам местности – как этот Каракол. Либо дают свои, но самими созданным, – а это авторское право, так сказать. А киргизам, хотя к созданию города они имеют косвенное отношение – построен на земле, на которой они обосновались, но на которой до них или вместе с ними пребывали и саки, и усуни, и монголы, и моголы, и ойраты, и китайцы, – захочется присовокупить его к своей истории, к своей культуре. Создан он был Российской империей – киргизы никогда не строили ни города, ни даже селения и в пору кокандского завоевания этих кыргызских территорий; притом что сами кокандцы–узбеки строили крепости на захваченных ими землях. То есть строили крепости, но города не возводили. А Россия заинтересована в интеграции и уже потому только, не говоря уже о её по-европейски культурном отношении к своим территориям, обустраивала свои пределы пригодными для житья, торговли и управления селениями и городами. Националисты станут говорить, что это они построили город. Тем более что в этой местности была ставка Таган-бия или Мухаммед-Кыргыза (кыргызского пророка), – в тысяча пятьсот восьмом году на берегах Иссык-Куля в ущельи Барскаун все кыргызские племена подняли Таган-бия на белой кошме как единого правителя. Первого для всех киргизских племён хана и основателя первой киргизской государственности. Он мечтал расширить кыргызскую территорию до берегов Сыр-Дарьи и оседлых территорий Средней Азии – чем не герой? Почти что Манас! Так что простые слои народа, особенно сельские, скотоводы, поверят им и снова станут видеть в русских коренных врагов. А если их настоящие враги пообещают им выселить русских и дать квартиры в городах и прочие блага, то они кинутся воевать хоть с кетменями, как в шестнадцатом году было.
— Ценные сведения – надо учесть их в политработе, — сказал Константин Петровичу Григорию Максимовичу.
— Согласен. Надо будет собрать побольше сведений о происходившем здесь, а то мы уже чувствуем давление националистов на русских и на соплеменников, — согласившись с ним, признался подполковник Метельников.
— А вы меня заинтересовали историей города и биографией строителя города барона фон Каульбарса, — вновь обратил внимание военных Арсений на важный, по его мнению, аспект в рассказанном: — Мы с вами, Константин Петрович, говорили о патриотизме, о том, что в своём преимуществе народ патриотичен. Вот Каульбарс являет пример – швед, ставший русским подданным, всю свою жизнь посвятил российскому служению, как и его отец. А это существенный аспект в политической работе, не находите?
— Арсений Тимофеевич, я вам уже предлагал поступить на службу в погранотряд – вот и примите к руководству служение фон Каульбарса и присоединяйтесь к нам, — не шутя сказал Константин Петрович. — И будет у нас хороший политработник. А учителей на всех детей и без вас достаточно.
Метельников и Борько с интересом выслушали предложение и в ожидании ответа посмотрели на своего спутника издалёка. Арсений засмеялся и, обосновывая отказ своей работой, пояснил:
— Товарищи офицеры, я и веду политическую работу – среди будущих призывников, моих школьников и студентов университета. Ведь если их не готовить в детстве и юности, смогут ли они стать хорошими, сознательными защитниками?
— Это верно, — признали товарищи старшие офицеры, а прапорщик молча, но с уважением посмотрел на Арсения, хотя, как ветеран воинской службы, посвятивший себя охране границы, предпочёл бы другой ответ.
— Вот и посчитайте, сколько я за одиннадцать лет школьной работы подготовил для армии молодых людей, юношей и девушек: батальон, полк?.. Но мы, кажется, приехали, нет? — перевёл Арсений разговор на цель поездки сюда – предоставить ему возможность приобщиться к памяти русского учёного и генерал-майора, первопроходца русского по великим пустыням, горам, странам.

Верные спутники генерала Пржевальского по трудным экспедициям со смертельным риском, выполняя наказ командира, приготовили место для вечного успокоения его на самой высокой точке восточного Иссык-Кульского побережья. На вершине мыса-утёса. С него открывается величественная панорама голубого зеркала красивого озера в окружении белоснежных горных шапок и открытых голубых небес.
В ту пору озеро заполняло котловину до скалы, поскольку воды рек, пополняющих Иссык-Куль, не расходовались на орошение полей и огородов в таком количестве, как стала она забираться с началом развития земледелия переселенцами в эту котловину –  особенно в советский период. С уменьшением площади зеркала великого горного озера, в складках рельефа, примыкающего к котловине, образовалось двадцать бухт; среди них и залив Пржевальского. Он вдаётся в побережье Иссык-Куля на многие километры, и теперь утёс Пржевальского венчает уже его крайнюю точку.
Погребение знаменитого путешественника на скале-утёсе преобразовало это место в свято хранимый, сакральный, заветный уголок памяти и паломничества. Благодарная своему сыну Россия изыскала средства на сооружение памятников ему – и один из них устроен на иссык-кульской скале.
Первым знаком памяти стал деревянный крест у могильного холмика со скромной надписью: “Путешественник Николай Михайлович Пржевальский”. Такова была самого путешественника воля. Впоследствии, увековечивая память, место упокоения покрыли шлифованным мраморным саркофагом с высеченным на нём крестом с той же на нём надписью. А величественный памятник1, как символ грандиозности дел исследователя Центральной Азии, сооружён в нескольких метрах от тела.
Создавался памятник в течении пяти лет после погребения: два года из них ушло на заготовку и перевозку каменных глыб, три – на их обработку и подгонку. Спустя семь лет утёс засадили тянь-шаньскими елями, со временем образовавшими тенистый парк.
Но на этом не остановилась Россия в выражении признательности соотечественнику, положившему жизнь ради неё, ради её науки. Спустя пятьдесят семь лет уже советское Правительство выделило средства и ресурсы на создание Музея Николая Михайловича Пржевальского. Идея музея была предложена ещё в сорок четвёртом: в Пржевальск в том году приезжал президент Академии наук СССР профессор Комаров – он поднял вопрос о строительстве памятного мемориала. Но шла война, и все силы и средства были направлены на разгром Германии; а затем – восстановление разрушенной страны. Однако память о патриоте России и энтузиасте-исследователе продолжала жить: и музей создан и размещён на том же утёсе, в парке из тянь-шанских елей. Через тридцать лет приезжала группа ленинградских художников-оформителей – она помогла улучшить дизайн музея...
Великое можно увидеть только издали – а памятник, составленный из трёх блоков тянь-шаньского гранита, скреплённых прочным гидравлическим цементом2, более восьми метров высотой и шириной в основании более девяти метров, воистину велик. В верхней части, где укреплён полутораметровый в диаметре барельеф Пржевальского, его ширина два с половиной метра. Вес памятника составил триста шестьдесят пять тонн.
Исполненный достоинства, знаково символический памятник российскому учёному стал и первым в Киргизии произведением монументальной скульптуры. Он, при всей его массивности и величественности, подобной величественности пика горной вершины, и прост, и изящен. Тем отражает и сурово-простую жизнь путешественника, и значимость его жизни, его подвигов и научных достижений.
Барельеф сделан в виде копии именной золотой медали путешественника, отлитой Российской Академией наук в знак признания его заслуг ещё за два года до его смерти. Выше него – бронзовый крест. А на вершине памятника, как на вершине скалы, – орёл бронзовый (по-азиатски, беркут) с размахом крыльев в два с половиной метра и массой в тонну. Орёл держит карту учённого в когтях и оливковую ветвь в клюве.
Величественность и сакральность монумента столь значительны, что ни природные катаклизмы, ни даже злоба людей не смогли их разрушить.
Землетрясение не нарушает покой тела Николая Михайловича Пржевальского, так как оно покоится в скальном грунте – спутники учёного долбили его более двух дней, чтобы подготовить ему ложе; и он в него положен в двойной смертной одежде: в деревянном и в металлическом гробах; не одолело оно и искусственную скалу памятника.
Киргизам, восставшим против русских в шестнадцатом году, старательно забывшим, как сами несколько раз за семь и шесть десятилетий до того упросили Россию спасти их от самоуничтожения, от китайцев и от кокандцев, пожелалось, вероятно, с перепоя бузой уничтожить памятник русскому офицеру, генералу, символизирующему для них Россию, якобы завоевавшую кыргызов. А что поделаешь, если благодарная память у человечков короче козьего хвостика…
___________
1Памятник сотворён по рисунку генерал-майора Александра Александровича Бильдерлинга, товарища и друга генерал-майор Николая Михайловича Пржевальского, и по модели русского скульптора академика Ивана Николаевича Шредера.
2Гидравлический цемент изобретён и создан русским технологом Егором Герасимовичем Челиевым в 1822-ом году.

Но им, попытавшимся сбросить в озеро памятник учёному, а с ним и величие самой России, конечно же, не удалось и сдвинуть его хотя бы. Не далось кыргызам совершить кощунство – не в своеволии людском то, что отмечено Волей Божьей, хотя  киргизы, как мусульмане, памятник с барельефом человека и с орлом на скале считают кощунством.
Они, используя волов, захваченных у переселенцев, и ишаков, применив технологию домонгольского периода и тот же уровень менталитета, напряглись и потащили, потащили топить Величие Российской империи в озере… Но нелепы амбиции любых врагов – с их верёвками от натуги лопнули и их самомнения. Как мочевые пузыри.
Что стало символичным – разорвать связь народов националистам никаких этносов не под силу: жилы свои надорвут и попадают, а содружество и общая история останутся. Однако обгадить могут: варварство неискоренимо, тем более что оно интернационально и, в отличие от культуры, не имеет в себе социальных и этнических основ, а является производным дикой вегетативной природы в человеке.
Тем не менее тупость кучки националистов распространяется на весь народ – и все кыргызы ответственны за сотворяемое ими. Они забыли, что русские солдаты и офицеры проливали свою кровь, отдавали жизни за освобождение их от кокандского порабощения и от собственной междоусобной войны, в которой погибали их роды. А племя бугу, свергавшее  памятник, забыло в особенности старательно, потому что именно его манап Боромбай, первый киргизский манап после Атаке Тынайбиева, трижды просил Россию спасти народ от геноцида, и лишь третья его просьба была удовлетворена, и Россия прислала войска.
Они и сейчас старательно забыли, как на тот же период шестнадцатого года Россия, против которой они выступили, вложилась потом в спасение их от голода и болезней; как на спасение и возвращение из Кашгара направляла финансовые средства, трудовые и материальные ресурсы; как вытягивала их экономику и создавала их государственность.
Они забыли это, как забывают все лашпеки1, к какой бы расе они ни относились – к европейской, к азиатской, к африканской, к американской (особенно, к американской).
Европейские лашпеки вообще много раз «забывали», что и как русские спасали их от завоеваний: от наполеоновского, от турецкого ига, от фашистской Германии – ничего за это не требуя, а, напротив, за них отдавая кровь и жизни, и ресурсы.
Потому доброго ждать не придётся – дикари помнят только то, что имеют в руках, а дальше память их и соображение стираются, ибо таково их психическое состояние.

Созерцая великое – памятник и того, кому он воздвигнут, – Арсений пропускал чрез их восприятие воспоминания, мысли и чувства о значении Пржевальского и его деяний в истории и для России на многие века; о том, как пытались и не сумели разрушить святое неблагодарные. И полнился светлой радостью и гневом одновременно. Тем, чем отныне – от всех его шагов по пути странствия – живёт теперь его душа: благодарением за добро сотворённое и  немилостивым возмездием за злодеяния.
Созерцал и молчал, слов никому из сопровождающих не произнося, – потом скажет, выразит благодарность, а сейчас, здесь он вне них, в себе и в принятии откровения о самоотверженном служителе Отечества.
Офицеры подвели странника к погребению и тоже в молчании стали – не тот миг, не то место, чтобы праздно говорить, пока пришелец из далёка дань уважения отдаёт.
Арсений, в молодости совершивший свои первые шаги в исследовании Тянь-Шаня и Памира, а сейчас, пройдя тысячи километров родной Пржевальскому земли Российской империи, вернувшийся в свой родной Тянь-Шань и ради этого знаменательного для себя события встречи с Первым Исследователем, склонился в коленопреклонении пред его прахом. То же преклонение совершил и у монумента.
Пограничники проникновенно восприняли его церемониалы, видя, что совершает их  _____________
1Лашпек – несостоявшийся в жизни, неудачник в силу того, что по природе своей является мерзким, тупым.

не банальный турист – снаряжение его: шляпа-ветровка, куртка и штаны из травянистого цвета прочной материи, ботинки из прочной же кожи с высокой шнуровкой, посох в руке и обросшее бородой лицо, указывали на то, что им явилось свидетельство встречи воистину соратников.
Потому с воодушевлением отнеслись к предложению Арсения, когда, указав на надпись на монументе: “Николай Михайлович Пржевальский – первый исследователь Центральной Азии. Родился 31 марта 1839 года, скончался 20 октября 1888 года”, — он попросил их обратить на дату ухода Пржевальского, то есть на то, что через полтора месяца по новому стилю, второго ноября, исполняется столетний юбилей дня его смерти. И высказал идею провести чтения в отряде и по заставам по итогам его работы, обратив внимание на политическое и геополитическое, на демографическое и этнографическое её содержание. Причём, провести беседы, присовокупив их тему к годовщине Октябрьской революции, реализовавшей его замыслы.
Подполковник Метельников, ещё в машине заметив нетривиальность мировосприятия нового товарища, отозвался благодарно:
— Вы своевременно предложили проведение бесед по указанным вами тематикам в связи с юбилейной датой Пржевальского и с годовщиной Октября. Революция много реализовала, изменив межнациональные отношения во всей Российской империи, ставшей Союзом Советских Социалистических республик, изменив геополитическое положение нашей страны, обезопасив её от Турции и Англии. Заселение тянь-шаньского региона с внесением культуры земледелия и промышленности – всё это в духе и идее исследований Пржевальского, генерала и географа. А сейчас, когда в стране начались известные всем события, такая политическая работа назревает насущно.
И Щербаков отметил:
— Арсений Тимофеевич, вы существенно увязали дату со значением Пржевальского для страны. Обычно на это не обращают внимание, по-обывательски к датам относятся – лишь читают их.
— Моя работа – профессиональная и научная – заключается в том, чтобы в событиях видеть взаимосвязь и делать соответствующие выводы. А даты – они же необходимый элемент в историографии… А что же вы мне ещё откроете на этом утёсе  или с него?
Подошли к краю скалы, и пограничники показали путешественнику оба видимые побережья Иссык-Куля. Дальний берег, окаймленный горами с заснеженными вершинами и с облаками, ползущими по склонам, таял в мареве синевы озера и небес. Ближний был проще – и не поэтичным, и не для живописца, а являл собой прагматичность: длинный деловой залив с постройками, с портовыми кранами на пристани, разгружавшими суда, с довольно большим посёлком Пристань-Пржевальск.
В удалении виднеется огороженный колючей проволокой объект. Из деликатности к секретам, охраняемым и его спутниками, пограничниками, Арсений расспрашивать их о нём не стал; но те сами пояснили, что это закрытый секретный завод.
— Да-да, очень секретный, — усмехнулся Арсений. — Виден со всех сторон; а что за ограждением, внутри делается – каждый чабан знает, потому что в горах, чем секретнее что-то, тем больше людей о нём знают.
— Но там все дают подписку о неразглашении, — возразил Григорий Максимович.
— Они и не разглашают… Они просто говорят. Это же киргизы, азиаты, которым не присуща дисциплина. Я имею в виду не навязанную строевой подготовкой, а внутренний, духовный стержень её. Но в данном случае дело не столько в азиатском менталитете, как в присущей всем людям слабости похваляться. Любой работник предприятия по пьяному бахвальству проболтаться может – ляпнет для значимости, а там за его язык и прицепятся собутыльники, и что-то да узнают. Как вы понимаете, достаточно и одной фразы, чтобы охраняемый объект оказался просвеченным как лучами рентгена. И поди разбери, кто что и кому сказал.
— Арсений Тимофеевич, вы как оперативный работник рассуждаете! — воскликнул с
удивлением Метельников, сам профессионально обученный проводить операции.
— Я и был оперативным… сотрудником до того, как начал заниматься наукой. К тому же и наука способствует аналитическому восприятию, и, следовательно, пониманию сути и лёгкости, с какой государственные секреты становятся явными для врагов.
Прапорщик Борько до сего момента внимательно и с интересом слушавший разговор, отошёл в сторону – увидел вдали стаю больших птиц. Арсений обратил внимание на то, что он вздрогнул – но мало ли по какой причине.
Политработники посоветовались друг с другом, и Константин Петрович предложил гостю побывать у объекта:
— Арсений Тимофеевич, мы с Григорием Максимовичем подумали, что для вашего научного познания Киргизстана и его вклада в победу СССР в войне с Германией полезно познакомиться с тем, что делал этот завод во время войны. Внутрь вас, простите, конечно, не пропустят, но мы пригласим коллегу по политработе, и он вам кое-что поведает. Вам можно, вы это уже не раз показали своим патриотизмом.
Борько тоже заговорил о том, что для Арсения Тимофеевича полезно будет побывать там, куда редко кого подпускают; и даже заботливо предложил подогнать машину, чтобы отвезти к базе. Решение приняли, но спускаться вознамерились пешком – пройтись по крутой горе для Арсения ностальгическая потребность. А прапорщик подъедет к базе, чтобы им не пришлось потом от неё сюда возвращаться.
Крутизна утёса сменилась долгим пологим склоном. По нему дошли до автобусной остановки и далее пошли неспешно, но догоняя идущих впереди трёх сотрудниц завода. Неожиданно в неведомой глубине Земли пронёсся гул, твёрдая плоскость земной коры потеряла свою кажущуюся неподвижность, обратившись в качающуюся платформу. Все идущие остановились, пытаясь удержаться на ногах, что было довольно трудно на зыбкой основе. Со склона посыпались выброшенные Тянь-Шанем из их гнёзд камни: крупные, средние и небольшие – булыжники и мелочь.
Крупные только скатились на пяток метров, мелочь, не набравшая инерции, также лишь осыпалась; зато булыжники, размером с кулак и до ручного мяча, пролетели далеко, подскакивая на пути. Мужчины бросились помогать женщинам, пытавшимся не упасть на землю – на то, что творится окрест, они не смотрели. Один хулиган, величиной поменьше гандбола, избравший жертвой ближнюю к нему, уже собрался сломать ей ногу… Арсений подбежал к женщине, заметив жестокую для неё опасность остаться искалеченной навек.
Он успел толкнуть её вперёд, и камень влепился в его голеностоп. От серьёзного повреждения ногу спасли твёрдое голенище ботинка и штанина, заправленная в неё, смягчившие удар. А посох наконец-то обрёл своё истинное назначение – помогать ноге ступать по земле. Арсений подобрал сюрприз Тянь-Шаня и поспешил за всеми, чтобы избежать дополнительных сувениров.
Бегущие от камнепада не сразу заметили потерю бойца; только спасённая женщина то и дело оглядывалась на отставшего странно одетого мужчину с булыжником в руке. А у Арсения вблизи предприятия, когда трясение земли, внезапно начавшееся, завершилось успокоением земной коры, и адреналина в крови значительно поуменьшилось, боль стала ощущаться настолько, что пришлось заметно хромать. Он отстал от группы.
Константин Петрович встревожился:
— Что с вами случилось, Арсений Тимофеевич? Больно запнулись о камень?
— Не совсем так – вот этот камешек о мою ногу запнулся.
— Он меня спас от удара камня, на себя его принял, — сообщила работница завода.
— Необходимость выбирает нас, а мы обязаны должным образом принимать её, — изрёк философскую истину травмированный. — Он мне предназначался и прилетел ко мне. За это я увезу в свои далёкие края и удар, и мячик этот.
— Хороший мячик! — воскликнул Григорий Максимович. — Сильно повредил ногу?
— В какие края? Вы не местный? — полюбопытствовала одна из спутниц спасённой женщины, больше заинтересовавшись самим Арсением, чем состоянием его ноги.
— Не пржевальский – это видно, у нас таких нет, — заметила другая спутница.
— Прекратите, Надя, Тамара! — остановила своих некорректных подруг избежавшая травмы и проявила заботу о спасителе: — Вам в медпункт надо – может, у вас перелом. На рентген-аппарате надо посмотреть.
— Перелом не ощущаю, однако от перевязки со смазкой не отказался бы. Но на вашу территорию меня не пропустят, так что подожду образования возможности.
— Арсений Тимофеевич, сейчас попробуем решить проблему, — коротко подумав, заявил Метельников, чувствуя ответственность за гостя, да к тому же сподвигнутого им самим на посещение завода. — Вы с Константином Петровичем подождите меня здесь. Паспорт, если он у вас с собой, дайте мне, чтобы выписать пропуск.
— Я врач, — отрекомендовалась спасённая. — Вместе пойдём за вас ходатайствовать.

Так Арсений запросто проник на тот секретный завод, где творятся тайны морских баталий. Врач, Юлия Геннадьевна, настояла на проведение обследования – рентген, кровь, давление – и всё экстренно. Командование, учитывая «подвиг» Арсения по спасению сотрудницы, само велело пропустить его на базу и поспособствовало срочной помощи.
Однако миновать подписки за неразглашение военных тайн объекта не удалось – сам очень ответственный товарищ явился в медпункт, где разъяснил проникшему на базу ВМФ СССР требования, предъявляемые каждому, кто хотя бы и так оказывается причастным к секретам. Отныне в числе запретов ему закрыт выезд за рубежи нашей великой Родины – даже в страны социалистического лагеря и Варшавского договора.
Константин Петрович и Григорий Максимович, нежданно-негаданно подставившие подопечного под камнепад и под дамоклов меч1 спецслужбы, переглянулись, вышли за дверь кабинета, нашли политколлегу и обработали его, уговорив согласиться на прогулку Арсения на торпедоносце. А что: “Подписку дал, значит, тайны могут быть доверены…”; “В готовности товарища к любым жертвам во имя страны своей и её граждан сомневаться не приходится…”; “Да к тому же учёный…”. Такими торжественными дифирамбами и с ними вкупе ходовыми лозунгами, выданными политотдельцами-пограничниками, кого угодно можно склонить на собственный подвиг – на то, чтобы разрешить герою прогулку по Иссык-Кулю на боевом судне.
Пока добирались до катера, политработник морской базы Решетников по военному чётко проинформировал учёного историка о создании и о самой необходимости создания в глубине Киргизстанских гор морского предприятия по сборке и испытанию торпед, удивив историка самой вероятностью, что в горах может находиться морская база. Но именно так и было задумано – именно в глубине страны, в глубине гор. В военные годы на озере Иссык-Куль была построена и начала работу торпедная пристрелочная станция в качестве филиала Алма-Атинского завода.
Выбран был Иссык-Куль не случайно2. Озеро, далёкое от театра военных действий, куда даже вражеская авиация не смогла бы долетать, чтобы бомбить, если бы враги узнали о новом амплуа тянь-шаньского региона, незамерзающее, с глубинами до четырёхсот метров – идеальный полигон для испытания торпед различного класса, различных типов и назначений. Уже в те, военные, времена советские подводные снаряды являлись самыми мощными и скоростными из всех существующих торпед…
Залп боевого оружия, когда был произведён пуск торпед, для Арсения, для человека, хотя и способного на военные действия в случае опасности для страны, но обходиться всё же предпочитающего без такого разрушительного оружия, оказался впечатляющим. Но прогулка на катере вдохновила его, и он рассказал морякам, как в десятилетнем возрасте с двумя мальцами-восьмилетками соорудил на лодке парус, и как сильный ветер помчал их по течению реки – зато потом пришлось в четыре руки выгребать против течения и против  _____________
1Дамоклов меч – в переносном смысле означает нависшую постоянную угрозу при видимом благополучии.
 2Место для устройства как завода было выбрано по инициативе Дмитрия Андреевича Кокрякова – одного из основных изобретателей и создателей отечественных торпед, использовавшихся ив войну, и в настоящее время.
ветра до кровавых мозолей на детских ладошках…
За решительный поступок Арсения в роли ещё сверхюного шкипера с малолетней командой моряки единогласно приняли его в свой клан мореходов, проведя нептуновский церемониал: дали выпить стакан забортной воды, подарили тельняшку и даже к святая  святых на корабле предоставили прикоснуться: постоять на мостике или, иначе, в рулевой рубке и поуправлять судном.
Расстались довольные друг другом. Решетников очень пожалел, что мало пообщался с эрудированным социологом, но Арсений – неожиданно и для себя – сказал, что скоро им предстоит встретиться и обстоятельно поговорить. О чём и когда – уточнять не стал…

Благостную тихую радость от встреч и знакомства с доброжелательными моряками, простыми, исполняющими долг и умеющими и повеселиться, и доставить удовольствие другим, упоение от морской прогулки испортила улыбка прапорщика Борько.
Ничего особенного в ней и в его последующих разговорах – на первый взгляд и в обычном восприятии – не было: встретил, как условились, у базы, поинтересовался, как перенесли землетрясение да похвастал, что знакомый дал ему двух очень крупных судаков (из машины несло запахом свежей рыбы).
Но Арсений сразу услышал в речах прапорщика, а потом отметил и в его мимике некую небрежность в общении со старшими офицерами, выходящую за пределы того, что было до приезда на утёс. Более того, за его небрежностью – развязностью – скрывались, перемешиваясь, страх, кураж, презрительность, чувство превосходства. Вспомнилось, как на утёсе Борько, вздрогнув, отошёл в сторону. Переживания прапорщика выпирались из него багрово и выпукло на фоне приятности общения старших офицеров с принятым ими в компанию Арсением.
Сидя впереди, рядом с водителем – ради покоя травмированной ноги его устроили на переднем сидении, – Арсений, взглядывая на его лицо, на мимики его губ, щёк, бровей, меняющие выражения личности и отражавшие его внутреннее напряжение, проник в суть пренебрежительного отношения Борько к старшим офицерам. Прапорщиком руководили: застарелая зависть к ним, к людям, сумевшим в отличие от него сделать военную карьеру; раздражение – он, старший по возрасту, вынужден подчиняться младшим, угождать им; и ещё нечто циничное: и оно также относилось к товарищам по службе, с кем рисковал жизнью когда-то.
И понял, что он скрывает важное – очень важное, опасное, преступное действие и его последствия. Уже иначе быстро оглядев всего прапорщика и тут же закрыв глаза, мыслью всмотрелся в его сознание и на что было направлено тревожно-будоражащее внимание Борько, и постиг, что секрет находится в рыбах. Ему стало отвратительно от открытия и познания, что прапорщик пограничной части совершает государственное преступление…
— Как вам поездка сюда, прогулка на боевом катере? — поинтересовался Константин Петрович, как бы подводя итоги первой половине задуманной им программы для Арсения и желая узнать, угодил ли своим гостеприимством.
— Прекрасно – это мало сказать, — ответил ему Арсений, отвлекаясь от оскорбивших его мыслей и восприятий. — Вы, Константин Петрович и Григорий Максимович, мне не только помогли исполнить давнее желание посетить место памяти Пржевальского, но и своим присутствием вы, офицеры-пограничники, усилили моё чувство сопричастности с ним, с путешественником, географом, исследователем и военным, преданно служившим Родине до самого своего конца.
Игнорируя прапорщика в восхвалении офицеров и делая упор на служении Родине, Арсений высказывался всей своей душой, выливался давно накопленным и вспыхнувшим у мемориала; но тем самым и вдавливал Борько в грязь его подлости.
Сказать политработникам о преступном деянии Борько в сей час не мог, основательно предполагая, что воспринятое им ошарашит их, что они, всецело доверяя сослуживцу, просто не поверят случайному знакомому; к тому же подумал, что прапорщик цель имеет
определённую, и разоблачать его тут, в машине, не следует.
— А особенную благодарность ещё хочу вам выразить за посещение базы ВМФ и за выход на испытание с посвящением меня в морское братство – не будь вас, об этом мне и мечтать бы не пришлось. Особенное событие в моём путешествии.
Его признательность была воспринята светло и отрадно – не от каждого услышишь столь искреннее благодарение за, вроде как, пустяковую для них услугу. И сами осознали, что они в сегодняшний приезд истинно приобщились к покойному, но вечно живому генералу-географу, хотя не раз бывали здесь – людям всегда нужен проводник: проводник не только в горах-лесах, не только в делах, но и в мире ином, духовном, в мире связей с давно ушедшим, в душе и памяти.
— Мы тоже хороший праздник получили, — признался Григорий Максимович. — Вы сумели показать нам то, к чему мы за годы службы уже присмотрелись. А это событие с камнепадом и тряской… Нам порой выпадают землетрясения – и посильнее бывают, – но ситуация сегодня нестандартная образовалась: пришлось спасаться бегством и попутчиц вызволять. Сейчас даже смешно, как боевые офицеры ретировались от обстрела камнями!
—  Да и машину так тряхнуло, что чуть не сбросило с дороги, — поспешил вклинить себя прапорщик, скрывая своё состояние.
— А как у вас нога – не помешает она поездке в горы на бешбармак? — спросил Константин Петрович, чьё намерение ублажить гостя в полноте программе может из-за его ранения не состояться.
— Сейчас приедем в город, и я своим средством обработаю рану – а там посмотрим. Но прежде надо в кафе заехать – к двенадцати успеем? — вопрос адресовался водителю Борько.
— Успеем вовремя, — пообещал тот.
— А что в кафе – проголодались? — поинтересовался Григорий Максимович. — Вот не удосужились моряки покормить союзников.
— Закусить немножко можно, Григорий Максимович, но дело есть у меня – в кафе назначена встреча с другом прошлых времён. Ненадолго, думаю, не более получаса.
— Что ж, заедем – и закусим, и вы повстречаетесь. А что так коротко – может, его с собой возьмём?
— Да нет, не стоит. Я просто выполняю кое-какие обязательства перед собой и перед прошлым, так что моя с ним беседа не затянется.
— А я тем временем съезжу на службу – проверю, всё ли в порядке, и там в столовой пообедаю, — внёс свой план прапорщик.

Пётр Прохоренко уже восседал в кафе, озирая через большое окно видимую часть площади перед входом, гадая, каким предстанет перед ним давний товарищ, о котором лишь из давней переписки знал, что он работает в Донецке строителем – когда это было! Правда, писать Пётр ленился, мысли излагал простые и по большей части сумбурные, нахваливая себя и свои подвиги; а сложные по содержанию письма товарища, требующие адекватные ответы на социологические вопросы, Петра в то время озадачивали, потому общение их в жанре эпистолярном, то есть в форме почтовой связи, прекратилось.
У входа в кафе остановился военный «УАЗ» с гарнизонными номерами; из него вышли три человека: двое, при том, что одеты в цивильные одежды, очевидно, военные; третий, ковыляющий, опираясь на палку, похож на туриста. Люди незнакомые. Вскоре они вошли в зал, и Пётр с удивлением увидел, что турист направляется к нему, а другие пошли к раздаче блюд. Воззрился в бороду, не принятую в культурной среде Пржевальска, и ждал от подходившего вопросы о городе или, возможно, о горах, или что он там ещё спросит.
Политработники и Арсений, уже сдружившиеся в приключениях и в общих интересах, входя, договорились, что он подсядет к Прохоренко, если тот уже появился, а товарищи присядут за соседний стол. Меню взялся определить и оплатить Константин Петрович – он и Арсению принесёт.
Арсений увидел Петра за столом с двойной порцией мантов и с тремя бутылками пива. Признал сразу, несмотря на значительные его утолщение в лице и – особенно – в животе. Заметив недоумение, выражаемом на физиономии, украшенной незарастающими шрамами хулиганской молодости, понял, что смутил его, что Пётр не узнал в бородатом мужчине друга молодости. Приостановился, усмехнулся и молча сел, устремив в его глаза свой немигающий взгляд.
— Арсений?! — полувопросительно и восклицательно полуутвердил Прохоренко.
— А ты кого-то ещё ждал?
— Ну ты даёшь! — и протянув Арсению левую руку, в отличие от правой уцелевшую в юношеских сельских драках. — Ты чего так вырядился – по горам, что ли, бродил?
— И по горам, и по долам – где я только не был, чего я не увидел. А сейчас побывал с пограничниками на мемориале Николая Михайловича Пржевальского.
— А причём тут пограничники – тебя без них туда не пустили?
Говорил Пётр напористо и громогласно, чего раньше за ним не наблюдалось, кроме тех моментов, когда он стремился ораторски объявиться публике – будь то и пассажиры троллейбусов хотя бы. Причина была в неприемлемой неожиданности. Его резануло, что он не узнал Арсения, и тем поставился в неловкость; кроме того – и что важно – Арсений с пограничниками: они в штатском, значит, он с ними в приятельских отношениях, а это в свою очередь означает, что он имеет в Пржевальске определённые контакты и вес. Вот это никак не входило в Петровы в расчёты, когда он уговаривался встретиться.
Петр посредством некогда товарища по комсомольской работе во Фрунзе Виктора Федько и в бытность того вторым секретарём обкома комсомола, угнездился здесь. Хотя и был в непрощающей обиде на своего покровителя за то, что не только не в обкоме место ему приготовил, но даже и первым секретарём горкома комсомола не сделал его, а в роли заворготделом горкома устроил; и желаемую им квартиру не предоставил, а всего лишь помог ему в «общаге» подселился. А теперь уже – посредством того же Федько – работал в городском комитете народного контроля1, предаваясь дозволенной ему власти в городе. И сверх того. Но жаждал ещё большей.
Ему не очень светили встречи с бывшими товарищами по оперативной работе: они не создавали ему личных преференций; в них он усматривал попытки панибратства с ним. На рандеву с Арсением согласился – в пределах получаса, как он оговорил, – с тем только, чтобы показать ему, чего он достиг и что много значит и для области даже. в то время, как все бывшие товарищи как были, так и остались ничем.
И скучно в маленьком городишке, а тут какое-никакое развлечение в виде встречи.
Потому задиристо говорить его и стимулировали… офицеры-пограничники: как это – Арсений с ними, а он – в стороне и ничего не знает. И разговор с первых его фраз впал в уклон привычного Петру вульгарного трёпа, потому что умничать в разговоре не входило в его репертуар беседы. Арсению пришлось трудиться, чтобы направлять Прохоренко в результативное русло, необходимое ему, для чего он и приехал к нему. Не получилось.
— С этими товарищами я познакомился случайно, ну а теперь мы вместе вояжируем по окраинам Пржевальска, — откровенно признался он, позволив Прохоренке ощутить себя с ним вольготнее.
И тот сразу воспользовался ситуацией, пожелав ещё ниже опустить своего визави3:
— А что ты скачешь? С горки свалился? Это тебе в наказание: строишь что-то там,   
____________
1Народный контроль: 30-го ноября 1979-го года вторая сессия Верховного Совета СССР десятого созыва приняла закон «О народном контроле в СССР». Его функции:  контролировать выполнение государственных планов экономического и социального развития и плановых заданий. При этом народные контролеры должны были выявлять резервы народного хозяйства и добиваться их использования. Закон предписывал органам народного контроля способствовать "совершенствованию работы государственного аппарата, внедрению научной организации труда", контролировать соблюдение должностными лицами советских законов при рассмотрении жалоб и заявлений граждан и проводить проверки состояния этой работы в министерствах, госкомитетах, ведомствах, на предприятиях, в учреждениях, организациях, а также в колхозах, кооперативных и иных общественных организациях.
2Преференция – собирательный термин, подразумевающий льготу, предоставляемые государствам, предприятиям.
3Визави – 1) наречие: друг против друга (сидеть визави); 2) тот/та, кто находится напротив: “Мой/моя визави”.

