Парагон. Книга 1. Неведение

1.

Сквозь стекло витрины весь мир кажется ненастоящим. Ты как будто смотришь давным-давно забытое всеми черно-белое кино, в котором персонажи двигаются, но говорить не могут.
По улице шагают люди. Куда-то спешат мужчины, женщины, дети; целые семьи; кто-то плетется в одиночку, кто-то гуляет в компании. Кто-то смеется, а кто-то кричит.
Но ты не слышишь ни-че-го.
Должно быть, сейчас утро. Да, утро - ты же видишь, как осеннее солнце равнодушно бросает на землю свои редкие лучи. Оранжевая полоска горизонта постепенно тускнеет, тает, превращаясь в бледно-сиреневую, а затем и вовсе сливается с яркой голубизной неба.
Сегодня будет ясный день.
Но что это? Ты замечаешь какого-то человека, идущего по другой стороне улицы. Он одет в пальто, темные брюки, кепку, а в руках у него зонтик.
Может, дождь все-таки будет?
Нет. На стекле ни капли.
"Какой странный человек". - подумала О'тони, приложив ладонь к холодной поверхности стекла.
Незнакомец с зонтиком подошел к витрине и внимательно, пристально посмотрел в глаза девочки. Она замерла, стараясь не дышать.
Сейчас она как никогда сильно напоминала одну из тех хрупких прозрачных фигурок, которые скрывались вместе с ней за стеклом витрины. Светло-русые локоны, спадающие до плеч, чистые голубые глаза, тонкие руки с тонкими прозрачными пальцами - да, она похожа на ангелочков, украшавших елки в новогодние вечера. Незнакомец даже не мог точно определить, сколько ей лет. Ее облик казался призрачно-красивым, в ее чертах не было ничего детского. Да и человеческого там было немного. Словно это живая кукла, искусно сделанная мастером.
Неожиданно девочка отступила назад и исчезла в глубине темного магазина. Человек с зонтиком помедлил еще минуту, а затем решительно направился к двери и, открыв ее, вошел внутрь...

2.

Магазин представлял собой маленькое, пыльное помещение, погруженное в сонный полумрак. Несколько причудливых фонарей свешивались с потолка на длинных цепях. Они испускали тускло-желтое сияние, создавая иллюзию того, что здесь, в пределах этого ограниченного пространства, уже наступил вечер, в то время как снаружи процветало утро.
И везде - в витринах, на выступающих прямо из стены полках с волнистыми краями, на небольших кубических тумбах, в стенных нишах, подсвеченные изнутри, стояли хрустальные фигурки людей, животных и деревьев. Их количество и разнообразие поражало: они отличались друг от друга не только формой и цветом, но и размерами. Самая крохотная могла поместиться на мизинце ребенка, а самая крупная была вделана в одну из стен магазина и, отражая свет фонарей, переливалась всеми возможными цветами и оттенками.
Изготовлены они были изумительно: искушенный критик и тот бы не отыскал ни малейшего изъяна в чистых, изящных линиях и изгибах. Мельчайшие жилки у растений были проработаны со скрупулезной точностью, а в фигуры людей будто бы кто-то вдохнул частицу жизни - настолько естественными казались выражения их лиц.
Пока случайный посетитель разглядывал удивительные товары, до него донесся необычайно мягкий и вместе с тем глубокий женский голос:
- Простите за беспокойство, могу ли я вам чем-нибудь помочь?
К нему бесшумной походкой приближалась девушка, не менее примечательная, чем сам магазин
Пожалуй, никто в мире еще не видел такого сильного и резкого контраста между различными частями целого, когда кажется, что в одном человеке соединились сразу несколько.
К примеру, руки девушки были смуглыми, в то время как лицо — словно выбеленным и совершенно бескровным; тонкие и благородные его черты — изящный овал, острые скулы и высокий лоб — сочетались с грубо высеченным орлиным носом и прямыми бровями, придающими лицу надменное и злое выражение. В иссиня-черных густых волосах, спускавшихся до лопаток, серебрилось несколько седых прядей, хотя на первый взгляд незнакомке можно было дать не более двадцати пяти лет. На трех пальцах каждой руки были надеты кольца, украшенные загадочными рисунками.
Одежда девушки также отличалась диковинными сочетаниями: широкие брюки, темно-синяя шелковая блуза с длинными рукавами, а вокруг шеи был обмотан шарф, скорее похожий на платок, в мелкую черно-белую клетку. Его края украшали длинные кисти бахромы.
Вслед за этой девушкой в магазине, откуда ни возьмись, появилась уже знакомая посетителю светловолосая девочка. Она, как видно, была очень привязана к своей сопроводительнице: ходила за ней по пятам и прижималась к ее руке, испуганно глядя на незнакомого ей человека пронзительными голубыми глазами.
- Может быть, вам что-нибудь понравилось? - мягко улыбнулась девушка. - Здесь, у нас, я понимаю - ничтожный выбор, просто ничтожный.
- Напротив, - возразил он. - Я еще никогда не встречал ничего подобного. Вы сами делаете их?
- Нет, что вы, одна бы я не справилась. Но, к счастью, у меня есть чудесная сестренка, - она нежно погладила по голове девочку, вертевшуюся около нее. - Ее зовут О'тони, и она просто прелесть, не правда ли?
Имя, которое назвала незнакомка, показалось ему весьма странным. Интересно было и то, что сама девушка, несмотря на видимую любезность, вела себя довольно скрытно и о собственной персоне говорила мало. Лишь изредка удавалось вычленить из ее слов какую-нибудь важную информацию.
- Я все же думаю, что вас порядком утомляют эти дешевые скучные фигуры, - не прекращая улыбаться, заявила хозяйка магазина. - Как думаешь, О'тони, не приоткрыть ли нам двери нашей Алмазной Комнаты?
- Алмазной Комнаты? - переспросил посетитель.
- Там мы храним самые лучшие изделия, - пояснила девушка.
"И самые дорогие, судя по названию". - подумал он.
- О'тони, дорогая, посиди пока здесь, а я принесу несколько фигур, чтобы Вы...прошу прощения, как ваше имя?
- Ганс. Ганс Ковард.
- Так вот, чтобы вы, дорогой Ганс, имели представление о подлинном качестве.
С этими словами поднялась вверх по лестнице на второй этаж, где, видимо, и располагалась загадочная Алмазная Комната.
Ганс окинул взглядом магазин. Недалеко от него, прижавшись спиной к стене и словно стараясь слиться с ней, стояла О'тони.
"Она все еще боится меня. Плохо. М-да, подозрительное местечко этот Кристаллиум".
Однако, увидев в глазах девочки помимо страха неподдельный интерес, Ганс решил применить уловку, практически всегда срабатывающую из-за детской наивности.
- О'тони, скажи мне, ты любишь игры?
Девочка недоуменно воззрилась на него.
- Да, - робко ответила она. - Но больше всего мне нравятся шарады. Эрл тоже их любит, это она научила меня в них играть.
- Кто такая Эрл? - тут же поинтересовался Ганс.
О'тони удивилась еще больше.
- Но ведь вы только что разговаривали с ней!
- А, твоя сестра.
Девочка густо покраснела.
- Да, можно сказать и так, - тихо подтвердила она.
Ганса насторожило ее поведение.
- Но вы совершенно не похожи.
- Так...так бывает, Эрл мне говорила, - запинаясь, неуверенно произнесла девочка. - Мы долго не виделись.
Это оправдание показалось Гансу очень слабым, но он не успел ничего больше выяснить - на лестнице показалась сама хозяйка магазина. Она держала в руках поднос, на котором были расставлены хрустальные фигуры.
Едва взглянув на них, Ганс был вынужден признать, что миниатюрные скульптуры из Алмазной Комнаты превосходят все остальные по тонкости и точности исполнения (хотя раньше это казалось почти невозможным).
Фигур было три, и все три изображали людей.
Первая - мальчик, вытянувший вперед руки в немом жесте мольбы. В его недвижных стеклянных глазах виднелось нечто такое, от чего Гансу захотелось немедленно отвернуться.
Вторая - молодая девушка. Она сидела в кресле и, задумчиво подперев руками подбородок, будто бы о чем-то мечтала.
Наконец, третья - двое людей, взявшихся за руки. Мужчина и женщина. Они стояли рядом и смотрели друг на друга. Губы женщины были приоткрыты - она словно пыталась что-то сказать.
- Выбирайте, - мягкий голос Эрл развеял мысли Ганса. - Но, знаете, я советую вам обратить внимание на последнюю. Очень занимательная композиция, не так ли?
Ганс, случайно опустив взгляд, заметил, что на лице О'тони блестят слезы. Она неожиданно напомнила ему первую фигурку: во всем ее облике сейчас чувствовалось что-то умоляющее, жалкое. И кажется, это что-то всосалось ему в кровь, проникло под его кожу, иначе бы он не отодвинул от себя поднос, отрезав:
- Я не буду ничего покупать.
Через мгновение, осознав всю грубость и резкость своего заявления, поспешил исправиться:
- Понимаете, мне нужно время. Они все великолепны, поэтому я не могу так сразу...определиться...ну вы понимаете, наверное.
Улыбка Эрл стала снисходительной:
- Да, разумеется. Но вы можете зайти попозже.
Скосив глаза, Ганс убедился, что девочка успокоилась и даже радостно кивнула ему.
__________________________________________________

