Paris, Disneyland

               
        Теплый июньский вечер. На скамейке в густой зелени сидят три дряхлые старухи. Одна из них громким пронзительным голосом жалуется на тошноту, которую у нее вызывает сладкий запах жасмина, на боли в суставах, на взрослую дочь, которая о ней не заботится. Остальные рассеянно слушают, не выражая сочувствия, смотрят в пространство потускневшими бессмысленными глазами.
      - Любка идет с вечерней службы, - объявляет одна из старух, слегка оживившись, очнувшись от оцепенения.
      Платок на голове Любы упал на плечи, легкий ветерок играет прядями ее длинных седых волос.   Остановилась, бережно поставила на скамейку потрепанную сумку. В сумке -  флакон целебного масла, привезенного по случаю ее болезни друзьями   из Греции, из самого Ново-Афонского монастыря.
       - Бабушки! Низкий вам всем поклон. У кого из вас что болит? Давайте я вас маслицем целебным помажу.
       Самая умная из старух побежала домой за стаканом.
      - Люба, отлей и мне этого целебного маслица.
      Остальные последовали ее примеру. Вернулись кто с пузырьком, кто с баночкой из- под майонеза. Люба разлила маслице, себе не оставила ни капли. Радуется, - всем помогла!
     На скамейке поодаль Зоя ожидает свою подружку. Лиля подсаживается к ней. Посмеиваясь, они наблюдают за Любой, тихонько переговариваются.
     - Блаженная она какая-то.  Вчера подходит к этим нашим дамам, которые ежедневно выходят кормить бездомных кошек. Говорит им, - Ну, вы просто настоящие патриоты!  Патриоты, представляешь? И сама кладет на тарелку   остатки курицы, говорит, -батюшка в церкви велел кормить, - Лилька передразнивает Любин голос, выражающий покорность и послушание.
      -  Чего ты ржешь? Вот если б все были такими. Ни капли зависти.  Беспредельная доброта, - Зоя хвалит ее, но тоже, конечно, не без иронии.
     -  Добрая - да, это у нее есть, - нехотя соглашается Лиля. - Но и лени через край. Огород забросила, солений на зиму не готовит. Живет, как птичка божья, не заботясь о завтрашнем дне.
     - Так с внуками же возится. В школу их водит и на кружки.
     - Внуки -  это дети ее дочери?
     - Ну да. А еще у нее три сына. То ли в Самаре живут, то ли в Питере.
      Налетел ветерок, принеся с собой вечернюю прохладу.
        -  Завтра Троица.  Может, в церковь сходим?
       -  Это ты с Любкой договаривайся. Она из церкви не вылезает.
         Старухи, кряхтя, поднялись, поплелись в свои теплые квартиры. Зоя поежилась, - Нам тоже пора.
        Когда Зоя вошла в церковь, служба уже закончилась, в полумраке горели свечи, поблескивали молодые листочки берез, которыми был украшен храм по случаю Троицы. Люба стояла возле икон, худенькая, прямая, легкая, как перышко, на лице - блаженная восторженная улыбка. Вышли в церковный двор, Люба взглянула на цветы, растущие у ограды.
      - Ты только посмотри, как здесь хорошо! Тихо, золотые купола сияют. А ирисы, смотри, какие ирисы! Нежно-фиолетовые, и запах такой тонкий, ненавязчивый.  Хочу такие маме на могилку посадить.
       Они шли через заброшенное поле, было тепло, по обе стороны от дороги росли маленькие невзрачные ромашки, желтая сурепка. Люба останавливалась , любовалась необъятным простором и все повторяла, -  Ах, как  же здесь хорошо!  Под влиянием церковных песнопений речь ее, обычно не вполне правильная, чудесным образом изменилась, слова лились легко, чистые и возвышенные.
       Веселая трель звонка нарушила тишину. Люба достала из сумки свой старенький телефон. Вся затрепетала, услышав любимый голос. - Сын мой приезжает! Здесь будет жить.
        Новость тут же облетела поселок.
       - Сын у нее - бизнесмен. Дом купил за восемнадцать миллионов.
      - Может, бандит? Не верится мне, чтобы Любкин сын смог деньги умом своим заработать.
      - Ну и бандитом она не могла его воспитать, - сказала одна из женщин и посмотрела строго, так что всем неловко стало.
       Люба переехала к сыну, он отдал ей половину дома.  Стояла у ворот в своей юбке немыслимого цвета, - то ли выгоревшего черного, то ли грязно- коричневого. Здоровалась с новыми соседями, - Низкий вам всем поклон.
       -  Это что, их домработница?
       - Хозяйка.
       - Да ну? Непохожа она на хозяйку дорогого особняка.
       Зоя встретила ее возле магазина.   Любочка вдруг вся зарделась, в глазах -  нежность и гордость.