ну вот и строй, а то вверх полез. Чего полез – чтобы повыше других забраться? Скромнее веди себя, всем будет хорошо.
— Буду, непременно буду вести себя скромно. Сейчас наведу порядок в себе и возле себя, чтобы хорошо выполнять работу, и стану вести себя.
— Молись богу и исааку, — изрёк назидание Прохоренко.
— Почему именно Исааку? Потому что он Бога переборол?
— Ты чего, продолжения не знаешь? Ну так слушай: “А кто против – тому хрен в  сраку”.
Офицеры подошли к Арсению: принесли салат и манты с томатным соком. Сели за свой стол и, негромко обмениваясь впечатлениями, принялись за обед, не вслушиваясь в беседу приятелей; но громкая речь Прохоренко вынуждала их слышать всё содержание разговора с его оттенками.. Политработники при всём своём атеизме были шокированы репликами Арсеньева собеседника. Переглянулись, окинули взорами Петра, встретились взглядами с Арсением и поняли, почему он отказался от предложения взять его с собой на бешбармак. И вообще, почему ограничены временные рамки встречи с давним другом – если его можно так называть.
—  Пётр, вульгарность, если она тебе привиделась во мне, – это прошлое моё, да и то, только чуть соприкосновения в качестве знакомства с «народным творчеством». А Бог для меня – не куча мусора твоего похабства. Он – Творец...
Прохоренко, перебивая Арсения, съязвил:
— Видно, тебя когда-то прижало хорошо, что бога поминаешь.
— Нет, не прижало. Я давно живу и с Ним, и с Его волей и делами. Я не верю в Бога, я верю Богу.
— Как красиво ты излагаешь эту гипотезу – прям монах. А я верю в себя и в близких, — неприязненно ответил ему Пётр, покривив губы.
— Ты можешь верить в кого угодно, но ты – ничто, даже не песчинка не только в системе Мироздания, но и на Земле. Ты, Петро, даже не знаешь, что ты есть – разве что считаешь себя потомком где-то когда-то утонувшей дарвинско-энгельсовской обезьяны.
Политработники снова переглянулись – на этот раз по причине того, что до них стала доноситься мировоззренческая система Арсения. Щербаков, основываясь на вчерашнем ликбезе, проведённом с ним Арсением, стал комментировать доносившиеся высказывания Метельникову, поражая того, что их новый товарищ и в самом деле учёный социолог.
— А ты от какой обезьяны произошёл? Или тебя в капусте нашли? Или ты с неба свалился, потому и хромаешь?
— В капусте. Или “с Неба свалился”. Я сейчас тебе пытаюсь показать свою позицию, свою платформу, о которой ты представления не имеешь. Показать, чтобы вести беседу – возможно, последнюю в нашей жизни – как-то определённо.
— Ну-ну, покажи свою дилетантскую платформу.
Тон Прохоренко без каких-либо видимых причин, без явного стимула становился всё более задиристым, злым, как бывало с ним в тех ситуациях, когда соперники одолевали его логикой. Арсений, не ведая его подоплёки, его изначального намерения показать, что он в городе хозяин, не мог понять, что с ним происходит; а входить в соприкосновение с ним, чтобы уяснить его непонятную, нелепую раздражительность против некогда друга, – и аморально, и… уже грязно.
— Ты ведёшь себя сейчас неадекватно, Пётр. Это как раз потому, что подчиняешься безропотно законам и устройству, а считаешь, что можешь что-то сделать – но не можешь. Ведь даже – как сам как-то признавался в письмах, – твои советы начальникам оказались ненужными. И в Мире не беспорядочное устройство, а его строгая чёткость, несмотря на кажущийся хаос. И хаоса – его ты мне в письмах навязывал – на самом деле в Природе не  не существует: всё детерминировано, обусловлено. А то, что происходит в социумах есть нормальный процесс. Мы не видим всю закономерность всех взаимосвязанных движений, как не видим их в любой машине, где всё вертится будто бы само по себе, а на самом деле работает на машину. Так и в тебе, и с тобой сейчас происходит. Приостановись: мы давно не виделись, а ты льёшь на меня своё раздражение.
— Ты-то при чём? — Петра понесло неуправляемо, вовсю алогично, как судёнышко с рваными парусами несёт сильным ветром; и говорить он принялся сумбурно. — Или ты живешь особенной жизнью с богом и чуешь всю его волю, а он тебе в благодарность – язву, чтобы не отвлекался? Детский разговор – мы это уже давно проходили: у меня было много и тех, кто меня слушал.
К чему он сказал, что у него были слушавшие его? Мысль в очередной раз поплыла? Или в нём проснулся софист, лепящий доводы из любого шлака?
— Живу той и другой жизнью. А язвы у людей – это следствие наших психических язв. Я никогда не навязываю другим свои знания – обрати внимание: не представления и не мнения, а именно знания.
— Блаженные тоже нужны.
— Согласен, Петрусь, блаженные комсомольцы, вроде тебя очень далёкие от реально истинных коммунистических идей, нужны, чтобы передать своё несгораемый опыт новым поколениям блаженных... Так что дерзай и обрящешь.
— Ты, похоже, уже обрел, только это никому не нужно.
— Петрусь, ты это за всё человечество вещаешь или за тех, кто знает то же, что и я? Или за потерявшую себя молодёжь? У тебя ведь нет никаких оснований для утверждений, нет даже понимания, что есть человек, что есть жизнь, что есть психика, что есть Этика, что есть процесс размножения (это помимо твоих глубоко профессиональных познаний в сексе). Так о чём же ты говоришь? Почему-то тебя ведь терзают твои деяния. Почему они травмируют тебя? Дай себе объяснение, почему они терзают, если ты всё знаешь, веришь только в себя и у тебя были слушатели? И, быть может, мы сумеем поговорить как давние приятели?
— То, что меня терзает – это невозможность исправить ошибки. Теперь учу других их не совершать.
— Не совершать твои ошибки? Пётр, поверь, никто твои ошибки совершать не станет – каждому своих хватает с избытком.
—  Ты что о себе возомнил: что бога за яйца держишь и умнее всех? Так это не так.
— Прохоренко, ты когда-то писал мне о предательстве – о том, что тебя предают. Сейчас ты предаёшь дружбу. Я никогда никому не прощаю оскорбления Бога, Родины, Любви, семьи. Это основа всей жизни, это то, что радует и ведёт. Потому меня отвращают такие типы, что грязными лапами лезут в святое. Тебя и твои идеалы я не трогаю, твою жизнь не осуждаю – чего же ты оскорбляешь своего друга?
— У тебя с головкой всё нормально? В чём оскорбление? Верь ты хоть в черта, только не навязывай свои бредни другим. Почему это познания доступны только тебе?.. То, о чем тут изрекаешь, такая ересь, что смешно опровергать.
— Петрусь, у тебя и в самом деле обе головки заболели – сифилис ты, подцепил, что ли, что нетрудно при твоих сношениях напропалую? Я как-то одному товарищу-юристу дал прочесть твои реплики в мой адрес; его реакция была такова: человек, неграмотно пишущий, имеет ограниченный интеллект. А ты филолог по твоему образованию…
Пётр вперился в лицо Арсения – удар оказался в его солнечное сплетение.
— Теперь, Прохоренко, мне понятно, откуда у тебя столько врагов – ты своих друзей, любящих, уважающих тебя, превращаешь во врагов хамством и наглой мерзостностью. А что и кому мне должно говорить – не тебе указывать… Стоп! Может, ты ангел Господень, что вменяешь, кому что говорить? Оглянись, нет ли белых крыльев у тебя за спиной? Или, может, ты всё-таки и наконец поймёшь, что мир прекрасен. Даже сейчас, когда социализм сменяется капиталистическими отношениями.
— Альтернативы социализму с человеческим лицом нет. Или ты не согласен – тебя капитализм устраивает?
— Социалистический капитализм то же, что и капиталистический социализм.
— Это нонсенс! — возмущённо воскликнул комсомольский трибун, не изживаемый в Прохоренке ни в каком возрасте.
— Демагогия твоя – нонсенс, а не соответствие истине. — Арсений увидел, что Пётр не способен – в данный момент по крайней мере и почему-то – на последовательный разговор, что его бросает из одной темы в другую, и попытался, войдя в его уровень и колею мышления, хотя бы так пообщаться с ним и на том проститься. — Ты всегда был демагогом и ярым софистом. О причинах происходящих революционных преобразований в стране могу прислать тебе свою статью, представленную на конференции в ДонГУ. Там коротко, но изложена смена состояний страны: интеграция-дифференциация; и снова: интеграция-дифференциация. А счастье «с человеческим лицом» каждый понимает по-своему – рабы тоже чувствуют себя счастливыми...
— Рабами весь мир считает русских, а евреи – на коне.
— Вот тут ты, Пётр, показываешь себя в истинной натуре националиста-антисемита. Твои предки устраивали еврейские погромы, и дед резал киргизов. А мне нет никакого дела до тех, кто считает, что если сам человек не осознаёт себя рабом – он свободен. Я занимаюсь исследованиями объективными, а не разглагольствованиями, подобно тебе. И ещё скажу когда-то другу моему: мне абсолютно безразлично и мнение чьё-то обо мне – оно всё равно, что пыль, ветром несомая.
— Я был депутатом, так что скажу всё-таки тебе: ты, Арсений, не прав. Ты никогда не был лидером – всё сам на сам. Начинать тебе поздно.
—  Так однажды ты о Виталии при полковнике Баранове сказал. Потом над тобой Николай Фёдорович посмеялся – извини, заочно получилось. Ты знаешь, что значит в команду вступить, что за это надо отдать?
— Я   знаю, а ты – нет.
—  Знаешь! Знаешь, что это значит быть во всём «своим» – ты всегда пристроиться к любой организации умел, к любому ведомству. А обо мне ты лепишь вздор. Вздор, Пётр! Я никогда не хотел быть политиком. Ничего обо мне не зная, судишь. Я тебе уже сказал, что для меня ничтожно чьё бы то ни было мнение обо мне.
— Политик – это возможность что-то менять к лучшему; а если не получается – не берись. А что знать о тебе? У тебя нелёгкая жизнь была? Но ты сам её сделал – для себя.
—  Ты невменяем – воистину хохол: я тебе уже в третий раз говорю не трепаться обо мне. Моя жизнь – это моя жизнь, лёгкая она или нет. И даёт она народу много, так что я доволен.
— Я работал в комсомоле, в МВД, в КГБ; в Народном контроле я…
—  Тебя в горком здешний устроил Виктор Федько, так же, как пристроил и в Народный контроль – вот это точно. А в МВД и в КГБ ты был всего лишь комсомольцем на посылках. Но обо мне ты прав вот в чём – я, как и брат мой Виталий, никогда не лезу в лидеры. А был и остаюсь князем по всем родам своим от начала Руси, знающим, что есть ответственность и осознающим её в себе и над собою.
— Ладно – князь. А я из рабочих и крестьян…
— Из куркулей – врагов Советской власти ты. И это по мне – что осенний лист на тротуаре. Как-то так говорит Виталий в подобных случаях.
Прохоренко промолчал на замечание о себе, зато вновь ни к селу, ни к городу начал выдавать – сначала о Федько заговорил, потом вновь софизмом в демагогию влез:
— Виктор из обкома комсомола вскоре ушел в общество  охотников и  рыболовов председателем. Но вступил в конфликт с мафией и получил две пули в живот прямо в кабинете. Мы его две  недели охраняли, чтобы не добили. Я  поднял на уши всех ментов, и мы нашли тех, кто  стрелял; их посадили… А демагогией ты занимаешься – у тебя нет никакого базового образования, а я закончил три вуза.
По этой реплике стало очевидно, что  Пётр хочет слышать лишь себя и в негодовании не принял, что Арсений говорил об университете и о своём участии в его конференции – во всяком случае уколоть решил.
— Высшее образование обеспечивает знания, если у тебя есть желание их получить. Потому что стандарты обучения гарантируют подготовку специалистов на самом высоком уровне. Представления не берутся на пустом месте – человека воспитывает общество. По себе знаю – я всегда занимался с полной отдачей.  А ты  рассуждаешь как дилетант.
— Твоё трёхвузовское образование прямо, извини за грубость, прёт из тебя в виде пошлостей и наглости. Скажи, Пётр. в чём заключается откровенно-наглое подобное твоему вранье Фридриха Энгельса? Покажи, что я действительно дилетант, а ты грамотей.
— Арсений, я всё, что написали Маркс и Энгельс, считаю наглым еврейским враньем – за  исключением того, что бытие определяет сознание.
— Похоже, это единственная фраза из всего их диалектического материализма, что ты уловил и усвоил ещё в школе. Лозунги и демарши меня не интересуют – они, своего рода, ограниченные догмы. Я просил тебя продемонстрировать и обосновать, а не изрекать не понятое тобой. И ещё. Ты говоришь, что «окружение» тебя сформировало. А куда делось окружение, которое делало тебя шестнадцатилетним бандитом? Не оно ли сформировало тебя? А ещё был дед-каторжанин и мать твоя, ярые враги Советской власти, – это они тебя направляли, чтобы ты грабил государственные и иные торговые предприятия? Или они не входили в твоё окружение? Реши эти проблемы для себя, а мне ответь на все мои вопросы научно. Потом и станем рассуждать обо всём.
— У тебя до сих пор «Пионерская зорька»1 в жопе играет: я тебе – про Фому, а ты мне – про Ерему. Хочешь продемонстрировать, что ты не дилетант в образовании – так это и  козе понятно. И то, что читал Энгельса, ни о чём не говорит – так себе: самодеятельность и попытки без базового образования стать серьёзным аналитиком.
Петру надоело чувствовать себя в зажатом состоянии: он один, а с оппонентом его знакомые, офицеры-пограничники – не слабо. Прохоренко решил перетянуть их на себя – Арсений приехал и уедет, а они останутся. Ещё пригодятся. Потому он не церемонился, а откровенно унижал «друга» – впрочем, с того он и начал. Природное содержимое его лезло неудержимо; тем более что он не мог оппонировать Арсению, как у него получалось с комсомольцами.
Арсений с откровенной усмешкой показал ему его:
— То ты заявляешь, что я не дилетант в образовании, то тебя обратно качает, как ялик на морских волнах: заявляешь об отсутствии у меня базового образования. Ты решил меня в очередной раз оскорбить, что вполне естественно для гоминоидов твоего типажа. Каков сам, так и о других говоришь. Там ты и сидишь – в той самой... А я-то понадеялся в тебе увидеть интеллект – с тем и приехал к тебе. Но даже намёка на него нет. Потому никому не говори о якобы трёх вузах, где ликвидацией твоей безграмотности занимались: нужник дипломами и сертификатами оклей – академией он не станет.
— Причём тут оскорбления? Просто ты рассуждаешь о вещах, в которых  ничего не смыслишь, так как не имеешь ни практики, ни специального образования – будь попроще, без претензий, как всякий строительный рабочий.
Снова Прохоренко по природе своей не принимающий ничьи доводы и даже простые речи, а возносящий себя и прежде всего в себе самом, налепил на Арсения всё, что мог в качестве унизительного придумать.
Покончив с обедом, Арсений решил покончить и со встречей с бывшим другом, в своём социальном развитии ставшим лишь мелким пронырой – из каких вышел, к тем и вернулся: типом, не имеющим личных достоинств, чести, а потому собеседника без стыда обгаживающим. И заговорил не обычным голосом, а давящим тернии пакостей:
— Изрекаешь? Понукаешь? На самом деле ты потому не можешь аргументировано общаться, что у тебя нет базового образования – голое начётничество без изучения трудов и опыта… Я тебе предлагаю диалог научный, а ты мне никчемные фразы 
___________
1«Пионерская зорька» – радиопередача, детская радиогазета, ежедневно выходившая в утреннем радиоэфире Советского Союза. Первый эфир радиогазеты состоялся 1-го октября 1934-го года. Поначалу передача называлась «Утренняя зорька». Предшественником передачи можно считать вышедший впервые 19-го апреля 1925-го года журнал «Радиопионер». С 1947-го года «Пионерская зорька» стала выходить в эфир ежедневно.

выдаёшь. Да ещё трусами каких-то должностей трясёшь, и уже не в первый раз. О тебе подобных Хайям сказал: “Хитры, пронырливы и вёртки, как ужи, столпы невежества – «учёные мужи». Они не расплетут загадок вековечных, зато уж наплетут такой красивой лжи!”. Я не стану, подобно тебе, говорить о себе – это недостойно. Мелко и мерзко. Если ты считаешь, что твои трусы дают тебе право изрекать – так этим всякий «лидер» занимается, лишь бы в верхи пролезть, к кормушке поближе. Кстати, Федько тебя Мюнхгаузеном называет. И ещё вот твоё враньё: он не был ранен в живот, да ещё и в кабинете – в спину был ранен. А ты ему ничем не помог – в том числе не охранял его в реанимации, открытой для всякого. Это мне сам Виктор написал. Я ему передам наш диалог. Со всеми твоими выражениями твоих мыслей, если можно так назвать то, что ты грязно изрекаешь. Ты демонстрируешь менталитет сельской шпаны, накурившейся анаши – всё у тебя оттуда:  и терминология, и рассуждения, и сленг. Больше ни встречаться с тобой не буду, ни писать тебе ничего не стану: так общаться – значит, унижать себя... Прощай. Большего времени тебе уделить не могу – ты мёртв, а мертвецам уделяется минута.
— Ты  слишком  много  о  себе  возомнил – постоянно  оскорбляешься. Сразу  видно – князь. Прощай-прощай.
— Только пивом с мантами не увлекайся – скоро так непомерно растолстеешь, что за канцелярский стол не поместишься.

Офицеры встали из-за стола и покинули кафе одновременно с Арсением. Машина ещё не пришла, и группа новоиспечённых друзей стала прогуливаться вдоль здания.
— Странный у вас друг! — непомерное удивление Григория Максимовича проявило себе первым его высказыванием.
Константин Петрович согласно кивнул головой, выразив скептичность губами. Он не счёл корректным высказывать своему гостю негатив в отношение Прохоренко. Арсений остановился, чтобы не на ходу объяснить офицерам происшедшее на их глазах и объявить им о свершившемся в поездке на утёс обстоятельстве. Остановились и офицеры.
— Вот какое дело, товарищи. Мы с вами пережили стихию с камнепадом, вы оказали мне помощь и услугу, Константин Петрович предоставил мне свой кров, да теперь ещё и совместно пообедали. Всё это обязывает меня некоторые разъяснения относительно моей персоны вам предоставить… Я совершил большое странствие из Донецка через Кострому, Сыктывкар, Киров, Ижевск, Уфу, Фрунзе и оказался здесь.
— Чрезвычайно большое путешествие – подобное путешествиям Пржевальского, — приговорил Григорий Максимович. — Несомненно, у него имеется большая цель, верно?
— Да, верно. Мне университетом была поставлена научная задача; и ещё имеется пара личных, но существенных целей. Одна из них – понять себя и очиститься, расплатившись с долгами, определившись с отношениями в прежней жизни. Потому я должен был с этим Петром Прохоренко встретиться. Не очень хотелось приезжать к нему – чувствовал: бессмысленность свидения будет. Но долг обязал. И я не пожалел о приезде – в том числе, благодаря вам, о чём всё время буду помнить. Ну а результатом встречи стала…
— Утрата друга?
— Поверьте, эта утрата – она отнюдь не так велика, как те, которые уже произошли. Прохоренко, каким вы его увидели, таков и есть с его прошлыми бандитскими и прочими событиями, отчего лицо покрыто ножевыми ранами, а рука лишилась подвижности. Он в лидеры лезет и пристраивается прилипалой к власть имущим. У меня были с ним хорошие отношения в давнюю пору, потому и приехал повидаться.
Константин Петрович, припомнив произнесённое в кафе имя, спросил:
— Арсений Тимофеевич, вы упомянули в разговоре с ним полковника Баранова – это тот самый, что в Нарыне?..
— Да, Константин Петрович, Баранов Николай Фёдорович – это брат; он уже генерал-майор. Десять лет назад он, будучи полковником, ехал с Петром в машине другого моего брата Виталия: Баранов – в Нарын, а Прохоренко – до Рыбачья был с ними. Он и тогда так же точно разглагольствовал. Ничто не изменилось, разве что пошлость откровенно уж полезла из него сегодня.
Подполковник Метельников, услышав, что у Арсения брат генерал-майор, изобразил губами доброжелательную усмешку и щиро улыбнулся; потом признался:
— Да, слышать было отвратно, и мы всё удивлялись, почему вы, человек корректный и деликатный, беседуете с ним. Теперь всё стало ясно.
— Ну и хорошо, — констатировал Арсений. — Теперь вы знаете кое-что обо мне, а потому… можете мне доверять.
— А разве до сих пор мы не доверяли вам? — почти огорчился Константин Петрович.
— Товарищи офицеры, я сейчас говорю о совсем ином доверии – о доверии воинском. Григорий Максимович, вы с Константином Петровичем сопроводите меня, пожалуйста, до его квартиры, и там я открою вам важное и чрезвычайное, что произошло сегодня. Хотел здесь, но лучше там. Только там.
Политработники, озадаченные словами Арсения, переглянулись, но переспрашивать у него ничего не стали: сказано как сказано, значит, на то имеется основание.

Прапорщик подал автомобиль; все снова расселись по уже определённым местам.
— Ну что, едем на бешбармак? — так же, довольно развязно, спросил Борько. — Пока едем, обед подрастрясётся, и свежая баранина хорошо пойдёт – да под кумыс и коньяк.
Арсений вновь пристально вгляделся в прапорщика и убедился: его умысел ещё не реализовался – рыба не была выгружена из багажного отделения и пронизывала салон запахом, – и ему не терпится исполнить задуманное. Более того, он и автоматы погрузил в машину – образ оружия проявился в его менталитете. И запах ружейного масла пробился – чувствительность Арсения к ароматам обострилась в его длительном пребывания на природе, в чистом воздухе.
— Сначала заедем на квартиру Константина Петровича – мне перевязку надо срочно сделать, Это недолгое время займёт, — вверг Арсений корректировку в планы Борько.
Тот поморщился, но не возразил, лишь пошевелил губами и, молча вывернув машину, подвёз пассажиров к служебному дому.
Взяв камень, Арсений вышел. Константин Петрович, естественно, вышел следом за ним и попросил Метельникова сопроводить его – как уговорились. А в квартире, едва положив у обувной полки камень, Арсений ошеломил политработников известием:
— Товарищи, отнеситесь со всей серьёзностью к тому, что услышите… Прапорщик Борько совершает воинское преступление. И не одно.
— Как?! Какие преступления?! — поражённо воскликнули оба сослуживца – они-то прекрасно знали однополчанина, во всём доверялись ему, ему доверен арсенал отряда.
— Я не буду многословным, но скажу, что перед вами стоит простая дилемма: либо досмотреть машину и… не найти в ней преступного, чем проявите мою несостоятельность и закрепите за прапорщиком Борько славу преданного пограничника; либо не производить
досмотр машины и… оказать содействие государственному преступлению.
— Да почему вы утверждаете, что прапорщик совершает преступление? Какое у вас для того основание? — подполковник Метельников, будучи не в силах принять обвинение Борько в нарушении Присяги и Закона, спрашивал предвзято.
Константин Петрович смотрел на гостя, ожидая от него объяснения. Хотя прапорщик воспитывал его сына, но гостя он успел узнать за время пути из Фрунзе и во время долгой глубокой ночной беседы.
Арсений решил сослаться на него:
— Вы сказали, что доверяете мне, а я предупредил вас, что под доверием не бытовые отношения подразумеваю. Я не стану объяснять сейчас, как мне удалось вскрыть умысел прапорщика – нет времени. Но, Григорий Максимович, Константин Петрович уже видел проявление некоторых моих способностей, потому он не сомневается в обоснованности моего заявления.
— Арсений Тимофеевич, вы знаете, что мы можем обнаружить? — негромко спросил Константин Петрович.
— До кафе у прапорщика был секрет, скрытый в рыбе. А сейчас он добавил к нему два автомата. Он их везёт на джайлоо для передачи. Так что если обнаружите это, пусть отвезёт, а операцию по захвату спланируете – вы ведь опытные защитники границы. Вызовите патруль, пусть он проверит – как бы между прочим. Рыбу обязательно вскройте: в ней большая тайна. А он её на берегу получил. Да, кстати: куратор может ждать его на джайлоо, чтобы проконтролировать.
Арсению вспомнилась оперативная работа, когда приходилось выполнять поручения госбезопасности в связи с особыми случаями в оперативной деятельности, о которых он даже Виталию ничего не говорил. Тогда речь так же шла о кураторе и о резиденте.
— Самостоятельно я не могу дать такое распоряжение, тем более что ещё в отпуске, —  сказал подполковник Метельников. — Придётся сообщить командиру части.
— Поступите по уставу, позвоните. Только обо мне пока ничего не говорите – лишние слова, объяснения, а прапорщик встревожится и может успеть что-нибудь сделать, чтобы скрыть улики. Григорий Максимович, введите полковника в курс, потом спуститесь к машине, предотвращая бегство. Скажете Борько, что я не поеду – распишите ему мою рану, – а Константин Петрович скоро спустится. Тем временем патруль должен прибыть.
— Делово! — похвалил Метельников Арсения. — Вы толково знаете оперативную работу. Так!.. — Вдохнув, как перед прыжком в воду, и выдохнув, решился: — Звоню…