- Меня зовут Эрл Адельстен. Мы будем рады, если вы зайдете еще раз. Но имейте в виду, что понедельник - единственно неподходящий день для посещений, - одурманивающе-любезный голос Эрл все еще звучал в голове Ганса, в то время как он вертел в пальцах визитную карточку изумрудного цвета, с затейливыми серебристыми узорами по краям.
"Опасная особа". - подумал он, только сейчас обнаружив, что находится недалеко от главной площади, которая в Дюнкельберге носит название Таух.
Часы на городской ратуше пробили двенадцать. Людей с каждой секундой становилось все больше, и этот шумливый, бурный поток оглушал Ганса, не давал сосредоточиться, уйти в себя.
Напоследок оглянувшись кругом, он свернул в один из малозаметных переулков. Туда еще не добралось всеобщее оживление, и поэтому там было тихо, пусто и - откровенно говоря - мрачновато.

3.

После того, как ушел Ганс, О'тони еще долго с напряжением вглядывалась куда-то вдаль, сквозь запыленные стекла витрины.
- Что-нибудь стряслось, моя милая? - с улыбкой поинтересовалась Эрл. Эта детская серьезность забавляла ее.
О'тони, чуть разжав губы, стиснутые в тонкую полоску, едва слышно ответила:
- Тот человек...он приходил сюда не просто так.
- Люди никогда не приходят к нам просто так, дорогая моя. Они покупают здесь то, что им нужно, - с дивным спокойствием пояснила Эрл, но О'тони перебила ее:
- Нет. Когда приходят обычные люди, ничего не случается. А он...после него все должно измениться. Я чувствую.
Грациозно привстав со своего места, Эрл приблизилась к девочке и села рядом с ней.
- Тебе не нужно бояться людей, О'тони. Они слабы, их души хрупкие, как стекло, и любое неосторожное касание может разрушить их. Они ничего нам не сделают, - тихо, но твердо проговорила Эрл.
Очевидно, она предполагала, что ее слова произведут успокаивающий эффект, однако их действие оказалось в корне обратным: девочка ударилась в слезы. Эрл сначала растерялась: в последний раз она видела плачущего человека двадцать лет назад, и тогда это была она сама.  Но затем, вспомнив, как в таких случаях ведут себя люди, привлекла к себе О'тони; та зарылась лицом в складки ее клетчатого платка. Эрл смотрела на нее со смесью нежности и отвращения - поведение маленькой О'тони пробуждало в ней давно забытые воспоминания.
"Когда-то я была человеком". - промелькнуло у нее в голове, когда ее пальцы совершенно случайно коснулись мягких светло-русых волос девочки.
"Но теперь это в прошлом".
__________________________________________________

В доме Ореста Тернира, давнего приятеля Коварда, Ганса встретили радушно - его тут ждали. Жена Ореста, Клара, еще довольно молодая и миловидная женщина, видимо, решила сразить гостя своими кулинарными талантами: она наготовила столько разных блюд, что пар от них поднимался к потолку и вскоре заполнил всю кухню. Правда, гости с трудом осилили половину всего того, что наготовила Клара, но та не обиделась; терпимость входила в ряд ее достоинств, которые все заслонялись тенью двух значительных недостатков: Клара была большой сплетницей и обладала неуемным любопытством. Поэтому, когда Ганс выразил желание поговорить с ее мужем наедине, с глазу на глаз, она с готовностью кивнула. Зато стоило гостю с хозяином удалиться в комнату Ореста, как Клара на цыпочках прокралась к двери комнаты и напрягла слух до такой степени, что могла бы уловить шуршание мыши под полом.
- ...Кристаллиум? Да нет, я там не был, только на витрины глазел пару раз. Ну скажи на милость, к чему мне покупать эти стеклянные безделушки?
- Хрустальные, - свистящим шепотом поправил его Ганс, откинувшись на спинку кресла.
- Какая разница? - Орест махнул рукой. - Но та чернявая девица, что их продает, конечно, чудо из чудес.
- Ага! Значит, ты ее видел?
- Видел, - утвердительно кивнул Орест.
- И кто, по-твоему, эта чернявая девица?
- Не знаю. То ли турчанка, то ли индианка, черт их разберет... А может, и цыганка. С ней еще девчонка живет, лет десяти. Говорят, они сестры, да только я ни на грош не поверю в подобную чепуху!
В воздухе повисла долгая многозначительная пауза, а затем Ганс спросил:
- Значит, ты тоже считаешь, что они не родственники?
- Этого только слепой не заметит, - отозвался Орест.
- Хорошо. Тебе что-нибудь еще известно о них?
- Больше ничего.
Ганс удовлетворенно кивнул, подался вперед и заговорил приглушенным голосом:
- А теперь послушай меня. Эта девушка, возможно, Хрустальный Мастер.
Нет, у лучшего друга Ганса из-за сей неожиданной новости не раскрылся рот, не забилось чаще сердце и даже глаза не выскочили из орбит - Орест всего лишь одарил Коварда взглядом, полным недоверчивости и легкого изумления.
- Я понял это, когда увидел ее фигурки. Она сказала мне, что делает их сама. Обычный человек, посвяти он хоть целую жизнь этому делу, никогда не добьется такой точности и тонкости исполнения. Здесь виден Мастер.
- Ты думаешь, они еще существуют?
- Не исключено.
Дальше разговор перешел в фазу неразличимого шепота, поэтому услышать все остальное у Клары не получилось. Но и того, что она услышала, ей показалось вполне достаточным для распространения слухов о внезапно объявившемся в городишке Хрустальном Мастере.

4.

