Гвидо

Вельяминов не любил свою новую собаку.

Предыдущий его пёс — немецкая овчарка Грант — прожил у него десять лет. Можно сказать, они выросли вместе. Грант был свидетелем всех определяющих событий его взрослой жизни. Вельяминов окончил школу, потом университет, нашёл хорошую работу, потом открыл своё дело, женился, родил, выражаясь библейским языком, сына и дочь, и все эти годы Грант был рядом с ним. Глядел умными золотистыми глазами, терпеливо выслушивал вельяминовские сентенции или жалобы, если у того что-то не складывалось. Педантично присматривал за вельяминовскими малыми — те его обожали и учились ходить, вцепившись в густую рыжеватую шерсть на его холке.

Грант погиб глупо — и по вине Вельяминова. Тот понятия не имел, что у его пса с годами износилось сердце. Он, как обычно, покатил на мотоцикле за город, в степь. Грант исправно бежал позади. Вельяминов машинально прибавил скорость… а когда посмотрел назад, Гранта там уже не было.

Тот неподвижно лежал, растянувшись в бурой пыли за поворотом дороги. Мёртвый.

Ветеринар объяснил — мол, сердце не выдержало, бывает. Вообще овчарки не предназначены природой для долгого быстрого бега, они же не борзые и не гончие. «Но он же сам всегда… так делал», — едва слышно пробормотал Вельяминов, сглотнув комок в горле. Ветеринар только пожал плечами.

Жена и Лёшка с Машкой плакали навзрыд, когда Вельяминов сказал им о случившемся. Он похоронил Гранта в степи, недалеко от места, где тот погиб, завернув пса в свою любимую охотничью куртку.

А потом он купил этого щенка, Гвидо. Как же без собаки?

Дорого купил. Гвидо был пепельно-серым дратхааром с родословной, и кличка его на самом деле трудно выговаривалась. Но он не шёл с Грантом ни в какое сравнение. Он был весёлым дурнем с длинными лапами, которые заплетались на бегу. Он толком не понимал команд, и Вельяминов злился. Хотя и знал, отчего злится. Оттого, что этот придурковатый аристократишка — не Грант.

А Гранта было никак не вернуть, хоть убейся. Не вернуть того момента, когда Вельяминов, чёртов идиот, прибавил скорости, миновав поворот дороги, и оглянулся слишком поздно.
Но дети, когда Гвидо попал в дом, принялись восторженно возиться с ним, жена умилялась его косматой мордашке… и Вельяминов со своей новой собакой смирился.

Он возил Гвидо в степь — пока что не на охоту, но хотя бы присмотреться. Щенок радостно рыскал среди кустов и пожухшей травы, втягивая ноздрями разные приманчивые запахи. Вельяминов кое-как отработал с ним команду «Ко мне!», но тот прибегал на зов не каждый раз, и Вельяминов снова злился, отыскивая его в зарослях.

И вдруг однажды не нашёл.

Была поздняя осень, кусты уже сбросили жёлтую листву, и степь лежала как на ладони. Но мелкого дурня Гвидо нигде не было видно, и у Вельяминова сжалось сердце от тяжёлого предчувствия. Что-то случилось с его собакой, но что?!

Он понял, что, когда наткнулся на дыру в земле — сточный колодец, выводивший дождевую воду в трубу, а из неё — в один из притоков Волги. Вокруг города было полно таких колодцев, обычно прикрытых.

Вельяминов грохнулся на колени и, холодея, заглянул в дыру, где равномерно и страшно шумела вода. Он даже руку туда запустил сдуру – по самое плечо. Пальцы скользнули по липким стенкам, но не коснулись воды.

Щенок погиб — это было ясно как день. Он просто не мог выжить там, глубоко внизу, в склизкой чёрной круговерти, где после вчерашнего ливня неслись обломки веток и досок.

Но Вельяминов совершенно иррационально вскочил на ноги и побежал в степь.

Он точно знал, куда мчится, — к тому месту, где сточная труба выходила из обрыва. Там стояла решётка, задерживавшая крупногабаритный мусор.

Чёрт побери, дурачок Гвидо наверняка уже сто раз захлебнулся и стал таким мусором, — в отчаянии думал Вельяминов, стараясь равномерно дышать. Сердце у него буквально рвалось наружу, но машина, брошенная на обочине, не прошла бы по степным буеракам. Оставалось полагаться только на собственные ноги.

Спотыкаясь и оступаясь, Вельяминов пробежал, наверное, целый километр. Он издалека услышал шум льющейся вниз воды. Хватая раскрытым ртом казавшийся горячим воздух, он растянулся на краю обрыва и принялся судорожно шарить руками по загораживающей сток ржавой решётке.

Он почти сразу же нащупал за ней мокрое холодное тельце. И щенок был жив — он слабо заскулил, когда пальцы Вельяминова вцепились в его слипшуюся шерсть.

«Боже, Боже, Боже», — лихорадочно твердил про себя Вельяминов, одной рукой придерживая щенка, а второй — пытаясь отогнуть угол треклятой решётки. Только одно это слово.

Свесившись вниз и балансируя на краю осыпающегося обрыва, ежеминутно рискуя сорваться в бурлящую внизу воду, он наконец кое-как вытянул Гвидо наружу и за шиворот втащил наверх. Прижал к груди.

Щенок походил на грязную мокрую щётку. Когти его передних рал были сорваны, подушечки стёрты до мяса — так отчаянно он цеплялся за жизнь, пока подземный поток вертел и крутил его там, глубоко внизу. Но он был жив, моргал прижмуренными глазами и еле слышно скулил.

С трудом поднявшись на ноги, Вельяминов поспешил к своей машине, почти неразличимой вдалеке. Теперь надо было срочно ехать в город, к ветеринару.

Осмотрев Гвидо, ветеринар сперва сказал:

— М-да.

А потом:

— Это чудо какое-то.

Вельяминов тоже так считал.

У Гвидо была сломана правая задняя лапа, но в целом он не так уж сильно пострадал.

— Только он, наверное, теперь будет непригоден для охоты, — сокрушённо констатировал ветеринар. — Слишком серьёзный стресс.

Гвидо и Вельяминов посмотрели друг на друга, и Вельяминов выдохнул:

— Да и хрен с ней, с охотой.

Подумал и уверенно добавил, по-прежнему глядя в круглые вишнёвые глаза Гвидо:

— Но он пацан что надо. Он справится.