Константин Петрович вернулся спустя два часа. Вошёл взволнованный, взъярённый, восхищённый. Восхищённый Арсением, своим гостем, кого ему выпали честь и счастье принять в своё дом и под своё покровительство; взволнованный воистину чрезвычайным происшествием в части, которую покинул, выйдя в запас, – то есть за моральный уровень и дисциплину которой он уже не несёт ответственность, но тень позора падает и на него; взъярённый подлым преступлением прапорщика Борько против Родины, против Присяги, против сослуживцев, против него самого.
Он сразу прошёл к посудному шкафу и бару, достал две рюмки, коньяк и, налив в них по полпорции, молча протянул одну виновнику события, взбудоражившему раскрытием преступлений не только отряд, но и морскую базу. Арсений подхромал к столу – боль в голеностопе без давящего ботинка усилилась – и так же молча принял посудинку. Звякнув тонким стеклом, чокнулись, выпили.
И сразу же из Константина Петровича полилось и вперемешку, и последовательно всё заполнившее его и что при его человеческой и профессиональной сдержанности в него не вместились. Ворвавшись в него, оно взбурлило и теперь пенилось, теснилось в нём, ища в сознании положенные ему места. Щербаков то поражался тем, что его гость, толком не побывав ни в отряде, ни на базе ВМФ, вскрыл шпионаж и разбазаривание оружия; то его даром восхищение выражал; а то вдруг взрывался и, сев в бессилии в кресло, яростно восклицал: “Позор! Позор! И не только отряду, а двум частям!”. Не заметив, перешёл в возбуждённом и в благодарном состоянии границу в общении с гостем, спросив его:
— Арсений, как ты просчитал всё? И даже то, что в горы прап… Да какой он на хрен прапорщик – дерьма кусок! Как ты понял, куда повезёт? И вообще, как ты раскупорил его? И не только его. Извини, мне с тобой надо запросто; и ты Константином называй меня. А в бане и по пьянке – Костей. И прости мои эмоции – не могу переварить кашу событий: наша неожиданная встреча; странный глубокий разговор ночной; твой разговор с бывшим другом, заставивший меня самого о многом задуматься; а тут твоё разоблачение шпионажа и расхищения оружия – и всё связано с твоим появлением. Оно выявило целую организацию, а эта организация, похоже, давно таскает оружие и секреты. Да ты знаешь, что было в рыбах?!
— Не надо Константин, мне говорить об этом – не мои секреты, так пусть и останутся не моими… Но, чувствую, у тебя на языке вертятся два слова: схемы и детали блока – верно?
— Именно! Именно! Секретнейшее оружие, а они распродают его. Но! Арсений, мы в этот раз перехватили их, и главные секреты не ушли. Не ушли!!! Давай ещё по чуть-чуть – душу выворачивает: ведь не только честь отряда, и моя честь загажена. Мой промах в том
есть, что просмотрели Борько – чтоб его с хреном съели!
И снова метания, скрип половиц, скрежет зубов… Арсений, умиротворяя его, нового в своей жизни товарища, спросил спокойным голосом:
— Константин, ты не передумал снова служить, как мы ночью говорили? Видишь, что творится, а будет ещё хуже.
— Нет, Арсений! Я теперь хочу вернуться на службу. Да вернут ли меня после такого и моего позора?
— Давай так: попозже к вечеру, если позволишь, я позвоню генералу Баранову: с ним о тебе поговорю; а там, может, и он сам пожелает с тобой обсудить – только по правде и по чести рассказывай о себе. Коротко, лаконично, но искренне. Он может направить тебя туда, где ты будешь наиболее полезен.
— Да я тебе по всей жизни должником буду – ты не только к жизни возвращаешь, но и честь помогаешь восстановить.
— Договорились. Часов в семь позвоню. А сейчас позволь поваляться – ногу в покое подержать надо.
— Давай-давай, ложись. А я – в магазин: у нас припасов маловато. Рассчитывали на бешбармак, а он накрылся для нас перевёрнутым казаном.
Облегчённый выбросами чувств, радостью, что предотвращено и расхищение оружия – опасное воинское преступление, – и кража военных секретов, а это уже государственно-значимое преступление, обнадёженный обещанием Арсения поучаствовать в его судьбе и в восстановлении достоинства, Константин Петрович, уже спокойно и безэмоционально размышляя, оставил гостя лелеять раненную ногу и пошёл накупить лучшего, что могли дать рынок и магазин.
Вернулся не скоро – прежде, чем совершить вояж по торговым точкам, вышел к реке и долго стоял у неё, в беге вод воспринимая и бег жизненного потока. Ему предстояло настроить себя на предполагаемый разговор с неведомым генералом, братом Арсения – что он предложит, куда потребует отправиться? И как жена, возвратившись и узнав обо всём случившемся и о его решении, отреагирует, как согласится с ним – если придётся поменять место жительства и службу, не станет ли возмущаться, капризничать, осознавая утрату своей нажитой значимости в отряде?
Едва вернулся, раздался дверной звонок – пришёл подполковник Метельников. И тоже возбуждённый. Он, в отличие от запасника подполковника Щербакова, и находясь в отпуске, был служилым. События вырвали его из последних отпускных дней, призвав вернуться к исполнению обязанностей – слишком чрезвычайным оказалось происшествие, а он явился инициатором досмотра машины и разоблачения военнослужащего: с Борько два работника военно-морской базы раскрыты как шпионы, и приезжие агенты-курьеры и их опекун-куратор, взяты на джайлоо.
Так что Метельникову пришлось давать разъяснения  командиру отряда, и командиру базы ВМФ, и особым отделам обеих частей. И при том проговориться о путешественнике Арсении. Иначе не смог объяснить свою внезапную осведомлённость.
Он сходу и стал и извиняться перед ним, тут же укоряя его:
— Арсений Тимофеевич, вы, конечно, извините меня за то, что сообщил о вас, но кто виноват? Вы сами.
— Что, всё так серьёзно, что, без меня нельзя было обойтись? — поднимаясь с дивана, спросил Арсений.
— Нельзя было. Сами понимаете, граница – а тут такое исключительное событие! Мало того, благодаря вам не только меня частичного отпуска лишили, но и отзывают из отпусков и других офицеров; а спросите у Константина Петровича, что для нас это значит. А что мне супруга и другим офицерам их супруги выскажут – лучше и не думать. Так что
решил с вами пересидеть до вечера – пусть моя считает, что я в горах пирую.
Метельников говорил шумливо – тоже переживает нестандартную ситуацию: вместо отдыха в горах попал в контрразведывательную операцию. Более того, сам организовал её! На него, как и на Щербакова, повлияли все события, связанные с приездом Арсения – кроме ночного разговора о революционности в стране. Столь же шумно выставил на стол бутылку коньяка и вывалил на тарелку уже готовый шашлык.
Арсений, чтобы нога меньше болью мешала, попросил у хозяина разрешения обуться, пообещав не затоптать дорогие его жене ковры. Щербаков даже рукой махнул: да ну их, эти ковры, в заначке ещё пара валяется.
— Ну что вам сказать, товарищи офицеры, по возникшей ситуации? — уже сидя за столом с очередной рюмкой в руке, чуть насмешливо заговорил Арсений. — Что мы все попали в переделку серьёзных обстоятельств – так на то мы и мужчины; а вы к тому же и политработники. — Помолчал, переходя в серьёзность. — Не это главное сейчас, а то, что мы каким-то странным образом встретившись, стали близкими друг другу. И настолько близкими, что вы решительно восприняли моё особой важности обвинение сослуживца в преступлениях. И настолько близкими, что и ваши личные интересы, и ваши служебные дела стали для меня фактором и в моей жизни.
Щербаков и Метельников переглянулись: ведь Арсений озвучил то, что и в самом деле в данный момент является главным – потому они и собрались в этот волнительный момент вместе. И его принятие их служебных и личных интересов как собственных – вот что весомо. Молча кивнув – слова были неуместны – соединили бокалы с тихим звоном и не оставили в них ни по капле.
Потом офицеры, не таясь цивильного собеседника – вот уж от кого нечего таить, – стали переживать и обсуждать операцию, в которой обоим выпало стать «подсадными утками». Только Арсения подменил оперативник, загримированный бородой и кепкой под путешествующего Арсения – его никто, кроме прапорщика, не видел, а по идее в честь него и в честь Щербакова, новоявленного деда, и устраивался бешбармак. Это было по замыслу Константина Петровича, с утра обзвонившего друзей, чтобы угостить нового знакомца. А по замыслу куратора прапорщик без особой опасности под прикрытием ничего не ведающих высших в погранотряде офицеров должен был привезти и передать «рыбу» и оружие (потому Борько так полупрезрительно и общался с командирами, что считал их пешками, чучелами в своей игре, способствующими ему).
И теперь, хотя операция проведена была так тихо, что даже чабаны на стойбище не поняли, что за задержания их гостей, и в отряде никто ничего не знал о происшествии – прапорщика арестованным не афишировали, – в обеих частях возникло напряжение, и потребовалось срочно «прикрутить все гайки» во всех службах. А в случае выявления правонарушений, наркотиков типа анаши и мака, неуставных отношений требовалось все меры незамедлительно принять. Не упоминая, как лиха, ожидания проверок комиссиями из округа и из самой Москвы – эти непременно явятся всеми полномочиями потрясти и устроить проверки, смотры, осмотры, марш-броски и прочие тяготы, чтоб всякую дурь из голов повытрясти и себя показать для представления к наградам.
Потому отзывались из отпусков все: от командиров взводов, застав, до лейтенантов-штабистов и до подполковников включительно. То же сейчас происходит и на базе ВМФ.
Арсений глянул на часы: Николай в честь субботы мог раньше домой прибыть, и потому решил сократить назначенное время звонка в Москву:
— Константин Петрович, я позвоню?
— Да, конечно, — вскинулся Щербаков, и готовый и ещё неготовый к разговору на таком уровне, что предложил ему Арсений.
В квартире было два аппарата: один, обычный, в прихожей, другой – с несколькими функциями, в том числе с громкой связью, с фиксацией номеров, – в гостевой комнате. Арсений прошёл к нему. По памяти – номер был для него желанным – послал вызов. Отклик произошёл сразу. Ответила Елизавета Владимировна, мать Николая и, с ним по побратимству, матушка Арсения и Виталия: так они называли её в письмах к Николаю – и в один из приездов Арсения в Москву он так и обращался к ней.
— Алло? Квартира генерала Баранова.
— Матушка Елизавета Владимировна, здравствуйте! Это Арсений…
— Арсений?! Как хорошо! Ты откуда звонишь – из Донецка?
— Нет, матушка, я нахожусь в Пржевальске, в пограничном отряде. Как вы себя чувствуете? Как Николай – он дома уже?
— Чувствую себя по-обычному… Хорошо, в общем. Николай придёт минут через двадцать-тридцать. Как ты оказался столь далеко?
— Матушка, я совершил и ещё не завершил большое путешествие – напишу вам о нём, когда в Донецк вернусь. А сейчас мне необходимо поговорить с братом. Вернее, с генерал-майором – это не шутка, а серьёзность, матушка. У меня к нему по служебным воинским делам несколько вопросов. Если можно, пусть он позвонит мне – я нахожусь в квартире подполковника Щербакова, номер его телефона…
— Не надо, Арсений, диктовать номер – он записался на аппарате. Скажу, сразу скажу Николаю, как только вернётся домой – он будет очень рад весточке от тебя. Мы часто о тебе и о Виталии говорим.
— Благодарю вас, матушка. Буду ждать звонок.
— Когда же мы встретимся?
— Когда Господь пожелает, матушка. Надеюсь, скоро и радостно. А пока, простите, вынуждено прощаюсь с вами до следующего звонка и письма.
Вернувшись на кухню, Арсений, объяснив Щербакову обстоятельства; пообещал, что генерал обязательно позвонит, когда придёт домой со службы. Метельников с удивлением слушал их диалог: разговор с генералом – это что-то! И говорят о нём запросто новый товарищ и давний друг. Прояснить для него смысл сообщения Арсения не успел: дверной звонок проинформировал о чьём-то визите.
— Никого не приглашал, никого не ждал, — с этими словами хозяин пошёл открыть дверь визитёру и… столкнуться с командиром отряда и с начальником военно-морской базы, капитаном первого ранга.
— Здравия желаю, — поприветствовал обоих удивлённый их визитом Щербаков. — Прошу вас, заходите.
Командование частей вошло, и полковник спросил:
— Ваш гость, он?..
— Так точно, он здесь, — угадав вопрос, ответил подполковник Щербаков.
— Ну так примите пакет, а мы руки вымоем после… разборки вашего нам сюрприза с его шпионской начинкой.
 Командиры зашли в ванную, а Щербаков понёс на стол пакет. Метельников также поднялся со своего места, чтобы встретить своё и смежное начальство. Когда оно вошло на территорию кухни, тоже поприветствовал, но полковник махнул рукой: “Виделись”. Он больше смотрел на одетого по-походному с тростью-посохом в руке Арсения, вставшего при их появлении.
— Здравствуйте. Значит, вы и есть тот ясновидец, что разоблачил шпионаж? — И тут же представился: — Полковник Чазов Викентий Никифорович.
Арсений отметил себе, что в имени и отчестве, да и в фамилии полковника, заметны оттенок аристократичности и церковности одновременно. В любом случае внешность его не рабоче-крестьянского формата. Приветствуя главное начальство в гарнизоне и области, Арсений представился без указаний личных достоинств и профессиональных должностей, лишь назвав фамилию, имя и отчество.
— Этот ясновидец сам шпион, — заявил капитан первого ранга.
— Ты чего так с поклёпом набрасываешься на человека, — укорил его полковник Чазов. — Сначала представься, а потом и заводи разговор.
— Я-то представлюсь. Я – к вашему сведению: капитан первого ранга Маринин Борис
Георгиевич. — Дождавшись принятия звания и прочего к сведению, снова, обращаясь к полковнику, утвердил: — Ты понимаешь – он проник на секретный охраняемый объект! Да как ловко? Камушком стукнул себя по ноге, и стал требовать, чтобы в медпункт его отнесли! А там и на корабль пробрался.
Щербаков с улыбкой вышел и вернулся, неся «камушек». Полковник, увидев его и оценив массу, предложил товарищу:
— А не стукнешь ли ты себя этим камешком?
— Ну уж нет, на нашу компанию одного хромоножки хватит, — решил моряк. — Ну ты, ясновидящий Арсений Тимофеевич, не обижайся на меня: мореходы любят пошутить.
Арсений всё время его ёрничества смотрел молча и по-доброму улыбался. И на его последнюю реплику ответил столь же шутливо:
— Я, товарищ капитан первого ранга, не обижаюсь. Более того признаюсь, как я рад тому, что ваши корабельщики, принимая меня в гильдию мореходов, не заставили якорь напильником точить.
Строевые офицеры рассмеялись, а моряк возмутился:
— Как?! Принимая в мореходы, нарушили церемонию? Ну доберусь я до них, наведу порядок – ишь, не дали якорь поточить! Ну воды-то забортной налили?
— Никак нет. Не забортной, а чистейшей Нептуновой водой напоили.
На это уже и сам морской волк рассмеялся, панибратски хлопнув Арсения по плечу:
— Молодец! Наш человек – настоящий моряк, умеешь принять шутку и ответить тем же. Так что братство наше выросло на одного моряка.
— Ну-ну! Позволю себе возразить, — убедительно прервал его полковник. — Он прежде всего ступил на мою землю, находится на территории отряда, так что он прежде всего пограничник.
— С детства мечтал о море и о границе, а потому я принадлежу к обоим родам. А сейчас, если позволите, присяду – ноге немного неуютно. И вас прошу к столу. Извините, Константин Петрович, – за вас распорядился.
— Да-да, конечно. Виноват, не пригласил сразу.
Полковник сев, осмотрел стол, увидел початую бутылку коньяка:
— Смотрю, вы тут праздник устроили как победители.
— Никак нет, товарищ полковник, — возразил ему подполковник Метельников, — за дружбу, за встречу, что нас замечательно свела вместе. А праздник… Ну да, и празднуем тоже, горюя притом: преступления-то состоялись – чрезвычайно скверное происшествие. Но в то же время мы хоть и не предотвратили его в корне, но в корне же пресекли. И при этом целую организацию шпионскую выявили. Так что позор мы на себя принимаем, но и радоваться есть чему.
— Вот это верно: позор на нашу часть и на соседей тяжкой тенью лёг, так что будем ждать суда всех комиссий. Но радость и даже торжество нам никто не отменит. Наливай хозяин – вы коньяк пить начали, его и продолжим. А эту бутылку прекрасного вина мы в презент нашему неожиданному помощнику преподнесём.
Чазов достал из пакета коробку с молдавским вином «Негру де Пуркарь» и подал его Арсению.
— Благодарю вас, Викентий Никифорович.
Подняли бокалы и посмотрели на командира пограничного отряда, ожидая его слова – Маринин был, так сказать, в гостях у сухопутных, а остальные – младшие.
— Трудно выразить, что сейчас в душе – в душах всех наших, думаю, – происходит: и в дерьме, пардон, враги нас измарали, и водой чистой сами мы омылись. За достоинство, товарищи офицеры! — Чазов посмотрел на Арсения, не ведая его звания, но тот успокоил его кивком, то есть принял и на себя тост.
Выпили, посидели, разом на мгновение опустив головы – обстоятельства съединили  причастных к потери чести и к её же восстановлению так, что все пятеро восприняли их однотипно. Маринин разрушил задумчивость:
— Расскажи-ка нам, брат-мореход ясновидящий ты наш, как тебе удалось разоблачить прапорщика. Да так глубоко.
— Дело в том, что я…— Арсений остановился, посмотрел на Щербакова, знакомого с его способностями, и решил немного подкорректировать для сторонней публики. — Я преподаю историю и социологию в школе и в университете. Социология основана на психологии, а у меня большие разнообразные разновозрастные аудитории, в которых мне волей-неволей приходится изучать типы личностей и их менталитеты, нормы поведения, темпераменты. Когда увидел прапорщика Борько, обратил внимание на его вольность в обращении со старшими офицерами. Но мне сказали, что он пользуется доверием и с ним дружит семья Константина Петровича – так он основательно вошёл в доверие. Однако когда собрались с берега ехать в город, в его поведении и в голосе столь явно проявилось пренебрежение, даже презрительность и надменность по отношению к тем же офицерам и к тому, чьего сына он воспитывал, что я понял, что Борько совершает преступление. Для ясности поясню: всякий предающий ненавидит, презирает, унижает предаваемого, будь то человек, организация, служба, Родина. И ещё страх – страх его не только в голосе звучал, но и запахом тела выделялся. Из-за раны ноги мне пришлось сесть с ним рядом, вот и воспринял хорошо его мимику, жесты, запахи, тональности голосовые. А то, что он сообщил, что ему подарили двух крупных судаков – причём с трепетом же в голосе, – указало на место хранения секретного. Предположил, что в рыбах схемы или детали.
— Ух! — шумно выдохнул капитан первого ранга, чьи секреты были похищены.
Подполковники переглянулись, потупили головы, признавая промах. Метельников тут же попытался оправдаться:
— Я тоже услышал, что как-то странно заговорил с нами Борько, но подумал, что он расслабился – мы ведь ехали на пикник.
— Григорий Максимович, вы привыкли к нему со всеми нюансами его поведения, говора, он притёрся к вам, потому и не заметили.
— А почему вы сразу не сказали нам об этом? — огорчённо спросил Щербаков.
— Вот именно, почему? Ведь он мог не везти в горы рыбу, а передать её в городе? — строго спросил Маринин.
— Кому сказать, товарищи офицеры, и каким образом? При Борько сообщить, когда мы с ним уже проделали полпути? А вы вспомните свою реакцию, когда я вам здесь, в квартире сообщил… И как вы, Григорий Максимович, набирались духа командиру отряда доложить.
— Да и я оторопел и не сразу принял решение, — к чести подчинённого признался полковник Чазов. — А майор-особист – тот вообще побледнел: как это – он хищение оружия и шпионаж проворонил! Не поверил сразу, тем более что свою службу не справил, — устарелым выражением отметил полковник конфузию особиста и, неприязненно назвав его должность, выявил свой аристократизм и следы старого воспитание.
— Так вот, я и хотел раскрыть Борько именно здесь, но после кафе. Полагал, что и он с нами зайдёт пообедать, а он уехал – вот тут действительно возник риск: если бы он спрятал или передал похищенные секреты, уже трудно было бы его уличить. Но всё же ещё до его возвращения я вам, товарищи подполковники, сказал, что у меня вам важное сообщение. И что нужно ваше доверие мне. И Борько «не подвёл» – он не только не отдал добытое резиденту в городе, но и оружие к нему присовокупил.
— Да уж, «не подвёл»! — с яростью проговорил экспансивный капитан первого ранга, чья честь, чьё секретное производство пострадало – благо, только испугом.
— Когда вновь сели в машину, Борько поторопил нас ехать в горы и тем самым снова вскрыл себя: его торопливость указала на страх разоблачения. Ведь у него такой опасный груз. А меня порадовало то, что рыба осталась в машине – её дух яро проникал везде. Но и сквозь её запах я почувствовал новый – запах ружейной смазки. А Борько, вероятно, рассчитывал и на то, что аромат рыбы перебьёт запах масла. И мне стало ясно, что и куратор, и курьеры там, где варится бешбармак. Я сказал, что мне нужна перевязка, и товарищи офицеры хорошо подыграли, сопроводив меня вдвоём. А Борько, когда я указал ему, куда ехать, в недовольстве невольно губами произнёс что-то вроде отчёта: “И пара автоматов”… Ну вот и весь мой секрет. А главное вы сделали: и досмотрев, обнаружили груз, и операцию провели на уровне.
Полковник сам наполнил коньяком посуду:
— Сколько случайностей, сколько неожиданных событий – и вот: мы и надёжного товарища обрели, и ликвидировали шпионско-террористическую банду. Сейчас мы за вас поднимаем бокалы, Арсений Тимофеевич!
— За тебя, мореход! Приезжай ещё – специально катер выделю.
Арсений не стал выпивать всё содержимое – предстоял разговор с Николаем; а Чазов, выпив, спросил:
— Арсений Тимофеевич, всё это надо бы изложить в особом отделе. Как, не против?
— Да для чего? Вы раскрыли, ваша честь восстановлена – для чего вам посторонний гражданский?
— Да так уж получилось, что зафиксировали оба особые отделы – наш и морской –участие постороннего гражданского.
— Вот и сделай кому-то доброе дело – потом не будешь знать, как от благодарностей отбиться… Лучше бы исправить в бумагах. Ну да ладно… Да, кстати, резидента выявили? Задержали?
Командиры переглянулись, и Маринин спросил:
— Резидент? Думаю, что наши особые отделы уже занимаются этим вопросом. Но… разве не куратор-наблюдатель тот резидент.
— Нет, наблюдатель – только контролёр. И к тому же резидент – не киргиз.
— Вот как? А кто же? Ты, наш ясновидящий, можешь сказать? — Маринин и в эту минуту не смог удержаться от подкола.
— Вы и сами должны понять: кому нужны секреты торпед? Кто может финансировать операции по хищению секретов? Все участники – это рядовые исполнители-уголовники, хоть и государственного значения. Так что он либо китаец, рядящийся под дунганина, либо турок.
Повисла тишина – опять сюрприз, опять надо объявлять тревогу. Арсений увидел, как в лице полковника смятение сменилось принятием решения, и порадовался за него: такой командир себя не уронит и страну защищает достойно.
— Да, Борис Георгиевич, необходимо срочно устроить заставы на всех дорогах – до Красного моста1, —  Чазов оперативно стал высказывать план мероприятий. — В горы он не пойдет, даже если он китаец – задание не выполнено, а оно не единственное. А если узнает, что по дорогам контрольные пункты выставлены, постарается получше здесь, на месте законспирироваться. Но радиостанция у него может быть где-то в ущельи – и он, возможно, к ней пойдёт, чтобы сообщить о провале. Подобный случай с рацией уже был на нарынском участке границы десять лет назад.
Арсений вспомнил рассказ Виталия в Нарыне о том событии, но промолчал о своей осведомлённости – итак много говорит; да к тому же там шпионом оказался замполит, что грязно опорочило службу. Лишь всмотрелся в командира погранотряда.
А полковник, не заметив пристальный Арсеньев взгляд, продолжал расклад захвата:
— Но кроме того шпион может через озеро уйти, а значит объявится на другом берегу – никому не известно, в каком месте. Так что тебе с твоими катерами охватить побережье. И тоже свяжись с милицией – пусть и твоих оповещают.
— Э, да у нас тут штаб образовался – пришли в гости, а разрабатываем операцию, — заметил капитан первого ранга. — Надо отдать распоряжения и подключить милицию, чтобы задерживали и проверяли каждого на всех дорогах и на берегах. Подполковник, где телефон?
___________
1Красный (Краснооктябрьский) мост – до революции 1917-го года Царский мост – автомобильный (а с 1948-го года и железнодорожный) мост через реку Чу в Боомском ущельи по дороге от города Рыбачье до города Фрунзе.

Оба командира вслед за хозяином квартиры вышли. Вернулись через пять минут. Полковник кивнул Арсению и сказал, что отданы срочные распоряжения. Протяжно – по междугородней линии – зазвонил телефон.
Опережая других, Арсений поднялся:
— Этот звонок мне. И подполковнику Щербакову.
— Тебе? Почему так решил? И вообще, если тебе, отложи разговор – дело серьёзное решаем, и многое надо обсудить прежде, чем комиссии нас затаскают, — притормозил его Маринин.
— Товарищ капитан первого ранга, когда звонит генерал-майор из Москвы, лучше не откладывать разговор. И кстати: мой разговор с ним будет и о вас. Так что не покидайте сей камбуз, пожалуйста.
Командиры частей переглянулись: кто он, с каким генералом общается запросто? Ни подполковник, ни социолог не называют даже фамилии генеральской, сохраняя инкогнито его. Значит, фигура настолько солидная, что упоминать о нём возможно только званием. Но поскольку старшие офицеры – даже полковники – не указ высшим по армии, оба молча пропустили «постороннего гражданского», оставившего их гадать о связи с московским генералом. И о том, что он намерен сообщить – или доложить? – московскому генералу неведомой службы-должности. Странный он какой-то, нежданный помощник – не рано ли позволилось запанибратство с ним?..
— Николай?.. Здравствуй, дорогой брат! Как рад снова услышать тебя!
— Здравствуй, Арсений! Здравствуй, брат! Каким образом и для чего ты оказался в Пржевальском погранотряде? Что делаешь там? Что за служебный разговор возник?
— Николай, как я здесь оказался, опишу в письме – пообещал матушке. А в отряде – попутчик из Фрунзе, подполковник запаса, предложил мне свой кров. Вот о нём одна из служебных тем срочного разговора с тобой. Кроме того в двух частях здесь «чепушка» образовалась, а я замолвил небольшое словечко для её разрешения, и в квартиру моего гостеприимца с выражением мне почтения нагрянули сразу два полковника: морской и горный – командир базы ВМФ и командир погранотряда. По их словам, я попал в переплёт своей услугой: “Не делай добра – не получишь зла”. То есть с меня особые отделы обеих частей шкурку хотят снять – боюсь, что заволокитят, а у меня отпуск кончается, и я не успею на могилу родителей. Да и о полковниках: у меня служебная тема образовалась. Сейчас изложу кратко и доступно.
— Ты тревожишь меня? Что за «ЧП», в которое ты попал? Вот истинно братья у меня: что ты, что Виталий.
— Не-ет, до Виталия мне далеко: ловить красавиц да скакать через скалы – не по мне. Словом добрым обхожусь.
— Слышал, слышал твои добрые слова – до сих пор в ушах звенят.
— Ну, ладно-ладно, не будем нахваливать. Давай сразу скажу о делах. О том, что за происшествие, пусть тебе, товарищ генерал-майор, полковники сами докладывают – их епархия, и ситуация щекотливая такая, что комиссии вот-вот нагрянут. Но беда в том, что их ситуация – она стала типичной для нашей армии. А теперь по порядку скажу. Хозяин квартиры – подполковник-политработник только недавно вышел в запас по выслуге и по возрасту. Устал говорит, как и ты когда-то. Но сегодня ночью я провёл с ним беседу – ту, нарынскую...
— Ты поразил его, как и меня?
— А то! Так, что после разговора он надумал вернуться на службу – дезертиром себя воспринял. И сегодняшнее событие, в котором он проявил себя весьма достойно, просто вынуждает его вернуться. Только он не знает пока, как и куда пойти служить. Думаю, от него много пользы будет, и он окажется необходимым в новых условиях. Вот я и набрался наглой смелости просить тебя, брат, поговорить с ним и надоумить, направить. Не откажешь в добром деле, за которое, как я уже сказал, расплачиваться придётся?
— Ты лучшего способа убедить не нашёл? Шут-ник! Ха-ха-ха!
Арсений поддержал его смех, вспомнив, что при Николае сам так называл Витана. И сейчас Николай использовал его «репризу».
— Ну давай, зови своего подопечного – кто он?
— Подполковник, бывший политработник погранотряда, как уже поведал, Щербаков Константин Петрович. Но прежде скажу о полковниках. Не благословишь ли ты меня, как брат старший и военачальник, на подобный разговор с ними и с… с группой их офицеров? С такими, которые могут круговую оборону держать.
— И огонь на себя вызвать? Да, сейчас твои беседы просто непреложно необходимы, чтобы армия не разваливалась. Ну ты меня понимаешь…
— Понимаю, брат, очень понимаю в тревожусь чрезмерно. Вот с этим такие проблемы возникли: первая – необходимо все арсеналы, склады, даже гарнизонные, – отдать под охрану спецназа; вторая – из-за того, что всё же намечается межреспубликанский раскол, необходимо тяжёлое и стратегическое перевести на территорию России. А те, что нельзя или не успеть – накрыть эгидой России, сделав их российскими военными базами… Я понимаю, что, быть может, вы там всё предусмотрели и решаете эти задачи, но я прошёл тысячи вёрст и встревожился.
— Ты знаешь, Арсений, я давно уже соскучился по вам обоим; не хватает мне ваших серьёзных бесед вперемешку с Витальевыми хохмами, — не отвечая впрямую на вопрос, Николай показал, что с этими проблемами в верхах недопонимание.
— Мы с ним тоже по тебе скучаем. Недавно прошёл через Ижевск – привет тебе он шлёт. А встреча… Вот вернусь в Донецк, улажу дела и соберёмся. И с матушкой у нас обоих великое желание повидаться – у меня, так получилось, кроме тебя с Виталием, нет никого, а матери родной давно не стало... Ну ладно, как ни грустно – время поджимает, так что, хватит лирики. Сейчас приглашу подполковника, а потом полковникам вели к телефону подойти, чтобы ты их на разговор направил. Согласен, брат мой дорогой?
— Вызывай, поговорю.
Арсений вернулся на «камбуз» и произнёс фразу, вновь поразившую полковников и… подполковника Метельникова:
— Константин Петрович, генерал-майор Баранов ждёт вас. Как условились: коротко, лаконично, весомо.
Щербакова будто выметнуло из кухни – там не только генерал у телефона, там судьба его решается. А Арсений, оглядев «морского и горного полковников», объявил им:
— Товарищ полковник, товарищ капитан первого ранга, генерал-майор Баранов и с вами пожелал пообщаться – обсудить некоторые вопросы.
Реакция старших офицеров была аналогичной реакции гоголевских чиновников при объявлении: “К нам едет ревизор”:
— Как пожелал? На каком основании? Что вы ему доложили? — это отреагировал капитан первого ранга Маринин.
Высшие здесь, в Пржевальске, военачальники пришли к приезжему гражданскому, странным образом повлиявшем на судьбы подведомственных им частей, пришли увидеть его и понять, что ему ещё известно, какие тайны, а попали под его властность – он управляет их действиями; и не оспорить её, поскольку уже доложил о них в Москву. И кто тот генерал, хоть уже и с фамилией?
Полковник Чазов проявил пограничную сдержанность:
— Арсений Тимофеевич, будьте добры, объяснитесь, — Викентий Никифорович был всё-таки светским человеком – корректным и деликатным при всей сложности и при всех опасностях его пограничной службы. — Почему у генерал-майора интерес к нам? Вы довели до его сведения о…
— Никак нет, Викентий Никифорович. Докладывать по инстанциям – сугубо ваша прерогатива, тем более что происшествие в вашей сугубой компетенции. Я лишь сообщил ему о некоем «ЧП», в силу которого попал в такой переплёт, что мною заинтересовались командиры частей и некоторые службы.
— Кто он – генерал Баранов. Ваш начальник? Командир?
— Генерал-майор Баранов – мой… Впрочем, мне некорректно об этом говорить. Он сам представит себя: кто он и какие службы курирует. Обещать ничего не могу – многое зависит от вашего с ним разговора и… Но думаю, что он в определённой степени против ожидаемых комиссий вас поддержит.
— Почему поддержит? Вы просили?
— Потому, что он знает, что такое армия и… И знает, что происходит в стране.
— Что происходит? Какая связь происходящего в стране с сегодняшними событиями?
Вопросы рождались мгновенно, неспециально провоцируемые Арсеньевыми ответами и пояснениями. Но ему необходимо было подвести руководство частей к восприятию того, что он обязан будет изложить им и их офицерам – эта обязанность, сама ставшая следствием ночного разговора со Щербаковым, спонтанно на него у Иссык-Куля возлегла, в момент, когда он общался с капитан-лейтенантом Решетниковым.
И все вопросы и ответы на них логично вытекают из образовавшейся ситуации и из складывающихся почти служебных, но доверительных отношений с командирами частей. Из плотной взаимосвязи вопросов-ответов выпасть можно либо грубо прервав общение, либо раскрыв во всей полноте. Из-за чего Арсений и решился на откровенность.
— Простите, я скажу вам так. Вас потрясло событие этого дня, но то, что сегодня произошло – это даже не сегодняшнее землетрясение, а лишь случайно упавший камешек. Конечно, что мне до бескрайности мира, говорит восточная мудрость, если мои сапоги жмут мои ноги. Но нам предстоят девятибалльные землетрясения с цунами совокупно, а потому наша – а ваша, военнослужащих, тем более – задача: сохранить армию во всех её родах. Скоро, очень скоро произойдёт раскол страны. Это не Америка сделает, а сам народ. Народ российский и народы республик. То есть произойдёт то, в сравнении с чем разоблачённая здесь организация – мелочь не более тли. Вот о чём надо тревожиться, к чему надо быть готовыми. Об этом мы с генералом Барановым и предлагаем вам говорить – то есть предлагаем провести мою беседу в закрытом варианте, где будут присутствовать только те офицеры, которые буквально смогут держать круговую оборону и, как сказал генерал, вызвать огонь на себя. Разговор секретный, потому что будет очень глубоким – Константин Петрович сегодня ночью испытал его воздействие. Вот потому – только в надёжном кругу с тем, чтобы не возникла паника. А потом посвящённые будут работать в подразделениях, удерживая дисциплину и настраивая сознательность воинов, матросов, офицеров.
— Да кто вы?
— Путник прохожий. Об этой революции я знал десять лет назад и очень огорчаюсь ею. Ведь всякая революция – это дебош, хаос, анархия.
— Вы представляете какую-то организацию?
— И нет, и да – не будем вдаваться в детали! Я сказал, что являюсь противником революции, потому что ни одна из них не делает весь народ счастливым. Что хуже: война с агрессорами или революция – сказать трудно. Именно потому и говорю вам: готовьтесь к предстоящим трудностям в армии – во всей стране будут великие трудности, – чтобы суметь противостоять разрушениям. И позволю себе порекомендовать вам: не принимайте никаких агитаторов от политических группировок: в них раскол, в них опасность вражды, ибо ничто, кроме политических дивидендов, их не интересует.
— Товарищ полковник, — обратился к командиру подполковник Метельников, — Арсений Тимофеевич порекомендовал провести политбеседы в бригаде и на заставах по случаю столетия со дня смерти генерал-майора Пржевальского, присовокупив его деяния к итогам Октябрьской революции, реализовавшей его планы.
— Григорий Максимович, об этом можно было бы и не упоминать – я только идею подал, а реализовать вам придётся.
— Но идея стоит внимания; и беседы необходимо провести как значимые и именно в духе того, что вы сейчас раскрыли, — возразил подполковник.
Старшие командиры переглянулись, и Маринин снова хлопнул Арсения по плечу:
— Да ты для нас кладезь премудростей!
— Товарищ полковник, товарищ капитан первого ранга, вас приглашает к телефону генерал-майор Баранов, — возгласил, входя, подполковник Щербаков. — На аппарате есть кнопка громкой связи.
Сопроводив полковников и закрыв за ними дверь комнаты, а также закрыв кухонную, Щербаков обернулся к Арсению и улыбнулся, показывая ему радость. Увидел выраженное Метельниковым недоумение вкупе с недовольством, что друг от него утаивает какой-то секрет, открыл ему карты затеянной Арсением жизненно важной для него игры:
— Григорий, я хочу вернуться на службу. На моё решение повлияли разговор с Арсением и это пакостное происшествие. Из-за них я почувствовал себя дезертиром. Но Арсений устроил мне общение с генерал-майором из Генерального штаба, и в результате для меня определилась конкретная направленность и даже рекомендованы несколько мест службы – здесь ведь мою должность ты уже успешно замещаешь.
— Я смотрю, наш гость Арсений – всемогущий маг: и разоблачает, и устраивает карьеры. Нет ли у тебя, Арсений, какой-нибудь генеральской должности для меня? Хоть плохонькой, но чтобы с лампасами? — походатайствовал за себя Метельников.
— Да запросто: последовательно пара академий – и эполеты с лампасами уже ждут.
— Ну тогда я побежал. В какую для начала?
Лёгкость общения сдружившейся троицы сняла с них тревожность будущего; но зато Арсению пришлось задуматься, не сорвут ли события его планы: отпуск заканчивается, а он не успел довести до конца работу своего пути.
— Константин, будешь выбирать место, согласовывая с супругой? — спросил у друга Григорий, озабоченный его судьбой и жалеющий, что придётся расстаться с ним.
Арсений смотрел на него молча, ожидая его ответа. Щербаков ответил ему взглядом, в котором были и уверенность, и надежда, что гость, столь радикально корректирующий его военную жизнь, одобрит выбор. Потому, отвечая Метельникову, от Арсения не отводил взгляд:
— Я сказал генералу Баранову, что приму то направление, которое порекомендует он и которое определит мне высшее командование. Только условие – чтобы не был уволен по возрастному ограничению. А вопрос с женой… — Щербаков обернулся к Метельникову: — я, конечно, поговорю в ближайшее время – снова придётся поехать во Фрунзе, – но после того, как получу известие от генерал-майора Баранова. Он пообещал в скором времени проинформировать. Он ведь не теряет своё слово, так, Арсений?
— Я не знаю более честного офицера и человека, чем Николай Фёдорович, — уверил Щербакова Арсений; и тут же поправился: — Прошу прощения, но имея в виду вас и обоих командиров частей, хочу сказать: надеюсь, что до сей поры не знал.
Эта поправка вздрогнула обоих офицеров – они выпрямились, их лица строгость обрели. А вес его уверения подавил в собеседниках возможные сомнения и размышления. Настолько подавил, что Щербаков понял: нет у него пути назад, и остаётся только быть столь же честным в словах и намерениях, как выразил Арсений, – иначе хоть застрелись.
Командиры частей общались к генералом Барановым продолжительно – очевидно, что разговор произошёл обстоятельный: вернувшись на кухню, полковник Чазов значительно посмотрел на Арсения и уважительно произнёс:
— Ваш брат просит вас к телефону.
Маринин, когда Арсений проходил мимо него, уже не решился панибратски хлопать его, но почтительно пожал его руку.
— Я горжусь тобой, брат Арсений, — с ходу заявил Николай Фёдорович. — Ты спас честь воинских частей и их командования. Насчёт переплёта не бойся – я пообещал обоим такие проверки, если волынку с тобой затянут, что комиссии маковым зёрнышком им покажутся… Но вообще-то оба они молодцы: всё по нашему замыслу поняли и всё как надо организуют. О подполковнике завтра же наведу справки и кое-что уже в понедельник после обеда ему сообщу – пусть будет уверен, армии он пригодится. А ты, брат, держись – мы вместе.
— Как же я счастлив, Николай, как же благодарен дню нашей встречи и Виталию за то, что мы вместе уже тогда стали. До встречи, дорогой брат Николай!
Возвратившись, Арсений оглядел компанию, коротко улыбнулся, выражая симпатии:
— Полагаю, общение с генерал-майором Барановым благоприятно для всех – я не ошибаюсь? Константин Петрович, ваше обращение будет рассмотрено в ближайшее время – завтра-послезавтра. Во всяком случае, после обеда в понедельник вы получите ответ на ваши ожидания.
Щербаков благодарно улыбнулся Арсению. Командиры подивились оперативности неведомого им генерала, оставившего и в них самих впечатление высшего офицера не только чётко ставящего вопросы, но и дающего конкретные указания, за которые наравне с ними несёт ответственность. Это редкость на таком уровне – обычно ждать понуждают и больше требуют, меньше беря на себя.
Полковник Чазов резюмировал:
— Как мы поняли, все здесь уже в курсе того, что предлагал Арсений Тимофеевич. То есть того, что необходимо провести политическую работу среди офицеров, которым могут быть доверены некоторые неизвестные им тайны нашего государства и происходящих событий. Генералитет заинтересован в политически правильном восприятии в частях текущего положения и предполагаемого развития событий в стране. Я говорю это здесь, в кругу тех, кто так или иначе посвящён в идею политической работы. Но до того часа это является секретом для пока не посвящённых. Вы, Григорий Максимович, понимаете, что я имею в виду? Ведь только что при вас Арсений Тимофеевич изложил её концепцию. Ну а сам Арсений Тимофеевич более нас знает суть её, поскольку провести беседу в закрытом составе в большей части придётся ему. Арсений Тимофеевич, так?
Подполковник Метельников как откровение слушавший и частично уяснивший, что декларировал Арсений, на вопрос полковника, обращённый к нему, ответил по-уставному:
— Так точно, понял.
Ещё бы – генералитет указывает, как не понять и не принять? Но командира слушал напряжённо, боясь упустить что-то важное, особенно на фоне тревожных, произошедших уже и ещё предстоящих, событий.
— Да, Викентий Никифорович, политбеседу придётся вести мне. А в русле принятого на совещании командиры подразделений, политработники станут выполнять работу среди личного состава и подчинённых им офицеров..
Полковник, переглянувшись с коллегой, продолжил:
— В связи с тем, что предстоит большая и срочная работа по ликвидации последствий происшествий работу следует провести незамедлительно. К завтрашнему дню будете ли вы готовы, Арсений Тимофеевич?
— Я готов в любой момент. Но времени на совещание нам потребуется не менее трёх часов: мне для выступления понадобится два часа, а потом – вопросы и обсуждения. Так что определитесь, как быстро будет оно организовано.
Капитан первого ранга Маринин кивнув, одобрил:
— Организуем. Вы, смотрю, действуете как строевой офицер: чётко и рационально. Как ваш брат. Не подумаешь, что вы не в армии – обмундирование только подводит.
— Иного не имею. Я в нём проделал большой путь, и всё в полевых условиях.
Полковник оценивающе осмотрел его, продолжительно переглянулся с Марининым и высказался:
— Вас к совещанию следует переодеть в более приличествующую вам одежду.
— Что, в театре реквизиты одолжите, чтобы по одёжке хорошо встретили? — широко улыбнулся Арсений. — Купить что-либо приличное здесь проблемно, да и с деньгами напряжённость – за полтора месяца истратился.
— Во что вас приодеть – наша забота.
— Простите, Викентий Никифорович, моя честь не позволит мне одеваться в чужое, чтобы кому-то понравиться. Надеюсь, вы это понимаете. — Арсений проговорил отказ и обращение к самому Чазову без малейшей улыбки, потому голос его был жестковатым.
Чазов понял, что задел честь Арсения. Это заставило его задуматься о происхождении странного человека, столь схоже с ним чувствительно относящегося ко всему, что иному показалось бы пустяком. Он снова переглянулся с Марининым, и когда тот кивнул согласно, поправился:
— Извините, Арсений Тимофеевич, мы имели в виду не чужое, а выделить вам из наших фондов – и притом не во временное пользование. Мы перед вами в таком великом долгу – и не в одном, – что позвольте нам хоть частично вознаградить вас... Константин Петрович, вы не будете против, если завтра здесь будет устроен показ и подбор всего необходимого? Всего. — Последним словом полковник чётко указал Арсению право определить и обновить весь свой гардероб. — Мы дадим своим службам необходимые указания с тем, чтобы всё нужное было доставлено сюда. А от вас, Арсений Тимофеевич, требуется только предоставить размеры и предпочтительные цвета. Сейчас позвоню, и к вам придут наши… феи-швеи – они всё устроят. С этим вы согласны?
— С этим согласен. Только пусть мне товарный чек выпишут на всё, я вышлю…
— Чек выпишут, а высылать не сметь! — решительно, оскорблённым тоном отказал Борис Георгиевич Арсению в оплате одежд и обуви.
— Ну в таком случае всё обсудили. Завтра в пятнадцать часов откроем совещание, — приговорил полковник Чазов. — Ждите мою машину. Константин Петрович, вы можете присоединиться к политработе в штабе. Разговор с генералом Барановым состоится у вас в понедельник, так что можете присутствовать.
Арсению Чазов очень понравился: та же чёткость и то же умение держать удар, что и у Николая Баранова; и то, что он не упустил из виду предстоящий разговор Щербакова с генералом, дополнило Арсеньево впечатление о нём, как об аристократе по духовному содержанию и по происхождению.
Полковник и капитан первого ранга снова удалились в комнату с телефоном, вскоре вышли и, тут же попрощавшись, покинули квартиру. Даже не стали обсуждать проблему комиссии – как ей объяснить близость шпиона и расхитителя к старшим офицерам отряда и как они же его разоблачили.
Общение открыло понимание, а договорить решили завтра после совещания – не одни
лишь подполковники-политработники явились причастно виновными в происшествии, но многим службам и отделам придётся отвечать в разборе случившегося...
Командиры ушли, а троица осталась размышлять и разбирать дела общие, служебные, и личные: так уже сложилось, что Арсений стал своим, и при нём можно, а в некоторых вопросах и необходимо, говорить о волнующем в этот момент. Оба его собеседника уже хорошо его поняли, проведя с ним время на утёсе у генерала Пржевальского, и в кафе, где слышали оскорбляющие напыщенно-пустословные риторики его друга прошлых лет…
Их беседа прервалась в очередной раз звонком у входа.
— Это к тебе, Арсений, полковничьи феи-белошвеи поспешили явиться, — шутливо предположил Метельников. — Идите, друзья, встречайте их. Костя, отдавая Арсения в их ручки, из-под контроля процесс не выпускай: командир приказал одеть сполна и свыше, так диктуй-управляй.
Две феи-мастерицы – жёны лейтенантов, начинающие гарнизонную жизнь-карьеру совместно с мужьями, – со сноровкой и споро взялись за дело. Торопливость их была не из-за одной лишь спешки выполнить требование командира части быстро и качественно, но и по той причиной, что в квартире не было женщин –  лишь подвыпившие офицеры, – а уронить честь можно было уже тем, что они оказались в компании мужчин. Однако и при этом старательно сняли с клиента-Арсения все мерки – даже с головы и ступней. И стали записывать предпочитаемые им фасоны и расцветки.
«Заказчик» Арсений смутился – он обязан принять дары; притом выбирать должен то,
что ему более импонирует. Стеснительность его понравилась белошвейкам, они за себя успокоились, но им необходимо удовлетворить условия командира части: одеть гостя так, чтобы выглядел он не серостью на фоне серых горожан.
— Вы что, хотите, чтобы командир наказал нас и даже ещё и наших мужей за нас? — строго выговорила Арсению швея постарше. — Если мы не исполним приказ, нас даже на гауптвахту посадят – а там мыши.
— Кошмар! — испугалась её напарница.
На гауптвахту их, конечно же, ни при каких условиях не посадили бы, но Арсений перестал сопротивляться обмерке; и Щербаков своими наводящими вопросами выведал все его предпочтения.
— Ну вот и хорошо, — констатировала итог работы старшая.
И вспорхнув и оставив после себя эфирное благоухание, феечки испарились.
Их краткий визит, сопровождаемый щебетанием, верчением Арсения, как манекена, в разные стороны, оставил приятный осадок в серьёзных душах защитников границы и страны. Вознесясь духом, Щербаков на прощание – Метельникову пора было к своей благоверной – под закуску из фруктов наполнил бокалы: пусть все трудные проблемы так же разрешаются, как сегодня, что бы там, впереди, ни было.
Подполковник Метельников ушёл. А взволнованный густым коктейлем событий и новой своей военной судьбой Щербаков долго не мог лечь спать и то ходил по комнате, то устраивался в кресло и надолго замирал. Арсений принялся писать. А писать пришлось много: история города Пржевальска; судьба смелого генерала-исследователя Тянь-Шаня и Тибета, пустыни Гоби и иных земель; судьба и творения барона фон Каульбарса; общение с новыми друзьями, с братом, с Прохоренко, бывшим некогда другом; предательство… Два предательства – Прохоренко и Борько с компанией.
Они для Арсения, как для всякого честного человека, оказались событием наиболее впечатляющим из всех этого длинного дня: мерзостное, омертвляющее, подлое деяние. От него в груди душно, гадко.