К вечеру следующего дня практически все в городе были прекрасно осведомлены о тайнах скромного магазинчика. Тогда же к Эрл явилась одна из самых деловых женщин города по имени Грета Вульф.
Грете было около сорока, однако свою свежесть и привлекательность она еще умудрилась сохранить. Досужие кумушки Дюнкельберга без конца обсуждали ее жизнь, ее манеру одеваться и ее взгляды на жизнь. Грета считала себя интеллигенткой: во-первых, вышла замуж за знаменитого музыканта, дающего концерты по всей Европе; во-вторых, исправно, два раза в месяц, посещала театр. Одевалась она тоже несколько театрально. Вызывающе яркие платья, ажурные или лайковые перчатки, длина которых порой доходила до локтя, таинственные вуалетки, крупные и неприятно звенящие серьги, ожерелья и браслеты - вот в чем эта удивительная женщина появлялась на публике. Разумеется, в таких нарядах ее сложно было не заметить, и порой какая-нибудь мелкая вертихвостка выглядела на фоне госпожи Вульф настоящей скромницей.
Итак, Грета Вульф нанесла визит владелице "Кристаллиума" и сейчас же, едва переступив порог, обратила внимание на то, как одета Эрл: при этом и брюки, и шелковая блуза, и клетчатый платок ей показались верхом вульгарности и пошлости.
"Боже ты мой!" - мысленно запричитала госпожа Вульф. "Она одевается, как мужчина!"
- Что вам угодно? - мягким голосом осведомилась Эрл.
Грета, не церемонясь, с видом блюстителя деяний человеческих, тут же выпалила:
- Вы - Хрустальный мастер. Об этом знает весь город.
Эрл не вздрогнула и нисколько не изменилась в лице. Лишь только легкая волна пробежала от уголков рта до кончиков черных бровей, но такое едва ли уловимое выражение почему-то заставило Грету поежиться.
- Ну допустим, - голос девушки, плавный и текучий, не предвещал ничего хорошего. Он напоминал пустынную змею, в завораживающих витках гибкого скользкого тела которой таится смерть. - И что же вы от меня хотите?
Госпожу Вульф в душе покоробило это, по ее мнению, бессовестное нахальство.
"Она даже не пытается ничего отрицать!" - с ужасом подумала Грета.
- Почему вы решили, что мне от вас непременно что-то нужно?
Сухой смех Эрл эхом отразился от стен ее хрустального царства и рассыпался искрами, так и не достигнув ушей Греты Вульф. Зато последнюю ощутимо обдало ледяным ветром презрения. Как он успел сюда проникнуть и, мало того, заполнить собой тесное пространство магазинчика, для Греты оставалось загадкой.
Неожиданно в тишине зазвучал совсем другой голос девушки - язвительный и резкий.
- Вы, люди, все от меня чего-то хотите. Богатства, немыслимых знаний, горы бесполезных сверкающих безделушек. Так выбирайте, что из этого великолепного списка нужно конкретно вам, мадам! Обещаю, что ваши желания непременно будут исполнены...
После ее слов госпожа Вульф наконец почувствовала в себе уверенность и твердо произнесла:
- Мне известно, что вы не одна содержите магазин.
Темные глаза Эрл опасно сузились.
- Да, вы правы. Со мной живет моя сестра, О'тони Адельстен. Это все, что вы хотели узнать?
- Она не ваша сестра! - крикнула Грета так громко, что хрустальные фигуры отозвались жалобным звоном.
- У вас есть доказательства? - остро заметила Эрл. Она была вне себя - обычный человек мог заметить ее состояние невооруженным глазом. Волосы на голове девушки шевелились и топорщились, пальцы правой руки с черными короткими ногтями теребили платок, а в глубине зрачков постепенно разгоралось пламя.
- Она не ваша сестра, - продолжала Грета Вульф воодушевленным тоном трагедийной актрисы. - Вы что-то сделали с ее родителями. Может быть, постарались, чтобы они вообще исчезли с лица Земли, а потом забрали несчастную малышку к себе, заперли ее в этом мерзком пыльном чулане, куда не проникает дневной свет, и принялись ее воспитывать на свой лад... Вы, варварка, чернокнижница, пытаетесь вырастить из невинного ребенка свое подобие, и я этого, конечно же, не допущу!
Эрл застыла, точно скульптура, вылепленная из черного воска, и не шевелилась. Неистовый огонь в ее глазах разгорелся до чудовищных размеров и теперь, казалось, готов сжечь все, на что был направлен яростный взгляд девушки.
- Я ведь правильно понимаю, вы хотите забрать О'тони? - неожиданно ласковым голосом проговорила Эрл.
Грета молча кивнула.
- Что ж, я обещала вам исполнить ваше желание, - сладко улыбнувшись, заявила Эрл.
Она развязала клетчатый платок, сняла его с шеи и взмахнула им в воздухе.
Вверху, на лестнице, раздалась какая-то возня, а затем вниз с шумом скатилась О'тони. Она походила на затравленного зверька, и все попытки госпожи Вульф подозвать девочку окончились неудачей.
- О'тони, подойди к этой даме, - ласково попросила Эрл, и девочка ее послушалась: мгновенно развернулась и, словно загипнотизированная, шагнула к Грете.
Едва взглянув в эти пустые глаза, женщина испытала такой ужас, что даже не шевельнулась, когда О'тони приблизилась к ней и взяла ее за руку.
Перед ней стояло не настоящее дитя - нет! Перед ней была одна бездушная оболочка, пустая, как мыльный пузырь, и ничего более.
Прикосновение существа показалось Грете скользким, и она оттолкнула его от себя.
Существо издало ужасный крик. Чужой облик, словно маска, слетел с него, и обнажились злобный оскал,  окровавленные веки без ресниц и мерзкие иссушенные пальчики, похожие на птичьи лапки. С желтого воскового тела уродливыми клочьями свисали грязные лохмотья; волосы существа напоминали сбившийся комок перьев.
Грета все еще стояла, не в силах сдвинуться с места и медленно цепенея. Существо протянуло к ней свою неестественно изогнутую конечность с тремя огромными когтями.
- Evanescunt! (Исчезни!) - шептало оно. Его голос не был похож ни на один из земных звуков: казалось, он исходит из самых недр земли. - Conversus ad lapidem! (Обратись в камень!)
Произнеся эти слова на давно забытом языке, существо дотронулось до Греты одним из своих костлявых пальцев. Женщина вмиг отшатнулась, но было уже поздно...

- И хладный ветер, томный ветер
Своим касаньем ледяным
Тревожит.

Эрл откинулась на спинку кресла. Посеребренный стержень для письма, который одним концом окунался в чернила, на какую-то долю секунды застыл в ее пальцах.
На изящном столике перед ней стояло очередное произведение искусства: хрустальная фигурка, изображающая нарядную женщину. Лицо у нее - и это было совершенно ясно - выражало не столько испуг, сколько ужас. Эрл задумчиво смотрела на нее, не отводя глаз.
- Любопытство - не порок, -  спокойно заметила она, - но в вашем случае, госпожа Вульф, нужно было сто раз подумать, прежде чем приходить сюда.
На лестнице появилась О'тони. Эрл улыбнулась, подозвала к себе девочку и, указав на фигурку, произнесла:
- Эта женщина приходила ко мне, чтобы забрать тебя.
- Меня? - удивленно отозвалась О'тони. - Зачем я ей?
- Скажи мне, ты пошла бы с ней?
- У меня есть Вы, а она мне никто. Я бы осталась с Вами.
"Это я тебе никто, О'тони. О, если б ты знала, сколько в тебе чистоты, а во мне - грязи, ты бы не приблизилась ко мне даже на шаг".
- Эрл, я обещала показать фокусы Нине и Жоржу. Можно, они придут сегодня вечером?
- Конечно, дорогая. Для тебя все можно.

5.

