Истории из семейной книги

Пролог
Это был самый обычный летний день: солнце играло в прятки, то укрываясь за облаками, то ослепляя гостей загородной усадьбы, чуть-чуть склонялись от тёплого ветра осины и берёзы, только могучие многовековые тополя покрытые мхом, как витязи, стояли непреклонно. Обычная погода для лета, но Олегу и Софии Камышовым всё казалась прекрасным, шелест листьев только услаждал их слух, лёгкий ветерок не мешал, даже яркие лучи солнца играли на диадеме Софии, ведь в этот день молодая пара стали мужем и женой.
 Олег и София встречались  уже два года, но только месяц назад молодой учитель истории сделал сюрприз для любимой: выложил вечером свечами под окном Софии самые важные слова: «Я люблю тебя». Как же приятно было девушке после тяжёлого трудового дня в библиотеке, когда голова уже кружилась от усталости, увидеть это тёплое, как сами свечи,  обращение! Ёё душа ликовала, а от усталости не осталось и тени! Ей было очень важно знать, что она — любима.
«За что же он, грамотный, остроумный, заботливый, полюбил меня? Я — простой библиотекарь, скромная «зубрилка и очкарик» далеко не модельной внешности…» — рассуждала София, не зная, как волнуется Олег, ведь он собрался делать Софии предложение руки и сердца.
И теперь София и Олег, зарегистрировав брак, стояли под аркой из лилий и принимали поздравления.
Немногочисленные родственники посыпали молодожёнов пшеном и дарили букеты цветов, которые принимала трогательно хрупкая и счастливая София. Последней из гостей подошла мама Софии,  Мария Данииловна. И, хотя она была нарядной, вид у пожилой женщины был серьёзен.
— София и Олег, вы сегодня стали мужем и женой, в этот важный и радостный день вы светитесь от счастья и кажитесь прекрасными принцессой и принцем, но, это счастье нужно удержать, брак сохранить и укреплять, поэтому я хочу подарить вам книгу, в которой женщины нашей семьи записывали свои жизненные истории…
Подарок, конечно, удивил молодожёнов, первая мысль, которая у них возникла: «Как же интересно было узнать историю своей семьи!».
Однако записная книга в кожаном переплёте с испачканными в чернилах пожелтевшими страницами, которые пропахли клевером, не произвела на Олега и Софию впечатления, и только спустя три дня София собралась прочитать её. Чтение это оставила неизгладимое впечатление на девушку, я приведу вам только некоторые истории из семейной книги.
История первая
… Семейную традицию начала Евгения Орлова, и на момент записей прабабушке Софии исполнилось двадцать три года.  Я привожу запись Евгении:
«Мне бы хотелось рассказать в этой записной книжке то, что случилось со мной недавно, пусть потомки прочтут эту историю и научаться ценить то, что дал им Господь.
… Зима в 1916 году  была особенно тёплая, я и мои подруги, Дина и Виктория собрались прокатиться, для этого нам вывели тройку коней.
— Давайте помчимся быстро-быстро и остановимся за городом, в поле! — предложила Дина.
 Настроение у всех было приподнятое, остановив коней, мы смеялись и играли в снежки, как дети,  когда к нам подошёл рыжеволосый юноша с веснушками. На нём была простая шинель, но взгляд юноши поразил глубокомысленностью.
— Девчата, что шумим? Чему радуемся? — спросил он меня.
— Как чему радуемся?! Жизни, молодости! — бойко ответила я.
— Жизнь любить, конечно, хорошо, но вы знаете, что война идёт?
— Знаем, но не боимся: Россия всё равно победит! За Россией правда!
Серьёзный юноша неуклюже повернулся и с задумчивостью произнёс:
— Вам легко так говорить, а мне  на фронт идти, вот и пришёл проститься с родным полем, где моё детство и юность прошли!
Я почувствовала себя неловко: у людей такая беда, а я с подружками глупостями занимаюсь. Меня война, как дочь дворянина, не коснулась, и мне впервые стало за это стыдно.
— Скажите ваше имя, я буду молиться за вас! — после долгого молчания предложила я.
— Матвеем меня зовут, фамилия у меня тоже простая, Морозов, а вас, весёлая барышня, как зовут?
— Евгения… Евгения Орлова…
Парень снова поправил шинель, хотел уже уходить, но потом улыбнулся и, мило смущаясь, предложил:
— Извините, Евгения, я — человек простой, а вы — девушка известной фамилии, но вы излучаете свет доброжелательности и юности, можно я помогу вам добраться до ваших родителей?
Я удивилась, но не отвернулась от него, Матвей показался мне очень приятным человеком. Так всей компанией мы добрались до усадьбы моих родителей.
Виктория и Дина смеялись надо мной:
— Замечательная встреча получилась: молодой военный очень мил, и, кажется, вы друг другу приглянулись!
Я зарделась от таких шуток, потому что это было отчасти правдой.
 Отец мой, Иннокентий Семёнович Орлов, был явно чем-то недоволен: я поняла это по его величественной осанке, по сложенным  рукам, по сопению.
— Дочь, пройди со мной в кабинет, мне нужно с тобой поговорить без чужих ушей! — сурово приказал отец.
«Ну почему он всегда строг со мной и считает, что прав в этом?» — подумала я, но пошла за ним.
Опираясь на трость, седой дворянин встал рядом с портретами предков и начал выговаривать:
— Дочь, ты знаешь, к какой славной фамилии принадлежишь, поэтому мне не нужно просить тебя не позорить свою семью! Рассказывай, что за молодого военного ты встретила!
—  Отец, юноша, которого мы встретили, очень хороший человек, его зовут Матфей Морозов, он просто проводил нас с подругами… —стала оправдываться я.
Отец лишь поправил седые бакенбарды, ещё крепче опираясь на трость, и со всей своей строгостью изрёк:
— Чтобы я больше не слышал, что ты прогуливаешься в обществе неродовитого человека!