Следующий длинный день начался с того, что Арсению, отвыкшему от алконапитков, пришлось очищать свои органы и дыхание от спирающего воздействия спиртово-эфирных испарений фруктами и пищей потяжелее. И средством, использованным им на кировской дороге для отрезвления водителя Григория от завышенной спиртоприёмности.
С утра Арсений оделся в футболку и в спортивные брюки по случаю срочной стирки запылившегося походного снаряжения и даже рюкзака. Стирка была произведена вчера вечером с разрешения и с помощью Константина Петровича в стиральной машине; и в надежде на успешную просушку одежда путешественника теперь украшает балкон. Там же, на балконе, стоят смазанные кремом  ботинки.
Отзанимавшись гимнастикой, скорректированной травмой ноги, Арсений принялся за ликвидацию повреждения: приудобив ногу на деревянном табурете и приподняв штанину, стал осторожно разматывать бинт.
— Помочь? — предложил своё участие Константин Петрович.
— У меня есть необходимые мази и масло, — отказался, пояснив заодно, Арсений. — Я будто предчувствовал – взял их с собой в эту поездку. И походную трость.
Дверной звонок удивил обоих: уже начались визиты? Оба подумали, что навестить их с утра решил Метельников. Щербаков пошёл его встретить: у входа стоит женщина с саквояжем – врач Юлия Геннадьевна. Угрызаемая совестью и движимая благодарностью, она выяснила, где нашёл пристанище её спаситель и пришла к нему оказать посильное медицинское воздействие.
Константин Петрович провёл её к болящему.
— Арсений, медицина спешит нам на выручку! Принимай.
— Юлия Геннадьевна! Здравствуйте! Мир вам и благости в жизни!.. Как отыскали вы
меня в этом Эдеме среди гор не очень гостеприимного Тянь-Шаня?
— Здравствуйте, Арсений Тимофеевич!.. Как ваша нога?.. Впрочем, вижу – как же вас жестоко ударило булыжником! А нашла я вас с помощью особого отдела. Не сразу дали адрес, но я сказала, что вам необходим осмотр, и вот я здесь.
— Нога? А скажите, Юлия Геннадьевна, вы доктор Айболит или Ойболит?
Константин Петрович засмеялся, а Юлия Геннадьевна с улыбкой ответила:
—Кому как нравится. А это имеет большое значение?
— Для меня – да: нога у меня то ой, болит, то ай, болит, — покапризничал Арсений. — Ну хорошо, я буду использовать оба термина.
— Не переживайте, у меня есть средство для обоих случаев, — успокоила его Юлия Геннадьевна, смеясь и смущаясь: пришла посочувствовать, полечить спасителя, а её тут вынуждают смеяться и отбиваться от шуток придирчивого пациента.
— Значит, я во всяком случае буду спасён.
Юлия Геннадьевна сама завершила снятие бинта и поразилась: кровь со вчерашнего утра обширно пролилась под кожей, образовав уже багровое пятно на голени и на ступне – ногу следовало бы сразу убаюкать и дать ей покойно полежать, барствуя с недельку, а Арсений устроил раненной хождение. Теперь он и сам с огорчением отметил, как сильно повредил камень сосуды и связки голеностопного сустава.
— Ой, какое обширное кровоизлияние! — дрогнувшим голосом проговорила Юлия Геннадьевна, не сдержав женские эмоции и жалостливость.
Арсений вновь шутливо поддержал её огорчение и констатировал:
 — Ой, бедная моя ноженька! Так, значит, случай всё-таки для доктора Ойболита. — И серьёзно отметил положительное: — Но есть чему и порадоваться – столкновение камня со мною произошло в тот миг, когда нога уже была приподнята. А если бы она упиралась в землю, перелом неизбежно состоялся бы.
— Если бы не вы, моя нога уж точно была бы перебита с открытым переломом, — благодарно ответила ему Юлия Геннадьевна. — Ваше внезапное появление спасло меня и моих спутниц – ваши товарищи их так же спасли.
— Да, только мы с подполковником Метельниковым не пострадали, — соглашаясь, внёс поправку Константин Петрович.
— Ноге нужен покой! — безапелляционно предписала врач пациенту.
— Слышишь, нога? В покое тебе следует пребывать, — распорядился Арсений.
— Вы всегда такой?..  — засмеялась Юлия Геннадьевна.
— Дисциплинированный? — не дослушав, уточнил вопрос Арсений; и утвердился: — Всег-да! Вы уж поверьте.
— …насмешливый? — договорила вопрос доктор Ойболит.
— О, да-да! Мы вчера с Константином Петровичем и Григорием Максимовичем весь день веселились и смеялись. Даже ваш командир части с нами вместе шутил – он-то у вас в самом деле мастер розыгрышей.
— Ой, какой же вы!.. А что вы с ногой сейчас хотите делать?
— Да вот, пока ублажаю болезную, а потом стану умащивать походными бальзамами.
Юлия Геннадьевна взяла флаконы, профессионально намахивая ладонью на себя их ароматы, обонянием определила состав.
— Сами делаете или покупаете?
— Всё сам, Юлия Геннадьевна, всё сам: в этом только случае я ни на кого не смогу кивать, что мне подсунули что-то несуразное – сам расплачусь за плохое качество.
— Хорошо. Состав интересный и, думаю, в данном случае полезный. Но давайте-ка прежде нанесём те лекарства, что я принесла – поверьте, они полезные. А потом, минут через пятнадцать, когда эти впитаются, ваши поверх нанесём.
Решение Юлия Геннадьевна приняла по-врачебному единолично, так что оспаривать его было неуместно. И некорректно: женщина с утра пораньше потрудилась и прийти не побоялась – хотя врачи часто ходят по домам, не зная, как и чем их встретят, но в данном-то случае её никто служебно не обязывает. И польза, несомненно, будет от специфических средств военной медицины.
Нежно обработав всё повреждение очищающими и дезинфицирующими жидкостями, врач нанесла мазь болеутоляющую противовоспалительную заживляющую – три в одном. К тому же ещё комплексно ароматическую. Интересно, если бы вскоре после ухода врача появилась супруга Константина Петровича, что стала бы говорить, вдохнув ароматы? Чем мужу оправдываться? Но жена не ожидалась, а потому разговор шёл в русле мирном.
Константин Петрович заметил:
— Вот как странно всё случилось, Арсений: из-за того, что я предложил тебе свой кров, свою помощь, у тебя возникла такая болезненная неприятность. И состоялись очень важные события, невозможные без твоего участия. — И тут же спросил: — Не жалеешь, что в этой твоей поездке так сложилось, едва мы встретились?
— Весьма философская тема, Константин, — ответил Арсений, поглаживая ногу. — Действительно, руслом событий явились наша встреча и ночная беседа: всё произошло и происходит в их канве. Но если говорить, отвечая на твой вопрос, ты в действительности явился важнейшей вехой на моём пути. Знаешь, за полтора месяца моего странствия у меня было много драматичных и даже трагичных происшествий. Каждое из них оставило неизгладимый след как в моей судьбе, так и в судьбах встретившихся со мною в тех событиях. А наша встреча дала полезные результаты. Вот к примеру: красивая нога Юлии Геннадьевны уж точно была бы перебита, как она сама призналась. Но спасена нашим участием. А последовавшие затем известные командованию события – это такое благо, что не будем об этом и говорить; да и предстоящее совещание – тоже настолько большая работа, что я даже почувствовал в твоих сослуживцах потрясённость. И сдвиг в них, как и в тебе. И кроме того: я сам очень много полезной информации почерпнул от тебя и от Григория. Так что говорить о сожалении неуместно – я тебе благодарен. — Улыбнувшись, добавил: — В том числе и за кров. А травма: — Арсений улыбнулся Юлии Геннадьевне, — что ж, за всё надо чем-то расплачиваться.
Юлия Геннадьевна, своим присутствием здесь несколько сковавшая откровенности разговора, поскольку при ней нельзя называть события своими именами и показывать их истинное значение, с интересом смотрела на собеседников. В службе, а тем более в быту, ей не приходилось слышать такие оценки событий; а отзыв о ранении и вовсе был не от мира сего – жалуются на боль, требуют внимания; но чтобы заболевшие и пострадавшие на производстве в страдании с благодарностью находили положительное – редкость, так называемый нонсенс: бессмыслица, нелепость, ибо кому они нужны эти страдания?!
Обратив внимание на то, что её спаситель полтора месяца странствовал – впрочем, впервые и увидела его в одеждах путешественника, – она забыла о пятнадцати минутах, после которых можно нанести следующие слои смазки.
— Арсений Тимофеевич, где же вам довелось побывать, что драмы и трагедии в пути вам встретились?
— Мне пришлось пройти по северным регионам, где медведей больше, чем людей. А население там, даже чисто русское, духовным содержанием, менталитетом отличается от проживающего здесь… Но, мне кажется, пора нанести пару следующих бальзамов, чтобы потом забинтовать. Нет? — напомнил ей о долге Арсений, выведя её из очарования.
— Да-да, давайте ваши лекарства. Но всё же, какие трагедии? На вас нападали?
Юлия Геннадьевна смазывала рану, а сама лучезарно смотрела на путешественника.
— Медведи – это добрые люди, как их там называют; а люди… Нет, на меня никто не нападал. Но они огорчили тем, что мне пришлось в их жизни увидеть. Однако и здесь, в тихом городе Пржевальске, свои драмы, свои несчастия происходят. Верно? Только на них почти никто не обращает внимание – относятся к ним как к необходимым условиям существования и сосуществования.
— А вы обращаете на них своё внимание, видите их?
— Да они ведь открыто, просто пузырями выпирают.
— Но почему? Для чего вы…
— А почему вы, Юлия Геннадьевна, пришли полечить меня?
— Но я врач, которого, к тому же, вы спасли.
— Давайте считать, что я тоже врач. Я – социолог, а социолог по своей сути, если он настоящий специалист, является психотерапевтом общества. Потому, как и врач, обязан оказывать помощь всем пострадавшим.
— Арсений Тимофеевич, вы сколько дней ещё пробудете в Пржевальске? Вам бы полежать несколько дней. — Юлии Геннадьевне хотелось видеть его и общаться с ним, столь необыкновенным в тихом, почти омутном прозябании провинциального городка.
Расспрашивая, она после быстро впитавшейся в рану смазки нежно, с любовностью, истекающей из благодарности, но плотно перебинтовала ногу новым бинтом, а поверх него надела тонкий стягивающий голеностопный напяточник, чтобы не завязывать бинт и притом он бы не распускался.
— Обещаюсь вам, Юлия Геннадьевна, на хребет Хан-Тенгри не карабкаться. Но авиарейс никак не могу отложить: день последний наступает, Юлия Геннадьевна. Время моё выходит, время пребывания на этой чудной земле. В понедельник вечером мне ваш красивый край необходимо покинуть.
— Во сколько вы уезжаете?
— Вероятно, ночной лошадью, Юлия Геннадьевна.
— Значит, я успею ещё раз осмотреть рану и оценить воздействие лекарств. А теперь мне пора – дети проснулись, ну и прочие дела.
— Константин Петрович, мы, к сожалению, нашу гостью даже чаем не напоили. Так хоть по-царски проводите её, пожалуйста.
Щербаков сопроводил Юлию Геннадьевну; а едва хозяин с гостем завершили поздний завтрак, поступило по телефону распоряжение от снабжения и военторга сидеть обоим дома, ждать. Через полчаса подкатили две машины – из отряда и из базы. Из них вынесли коробки, несколько костюмов-троек и началось…
Женские руки снова превратили Арсения в манекен и под комментарии Константина Петровича стали вертеть, одевать, обувать и снова крутить в разные стороны света. И к костюмам подбирать рубашки, галстуки, шляпы – все широкополые по частному желанию «манекена». Квартира Щербакова заполнилась нежными голосами сирен, их шуточками, весёлым смехом – одевальщиц прибыло пятеро: две давешние лейтенантши, капитанши и главенствующая майорша. А пятеро женщин при двух всего мужчинах позволяют себе расслабиться и радоваться.
Когда, наконец, клиента приодели, успев выгладить выбранные рубашки, дамочки отошли в сторону и восхитились своим творением: перед ними стоит не обычный человек в спортивной одежде, а джентльмен – хоть на лондонские сити выводи напоказ.
Настолько восхитились, что не смогли отказаться от чая с фруктами, приготовленных Константином Петровичем, пока уделялось время последним штрихам, – так художник-скульптор не может расстаться со своим произведением, пока вполне не насладится сам.
“Ах, каков! — спирало дыхание у кудесниц; и распирало любопытство: — Но кто же он, этот таинственный клиент, осиянный завидным вниманием и таким покровительством командиров частей?”.
Им его никто не представил, сам он только шутит, а командование запретило и его, и подполковника Щербакова расспрашивать. Применяя женские коварства, они намёками с подковырками пытались выведать у него тайну его появления в Пржевальске и долго пили чай...

«Волга» командира погранотряда прибыла в четырнадцать тридцать пять с пропуском для Арсения. К этому часу он набросал краткий конспект предстоящего выступления, а также перечень ожидаемых вопросов и ответов на них. И обсудил с подполковником ту аудиторию, которая может быть собрана – краткие характеристики Щербакова на коллег помогли Арсению в совещании-конференции общаться с ними доверительнее, чем если бы он говорил с незнакомыми ему людьми. И у них, чувствующих в нём чужого, было бы настороженное отношение к нему, даже недоверие. А в той работе результат должен быть только положительным, прочно вовлекающим офицеров в целенаправленную служебную деятельность.
Опираясь о перила – трости подходящей, джентльменской, нет, а посох странника никак не соответствует выходу в военный «свет», – Арсений в сопровождении Щербакова спустился вниз и в автомобиле устроился впереди, удивив солдата-водителя полковничьей машины, не предполагавшего, что с подполковником политотдела пассажиром окажется бородатый гражданский. Но его дело – исполнять приказ и крутить баранку; в положенное время лихой водитель доставил «бородача» непосредственно к штабу.
Встретить политинформатора Арсения вышли сам полковник Чазов и подполковник Метельников. Начальник штаба, пребывавший в отпуске и, отозванный, ещё не вернулся из дальнего вояжа, потому его не было в свите встречающих. Чазов, увидев, как Арсений травмировано болезненно ступает ногой, подосадовал на себя, что не предусмотрел такое – по квартире Арсений ходил в ботинках, и боль в сжимаемом голеностопе утишалсь; да и ходил он мало. Приняв решение исправить промах, полковник пошёл навстречу Арсению, улыбаясь его новому виду. Арсений заметил огляд и улыбку и сам улыбнулся приветливо, благодарно и усмешливо:
— Давно я не видел себя в таком одеянии – даже сам отвык. Хотя это мой обычный фасон. Мне остаётся только благодарить вас за предоставленную возможность вернуться в городскую цивилизацию.
Чазов и Метельников, пожимая его руку, засмеялись – шутливость сейчас, в часы тревог и облав, была уместна. Стоявшие поодаль старшие и младшие офицеры, среди которых были и офицеры с морской базы с капитан-лейтенантом Решетниковым во главе, с любопытством и удивлением смотрели на незнакомца, прибывшего в часть неведомо для чего. Что более удивило их – это, что  командование лично и добродушно встретило его.
Арсений кивнул, прикоснувшись рукой к полям шляпы, политработнику и командиру катера-торпедоносца, устроившему эффектный торпедный залп специально для него и в морскую семью принявшему. Решетников понял поклон, вспомнив вчерашнее обещание встретиться и поговорить.
Полковник не стал представлять Арсения офицерам на плацу, провёл в свой кабинет. Метельникова и Щербакова он кивком пригласил следовать за ним – предстоит военно-политическая работа, а за неё отвечают политработники. Капитан первого ранга восседал в кабинете полковника. Уже. Он радушно поднялся и, насмешливо оглядывая щёголя, в приветствии с полупрёком заявил:
— Хор-рош! Но в морском кителе гляделся бы лучше.
— Ну, если бы доставили форму капитана энного ранга, я несомненно предпочёл бы именно её, — парировал Арсений.
— Получил? — засмеялся полковник Чазов. — Сам недосмотрел, а теперь упрекаешь.
Викентий Никифорович сначала из благодарности симпатизировал Арсению, потому подкалывал товарища в ответ на его приколы-насмешки над ним и в первой встрече; а потом и по соответствию духовного уровня проникся к нему уважением.
Смех остановил вездесущий майор-особист. Он запросто вошёл в кабинет и обратился к командиру:
— Товарищ полковник, мне нужен паспорт…
— Что?! — резко, как нерадивца, осадил его полковник. — Паспорт? Ты что, досье хочешь завести на Арсения Тимофеевича?
— Так ведь ситуация такая, что он вмешался в операцию; и в части находится…
— Какая ситуация? Что значит это ваше “вмешался в операцию”?.. На каком таком основании вы это утверждаете?.. Не для того ли, чтобы доложить прибывающей завтра комиссии, в том числе из контрразведки, что вы, майор, в отряде расхитителя оружия и шпиона профукали, а этот человек, едва прибыв в город, разоблачил целую шпионскую группу и предотвратил двойное преступление? А в части он по моему приглашению.
— Виноват, не подумал.
— То-то и оно, что не подумал, в результате… Эх, майор!
— Виноват, не спал всю ночь, прошу прощения. И вы, пожалуйста, простите мне этот казус, — обратился майор к Арсению.
— Я вас понимаю, — ответил Арсений. — Тоже долго не мог уснуть из-за грязного,          оскорбляющего всякого порядочного и честного человека предательства.
— Да, а ведь резидента схватили, — похвастал Маринин Борис Георгиевич, любитель выставиться, даже если не был главным героем в событии. — На радиостанции в ущельи накрыли. Китайца.
— Товарищ капитан первого ранга! — чуть не ахнув, воскликнул майор с упреком командиру базы за разглашение тайны.
— Успокойся, не от кого здесь тайны хранить, — недоброжелательно за упрёк в свой адрес одёрнул его командир части ВМФ. — Это с подсказки Арсения Тимофеевича, в котором ты усматриваешь невесть кого, была организована массовая облава на резидента.
Повисла гнетущая минутная тишина. Арсений, глядя на обоих командиров частей, разбил её, произнеся содержательно:
— Может, схватили, а может и нет.
— Что вы имеете в виду? — вздрогнув, спросил полковник Чазов.
Он за сутки, которые также провёл без сна в ожидании результатов операции по захвату резидента, осунулся и надеялся на то только, что отчитается перед проверяющими за успешные действия по раскрытию шпионажа и воровства.
— Викентий Никифорович, обстановка, о которой мы говорили вчера, способствует тому, что внедрившийся вирус и раковая клетка размножаются и распространяются, и в результате возникают клоны-копии; так что трудно потом различить начальные источники заболевания. А сейчас у нас время истины наступает. Мне в этом направлении то и дело приходится работать – даже со школьниками. Внешние враги – это вирусы, а раковые опухоли – внутренние политические враги: диссиденты, пятые колонны.
— Вы имеете в виду…
— Да, я предполагаю, что резидент подготовил как активно действующих агентов, так и «спящих». И кого-то сделал двойником, может, и не одного. В любой момент они могут сработать.
— Майор, вы поняли?
— Разрешите вопрос к… Арсению Тимофеевичу? — обратился к своему командиру майор поражённый смыслом речи Арсения.
— Разрешаю.
— Вы, Арсений Тимофеевич, сотрудник органов государственной безопасности?
Арсений, прежде чем ответить, посмотрел столь пристально на спрашивающего, что тот понял неуместность своего вопроса.
— Чем бы ни был и откуда бы ни прибыл, я специалист в своей деятельности. А для хорошего специалиста со знанием социологии общество – то же, что и его тело. Я знаю Киргизстан снаружи и изнутри, знаю все его народности, потому знаю, как и кто может либо быть полезным, либо представлять опасность. Город Пржевальск небольшой, и объект ВМФ – он же своего рода аквариум, так что все здесь на виду. Присмотритесь – сейчас особенно пристально присмотритесь, – и увидите, кто и как начнёт проявлять активность: либо прятаться, либо искать связи. Вы обезвредите даже тех, кто вроде как ни в чём не замешан, но ждёт своего часа. Тут такой момент: срыв их шпионских операций, задержание целой группы агентов вызвало своего рода снежный обвал или камнепад, и агентура должна запаниковать и либо бежать, либо зарываться.
— Арсений Тимофеевич, а не остаться ли вам в Пржевальске постоянным нашим консультантом? — полковнику не захотелось расставаться с ним: что ни тема – всё в суть.
 — Давайте договоримся так: как только возникнет во мне потребность, высылайте за мною «МиГ», и я в тот же миг окажусь перед вами, как Сивка-бурка в сказке.
— Товарищ полковник, время начинать, — прервал смешок в кабинете подполковник Метельников, выходивший организовать размещение офицеров в «Ленкомнате».
— Да, время, — вздохнул полковник из-за того, что приходится заниматься делами вместо приятного разговора. — Что же, товарищи, пойдёмте выполнять ту работу, ради которой собрались. А вы, майор, свяжитесь с коллегой и разработайте план операции по розыску и выявлению всех действующих и потенциальных агентов. Да такой план, чтобы и польза от него была, и проверяющие не придрались бы к нему. Областное отделение КГБ не привлекайте к работе – не его сфера, но предусмотрите участие. И… проверьте ещё раз всех задержанных – учтите замечание Арсения Тимофеевича. Проверяйте, проверяйте. — Полковник при всей корректности открыто проявил недовольстве недоработками майора.
— Часть их мы уже отпустили.
— Почему? Обрадовались, что резидента задержали?
Арсений посмотрел на полковника, обращая его внимание на себя. Чазов понял его:
— Вы хотите что-то ещё предложить, Арсений Тимофеевич?
— Да. Повторное задержание уже допрошенных и освобождённых может сорвать у них психику; и они, если причастны к шпионажу или к оружию, быстрее раскроются.
— Действуйте, майор. Снова выставьте контрольно-пропускные пункты, используйте сводный тактический резерв, в том числе разведку и другие подразделения, задействуйте и милицию, но верните всех отпущенных на повторную обработку.
Капитан первого ранга Маринин не вмешивался в служебные дела штаба отряда – некорректно, хотя дело общее, и… незачем показывать в отряде, что и его служба не на высоте. Но когда все офицеры с политинформатором покинули кабинет полковника, он с разрешения хозяина, задержался и позвонил своему оперуполномоченному, вывалив то на него, что досталось майору отряда. И велел составить собственный – согласованный с особистом отряда, но собственный план выявления шпионской сети. И жёстко на вопрос об Арсении вбил в голову запрет касаться его и даже имя приезжего велел не упоминать: “Ты хочешь, чтобы меня с тобой вместе Генеральный штаб сожрал?! Прозевал шпионов, а теперь на того, кто указал тебе на них, хочешь помойку вылить? Посмей, только!..”.
Когда майор, как старший по званию, позвонил особисту базы ВМФ, тот высказался, какой у него крутой командир. А заодно «проговорился», что приезжий разоблачитель, оказывается, связан с Генеральным штабом, чем майора ошеломил более, нежели сам был ошеломлён: на кого же он собирался досье заводить?! Вот оно, очередное указание, что инициатива в армии наказуема! Не впрягли, так стой в стойле и хрусти овсом.
Потому офицеры, как правило, либо действуют строго по уставу, по предписанию, по приказу, либо предпочитают бездействовать, исходя из проверенного жизнью принципа: “Лучше недоделать, чем переделать”. Оттого оба особиста Третьего Главного управления комитета государственной безопасности и не проявляли совместной активности в поиске и в выявлении шпионской сети: у каждого свой участок; что же за его пределами – на то другие отделы КГБ существуют. А привлечь Арсения в качестве сомнительной персоны очень удобно. Но хорошо, что их деяния командование частей вовремя пресекло: подпасть под кувалду Генерального штаба – считай конченными и службу, и саму жизнь свою!..
В функции Особых отделов при войсках, в частях в лице начальников отделов, их заместителей, оперуполномоченных, входит неусыпное отслеживание и политического, и морального состояния личного состава частей, выявление в его среде государственных преступников и групп лиц, участвующих в антисоветской агитации; проведение следствия по государственным преступлениям под надзором прокуратуры и с передачей материалов в трибуналы. Это простое дело. А выявлять врагов-шпионов, диверсантов, террористов – трудная, кропотливая и неблагодарная даже работа.
Но кроме прописанных функций особые отделы при погранотрядах должны пресекать нарушения границы, что в условиях труднопроходимого Тянь-Шаня весьма сомнительно: враги уже подходят к самой границе и даже пересекают её далеко внизу по своим тайным тропам, а пограничники с оперуполномоченными успевают только заметить их с вершины хребта. Что докладывать – что опять пропустили?.. Нет, инициатива наказуема.

Аудиторию, собранную в «Ленкомнате», представляли сорок офицеров погранотряда и десяток офицеров-мореходов. Все – не ниже капитанского уровня. Довольно много, и это лишь те избранные, на кого командование частей уповает как на опору. Среди них и заместители командира полка, начальник службы, начальник разведки полка…
Некоторые офицеры, из тех, кого можно и следовало бы привлечь к политсовещанию, заняты в спецоперации наряду с иными исполнением обязанностей: срочных, текущих и оперативных.
Заместитель командира полка по вооружению сам проводит комплексную проверку складов и ружейных парков на предмет наличия и качества вооружения, боеприпасов и прочего – на его хозяйство совершено покушения, и уже вторые сутки он с подчинёнными занимается пересчётом и осмотром вооружения, сверкой итогов ревизии с журналами.
Другие усиленно занимаются с прапорщиками, с сержантским составом, с солдатами; резерв и разведка выброшены на контрольные заставы по всем дорогам.
Но хотя на совещание вызваны надёжные офицеры, кого не следовало прорабатывать, случился внезапный неприятный курьёз. Едва полковник Чазов объявил, что совещание является секретным, и представил офицерам Арсения как социолога с определёнными полномочиями, поднялся капитан с эмблемами службы связи.
— Товарищ полковник, капитан связи Ракитин: разрешите вопрос?
— Какой вопрос у вас, капитан Ракитин? Мы ещё не начали работу, — полковник спросил сурово.
— Товарищ социолог – это тот, который разоблачил прапорщика Борько?
Влетевший в окно камень произвёл бы меньший фурор, нежели произвёл вопрос капитана Ракитина: о разоблачении и аресте прапорщика никому в отряде не сообщалось – за исключением причастных и обязанных это знать. Тем более знать, что разоблачил Борько социолог. А капитан Ракитин громогласно заявил об этом.
Офицеры заговорили, переглядываясь, чтобы выяснить у коллег истину сообщения и подробности события: прапорщик разоблачён как вредитель; социолог – не простой, а и в самом деле с особыми полномочиями. Командир части, подполковник Метельников и Арсений переглянулись в досаде и в ненужности объяснения.
Арсений, воспользовавшись общими сутолокой и переговорами, сказал полковнику:
— Болтун – находка для шпиона. И, кроме того, его выпад весьма подпадает под то, о чём я только что говорил у вас в кабинете.
— Неужели и капитан?..
— Капитан либо профан и болтун, либо и его охватила паника: здесь нахожусь я, а ему, похоже, откуда-то известно моё участие. Он растерялся и выявил себя. А вы знаете ведь, кого задержали в Нарыне. — Полковник изумился, но удержал вопрос – гость его связан с Генштабом, значит, о многом осведомлён; Арсений сам пояснил, не вдаваясь в детали осведомлённости: — Да, мне известен тот эпизод.
— Капитан мог подслушивать телефонные разговоры – у него возможность имеется, — поддержал его Метельников. — Его необходимо изолировать так, чтобы и жена не знала, где он находится.
— В любом случае это необходимо сделать: шпион он или просто болтун, но он в избытке обладает ему не нужной информацией и в любом случае опасен, — согласился с обоими командир.
Арсений вырвал из тетради листок и дал его полковнику. Тот понял, достал из кармана ручку и написал распоряжение; подозвал подполковника Щербакова:
— Константин Петрович, вы присутствовали сейчас при обсуждении предполагаемых действий агентуры. Сопроводите капитана в особый отдел, там передайте майору это моё распоряжение и на словах то, что услышали здесь от капитана. Он поймёт, что делать –  надеюсь, что поймёт. Потом возвращайтесь. Капитан, — окликнул полковник стоявшего в ожидании Ракитина, — пройдите с подполковником Щербаковым – там вам дадут ответ на ваш неуместный здесь вопрос.
Ракитин качнулся, но, засомневавшись, остановился. Полковник резко проговорил:
— Капитан, в чем дело? Вам неясно моё распоряжение? Идите!
— Есть, — покорно ответил капитан и отправился вслед за подполковником.
Когда за ним закрылась дверь полковник хотел было сказать офицерам по поводу казуса – но что он может сказать? Что социолог непричастен – значит, нигилировать его заслугу, что даже в подспудности было оскорбительным для него, и полковник Чазов это понимал. А сказать о его причастности он не имел права: никакого упоминания в связи со шпионажем о нём не должно было быть.
Арсений извинился перед ним и попросил слово – и без того ему уже следовало выступать. Полковник кивком разрешил.
— Товарищи офицеры!
Офицеры прервали разговоры, затихли – вместо ожидаемого разъяснения командиром части непонятности с вопросом о социологе он сам с ними заговорил. К тому же голос социолога оказался весьма командным.
— Товарищи офицеры, прежде всего хочу попросить у вас прощения за то, что сидя говорю – я, видите ли, неудачно сыграл в футбол с Тянь-Шанем, когда он пнул мне свой каменный мяч. Так что я костыльно стоячий… А теперь по существу. Командир части объявил, что совещание является секретным. Я дополню предупреждение командира: настоящее совещание весьма секретным является. Вы можете конспектировать всё, что услышите от меня, но… Но держите конспекты при себе так, чтобы никто не сумел бы прочесть их, потому что если пессимист какой – а тем более враг – прочтут фразы из ваших записей, они вплетут их в свои домыслы и получится правдоподобная провокация. Так что мы сработаем на их диверсию.
И ещё: вы в своей служебной деятельности постоянно исполняете секретные задания, и каждый из вас имеет столь секретную информацию, что не можете поделиться ею даже с сослуживцами. Если вы обратите внимание, приглашённый состав представляет собой избранных, то есть тех, в ком командования частей уверены. Однако сейчас произошло нечто чрезвычайное и недопустимое: капитан Ракитин как колоколом прозвучал, озвучив то, что его, как связиста, не касается. Он разболтал секрет. Какой секрет? Неважно. Более того: неважно, имеет место тот секрет или он есть не более чем его выдумка – капитан позволил себе объявить во всеуслышание секрет. А это преступление.
Чего он хотел добиться? Чтобы я поведал о некоем своём подвиге? Или хотел, чтобы я выказал свою гордость в том, что он имел в виду? Если и вы думаете, что я горжусь, а тем более кичусь тем, что мне доводится сделать, то вы нагло оскорбляете меня. Да, я рад – для себя я рад, – когда могу помочь Родине и вооружённым силам… Но достоинство гражданина и воина в защите Родины.
— Простите, вы хорошо сказали. Повторите, пожалуйста.
— Что повторить: что защита Родины есть честь и достоинство каждого гражданина, каждого воина? Это несомненность. А потому думая, что я горжусь, как-то кичусь собой, – значит, упрекнуть меня в том, что я радуюсь несчастью, произошедшего с кем бы то ни было. А тем более с моей страной, которую люблю и которой присягнул служить всем, что я есть. Но не приписывайте мне того, что я не совершил. И судьба вашего прапорщика мне не известна – я не скрываю, я говорю вам истинное положение. А сейчас моя задача – дать ясность в том, что предстоит вам. Это не пропаганда и не агитация, а предоставление сведений, вам необходимых.
Так что оставим то, в чём мы не компетентны, и направим нашу работу на то, как вам служить сейчас, в пору революционных потрясений. Товарищи офицеры, я не оговорился – именно революционных потрясений. Служить не просто хорошо и даже отлично, а с полной самоотдачей, чтобы армия и флот – эти единственные друзья России, как в своё время провозгласил император Александр Третий, – не распались, не стали противостоять себе же и народу. Ибо Родину составляют вооружённые силы – основная защита страны, и народ, опора вооружённых сил; народ, что содержит вооружённые силы, сам голодая, одеваясь в износки, передаваемое от старших младшим. Конечно, экономические кризисы во всём мире происходят, и во всём мире наступает голод; но мы – страна, совершившая революцию ради благополучия народа. А народ – и есть страна, Родина. Так что видите, какие тяготы ложатся на население страны, лишь бы армия была сильна? Потому народ и армию во всех её ипостасях, во всех её родах, станут раздирать внутренние политические группы, доводя до саморазрушений, в сравнении с которыми коллизии, происходящие в частях – мелочь. И этим воспользуются враги.
Офицеры насторожились – слишком тягостным и невероятным повеяло на них от речи приезжего политинформатора, к тому же всё ж таки причастного к секретам отряда,  что бы он о себе ни сказал. А значит, им предстоит услышать скрываемое от них высшим командованием.
Арсений услышал их смятение и подтвердил невысказываемые ими предположения:
— Чтобы понять необходимость совещания, вам должно понять, что происходит со страной. А для этого необходимо углубиться в её историю, углубиться не в события по их датам, а социологически… Приготовьтесь, сейчас вам станет грустно. Да, грустно. Но вы увидите всё в истинном свете – ведь то, что представлю, вы наблюдаете сами и где-то в подсознании уже давно восприняли. Я буду вызывать у вас недоумённые вопросы, но потерпите: периодически возвращаясь к определённым местам представляемых тезисов, я буду развеивать недоумения. А затем у вас будет час, чтобы засыпать меня вопросами и прийти к пониманию совершённого и свершающегося.
Арсений стал вводить аудиторию в курс истории в том же ракурсе, в каком вместе с Виталием некогда протряс сознание и суть полковника Баранова, потому что иначе, что-то не досказав, он не мог рассчитывать на позитивность в сознании основы войсковых частей – офицерского состава. Но офицеры привыкли к тому, что их обязанность – исполнять приказания, а не думать. А потому, хоть в них теоретические обоснования социально-политической ликвидации безграмотности и ложились на относительно подготовленную в сознании пограничников почву, нынешняя лекция, как и в случае с Барановым, то и дело вызывала восклицания недоумения и даже недоверия.
Ограниченные уставными предписаниями офицеры были поглощены информацией, накатывающейся на них, тонули в ней, несмотря на все их потуги постичь историю и социологию. Так что даже происшествие с капитаном Ракитиным выветрилось, вымылось из их памяти, как капля дождя, уносимая потоком водопада.
Замолчал социолог-докладчик, а военнослужащие, переглядываясь, ждали ещё слов: слишком много, как выяснилось, они не знали, ко многому не оказались готовы. Арсений улыбнулся:
— Товарищи офицеры, я понимаю ваше состояние, и потому спланировано совещание так, чтобы у нас остался час на обсуждения. Задавайте вопросы, сами выступайте – но коротко, не более десяти фраз… Трудно сформулировать вопросы?.. Понимаю: тема для вас неожиданная. И зная это, я сформулировал несколько вопросов по проблемным для восприятия моментам; а потом и вы сами станете говорить и отвечать на свои же вопросы.
На таком варианте началось живое общение, и вскоре все говорили, порой перебивая друг друга, порой сами разъясняя недопонявшим. И час показался всем слишком кратким. Но главное было достигнуто – достигнуто то взаимопонимание и понимание, которого добивался Арсений. Будет, чем порадовать брата, Николая Баранова, генерал-майора Генштаба.
Завершил своё выступление предъявлением офицерам альтернатив – на выбор:
— Товарищи офицеры, не думайте, что вы оказались на краю гибели нашей страны – Россия во все века вибрирует: её государственность, её устройство то дифференцируются, распадаясь, ослабляя централизованную власть, то интегрируются, собираясь воедино и становясь ещё сильнее. Октябрьская революция, восстановив государственность страны, вырвала её из гужевого транспорта в космос, в ядерные технологии – на что не оказалось сил у давно промышленно развитых стран и не пострадавших, как наша страна. Однако если для страны в целом трансформации имеют положительный эффект, даже благостный, то для её структур передвижки явились губительными, разрушительными. И сословия страдают, и все слои населения страдают. А с ними и армия, и её офицерский корпус.
Что произошло в семнадцатом и последующих годах? Офицеры разделились и одни, не пожелав сосуществовать, сотрудничать со своим трудовым народом, стали убивать его и разрушать экономику родной страны. А потом, потерпев поражение, бежали к врагам России, которых она неоднократно била, и стали у них прислужниками: официантами в кабаках, таксистами, рабочими на их заводах. Одним словом, изгоями там стали. А ведь на Родине, не уничтожив жестоко миллионы людей, не разрушив её экономику, принесли бы грандиозную пользу: могли бы управлять предприятиями, экономикой, армией – и не разрушилась бы Россия до нищеты. Но нет, они даже с фашистской Германией пришли добивать свой народ.
А другие офицеры, став красными командирами наряду с такими же командирами из рабочих и крестьян в труднейших условиях существования, служили Родине и спасали её, и спасли. Трудно им было, особенно трудно было семейным на их голодных пайках. Но они выдержали. И в Отечественную войну – каковы были условия их существования и их семей? Голод и смерть. Четыре года голода, мучений и смерти.
Я не могу сказать, насколько затянется трансформация, какие трудности каждого из вас ждут… Вместе со всем народом будет страдать армия. Мужество и патриотизм – вот в чём ваша сила. Ведь что бы ни происходило с нашей страной – она наша Родина. Лишь подлые предают род и Родину, убегая от трудности… А потому вот для вас альтернативы: быть патриотами и преданно служить Родине или легко предать её, став в родной стране презренными. И теми презираемыми, кому станете прислуживать.
Выдав дилемму на выбор её вариантов, Арсений ни на миг не задержался, а поднялся и, надевая шляпу, проговорил:
— На этом, товарищи офицеры, заканчивая выступление и нашу совместную работу, я могу сказать только одно: “Честь имею!”.
С последними словами Арсений правой рукой прикоснулся к полям шляпы, и… к его волнующей радости весь офицерский состав поднялся и ответил:
— Честь имеем!
Это вместо принятого “Служим Советскому Союзу”. Но именно это и было в данный момент самым важным, ибо служит имеющий честь.
Арсений глубоко вздохнул, выдохнул и без патетики сказал:
— Я знаю это. И знаю, что отныне вы должны и будете служить так, чтобы вашему патриотизму, вам поверили подчинённые младшие офицеры, сержанты и рядовые. Все. Чтобы, демобилизовавшись, солдаты и на гражданке остались пограничниками, резервом армии, флота… Достоинства вам в службе и в жизни, товарищи офицеры!