С наступлением темноты начинает казаться, будто стена непроницаемого фиолетового тумана окутывает город со всех сторон. Сквозь эту мглу пробиваются лишь серебристые отблески луны, далекой и загадочной, словно улыбка незнакомки.
Тусклые фонари, подвешенные под потолком в магазинчике Эрл, теперь выглядят совсем по-другому: они напоминают вам те волшебные лампады, с которыми разбойники под покровом ночи неистово рыщут в поисках сокровищ. Воздух пропитан дурманящими восточными ароматами вперемешку с запахом имбирного печенья.
Под маленьким куполом, накрывающим изящный столик с гнутыми ножками, творится настоящее чудо.
Если посмотреть сверху, то можно убедиться, что прямо перед вами - город в миниатюре, где мимо игрушечных картонных домиков с нарисованными окнами проходят люди. Люди эти отбрасывают одновременно и тень, и искрящиеся потоки света. Их тела прозрачны - сквозь них, пригнувшись, можно увидеть бордюры, дороги, даже нижние этажи зданий...
- А О'тони всегда умела оживлять вещи? - спросил маленький Жорж Вульф, с жадностью созерцая это светопреставление.
В бархатной, уютной тишине неожиданно раздался голос Эрл:
- Несомненно. Для нее это столь же естественно, как для вас держать в руке ложку.
...На главной площади (к слову, она была похожа на сильно уменьшенную в размере главную площадь Дюнкельберга -Таух) бьет упругой струей настоящий маленький фонтан. Возле него столпились самые разные люди - почтенный старик в хрустальном сюртуке и в очках с хрустальными дужками; пара смешливых девушек с хрустальными зонтиками; женщина с премилым малышом, одетым в хрустальные штанишки и курточку; мечтательный юноша с глубокими, но увы! застывшими навсегда хрустальными глазами...
- Я могу заставить их танцевать, - сказала О'тони и коснулась указательным пальцем голов статуэток.
Они тут же пришли в движение. Почтенный господин вдруг пустился в пляс посреди площади. Девушки, переглянувшись друг с другом и в очередной раз прыснув со смеху, закружились в каком-то легкомысленном танце. Им вскоре удалось вовлечь в него не только юношу с мечтательными глазами, но и малыша: тот был только рад поучаствовать во всеобщей веселой суматохе, что творилась на площади...
Маленькая Нина Вульф смотрела на танцы с восхищением. Бывало, мать водила ее поглядеть на огромные картины в старинных золоченых рамах. Они изображали роскошные залы, где пышно одетые мужчины и женщины, взявшись за руки, кружились в важном танце. Но разве можно было сравнить эти неподвижные пируэты с тем, что творилось на крошечной площади у искусственного фонтана?..

...На площадь вышла женщина, уже немолодая, но одетая в вызывающе пышное платье с юбкой до земли и вырезом, открывающим плечи. Она молча смотрела на веселую группу людей, танцующих в брызгах фонтана, и в ее неподвижном взгляде читалось явное осуждение.
- Кто она, О'тони? - послышался несколько глуховатый и мягкий, как шерстяной плед, голос Эрл. - Заставь ее заговорить.
О'тони протянула женщине руку, и та, шагнув, оказалась у девочки на ладони. Рост этой фигурки был не более трех дюймов, однако величественная осанка помогала казаться ей чуточку выше.
О'тони провела мизинцем по голове женщины, и лицо ее внезапно приобрело сходство с живым человеческим лицом; дрогнули брови, зашевелились губы, и тишину уютного магазина прорезал высокий и совершенно бесстрастный голос:
- Что вам нужно, о вы, нарушившие мой покой?
Жорж и Нина смотрели на говорящую фигурку со смесью страха и любопытства - так смотрят дети на какое-нибудь странное насекомое, которое родители считают ядовитым.
- Нам нужно, чтобы ты ответила на три вопроса, - сказала ей О'тони. В ее глазах страха не было - там светилось лишь что-то бесконечное, спокойное и мудрое.
"Нет, это не взгляд ребенка", - размышляла тем временем Эрл. "Да и неудивительно, ведь никто не знает, сколько ей на самом деле лет. Она и сама не помнит".
- Я буду отвечать исключительно на вопросы о своей земной жизни, не касаясь Вечного, - степенно произнесла женщина.
- Ладно. Вот первый вопрос: кем ты была раньше?
- Мое прежнее имя - Грета Вульф, урожденная Норрак. Я была жалкой мещанкой, возомнившей о себе невесть что из-за своего мужа, которого я считала гением. Этот музыкант часто разъезжал по Европе, оставляя меня наедине со моими детьми. Бедные крошки! Я по своей слабости их совершенно не любила...
Брат и сестра Вульф смотрели широко раскрытыми глазами на это чудо. Их мать, заключенная в хрустальную оболочку, вещала им о том, что они потеряли, быть может, навеки. Девочка заплакала; брат принялся ее утешать. Эрл Адельстен затаилась в своем углу, словно зловещая тень, и лишь неистово горящие глаза выдавали ее присутствие здесь.
- Знали ли они об этом? - вновь осведомилась О'тони.
В воздухе повисла долгая пауза, будто женщина колебалась с ответом.
- Да, - наконец выдавила она. - Я думаю, что да. Дети всегда чувствуют фальшь, а я была с ног до головы фальшива. Я не прислушивалась к ним, поэтому их души оставались глухи ко мне.
Ее слова прервал громкий плач Нины. "Мама!" - кричала она. Жорж подавленно молчал. Глаза Эрл, до ужаса равнодушные и одновременно страшные, встретились с чистыми глазами О'тони.
"Нет", - она диким усилием сдержала себя, эта надменная вершительница судеб. "Я не оскверню ее".
- Иди наверх, О'тони, - немного изменившимся голосом проговорила Эрл. - Я задам нашей гостье последний вопрос.
- Скажи, я ведь не сделала ничего плохого? - с серьезным видом поинтересовалась девочка, проходя мимо своей покровительницы.
- Конечно, нет! - Эрл ласково потрепала ее по светло-русым кудрям. - Откуда такие мысли, моя дорогая?
- Но...они плачут. Взгляни на них! Они плачут, значит, им больно!
- Необязательно, - мягко возразила ей Эрл. - Люди вообще часто плачут, по поводу и без, а уж дети... Ты так мало знаешь мир и не ведаешь, что дети могут плакать нарочно, чтобы выпросить себе что-нибудь.
Недоверчивость, промелькнувшая на долю секунды в глазах О'тони, раздражала ее. Неужели же она не может хоть малую часть времени побыть образцом справедливости для этого наивного существа?

- Чем слаще мед, тем ближе пропасть,
Тем легче в кровь влить жгучий яд
Притворства.

Эрл с досадой закусила губу и слегка подтолкнула девочку к лестнице:
- Ну, иди же. Иди. Не задерживай наших гостей.
И О'тони покорно удалилась, ни на минуту не переставая думать о том, что именно она должна была сделать; сделала ли она то, что от нее требовалось, правильно; и если так, хорош ли ее поступок или дурен.
Она поднялась в свою маленькую комнатку на втором этаже, где было гораздо светлее, чем в самом магазине, но менее уютно, отчего она напоминала гостиничный номер. Там все было чисто, убрано, на шкафах - ни пылинки, в углах - ни соринки. На одной из стен, той, на которую падал солнечный свет из открытого окошка, висел гобелен, изображавший разрушенный город на берегу огромной, бурлящей реки. Каменные развалины чернели в лучах заходящего солнца, а сбоку, у самого края, виднелась радуга. Не такая, какой ее привыкли видеть все люди. Другая радуга.
О'тони лежит на кровати и, смотря на разрушенный город, пытается вспомнить, что говорила ей про эту радугу Эрл.
Радуга, состоящая из пяти полос.
Багрово-алая означает кровь.
Темно-желтая - пыль, прах.
Мутно-розовая - забвение.
Фиолетовая - необратимое падение.
Черная - гибель.

"Когда ты столкнешься с людьми, - частенько говорила ей Эрл, -  ты увидишь, насколько правдивы эти полосы.  Их предсказания вскоре начнут действовать - одно за другим. Сначала ты поранишься, затем твои раны обсыпят пылью, думая, что это верное лекарство; затем ты будешь забыта, постепенно скатишься вниз, на самое дно, вместе с гнусными чудовищами, обитающими там - и погибнешь".
"Неужели люди настолько жестоки?" - неизменно спрашивала О'тони.
"Нет, скорее...они чересчур безрассудны". - с улыбкой отвечала ее покровительница.