У меня эти слова вызвали искреннее негодование, и я ответила:
— Папа, как же можно так относиться к людям?! Перед Богом все равны!
Иннокентий Семёнович поправил парчовый халат, задумался, даже, мне показалось, немного расстроился, и вымолвил:
— Но этикет никто не отменял! Не забывай, что ты — дочь графа! Можешь идти в свою комнату…
Я ушла из кабинета отца, но Матвея забыть не могла: солдат, который честно защищал свою Родину, вызывал моё уважение, а его простота лишь добавляли ему шарму.
По утрам в усадьбу регулярно доставляли газеты, я с небывалым интересом читала о событиях на фронте и в стране, и однажды мне попалась статья о том, что Матвея Морозова наградил за отвагу император Николай. Радость пробежала солнечным лучом по сердцу, и я летящей походкой, прижимая газетный листок, отправилась из столовой в каминную залу.
Потом я долго перечитывала статью у камина и положила газетный лист под подушку.
Странно, что февральскую революцию я запомнила очень слабо, но на то у меня была веская причина: я получила письмо от Матвея, короткое, но пронзающее письмо:
«Ваше благородие, пишет вам ваш случайный знакомый Матвей Морозов, за которого вы хотели молиться. Я тяжело ранен, а родственников у меня нет, друзья все на войне, так что прошу: если в вас есть христианское человеколюбие, возьмите меня к себе, пока я не оправлюсь от раны и не вернусь в строй. Буду благодарен за любой ответ».
Взволнованная, я скорее побежала к отцу. Ещё более поседевший Иннокентий Семёнович вёл работу с документами, но я решительно отодвинула бумаги со словами:
— Отец, оставь на время работу! Есть дело важнее! Ранен человек, и он просит помощи! Мы же христиане, мы просто обязаны оказать поддержку Матвею! Я прошу тебя разрешить Матвею пожить у нас в усадьбе, пока я буду ухаживать за ним и он не поправиться!
Отец от удивления взялся за подбородок, а потом изрёк:
— Дочь, а ты взрослеешь, не только платья белоснежные умеешь носить!  Я прямо стал уважать тебя! Пусть живёт пока у нас…
Я обрадовалась такому решению отца,  второпях поблагодарила родителя и поспешила в свою комнату чиркнуть письмо в госпиталь, указанный в конце письма Матвея, с просьбой привезти раненого к нам. Но то, что случилось дальше, удивило меня ещё больше: отец зашёл ко мне в комнату, положил руку мне на плечо и как-то важно, даже торжественно глаголил:
— Я горжусь тобой, доченька, ты поступила по Божеским законам! Благодаря тебе я понял, что это важнее этикета и графского титула!
— Спасибо, отец, эти слова очень ценны для меня… — сказала я, но отец уже снова занялся своими делами.
Спустя два дня привезли на подводе Матвея. Как же я расстроилась, когда увидела его: Матвей предстал передо мной уставшим, бледным и худощавым.
— Так, серьёзно берусь за вас, Матвей, и за ваше здоровье! — отшутилась я, помогая дойти гостю до его комнаты, и впервые увидела, как он улыбается.
Как же обаятельна была эта улыбка! Она стала для меня дороже всех денег!
Первое время Матвей лишь лежал, даже говорил с трудом, кормить его приходилось мне, я  научилась делать перевязки. На сон приходилось уделять мало времени, но я справлялась сама со всеми трудностями.
Скоро Матвей пошёл на поправку, и я смогла вздохнуть спокойно, выспаться, а затем и вовсе мы с Матвеем подружились: у него были необычные взгляды на жизнь, и на прогулке в саду мы любили поговорить.
— Знаете, Евгения, честь — понятие растяжимое, но есть вечные ценности, которые завещали нам предки, им я и стараюсь следовать! Родину защищать — великая, но очень тяжёлая миссия, и каждый выполняет её по силам… — однажды рассказал мне своё мнение Матвей, когда я спросила его о войне и чести военного человека.
Меня заинтересовали эти слова, и я спросила:
— А что вы читали? Откуда вы взяли такое мудрое размышление?
Матвей просто сразил меня своим ответом:
— Я не умею читать, это мне рассказал мой отец…

— Как?! Вы не знаете грамоты?! А кто же писал письмо из госпиталя?
Матвей раскраснелся смущённо, но нашёл ответ:
— Письмо писала за меня добрая девушка, княжна Мария, дочь императора Николая, а сам я неучёный. А вы бы научили меня грамоте-то!
Я твёрдо решила научить Матвея читать, мне казалось, что он станет профессором, если помочь ему. Учение Матвей быстро прозвал «мучением», но старался из-за всех сил познать грамоту.
Когда же Матвей окончательно выздоровел и снова отправился на передовую, на улице прогуливался август. Я переживала за Матвея и очень привыкла к нему, но с другой стороны гордилась таким другом, в дорогу я дала Матвею яблок, груш и Библию со словами:
— Я научила тебя читать, эта же книга научит тебя остальному, станет опорой и надеждой...Ну, и яблоки обязательно скушай, они полезны для здоровья…
Повозка с Матвеем тронулась, а отец задумчиво подошёл ко мне. Иннокентий Семёнович, без сомнения, человек в годах, но то, как он постарел, удивило меня.
— Дочь, я не хотел тебя расстраивать, я вижу, что ты любишь Матвея, но, пока твой друг лечил раны, многое изменилось:  царь Николай отрёкся от престола, сейчас в стране двоевластие, народ судорожно мечется между Временным правительством и Советами, и, возможно, нам придётся уехать из страны. Я, думаю, Матвей вряд ли приживётся за границей…
Меня речь отца огорчила, я воспротивилась:
— Я не хочу покидать Родину! У меня на это много причин, и любовь к Матвею одна из них!