В столовой, куда приглашены участники совещания, переполненные впечатлениями офицеры продолжили анализ информации в пределах допустимого в присутствии поваров и солдат-официантов.
Их не удивлял состав, допущенный на секретное мероприятие – только с капитаном Ракитиным странная незадача случилась. Поглядывая на молчащего за столом социолога, они дивились его эрудированности и глубине знаний, направляемых на служение стране; вспоминали его сдержанно-страстный голос, призывающий их к тому же. А теперешнее его молчании усиливало эффект его выступления – обычно лекторы из школы марксизма-ленинизма и после тирад на семинарах говорят неумолчно, показывая осведомлённость и своё право поучения. А здесь, сейчас не только социолог, но и командование молчит.
Постепенно, по мере своего насыщения, офицеры покидали столовую – покидали по-английски, то есть не объявляя о том командиру: в армии принято, что столовая, больница и некоторые иные места освобождаются от уставной субординации. И когда последняя их группа ушла, на командном конце, удалив официантов, заговорили.
Капитан первого ранга, опоздавший к выходке капитана Ракитина, поинтересовался, кто он такой, что ему уделилось внимание как разболтавшему некий секрет. Полковник Чазов, глянув на Арсения, невесело усмехнулся и ввёл его в суть обстоятельств. Маринин не стал обсуждать эту ситуацию – некорректно указывать командиру соседней части на огрехи в ней, – но с пониманием заметил:
 — Мне тоже надо перетрясти и связь, и прочие службы. И немедленно.
— Арсений Тимофеевич, — обратился к Арсению полковник Чазов, — вы поразили даже опытных наших командиров и политработников. Правильно мы с капитаном первого ранга поступили, прислушавшись к совету генерал-майора и доверившись ему. Хотя вы и до того показали себя политически грамотным и способным решать оперативные задачи. Даже от капитана Ракитина и от прапорщика внимание отвлекли.
— А как замечательно прозвучало “Честь имею”! Как в прежние года, когда за честь стреляли и стрелялись, — значимо провозгласил капитан первого ранга Маринин. — Все офицеры приняли и ответили – своей частью ответили! — И вдруг спросил: — Вы когда намерены покинуть нас? Надеюсь, не сегодня?
— Я хочу уехать завтра, после разговора с генерал-майором. Викентий Никифорович, если можно, попрошу вас забронировать мне билет на ночной рейс автобуса и выписать для меня пропуск, чтобы на КПП не задержали – я ведь издалека приехал, так что в первую очередь подозрителен.
— Ну так ждите нас снова в гости, — пообещался капитан первого ранга.
— Забронируем и выпишем, — пообещал и полковник Чазов. — А не скажете ли, что вы доложите генерал-майору?
— Я, товарищ полковник, товарищ капитан первого ранга, ничего докладывать не буду. Только сообщу, что «ЧП» разрешилось оперативно и своевременно и что совещание прошло результативно, — успокоил Арсений тех, кто доверил ему свои судьбы и связал их с ним; глянув вдумчиво на Константина Петровича, предложил: — А доложить может подполковник Щербаков согласно вашей инструкции как представитель погранотряда и гарнизона.
Чазов с Марининым переглянулись, оценив сдержанную деликатность и разумность Арсения. Улыбнулись.
— Арсений Тимофеевич, — извиняясь, обратился к нему полковник, — вы простите мне упущение – не знал я, как сильно травмирована нога. Исправлю его – трость привезу, чтобы вам легче ходилось.
— Благодарю от души, Викентий Никифорович. А то уж задумался, где бы мне опору приобрести.

Когда Арсений с гостеприимным Щербаковым вернулись к нему домой и получили возможность говорить открыто, он сказал:
— Константин, ты многое для меня сделал. Может, я тебя чем-то отблагодарю.
— Ты уже так отблагодарил, что я преисполнен. Я поеду с тобой во Фрунзе – к сыну и жене: надо рассказать семье о предстоящих переменах в моей – в нашей – жизни. Или уже о наступивших?..
— Ну я-то буду рад тебе, как прекрасному попутчику, — ответил признательностью Арсений, не отвечая на вопрос. — Но готов ли ты к тому, как отреагируют жена и семья? Ты ведь на данный момент не знаешь, что тебя ждёт в дальнейшей службе, какие условия.
— Н-да, вопрос, что называется, в лоб.
— Прости, что вмешался в твои семейные отношения, но я поручился за тебя перед генерал-майором Барановым, а он – выше, как ты понимаешь.
— Да, я осознаю и твою ответственность, и ответственность генерал-майора за моё слово продолжить службу, куда бы меня ни направили. Так что жена…
— Мужчина, офицер всегда выбирает, кому служить: жене или Родине? Или кому в первую очередь: жене, сделавшись её посыльным и обеспечивающим, бегающим в форме на базар с кошёлкой; или Родине, обязав жену по её долгу сопутствовать и способствовать мужу. Кому?
— Арсений, ты меня сейчас встряхнул. После того, как я заявил, что буду продолжать служить и служить в тех войсках и условиях, которые мне уже определяются в эти часы, мне придётся застрелиться, если оскорблю свою честь – так, кажется, говорил капитан первого ранга Маринин.
— Именно так. Всякий честь имеющий обязан беречь её незапятнанной.
— “Береги честь смолоду” – истинные, но какие-то привычные слова. Пока… твой час не придёт. Благодарю тебя за вопрос, что скажу семье. Теперь я знаю: я буду служить, а она… пусть решает, имеет ли она в себе достоинство жены и честь и любит ли меня… — Щербаков остановился в высказывании, пытливо посмотрел на Арсения и прямолинейно спросил: — Смотрю на тебя, и как ни пытаюсь, не могу понять тебя в глубине твоей, в целостности: слишком разнообразен ты и очень глубок. О чём бы ни говорил, даже когда шутишь, всегда, если так можно выразиться, философия. То же и в деяниях твоих. Ну вот взять, хотя бы, твоё странствие: что оно для тебя? Для чего оно?
Арсений дружелюбной улыбкой встретил пристальный в ожидании ответа взгляд на него, задумавшись о том, как объяснить необходимость странствия для него. Улыбнулся откровеннее и, поглаживая забинтованную ногу, сказал:
— Вот уже третий раз меня спрашивают о смысле моего странствия. Разные люди, с разными менталитетами, интересами и собственным пониманием жизни. Так что отвечать   приходится соответственно их потребностям, их готовности и способности принять ответ. Даже своему брату я не всё ответил – потому что в те дни я и сам не до конца понял, что ищу, потому что не знал, с чем придётся встретиться. Ну вот хотя бы здешние события – они оказались неизбежным и необходимым элементом моего пути, но говорить о них можно только с причастными. Для всех остальных они – закрытая тема. А о некоторых встречах с их последствиями я вообще никому не могу рассказывать.
— Уже поразительно. Но ведь имеется определённая цель?
— Несомненно. Их несколько: научная – демографические исследования и личные. О них я тебе и Григорию говорил. Социологическая – познание духовности страны. И ещё одна социологическая – разложение, распад единства страны и проявляемые различными людьми и социумами их идеи.
— Ты собираешь сведения о людях, высказывающих недовольство?
— Константин, такое восприятие годится для людей ограниченных, которые видят только очевидное, но за очевидным не видят ничего. Или, как говорят, за деревьями не видят лес. Нет, меня ваньки и петьки, иваниванычи и сансанычи не интересуют – на каждый роток не накинешь платок и всех не пересажаешь. Мне важно, что именно они говорят, как социумы воспринимают их – положительно или негативно. Как скажется это на революции, каким образом она будет происходить – вот что необходимо знать, чтобы предусмотреть и принять правильные меры и контрмеры.
— Арсений, я уже понял, что ты мне далеко не всё рассказал и объяснил. Давай поужинаем, а потом ты введёшь меня в курс того, что сейчас сказал. Судя по всему, это знание потребуют от меня генерал-майор Баранов и новая служба. Как же ты непрост! До непостижимости непрост. “Честь имею” – как ты это произнёс! Даже весельчак капитан первого ранга Маринин признал, что это не просто фраза, что это утверждение многого стоит.
Говорил ли Арсению подполковник Щербаков всё им произносимое или он самому себе говорил? Подполковник, политработник высокого уровня, он самого себя взвешивал и перетряхивал. Жизнь свою перестраивал.
Уверенно ушедши в запас, он настроился быть пенсионером и как-то там устраивать свою жизнь; но вдруг появился Арсений – сам привлёкся к нему, поманившись его даже в обыденной его одежде нетривиальностью, – и всё вдруг переворошилось, переставилось: ценности изменили свой вес; поменялась ориентация; интересы жены, семьи; предстоящая новая служба, нужная сейчас, в пору разрастания опасности для страны, для армии… Всё становилось и виделось иным, нежели два дня назад, когда ехал от новорожденного внука.
И Арсений имеет право спросить у него, спросить с него; и не ответить правильно, вразумительно нельзя. Рассудок захлёстывается; подполковнику Щербакову потребовался не глоток воздуха, а мощный его поток, чтобы не утонуть в событиях, чтобы жить. Вновь жить военной службой, но иначе: осознавая свою и её честь, утверждая своё достоинство достоинством армии, Родины.
— Тебя твой друг Пётр в кафе князем назвал – это правда?
Вопрос, подтвердит ли Арсений ответом свой княжеский статус или нет, не снимал ответственности с него, подполковника Щербакова. Но ответ хотя бы мог дать понимание корней значимости неожиданно возникшего на его жизненном пути Арсения, которому, как оказалось, и он, Константин Щербаков, послужил по меньшей мере канвой и связью для значительных свершений в Пржевальске.
— Это истина. Но пойдём ужинать. Нам, наверное, до отъезда немало предстоит сделать. И обсудить.
Лаконичный безапломбный ответ – просто: князь, – дал Щербакову понимание, что не внешние сословные атрибуты важны гостю-собеседнику, а содержащаяся в его генетике ответственность,. А если он пронизан ею имманентно, остаётся принимать даваемое им, не устраивая бессмысленные философствования и не предъявляя ему бессодержательные доводы, как лепил их Прохоренко, не стесняясь посетителей кафе, ни стыдясь друга.
Арсений, опираясь по пути о мебель – слишком много вчера ходил, натружая ногу, – направился следом за гостеприимным хозяином на кухню. И пока Щербаков готовил азиатски колоритную сытную достархан-самобранку, барствовал там, положив на табурет под столом по указанию хозяина любимую страдающую конечность.
Жизненно-важную интересующую обоих тему не затрагивали: в суете собеседовать о насущном – попусту базарить. Лишь для информации Арсений рассказывал Константину Петровичу о нравах и вкусах восточных северян российских просторов да приводил их бытовые байки да поговорки-приговорки – может пригодиться в общении с солдатами из различных областей.
Но после ужина Константин Петрович насел на гостя, вытаскивая разъяснения из его эрудиции и её запасников:
—  Ты сказал, что разговоры населения и его отношения могут либо позитивно, либо негативно сказаться на революции, на то, каким образом она будет происходить. И что это необходимо знать, чтобы предусмотреть и принять необходимые меры и контрмеры. Я не знаю, какими вероятными путями будет развиваться революционный процесс; но то, что в любом случае они все скажутся на состоянии армии, ты убедительно говорил мне и на совещании. И это мне не нравится. Назови вероятности, чтобы мы в вооружённых силах знали, с чем, с каким истинным врагом нам бороться. Справимся ли мы, если произойдёт процесс такой, как вчерашний камнепад?
—  Константин, не сами разговоры скажутся – они всего лишь лакмусовая бумага, позволяющая определить состав среды. В данном случае – социальной среды. И не они определят варианты, потому что исторические процессы, как тебе прекрасно известно, фактор объективный. Один из вариантов революции – лучший, предпочтительный всему, в том числе и существующему положению, это управляемый процесс, это когда у власти остаётся нынешнее Правительство, а в стране имеется доминирующая партия. И это КПСС, несмотря на засилие её рядов демагогическими канцеляристами, карьеристами и прочими, мешающими росту нового, живого и рационального. Но именно они, демагоги-бюрократы в Правительстве и в Партии создают препятствия нормальному, и они-то и помешают безопасному революционному потоку. И в результате… В результате произойдет другой вариант – взрыв общества. Взрыв герметично закупоренного котла, в котором происходит брожение: газы идей далеко отбросят крышку с её надстройками и даже разорвут стенки. И нам предстоит хаотическое движение масс. Как думаешь, что будет с армией?
—  Арсений, что будет с армией?
—  Её станут разрушать, грабить, разворовывать её оружие. Великая могучая Армия СССР разделится на клочки республиканских малоуправляемых вооружённых сил, армий и объединений, враждующих между собой внутри республик и воюющих с вооружёнными силами других республик. Вроде банд и разбойничьих шаек... Спросишь, что делать?..
—  Спрошу.
—  Сохранять свою, российскую армию, как бы трудно ни пришлось ей и её личному составу. Гражданские попытаются вторгнуться в её управление.
—  Мы справимся?
—  Константин, ты – политработник, идеолог. Ты знаешь, что были периоды в России, на Руси, когда войска почти переставали существовать, но народ возрождал их. Возьми, хотя бы, Смутное время… Подобное происходило и недавно, в Гражданскую войну, когда на основе полупартизанских и нецентрализованных народных отрядов возродилась наша армия под централизованным единоначалием – Фрунзе был одним из восстановителей регулярной Красной Армии. Ты всё это помнишь из истории, просто восстанови в памяти не только это событие, но и его этапы.
Для подполковника Щербакова начался аналитический разбор – уже не его личного, а проблем всей страны. Он задавал вопросы, звучавшие в виде обращения к собеседнику, и задаваемые себе, политработнику. Раскрывал книги, журналы, закрывал их, отбрасывая в сторону, как уже даже не историческую макулатуру; снова засыпал Арсения вопросами, ответы на которые только что не нашёл в пособиях и сочинениях. Из избранных для своего усвоения отобрал статьи Ленина по организации обороны и спасению революции. Остальной марксизм-ленинизм скидал в коробки, чтобы сдать в библиотеку части.
Правда, жена может возмутиться – и не преминет сделать – самовластным лишением её вспомогательных источников для её школы марксизма-ленинизма, но надо начинать жить заново. А саму её уволят из части по семейным обстоятельствам; квартиру придётся сдать, потому что она, служебная, нужна другим офицерам, давно ожидающим улучшения жилищных условий.


В понедельник утром Арсений, обдумывая отъезд и свою загруженность вещами, спросил у Константина Петровича, какими книгами он может поделиться, учитывая, что обещанные ранее, теперь, на новой службе, окажутся ему самому полезными. Щербаков отобрал нужные Арсению – те из них, что могут самому понадобиться, он приобретёт по месту службы. И вновь Арсений, отложив в сторону подаренные, стал просматривать абзацы недоступных ему в Донецке книг – даже в большой библиотеке имени Крупской.
Время за чтением шло-бежало быстро, и Константин Петрович, встревожившись, что не успеет расспросить по загрузившим его за ночь социологическим проблемам, прервал увлечённость Арсения чтением книг и журналов.
Арсений отложил на время чтение и отвечал ему, одновременно во избежание суматохи в последние минуты перед отъездом, разбирая и складывая книги, а также вещи, преподнесённые ему благодарными командирами частей и их помощницами. Вдруг он обнаружил, что  обрёл не одну шляпу, а две – вдобавок чёрную, и вторую пару туфель под чёрную шляпу; засмеялся и показал богатство Константину Петровичу, оценившему юмор офицерских жён, скучающих в гарнизоне: “Приехал пустой – уезжаю богачом”,
Оба задумались, как всё скомпоновать и в чём разместить, ибо приобретённые новые вещи никак не совмещались с ботинками; а там и баночки с лекарствами, которые могут раскрыться и пролить содержимое на дорогие вещи. К тому же штормовка с брюками ещё
просыхают на балконе в разреженном воздухе и на ветру.
Константин Петрович взобрался на табурет у антресоли, достал из неё вместительный кожаный чемодан – отпускной.
—  Вот, что нам нужно: сюда одежды с книгами и бутылкой вина поместятся; коробку со шляпой положим в сумку. А остальные вещи – в рюкзак. Туда же и злодейский камень устроится.
—  Константин, а как же ты? Тебе ведь предстоит поездка.
— У меня, как и у каждого офицера, всегда наготове «тревожный чемодан» со всем необходимым мне для существования даже в полевых условиях.
—  Предусмотрительно. Хорошо, принимаю.
—  В принципе, рюкзак с ботинками и одеждой я могу тебе потом выслать.
—  Я тебе, Константин, весьма признателен.
—  Хорошо, принято. А посох я бы хотел, если ты не против, оставить, чтобы от тебя у меня осталось хоть что-нибудь, на что глядя, я мог бы вспоминать наши беседы.
—  Буду рад, Костя.
—  Выкрашу его лаком, чтобы долго служил – он похож на жезл славянского волхва.
—  Да, я его в северном лесу увидел и сразу понял, что он – то, что мне надо. А теперь пусть тебе послужит.
Мужчины в удовлетворённости пожали руки друг другу: обмен завершил сближение случаем сведённых. Действительно, с первого момента они шли навстречу друг другу, и радуя, и удивляя один другого, сопереживая неожиданные события, играя в судьбах друг друга роль катализаторов. А ещё поручительство одного перед высшим командованием… И всё в сжатый срок – в трое суток, – краткостью усиливший эффект духовной близости.
Николай Баранов, генерал-майор танковых войск – для Щербакова, – позвонил ровно в пятнадцать часов. Щербаков, как ни ждал звонок, как ни настраивался на уверенный тон в разговоре, вздрогнул, глянул на Арсения.
—  Иди, Константин. Он тебе звонит. Потом мне передашь трубку. Доложи ему по-деловому, о чём просили командиры частей, а потом спроси, что тебе должно делать. Сообщи, что собираешься сегодня ехать во Фрунзе; дай адрес и телефон, если там, у сына, имеется. Иди, прими свою планиду.
Семиминутный разговор вернул Константина Петровича, подполковника Щербакова, сосредоточенным, торжественным, торжествующим. Он и говорить не мог, лишь кивнул головой: “Иди, ждёт тебя”. Арсений улыбнулся его состоянию и поспешил к брату.
—  Здравствуй, Николай!
—  Здравствуй, Арсений. Телефон служебный, потому сообщи без деталей и кратко. Состоялось совещание?
—  Так точно, товарищ генерал-майор. Офицерский состав проникся и даже вздрогнул – я имею в виду, что он приободрился, увидев перед собой великую цель и препятствия. Будут работать. Особенно важный момент – деталь, но скажу: на моё прощальное “Честь имею” все, от капитанов до полковников ответили дружно: “Честь имеем!”. Это стоило многого, так что уверенно можно положиться на них, на командиров – они состоялись надёжными помощниками и союзниками в укреплении службы и всех вооружённых сил вообще. И рассчитывают на соответствующую поддержку. Понятно довёл информацию?
—  Понятно. А что там с «ЧП»? Подполковник мне доложил. Но всё ли в порядке.
—  Могу сказать, что в порядке на среднестатистическом уровне. Ведь если бы я не оказался случайным свидетелем, могло произойти настоящее «ЧП». Указал им вероятные направления – работают. Под строгим контролем командиров копают довольно успешно. Помоги им, если есть у тебя возможность – они наши друзья…
—  Долго собираешься там находиться?
—  Нет, сегодня уже выезжаю во Фрунзе, а потом, через несколько дней, – домой, в Донецк. Срок работы по заданию университета закончился.
—  Рад тебе и благодарен за всё. Значит, будем продолжать.
— Будем продолжать. До связи, товарищ генерал-майор, —  с улыбкой, на другом конце провода явно слышимой, произнёс Арсений прощальную фразу и положил трубку.
В ожидании звонка не обедали, и теперь Константин Петрович оживлённо суетился у плиты, готовя особенные блюда: новая жизнь предстаёт. Едва Арсений, ковыляя, вошёл на кухню, он радостно сообщил о своём продвижении:
—  Вызывают на собеседование. Велено сидеть дома, ждать. Договорился, чтобы на фрунзенский адрес вызов прислан был, потому что быстрее придёт, и мне легче будет своевременно явиться. Куда и кем – генерал-майор Баранов мне не сообщил, но пообещал, что служба предстоит не в лёгких условиях, однако хорошая. Лишь бы выдержать экзамен в Генштабе.
— Константин, что бы там ни предложили – не отказывайся. Это главное… Многие полковники, хорошие командиры полков, дивизий из-за мелких капризов своих или жён лишились перспективных должностей и возможности служить. Стоит призадуматься на тему, что скажет жена и о прочем – и точка будет поставлена жирная и навсегда.
—  Нет, я – человек по натуре военный, и место никогда не выбирал, в парниковые условия не просился.
—  Я знаю. Ты ведь помнишь, что я вижу людей? Так вот сейчас о тебе говорю: в тебе уверен как в одном из самых достойных.
—  Благодарю, Арсений! Как много ты мне дал – словами не пересказать. Садись, у нас сегодня праздник.
—  А ты не забыл, что надо ждать гостей?
—  Гостей, гостей… Вот что, пока тут плов доходит, я схожу на рынок: дыни куплю и виноград. Всё остальное имеется. Извини, что оставляю. Не скучай.
Арсений остался в квартире наедине с собой Закрыв глаза, постарался расслабиться в отвлечении от спонтанно вскипавших на маленьком пространстве событий. Но эйфория не состоялась – накинулась ностальгия по навеки утрачиваемому.
“Ну вот! Завершилось моё странствие – или странный поход. Оторвавшись от сорок восьмой параллели в Донецке поднялся до шестьдесят первой в Сыктывкаре, столице Коми, и вновь спустился до сорок второй параллели в Пржевальске; от тридцать седьмого меридиана города Донецка дошёл до семьдесят восьмого в том же Пржевальске.
А если говорить о других значимых отметках: как много в них вместилось! От земель пращуров и материнского рода прошёл по неведомым мне северным землям, близ тех мест, где давние предки стали возрождать русскую государственность, где владетельный князь Андрей, непокорно отказавшийся принять холопское звание при Иване Третьем, строил новое княжество, но откуда, теснимый дружинами московского князя, пробился на юг. А сюда, в эти горно-степные земли пришли оба мои рода: один – вольно, другой род война переселила. Здесь и мне довелось потрудиться, оставив что-то после себя на земле и в памяти людской – притом что люди-то частью уже забыли меня как такового, а частью вскоре забудут, и лишь легенды станут передавать из уст в уста.
Но что я обрёл в странствии по значимым для русичей и для моих родов, для меня самого землям? Познание духа народов?.. Да. Познание их быта?.. Да. Основание и места для другой в скором будущем времени жизни, для приложения моих сил, моих творений?.. Да. А ещё обрёл любовь земную. Анастасию, Настеньку. Ту любовь, что даст радость и смысл земные. Даст?.. Или разрушит?.. Она ведь земная, как и сама Настенька, а земное – эфемерно. И другую Любовь обрёл – неземную: Нургуль! И боль её. Навечно боль.
С Нургуль, через злое событие, соединившее меня с Лучезарным цветком, стал иным. Поразительно иным – таким, для кого человеческие деяния лишь игры детей в песочнице; но нельзя вмешиваться в их пьесы-постановки. Разве что в случаях, как беда Анарбека и Тумар – но там не о них самих, а о детях необходимо было позаботиться, о том, чтобы они родились. Или в случаях, как опасные для страны подлости прапорщика Борько с группой заговорщиков и как разъяснение военному сословию предстоящих бедствий и их задач – и то, и другое тоже важное и ответственное не для одного-двух, а для страны…
Но ведь сам я ничего за них и для них не делаю: у них свои правила игр – имею право пути показать, не более. Как они пойдут: учтут ли всё сказанное им, всё доверенное им, или свернут, не справившись, не объединившись в силу, противостоящую разрушениям?
 Сейчас мне осталось от крайней восточной точки Киргизстана вернуться в то место, откуда ушёл, чтобы завершить дела перед началом другой жизни. Да исполнить по пути туда несколько необходимых обрядовых действий, отдавая последние долги, и с землёй, вскормившей меня, проститься навсегда… Навсегда!.. Странно. Странно?.. Нет, совсем не странно, почему на земле, на которой возрос, я ставлю точку моим исканиям, борениям с самим собой и в себе. Здесь, откуда пошёл в большую жизнь, у меня нет уже ни пристани, ни пристанища, а есть лишь временные ночлеги. Ибо здесь нет нужды во мне…”.
Тяжёлым было размышление Арсения. Даже выраженное в мыслях, оно увеличивало тяжким грузом вес ноши, несомой им в Пути до сих пор. А то, что осталось за мыслями до боли осознания – как его сформулировать? Состояние, что чувствует душа, осознававшая свою ненужность – как его передать хотя бы мыслями?
Нет, не осталось у него здесь никого и ничего такого, кто и что без него не могло бы существовать. Ненужность свою здешним жителям Арсений осознал – какие бы дары он им ни принёс, ни преподнёс. Даже случайное вмешательство в их игры во благо их самих, предотвратившее катастрофические последствия, вызывает раздражение у некоторых из «детишек-игроков», потому что нарушает выдуманные условия игры. И вот он результат: вместо выражения радости они объявили его врагом – скоро, очень скоро проявится злоба.
Так что необходимо покинуть и эту землю, потому что они, эти «детишки», в зависти и злобе навредят своей же команде – станут писать доносы на командиров частей, как на пособников врагу. Как права была Нургуль, торопя его покинуть башкирскую землю, так и отсюда ему следует уехать, улететь поскорее, чтобы их био-, экосистему не нарушать.
Странные люди. Но странные ли? Ведь все они, за малым исключением, устраивают стервозности, коварства, агрессии, не осознавая свою пагубность себе. Потому что они, за малым исключением, враждебны всему и всем. А причина проста: Господь-Творец почти всех, за малым исключением, наделил больше вегетативной психикой, обеспечивающей формирование и существование организмов, чем высшей, духовной. А той их вегетативно работающей психике свойственен и каннибализм. Каннибализм физический и ментальный – то есть за невозможностью пожирать собратьев физически они, каннибалы, нуждаются в хотя бы душевно-духовном поедании жертв.
Они, хищники, и их жертвы сосуществуют друг с другом, как в саванне сосуществуют хищники с травоядными и хищники, поедающие и хищников же...

Едва констатировалась в осознании мысль о вегетативности, как раздался телефонный звонок. Щербакова ещё не было, и Арсению пришлось добрести до телефона. Позвонил полковник Чазов:
—  Арсений Тимофеевич? Здравствуйте.
— Здравствуйте, Викентий Никифорович. Рад вас слышать. Но что-то случилось, коль вы звоните – мы вас к вечеру ожидаем.
— Случилось. Майор из-за капитана Ракитина всё-таки проговорился о вас, налепив невесть чего: якобы приехал некто и вторгся в нормальную оперативную работу особого отдела, готовившего операцию по разоблачению и захвату группы. Вас он обвиняет в том, что вы разрушили давно готовящуюся операцию.
Полковник встревожился: и подставляется спасший положение двух частей и честь их командиров и других причастных офицеров; и генерал Генштаба предупредил о том, что он с ними сделает за своего брата.
—  Викентий Никифорович, я только что думал о нём и о таких карьеристах, что ему подобны: для кого служба – лишь удобное место. Даже подумал, что они вам с капитаном первого ранга Марининым вредить станут.
—  Это верно, станут. Но что делать – вас первым могут потребовать для опроса.
— Викентий Никифорович, доложите всю правду, как есть – не жалейте майора, которого необходимо сменить настоящим контрразведчиком. Сообщите обо мне всё, что узнали, а также и то, что оружие и секреты без моего участия ушли бы террористам и заинтересованной стране. Вы не виноваты – это майор ничего не сделал по обеспечению безопасности: лишь мелкие правонарушения способен регистрировать. А насчёт опроса: пусть сюда с вами приедет представитель комиссии – но без майора – и услышит от меня то, что ему дозволено знать. Объясните, что с трудом передвигаюсь – и это правда: после двух дней нагрузки на ногу я по квартире едва хожу.
—  Я непременно об этом скажу.
—  Викентий Никифорович, за меня не бойтесь – майор, как уже сказал вам, не под меня копает, а под вас, потому что вы увидели его недееспособность, потому что он знает о вашем недовольстве им и что вы знаете о его бездеятельности, безынициативности. И вы потому его враг. Учтите это. А не будучи допущенным на совещание, он, небось, узрел в нём заговор и, устраивая подлости против истинных офицеров, может нанести вред всему делу укрепления вооружённых сил и самого вашего отряда.
—  Понял вас, Арсений Тимофеевич. Скажите, о вашей связи с Генеральным штабом могу информировать?
—  Я уже сказал: в пределах дозволенного. Без упоминания генерал-майора – незачем на того, кто вас лично поддерживает, тень наводить. Он очень интересовался результатом совещания. Я выполняю работу, неподвластную контрразведке.
—  Я понял. Ждите и, надеюсь, с приятными вестями. До встречи.
“Ну вот, едва проанализировал, как майор попался в свою же паутину, — невесело отметил Арсений итог телефонного общения с полковником. —  Так всегда происходит: словно сценарий предстоящего пишу, и марионетки начинают играть по нему”.
В квартиру вошёл Щербаков. Увидев сидящего у телефона Арсения, спросил:
—  Генерал-майор снова звонил?
— Нет, звонил полковник Чазов. Сообщил, что оперуполномоченный всё же доложил обо мне проверяющему из контрразведки: якобы я помешал ему разоблачить и задержать группу шпионов и террористов.
— Вот ведь подлец! Всю свою службу в отряде гадит – и всё больше тем, кто с честью служит. И чего теперь нам ждать?
— Возможно, проверяющий вследствие моего ранения появится для выяснения моего вмешательства. Константин, о моей связи с генерал-майором ему не надо знать. Только те обстоятельства и те основания поведай, что позволили мне разоблачить Борько и его сеть. А что майор подлец – это его естественное состояние, и ты окажешь услугу полковнику Чазову и погранотряду в целом, если доложишь проверяющему соображения об особисте.
—  Хорошо, доложу всё в соответствующем порядке. А теперь, пока что, давай-ка хотя бы предварительно пообедаем.
Благое желание, особенно, когда есть давно пора настала, и обед приготовился. Но не всегда, даже в домашних условиях, сбыточное: явились обещанные ещё вчера Марининым гости в лице самого капитана первого ранга и полковника Чазова. Явились не ввечеру, как предполагалось, а именно сейчас. А с ними ещё полковник – очевидно, тот, из Управления особого отдела. Радость омрачённая. Первые персоны тут желанны, а третья – незваный гость, который то ли хуже, то ли лучше татарина1: поди разбери.
Арсений быстро, насколько смог, скрылся в выделенной ему Щербаковым комнате; там, сбросив спортивные одежды, переоделся в полный официальный костюм и парадно явился перед гостями, уже прошедшими в гостиную.
— Примите извинения – опять ворвались к вам,.. — с повинности начал приветствие полковник Чазов, сословно деликатный.
___________
1«Незваный гость хуже татарина («Не вовремя гость хуже татарина»; «Не в пору гость хуже татарина») – русская пословица со времён монгольского ига в значении: человек, который пришел в гости незваным, доставляет хозяевам большие неудобства (всем понятно, что если кто-либо нежданно приехал в гости, это во многом стесняет хозяев).