Безрассудство и жестокость - они ведь недалеки друг от друга, не так ли?
Между ними всего лишь пять полос, пять ступеней, пять конечных абзацев, подписывающих приговор тому, кто осмелится ими пренебречь...

6.

- Вы слышали новость? Грету Вульф так и не нашли. И ее детей тоже.
- Ах, да неужели? А ее муж?
- Он сошел с ума. Вчера выкрикивал непонятные слова и все куда-то бегал. Говорят, в последний раз его видели возле "Кристаллиума".
Слыша оживленный разговор Клары Тернир и Аманды Лигхейн, ее соседки, Ганс задумчиво потер подбородок. «Хватит,» - решил он. «Все то, что было нужно, давно произошло».
Пока по городу ходили пересуды и толки, в доме у Терниров, в комнате, что занял Ганс, хранился небольшой ларчик из черного дерева. На нем не было ни узоров, ни надписей, за которые любопытный взгляд Клары мог бы зацепиться, и потому она каждый раз равнодушно проходила мимо этого непримечательного предмета.
В понедельник, на четвертый день после исчезновения членов семьи Вульф, Ганс взял с собой ларчик и направился прямиком в магазин "Кристаллиум". По дороге ему не встретилось ни одного человека - район главной площади Таух совершенно опустел. Люди боялись ходить сюда после всего, что случилось.
У самой двери магазина Ганс замешкался. Вновь в памяти явилась смуглая девушка с бледным лицом, протягивающая ему ярко-зеленую визитную карточку. "Понедельник - единственно неподходящий день для посещений".
Но не для особенных посетителей.
Я несу дань, Эрл. Расплачиваюсь чистой монетой за грязную работу.
Он решительно толкнул дверь и вошел.
Магазин сегодня выглядел необычно. Хрустальные фигуры куда-то исчезли с полок, зато возникло тяжелое облако стойких, пряных восточных ароматов: ноздри Ганса защекотала смесь корицы, ванили и миндаля; у него едва не закружилась голова. Все окна были занавешены, даже витрина закрыта изнутри бархатными шторами. Сквозь плотные занавеси кое-где пробивался солнечный свет, который в почти кромешной темноте казался таинственным. Фонарей, как заметил Ганс, не было.
В кресле у дальней стены восседала сама Эрл Адельстен, закутанная в легкое лиловое покрывало. На голове у нее красовался роскошный убор из пышных павлиньих перьев и металлических цепочек хитрого плетения. Шея и грудь были прикрыты тонким пашминовым платком. С ушей свисали длинные серебряные нити, на концах каждой из которых мерно покачивался в воздухе крохотный лазурный шарик. Пальцы Эрл, унизанные драгоценными перстнями, сжимали подлокотники кресла.
По правую руку от девушки стоял низенький столик из слоновой кости, сверху украшенный узором из пластин цветного стекла, а по левую - высокий канделябр со множеством вставленных в него свечей. Их розовато-желтое дрожащее пламя служило почти единственным источником света в этой мрачной комнате.
- Приветствую тебя, о Мастер! - произнес Ганс и поклонился до земли.
- Очень рада видеть тебя, Ганс, - равнодушным голосом ответила Эрл. - Принес ли ты то, о чем я тебя просила?
- Все - здесь, - Ковард достал ларчик, приблизившись, с почтительным видом поставил его на столик из слоновой кости и тут же отпрянул, словно боясь, что его ужалит невидимый враг.
Эрл аккуратно взяла ларчик и открыла его. На дне лежало несколько старинных золотых монет, потускневших серебряных цепочек, сапфировое ожерелье и серьги с вделанными в них двумя сотнями мелких топазов. Не глядя на Ганса, девушка брезгливо выудила из ларца золотые монеты и швырнула их ему под ноги.
- Золото можешь оставить себе. Это человеческая слабость.
И пока он ползал на коленях, подбирая монеты, Эрл, томно прикрыв глаза, наблюдала за ним из-под густых ресниц.
"Отвратительно. Он так же жалок, как ползущий червь. Никакой гордости, абсолютно никакого уважения.  Слабость, только слабость, и ничего более".
Вспомнив О'тони, Эрл мечтательно улыбнулась.
"Она ведь тоже человек. Но только в одном из своих перерождений. Идеальный человек".
Слишком контрастное различие девочки, светлой и чистой, точно ангел, и этого униженного, падшего существа, ползающего у ее ног, породило в ее душе непримиримый гнев. Она привстала в кресле и громко крикнула:
- Да уберетесь ли вы отсюда когда-нибудь?!
Он замер. Поднял на нее мутные, бегающие глаза.
- Что...что я должен сделать?
- Вон! - в исступленной ярости исторгла она.
Ганс попятился к двери и оттуда едва слышно забормотал:
- Я уйду... Но я приведу сюда людей, слышишь, много, много людей... Они вздернут тебя и сожгут, проклятое ты создание, а пепел твой развеют по ветру... Кровопийца! Враг человечества! Помяни мое слово, я сверну тебе шею раньше, чем сядет солнце...
В нем бушевали страх и ненависть, но стоило лишь поднять голову - и второе уступило место первому. В комнате неожиданно стало светлее. Он увидел девушку, идущую ему навстречу в кольце ослепительного пламени, услышал свой изумленный вопль, увидел, что все вокруг уже объято огнем.
Не дойдя нескольких шагов до скрючившегося на полу, насмерть перепуганного Ганса, Эрл захохотала, обнажив ряд ровных и крупных зубов.
- Прощай, человек! И не забудь рассказать всем своим сородичам, что за воплощение зла проживает рядом с ними!
Дикий хохот, раскатистый и звонкий, застревает у него в сознании, и это последний звук, который он слышит, прежде чем захлебнуться в дыму и огненных всполохах...
Пламя мгновенно охватило магазин. Вокруг него вскоре собралась кучка любопытных. Среди них была и Клара Тернир.
- Какой ужас! Отчего он загорелся? Отчего он загорелся? - беспрерывно вопрошала она.
Но ей никто не отвечал.
Как только погасли последние языки пламени, черная обугленная громада зашаталась...и рассыпалась в пыль.

7.

- Если ехать поездом от Дюнкельберга до Брикхетта, то весь путь займет не меньше трех дней.

