Сказ о вредном Микулке

              В одно время, не так, чтобы уж очень давно, жил на земле один мужичок. Звали его Федором, и сынок у него имелся, именем Микулка. Жены у мужичка не было: вот уже пошел второй год как померла его Евдокия. Неладное с ней приключилось. Говорят, что напилась она сдуру дурман-травы, да и бросилась в черный колодец. Насилу выволокли ее, но только она уже вся к тому времени похолодела. В общем, жил себе Федор, жил-поживал, землю пахал, урожай собирал, сынка своего растил. Только Микулка-то вроде бы и как все, но в тоже время другой какой-то, особенный. С ребятенками местными не бегал, не баловался, сторонился их всех. А точнее будет сказать - это его они все сторонились. Когда стукнул Микулке шестой годок вот тогда с ним и начались настоящие странности. В деревне и так его уже давно дурачком называли, да пальцем указывали, а тут уже совсем плохо дело стало. А было это так.
Ударила лошадь копытом отца его, Федора. Нога как пузырь раздулась, слег он. Который уж день на лавке лежнем лежит, подняться не может. В поту весь, - лихоманило его сильно. А Микулка-то как только с его отцом беда приключилась, так разу со двора и пошел. Звал его Федор, звал, да так и не дозвался. Ну, думает, придет его Микулка под вечер, никуда не денется. А Микулка пошел себе в сарай, отыскал пеньковые веревки, корыто деревянное, и ну по дворам шнырем шнырять. Люди видят - Микулка с корытом в руках идет, переглядываются. А Микулка засел себе под кустиком, и сидит. Плевать ему на то, что его народ наблюдает. Тут серая мышь побежала мимо Микулки. Он ее - хвать, и связал веревкой. А другой конец веревки к деревянному корыту приладил. Этаким вот макаром наловил наш Микулка десятка два мышей, не меньше. Каждая серенькая аккуратно веревочкой перевязана, сидит на земле, - команды ждет. А Микулка-то сел в корыто, да и давай хлестать мышек ивовым прутиком. Мыши для приличия попищали, да поломались, но с места все одно тронулись. Вот так вот и поехал Микулка по деревне, - хотите верьте, а хотите плюйте. Сам себе таким барином в корыте сидит, мыши его как заправские гнедые вперед за собой тянут, он их прутиком стегает, да только посвистывает. Так через всю деревню он тогда и проехал, а потом еще и еще разок, и так до рассвета. В ту самую ночь в деревне не спали, - все только Микулку слушали. А наутро он мышей отпустил, корыто убрал, домой пошел. Влетело ему шибко, когда отец его вставать стал. Приложил он Микулку об печь, что у того и в глазах потемнело.
- А это за то, чтобы не озоровал более. А то всю деревню на уши поднял. Ишь ты, фифа какая еще народилась! - поучал Микулку отец его Федор, стоя рядом с ним у печки. А Микула не плакал, не обижался, лоб ушибленный только тер. Вот и говорят, что с тех самых пор Микулка этот и тронулся с ума окончательно. А Микула тогда по-настоящему озоровать принялся. И не то что на мышах в корыте ездить. а людям гадости творить стал.
Вот однажды стукнуло Микулке десять годков, получил он от отца своего подарок - пряник большой, крупитчатый. Федор для этого случая тогда нарочно в ближайший город на ярмарку съездил. Думал он, наверное, что Микулка его поумнеет, а тот в это самое время чей-то курятник сжег. Ну вот, значит, идет Микулка в рубашке красной, голубой ленточкой подпоясанной, на ногах - черные сапожки, а в руке пряник. Идет себе, пряником похрустывает, да по сторонам поглядывает. Вот проходит он мимо дома, где Силантий с Ивашкой живут, а мать их Фрося только что коровенку сдоила, да и ведро-то как есть на травку поставила. А сама на лавочку под навес отдохнуть присела - уморилась немного. Тут Микула и подбежал, пряник свой в рот засунул, и ведро-то Фросино ухватил. А тут колодец был рядом, вот Микула и бухнул ведро с молоком-то в него. Звонко оно летело - далеко было слышно. А Микулка дальше пошел, как будто бы ничего и не было. Фрося-то как поднялась со своей лавки с открытым ртом, да так чуть было и не померла. А как Микула дальше уходить стал, так и заголосила:
- Люди! Стервец такой все молоко мое выплеснул! Держи его! Да сейчас я его самого поймаю, спущу ему! - и Фрося и вправду побежала за ним. Микулка как услыхал погоню вслед за собой, и ну давать стрекача. Убежал он тогда: не смогла догнать его тетя Фрося. Воротился домой он уже затемно, когда все в деревне спать улеглись. Цельный денек по округе лесной прошатался и ничего, грибков разве только посшибал, да белок попугал. Навешал ему отец тогда кренделей в придачу к тому прянику. Так что Микулке заместо сладкого горьким тогда все показалось. Улегся он было на печке, да услышал, что Силантий с Ивашкой к дому его пришли. Покричали у крыльца, да стали двери пинать. Федор-то, отец его выскочил, хотел было распугать шаловливых, да только бравая молодежь ему самому лещей навешала. Видит Микулка: отец его в траве лежит, из головы его что-то красное вытекает. Стало боязно ему шибко. Закрылся он одеялом и так и протрясся до другого денька. А отец его встал, да и пошел к себе в угол раны свои брагой лечить, да Микулке за все хорошее выговаривать.