     -  Вот он, мой сын. Сережа.
      Среднего роста полнеющий мужчина в светлых брюках, в ботинках цвета топленого молока выгуливал собаку, бордоского дога. Поздоровался, взглянул на Зою внимательными, умными глазами, прошел вперед.
      - Любка, ты должна ему соответствовать.  А то ходишь, как ведьма, с распущенными седыми волосами, в этой своей монашеской юбке. Ты же на умалишенную похожа. Хоть бы волосы в пучок уложила.
       Зоя знала, что можно ей это сказать, что не обидится она, характер у нее легкий. Сережа дошел до середины двора, развернулся и опять к ним направляется. И его огромная псина приближается, - ошейник светится красным огнем, из пасти слюни текут. Зоя попятилась, пытаясь укрыться от жуткого пса. А Сережа говорит мягким своим приятным голосом:
       - Не бойтесь, он не укусит.  Поворачивается к Любе. - Няня, пойдем домой.
       Зоя застыла в недоумении. - Няня?  Но почему - няня?
       На следующий день, снедаемая любопытством, она разыскала Любу, и та рассказала ей свою историю.
       - Замуж я вышла за вдовца с тремя детьми. Дочку ему родила. Жили хорошо, но умер он скоро. Сердце у него было слабое.  Забрала его к себе его покойная жена. Видно, не хотела, чтобы он другую любил. - Она перекрестилась, - царство им небесное, - и взглянула робко, застенчиво, словно ища оправдание.
       -  Вырастила я его сыновей. Я ведь деток очень люблю. В детский сад работать пошла. Так и ходила с ними, как наседка, они все время со мной. Сыновья его все высшее образование получили. В вечернем, конечно, учились. А Наташка моя техникум закончила.
        В доме Сережи Люба прожила недолго. Очень он был нервный, вспыльчивый. С женой ссорился. Крики у них такие стояли, что воздух в доме дрожал. Люба сказала, - Не могу я больше этого слушать.  Ушла, вернулась к дочери. Сережа ей потом однокомнатную квартиру купил.
       Зое нравилось говорить с Любой.  С ней было спокойно и легко. Но дружила она все- таки с Лилькой. Лилька в любой компании всегда была центром притяжения. Обаянием  своим, и весельем, и яркими огненными речами  привлекала она не только мужчин, Зоя   тоже смотрела на нее с невольным и искренним восхищением.  Только вот заходить к ней в гости не любила. Лилька жила со своей дочерью. Стоило Зое войти в их гостиную, увидеть мрачноватую дорогую мебель, гобелен во всю стену и хрустальную люстру, испускающую свет чересчур яркий, ослепляющий, и настроение мгновенно портилось , делалось тревожным.
       Дело, конечно, было не в мебели и не в люстре, слишком роскошной для их небольшой квартиры. Неуют исходил не от вещей, им был пронизан сам воздух их жилища. Дочь и мать не разговаривали, а лаялись. Не только во время частых ссор, - такова была их обычная манера общения. Атмосфера была наэлектризована   нездоровым возбуждением, нервозностью и любовью. Да, да, как это ни странно, и любовью тоже. Любовью жестокой, уродливой, разрушающей, но все-таки любовью.
       - Котлеты будешь есть?
      - Не буду я твои котлеты. Ну ладно, буду. Давай их сюда.
       - Сама возьмешь.  Не принцесса. Да не ставь же на край, руки-крюки.
      Дочка принялась за котлеты. Мать с умилением смотрела на ее блестящие темные, почти черные волосы, на атласную кожу щек и лба, на ее тоненькие пальчики, играющие серебряной вилкой.
      - Чего уставилась? - Дочка подняла на мать свои нежные, как незабудки, голубые глаза.
      - Любуюсь. Какая же ты у меня красавица.
      Покончив с ужином, дочка потянулась к своей изящной сумочке, недавно подаренной матерью.
      -Куда собралась?
      - А тебе какое дело?
     - Как с матерью разговариваешь?
     - Я к подруге иду.
      - Врешь. Опять с Серегой встречаешься.
      - А если с Серегой? Что, запретишь, да?
      Они вскочили, смотрели друг на друга, как враги, сверкая глазами, - обе цветущие, темпераментные, горячие.
      - Да к подруге я, к подруге. Мам, ну не волнуйся ты, - дочка бросилась матери на шею. Мать гладила ее шелковистые волосы.
      Дочка высвободилась из материнских объятий, в колючем взоре  ее опять  появилась враждебность. Она вся дрожала от нетерпения.
      - Я что, вообще дома должна. сидеть? К подруге нельзя пойти?
      - Ну иди, иди! 
       Дочка ускользнула за дверь. Лилька, уже успокоившаяся, довольная, повернулась к Зое.