Три дня - это чудовищно мало по сравнению с головокружительной бездной времени, куда меткое лассо рока затягивает каждое живое существо. Но, с другой стороны - это много, если те же три дня наполнены железным грохотом и унылыми покачиваниями поезда, его резкими гудками, от которых у слабых и тщедушных екает сердце, удушливым, спертым воздухом, грубой шершавостью простыней и бесконечной лентой пейзажей, тянущейся за окном...
В одном из купе молодая девушка, одетая в строгое темно-зеленое платье (люди, к которым она ехала, знали ее под именем Лала Мерк) вынимала из чемодана и раскладывала необходимые вещи. Около нее вертелась девочка лет восьми, тоже в платьице, но голубом, с оборками, и с бантом в волосах. Она, видимо, пыталась помочь своей старшей подруге, однако та вежливо отстранила ее и усадила на вагонную полку.
- Посиди пока здесь, О'тони.
- А можно мне выйти? - с любопытством спросила девочка.
Девица Мерк пристально взглянула на нее, вздохнула и лишь затем сказала:
- Можно. Только ненадолго, и - смотри, не разговаривай с незнакомыми.
Щелк! - тяжелая крышка чемодана опустилась вниз. О'тони выбежала из вагона, оказавшись в длинном, узком коридоре - пространстве между двумя рядами закрытых дверей. Куда он ведет? Вагон. в котором ехали О'тони и Эрл Адельстен (теперь догадливому читателю должно быть ясно, что это она, пусть и в новом обличии) находился как раз посередине состава, поэтому в обе стороны от него отходили длинные и узкие полосы коридорчика. О'тони на минутку задумалась, в какую же сторону ей идти. Лево и право будто бы зеркально отражали друг друга, так что куда вы бы не двинулись, все вокруг казалось вам одинаковым.
"Зачем куда-то идти, если все равно, куда идти?" - удивилась О'тони, глядя, как мимо то и дело шныряют люди.
"Наверное, куда-то идти все-таки надо". - заключила она и двинулась вправо.
Переходя из вагона в вагон, она наблюдала одну и ту же картину: разъезжались двери купе, выходили люди и спешили в разные стороны. О'тони растерялась, ее закружило в этом вихре однообразия до такой степени, что она позабыла даже, где находится. Остановившись, как ей думалось, напротив своего купе, она легкой рукой отодвинула в сторону одну из смыкающихся створок.
Из глубины вагона на нее недоуменно воззрились две пары чужих глаз.
О'тони закрыла дверь и со всех ног помчалась обратно. Обратно? Куда? Ведь все вокруг было одинаковым.
Ей почудилось, словно стены сжимаются, преграждая путь, и проход впереди становится все уже и уже. Тогда О'тони зажмурилась и кинулась обратно.
Она бежала непонятно куда и непонятно зачем до тех пор, пока не наткнулась на что-то мягкое.
О'тони робко приоткрыла глаза. Перед ней стоял какой-то незнакомый старик и недовольно щурился.
- Ой, - испугалась девочка, - извините меня, пожалуйста! Я правда не хотела, я...
- Ты потерялась, - точно утверждая, заявил незнакомец.
О'тони замерла на месте - частью от страха, частью от изумления.
- Откуда вы знаете? - тихо спросила она.
- Вижу, - глубокомысленно отозвался он. - У тех, кто проходит мимо нас, - он махнул рукой, указывая на людей, - у них в глазах светится цель - то, куда они идут. У тебя глаза пустые, бессмысленные. Растерянные. Бесцельные, одним словом.
- Я думала, что они все просто ходят, как и я, - возразила О'тони.
Незнакомец мягко улыбнулся, протер тряпочкой пенсне, затем водрузил его себе на нос и взял О'тони за руку.
- Ты еще многого не знаешь. Но, сдается мне, ты необыкновенное существо. Пойдем, я провожу тебя туда, откуда ты пришла.
- Разве вы знаете, где мое купе? - в очередной раз удивилась она.
- Я очень люблю наблюдать, О'тони. Иногда это сослуживает мне неплохую службу.
С этими словами незнакомец решительно двинулся вперед. О'тони старалась поспевать за ним и одновременно разглядывала своего случайного спутника.
Он был и в самом деле уже немолод, имел изможденное лицо с обтянутыми желтоватой кожей скулами, запавшие глаза и крошечный пучок белых волос на затылке. Одет он оказался в пиджак весьма странного покроя - длинные его полы свисали до колен, точно ленты. Жилет старика был застегнут на перламутровые пуговиц, а брюки, потертые и поношенные, кое-где даже не единожды штопались. Сухая, птичья шея незнакомца была втиснута в крахмальный воротничок, отчего голова старика казалась непомерно большой по сранению с телом. Из-под рукавов выглядывали манжет; ноги обуты в невиданные башмаки с вытянутыми и острыми носками. При каждом шаге старика они задорно щелкали. Заслышав это щелканье, все вокруг улыбались.
"Он вроде солнца". - решила О'тони. "Никто не знает, зачем и почему, но все ему радуются".
Тем временем, незнакомец довел девочку до нужного купе и постучал согнутыми костяшками пальцев. Створки разъехались, выглянула Эрл. На миг ее зрачки сузились, как у кошки, смотрящей на яркий свет. Потом постепенно лицо ее расслабилось, но в каждой черточке затаилось что-то враждебное, дикое, непримиримое. О'тони почувствовала неладное и тут же вцепилась в руку своей покровительницы. Та холодно взглянула на нее, после - на старика, а затем проговорила глухим голосом:
- Благодарю вас.
И поспешно укрылась в купе, затащив с собою О'тони.

8.

Поезд тронулся. О'тони забралась на верхнюю полку и съежилась, точно пытаясь исчезнуть, раствориться в этом пыльном сумраке. Властный взор Эрл преследовал ее повсюду, куда бы она не повернулась.
- Дорогая моя, - вкрадчиво начала Эрл, - я, кажется, советовала тебе не заговаривать с незнакомцами. Кто этот старик?
- Он хороший человек, - всхлипнув, прошептала девочка.
- Я понимаю, - голос внизу смягчился. - Но мне хочется знать его имя, имя...
- Он не называл его, - снова донесся сверху тонкий голосок.
Болезненно-бледное лицо Эрл исказила гримаса недоверия.
- Не может быть. Вспомни получше, милая моя.
- Я не лгу, Эрл.
Гримаса переросла в судороги. С трудом переборов себя, Эрл заговорила привычным мерным, текучим голосом:
- Я верю тебе. Но почему ты так боишься меня?
О'тони молчала, намертво вцепившись пальцами в полку, от которой исходил едкий запах кожи и железа. Ей вдруг стало нестерпимо больно слышать сладкозвучный голос покровительницы - будто кто-то с первобытной яростью вырезал ей сердце кинжалом. Это была такая глубокая внутренняя боль, что О'тони отступала, не в силах совладать с ней.
"Он хороший человек", - вспомнила она свои собственные слова и засмеялась, страшно скрежеща зубами.
- С тобой все в порядке, дорогая моя? - послышался обеспокоенный голос Эрл.
Тут она вдруг истерически захохотала, задергала ногами и руками и - свалилась вниз. Эрл легко поймала ее, прижав к себе.
- Ну что ты? - ласково спросила она. - Скоро мы приедем в Брикхетт, вот увидишь. Все будет хорошо, - заклинала девушка, словно напевая древнюю колыбельную, и покачивала на руках уставшую девочку, пока та не заснула. Облегченно вздохнув, Эрл положила ее на нижнюю полку, а сама потихоньку вышла изкупе и пронзительным взглядом окинула коридор. Никого.
Тогда Эрл быстро прошептала несколько слов на мистическом языке. В ответ на это перед ней явился невидимый людям Двенадцатиглавый - жуткое эфемерное существо, напоминающее огромного ящера с кривыми наростами по всему телу. У него были длинные острые когти и костяной воротник, украшенный шипами, вокруг головы. Чешуйки на его теле складывались в причудливые узоры, изображающие морды птиц, зверей и рыб. Всего их можно было насчитать одиннадцать.
- Охраняй нас, - повелительным тоном приказала ему Эрл, и ящер покорно растянулся у двери, точно сторожевая собака.

9.