А когда холода наступили и снег покрыл землю, в деревне случилась штука посерьезнее ведра с молоком, упавшего в колодец. Была в деревне той большая конюшня, где в стойлах по зиме обретались самые лучшие лошади. И вот какой-то злой тать, которому и имя не подобрать, пробрался в одну ночь тайком на конюшню, намазал конские хвосты свиным жиром, да и поджег. Сколько шуму в деревне тогда было! Даже самые отчаянные сони спать в ту ночь перестали - все на улицу высыпали лошадок с горящими хвостами ловить, да злого татя искать. Лошадок-то переловили, все живехоньки они остались, жаловаться не надо, а вот хвосты они все как одна потеряли. Это ж надо какая оказия приключилась, и описать нельзя! Теперь с того самого времени у всех лучших деревенских лошадей хвостов нет! А татя того так и не нашли. Да только один Федор не дурак был. Видел он как в ту самую буйную ночь возвернулся Микулка с улицы весь то ли маслом, то ли еще чем худым перемазанный с головы до ног. Явился себе и снова на печку забрался. Помнится не стал тогда его отец бить да бранить, ну а в уме своем зарубку себе крепкую он тогда сделал, это будьте покойны.
И после того случая Микулка ходил вроде пришибленного, а когда уж весна наступила, выдумал он очередную и надо сказать, свою последнюю штуку.
В одно весеннее утро снова пошел крик по деревне: куда-то пропал местного барина сыночек, барчоночек. Говорят, что играл он в лошадки у самого плетня у дороги, играл да вдруг делся куда-то. Барин в поисках сам участие принимал. Поставил всю деревню на уши, еще пошумнее тогда вышло, чем с горящими лошадьми-то. Искали барчоночка по всей округе, да все никак отыскать не могли. Сел барин со своими работниками думу думать. Надумали они то, что барчоночек не мог никуда один убежать, мал еще он, чтобы по лесам да полям версты отмахивать, куды бегать-то в полтора года?! А потому сразу виноватого стали искать. А кто на деревне нашей самый разудалый да разбитной? Ясное дело, собрались и пошли прямо к дому Федора, Микулку спрашивать. Федор тогда от самого барина десять затрещин получил, а про Микулку сказать ничего не мог: ушел его вредный отпрыск еще с самого раннего утра. А куда ушел, про то он сам ведает, а другим не сказал. Ушел барин с работниками, а Федор собрал свои портки в кучу, да на дальнее болото побежал. Вспомнилось ему вдруг, что любил Микулка на то самое болото уходить, клюкву щипать, да лесное зверье пугать. Вот значит и побежал отец на то самое болото. Путь-то неблизок был, забегался отец малость прежде чем попал туда. Добежал он и видит, что на опушке одной, что сплошь одним мхом покрыта, стоит привязанный к дереву барчоночек. Кто-то его веревкой обвил-переплел. А тут и сам Микулка из-за другого дерева выглядывает.