      - Видела, какое я ей платье купила? Как идет к ее голубым глазам!   Вздохнула, - Дуреха она у меня, дуреха! Ведь какой парень хороший в нее влюблен, Андрей. А она вот к Сереге надумала переметнуться.
     - Ты ее не остановишь. Все равно она сама должна выбирать, с кем встречаться.
     - Мала еще выбирать.  И чтобы с Серегой - нет, не допущу.
     Через неделю дочка Лили позвонила Зое. Рыдая, кричала в трубку, - Тетя Зоя, приходите! Мама хочет себя убить.
     Зоя прибежала к ним. В квартире происходило что-то немыслимое. Лилька пыталась не пустить дочь на свидание. Дочка орала, - Тогда я из окна выпрыгну!   А квартира на третьем этаже. Распахнула окно, легкой нимфой вскочила на подоконник. Мать бросилась к ней, обняла ее голые колени. Дочка плавно соскользнула на материнские руки, и через минуту они ревели в объятиях друг друга.  Потом дочь опять попыталась уйти. Лилька заорала: - Тогда меня не будет! Отравлюсь! Так и знай, отравлюсь.
      Вытащила пачку таблеток, высыпала их все себе на ладонь, попыталась проглотить. Зоя заметалась по комнате. Схватила за руку  дочь, уже выбежавшую на лестницу - Стой! Тут же отпустила ее, бросилась к Лильке, рукой своей выгребла таблетки из ее рта. Подозревая, что она что-то успела проглотить, засунула ей в рот свои пальцы, пытаясь вызвать рвоту. Лильку рвало, но не таблетками, а съеденной полчаса назад красной фасолью. Кровавого цвета рвота на бардовом ковре их гостиной выглядела устрашающе.  Дочь сидела на полу, обхватив голову руками, выла.
       Мать пришла в чувство, затихла, и дочка снова перешла в наступление.  Требовала себе полной свободы, - в чувствах, общении, флирте и любви. Некоторое время они пререкались.
      - Проституткой хочешь стать? Ветер в голове, учеба - по боку?
     - Ну все, хватит с меня!  Ухожу. Больше не вернусь! - захлебываясь слезами, дочка. выскочила за дверь. Лильке сделалось плохо с сердцем. Зоя позвонила ее сестре, та прибежала, вместе вызвали неотложку. И весь этот кавардак, - истерики, вопли, рвота, сердечный приступ и визит врача, слезы и объятия Лильки и ее сестры, - продолжались до самого утра. А утром они спокойно оделись и отправились на службу. Лилька стояла у двери, все еще всклокоченная, с темными тенями под глазами, но уже в отутюженном атласном платье.
     - Она в таком состоянии пойдет на работу? - удивилась Зоя.
     - Как это можно, не пойти на работу? - пожала плечами ее сестра. И только Зоя, совершенно разбитая, выжатая, как лимон, позвонила своему начальнику и попросила отгул.
       Дочка на следующий день вернулась, с матерью они помирились.  Неделю спустя Лилька начала готовиться к свадьбе.
      - За Андрея она выходит, - объявила она подруге торжественно, с гордостью. С удовлетворенной улыбкой добавила, - Она ведь и беременная уже.
      - А ребенок от Андрея?
      - Ну конечно, от Андрея.
      Зоя смотрела на нее, - растерянно, изумленно, недоверчиво. Под пристальным взглядом подруги Лилька вдруг смешалась, опустилась на стул, заплакала. - Да не знаю я, от кого ребенок. И она точно не знает.
     - Так может, лучше сделать аборт?
     - Нет, ну что ты. Какой аборт! Она же хочет ребеночка.
    Слезы ее высохли, лицо просветлело, выражая умиление.  Она с опаской взглянула на подругу, - Ты ведь не проболтаешься?
     - Я - нет. Но ведь и другие видели ее с Серегой.
      - Пусть только попробуют рот раскрыть! -  соболиные брови ее почти сошлись на переносице, лицо приняло грозное выражение Горгоны. - Ты вот однажды сказала, что завидуешь мне. Завидуешь тому, что я могу за себя постоять. А бороться.  Не было в моей жизни человека, с которым бы я чувствовала себя, как за каменной стеной.  Пусть хоть у дочери моей будет.
      На свадьбу Лилька приглашала всех подряд, так что скоро стало ясно - гулять будет весь поселок.
      Долгие гудки оповестили народ о начале празднества.  На улице уже собралась толпа. Вереница машин, украшенных шарами и куклами, увезла гостей на венчание в большую церковь в деревне Шубино. Невеста излучала уверенность в своей неотразимой красоте, стояла в храме гордая, как королева.  Длинное ее роскошное   платье, украшенное искусственным жемчугом, переливалось оттенками розового и перламутрового. Жемчуг был на прозрачной фате, украшающей строгую прическу, в ушах тоже поблескивали розовые жемчужинки. Рядом стоял ее жених, совсем еще юный мальчик. Лицо его, покрытое нежным золотистым загаром, выражало честность, открытость и надежность. Новобрачные обменялись клятвами верности, после чего жених бережно и благоговейно поднял изящную ручку невесты и надел на ее безымянный пальчик перстень с небольшим бриллиантом, сверкнувшим ослепительно и ярко, как сверкают снежинки на солнце.