Ночью, несмотря на все предосторожности, О'тони спала плохо. Ей снился сон, из тех, что люди порой принимают за галлюцинации. Они разбиты, искорежены и, осколками бреда вонзаясь в реальность, создают ощущение чего-то совершенно абсурдного, однако вполне осуществимого...
В купе вспыхнул голубовато-белый луч света. Вначале О'тони приняла его за отблеск лунного сияния, случайно заглянувшего к ним в вагон. Секунду спустя она осознала, что поезд никуда не движется: ни вперед, ни назад.
"Наверное, остановка в пути". - решила О'тони. Боясь разбудить Эрл, на цыпочках подошла к окну и отдернула шторки.
Вдалеке щетинистой громадой чернел лес. По земле стелился молочно-белый туман, постепенно укутывающий в свои смутные объятия поезд. Луна была почти полностью закрыта тучами. Всюду было тихо, мрачно, глухо.
О'тони обернулась на луч света. Теперь, когда она поняла, что это вовсе не лунный свет, ей сделалось страшно. Выходит, свет идет...из ниоткуда?
Луч как бы подмигнул ей, рассыпавшись на сотни крошечных световых пятен. Они мгновенно сбились в стайку и, скользнув к двери, прошли сквозь нее.
О'тони стало интересно, и она все так же на цыпочках, вышла из купе. В глаза ей ударило слепящее сияние; весь коридор был залит им. Девочка, жмурясь, ступила на эту световую дорогу и двинулась туда, где ей приветливо мигал зеленоватый огонек...
...Непонятная, но вполне ощутимая тревога затрепетала внутри. Эрл недовольно открыла глаза. Что там, в конце концов, происходит?
О'тони не здесь. О'тони пропала.
Еще до того, как осознать это, в мозгу Эрл уже верещал отвратительный, панический голосок.
Выглянув в коридор, она первым делом заметила окровавленную тушу Двенадцатиглавого, лежащую у двери. Потом - едва различимый ржавый налет на стене и на полу. Он тянулся через весь вагон и заканчивался у маленькой лесенки, где был выход.
Эрл заскрежетала зубами с досады.
Значит, вчера вечером она не ошиблась насчет того старика. Совершенно ясно, что он один из прислужников Фэиркросса. Только они оставляют такие незаметные и, кроме того, быстро исчезающие следы.
И что теперь делать?
Будь я такой безрассудной, как шестнадцать лет назад, я бы спрыгнула с поезда и помчалась бы искать О'тони по лесам и болотам.
Эрл усмехнулась этой мысли. Она, конечно, не станет этого делать. Это благородно, жертвенно, но абсолютно бессмысленно. Тем более, если Фэиркросс или кто-то из его слуг следовал за ней по пятам, то вполне возможно, что вскоре их пути пересекутся. Тогда она сможет напомнить дорогому кузену о его маленьком долге.
Эрл всего на секунду задумалась, остановив взгляд тусклых, словно погасшие угольки, глаз на стремительно бегущей вперед лесополосе.

В тумане леса вмиг исчезнут
Былые страхи и надежды,
И люди...

Внезапная догадка с необычайной яркостью осветила застывшие в вялом бездействии мысли Эрл. Она вскочила и с утроенной силой бросилась назад, по пути заглядывая в открытые купе. Пусто! Поздно! Она стиснула зубы. Все до единого пассажиры дюнкельбергского экспресса бесследно пропали.
Последнее купе, в которое заглянула Эрл, было так же пусто, однако кое-где можно было различить следы пребывания людей: на одной из нижних полок стояла маленькая плетеная корзинка, а на подоконнике лежала хорошенькая детская шляпка с широкой алой лентой.
"Девочка". - подумала Эрл. "Маленькая девочка, почти такая же, как моя О'тони".
Воспоминание об утерянном больно кольнуло в сердце. Эрл взяла шляпку в руки и, повертев, нашла внутри небольшой стеклянный шар: его по кругу опоясывала длинная полоска пергамента, на которой было выведено: "Каждый получает то, что заслуживает". 
Поезд бешено стучал по рельсам. В раскрытое окно врывались все новые потоки воздуха. Они отрезвили Эрл, и она спокойно смотрела на осколки стекла, что остались от шара, брошенного ею в страшном гневе на пол. Затем она наклонилась, подцепила ногтем полоску пергамента и разорвала ее в клочки.
Выпрямившись, она прошептала:
- Я не заслуживаю этого, Осберт Фэиркросс. Чего угодно, но только не этого. Ты отобрал у меня главное - то, что сдерживало меня. Ты забрал О'тони. Что ж, теперь, по крайней мере, не надейся на мое благоразумие...

10.

Среди угрюмых, склонившихся друг к другу мохнатыми верхушками деревьев царило безмолвие. Прохладный ветер овевал это живое кладбище, и где-то неподалеку пронзительно кричали черные птицы. Земля была влажная, сырая, жирная, и больше походила на болото. Мох, покрывающий ее темно-зеленым налетом, только усиливал сходство.
О'тони пробиралась сквозь дебри необъятного леса в его глубину. Для чего - она не знала, но чувствовала, что должна так сделать, для своего же блага. Туман давно рассеялся. Всходило бледное утро. От сырости и холода девочка дрожала - на ней было надето лишь одно легкое платье, уже запачканное внизу жидкой грязью. Но она шла, не останавливаясь и все больше увязая в ветвях, выставленных словно специально для того, чтобы преградить ей путь, в загадочной тьме, все еще прячущейся в укромных местечках под деревьями, и в редких, резких вскриках жутких существ, хранителей этих мест.
Вдруг где-то рядом хрустнул сучок. О'тони испуганно вскинула глаза и тут только поняла, что находится на опушке леса. Здесь не росло деревьев, только на самом краю корчилось нечто непонятное, оказавшееся при ближайшем рассмотрении давно высохшим вязом.
На самой толстой и длинной ветке, формой своей напоминающей вытянутую руку, замерло престранное существо - хамелеон. Один его глаз непрерывно вращался в разные стороны. Он сидел, слившись с веткой, будто бы сам был только массивным отростком этого погибшего создания.
О'тони подошла ближе и протянула к нему руку. Хамелеон зорко взглянул на нее вращающимся глазом. И тут же откуда-то, будто бы из ствола дерева, донесся глуховатый голос:
- Куда ты идешь, девочка?
- Мне сказали, что здесь я могу узнать правду, - твердо ответила О'тони.
Тогда дерево затряслось всеми ветвями, вздохнуло "Ох!", и через минуту гостья смогла видеть перед собой древнего старика. Он смутно походил на того незнакомца, которого О'тони видела в поезде, однако этот был гораздо старее: он более всего был похож...на высохшее дерево.
- Подойди, подойди сюда, - его голос был скрипучим и тихим, словно шелест травы. - Мое имя - Медариус. Подойди. Не бойся...
- А я и не боюсь, - заявила О'тони, подойдя ближе. Тут она заметила, что в руках старик держал выточенную из дерева длинную изогнутую трубку. Время от времени лесной житель наклонялся к ней, и тогда вверх неспешно и торжественно всходили дымные кольца.
О'тони села рядом со стариком на траву. Тот, в очередной раз затянувшись, произнес:
- Иногда мне кажется, что правды нет на земле, а есть только ложь. Люди говорят, будто правда у всех своя, и, следовательно, правд много. Какую же хочешь узнать ты?
- О себе, - так же тихо сказала О'тони.
- О себе - что? - повторил старик.
- О том, когда я родилась. Сколько мне лет. Кто я такая. И...и об Эрл, - понижая голос до шепота, попросила она.
Девочка умолкла. Посмотрела на Медариуса. Тот, казалось, дремал, прикрыв морщинистые веки.
Через несколько мгновений он очнулся, выпустил в воздух три дымных кольца и медленно, отчетливо переспросил:
- Об Эрл? Ты разумеешь Эсферат-Аликоне-Равийю-Лаведей Адельстен - ибо таково ее настоящее имя? Что же, я расскажу тебе о ней все, что знаю.
Впоследствии О'тони слушала слова старика напряженно, затаив дыхание и расширив глаза от страха и неверия. Достопочтенному читателю да будет известно, что передать чей-либо рассказ невозможно, не упустив самой малой подробности. Но все-таки я попытаюсь изложить здесь всю суть удивительного повествования древнего лесного жителя.