После этого отец покачал головой, а я села у камина. Мне нужно было осознать то, о чём повествовал папа и то, что называют чувствами, но тогда я и предположить не могла о будущих событиях…
Жизнь в усадьбе текла спокойно, смена власти почти не коснулась нас, но я, часто прогуливаясь по осеннему парку в оранжевых, алых и солнечно-коричневых листьях, не могла не думать о последних событиях, многое из того, что писали газеты, у меня не укладывалось в голове: погромы, война, политика большевиков…
В то октябрьское холодное дождливое утро отец разбудил меня рано, и вид у него был настороженный:
— Вставай, дочь, снова смена власти в столице! На этот раз будет гонение на дворянство, офицерство и интеллигенцию! Собирай вещи в дорогу!
— А Матвей?! — только смогла спросить я.
— Гиблое дело твоего Матвея! Он написал  письмо, в котором признался, что состоит в белогвардейском отряде! Не понимаешь, что это — гражданская война?!
Мне нужно было как-то отстрочить сборы, и я попросила:
— Дай мне письмо, папа…
Я мельком пробежала по строчкам такого содержания:
«Ваше сиятельство, Иннокентий Семёнович! Начинается гражданская война, я должен по зову сердца и обязательствам присяги вступить в белогвардейский отряд. Я не хочу, чтобы ваша прекрасная дочь переживала из-за меня, поэтому прошу вас увезти её из России. Если у Евгении будет желание мне написать прощальное письмо, я в отряде (тут немного стёрлись знаки, но того я разобрала номер отряда).
С благодарностью и уважением, Матвей».
Я стала судорожно собирать вещи, но не в поездку за границу, а чтобы поехать и разделить участь Матвея.
— Что ж, — заметил отец — решение достойное любящей девушки…
После этого меня ждала изнурительная поездка на подводе. Наконец, я увидела Матвея, и, совершенно завыв об усталости и качке, я соскочила и бросилась обнимать своего любимого.
Матвей с растерянным видом спросил:
— Зачем вы, Евгения Иннокентьевна, приехали? Я служу Родине, а вы не обязаны страдать из-за меня!
Меня эти слова возмутили, кошки заскребли на душе, но я совладала с собой, лишь задав вопрос:
— Разве ты не любишь меня?
— Люблю, — прозвучал ответ от Матвея — поэтому и не хочу, чтобы ты оставалась здесь…
Это я и желала услышать, после  такого признания тяготы  военной жизни казались мизерными, хотя служба сестрой милосердия при отряде была подобна кирпичной ноше:  круглосуточные дежурства, недосыпание, тяжёлый труд сказывались на мне, многие, кто знал меня раньше, отмечали, что я поседела и выглядела уставшей.  Не знаю, насколько их слова правдивы, ведь на себя совсем не хватало времени, даже подумать о своём самочувствии не могла…
Обстановка на фронте накалялась, ожидание победы большевиков повисло в свинцовом воздухе, у меня всё валилось из рук…
Наконец, Матвей, в отряде которого я и работала сестрой милосердия, сам попросил меня:
— Родная моя, давай полковой священник обвенчает нас, и ты вернёшься домой: тебе здесь не место, а, когда я вернусь с войны, мы заживём своей семьёй счастливо. Если ты, конечно не против стать моей женой…
За это время мы так полюбили друг друга с Матвеем, что я была рада венчанию.
Службу батюшка провёл в самых простых походных условиях, но менее торжественной и важной она от этого не стала: все солдаты стояли с тихим замираем…
Почти всю дорогу в усадьбу на подводе я спала, но главное потрясение ждало меня впереди: свой родной дом я увидела разграбленным, замусоренным, местами разрушенным и пустующим!
Большевики, видно, прошлись и здесь! Обидно и жалко было до слёз, когда я проходила мимо цветущих вишен, рядом с которыми стоял совсем обветшавший дом. Обидно было мне и в тот момент, когда я зашла в пустующий кабинет отца, где остался лишь разорванный в клочья портрет дедушки с Иннокентием Семёновичем в детстве. Это место было так дорого для меня, что я не смогла смотреть на запустение усадьбы и поехала в Москву на съёмную квартиру.
Начало лета я прожила в Москве, часто писала письма Матвею, с радостью обращаясь к нему «мой любезный супруг», но ответов не получала, беспокоилась, и, оказалось, не напрасно.
В сентябре я встретила сестру милосердия  Ульяну, увидев меня, пожилая женщина испуганно огляделась и хотела перейти дорогу, но я остановила её:
— Здравствуйте, Ульяна! Скажите, почему Матвей Морозов мне не пишет?
Ульяна побледнела и ответила:
— Отряд взяли в плен, и Матвея расстреляли большевики. Прости, Евгения, за печальные новости, надеюсь, у тебя хватит веры и сил это пережить…
Я промолчала, только облокотилась на чугунный фонарный столб и схватилась за сердце. Ульяна помогла мне дойти до дома. Сначала я долго плакала, но потом собралась с силами: мне помогла вера в Бога пережить главную трагедию моей жизни. Я до сих пор молюсь за Матвея, хотя у меня другая семья».
Эта история впечатлила юную Софию особенно, тем более, что Евгения приходилась ей прапрабабушкой.
История вторая
Повествование же, записанное прабабушкой Софии, Ириной Наждачкиной, оказалось не менее полезным и занимательным, и его мне бы тоже хотелось привести.
«Моя мама подарила эту записную книжку мне на девятнадцателетие,  хоть и не раз рассказывала свою историю. Теперь, когда мне двадцать восемь, я совсем по-другому воспринимаю всё совершившееся с мамой и со мной…
Тогда я была скромной девушкой в забавном зелёном ситцевом платье в горошек, и считала себя дурнушкой из-за двух тонких косичек. Больше всего я любила читать: часто по ночам, за что меня журила мама:
— Не читай при плохом свете! Зрение испортишь!