— Как это ворвались?! — прервав, не согласился с товарищем капитан первого ранга Маринин, не светски, а в морской простоте с детства воспитанный. — Ещё вчера они оба были предупреждены, чтобы дома сидели, ждали нас.
Засмеялась вся компания, за исключением лишь слегка улыбнувшегося полковника контрразведки. Он, представительный и в отличие от подчинённого ему майора заметно интеллигентный, обвёл взглядом всю компанию, остановил взор на Арсении, правильно определив – что было нетрудно – в нём объект пристального внимания особой службы.
Полковник Чазов понял его и представил их друг другу:
— Арсений Тимофеевич, представляю вам полковника Управления особого отдела округа Кочергина Андрея Николаевича. Прибыл по известному делу, а к вам – с особыми расспросами… А с подполковником Щербаковым вы, Андрей Николаевич, уже знакомы по службе.
— Ну что же, Константин Петрович, приглашайте, хозяин, почтенных и уважаемых гостей к достархану разделить скромную трапезу, — предложил Арсений.
— Мне бы сначала побеседовать с вами, Арсений Тимофеевич, — резонно высказал полковник Кочергин.
Его резонность заключалась в том, что он не знал, как ему соотноситься с «объектом» –  майор представил его как сорвавшего давно готовившуюся операцию; командир части назвал нелепым оговором характеристику, выданную майором; а судя по описанным событиям, этого человека надо наградить, а не привлекать за вмешательство в секретные служебные дела. А потому садиться за стол с «объектом» было некорректно – как после совместного принятия пищи опрос проводить: чуть ли не дружеская беседа получится.
— Полковник, ты погоди со своими допросами с пристрастием. У нас более важные дела, — насмешливо урезонил его капитан первого ранга.
— Какие дела? Вы уже говорили с ним, позвольте и мне опросить его.
— Подождёт твой опрос, — Маринин, при всей своей насмешливости, сейчас шутить не был намерен и говорил требовательно.
Полковник Кочергин замолчал – что ещё остаётся контрразведчику на чужой, а не на своей территории. Командиры встали рядом, серьёзные и торжественные. Увидев стойку и строгость их, вытянулся и подполковник.
Первым заговорил командир отряда:
— Арсений Тимофеевич, командование Пржевальского погранотряда за ваш вклад в дело защиты безопасности нашей великой Родины СССР и за ваш значительный вклад в военно-политическое воспитание личного состава Пржевальского пограничного отряда награждает вас «Благодарственной грамотой».
Сам шагнув к Арсению – не годится «хромоножке» в такой торжественней миг свою искалеченность демонстрировать, – полковник вручил ему Грамоту. Арсений не успел ни словом, ни пожатием руки ответить, а полковник, приняв от Маринина длинный узкий бумажный свёрток, развернул его, явив богато украшенную изящную трость орехового дерева, и объявил:
— От имени командования погранчасти и… от себя лично преподношу вам трость с благодарственной надписью, аналогичной фабуле Грамоты.
Арсений Грамоту читать не стал, а к тексту на трости прижался лбом, выражая свою признательность, и провозгласил:
— Служу Советскому Союзу! Служу Родине! — Опершись о трость, как об оружие, утвердил: — Честь имею!
Полковник от души пожал его руку, сам радуясь и награде случайного помощника в важных делах, и тому, что привёз ему трость, исправив тем свой вчерашний недосмотр.
Капитан первого ранга повторил церемониал – с одной разницей: наряду Грамотой, содержащей в точности тот же текст, вместо трости он преподнёс морской офицерский кортик с надписью по лезвию. Арсений вновь повторил уставную формулу, а принимая кортик, поцеловал его –оружие достойно быть принятым по-рыцарски. И так же при этом,
к удивлению контрразведчика, утвердил: “Честь имею!”. После чего по простому сказал:
— Благодарю, товарищ полковник, благодарю и вас, товарищ капитан первого ранга, за высокую оценку моего небольшого вклада в наше общее дело. А главное, за то, что мне довелось совместно с вами исполнить долг по обеспечению безопасности Родины.
Оба военачальника с чувством приняли его благодарность, а капитан первого ранга ещё и извинился за то, что не перед офицерским составом обеих частей вручены награды:
— Нельзя вас высвечивать перед личным составом. Итак капитан Ракитин натворил неприятностей… Вы понимаете?
— Да, именно так должно произойти награждению, Борис Георгиевич. Ведь моя роль в событии должна быть незаметной, тихой.
Полковник Чазов признался, и в голосе его звучали смущённость и виноватость:
— Я сказал, что трость эта и от меня лично потому, что в период моей службы на ошском участке я был ранен в ногу, и офицеры-узбеки преподнесли мне её. А теперь, при вашей ране ноги, она необходима вам; и я рад тому, что в достойные руки передал её.
Он счёл необходимым признаться в том, что трость – его собственная, поскольку, при всей заметной аккуратности её использования, у её основания следы изношенности.
— Викентий Никифорович, в таком случае она мне дорога ещё более.
Арсений был тронут и заботой Чазова и тем ещё, что он преподнёс трость, ему самому преподнесённую боевыми товарищами.
— Простите мне вопрос, — обратился полковник Кочергин к Арсению: — как вы были ранены?
— Арсений Тимофеевич спас моего врача от камнепада, а сам попал под удар валуна, — как за героя ответил за Арсения Маринин, преувеличив размер камня; и тут же с такой ехидцей поддел контрразведчика, что того передёрнуло: — А ты, полковник, чем нашего героя наградишь? Или досье вздумаешь завести на него? Ну-ну, неблагодарный, заводи, если крепко сидишь в кресле.
Осыпанный благодарностями Арсений стоял, ожидая, что ему преподнесёт полковник Корчагин: просто примет его как есть или для очистки совести всё же пожелает опросить. Полковник выбрал второе: служба должна быть честной.
Арсений понял его и вновь предложил:
— Товарищи офицеры, прошу вас устраивайтесь за столом, Константин Петрович, ваше слово. А мы здесь ненадолго задержимся.
— Арсений Тимофеевич, пока вы здесь будете вести разговор, и у нас есть, о чём там поговорить, — сопроводил его слова полковник Чазов. — Вместе приступим к яствам.
Тон речи и сама речь полковника Чазова к Арсению, как и общение капитана первого ранга Маринина и его разговоры с ним же и о нём, услышанные контрразведчиком, задели его открывшимися симпатией и уважительностью Чазова и Маринина к «объекту»: что-то в нём есть, чем-то он сумел привлечь высокозначимых здесь военачальников к себе так близко. Оттого и сам решил провести опрос в таком тоне, чтобы за дружелюбием не слышался пристрастный интерес. Так он решил.
Но едва остались одни, Арсений, положив на стол Грамоты и кортик, неожиданно сам начал разговор утверждающей фразой:
— Вы, товарищ полковник, надеюсь, непредвзято будете говорить со мною.
При этом, перехватив трость левой рукой, он, восприняв в себе движение Силы, резко провёл правой рукой между собой и Кочергиным, как бы показывая, что отметает всякое подозрение в предвзятости полковника. Фраза и жест преобразили контрразведчика – его лицо опростилось, явив выраженное искреннее доверие.
— Андрей Николаевич – так ко мне обращайтесь, — сказал Кочергин. — Разговор у нас неофициальный: мне надо только понять, насколько истинны утверждения майора о вас. А претензий к вам нет и быть не может, даже если вы вмешались в работу служб.
— Ну что же, Андрей Николаевич, давайте присядем, а то нога моя в недовольство от стояния приходит.
Простая речь Арсения, с какой он общается со школьниками и студентами, взывая их симпатии, проникала в Кочергина, и он поневоле проникся симпатией к «объекту».
— Арсений Тимофеевич, майор утверждает, что вы своим вмешательством – ни ему, неведомым, признаюсь, ни мне – сорвали его тщательную операцию по разоблачению и захвату шпионской сети.
— Андрей Николаевич, майор особого отдела отряда глупый человек. Простите, что я вам о вашем подчинённом такое говорю – не в моих правила вообще обсуждать кого бы то ни было, тем более так категорично, но он сам вынуждает. Полковник Чазов указал ему не вмешивать меня в событие, потому что, вовлекая меня в происшествие, он тем в своей несостоятельности как сотрудника КГБ признаётся. И вообще, как вы поняли, моя роль во избежание ненужных в интересах операции обстоятельств скрывается – и без того капитан Ракитин озвучил её. А о нанесении мною ущерба якобы проводимой им операции майор утверждает абсолютный вздор. Для чего – пусть это попытается объяснить вам со своей нелогичностью и неадекватностью. Ну а я, исходя не из своих интересов, а в целях именно безопасности, легко докажу его вздор и тем изобличу майора. Но задавайте ваши вопросы, чтобы вы смогли последовательно воспринять сложившуюся мозаику и обстоятельства.
— Давайте разберём такие неясности: как вы оказались в центре событий, так сказать, и каким образом… догадались о хищении секретов и вывозе оружия.
— Андрей Николаевич, чтобы действительно всё стало понятно, я изложу события в той своей интерпретации, которая полностью и соответствует истинным обстоятельствам. Посмотрите в окно – видите там рюкзак и походную одежду на просушке? Это мои вещи – в них я прибыл в Пржевальск, в них и участвовал в событиях. А это, что на мне, приобрёл вчера – вот товарные чеки с отметками «Оплачено».
Как же скоро пригодились чеки. И оплата: она ведь была произведена – не денежным эквивалентом, а непосредственно услугой, которая, конечно, могла быть вознаграждена своего рода премиальными в денежной форме, и ими все вещи были бы оплачены.
— Мне с травмой теперь уже надолго закрыта возможность путешествий; но походная одежда сыграла свою роль – прапорщик Борько увидел чуть ли не бродягу, до которого ему и дела нет. То есть я не насторожил его. А оказался я в одной с ним компании по следующему поводу…
Арсений поведал, как и почему организовалось мероприятие по выезду к памятнику Пржевальского, как потом ему предложили познакомиться с историей базы ВМФ, не входя в её тайны, в связи с его научной работой по Киргизстану.
— И при этом прапорщик Борько очень активно – активнее обоих подполковников – настаивал, чтобы я обязательно побывал у базы. Странную активность он проявил, не правда ли?.. Потом, когда он похвастал рыбой, я понял, что ему понадобилось побывать в посёлке, вот он и воспользовался моей поездкой и предложением других моих спутников поговорить с политработником базы об истории её и о её роли в Отечественной войне. Таким образом наша задержка позволила Борько осуществить часть его плана. И радость удачи выдала его: выполнив задуманное, он заговорил много и свысока. А ещё перед тем, как мы с ним у памятника расстались, он неожиданно вздрогнул, когда я стал говорить, что тайны базы можно легко выведать, если врагу понадобится. В тот момент я, заметив его реакцию, предположил разные вероятности, но потом факт вписался в мой анализ.
— Да, мне полковник Чазов рассказал, как вы на этом основании заподозрили его в хищении секретов, а потом и автоматов. Весьма… ненадёжное основание: субъективное восприятие, приведшее к разоблачению. У вас что, великолепное ментальное чутьё?
— Конечно же, прапорщику бы вскрыть рыбу и показать её начинку подполковникам Щербакову и Метельникову, а потом и автоматы украденные – вот тогда наверняка даже майор мог бы его уличить. А так – ни на чём не основанное подозрение… Более того, мои уверения в свершённых Борько хищении и шпионаже – абсолютный вздор, не правда ли?
— Но как вы разоблачили на нематериальной, можно сказать, основе? Где учились такому? В разведке?
Арсений вздохнул: как объяснить среднему человеку, что обучить такому восприятию невозможно – даже для восприятия интонаций нужны и музыкальный слух, и социально-психологическая чувствительность, и многое иное.
— Научен – хорошие курсы обучения прошёл. Но сейчас это неважно. А важно, как и чем же я помешал майору, если следовать его оговору. Давайте по порядку. Секреты были похищены и переданы прапорщику – зафиксировал ли кто эти два обстоятельства? Нет. Попытались ли пресечь, задержать? Нет… Далее: прапорщик увёз рыбу с секретами в город, где в любой момент мог передать их связнику, куратору, резиденту. Было ли это зафиксировано? Попытались его задержать? Нет… Следующий этап: похищено оружие и вывезено за пределы отряда. Зафиксировали ли это, попытались пресечь? Нет. На все вопросы ответ один – «нет». Далее. Прапорщик повёз всё это в горы. А кто из особистов –  оперуполномоченных базы ВМФ и погранотряда – там находился? Никого и в том числе в качестве внедрённого агента там не было. Тем более что никто не знал о мероприятии на джайлоо – оно было накануне спонтанно организовано подполковником Щербаковым. Борько и его пособники воспользовались этим и весьма оперативно обустроили встречу – так гости на джайлоо по замыслу шпионов были включены в их операцию. Таким образом получилось, что в операции приняли участие подполковники Метельников и Щербаков – не оперативники, а политработники. Оперуполномоченный был прикреплён только на заключительном этапе, после разоблачения Борько. Он по ходу операции изображал меня.  Так каким образом я помешал майору? — жёстко завершил Арсений, воздавая возмездие тем, кого увидел врагами – не своими, а всей системы безопасности и защиты страны.
— Откуда вам известно, что за ними не следили, что в горах не было агентов?
— Вам сказали, что за ними следили?! Вам такую ложь осмелились преподнести?! — Полковник поразился страсти гнева Арсения. — Я ведь представил вам всю картину. Кто следил? Мои спутники-подполковники? Так для них самих моё раскрытие тайны Борько стало ошеломлением. И полковник Чазов долго не мог поверить, когда Метельников ему позвонил. А со слов Викентия Никифоровича – майор, узнав о преступлениях, побледнел и весьма встревожился, и тоже не сразу внял суть. Вот вам вся схема. Вернее, две схемы. Первая – состоявшееся хищение секретов и оружия, то есть совершение воинского и государственного преступлений; к счастью благодаря политработникам и командованию обеих частей пресечённых. Вторая – порок, уязвление майора. Во-первых, он не выполнил свою работу по охране и безопасности; во-вторых, ему в руки подсунули разоблачённое уже преступление, причём подсунул случайно оказавшийся в городе путешественник. Вот потому он и выдумал якобы операцию по разоблачению и захвату, в которой я ему якобы помешал. Самое большее, что он способен делать – собирать доносы. И фиксировать уже  сделанное кем-то. Скажу более – не хотел этого делать, но приходится, – о существовании резидента я подсказал полковнику Чазову и капитану первого ранга Маринину, когда они приехали в первый же день ко мне познакомиться, как и вы сейчас; и они с этого телефона отдавали все необходимые распоряжения по его задержанию. А вчера я их предупредил, что взятый по моей ориентировке резидент таковым может и не быть, поэтому на дорогах утроены КПП и засады.
— Да, мы заметили посты и проверки, пока ехали.
— Вот полковник Чазов и капитан первого ранга Маринин, действительно, достойные командиры – оба занялись захватом группы шпионов и террористов в городе и в горах, а затем поисками резидента и дальнейшими облавами. То есть взяли на себя руководство, в то время, как особисты пытаются стряпать легенды о своей оперативной деятельности и о том, что я оказался чуть ли не врагом… Ну вот как-то так, Андрей Николаевич. Всё ли понятно я изложил?.. Да, ещё одно обстоятельство: я сказал, что моя роль вуалировалась, однако капитан Ракитин громогласно объявил её на политзанятии офицеров. Вопрос: болтун он просто или объявление было сделано им в панике и для чего-то? Разберитесь. И, простите, вторгаюсь в вашу службу, но вынужденно: разберитесь с особистами: кем на самом деле они являются: не пособниками ли прапорщика? Это не для смеха, потому что халатность уже пособничество. Майор растерян и испуган – упустил такого матёрого шпиона и расхитителя у себя под носом – вот он и творит в замешательстве несуразное, наваливая на меня свои беды. Его бы заменить толковым оперативником, который создаст агентурную сеть вокруг погранотряда, да и базы ВМФ – что-то вроде мембраны, через которую ни извне, ни изнутри не просочится незаметно никакая информация.
Полковник Кочергин изучающе смотрел на Арсения: сумел разоблачить в один взгляд шпионскую сеть, делает точный анализ событий, даёт рекомендации… Кто он? Что стоит за ним? Майор проговорился, что он связан с Генеральным штабом, и это не отрицал полковник Чазов. Из какой службы, из какого ведомства?
— Арсений Тимофеевич, вы выполняете задание Генерального штаба? Какое?
Арсений проглянул в его глаза и вновь махнул рукой, как бы в сопровождение ответа, а на самом деле вновь обезоруживая полковника.
— Андрей Николаевич, давайте договоримся: этот вопрос не относится к обвинениям меня вашими особистами в препятствовании якобы их операции. А потому согласимся, что вопрос некорректен. Могу сказать, что, во-первых, я здесь по случаю своего отпуска; в во-вторых, к контрразведке я никакого отношения не имею, хотя в прежние времена и был на оперативной работе, содействуя службе госбезопасности, потому имею хороший опыт. А в настоящий период меня интересуют лишь вопросы стратегические: политическая и социальная обстановка в СССР и в мире –  насколько тенденции текущих событий опасны для страны. Но могу сказать: любой проверкой может быть установлено, что я являюсь простым преподавателем в школе и в университете – именно это записано в «Трудовой книжке»… Простите, Андрей Николаевич, но я думаю, что ответил на ваши насущные вопросы, а потому пойдёмте к столу: обед стынет, компания ждёт и мы голодны.
Полковник Кочергин, ощущая и чувствуя чуждое влияние на него, профессионала, не мог тем не менее возразить: на все вопросы, что привели его сюда, ответы получил – и более того. А что хотел узнать таинственную личность, сыгравшую в прогремевших по округу и до самой Москвы событиях главную роль, – так вот он. Но каков? Кто? С какого-то позыва спросил:
— Арсений Тимофеевич, вы подписку о неразглашении давали?
— Простите, Андрей Николаевич, но на каком основании мне было давать подписку? — поднимаясь, спросил Арсений. — Я раскрыл шпионов. И вы ведь поняли, что меня как бы нет, потому и награды сюда доставили. А подписка – она ведь привлечёт внимание не только ко мне, но и ко всем вовлечённым в это происшествие. Хотя признаюсь, что с меня, страдальца, безо всякого на то основания взяли таковую на базе, когда ногу там в медпункте обрабатывали. А что, помимо медицинского оборудования, я мог бы увидеть? Нелепость, но надо же было тому особисту продемонстрировать деятельность… И разве подписка есть гарантия неразглашения? Работники спецслужб и войсковые офицеры дают подписку и предают. Нет?.. Генералы предают. А я присягнул служить Родине честно и преданно, и того считаю довольно. Кто много раз клянётся, тот лжёт. Если когда-нибудь вам понадобится моё содействие – вы уже поняли, что я на многое способен, – всегда рад служить Родине в любом месте, в любое время. Только скажите, вызовите. Честь имею, товарищ полковник! Пойдёмте, пожалуйста...

А Чазов, Маринин и Щербаков вели свою содержательную беседу. Она напрямую Щербакову была посвящена, но проходила через каждого из её участников. Подполковник уже уволен в запас, однако его судьба – происходящее с ним сейчас и то, что предстоит – почему-то зацепила не только его бывшего командира, но и капитана первого ранга, никак не соприкасавшегося до некоторой поры с подполковником.
Но отныне они связаны контрразведывательными событиями, причём в раскрытии шпионов, обосновавшихся на морской базе, в спасении секретов морского флота – а это ведомство и честь капитана первого ранга Маринина. И признательный Щербакову и за участие, Борис Георгиевич заинтересовался его дальнейшей судьбой. Чазов сообщил, что Щербаков запросил срочно подготовить его документы для предъявления в Генеральный штаб. В Генштаб!
Ничего особенного в том вроде как и нет, поскольку при желании продолжить службу уволенный или увольняемый в запас офицер должен получить благословение высшего командования. Но дело в данном случае обстоит в несколько иной плоскости: сегодня сам Генеральный штаб телефонограммой запросил комплект документов. И полковник Чазов в силу распоряжения свыше уже сейчас имеет при себе комплект в запечатанном сургучом конверте.
На кухне он не стал доставать пакет из портфеля, а решил прежде всего пообщаться с бывшим подчинённым: ему требовалось понять необходимость в таковом запросе, а также понять, что надумал подполковник.
— Арсений Тимофеевич своим приездом очень многое сдвинул в службе обеих частей, в сознании и в моральном состоянии офицеров и даже в личной жизни некоторых из них, — заговорил полковник, будто бы приглашая к обсуждению приезжего человека с его чемоданом таинственностей.
И Маринин, особо сблизившийся с Чазовым общим несчастьем, тоже заговорил о нём,
но полковник улыбкой и жестом руки попросил его погодить, ибо он ещё не всё сказал.
— Константин Петрович, вы вышли в запас охотно, даже не попытавшись ни ранее, ни перед увольнением предпринять что-либо для продолжения службы ещё на пять лет. Но вот вы загорелись и попросили ускоренным темпом подготовить для вас документы. А сегодня утром, скажу открыто, чтобы вы знали, генерал-майор лично телефонограммой затребовал не просто ваше личное дело, но и дополнительные сведения. Я понял это так, что с вами провёл беседу Арсений Тимофеевич до совместного совещания в отряде. Я не ошибся? Накануне совещания, о котором ещё ничего не говорилось, вы были приглашены к разговору с генерал-майором Барановым и вернулись к нам потрясённым.
— Так точно, товарищ полковник…
— Давайте неофициально: вы мне не подчиняетесь, а мы находимся у вас в гостях.
— Хорошо, Викентий Никифорович. Да, вы правы. У меня с Арсением Тимофеевичем разговор состоялся в первую же ночь, когда по моему приглашению он поселился у меня. То, что пришлось узнать, потрясло меня. Я счёл своё увольнение недостойным советского офицера, тем более политработника... Затем последовали события, в которых я осознал и свою вину, свою недоработку, отчего прапорщик Борько и стал предателем. А совместное совещание, на котором мы, офицеры, избранные вами, Викентий Никифорович, и Борисом Георгиевичем ощутили особое военное братство, завершило осознанность моего долга и офицера-политработника и стремления вернуться в воинский строй, куда бы ни послало меня командование.
— Вы уже знаете или предполагаете, куда можете быть направлены?
— Прямо генерал-майор не сказал, но проинформировал, что служба будет сложной и хорошей для меня.
— Даже не было сказано, какой род войск? Баранов – генерал-майор танковых войск, так возможно в свои войска предложит?
— Я приму любое решение высшего командования. Но насколько я понял, всё будет зависеть от собеседования в Генеральном штабе. Сейчас я жду предписание о прибытии. В связи с этим и намерен сегодня выехать во Фрунзе, чтобы оно быстрее дошло, потому и просил вас в столовой отряда, чтобы нам два билета забронировали.
— А как супруга – уже извещена? Или вы ушатом холодной воды обрушите на неё известие о перемене жизни? И, быть может, переместиться придётся в условия далеко не благоприятные, как даже в Пржевальске, а в худшие? — спросил Борис Георгиевич.
— Хм. Арсений Тимофеевич спросил меня приблизительно о том же. Он имел право спросить, поскольку рекомендовал меня Баранову, поручился за меня.
— О чём же он спросил?
— Что для меня важнее: служба, а вернее, прислуживание жене или офицерский долг
службы Родине.
— И?
— Я – офицер.
— Хорошо, Константин Петрович, — резюмировал Чазов. — Буду о вашей работе ждать ваших отзывов. Желаю вам успехов в новой службе, какой бы она ни была.
— Честь имею, товарищ полковник.
Входящий полковник Кочергин, услышав от второго человека в сей квартире такой ответ, удивился. Маринин заметил это, посмотрел на следовавшего за контрразведчиком Арсения и с чувством сказал ему:
— После совещания ваше, Арсений Тимофеевич, “Честь имею” я то и дело слышу у себя в части. И заметьте главное: не в шутку, а с полной серьёзностью отвечают. Скажешь кому из тех, что были на политсовещании: “Сделаешь. Справишься.”, – отвечают: “Так точно. Честь имею!”. И других заразили; а когда моряк да в мундире такое говорит, не слабо воспринимается.
— Значит, честь живёт в советских офицерах; и армия и флот выдержат трудности, что нас ожидают, — ответил ему Арсений. — Но обедать мы всё таки будем, товарищи?
— Будем, — принял предложение Чазов. — Вот только с Константином Петровичем на минутку отлучусь туда, где вы беседовали.
— Ну что это – то один, то другой. От ароматов уже желудок скрутило, а вы тянете, — выразил недовольство Маринин.
— Одну минуту, не более, — пообещал Викентий Никифорович.
В комнате полковник передал Щербаков пакет, раскрыл ведомость получения, чтобы тот расписался. Передал и пропуск для Арсения с квиточками брони на автобус. Глянул ему в глаза, обнял:
— Будьте счастливы, Константин Петрович, и пусть с новым вашим командованием будет такое же взаимопонимание, как было между нами. Пришлю машину, чтобы довезла вас с раненным Арсением Тимофеевичем до автовокзала.

Когда полковники – сухопутные и морской – уже собирались уходить после обеда с долгой беседой, вместившей в себя доброжелательность Чазова и Маринина к Арсению и к Щербакову, обсуждение причин приезда Арсения в город и само длительное странствие его, фрагменты сотрясающих страну событий, прощальные речи подполковнику, беседу Щербакова с Кочергиным, в квартире появилась Юлия Геннадьевна.
Она несколько стушевалась1 при виде командира и других полковников, заполнивших пространство передней. Но и Маринин удивлением встретил её явление:
— Юлия Геннадьевна, а вы что пришли сюда? Уж не полечить ли вашего спасителя?
— Так точно, товарищ капитан первого ранга. Мне надо осмотреть его травму.
— Как о вас, Арсений Тимофеевич, заботятся! — завистливо привздохнул Маринин. — Кого бы и мне спасти, чтобы обо мне так же беспокоились.
— Мир, — ответил ему Арсений. — Вы спасаете мир – он и заботится о вас.
— Хорошо сказал, капитан энного ранга! — благодарно воскликнул капитан первого ранга. — Лучше не скажешь.
— Почему «энного» ранга? — спросил недоумённо Кочергин.
— А кто бы знал его звание, — отмахнулся от его вопроса Борис Георгиевич, при всей грубоватой шутливости весьма деликатный в определённых моментах; и снова в порыве дружелюбия перешёл на простоту обращения:  — Ну, прощай, Арсений Тимофеевич, не забывай нас.
— Не забывайте, присылайте весточки о себе, Арсений Тимофеевич, — пожелал и Викентий Никифорович. — Присылайте на адрес наших частей – так надёжнее. И от вас, Константин Петрович, как условились, ждём отзывов и позволительной информации.
Попрощались душевно – вряд ли доведётся встретиться в сем переменчивом мире.
____________
1Стушеваться (устарелое, бытовое) – оробеть, смутиться.
               
А Юлия Геннадьевна, когда остались уже без командиров, оглядела преобразившегося для неё Арсения, скрывая улыбку, – до сей поры он был для неё всего лишь туристом в снаряжении да в спортивном одеянии, а теперь перед нею светский человек интересного возраста. Однако, разматывая бинты и осматривая ранение, а затем и нанося на него мази, она вела себя строго официально, не выявляя своё взволнованное состояние, притом, что всё время в течение двух дней она вспоминала багровый отёк ноги Арсения и переживала.
В моменты, когда думала о том, что камень, увиденный у базы в руках незнакомого ещё ей человека мог ударить в её ногу – в красивую ногу, как назвал её спаситель, – она приходила в ужас: голень её была бы раздроблена; она стала бы инвалидкой на год или больше. А воспоминание утренней багровости – при первой обработке ещё не было ни её, ни опухлости, лишь синюшное покраснение, – усиливало страх перед несостоявшимся с нею несчастьем и вызывало слёзы жалости к нему, к пожертвовавшему собой ради неё, незнакомки. И ещё она думала о том, что явилась причиной страданий этого человека, и в то же время ощущала себя счастливой – её спас как чудом появившийся мужчина.
Чувства радости и благодарности понуждали прикасаться к ране пальцами особенно трепетно и нежно, чтобы неловким или сильным нажатием не сделать ему больнее. И более того: она в свои прикасания к ноге вмещала нежность души, даря её Арсению.
— Я вижу, что наши совместные лекарства хорошо поспособствовали исцелению – припухлость значительно уменьшилась, — осматривая изменения состояния голеностопа, констатировала Юлия Геннадьевна; и ещё раз попыталась удержать Арсения в городе: — Вам бы не ехать, а всё-таки полежать неделю.
Ей насущно необходимо, чтобы он остался, и она смогла бы своими способностями и уходом за ним исцелить его – она залечивала бы и простой его ушиб, а тут повреждение такое, что на всю жизнь останется; ей насущно сделалось вложить в него своё отношение к нему, излиться бальзамом на его рану.
Арсений принял её и её чувства, но, выказывая в ответ благостное расположение к ней голосом и светом улыбки, лишь как дисциплинированный больной врачу пообещал:
— Юлия Геннадьевна, мы поедем с комфортом: автобус хороший, можно будет даже спать. Так что нога будет вести себя строго в соответствии с вашими предписаниями, —
— А вам обязательно надо ехать?
— Милый доктор Ойболит, если что предопределено Небесами, перед тем и запреты врачей теряют свою силу.
— Я вам оставлю тюбик с лекарством – ежедневно наносите мазь утром и вечером, — утешая себя, сказала Юлия Геннадьевна. — Надеюсь, хоть этим я как-то искуплю свою вину перед вами.
— Юлия Геннадьевна, нет вашей вины в этом. Да и травма не стоит того, чтобы на вас падало недовольство нашего советского общества.
— Удивительный вы человек. Ведь я обязана вам своим здоровьем, а вы говорите так, будто ничего не произошло.
Пока творились лечебные действия и выражались признательности спасённой Юлии Геннадьевны, Константин Петрович перемыл посуду, убрал со стола ненужное, нарезал овощей, выставил виноград – дыня была съедена начальством. И подошёл пригласить врача и болезного на ужин:
— Стол накрыт. Если процедура завершена, прошу вас, Юлия Геннадьевна, разделить с нами трапезу.
— Ой, ну что вы! — смутилась врач.
Арсений усмехнулся её «ойканию» и убедительно проговорил:
— Мы с Константином Петровичем скоро покидаем сей удобный приют, так вы уж не отказывайте нам в участии в нашей последней совместной трапезе. Тем более что, как сами признаётесь, должницей моей являетесь.
Процесс уговаривания состоялся быстрее, чем медицинский, и минуты спустя хозяин подавал блюда с пловом и чай к нему. Арсений, вопреки ожиданиям Юлии Геннадьевны, за столом не шутил и даже, изредка отвечая на её вопросы, сам почти не разговаривал. И Константин Петрович тоже молчал. У обоих было основание не предаваться разговору: у Щербакова менялась жизнь; и обоих слишком много произошло совместно, а говорить накануне пришлось длительно на самые разные темы с совершенно разными людьми. Да и реплика Арсения о последней совместной трапезе внесла элемент грусти.
Лишь за фруктами с чаепитием Арсений проговорился о том, что частично занимало его во время ужина:
— Мне пришлось побывать в различных поселениях и городах. Разные впечатления и восприятия вызывали они, а некоторые – даже огорчение и грусть. Огорчения различного рода: к примеру, город, заполненный грязью, скверной. Но встречаются такие города, что душу тревожат, наполняя и радуя её, и в ней рождается огорчение кратковременностью пребывания. Когда ехал сюда, не предполагал ничего, что мог бы получить, потому что за время странствий набрался столько впечатлений, что мне надо было только выполнить обряд преклонения и отдать долг. А получилось сразу всё не так, всё иначе. Встреча с вами, Константин Петрович, встреча с вами, Юлия Геннадьевна, создали целый каскад и даже фейерверки  происшествий. Они многое определили не только в моей жизни, но и в жизни других людей и сообществ, социумов и даже… некоторых структур. Оттого мне хорошо, что в прощальном ужине мы собрались втроём – это знаменательно. Благодарю  вас за всё.
Юлия Геннадьевна слушала восхищённо и благодарно. Слушать столь глубокую речь, слышать о себе, оказавшей влияние на что-то ей неведомое, но значимо оказавшей, если об этом в связи с ней говорится, очень приятно и радостно. И поскольку говорит о ней некто непознанный и невероятно быстро преобразившийся из туриста, обыкновенного с виду, в изысканного кавалера, слушать его и уже просто находиться рядом трогательно и поразительно очаровательно. При последних ей сказанных словах слеза у неё пробилась на глаза, и она смотрела на Арсения сквозь водяную пелену.
Константин Петрович не отрывал взгляд от лица Арсения и кивал в знак согласия, в знак сопричастия и сочувствия.

***

А у Виталия к тому времени напряжение в семье повысилось до яркого накала нити, связующей семью, – вот-вот перегорит.
Смешной чудак!.. Он возносил свою Валентину на высоту богиней, что прекрасной женщиной была бы, нежной преданной женой, любящей заботливой матерью, а она, его избранница, разрушала постамент, который он творил для неё все годы, не замарывая ни жизнь свою, ни честь сомнительными связями и грязными делами. Он мечтал о той, что могла бы явиться ему стимулом, чтобы он сделал мир вокруг неё прекрасным, и она бы его жизнь наполнила и смыслом, и богатством чувств и красок. Ведь это то, что доступно и человеку, а не только Богу; это то, люди обязаны творить.
Чудной простак!.. Если бы он в нарынской гостинице, когда с Арсением слушал обвал семейных отношений ставшего им другом и названым братом полковника Баранова, если бы потом, когда Баранов с Арсением в ресторане открыто друг другу рассказывали, как глубоко и прочно ненависть вселилась в их семьи, если бы тогда он  мог предполагать, что вскоре сам гнездо устроит для ехидны!..
А ведь воистину ехидна! Вползла в него, в его жизнь и стала разводить там нечистоту, плесенью опутавшую все светлые помыслы и отношения, пока он доверчиво нёс ей свет любви. Не заметил, любовью стараясь не дать возможности быть семейным конфликтам, что чужда его любовь Валентине. Он просто нёс её и благополучие жене, семье и даже когда видел, что слепит его избранницу свет любви; нёс даже когда его душе дано стало всполохнуть воистину ярким светом Любви – невесть, для чего она вспыхнула, никому, кроме него самого, не нужная.
Разрушающие семью обстоятельства стали происходить подобно горному камнепаду, осуществляя давние планы той, кого Виталий подобно московскому муравью надумал вознести в богини: Валентина с первых недель брака возмечтала о разводе – о чём сказала вслух. Виталий в тот час спросил у неё, из какой мусорки она достала эти слова, на что ответ уклончиво и скользко прошелестел, но замысел её не умер, а сильнее разгорался. Даже в пору беременности провозглашала развод. Лишь много позже Виталий понял, что его усилия были напрасными, потому что Валентиной владела генетическая, неодолимая разрушительность.
Но узнал он о том в финале своей семьи, оказавшись в плену своих же достоинств: не предавать, не лгать, не разрушать – всё было запретно. Ему. Тем более запретно – распад семьи устраивать: не для того женился, чтобы сразу отказаться от обязательств. Это же свою душу разрушить надо, чтобы такое совершить! Ведь семья – она же не от похоти, не от минутного желания, а основа бытия. Как говорят – от Бога!
Но главное зло образовалось, когда дочь родилась. Мерзкий эгоизм в Валентине ещё более развился – предала дитя родное! Она довольно скоро перестала кормить ребёнка грудью, бесцеремонно заявив: “Ну и что? Иммунитет не разовьётся – всего лишь; зато мне трудиться не надо”. Вскоре у младенца от недоедания и недополучения необходимых веществ, заполняющих материнское молоко, появилась «голодная» диспепсия1, две недели мучившая трёхмесячную малышку-дочь. А материнское молоко и жизнь ребёнку может спасти…
Так что избранница его не только не стала верной женой с первых же дней, но и не стала матерью заботливой и любящей. Уже минус два из короткого списка достоинств, что составляют, по мнения Виталия, муравьиную богиню – его богиню.
Ну а до третьего из достоинств – достоинства женщины – Валентине недостижимо далеко оказалось. Не может ведь женщина – не баба – склоки устраивать супругу своему, а пришлось однажды, через полгода после свадьбы, Виталию в письмеце поведать жене своей, что ему нужна не внучка Бабки-Ёжки, а Снегурочка.
Как в воду поглядел. За год до развода на новогоднем утреннике в учреждении, где работала Валентина, она в кругу сотрудников и их детей явилась в образе даже не внучки Бабки-Ёжки, а самой Бабы-Яги, напялив на себя изготовленную самой же маску страшной старухи – никто не заставлял и не поручал ей образ: он вылез из неё, из её души. Потом ту маску берегла от повреждений – родную ей личину. Весьма похожую на лицо её бабки, сгорбленной старухи. У той и нрав был деревенско-купеческий: завистливость, жадность. До доски был.
Виталий, стараясь о людях думать благое, не принимал, что люди по природе есть гоминиды, что человек – один из приматов высшего порядка в  одной группе с гориллами,  шимпанзе и орангутангами, что полностью подчиняется законам животного сообщества. И что не любовь и сотворчество управляют людьми, а превалирует стремление к власти, обеспечивающей подчинение стада лидеру, – как и во всех группах животных. Причём то неважно, где оно происходит – на большом предприятии, в малом учреждении, в классах, в учительских коллективах или в большой стране. Неважно...
Это скотское свойство проецируется прямо на людские семьи, и в них самки борются за власть над самцами, отрывают от них детей льстивыми ласками, подкупами, криками на их отцов и лживыми слезами. И самки грызутся с самками, а самцы дерутся с самцами: за влияние в семье дерутся, за самок и самцов, из поколения в поколения передавая опыт разрушения семьи и убийства радости в детях. Потом о потерянной любви слезливые песенки поют, романсы распевают.
Высшая политика животной стаи! А говорят, что человек – разумная обезьяна. И кто такое придумал? Дарвин с Энгельсом, что ли? Или раньше в гоминидный мозг вскочило?
Когда же Виталий разгадал и понял источник злодеяний Валентины, он ей открыто, в лицо сказал, и та не возразила: “Твоя бабка деда твоего сгубила, потом твоя мать
____________
1Диспепсия – нарушение нормальной деятельности желудка, затруднённое и болезненное пищеварение.