В одном далеком королевстве, которое его подданные называли Бьятатерра, что значит - Благословенная Земля, жили король с королевой и три их дочери. Старшую звали Эсферат, среднюю - Харита, младшую - Фелиция. Харита и Фелиция были такими красавицами, что все знатные кавалеры пылко старались завоевать их внимание. Старшая, к несчастью, не обладала красотой своих сестер, зато ее ум и ее способности ценились очень высоко, и она уже в пятнадцать лет поражала весь двор кристальной ясностью, глубиной и проницательностью собственных суждений, мнений, оценок. Она преуспела и в изучении иностранных языков, и в постижении точных наук, и в изготовлении разнообразных изящных украшений. При этом у нее замечалась странная особенность: она презирала золото, не прикасалась к золотым монетам, за милю обходила дам, у кого в ушах, на пальцах или на шее были золотые украшения. Благородными металлами она считала серебро и железо.
Когда Эсферат минуло семнадцать, то выяснилось, что девушка - незаконорожденная дочь короля. Разразился громкий скандал: старшую наследницу престола объявили самозванкой и обманщицей. Харита и Фелиция, услышав про происхождение своей сестры, ужаснулись, а Фелиция, у которой от рождения было слабое сердце, даже упала в обморок. Королева отказалась от еды и в течение нескольких дней выказывала явную враждебность к мужу и заодно к той, кого придворные прозвали "бледнолицей мавританкой".
В действительности Эсферат не была мавританкой. Она происходила из древнего, но очень малоизвестного восточного народа, населявшего крошечную территорию где-то в Малой Азии. Потомки этого народа называли себя "лангиты" или "небесные люди". В юности король Мархандер III совершил поездку по этим диким неизведанным местам. Во время путешествия он, сбежав от охраняющих его всадников, заблудился в лесу, проходил там целый день, пытаясь найти дорогу обратно, и в конце концов заснул под раскидистым деревом. Его обнаружили лангиты и притащили к себе в селение, находившиеся неподалеку от того места.  Неделю он жил в хижине лангитской семьи, состоявшей из престарелого отца, матери и очаровательной юной лангитянки. Имени ее история не сохранила, однако одно было абсолютно верно: король, пока его не отыскали знатные сопроводители, успел влюбиться в девушку. И она отвечала ему взаимностью. Наивные и добрые лангиты ничего не замечали, пока не обнаружили пропажу своей дочери  - это случилось через день после отъезда короля.
Мархандер III  сделал девушку  своей приближенной, одаривал алмазами, бархатами и шелками, а также — что самое главное — объявил ее будто бы принцессой какого-то богатого восточного королевства. Сопровождавшие его в путешествии сначала усомнились в правдивости слов короля, однако после загадочного отравления трех из десяти членов знатного эскорта сомнения как ветром сдуло.
Остальные придворные дивились и восхищались "дикаркой". Она стала первой красавицей двора.
Но эта мимолетная увлеченность восточной девицей испарилась, растаяла без остатка, как оно часто бывает. Лангитянка казалась крайне невежественна по сравнению с другими девушками, не сумела постигнуть европейских премудростей, не знала ни правил этикета, ни порядков и обычаев королевского двора. Король теперь с тоской поглядывал на это существо, лопочущее что-то на своем несуразном языке, и втайне мечтал от него избавиться. В скором времени он сошелся с герцогиней Жантильской, воспитанной в духе строгих аристократических условностей. Примерно в это же самое время у лангитянки родился ребенок. Женщина, принимавшая роды, вскрикнула и отшатнулась от колыбели новорожденной: младенец был отмечен самой природой. Кожа ребенка оказалась смуглой, как у матери, а лицо страшно бледным, словно вымазанным в пудре или в муке. Выглядело это так, будто ребенок уже с рождения поражен некой жуткой, уродливой болезнью.
Узнав о младенце и опасаясь скандала, король предпочел откупиться от "дикарки" двумя мешочками золота и золотым ожерельем, а девочку забрал себе, поклявшись воспитывать ее, как свою родную дочь.
Спустя полгода король женился на герцогине Жантильской. Эсферат росла, ничего не зная о собственном происхождении. Но тут неожиданно во дворце появилась — кто бы вы думали? - та самая «дикарка» и с помощью хитросплетений собственного ума добилась, чтобы ее пустили к королю. Только увидев ее смуглое лицо и жадно блестевшие агатовые глаза, он велел выгнать вон эту женщину. Она, страшно крича, проклиная его на своем жутком наречии, в порыве сердечном выдала всем тайну, что была известна лишь ей, да королю, да семи придворным, томившимся взаперти в Северной башне, да еще тем трем несчастным, которые задохнулись на виселице в лучах утреннего солнца…
После этого королю, конечно, пришлось рассказать и двору, и народу всю правду.
Шок, который испытала Эсферат после раскрытия тайны, презрение домашних и признание отца подействовали на нее удручающе: бедняжка лишилась рассудка. Она стала одеваться в восточные наряды, балахоны или попросту какие-нибудь пестрые лохмотья, выкрикивала грозные, непонятные речи, заходилась хохотом каждый раз, когда к ней обращался кто-либо из приближенных короля. Ее стали обходить стороной, шарахаться, какая-то графиня даже предложила запереть ее в клетку. Король задумался о тайном заключении молодой принцессы в Северную башню.
Но все кругом медлили, и эта медлительность вскоре обернулась трагедией для всего королевского двора.
Однажды, когда давали бал в королевском дворце, на него явилась Эсферат. Это было неожиданно, ибо все знали, что старшая дочь Мархандера не любит шумных празднеств - они кажутся ей скучными. Ее появление было громогласным в прямом смысле слова. Она бросила в лицо отцу, мачехе и дочерям такие возмутительные обвинения, что гости от услышанного не могли сдвинуться с места.
"...Решено! Я покажу вам, насколько вы ничтожны!"
С этими словами она взмахнула рукавом, и все присутствующие ощутили страшное оцепенение. Что произошло дальше - доподлинно неизвестно, однако дворец после этого опустел навсегда, а Эсферат исчезла.

- Вот кто она такая, О'тони, вот ее сущность, - втолковывал Медариус девочке, сжавшейся, точно от озноба. - Она - зло, абсолютное зло. Ты - воплощенные добро и справедливость. Ты - Солнце. Она - Тьма. Ты - Жизнь. Она - Смерть. Вы обе родились на заре времен, в начале мира. Но каждый раз, умирая, вы перерождаетесь. Она все ниже падает в неизбежную лавину всяческой мерзости и грязи, ты возносишься все выше, становишься все светлее, все чище... И нет этому конца, и не будет! Но ты запятнала себя общением с этим существом. Так не должно быть. Не может добро ужиться со злом, как не могут сдружиться вечные враги. Ты должна бороться, О'тони. Но здесь, на сей земле, твой срок окончен.
- Что же мне делать? - грустно спросила девочка. Ей  становилось все холодней, она вжимала голову в плечи и рассматривала посиневшие ноготки.
- Ты можешь перенестись в другой мир и царствовать там.
- Я снова буду маленькой?
- Да. Ты пройдешь все периоды человеческой жизни от младенчества до старости. Если ты уйдешь от Зла - то в следующем мире тебе будут поклоняться.
Поклоняться. О'тони не впервые слышала такое слово, но очень смутно представляла его значение. Очевидно, это что-то хорошее, раз его связывают с ней. Но - вот незадача -  О'тони еще не уверена, что она - абсолютное Добро... Ей почему-то не хочется верить Медариусу.
- Ладно, я... Я попробую. Наверное.
Старик кивнул, пуская в воздух дымные кольца. О'тони отвернулась от него и стала глядеть на небо. Оно потемнело, и вдали даже послышались звучные раскаты грома.
Внезапно ужасающий смерч пронесся в нескольких сантиметрах от земли, подхватил О'тони и унес с собой. На опушке осталось только изъеденное временем сухое дерево, на котором неподвижно сидела ящерица с вытянутой вперед сухой конечностью.
Солнце катилось к горизонту.