      После венчания свадебный кортеж направился в поселок. Впереди на белом кадиллаке ехали счастливые новобрачные и свидетели. Там же сидела Лилька с царственным и победоносным видом, рядом -  папаша, которого Лилька выгнала из дома  два года   назад .Он  уже успел порядочно набраться, улыбался кривой улыбкой,  мутными  глазами  смотрел на мелькающие за окном тощие березки. 
      Машины торжественно въехали в поселок. Снова радостно и призывно гудели сирены. Жители потянулись в арендованный  по случаю свадьбы   зал  школьной столовой.
     Сдвинутые столы, образовавшие большую букву П, были уставлены закусками и фруктами.  Гости рассаживались, радуясь случаю напиться и нажраться почти на халяву, так как подарками почти никто не заморачивался. Приглашенный официант разливал водку и портвейн. Кричали горько, чокались стаканами, так как бокалов, конечно, не хватило, а те, которые были, по причине излишней своей хрупкости разбились еще в начале праздника.  К вечеру начались танцы, на которые пришли молодые люди, которых и вовсе никто не звал. То ли они были из Барыбино, то ли из совсем какого-то дальнего поселка. В тот день случилось много новых знакомств, образовались новые влюбленные пары, благодарные жениху и невесте за столь романтическое начало отношений. На следующий день веселье продолжилось, но все было уже не так славно, случились драки и еще какое-то непотребство.
       О свадьбе говорили несколько недель, - кто с завистью, кто с восхищением.  Жалели тех, кто не смог прийти, с уважением отзывались о Лильке, -  вот ведь молодчина, трудяга, на такое роскошество смогла заработать.! Зоя спрашивала у подруги, во сколько ей обошлась эта свадьба.
      - Да почти в миллион, - гордо говорила Лилька. Может, она немного прихвастнула.
      - Ну зачем, зачем тебе потребовалось устраивать такую пышную свадьбу? - не унималась подруга.
      - А пусть все знают, что у нас все честь по чести, с венчанием, со свечами и свидетелями. А то про нее (про дочь) уже Бог знает что начали говорить. Так вот, теперь заткнутся, - ее красивые серо- голубые глаза загорелись злым торжеством.
        Восьмого марта Лилька пригласила Зою к себе. Зоя отказалась. После признаний о сомнительном отцовстве Лильку она избегала, испытывая к ее семье нечто вроде брезгливости.
      - Приходи, у меня бутылочка винца припасена, - голос Лильки звучал сладко и вкрадчиво.
      - Не пойду. У меня давление. Да и что это за праздник? Клара Цеткин его придумала. Никакой это на праздник.
      Праздник не праздник, а на душе было грустно и тоскливо. Все за столом, с друзьями, с родными, а она одна, совершенно одна. И тут Любочка показалась в конце улицы. Как всегда, в длинной юбке, выступает медленно, словно пава.
      Заулыбалась, сказала свое обычное - Низкий поклон!  Полезла в сумку.
      - Я тебя пирогом угощу. Наташка моя пекла. Яблочный пирог, еще горячий.
     - Нет, нет, - Зоя попыталась засунуть пирог обратно в сумку. - Да и не могу я в сухомятку, плохо мне будет.
     - Так пойдем ко мне, я тебя чаем напою.
      Они сидели на ее кухне. Кухонька выглядела странновато. Мебель дорогая, в стиле хай-тек. Сережа купил. А посуду Люба уже сама выбирала. Чайник в горошек, кружки со звериными мордами. С кошачьими. И повсюду прилеплены рисунки ее внуков, - на стенах, на занавесках. Так что общее впечатление полнейшей безвкусицы.
      Люба рассказывала о своем любимом зяте, муже ее Наташки. Нет, не хвасталась, просто рассказывала. Он у ней повар в шикарном московском ресторане. Его на стажировку во Францию направили.  Подарки привез, - алкоголь с гадами, спрятавшимися внутри бутылок, и совсем уж диковинные сыры, куда там нашим рокфору и дор-блю.
      - Господи, гадость -то какая! - удивлялась Любочка. - Не буду я это пробовать, и не проси.
       Кроме детских рисунков, было на ее кухне еще одно украшение, - маленькие магнитики на белой стенке холодильника. Все с церквями, Люба привозила их из паломнических поездок. А посередине - один большой магнит, подарок зятя, - сверкает, переливается яркой разноцветной эмалью, - Paris, Disneyland.