Но я уделяла чтению каждую свободную минуту, уплывая в своих грёзах то на загадочный Крит, то на средневековый рыцарский турнир, непременно представляя себя самой красивой дамой в бархатном платье.
Однокурсники, честно говоря, не разделяли моих пристрастий, посмеиваясь:
— Наша любительница глупых книг что-то умнее от чтения не становится! Только время зря тратит!
Меня насмешки раздражали, но я стала уединяться для чтения на берегу реки, ведь жила моя семья в небольшом городке, откуда я ездила в институт на старенькой грязной электричке. В тот день после института я вышла к берегу, расселась на траве и принялась за чтение, когда меня окликнули:
— Эй, книголюб, что читаем?
— Рыцарский роман «Айвенго», автор Вальтер Скотт… — без желания общаться ответила я.
— У тебя хороший вкус! Знаменитая книга о средневековье, которая изображает время правления короля Ричарда правдоподобно, я читал с удовольствием… — произнёс молодой человек.
Я отложила в сторону от какого поразительного ответа книгу и с любопытством смерила взглядом сероглазого юношу в испачканной клетчатой рубашке. Молодец явно был рабочим и не очень-то походил на любителя литературного искусства.
— Что же ты так подозрительно смотришь на меня? Я тоже классическую литературу уважаю! — изобразил возмущение мой нежданный собеседник, но получилось у него это чувство смешно, я залилась смехом:
— Я думала, что ты, как все, шутишь!
Так мы с жизнерадостным  парнишкой, которого, оказалось, звали Артёмом, обсуждали прочитанные произведения до вечера, пришла я домой в цветущем настроении.
— Садись ужинать, — встретила меня мама — почему ты так долго задержалась?
Сначала я изумилась такому вопросу, но потом взглянула на старые скрипучие  часы с маятником и поняла, что вопрос вполне уместный.
Я решила рассказать родителям о необычной встрече.
— Ириша просто влюбилась! — высказал шутливым тоном предположение отец.
— Нет-нет, — почему-то неожиданно стала восклицать я, — Я вовсе не влюблена!
Отец лишь улыбнулся, он знал меня лучше, чем я рассчитывала.
Через три дня я повстречала Артёма в библиотеке.
— Здравствуй, Артём. Будем снова анализировать прочитанное,  и делиться впечатлениями?
— Как бы не так! — ответил мне Артём с обаятельной улыбкой, — Сегодня мне бы хотелось поговорить о тебе!
Снова завязался разговор, в течении часа я рассказала многое: и то, что умею готовить, но не очень люблю стоять у плиты, и то, что люблю наш городок, а особенно покрытый мхом берег реки, и то, что считаю себя далёко не красавицей, и то, что учусь на журналиста и увлекаюсь фотографией.
— Зачем ты, Артём, интересуешься такими мелочами? — задала вопрос я в конце своего рассказа.
— Но для тебя это не мелочи, значит, не мелочи и для меня… — ошпарил ответом Артём, и по его мимике и интонации я поняла, что он сейчас признается в любви.
Я растерялась, но потом поняла, что такие разговоры вести в библиотеке, там, где много моих однокурсников, не очень удобно, распрощалась и пошла на электричку быстро, почти бегом.
Затем целую неделю я не видела Артёма, но его ум, рассудительность и скромную улыбку забыть я помнила. Я подумала, что он оскорбился, но, когда я стала огорчаться, появились двое ребят, которые остановили меня и озадачили:
— Ты же Ирина, что учится на журналиста?
— Я, а зачем я вам нужна?
— Ты зачем брату нашему Артёму жизнь портишь? Он любит тебя! Артём совсем расстроился, заболел, похудел, так что скажи ему сама, любишь ты его или нет!
Я огорчилась и, спеша, спросила:
— Скажите, где Артём живёт?
Ребята подсказали мне адрес его общежития, и я побежала к Артёму.
Найти общежитие и комнату Артёма мне было трудно, я приложила к этому делу не мало сил, а когда всё же отыскала место проживания моего друга, то дверь мне открыл Артём. Он действительно выглядел больным и истощавшим.
— Артём! Разве можно так пугать человека! Я же тоже тебя полюбила, просто не хотела озвучивать это при однокурсниках! А твои братья сказали, что ты заболел из-за меня. Ты действительно выглядишь нездоровым…
Артём жестом указал на старенький деревянный стул возле окна, я прошла в комнату, а Артём начал тихо свою речь:
— Я очень опечалился, когда ты, не выслушав меня, убежала, но я болею, и вовсе не из-за тебя, просто у меня описторхоз, мне нужно лечение…
У меня тут же родился план действий, который я изложила Артёму:
— Не волнуйся, мы всем курсом организуем тебе поездку в Москву на лечение к лучшим докторам, потом будем добиваться в профсоюзе путёвки!
Для меня было христианским долгом (а наша семья тайно от властей была православной) помочь Артёму, я тогда ещё не знала, как полюблю его.
Мы  писали друг другу письма, когда Артём уехал в Москву. Эти письма для меня были подобны солнечным зайчикам, на сереньких листочках бумаги мы обсуждали всё, что было важно для нас, поэтому я просто порхала от радости.
— Точно, говорю, Ириша влюбилась! — с улыбкой замечал отец.
 Тем утром я как обычно устроилась среди травы и мхов с книгой. Солнце пригревало, размеренно, с умиротворяющим шумом текла река, настроение у меня было полувоздушное, потому что скоро должен был вернуться Артём.
Вдруг я услышала резкие, жестяные странные и неприятные звуки, я подняла голову и оторопела в ужасе: в небе, как стая ворон летали самолёты.
«Что случилось? У кого можно спросить?» — промелькнула у меня мысль, он сделать что-то я не успела, началось самое страшное: бомбёжка! От испуга я прижалась к земле и вспомнила все молитвы, которым научила меня мама. Господь смиловался надо мной, домой я добралась живая, но, я думала, что сердце моё выскочит.