– твоего отца…”. “Я знаю, — открыто же ответила та. — А ты когда об этом догадался?”. Не стал Виталий комментировать её ответ, а констатировал факт: “Теперь ты меня губишь – твоя очередь наступила”.
В разрушении семьи Валентине весьма существенно помогли объявившиеся подруги из сообщества «Дианетика» американца Хаббарда1 и само учение, рвущие связи субъекта, мирного до встречи с тем учением человека и даже заботливого, а вследствие наставлений американца становящегося циничным разрушителем. Обезьяной с гранатой в лапе.

…Предшествовали окончательному разрушению отвратно подлые события.
Виталий после отъезда Арсения на родину в края Тянь-Шанские в двадцатых числах августа отправился в село помочь шурину, брату Валентины Михаилу, залатать крышу пристроев. Привёз рулоны рубероида и гвозди. Приехал. Но ни того шурина, ни тёщи с внучкой – дочерью  Витальевой – в селе не оказалось: Михаил, по обыкновению оставив всё на самотёк и сославшись на неотложные дела, поехать в село отказался; а тёща, Вера Петровна, с внучкой в Саратов к сыну старшему укатила.
В доме никого, лишь кошка с мышками да в хозяйстве куры и гусей десятка полтора. У несушек был собственный режим, но их кормить надо; а гуси, скрашивая Витальево бытие, добавляли ему и хлопот – за ними человечий пригляд особый нужен. К тому же тщеславная, как и её дети, тёщенька, решив соседей подивить, приобрела трёх маленьких гусят китайской породы – иноземцев в среде привычных для России гусей бело-серого окраса. Аборигены естественно все дружно против иностранцев ополчились – им ведь, как людям, чужое глаз мозолит и так и хочется его заклевать.
Тёщенька об этом совсем не думала, ей было всё равно – какое дело до чувств гусей, будущего мяса. Она легко разлучала спарившихся гусака с гусыней, продавая их соседям, как помещицы продавали своих крепостных, разрушая их семьи. И бегает гусак к своей любимой, но его встречает самец стаи, во дворе хозяин; а гусишку другие гусыни тоже не принимают и гнобят. Но какое дело своенравной бабе до того, что чьи-то судьбы рушатся – она и судьбой семьи и всех своих детей себе всласть распорядилась…
Китайчата прибились к Виталию – увидели в нём своего покровителя, спасающего их, малых, от враждебной стаи; и он, ценя доверчивость и опасаясь за малышню, гонял тупых безмозглых гусаков, пронизанных, как хозяева, инстинктами и высокомерием ничтожеств.
Дожидаясь, когда изволит шурин появиться подлатать хозяйство для своей матери и для себя, Виталий в одиночку убирал картофель с участка, – а было его сорок длинных рядов. Через неделю, когда два ряда осталось, явился Михаил, жизнерадостно выковырял картофель из одного, показывая зятю класс копания. Потом соорудили дополнительные стропила и… укатил, с улыбкой счастья умчался сын тёщин, Михаил, хотя выходные и он мог бы потрудиться в своё благо. Виталий обратился за помощью к соседу-удмурту Ивану Малыху – с ним он водил давнее знакомство, хоть тот намного старше. Заплатив приличный гонорар, какой в колхозе сосед не получил бы, в паре с ним за два дня всё подновил и крышу удлинил, чтобы зимою поменьше снега во дворе копилось.
Работа к завершенью шла, как вдруг во двор толпа вломилась – приехала жена, а с нею её сестра Людмила с семьёй: муж Кривошеев и два сына малолетних. Окинув взором пристрастным труд работников, все в дом пошли – никто ни слова доброго не молвил, ни помощи не предложил. Свояк со всеми тоже в доме спрятался.
Кривошеев, он, занимая в Казани чин руководителя санитарной лаборатории, в гости к тёше приезжал не для трудов крестьянских, а чтоб по лесу погулять. И на Виталия был обижен сильно по важной причине – тот стал свидетелем его позора: как-то раз, когда они вдвоём ходили по грибы, сбежал свояк безоглядно и стремительно от Виталия, приняв его в лесу за косолапого…
___________
1Дианетика  –  созданное американским писателем-фантастом Лафайетом Рональдом Хаббардом псевдонаучное учение, методики которого якобы могут помочь снизить влияние прошлых нежелательных ощущений и эмоций; в реальности – деструктивный психокульт, разрушающий психический каркас личности и отношения вокруг неё.
 
А дело было так. Виталий, срезая гриб, услышал визг дворняги, с которым всегда в лес ходил, и решил, что пса Потапыч захватил и душит. Крикнув свояку: “Медведь напал на Шарика!”, поспешил на помощь, полагая, что и Кривошеев вслед за ним примчится. На деле оказалось, что Шарик, сипя азартно, облаивал глухаря, сидевшего на низкой ветке, – весёлая картинка. Петух лесной на человека не отреагировал – на пса смотрел и хохотал.
А Кривошеева всё не было. Тогда Виталий, в досаде на него, молча углубился в чащу на тайную полянку белых подосиновиков: он хотел открыть её и свояку, но не довелось. Когда же стал выбираться, низко наклонившись под еловыми лапами, накинув капюшон штормовки на голову, Кривошеев увидел его и, вспомнив вскрик о звере, принял свояка за медведя, испугался и помчался спасать свою душу. Виталий искал его долго, пока не донёсся от опушки леса отклик. Слава Богу, вовремя опомнился Кривошеев – уже у ворот тёщиного дома – и вернулся, народ не взбаламутив. Тут всё и разъяснилось. Однако в душу травму Кривошеев получил серьёзную, оттого, что понапрасну в страхе шуганулся. И не простил Виталию самоунижение…
…Из всех приехавших лишь младший Кривошеев, Борька пятилетний вскоре вышел и стал дядю Виталия просить взять его на крышу помогать в строительстве. Но там было опасно – легко скатиться с крутого ската. Виталий пообещал умельцу на все руки к его великой радости, что завтра вместе станут другую работу делать.
Крыша покрыта. Спустившись на землю двора, Виталий решил поужинать. Однако в делах еды не было: сам себе строитель не сварганид, а чай выпили наехавшие; Но должны же приехавшие приготовить. Ведь видели, как он трудится. И действительно: готовилось – Людмила пирожки затеяла. Тут в ворота постучали – это к нему пришли молодые селяне и селянки о жизни поговорить. Вышел. За ним жена последовала. Беседовали, устроившись на лавке заворотной, долго.
Валентина послушала-послушала и в дом ушла, упрекнув по ходу: “Какие умные ты речи говоришь – почему же дома с нами не беседуешь?”. Виталий вдогонку ей сказал, что слушать надо то, что говорит, а не отдаляться. И продолжил распутывать узлы в теме разговора.
Вернулся голодный и замёрзший – холодный август осенью дышал, – поесть готовой выпечки собрался. Собрался. Да нет, не про него честь – не довелось поужинать: ни одного пирожка и на зубок не осталось трудящемуся. Людмила с насмешкой бросила:
— Пирожки мы съели. А тебя пусть деревенские кормят пирогами, — и счастливо засмеялась.
За что? За то, что дом их родной матери подремонтировал и урожай картошки сам-один собрал? Вот действительно: не делай добра – не получишь зла. Что ни сделай этому семейству тёщенькину, а в дерьме окажешься – сколько раз по жизни на него натыкался. Плохо усваивал уроки: выбирай, кому оказывать услуги, кому помогать, кого спасать…
Вместе с нею радовался муж её, и Валентина её смехом поддержала. Ну, Кривошеев – это понятно, месть любая сладка. А Валентина-то? Та, что о муже заботиться обязана – она чего смеялась? А впрочем…
…Давно когда-то, в первый ещё приезд в Удмуртию, он в семействе новых сородичей процитировал фразу известного поэта и назвал автора. Людмила тут же возразила ему, назвав другое имя, да с настойчивостью – как та баба из сказки, что мужику доказывала, что он не брит, а стрижен. А Валентина за этот диспут позже Виталию со всей яростью выложила, какой он гад, что посмел с её сестрою спорить!.. Влетело от жены любимой только за то, что не соглашался,. И неважно, прав он или нет – прав, так и того хуже, потому что не смей показывать, что Людмила неправа. Спорить с нею не смей!..
Господь, с кем Ты его свёл – с серостью плебейской! И для чего – не может серость от грязи оторваться, как её ни тяни кверху, ибо она не более, чем тень жизни, покрывающая чернотой плесени всё красивое! И сейчас тёщенькинское полно проявилось в мерзости.
…У Людмилы дочь Верочка была, на четыре месяца помладше Витальевой дочери. Когда ей года полтора исполнилась, она по небрежению матери выпала из окна на пятом этаже – дурная мать открытым его держала, а рядом кресло поставила. Малышка вползла на него, тихонько взобралась на подоконник, а там скользнула – и разбилась.
Похоронив погибшее дитя на сельском на погосте, сама у матери поселилась – к тому времени Людмила по семейной традиции жила без мужа, ещё не разведясь. Там и дочурка Витальева с годовалого возраста жила, о родителях тоскуя. Виталий Великую Глупость совершил – доверил свою малюсенькую дочь, одного лишь года от роду, на воспитание родителям жены, а, точнее, матери и бабке Валентины. Чем сам очень и поспособствовал разрушению семьи и чем силы придал Валентине. Не было мест в детских садиках, да и слишком маленькой она была даже для яслей, а надо работать, чтобы квартиру получить.
А тут и сестра Валентинина в довесок прижилась.
И целый год, до своего отъезда в Казань, Людмила травмировала психику ребёнку, настраивая против отца – свою семью порушила и своего ребёночка сгубила, так чужих и подавно ей не жаль – вся мать и бабку…
Лишь устроившись по совместительству преподавателем в школу, Виталий обрёл на место в садике право – по странному обычаю города Ижевска. Но к тому времени дочери уже три года исполнилось – два года почти безвыездно у тёщи прожила. Да и обретя место в детсаду, её надолго – из-за командировок обоих родителей – возвращали к тёще.
У Виталия в первую четверть века его жизни и мысли не было о том, что детёнышей родственники настраивают против кого-либо из родителей – против отца или против матери, в зависимости от того, к чьим родителям попадает чадо. Но действия по разрыву оказались увы не феноменом, а обыденностью и приняты в человеческом сообществе как норма отношений и бытия. В результате дочь к четырём годам перестала называть его папой – она никак не могла произнести родное слово якобы чужому человеку.
А он не мог никак понять, что происходит. Ведь не обманывал, всё делал для родной семьи – для жены и доченьки – и для всей семьи тёщиной, а грязь и мерзость из них, из Валентины гнойным нарывом натекают на него и на его дела, что бы он ни нёс им.
Не понимал он главное  –  не разыгралась бы катастрофа в его семье, кабы не простота его, не допускавшего и мысли о вранье. Сам не лгал, потому что не умел, не мог, не смел обманывать, и в других прежде всех особенностей честность предполагал. Наивный! Ложь в семье и ширилась, и углублялась. Потому и сотворил Глупость, потому и не уничтожил саму возможность замыслов против него…
…На следующий день после «пирожков», когда с помощничком Борисом заделывал фронтон сараев – коль взялся за работу, не бросать же её, по-савиннцевски не доделав, – тёщенька приехала и натуру показала: вошла во двор, увидела, что зять натворил, поджала губы и молча в дом ушла. И позже доброго так и не сказав.
Вот такова она, благодарность тёщей: хоть что им сделай, хоть всё хозяйство их тащи на себе – кроме гадостей и лицемерия ничего не дадут в благодарность.
А тут и дочь родная произнесла отцу отвратное. Произнесла публично и нелепо, оправдывая воспитание!..  На этом вся природная терпимость Виталия кончилась – собрал своё и больше в селе не появлялся…
И треснуло хрустальное полотно семейного уюта, только звон в ушах.

***


ЭПИЛОГ

Прощай Фрунзе, прощай Киргизстан.
Все дела сделаны и завершены – никто не предъявил счёт, и ему некому предъявлять: иных уж нет, другие же далече. Но и ушедшим, и далёким – что проку им предъявлять или платить? Специально время для Прохоренко выделил, а тому он не нужен никак и ничем – да благо, для других прок от него, от поездки в Пржевальск случился.
И с братом Вячеславом – с братьями – не пообщался перед разлукой навсегда. Ещё до Пржевальской эпопеи попытался – а тому/тем он не нужен никак и ничем.

В Беш-Терек к старшему брату из Фрунзе выехал, когда состояние Кола Корнеевича стало сносным: аппетит появился, серость с лица сошла. Хотел хотя бы сутки у Вячеслава погостить – на большее не рассчитывал, потому что в переписке тот не особо участвовал, кратко через раз отписываясь и к себе никогда не приглашая. Может быть, из-за письма с осуждением его намерения покинуть Родину, из-за упрёка в измене? Написал старшему, Вячеславу, и младшему, Николаю, предлагая обоим отказаться от намерения мигрировать, вспомнить родовую честь, а в ответ от обоих глухое молчание прозвучало.
Оба они знали о том, как неодобрительно, резко отрицательно относится Арсений к выезду соотечественников в чужие страны. Как нелестно он отзывается об уезжающих, называя  таковых дезертирами и клятвопреступниками. Зная его отношение, понимая друг друга, братья и воспылали к нему неприязнью – предатели ненавидят то и тех, что и кого они предают. Добавив вспыхнувшую неприязнь к прежнему прочно вжившемуся в них неприятию Арсения как брата вообще как такового с его никому не нужными интересами и никчемными в быту знаниями, пользы не приносящими: не от мира сего и урод в семье.
Правда, в часы безделья оба они почитывали брошюрки спиритологов1, медиумов2 и считали себя готовыми вот-вот войти в новый цикл познания. Даже пророчествовали, обучая жизни всех, с кем водились. А на замечание Арсения Вячеславу, сказанное пару лет назад о том, что нельзя проникнуть в духовный мир с грузом материальных интересов, тот ответил, что это идеология для дураков, а он будет иметь и то, и другое. Потому что он – не дурак.
Между собой они ладили – болезненных точек соприкосновения между ними не было. Особенно поладили с тех пор, как Николай назвал брата-опекуна дураком. Назвал так, чтобы стереть с себя, выжечь из себя память о том, что он должен Арсению – нравственно должен. А чувства долга и ответственности для него ещё с юношеской поры, когда уже пришла пора отвечать за свои дела и расплачиваться, стали, что кислота серная на кожу.
Назвал при Вячеславе, и тот благорасположенно подхватил уничижение Арсения, брата, самодовольно искажая услышанные от него слова, низводя до интеллектуального бессмыслия, а самого его характеризуя как не умеющего жить.
Арсений удивлялся тому, что и как Вячеслав с Николаем откровенно и поражающе выпирают своё невежество, выражая его в стремлении без спросу поучать всех и во всём: в бытовых, в мировых и надмировых вопросах, в политике Правительства и в денежных отношениях. Причём, не зная и не понимая экономические и социальные платформы ими критикуемого, игнорируя сущность обсуждения, в запале утрачивают первоначальный, подлинный смысл поучений и собственную самооценку. Вследствие этого вместо своего стремления к логике, к попытке самим понять собеседника, проявляют оскорбляющую агрессивность. По отношению к нему, к своему родному брату, особенно, руководствуясь принципом: “Да кто ты такой?!”.
Старший с трудом заочно отучился в «Автодорожном техникуме», хорошие отметки и зачёты оплачивая преподавателям деньгами и мясными наборами. Младший отучился ___________
1Спиритология – псевдодуховная псевдофилософская система, якобы позволяющая любому, кто этого хочет, самостоятельно достигнуть нового уровня существования и понимания себя и своего места в жизни.
2Медиум (лат. medium «средний»; здесь «посредник») – чувствительное физическое лицо физическое лицо, которое, как считают последователи спиритуализма, служит связующим звеном между двумя мирами: материальным и духовным.

вечерне в Московском госуниверситете на философском, но своим менталитетом застрял на уровне сознания «петеушника», наработанного и отшлифованного во фрунзенском ПТУ №3. И за весь период зубрёжки трактатов марксизма-ленинизма он не изменил своему пролетарскому окружению, потому что в среде и на фоне средне образованных и неполно средне образованных воспринимал себя хорошо, называясь «Атлантом».
Странно. Жили в родительской семье вместе, одними проблемами и заботами – пока родители их объединяли, пока не разъехались, – и вот всё так обернулось, что нашли в собственном брате врага. Впрочем, это естественно: если нет честного, полноценного и откровенного общения в семье – между детьми, между детьми и родителями, – то уже в подростковом возрасте дети могут стать и становятся в доме непримиримо чужими друг другу и дому.
Вот и эти два его брата, не ставши братьями по всему смыслу и значению, стремятся извратить плоды его интеллектуальной и духовной деятельности. А когда не получается извратить, заявляют, что он не достоин того, чтобы с ним говорили. И даже возлагают какую-то ответственность за свои несчастья. Какую – и сами не могут сформулировать.
Но это неважно: он виноват тем, что их братом числится притом, что руководствуется не ими принятыми нравственностью и разумностью, а бесконечно отстающими от их критериев нравственностью и разумностью.
Но простить друг друга за все обиды детства и отпустить друг другу долги надо было: они покидают страну, и он уходит в новую жизнь в своей стране.
Приехал в Беш-Терек в одеяниях походных, иных не имея; с рюкзаком – в нём он вёз свои целебные бальзамы в дар. С посохом, не расставаясь с ним нигде, потому что он ему в северном лесу в виде жезла волхвов встретился – как знамение.
Подходя к дому Вячеслава, председателя сельсовета1, увидел, что и младший у него гостит, приехав из Душанбе. Тем лучше: сразу с обоими повидается, поговорит. Однако.., Приблизившись к воротам, он вместо предполагаемой простой хотя бы радости братской встречи сквозь острую жестокую боль от недавней утраты Нургуль ощутил предчувствие нежелательности своего появления. И не ошибся.
— Ты что, из Донецка плетёшься с посохом и сумой? — явно заготовленной фразой в качестве приветствия спросил у Арсения, подходящего ко двору, Николай, ценивший свой юмор и себя за него – и за другие свои достоинства, которыми прицеплялся к людям с тем, чтобы, придавливая их, самому быть на плаву – то есть всегда хорошо устроиться. — А борода для того, чтобы подавали хлебушка?
— Он же у нас блаженный, — не выходя из-за дома встретить брата и ещё не видя его, отозвался Вячеслав. — Таким всегда был и продолжает чудить.
Вячеслав проговорил это легко, привычно-небрежно с высоты своего материального благополучия в размере доходов и присвоений общественного добра в своей должности председателя сельсовета. И с позиции негативного с младенчества отношения к Арсению, первому брату, рождением своим лишившего его большой доли родительского внимания. И из самоуверенного убеждения своей правоты во всём…
Вячеслав знает, как жить, кому что «дать на лапу», чтобы должности ложились на него по возрастающей значимости: от совхозного шофёра через должности заведующего гаражом, председателя профсоюзного комитета, парторга первичной организации совхоза до председателя сельсовета.
И выше бы пошёл, но в нём под зазывами уже ранее эмигрировавших немцев, бывших
«советских», забурлила немецкая кровь, и загорелось ему семейством заморского счастья откушать – решил рвануть в древний фатерлянд2 предков. Не осознавая, что быть там ему для немцев-аборигенов второсортным русдойчем3, унтерменшем4, рабочей силой: и языка,и культуры не зная, и менталитета европейского не имея;
_____________
1Сельсовет, сельский совет, с/с – название местного органа власти (сельский Совет народных депутатов) и единица административно-территориального деления в СССР.
2Фатерлянд – производное от немецкого Fatherland, означает: «страна отцов»; «отечество».
3Русдойч – производное от немецкого RusDeutsch, означает «русский немец».
4Унтермеш – «недочеловек»: расистско-евгенический термин в идеологии немецких националистов евреев, славян.

но не смотря ни на что, решил основательно предать всё, чем до сих пор жил – страну родную и жизнь в ней объявил чуждым, дурным, глупым.
А потому Арсений пнём на пути стоит; потому, выйдя во двор, встретить к воротам не пошёл, из-за дома отозвался. Николай на реплику Вячеслава засмеялся.
Он как и старший, таким же антироссиянином, антисоветчиком состоялся. И такой же ловкач, как старший. Хитростью присвоив родительский дом и на деньги от его продажи купив себе в Душанбе квартиру, он, в первый же миг непредвиденного появления Арсения почувствовал, что тот насквозь видит его и эту, и другие мелкие и покрупнее проделки. И смехом попытался освободиться от ощущения собственной ущербности, воспринятой под Арсеньевым режущим взором. А для того пожелал низвести старшего по отношению к нему брата до уровня презренного клошара1.
Того брата, за кем волочился со своего рождения, поскольку Арсений, сам будучи ещё малявкой, опекал его. Опекал до тех пор, пока не покинул родные пенаты и город Фрунзе, уехав в Донецк с ещё одним младшим братом, чтобы помочь тому в Политехническом институте устроиться и поддерживать в чужом краю, далёком от родителей. Да и потом Николай питался перепиской с ним, в период постижении «мудрости» в МГУ, получая наставления. До тех пор переписывался, пока не возомнил себя наимудрейшим из мудрых, из всех политических учителей, сочинивших теории всеобщего благоденствия.
Он тоже собрал и отправил в Германское посольство документы для выезда туда, за бугор. Но отнюдь не за тем, чтобы жить в Германии, а для того, чтобы уже «свободным гражданином мира», выехать в другую, ещё более благоприятную страну – об этом своём замысле он проговорился Арсению в случайном письме…
…Вячеслав с Николаем в окно увидели подходившего Арсения и вышли встретить. Старший в ожидании уселся на крыльце, а младший остановился на углу дома, не подойдя к воротам, чтобы калитку открыть родному гостю издалёка. И подготовился сказать ему встречное слово, экспромт-репликой озарённый.
Арсений сразу понял всю свою неразумность приезда к Вячеславу, начав с него свои прощальные визиты к уезжающим в Германию родственникам-братьям. И вообще, ехать к братьям. Но ведь больше никогда не увидятся. И не смогут сказать брат брату слов любви, прощения, радости друг в друге. Собственно, они, добрые слова, не звучали никогда, но ведь должны же люди, взрослея, понимать нужду в них. А он хотел дать им свою радость, свою любовь.
Однако вот он финал их братских отношений – встретили как чужого, как бродягу обездоленного. Деревню Ковригино напомнило это свидение. Воистину прав Омар Хайям, выдавший миру рубаи: “Кому случается до Божьих тайн дойти, того стараются презреньем извести. Глядят христианин, еврей и мусульманин, как на заблудшего, на странника в пути”.
А чего он хотел, на что в действительности рассчитывал? Знал, что распрощается со своей наивностью детской веры в родственную хотя бы любовь братьев, что большего не получит. Знал – и шёл…
Но ведь с тем и за тем долгий во времени и длительный в расстоянием путь шёл, чтобы задолженность погасить. И очиститься, отдав нравственные долги – если таковые имеются и он их ещё не закрыл, – или стряхнув с себя прах никому не нужных его обязательств. Хотя, по правде сказать, надеялся и на то, что ему, истощившемуся, братское участие поможет восстановить силы…
А что получил здесь?..
А что он мог получить от них? Что у него с братьями? Должен он им хоть что-либо? Денег у них – ни у кого и никогда – не одалживал; в свою жизнь они его не впускали и его  делами не интересовались. Даже сейчас, после долгой разлуки не встретив, чтобы просто расспросить и кров предложить. Ничего он им не должен, а их долги – пусть они с собой в Германию увозят: там с них взыщется. И Там тоже.
__________
1Клошар (фр. le clochard) – бродяга, нищий, бедняк, босяк,  бездомный.

Повернулся и ушёл, не входя в ворота.
Николай, возмущённый его таким поступком, которым Арсений показал ничтожность их суждений о нём и их ничтожность в его жизни, уходом, лишающим возможности ещё что-либо скабрезное высказать ему, воскликнул, обращаясь к старшему:
— Слава, он уходит! — И добавил вслед уходящему, стараясь вложить его попрание в свои слова: — Демарш1 нам демонстрирует!
Не зря учился в университете марксизму – терминологией обогатился и применяет её постоянно, не зная истинное значение и потому неуместно; но это неважно – таких слов его окружение не знает и тем более ценит его. А что ещё надо?
Вячеслав поднял весомое седалище, оторвав от ступеньки крыльца, подошел к нему и мудро промолвил:
— Пусть уходит – меньше мороки. А то опять заныл бы, моралист. Сам не живёт и другим мешает, мозги компостирует.
Слова старшего брата, того, кто должен был бы объединять всех братьев, создавая из них прочный союз, направляя друг к другу, организуя взаимопомощь, догнали уходящего со скоростью звука, ударили в спину, но уже не ранили, не толкнули и обернуться не заставили. Просто поставили – не точку даже, а бетонный блок в финале отношений.
Опять на ум Хайям пришёл – хороший собеседник, понимающий: “Как жалко мне вельмож! Наградам несть числа, но нет и радости в плену алчбы и зла. Однако честный муж, от жадности свободный, для них не человек. Вот странные дела!”.
На что им его уважение – они ведь знают, как жить, и учить их не надо. А любить?.. Надо?.. Они и любят. Любят то, что хотят иметь, то, что имеют. А что ещё любить?!
К счастью Арсения, автобус, привёзший в Беш-Терек, стоял на конечной остановке, и странник успел дойти до него, пока водитель собирал плату с пассажиров. Вошёл в салон, купил билет и погрузился в свои мысли, чтобы ни с кем не общаться, оказавшись в уже чужой для него разнонациональной среде киргизстанцев, от общения с которыми с их говором, с их среднеазиатскими нюансами общечеловеческих интересов отвык. Трагедия юной башкирской девушки и собственная драма отдалили его от всех людей, сознательно или ненамеренно несущих в себе зло.
В тот час задумался серьёзно: куда ему теперь? Перед кем ещё явиться должником? Непростым оказалось освобождение от долгов. Непростым ненужностью тем, к кому он стремился. До пошлости ненужностью.
Весь путь сюда он шёл, понуждаемый обязанностью отдать всё, что взял или – если не то же отдать, то равноценное; одолевал в пути трудности странствия с его небольшими проблемами быта и с до катастрофичности большими проблемами встречающихся ему в пути. Серый в его несчастии и потом вынужденное расставание с ним; Настя-Настенька и её родные с их горем и страданиями; и другие лебединские жители; Брат Виталий – воистину брат! – с его семейной драмой. Нургуль!
Нургуль – вот она самое большое вторжение в него, самая великая боль. Раненая Настенька –  но там всё светло: её он исцелил, дав радость и всей (всей ли?) её семье. У брата – да, крах и это больно, однако боль жизнью закроется. А Нургуль!!! Никогда он не освободится от терзания невозможностью её спасения. Девушка, девочка, убитая злом, ушедшая из жизни прямо из его рук, – он не удержал её!..
А что здесь, в родной земле, в Киргизстане? Да никому он здесь не нужен, никто без него не страдает, никто не то, что не даёт, но и взять-то от него ничего не хочет, даже не  поинтересовавшись подносимыми дарами…

___________
1Демарш (фр. demarche) – дипломатическое  выступление правительства или дипломатических органов одного государства перед правительством другого государства. Демарш может содержать просьбу, протест, предостережение.

Ещё одна встреча с братьями состоялась, и она вновь показала их лицемерие. Спустя десять дней и после возвращения из Пржевальска встретился с ними в родном селе близ кладбища.
В тот день, когда он, ставя точку в странствии, вылетал рейсом «Фрунзе-Москва», ему оказал дружескую услугу встреченный в предпоследний день во Фрунзе Виктор Ганзюк, приятель по оперативному отряду, сделавшийся частным таксистом. Он отвёз Арсения в аэропорт с заездом в село детства и юности, чтобы странствие завершилось отданием памяти матери – отец покоится в Душанбе.
Ему, уже вышедшему за ограду погоста и направлявшемуся к Викторовой «Волге», засигналил автомобиль «Жигули»; за ним клубился шлейф пыли. Чтобы в конце пути его странствия не покрыться слоем пыли отечества, Арсений поспешил укрыться за «Волгой». Пока с сильной болью в голеностопе дохромал до неё, «Жигуль» близко остановился.
В нём оказались братья: они тоже приехали поклониться матери. И увидели его – не таким, каким в Беш-Тереке увидели: не в походном снаряжении, а в аристократическом. В том, во что его в благодарность приодели ставшие друзьями пржевальские военачальники: костюм шикарный не по местным меркам, шляпа широкополая и в довесок вместо посоха дорогая с пластинками серебра трость. Удивились его презентабельности, признали его за брата – умеет, оказывается, хорошо устроиться! – и посигналили, к себе призывая.
Пока старший, махнув в приветствии рукой, вынимал своё тело из салона машины, младший выскочил, окликнул: “Арсений!”, — и с ясно выраженным в лице удивлением  поспешил обняться, на ходу протягивая руку…
Арсений глянул на них непродолжительно и сел в машину.
— Поехали, Витя.
— Приятели? — спросил Ганзюк.
— Прошлое. Пусть оно в нём и останется, — коротко ответил Арсений; но заметив, что не понят, пояснил: — Не всё из прошлых отношений может в настоящее перейти, как у нас с тобой и с Татьяной; иному лучше там и остаться, чтобы не…
— Не смердеть? — оригинально, но довольно убедительно понял Виктор.