- Это чего это ты, нахальник бессовестный, собрался с барским мальцом делать? На кой ляд ты сюда его приволок? А ну, отвечай отцу! - и Федор бросился прямо к Микулке. А тот не будь дурак в сторону забирает, в руки отцу не дается. Побежал он за сыночком, да чуть было в болоте сам не утоп. Плюнул Федор на свое горе, что о двух ногах было, да и стал барчоночка от пут освобождать. Привел он мальца в деревню едва живого. Да и пошел прямо к барину. А там уж сказал, что нашел в лесу малого. Пищал тот, вот он на писк ребячий и пошел, а там уж и его самого увидал. А про дрянного Микулку своего он тогда тоже скрыл. А вот зарубку новую не стал он в голове у себя делать. Решил он прикончить это дело, да чтобы раз и навсегда неповадно Микулке стало. Дождался он пока его разлюбезный сыночек домой вернется, поест, да на печь завалится, а потом уж и ждать стал, когда того сон морить станет. Наконец, захрапел Микулка, а отец его Федор взял веревочку что покрепче, повязал Микулке своему ручки-ножки, да в таком вот состоянии и погрузил его в телегу. А потом вывел из стойла дряхлую свою лошаденку, запряг, да и повез своего сыночка на дальнюю версту. Долго они ехали: дорога то по весне раскисшая была, попробуй тут доеть куда нужно. Кряхтела бедная лошаденка, на телегу тянуть тянула. Вот так верст тридцать она протянула, а потом Федор ее и остановил. Подъехали они к речке большой да глубокой. Воды темные речка тягуче несет, дюже холодком от нее веет. Сграбастал Федор Микулку своего в охапку, взял да в речку и стряхнул. А заранее к ножкам его груз тяжеленький привязал. Сбросил сыночка своего единоутробного в холодную воду, плюнул на черную землю, да и поехал обратно домой. Черно на душе у него было, ну а что поделаешь, ведь не каждый день приходится свою родную кровь в речке топить. Да так и Микулке самому будет лучше, да и людям в деревне полегче. А то ведь житья никакого с этим окаянным нет, да и только! Вот и уехал Федор, уж и телега его начала пропадать вдали. А так случилось, что как раз поблизости проходил один молодой монашек. Послали его из местного монастыря за водой к речке, а монастырь тут как раз неподалеку был, за оврагом. Вот монашек идет, ведром потихоньку гремит, да молитовки читает. Смотрит он в воду-то и кажется ему, будто бы мальчонка там из-под воды на него выглядывает. Отбросил он ведро и в речку холодную кинулся. Вынул он Микулку из воды, на черную землю вытащил. Развязал веревки-путы, да груз от ног отцепил. Видит он: небольшой еще мальчонка-то, лет двенадцати будет. И похоже, что жив еще, не совсем захлебнулся. Взял его на руки монашек и в свой монастырь потащил. Так в своей келье его и поместил. А уж потом и настоятель пришел, вместе они стали лечить да выхаживать утопленничка.
А утопленничек быстро так на поправку пошел. Как поправился так сразу и по-новой озорничать принялся. Доложил о его проделках монашек своему настоятелю. Пришли они в келью, стоят, на Микулку смотрят. А тот проказник на лавке сидит, то одним то другим глазом подмигивает. Да что-то у себя за пазухой прячет: не иначе как со стола чего стянул. Поняли монахи, что дело тут нечисто, и стали Микулку молитвами отчитывать, службу над ним проводить. Микулка-то взбеленился весь, хотел было из кельи выскочить, да молодой монашек успел его удержать. Заперли они дверь и снова начали молитвы читать. Перекрутило всего Микулку, так что он на полу лежал, дергаясь, а уж потом из него бесенок-то и вышел. Оказывается в этом бесенке все дело было. Видели монахи, что бесенок тот выскочил и тут же в узкую щель под дверью-то и юркнул. Бросился он было со двора монастырского прочь, да мимо него кошка бежала. Вот бесенок в кошку-то и прыгнул. А кошка ровно ополоумела, по двору метаться стала, точно ей пятки поджаривали. Долго потом монахи еще с ней маялись, никак изловить не могли. Отравить ее пришлось. Так тому бесенку конец и пришел.
А Микулка с тех пор совсем другим стал. Стал он жить при монастыре том, да монахам в работе да в службе помогать. Прошло уж почитай как три года как он у них поселился. Хотели, чтобы он подстриг на себя принял, да только без отцовского благословения он на это идти не хотел. Снарядился он в путь-дорогу, да и пошел в родную свою деревню. А как пришел он туда, то первым делом к отцовскому дому направился. Повернул он на знакомую улицу, смотрит, а дома его отцовского и нету в помине. Только одни черные головешки да бревна торчат. Не иначе как страшный пожар его погубил. Закипели слезы в глазах у Микулки, стало горько ему от того, что не успел он с отцом попрощаться. Только стряхнул пару слезинок, как видит, что со всех сторон с каждой улицы люди на него идут. У кого ухват в руках, а у кого и вилы четырехзубенные. Не успел Микулка опомниться, как тут же народ на него волной кинулся. Решили, видимо, они одним разом покончить с окаянным Микулкой. Кто-то высмотрел его, что он на деревню пришел, кто-то шепнул, ну вот и началось. Да ведь и Микулка-то за просто так помирать не хотел. Кинулся он в один двор, перепрыгнул через плетень, пролез под забором, вскарабкался на чей-то хлев, перебежал по двум крышам, спрыгнул на мягкую навозную кучу, да и бросился в чистое поле. Вот так он в последний раз в родной деревне своей побывал. Проблуждал Микулка пару деньков по окрестным лесам, да так в тот монастырь и вернулся. Да и стал там жить как один перст пред Богом. А озорничать уж он больше никогда не озорничал. Да и ни один бесенок с того времени к Микулке не смел подойти. Кого кочергой, а кого и молитовкой от себя прогонял. Так и жил, а уж потом его сказка закончилась.