— Мама! Что это было?!! — спросила я в первую очередь, когда зашла в дом.
Мама, необычно бледная  и суровая, укутанная в помятую дырявую шаль тихо ответила:
— Война, доченька, началась, горе в стране. Отца твоего на фронт призвали, так что молись за него…
Странно, но я сразу же подумала не об отце, а об Артёме: как же он пойдёт на фронт такой больной? Я поставила цель уговорить Артёма не идти на войну. Отыскав в спешке порванный листок бумаги, перьевую ручку и немного чернил, я села писать письмо Артёму с одной  просьбой:  не ходить в военкомат.  Через неделю пришёл ответ, короткий, пронзительный и трогательный:
« Я очень тебя люблю, Иришенька, но я не могу выполнить твою просьбу, долг перед Родиной не позволяет думать о себе в такой момент. Молись за нас, береги себя. С глубокой нежностью, Артём».
Я очень надеялась, что война не затянется, но это ожидание было напрасным: с каждым днём голод и холод только усиливались. Но препятствия не сломали меня, я хотела быть полезной для России и напросилась копать окопы. Работа это, признаться, тяжелейшая: бывало, радовалась, что день кончился и можно поспать два-три часа.
Потом варила кашу для солдат. Горько до слёз было смотреть на то, с какой жадностью бойцы съедали мизерные порции совершенно безвкусной каши, но ещё хуже было делить чёрствый хлеб на маленькие кусочки.
Всё это время я не получала ни строчки от Артёма, я переживала за его судьбу, к четвёртому году казалось, что это не кончится.
 Мой полк находился в Праге, когда рано утром нас разбудили.
— Что, снова бой? — без всякой уже надежды спросила я, но разбудивший меня солдат ликующе закричал:
— Нет, война кончилась!!! День Победы!!! Ура-а-а!!!
Я от восторга соскочила и захлопала в ладоши, потом выбежала на улицу. Там бойцы кидали на землю оружие, обнимались, плясали, кто-то находчивый нашёл гармонь, и кругом закружились ноты счастья. Какое же это было ликование жизни! Как же хорошо, что закончилась война!
Вдруг воин в тёмно-зелёной поношенной форме подошёл ко мне со словами:
— Вы — Ирина Наждачкина?
— Ну, а зачем я вам?
— Да тут один солдат вас ищет…
Я удивилась, но меня ждала ещё одна радость: оказывается, меня искал Артём! Исхудавший, бледный, он встретил меня с букетиком полевых цветов и изрёк:
— Я всё время думал о тебе, ужасно соскучился!
Я молча бросилась ему на шею.
А гармонь продолжала заливаться, кругом стоял радостный шум, и грохотали строчки разряженных пулемётов, а мы с Артёмом стояли и любовались друг другом.
— Что же мы будем делать дальше? — спросила я, ведь только в этот момент меня посетила мысль, что надо будет восстанавливать и свою жизнь, и жизнь страны из пепла после долгих четырёх лет войны.
Артём лишь слабо улыбнулся со словами:
— Ничего, пробьёмся! Главное, что во время войны выжили!
Дорога домой уже не казалась такой тяжёлой, ведь мы были вместе.
Помню, как я вошла в свой обветшавший родной домик, и как у меня защемило сердце, и комок подступил к горлу, будто кто-то его пощекотал пёрышком, но чувство это прошло сразу же, когда  на кухне меня встретили мама и отец. Мы обнялись: хотелось столько друг другу рассказать, но потекли бурными реками слёзы…
 Вскоре после окончания войны я устроилась учительницей русского языка, а Артём — строителем. С Артёмом виделись в это время мы мало, но каждая такая встреча была на вес золота, вместе мы могли поговорить о чём угодно. Так же я подрабатывала в газете корреспондентом, и однажды, вы удивитесь, меня попросили в редакции:
— Вам нужно взять интервью у Артёма Нежданова, передовика труда: он отличился при работах по восстановлению важных заводов…
— Как у Артёма Нежданова? — сначала уронила я, но потом догадалась промолчать о том, что Артём мой лучший друг — Что ж, задание поняла!
Когда я пришла на стройку, Артём встретил меня бутербродом с маслом. Вам смешно, а нам после войны хлеба, тем более уж масла не хватало, поэтому я обрадовалась.
— Артём, я сегодня к тебе по делу: интервью нужно у тебя взять!
Я достала серый лист бумаги и маленьким карандашом стала записывать его ответы на мои вопросы, которые касались, в основном, его трудовых подвигов. В конце интервью я спросила:
— Артём, а о чём ты мечтаешь сейчас?
Мой друг, который до этого рассудительно и серьёзно отвечал мне, вдруг рассмеялся:
— Мечтаю, чтобы ты женой моей стала!
Я от удивления карандаш нечаянно сломала и возмутилась:
— Артём, тоже мне герой! Нашёл время для объяснения в любви и шуток!
— Я сейчас сказал это совершенно серьёзно! Отвечай теперь ты: пойдёшь замуж за меня или нет! — ответил Артём, от переполнявшего счастья бросила лист бумаги и торжественно произнесла:
— Артём Нежданов, ваша мечта исполнится! Пойду!
Теперь я надеюсь, что эти записи продолжат наши дети».
История третья
Самый же большой след в душе Софии всё же оставила третья история, которую написала бабушка Софии, Анастасия, вот фрагменты тех записей:
« Этот дневник достался мне от мамы, как младшей дочери, когда я выходила замуж. Я решила продолжить традицию семьи записывать случившееся в кожаную старую книгу. Рассказывать о себе буду недолго: не привыкла уделять своей персоне слишком много внимания.