 
***



ПОЯСНЕНИЯ-ДОПОЛНЕНИЯ
К  ГЛАВАМ КНИГИ ТРЕТЬЕЙ «ПУТИ И ДОРОГИ – ЗЕМНЫЕ И ИНЫЕ»
____________________________

***

Исторические пояснения-дополнения к странице 53:


…Что несли в перемещениях на север, на восток, на юг русские переселенцы?
Кочевники: готы – древнегерманский союз племён начало новой эры, гунны и скифы, монголо-тюркский союз и другие племена и их объединения несли уничтожение городов, селений, культур. Кочевники, бродящие по просторам, по натуре не принимая осёдлости – а селения были для них оплотами сопротивления, центрами иных, чуждых порядков, – они не могли сеять, а могли лишь воевать, охотиться, грабить, насиловать, убивать.
Русь, пашущая, строящая, – она тоже мигрирующая вширь нация. Но никогда не была бродячей разрушительной массой, отрывающейся от корней. Её основы, экономическую и социальную, составляют земледелие, ремёсла, промысел, торговля добытым у природы и произведённым. Что могли сделать русские передовые отряды, если бы только грабить и приходили? Они должны были бы уничтожать местное население или уводить в рабство.
Но нет. Куда направлялись русские первопроходцы, следом за ними шли земледельцы и мастеровые создавать постоянную экономику, вовлекая в процесс местное население.
Особое свойство земледельцев, ремесленников, торговцев русской нации и основа их жизнедеятельности – миролюбие. Не слабосильное вассальное, а способное защитить себя и примкнувшие к ней народы и племена от любых агрессий и напастей – недаром же в страхе европейцы русский народ называют медведем.
Враг России поры жестоких времён двадцатого века, английский премьер Черчилль, повторял за высказавшим опасение Бисмарком, канцлером Германской империи науку:
 “Русские могут казаться недалекими, нахальными или даже глупыми людьми, но остаётся только молиться тем, кто встанет у них на пути”.
Хотя сам-то он – и нахальный, и недалёкий: он то и дело замышлял козни против СССР и мечтал завоевать Россию, как грезит опошлённый англичанин, поляк, немец, француз.
Бисмарк известен и более разумными высказываниями о России:
“Не надейтесь, что единожды воспользовавшись слабостью России, вы будете получать дивиденды вечно. Русские всегда приходят за своими деньгами. И когда они придут – не надейтесь на подписанные вами иезуитские соглашения, якобы вас оправдывающие. Они не стоят той бумаги, на которой написаны. Поэтому с русскими стоит или играть честно, или вообще не играть.
Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведёт к разложению основной силы России. Русские, даже если их расчленить международными трактатами, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как частицы разрезанного кусочка ртути. Это – неразрушимое государство русской нации, сильное своими пространствами и климатом и ограниченностью потребностей”.
Оба эти воинствующие деятеля, стремясь нанести поражение Российской империи, знали её историю и знали, что все нашествия разбивались о твердыню русскую, как волны морские разбиваются об утёсы и откатываются.
Потому что, в отличие от кочевых народов, Русь не отрывается от корней и их из своей земли не вырывает, чтобы вселить в новые территории: распространяется корнями и стеблями, разрастается. Так, как распространяются и растения, из стеблей выпускающие новые побеги для укоренения. Русь врастает в землях, до которых позволено ей дойти, в этносы вселяется, не разрушая их тела.
Русские несут коренным народам на новых для себя землях опору осёдлости, развитие ремёсел, сохранение культуры и привилегий, а не их притеснение, уничтожение. Ничем не задавливая национальную религиозность, а миром привносят православное христианство, отличающееся от хищнического католицизма. И перенимают элементы их культуры и их мастерства. Такое привношение и взаимный обмен сближают коренных хозяев земель с новыми соседями и позволяют русичам усмирять воинственные народы.
Территории, где Русь укоренялась, включались в Московское княжество; а в Москве для управления ими создавались учреждения; на местах они управлялись наместниками…

Пращур Арсеньев и Витальев, князь Андрей, направленный в Вятско-Черемисские земли, присоединённые к Москве Иоанном Третьим московским, начало рода имел не в варяжских князьях из Скандинавии, пришедших в глубь Руси, а в славянско-этнических княжествах, обитавших тысячелетия в своих землях.
Направлен не добрым его согласием с Великим московским князем, а сослан в этот край как опасный восперечник за то, что с другими сильными князьями восстал против коварства и внутренней грабительской политики Иоанна Третьего…
Иоанн, Великий князь московский, потомок Рюрика и Олега с Игорем, объединял русские земли подобно отцу своему: по-варяжски и одновременно по-монгольски диким, деспотическим главенством, кровавым уничтожением вотчинных и удельных княжеств и ближайших сородичей. Разорил и Псков с Новгородом Великим с вечевым управлением, с устоявшейся благополучной экономикой.
В его намерениях и действиях не было заботы о благополучии страны и народа. Он не понимал исторического значения княжеского служения Руси. Потому что не понимал ни обязанности служения народу и Богу, ни служения вообще. Главным для себя принимал главное для всякого корыстного эгоистичного властителя: подчинение земель, населения; взимание с них доходов. Сила его власти зиждилась на боязливости безгласных рабов, во что он превращал подданных и подвластных.
Не обладая государственным умом, князь Иоанн во внутренней политике опирался на ограниченные представления о правлении – он, варяжский по роду, жил в эпоху татаро-монгольского протектората над Русью и воспитан данником орды. Соответственно учился и управлению страной у монголов, по родовому наследию перенимая монголизм от Ивана Калиты вплоть до своего отца, Василия Тёмного, прогибавшихся под властью ордынцев.
Так что старое славянско-русское управление задавлено; а если где  проявлялось, там жестоко каралось. В этом способе правления его активно поддерживало старомосковское боярство, образовавшееся при Иване Калите и державшееся своих мест, само ведомое, как и Великие князья, жаждой захвата чужих вотчин и богатств. Ради такой корысти властный конгломерат не гнушался физическим уничтожением богатых бояр Великого Новгорода, вотчинных князей и даже братьев великокняжеских.
И защищал князь Иоанн от иноземных агрессоров, стремившихся отобрать у Руси её владения, не народ и русскую землю, а свою личную собственность – у него была обычная позиция вожаков волчьих стай или группировок бандитов.
К тому, что Иоанн был крайне эгоистичен, добавлялась ещё его трусливость; он свои цели достигал исподтишка: медленными шажками, используя без него сложившиеся или коварством благоприятно складывавшиеся обстоятельства, применяя ложные обещания – за доверие им расплачивались соперники и союзники. Беспощадно карал всех настоящих и предполагаемых недругов – так же подобно отцу, Василию Второму Тёмному.
«Тёмным» Василия Второго прозвали потому, что был ослеплён двоюродным братом, Дмитрием Юрьевичем Шемякой, за то, что ослепил другого двоюродного брата, Василия Юрьевича Косого, конкурента в борьбе за московский великокняжеский престол.
Обычная грызня главарей хищников, а не княжение. Княжение являет собой прежде всего служение стране, народу и ответственность за них, за свои дела. А они, генетически произошедшие от кровожадных зверствующих хищников-викингов/варягов, они иначе не могли ни с кем соотноситься – ни с подвластными, ни с близкими родичами, ни тем паче с их конкурирующими князьями.
Истинное величие исторических лиц в положении, которое занимал Иоанн Третий, измеряется степенью доставления народу наибольшего благосостояния, способствования его духовному развитию. Но эпоха княжения того Иоанна оказала мало хорошего влияния на благоустройство страны. Спустя столетия, когда затушевался ущерб экономический и духовно-нравственный, нанесённый русской земле Великими князьями наряду с татарвой, деятельность по объединению Руси под их личным диктатом видится делом для страны сугубо благим.
Особенно с позиций людей и историков, не причастных к событиям той поры, или потомков бояр, участвовавших на стороне самодержцев в их грабежах и мародёрствах. Но таким же «благом» является и монгольское иго – оно ведь, в конечном счете, сыграло роль, объединяющую русские земли. Однако, какова цена?!
Для Арсения, помнившего историю рода, хорошо знавшего историю России, прошлое благим не виделось. Тем более оно таковым не виделось десяткам тысяч ратных и мирных людей Руси, убитых в войнах московских князей с удельными князьями; не виделось оно и казнённым ими, лишённым родового имущества, обречённым на скитания; и простым людям разорённых княжеств, Великого Новгорода, Пскова, Твери – всем, кто подвергся обнищанию в результате разорительного переустройства страны.
В ту пору Русь сама стремилась к объединению, она склонялась и к Москве, так что Великим князьям можно было и должно было проводить более благоприятную для народа внутреннюю политику, опиравшуюся на экономический и культурный потенциал страны, на доверие удельных князей. Но благому не суждено было состояться. Духовная слепота правителей и их бессмысленность в отношении к стране, к подданному населению в итоге последовательно привели к подрыву и к разорению внутренней экономики страны – её торговли, землепашества, промыслов.
После захвата Новгорода, Пскова и удельных княжеств Иоанн всех видных князей и бояр – потомков первых княживших – извёл переселением, узилищами, казнями; а на их земли посадил для управления московских служилых людей, наместников.
Вместо князей и родовых бояр власть на местах стали осуществлять люди в большей части временные, случайные. Они правили людьми и экономикой посредством страха, будучи сами тем управляемы, лично не заинтересованные в благосостоянии вверенных им земель и населения, в отличие от истинных властителей-князей, радевших за прирост им по наследию доставшихся вотчин, доходов и населения, за благополучие и безопасность.
Во все времена временщики прежде всего о себе заботятся, забираясь в казну. Потому и эти предавались казнокрадству, мздоимству, неправедному судилищу. Причём, в делах хозяйственных не разбираясь и не желая обременяться управлением, они передоверяли правление холопам-тиунам1. А холопы есть холопы – они по натуре своей бесконтрольно, безудержно совместно со своими хозяевами предавались лихоимству и казнокрадству.
Администрирование по ордынским законам кочевников и по скандинавскому нраву, варяжскому жестокому, основанных на кровопролитии и на обирательстве, не имевших отношения к осёдлым культурам, не могло привести к иному (до сих пор ордынство с варяжеством проявляются в управлении России, каким бы революциям-трансформациям ни подвергалось государственное устроение империи: и самодержавие патриархально-феодальное, и капитализм по аналогии с европейским, и псевдосоциализм).
О личных пороках Иоанна, имевших для страны горестные значения и последствия, проговариваясь, сообщают верноподданнические летописцы и более поздние историки. О том, в частности, что он, князь, бежал из Москвы, когда хан Ахмат подошёл к границам московского княжества и лишь требованием удельных князей, бояр и народа оказался вынужденным вернуться к войску. О том, что был жесток от природы и не умел смягчать свою жестокость силой разума. Что его первого в народе назвали Грозным.
____________
1Тиун (тивун) – в Древнерусском государстве название княжеского или боярского управляющего, управителя из обельных (полных) холопов. Холопство – состояние несвободного населения в Киевской, Удельной Руси и в Русском государстве. Отменено Петром I высочайшей резолюцией на докладные пункты генерала Чернышева 19 января 1723-го года. По правовому положению холопы приближались к рабам.

Современники писали, что приближенные трепетали перед ним и на пирах не смели ни слова шепнуть, ни даже с места тронуться, пока утомлённый шумной беседой и вином Иоанн дремал за обедом.
Вследствие нравственной нищеты и мелкого менталитета Иоанн диктаторствовал и в семье: он не позволил жениться братьям, Андрею Меньшому и Юрию, чтобы наследников у них не было, и братья умерли бездетными. А он захватил себе их уделы, не поделившись с другими родными братьями.
В полноте деспотизм проявил после повторной женитьбы на племяннице последнего византийского императора, Константина, Зое Палеолог1, в 1472-ом году.
Его новая жена, византийская принцесса, уже по роду своему враждебно относилась к Руси, ибо на протяжении многих веков эти страны находились в военном и политическом напряжённом противостоянии. Славяне-русичи ходили в походы против Константинополя и не раз брали с него дань; князь Олег прибил щит к его вратам. А Византия настраивала печенегов, болгар, иные народы против Руси, будучи сама не в состоянии в военных делах одолеть противницу – по-иному не умела ни одолеть её, ни строить с нею отношения.
Софьи считала русский народ грубым, варваром; к её воспитанию добавилось личное воздействие на неё папы римского Павла II, обратившего её в католическую веру после её бегства с отцом в Рим. Одаренная красотой и хитрым умом, принцесса была любимицей папского двора, что усилило её самомнение. Папа мечтал сделать из неё орудие против православия, чтобы управлять и Русью. Для того, подыскивая Софье достойного жениха, выбрал в качестве жертвы Великого русского князя. В 1469-ом году Иоанну Васильевичу было направлено предложением руки Софьи, а честолюбивый московский князь, конечно же, принял его.
Так что Софья, вселяясь в страну исконных врагов, была изначально настроена против населения земли русской и, соответственно, против бояр, ограничивавших самовластность великого князя, а, следовательно, и её личные права. Она повела ярую борьбу с боярством и борьбу по внедрению в Московское княжество византийских порядков.
В результате обычаи московского двора сильно изменились. Барон Сигизмунд фон Герберштейн, австрийский дипломат при Василии Третьем, о Софье недоброжелательно писал: “Это была женщина хитрая, по ее внушению князь сделал многое”.
Самолюбивый  Иоанн  охотно  воспринял византийскую дворцовую политику, потому что внешним образом она выражалась в увеличении пышности, льстящей его тщеславию, во введении сложных придворных церемоний, в отдалении великим князем боярства от себя, от управления. И в принятии византийского герба – Иоанн, стремясь к собственному возвеличиванию, использовал и императорский герб для той же цели и создал гибридный: византийский символ был соединён с московским, и с той поры на одной половине герба стал изображаться двуглавый орел, как наследие от Византии, а на другой изображён всадник, попирающий дракона – герб московский. Надпись на гибриде гласила: “Великий князь, Божьей милостью Государь всея Руси”. Переживший различные трансформации и уже без того текста, он остался на века – славил и Российскую империю.
А для обоснования своего возвышения и над боярами Великие князья московские своё происхождение выводят от римских императоров, опираясь на сочинённое в придворных кругах «Сказание о князьях Владимирских», нелепо-алогичным образом обосновывающее династические претензии государей. В основе «Сказания» лежат две легенды.
Первая, хронологически и демографически совершенно не обоснованная, повествует о происхождении Рюрика, а значит, и московских Великих князей, от римского императора Августа, родственника Цезаря.
__________
1Зоя Палеолог ((греч. ;;; ;;;;; ;;;;;;;;;;;;; Зинаида – по Софийскому временнику; русское имя – Софья: родилась около 1455-го года; дата смерти 7 апреля 1503-го года) – дочь Фомы, родного брата последнего византийского императора Константина, с 1472 года вторая супруга Великого князя Иоанна III.
  Боярин Берсень говорил Максиму Греку: “Государь наш запершись сам третей у кровати всякие дела делает. Как пришла сюда Великая княгиня Софья с вашими греками, так наша земля и замешалась, и пришли нестроения великие, как у вас в Цареграде при ваших царях”.
      
Вторая утверждает, что царские регалии – венец, бармы, золотая цепь, крест от древа распятия и сердоликовая шкатулка императора Августа – достались московским князьям через Владимира Мономаха от византийского императора Константина IX-го, его деда.
Нелепа байка о родстве Рюрика и римского императора Августа. “В огороде бузина, а в Киеве – дядька”, — гласит русская поговорка. Но если бузина – племянница киевского дядьки, то Рюрик-то, живший на севере Европы в девятом веке, непременно был прямым  сородичем императора, обитавшего в Риме с 63-го года до новой эры по 14-ый год новой. Да только беда – Октавиан Август потомства не оставил.

Гай Юлий Цезарь Октавиан Август, при рождении имевший имя Гай Октавий Фурин, жил с 23-го сентября 63-го года до новой эры по 19-ое августа 14-го года новой, был римским политическим деятелем, первым римским императором и основателем Римской империи.
Происходил из незнатной богатой семьи и приходился внучатым племянником Гаю Юлию Цезарю. В девятнадцатилетнем возрасте в 44-ом году до новой эры был усыновлён им по завещанию – потому носил его имя – и, пользуясь поддержкой многих сторонников Цезаря, оказался в центре политической жизни Римской республики.
При Октавиане началось становление культа личности императора – перенятое и московским князем Иоанном Третьим и многими на Руси после него в последующие века, уходившее корнями в прижизненное почитание Гая Юлия Цезаря. 1-го января 42-го года до новой эры сенаторы, пережившие проскрипции1–преследования, провозгласили Цезаря богом, что позволило Октавиану называть себя сыном бога.
Первые шаги по организованному почитанию правителя были сделаны по инициативе сената и при поддержке народа после победы над Антонием. День рождения императора, день смерти Антония, день возвращения из египетского похода и даты побед при Навлохе и Акции стали праздниками. В первое время Октавиану не поклонялись наравне с богами: животных приносили в жертву лишь богам, а в честь гения (духа) Октавиана совершались либации (бескровные приношения). Его имя включили во все официальные молитвы и клятвы, а также в гимн жрецов-салиев.
5-го февраля 2-го года до новой эры Октавиан получил от римского сената почётный титул «отца отечества»; а 16-го января на новом заседании сенат наделил Октавиана почестями –  прежде всего именем Август. В результате полным официальным именем правителя стало Император Цезарь Август, сын бога, а кратко он звался Цезарь Август.
 Слово «Август» имело ярко выраженный религиозный оттенок. Вскоре приносить в жертву гению Августа начали и быков; и переименовали месяц секстилий в честь Августа.
Вот величина! Как же Ваньке Московскому было не природниться-то к самому «сыну бога»?! Никак не можно было. Но как это сделать? А вот хоть и через Марцелла. Неважно, какова его судьба – кто же спустя полтора тысячелетия помнит его и вообще что-либо о нём знает? Но знают – знает истина, и сам Господь ведает!

У императора Цезаря Августа было единственное дитя – дочь Юлия Старшая, при жизни упоминалась как Юлия Цезарисс Филия или Юлия Августи Филия, что означает Юлия, дочь Цезаря или Юлия, дочь Августа  В 25-ом году до новой эры в четырнадцать лет Юлия стала женой Марка Клавдия Марцелла, двоюродного брата, тремя годами её старшего. Его Октавиан Август намеревался сделать наследником. На свадьбе сам Август не был – он серьёзным делом занимался: воевал в Кантабрии. Распорядителем на ней был Марк Випсаний Агриппа, друг Августа. В честь свадьбы на деньги Августа организованы были большие игры.
____________
1Проскрипция (лат. proscriptio от proscribere – «письменно обнародовать, оглашать») – в Древнем Риме  список лиц, объявленных вне закона. За выдачу или убийство включённого в списки назначалась награда, за укрывательство –  казнь. Имущество проскрибированного подвергалось конфискации, потомки лишались почётных прав и состояния.

Но через пару лет, в год своего эдильства1, Марцелл умер. Молва приписывала смерть его римлянке Ливии, которая таким образом могла избавиться от одного из возможных конкурентов её сына Тиберия на замещение предстоящей вакансии императора. Детей у Марцелла и Юлии не было – не родили; так что от этого родственника Цезаря Августа не случило у Ваньки из Москвы кровного родства. Да и вообще от августейшей доченьки не состоялось…
В 21-ом году до новой эры Август, поняв, что управлять государством без поддержки друга становится всё труднее и труднее, усыновил Марка Випсания Агриппу, заставил его развестись с Клавдией Марцеллой и жениться на Юлии, которая была на двадцать пять лет младше своего второго мужа. Ему Юлия родила пятерых детей.
Но и они рано покинули земной мир: кто в сражении пал, кого сгубили интриги, – в Риме за власть боролись нещадно (а когда и где она претендентам тихо-мирно достаётся?).
В третьем браке с Тиберием она не только не одарила детьми мужа, а наследниками своего отца, но и… О распутстве Юлии Старшей знал весь Рим.
В самом начале семейной жизни Тиберия и Юлии родился мальчик, который вскоре умер. В 6-ом году до новой эры, после отъезда Тиберия на Родос, Юлия добилась от отца разрешения жить отдельно от мужа. Чтобы предаваться страстям.
Август знал о её поведении, но слишком любил её, чтобы наказывать. Ко 2-ому году до новой эры чаша терпения Августа переполнилась. Юлия была арестована. От имени Тиберия Август прислал ей письмо, в котором давал ей развод. Её обвинили в разврате и предательстве, а также в покушении на отцеубийство. За одно это преступление её ждала жестокая казнь – по римским законам отцеубийцу зашивали в мешок с собакой, змеей и петухом и сбрасывали в Тибр.
Цезарь Август помиловал дочь и заменил смертную казнь на ссылку, но с жёсткими условиями содержания: Юлия высылалась на маленький остров Пандатария площадью не более двух квадратных километров, куда запрещалось ступать любому без разрешения её отца Августа. Вместе с нею в ссылку разрешили отправиться её матери Скрибонии – сама изъявила это желание (со Скрибонией Октавиан Август развёлся ещё в тот день, когда она родила Юлию). Ссылка оказалась пожизненной.
Вот такие они римляне и римлянки – и свободные, своенравные, и жёсткие в строгом благонравии. Из чего следует, что тщеславненькому Ваньке сыну Васькиному никак было не влезть в родство с Гаем Юлием Цезарем Октавианом Августом, «сыном бога»:  и малой возможности не имелось зацепиться за родство с ним.
 
Так что как бузина родственна киевскому дядьке, таким же родичем и викинг Рюрик Октавиану Августу, императору римскому, кровно близким родичем является, а потому не Ивашке быть его наследником на троне Римской империи.
А о родословии от Рюрика до Святослава лучше помолчим, потому что в генеалогии этой столько белых – или чёрных, чернилами замаранных? – пятен, и столько временных пауз, что туда можно, по меньшей мере, ещё одно звено – а то и два – вставить, чтоб ясно было, кто кого и когда родил и от кого.
Но хотя утверждение о древнеримском происхождении рюриковичей сверхабсурдно, современники Иоанна Третьего «Сказание о князьях» сочли «откровением», и по сию пору оно почитается: идеи проникли в летописание шестнадцатого столетия и сделались важным звеном официальной идеологии. Мелко, мерзко для князя Московского, для князя Руси, становящейся великой, могущественной.
Но и свойства великой лжи таковы, что проникает в души, в восприятия человеческие – людям не нужна истина, главное, чтобы ложь выходила за допустимые пределы, и тогда она примется всем обществом как Божье откровение.

___________
1Эдильство – должность эдила у древних римлян; учреждение, на обязанности которого была забота о правильном подвозе съестных припасов, приобретение и раздача хлеба бедным и забота о порядке и благоустройстве в городе.

В историю Руси вселилось убеждение об иностранном происхождении московских князей, отрывавшее от родных славяно-русских корней, что подчёркивает их положение в качестве силы, пришедшей извне для руководства страной. И тем они ещё более отдаляли себя от народа, возвышались над всеми слоями русского общества, не исключая высшую его иерархию, как над этносом, не способным к самостоятельности, к самоуправлению. И государь на этом основании мог смотреть на любых своих подданных как на холопов.
Ложь основывается на правде, на истине – основывается – а развивается в кривду. Правда в том, что князья, цари, императоры, ханы во всех странах в жёны брали невест из других народов, не желая личный статус опускать до хотя бы своей высшей аристократии и повязывать себя с ними – бывало и бывает такое. Было так и в русской истории.
Всеволод Ярославович рождён Ингигердой Шведской, дочерью христианского короля Швеции Олафа Щётконунга – второй женой Ярослава Мудрого. А во Всеволодовом сыне, Владимире Всеволодовиче Мономахе, гены Византийского императора Константина IX-го, имевшего то ли армянское, то ли греческо-македонское происхождение; через его дочь Марию. Всеволод во второй раз женат был на половецкой княжне Анне Половецкой. Кто родил Владимиру Мономаху сына Юрия Долгорукого, достоверно никому не известно, но Юрию Андрея (Боголюбского) родила также половецкая княжна, дочь хана Аепы, внучка хана Осеня.
На этом на некоторое время вливание иноземных геномов приостановилось. В 1148-ом году Юрий Долгорукий женил сына на дочери казнённого боярина Степана Ивановича Кучки, Улите, отличавшейся необыкновенной красотой – она будто бы была казнена за участие в заговоре против мужа в 1175-ом году (хотя по другой версии казнили не Улиту, а вторую, неизвестную, жену Андрея Боголюбского). Улита родила шестерых детей…
Это начиная с Петра Первого пошла вливаться в правящую династию из поколение в поколение прусско-германская генетика. Однако немецкая, а не скандинавская и тем паче не римская. От Петра Третьего и до Николая Второго все цари в так называемом роду Романовых были сугубо прусского и прочего немецкого происхождения. Не россияне.
Но и они встраивались в русский менталитет, а настоящими правителями при них были из русских, как к примеру, при Екатерине Второй героями и государственными мужами стали Потёмкин, Суворов, Ушаков, сделавшие её Великой. И сама, урождённая София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, став императрицей Российской империи, переменила и религию, и имя, преобразовавшись в русскую Екатерину Алексеевну.
Так что Иоанн Третий русского производства, хотя генетически и скандинавского, от яростных викингов. Родился 22-го января 1440-го года в семье великого московского князя Василия Второго Васильевича и Марии Ярославны, дочери удельного князя Ярослава Боровского, внучки Владимира Храброго – русской княжны серпуховской ветви дома Даниила (рода Даниловичей) и дальней родственницы его отца.
Что же до первых князей, соединивших племена славянские, то сын Игоря Святослав рождён славянкой; а он в свою очередь дал Руси князя Владимира от Малуши, княжны древлянской; Владимир, хоть и завоевал себе византийскую принцессу, но править после него стал его сын Ярослав, рождённый полоцкой княжной Рогнедой Рогволодовной.
Так что в родовой перепутанице о генетическом родстве викинга Рюрика с римским императором Августом его преемникам без стеснения можно было врать – кто разберёт, где правда, а где ложь, тем паче, если кривда измышления заполняет всю «Сказание»? А если кто посмеет сомневаться, так палач с мечом в любой момент готов голову срубить,

Подобные выдумки присущи всем народам, возводящим своё родословие не только к неведомым предкам, но и к богам и к животным.
В 1785-ом году один из предводителей киргизов, Атаке-батыр, отправляя в Россию – в Омск и в Санкт-Петербург – послов для установления киргизско-российских дружеских отношений, в сопроводительном письме генерал-губернатору генералу Огарёву писал:
“Управляющему в делах Ее Императорского Величества господину генералу от происшедшего родом из славных и чиновных людей, бывших при древних царях Соломоне и Александре Македонском, а ныне по колену рода своего управляющим народом диких киргизов Атаке-батыра, Тынайбиева сына, свидетельствую поклон”.
Вот, получите, внимайте: ни мало ни много, а прямые потомки царедворцев Соломона
и Александра Македонского. Где Тянь-Шань и где Иудея и Македония?
Даже при том, что Македонский, живший в период с 356-го по 323 годы до новой эры, пытался завоевать Тянь-Шань, такого этноса, как кыргызы, на нём в ту пору ещё не было – его заселяли племена саков (собирательное название группы кочевых и полукочевых ираноязычных племён, обитавших на Тянь-Шане в первом тысячелетии до новой эры и в первых веках новой).
Честолюбивым киргизам очень важно считать себя потомками хотя бы воинов героя, потому что знаменитый завоеватель пользуется популярностью у народов Средней Азии. По легендам, он доходил до Чуйской долины и озера Иссык-Куль. Однако на самом деле великий полководец на территорию современного Кыргызстана не углублялся. Ибо самый восточный рубеж, которого достигла армия Македонского, – это река Ходжа-Бакырган-Сай в современном Ляйлякском (Лейлекском) районе Баткенской области.
Что произошло в рамках похода Александра на саков? Одолеть их одолел, но  победа не принесло больших результатов, и ему пришлось отступить. Так что киргизам следует покрыть головы платками в осознании опороченности гипотезы своего родословия.
Аналогично и князьям, царям и царедворцам русским/российским и их историкам, в угодливости перед правителями вешающими им на уши свои летописные сказки.
А что до даров, имея в виду царские регалии – венец, бармы, золотая цепь, крест от древа распятия и сердоликовая шкатулка императора Августа, что достались московским князьям через Владимира Мономаха якобы от византийского императора Константина IX-го, его деда, – так кто кому чего не дарил, не преподносил? Какое возвышающее значение имеет это для князей русских – разве что тщеславное самолюбие тешит?
Но что пользы от того народу, стране? Впрочем, идиоты самовлюблённые находились и находятся периодически во власти во все времена и во всех странах.

С вселением Софьи Палеолог в Кремль не только вотчинные и удельные князья, но и преданные Великому князю старомосковские бояре почувствовали на себе расцвет его самодурства – Иоанн, назвав себя самодержцем, перестал считаться с чьим-либо мнением и жестоко наказывал противящихся и сомневающихся в его правоте. От репрессий многие знатные люди московского княжества пострадали, а иные вместе с их родами изведены.
Так, по объяснению самого Великого князя Иоанна, за то, что “высокоумничали”, в опалу попали и ближайшие бояре: князь Семён Ряполовский и князь Иван Патрикеев с сыном. Семён Ряполовский происходил из рода Всеволода Большое гнездо – одного рода с Иоанном, – а Иван Патрикеев был и внуком Василия Тёмного по матери, племянником то есть Иоанну, и потомком Великого князя литовского Гедимина.
Иван Патрикеев у Иоанна Третьего был первым боярином, большим наместником и московским воеводой, и даже родные братья Великого князя, ища с ним  примирения, то и дело прибегали к посредничеству племянника, князя Патрикеева. И всё же: несмотря на то, что бояре осуществляли политический курс Иоанна, князь Ряполовский был казнён, а Патрикеевых постригли в монахи, заменив казнь монастырём.
Престолом Иоанн распоряжался как собственностью: ”Чи не волен яз, князь великий, в своих детех и своём княжении? Кому хочу, тому даю княжение…”.
Тупое самовозвеличение, слепо перенятое Иоанном от отца, беспринципно-жестокого расчётливого Василия Второго, впоследствии успешно развилось чужестранкой Софьей в его сыне и преемнике, Василии Третьем, а потом – особенно трагично для страны и для народа! – выразилось во внуке, Иоанне Четвёртом, втором Грозном.

Для Арсения и для его с Виталием появления на Земле значимым оказались события в истории Руси, что определили путь рода по её землям и за их пределами.
А начался он с конфликта Иоанна с князьями в московской политике, губительной для страны. Он был порождён его отцом-братоубийцей, и Иоанн межфеодальными войнами продолжил и распалил его. А когда Софья, набрав силу в Кремле, увлекла Иоанна идеей самовластности, политическое противостояние князей с семидесятых годов разгорелось и стало открытым, явным и для врагов.
Раздор удельных князей с Великим князем поддерживался и кремлёвским боярством, недовольным внезапной потерей многих привилегий.
В начале февраля 1480-го года братья Иоанна, Борис Волоцкий и Андрей Большой, решились на открытый мятеж и вышли из повиновения. К ним присоединилось несколько князей с дружинами и вассалами. Они создали коалицию, что сама по себе уже была силой, не слабее московского князя с его вассалами.
Удельно-вотчинные владетели заявили: русичи не рабы князя московского, а вольные люди; служат они всей Руси, а не Ивану с его женой-византийкой. Они знали, на что шли. И знали, каким путём навести в стране экономический и политический порядок. Но они хотели немногого, не радикальных изменений, а чтобы московский князья вкупе с ними проводили политику интеграции страны. Что бы собиралась Русь, не разоряя вотчинные княжества, а способствуя их развитию как составных частей единой страны.
Мятеж мог завершиться победой, мог – перепуганный беспомощный Иоанн сидел в троне перед поднявшимися на него князьями, в страхе ожидая для себя того, что сам делал с другими князьями – удушения или отравления. Но для завершения благого дела полное единство в замысле было необходимо и прочная поддержка московского боярства, иначе всё дело походило на узурпацию власти. И убийство – не решение проблемы.
Однако кремлёвские бояре, до последнего момента поддерживая удельных князей, в решающий момент отреклись от них. Когда вожди мятежа приступили к восседавшему на троне Иоанну, бояре остались сидеть на своих местах, не поддержав их. Но и не пришли на помощь своему господину. Хитрым боярам не нужны были в Кремле другие владыки, они из рода в род как по наследству переходили к сыновьям и внукам Калиты и ничего из этого не хотели менять. Поддерживая мятеж, эти бояре имели собственную корыстную цель – думали, что решительное выступление князей перепугает их господина, и своим отступничеством от него хотели показать, что без них бессилен князь Великий. И в то же время тем, что они не поддержали мятеж, бояре показывали Великому князю, что сила в их руках, что без них и он, и удельные мятежники – ничто.
Напрасно понадеялись бояре на свою хитрость. Иоанн никому из них не простил ни отступничества, ни того, что проявил перед ближайшим окружением свою истинную суть и слабость. Как только представилась возможность, он сразу же сначала удалил, а потом убил всех бояр-свидетелей его позора, чтобы никто никогда не смог рассказать о событии, о его недостойном князя поведении. И ещё больше стал ущемлять в правах княжий двор, вынуждая его пресмыкаться. Предательство всегда наказуется…
Мятежные князья не собирались убивать трясущегося в страхе великого князя, Богом поставленные управлять народом и землями, они были обычными русскими людьми с присущими им особенностями и типичными потребностями, а убийство князя выходит за пределы истинно русского менталитета. Но они и не совершили необходимое – отречение Иоанна от власти.
Остановила их не нерешительность. И не предательство бояр – приняли бы они новую московскую политику и стали бы её проводить, тем более, что и сами были бы вновь по старому обычаю возвеличены. Но в это время на русские земли напал хан Большой орды Ахмат, воспользовавшись смутами. Враг коварный, кровожадный – от него опасность для русских земель исходила худшая, чем от собственного коварного князя.
Опытный воин и честолюбивый политик Ахмат замечтал о полном восстановлении ордынского господства над Русью – а почему нет: Батый сумел её покорить, значит, и он может. В поход погнал воинов из Средней Азии, включая калмыков, обитавших на Тянь-Шане, и татар из населения Астраханского ханства. Всего больше сотни тысяч воинов.
Летопись повествует: “Того же лета злоименитый царь Ахмат... поиде на православное христьяньство, на Русь, на святые церкви и на великого князя, похваляся разорити святые церкви и всё православие пленити и самого великого князя, яко же при Батый беше (было)”.
Государство, раздираемое внутренними смутами, обречено перед внешней агрессией. В сложившихся условиях необходимо позаботиться прежде всего о борьбе с нашествием азиатчины и татарщины. А их угрожая нападением с запада, поддерживал Великий князь литовский Казимир.
Мятежники отступились, вытребовав от Иоанна подписание договора об их правах, об участии князей в делах государственных, о достойном отношении к ним Великого князя. И выступили  в  поход против Ахмата и Казимира.
Это была очередная ошибка людей, вступающих в борьбу с подлостью, ибо борьба с нею всегда должна быть доведена до конца. Иначе низменность быстро восстанавливается и становится опаснее и сильнее. Зло нельзя прощать. Прощённое, оно становится гораздо омерзительнее, мстительнее. Зло должно уничтожать физически, ибо оно неуничтожимо в душах людей – переменяет лицо, рядится под благородство, но не исчезает, а после более подло и обязательно губит доброе. Но убивающий человека-зверя сам становится зверем.
Не сумев решить дилемму, удельные князья обрекли заговор на бесплодность, а себя – на гибель. Пращур Андрей свою и товарищей ошибку впоследствии осознал и поведал её преемникам – детям и внукам. Но на ту пору князья оказались в тисках между внешней и внутренней угрозами уничтожения. Внутренний враг не менее опасен – так же уничтожает государство и народ; но всё же выбрали защиту страны русской от ордынцев – менять власть в час опасности чревато изменами.
Родных братьев, племянников и внука Дмитрия Иоанн погубил по разным поводам и разными способами. Брата Андрея Большого с сыновьями захватил в плен в Москве и посадил в тесное заключение в 1491-ом году за то, что несколькими месяцами ранее тот якобы не выслал рати на татар по его приказу. В действительности братья и удельные князья исправно служили сами и своими войска¬ми: они участвовали в кампаниях против Казанского ханства, против Большой Орды, дважды выступали против Новгорода…
Но таким наказанием Иоанн отмстил брату за то, что ещё в 1479-ом году он с другим их братом, Борисом Волоцким, с иными князьями возмутился самоуправными действиями Иоанновыми, понуждениями к низкопоклонству, подлыми нарушениями межкняжеских договоров, грубым вмешательством в церковные дела – в них Иоанн вторгался управлять свершением обрядов.
Князь Андрей Васильевич Большой умер в тесном помещении-склепе через три года после заточения, а удел его взят Великим князем на себя. Арсеньева пращура, первым из семи мятежных подошедшего к князю Руси московской и возложившего на него руки, Иоанн лишил родового удела и послал в восточные земли с указом создать там своё новое удельное княжество, подвластное Москве. Сослал потому, что не смог сразу схватить его, сильного, служившего Руси и не склонявшегося пред убогим умом потомком Александра Невского и Дмитрия Донского.
Однако, отправив мятежного князя в не полностью покорённые черемисские земли создавать оплот Руси на востоке, собирать ясак и земли в казну и для себя, Иоанн тут же разослал местным правителям тайные коварные указы чинить опальному князю препоны, не платить дань. А будет тот силой брать и притеснять их, так пусть народ жалуется на него. Тогда по его жалобам мог бы Великий князь московский покарать мятежника и его род, как до него покарал он многих князей и роды их.
И мало, что физически изничтожил князей и бояр, он и по-византийски расправился с ними, велев из книг имена их вымарать, а где нельзя вымарать – листы вырвать и новые написать, чтобы и слова упоминания о сильных противниках не осталось.
Князь Андрей ушёл из вятских лесов, пройдя через схватки с преследователями, жену Ксению потеряв – была жестоко убита боярином Кобылиным. Скрылся в дикой степи на днепровском левобережьи. Потом, уже без него, его род переместился в Приднепровье и к Днепру, по которому предки ходили на Константинополь.
Спустя столетия указом Екатерины Второй род вместе с казаками был переселён с запорожских земель в другие, а там уж расселился по всей Российской империи…
На севере ни на земле острогом, ни в памяти людской не сохранилось следов князя Андрея. Только далёкий потомок через сотни лет в себе принёс на Вятку воспоминание о нём, пройдя сюда долгими путями всех поколений…
Но родовое имя живёт на Днепре – один из порогов великого водного пути им назван.

 
***

______________

СЛОВО  К ЧИТАТЕЛЯМ
С ЧЕСТЬЮ И С ДОСТОИНСТВОМ

Вы прочли ещё один том из эпохального романа “Дорога без конца…”. Прочли с упоением, со светлой радостью, со слезами в душе и на… щеках.
Вы получили. Каждый получил и общее для всех, и своё особенное; познал себя, открыл для себя пути и получил и обрёл Знание.
Вы увидели красоту и силу Любви и пожелали обрести подобное в себе и для себя.
Значит, вас коснулась Истина. И теперь ждёт вас, чтобы одарить по мыслям, по речам  по делам его. Но ждёт только с истиной во всём, с благими мыслями обо всём, с благими речами всем, с благими деяниями.
Ибо Она более всего ненавидит ложь, являющуюся основой коварства, предательства, зависти, клеветы, убийств. За что раздаёт возмездие несущим ложь. И награды раздаёт в первую очередь: быстро и полно.

Потому, если вы честь и достоинство имеете, а не подменяете их в себе самолюбием тщеславно-амбициозным, посылайте свои обращения и заявку на исключительное право на роман по электронному адресу: knjaz_witana_itar@mail.ru

Успеете написать – получите ответ.

                Писатель князь Будыльский


Свидетельство о публикации №218040702094
Настоящим свидетельствуем, что литературное произведение «***» было обнародовано на сервере Проза.ру 07 апреля 2018 года. При этом было указано, что его автором является Анатолий Будыльский 2.
Адрес размещения произведения: http://proza.ru/2018/04/07/2094
Обнародование литературного произведения на сервере Проза.ру в соответствии со статьей 1268 ГК РФ было осуществлено на основании Договора, который заключили Будыльский Анатолий Тимофеевич и ООО «Проза». Авторские права на произведение охраняются законом Российской Федерации.
Единый номер депонирования литературного произведения в реестре: 218040702094.

Генеральный директор
ООО «Проза»

Д. В. Кравчук
________________________________________
Свидетельство о публикации действует в электронной форме, распечатывать его не требуется
________________________________________

Приложение: текст произведения в первоначальной редакции
***
(Переименовано: Роман «Дорога без конца...» Книга третья «Пути и дороги – земные и иные» )