Начну с самого ясного, дорогого мне дня: венчания с моим мужем. Я заканчивала тогда исторический факультет, а мой супруг учился в семинарии, и венчались мы весной, после Пасхи. Я очень хорошо помню скромную церковку с деревянным резным алтарём и лампадным запахом. Я немного волновалась, рука у меня задрожала, а Даниил (так зовут моего мужа) с ласковым взглядом и нежной улыбкой прошептал:
— Всё будет замечательно, я рядом, не волнуйся…
После венчания Даниил и я отправились на прогулку в парк. Как же там хорошо весной! Снег ещё растаял не полностью, кое-где лежал скрутившимся белым котёнком, но вся природа солнечными лучами, безоблачным небом, запахом цветущей вербы и весёлым щебетанием птиц шептала: «Весна! Радуйтесь!».
Мы с Даниилом остановились у тоненького быстрого ручейка, когда я заметила, что он очень задумчив, и думы его, как показалось мне, не поддерживают мажорного настроения природы.
— Знаешь, Настасьюшка любимая, о чём я задумался? О том, как же мы будем жить с верой во Христа при советской атеистической власти… — вдруг изрёк Даниил.
Я удивилась такому вопросу, стараясь поддержать мужа:
— А что нам власть? Мы есть друг у друга, Господь с нами, близкие наши поддерживают нас! Мы ещё с тобой в православии детей воспитаем!
Даниил снова ласково, по-доброму посмотрел на меня, но вздохом глаголил:
— Вот за детей я больше всего и боюсь — затем взял меня за руку и постарался сказать как можно светлее — Ладно, пойдём наслаждаться природой! Распрекрасный сегодня день!
После этого жизнь потекла спокойно, с крохотными огорчениями, заботами, но жизнь наша была украшена сверкающей диадемой веры, радостью жизни и трудом.
У нас рос сын, мы нарекли его Богданом. Когда он был поменьше, я ненавязчиво приучала его к основным понятием в вере, и, мне казалось, ему очень нравилось, как губка, впитывал знания мальчик, только радуя.
Но однажды Богдан пришёл со школы насупленным, и, сопя и раздувая ноздри сел за стол.
Я огорчилась, но пригласила Богдана покушать, поставила чугунок с картошкой и кружку кефира со словами:
— Сыночек, лапушка, садись откушивать, да расскажи, что у тебя случилось…
Тут Богдан посмотрел на меня с гневом, с противным звуком разбил кружку и сказал:
— Меня, между прочим, за то, что увидели на физкультуре крестик, из пионеров исключили!
Я впервые не знала, что ответить. Учить ребёнка стойкости в вере, приводить примеры святых? Но он явно не готов к этому, поэтому после долгих раздумий, я тихо произнесла:
— Ты же от этого не стал хуже других, просто не пионер, ну и что же? Нельзя же православному человеку без крестика. Меньше нужно о пионерии думать…
Богдан, как мне тогда показалось, успокоился, но спустя два дня снова пришёл со школы раскрасневшийся. Как я ни старалась узнать у него, что же произошло в школе, Богдан только сопел. Я испугалась, что эта проблема затянется, и не зря.  Каждый день Богдан приходил с жалобами на то, что над ним смеются из-за веры.
Мы с Даниилом ходили к классному руководителю, в милицию, но везде нам только пожимали плечами и отвечали:
— А что вы хотите от нас-то? Подростки жестоки…
Я плакала, а Даниил тихо успокаивал меня:
— Настасьюшка, всё образуется…
Но главное огорчение и потрясение, оказывается, ждало нас впереди. Летним вечером, когда уже начинали стрекотать кузнечики, Богдан не возвращался домой. Стемнело, Даниил вернулся с церковной службы, а Богдан пропал! Я стала накрывать на стол, но все мысли мои были о сыне, я так волновалась, что уронила чашку, ведь именно в этот день Богдан должен был поступать в техникум на токаря.
— Родная моя, что с тобой? — настороженно  и заботливо спросил Даниил.
— Я переживаю за Богдана: уже темно, а он никак не возвращается из техникума… — призналась я.
Даниил посмотрел за окно, за которым казалось особенно темно при свете тусклой лампы, потом взял фонарик и глаголил:
— Ты помолись, а я пойду искать Богдана…
Я расплакалась от переживаний за сына и благодарности мужу за понимание. Даниил, перекрестившись, ушёл на поиски, а я всё это время молилась. Пришёл Даниил задумчивый и огорчённый.
— Где же Богдан? — сразу же спросила я почти криком.
— Спокойствие, у Богдана всё в порядке, просто он уезжает в другой город и не хочет, чтобы кто-то знал, что его отец — батюшка. Что ж, это — его выбор. Мы с тобой просто остались без сына…
Нужно было это пережить. Два дня  мы с Даниилом ходили тихие, как тень.
Третий же день выдался ясным, солнечные лучи так и путались в сочной зелени деревьев, и мы снова пошли в парк, вспоминая день венчания.
— Знаешь, радость моя, я хотел посоветоваться с тобой: мне кажется, мы могли бы взять в семью приёмного ребёнка…
Я опешила, но после продолжительно молчания стала задавать вопросы:
— А ты знаешь, как собрать документы? А мальчика или девочку, и какого примерно возраста? И сможем мы полюбить этого ребёнка, как родного?
Даниил улыбнулся:
— Мы сможем полюбить ребёнка, как родного, я в этом и не сомневаюсь, и документы соберём! А малыша выберем с Божьей помощью! Господь подскажет, кому мы с тобой, Настасьюшка, больше всего нужны!
После этого мы отправились в сиротский приют. Там на нас встретили неприветливо, но согласились провести по детскому дому, рассказывая про деток:
— Это — Виктор, ему десять лет. Учится на отлично, марширует, мечтает служить в армии,  зачислен в пионеры. А это Владлена, ей сегодня исполняется восемь лет, она мечтает стать певицей…
Только мы с Даниилом растерялись совершенно: всех ребят было жалко, всем без исключения хотелось помочь, но вряд ли кто-то из них прижился бы в нашей семье.
— Даниил, драгоценный мой, ты уже определился? — спросила шёпотом я.
Даниил, схватившись за голову, ответил:
— Звёздочка моя ясная, я и не думал, что это так сложно! Как можно сделать выбор среди таких замечательных детей?!
Вдруг из соседней комнаты в холодное помещение с нежно-зелёными стенами на инвалидной коляске выехала очень милая девочка с длинной светлой косой и васильковыми распахнутыми очами с длинными ресницами. Худенькая, с кротким светлым выражением лица, она сразу же мило улыбнулась.
Мы с Даниилом переглянулись и одновременно попросили:
— А расскажите об этой девочке, пожалуйста…
Воспитательница демонстративно фыркнула и ответила:
— Ничем не достопримечательная девочка. Зовут Марией, ей четырнадцать лет, неплохо учится, любит читать и рисовать. С её здоровьем много хлопот, как видите…
Даниил шепнул мне:
— Давай удочерим Марию, ей нужна наша помощь, как никому другому…
Я кивнула и мы отправились в кабинет директора детского дома оформлять документы.
Затем мы отправились к Марии в комнату со словами:
— Машенька, собирайся, теперь мы — твои родители, я — мама Анастасия, а отец — батюшка Даниил, ты переедешь в нашу квартиру. Не бойся, мы будем заботиться о тебе, любить и помогать. Можешь называть нас мамой и папой, если хочешь…
— Мамой и папой? Как же это здорово! — воскликнула девочка и расплакалась.
Я обняла Машеньку, погладила по длинной косе и ласково спросила:
— Марьюшка, кровинка наша, поедем с нами. Ты бы хотела с кем-то из друзей увидится или что-то взять с собой?
— Нет, я уже готова к переезду, хотя многое в вас мне ещё не понятно…
Мы с Даниилом опять переглянулись, только в этот раз настороженно, Даниил с волнением произнёс:
— Ох, не повторилась бы ситуация Богдана…
— Ничего, — успокоила я мужа — Мы с верой, мы своим примером покажем  православную жизнь, и ей всё о религии расскажем, если она сама того захочет…
Со слезами дети провожали нас, после получасовой поездки в дребезжащем такси мы добрались домой.
Даниил занёс Машу, посадил в коляску, на какое-то время шторка молчания закрыла все звуки, но тишину прервала Марьюшка:
— Как же уютно здесь! А где будет моё место для сна?
Мы посовещались с Даниилом, закатили коляску в светлую уютную комнату и Даниил произнёс:
— Вот твоя комната, доченька! Осваивайся, и езжай мыть руки и кушать на кухню, у нас сегодня на обед курник.
Мы не ожидали, что наличие своей комнаты вызовет у Маши такой искренний восторг:
— Какая мягкая постель! Какой удобный стол для занятий и рисования! Просто сказочно! Спасибо, мама, папа! Я безмерно благодарна вам!
Мы порадовались за доченьку ( странно, но очень приятно то, что мы сразу же привыкли называть Машу дочкой, а Марьюшка меня и Даниила — мамой и папой) и я позвала всех домочадцев к столу. Перед трапезой мы как всегда нанесли крест…
— А зачем вы это делаете? — удивилась девочка.
Понимая, что этого разговора не избежать, я стала объяснять, что мы — православные, что её папа — священник, и за этот факт её могут не любить в школе, и даже исключить из пионеров.
— … Ты не обязана принимать нашу точку зрения… — закончила я.
Марьюшка с аппетитом доедала порцию, и, казалось, моя речь нисколько не смущает её. Мы с Даниилом сидели, словно на еже, но наши сомнения разбились, как волны о корму корабля словами Марии:
— Я очень рада. Не мог бы папа и мне дать курс уроков веры? Я с удовольствием стану христианкой! А красный галстук я сама выброшу, чтобы он не был препятствием мне на пути к Господу…
После этого час в день Даниил стал проводить для Маши уроки веры, стараясь объяснять всё как можно интереснее и доступнее, для этого мы приобрели Библию в пересказе для детей с иллюстрациями.
Девочка очень эмоционально реагировала на события, описанные в Библии, вставляя, иногда, очень интересные комментарии и часто задавая вопросы.
— А почему Каифа так невзлюбил Господа, он разве не верил, что Иисус — Сын Божий? А почему Понтий Пилат подписал приговор, если не имел вражды против Господа? — примерно такие вопросы задавала Машенька.
Но то, что уроки стали ей, как елей на душу, как солнце для пташки, это было ясно: Машенька стала веселее, даже немного подвижнее, а потом попросила:
— Я хочу принять крещение, помогите, пожалуйста, в этом…
Мы с Даниилом обрадовались и взялись за приготовления к самому главному таинству в жизни Машеньки, с молитвой я шила и вышивала оранжевыми цветами ей красивую крестильную рубашку.  Счастье белым голубем кружилось в комнатах.
— Я немного волнуюсь, матушка… — призналась Маша.
— Марьюшка, родненькая доченька, зачем волноваться? Радоваться нужно такому событию! — отвечала я.
Тихо, скромно, и в тоже время торжественно совершалось таинство крещения. Когда же мы вернулись из церкви домой, Машенька попросила карандаши и бумагу. Даниил подал ей всё для рисования, не придавая этому особого значения, как мне показалось. Я тоже не ожидала того, что получилось.
Даниил и Машенька появились на кухне через час, супруг мой воскликнул:
— Дорогая, а доченька-то у нас великий талант! Посмотри на её картину!
Я взглянула на лист бумаги и изумилась, я сразу же узнала наш храм по тонкой и изящной росписи ввиде виноградной лозы, что вилась по столбам храма, по светлым ликам святых, по лампадке ввиде голубя, по нежному свету свеч. Но больше всего меня поразило то, как изображены были алтарь и иконостас: все мелкие детали икон и библейских событий не только хорошо виднелись, они стали украшением картины!
— Действительно, это — не рисунок, это — настоящая картина! — восхитилась я.
Машенька скромно улыбнулась и изрекла:
— Спасибо, я не думала, что вам понравиться моё творчество…
Мы с Даниилом переглянулись и я шепнула:
— Ты тоже подумал о том, чтобы купить ей холсты и материалы для рисования, драгоценный супруг?
— Я подумал о том, что нельзя зарывать её талант в землю! — ответил мне Даниил.
Даниил на следующий день служил в церкви, а мы с Машей съездили в художественный магазин.
Первое, что я подумала в магазине, была фраза: «Тут всё так дорого!», но продавщица спросила нас:
— Для чего вам нужны эти предметы?
Я растерялась, а Машенька ответила:
— Для того, чтобы развивать талант, данный Господом!
— Ух ты, какой ответ! — восхитилась продавщица — Можешь взять всё, что тебе нужно бесплатно!
— Мы благодарим вас от всей души!
Уроки православия продолжались каждый день, а после них Машенька писала великолепные полотна маслом. Мы молились  втроём и не знали, как благодарить Бога за такую милость. С молитвой появились на свет полотна «Благовещение», где Дева Мария в белоснежно-лазурных одеяниях читала Священное Писание, когда появился с радостной вестью Архангел Гавриил, залитый солнечным светом, «Рождество Христово», нарисованное пастельными мелками: по сюжету  пастухи поклоняются Младенцу Христу, а в ночном ярко-синем небе поют и трубят Ангелы и горит Вифлеемская звезда. Больше всего меня впечатлила картина «Суд», на которой изображались тушью события Страстной Пятницы.
Так же я полюбила такое произведение искусства, праздник души «Вознесение Христа». Сады с лилиями, множество счастливых людей и Сам Господь изображены на полотне на высшем уровне. После того, как таких шедевров накопилось много, Даниил обратился к известному художнику, и тот помог организовать нам выставку Машуткиных картин.
Как же прекрасна была Машенька в белом платье в пол с цветами и розами в светлой рыбьей косе.
— Спасибо Господу, моя мечта сбылась! — восклицала просветлённая Машенька.
Так с радостью и заботами текла наша жизнь, но мы продолжали молиться всей семьёй о двух вещах: о том, чтобы Маша стала здоровой, и чтобы Богдан вернулся к семье и вере ( а мы рассказали Машеньке о Богдане и она, заметив нашу печаль, пообещала молиться и за него).
И вот ранней осенью, когда в золотом свете солнца тихо слетали на землю солнечно-жёлтые и алые листья, я после работы в школе наводила порядок на кухне, Даниил рядом со мной читал, а Машенька устанавливала в прихожей мольберт. Вдруг кто-то открыл входную дверь. Я тут же встала вспоминать, у кого ещё есть ключи от квартиры и догадка, как солнце осенила меня: это же пришёл Богдан!
— Даниил, родной мой! Сыночек вернулся! — воскликнула я, и мы с Даниилом вышли в прихожую.
Там действительно стоял Богдан и разговаривал с Машей:
— Ты что тут делаешь, девочка?
— Как что? Живу! Меня твои родители удочерили. Ты же Богдан?
— Богдан. Получается, ты — сестричка мне! Я рад!
Тут Богдан увидел нас, и я заметила смущение и стыд на его раскрасневшемся лице. Богдан поправил длинные тёмные волосы и с проникновенной интонацией виноватого человека изрёк:
— Мама, папа, простите меня, я был не прав.  Я совершил грех, я очень виноват перед Господом и перед вами.  Я хочу вернуться к вам и к вере во Христа. Простите?..
Мы с Даниилом молча, кинулись обнимать со слезами Богдана, а наш сын стоял и заливался слезами.
— Какое же это счастье, что вы меня простили! — воскликнул Богдан.
Маша заплакала вместе с нами. Успокоившись, мы вчетвером сели за стол обедать и стали рассказывать друг другу все новости.
Оказывается, не так-то легко было на чужбине Богдану: совесть терзала юношу. А мы рассказали Богдану о появлении в семье Машеньки, о её таланте.
Возращение Богдана было настоящей симфонией души для всей семьи!
Но на возращении «блудного сына»  радостная гармоничная мелодия счастливых событий не закончилась. Богдан вдруг стал расспрашивать Машу:
— А ты, сестричка-невеличка, с детства прикована к креслу или после несчастного случая?
— Я спиной ударилась в детстве сильно, после этого и сижу в кресле, а зачем тебе это? — задала закономерный вопрос Машенька.
— Потому что я видел клинику, где с инвалидного кресла  снова встают на ноги… — ответил Богдан».
Послесловие
София закончила чтение книги своей семьи и отправилась к маме: у читательницы накопился океан вопросов, на которые ответ могла дать лишь Мария Данииловна. В первую очередь София спросила:
— Мама, а почему ты не написала своей истории в этой записной книге? Что стало с той девочкой на инвалидной коляске и где сейчас Богдан? 
Мария Данииловна кротко улыбнулась и ответила:
— Моя история слишком проста, чтобы её записывать, а девочку вылечили с Божьей помощью, и она — художник и аниматор православных мультфильмов, то есть это — я. А Богдане ты не узнала своего дядю, который часто приезжает к нам в гости. Это он привёз тебе твою первую Библию…
София верила и не верила себе: всё сходилось, действительно её мама и дядя  — глубоко верующие воцерквленные люди, сходилось и то, что Мария Данииловна была известным художником и аниматором, и картины по Библейским сюжетам занимали огромную часть её творчества.
— Спасибо, мамочка, что ты рассказала мне историю нашей семьи, я стала смотреть на мир другими глазами! — воскликнула София и вернулась к Олегу, мужу.
— Дорогой, — медленно начала свою речь София — давай беречь то счастье, что мы имеем, нашу семью и веру, как делали всегда в нашей семье.
Олег посмотрел на Софию с удивлением и радостью, но ответил:
— Конечно! Мы будем беречь это наследие, которое дороже всех денег и гербов…