В жаркий полдень

 
  Я сидел уже с остывшей чашкой кофе, барабаня по столу  острым уголком картонной коробочки «Лаки Страйк» - привычка курить, как я всем говорил, досталась мне от отца как память о нем, но, на самом деле, была тихим вызовом обществу – особенно качкам за соседним столиком. Обычно они появлялись тут группами по два-три чтобы выпить коктейль, потом толпой валили в качалку, иногда, правда, с ними были и симпатичные девчонки, но в основном эти кретины ошивались у входа, поблескивая своими радужными солнцезащитными очками, засунув в карманы безмерных штанов свои перекаченные ручищи. Одна только ягодица любого из них была больше моей головы.

  Мои мысли прервал пожилой человек, спросивший по-испански что-то вроде "не буду ли я так любезен сказать, свободно ли место за этим столиком". Так как мои родители мексиканские эмигранты, то я, естественно, знал испанский в совершенстве. Я заверил спросившего, что ему можно тут сесть без проблем и подозрительно обглядел зал – в зале было полно пустых мест и были даже и два-три пустых столика.

 Признаться, я не был удивлен, сколько раздосадован тем фактом, что среди всей этой разношерстной толпы этот человек выбрал именно меня, чтобы громко и без тени сомнения обратиться именно на испанском. Я (волосы мои были кудрявы и черны как смоль, лицо же смугло и нос был с характерной индейской горбинкой, которая была и у моей матери и у отца) легко понял его логику, но неприятное чувства все таки посетило меня.  Но так как я был толерантен и открыт к общению, и главное, никуда не спешил, ожидая прибытия вышеупомянутой особы, то решил, что мне было все равно в какой компании ждать ее появления. В конце концов, кафе было только местом встречи. Но все же посмотрел на качков. И их глаза были прикованы ко мне и старику.

   Но удивление мое не ограничивалось только фактом разговора на испанском. Он вообще представлял из себя необычного для наших мест персонажа: это был пожилой человек, довольно высокий, худощавый и поджарый. Самым необычной чертой его, сразу бросившейся мне в глаза, была его одежда. Это был безупречный черный костюм, довольно дорогого материала и покроя,  с изысканным темным галстуком с едва заметными вкраплениями вытравленных узоров в вороном мраке его материи. Необычный образ завершала дорогая деревянная трость.  Я в свои года уже пришел к тривиальному истине, что дорогие предметы, чем бы они не были, с первого взгляда на них дают понять даже непосвященному в их секреты человеку, что они по настоящему качественны и дороги. И да, на нем была и шляпа.
  Ее он и положил рядом с собой на сидение, устроился поудобнее, поправил галстук, улыбнулся мне своей немного кривоватой улыбкой и еще раз громко обратился ко мне, не помогу ли я ему сделать заказ, так как по-английски он не понимает. Я, разумеется не счел это за труд. Так как акцент у него был явно не мексиканский, я  только сделал замечание, что в этом заведении не подают европейскую еду. Он бросил на меня быстрый и колкий взгляд, и сказал:
- Я аргентинец!
 Не знаю, что в его словах было больше – гордости или хвастовства. Но смысл его взгляда стала мне понятна. Как и ирландцы и вообще любые выходцы из малозаметных стран, аргентинцы, должно быть, неистово гордились своим происхождением. Я улыбнулся своей мысли и промолчал. Теперь я был американцем и какое мне было дело с кем я именно говорю? Да, в моих друзьях были и тринидадцы, и венесуэльцы, а уж общения в пуэрториканцами, я, понятное дело, избежать не мог. И я мог часами говорить об особенностях каждой из этих групп часами и к каждой из них у меня было, в общем, доброе отношение, кроме, пожалуй, кубинцев. (Мой отец, тайный марксист, не любил по понятным причинам кубинских иммигрантов). Но моей теперешней идентичности было все равно. Кровь в мои венах была индейской, а разумом я был сущим американцем.
   Пожилой человек (почему то мне и в голову не пришло назвать его стариком, хотя годы его уже были далеко не средние) раскрыл меню и обратился ко мне за советом. Находясь под неким гипнотическим очарованием от его облика, я как можно подробнее описал ему блюда в меню и он с чрезвычайным вниманием и удовольствием слушал мой рассказ. Чтение заняло у меня минут семь,не меньше, и я, чувствуя на себе его внимательный взгляд, а также ощущая корнями волос на затылке насмешливые взгляды качков, выдохнул, когда добрался до последнего блюда, напитка или салата. Он улыбнулся мне, склонил голову в знак признательности и не долго думая сказал, что готов сделать заказ. Я с неудовольствием предположил, что он хочет, чтобы я позвал официантку, и уже намеревался отыскать ее в толпе посетителей, но она уже была тут как тут. Его выбор пал на самую дешевую курицу под самым острым соусом. В добавок к курице, небольшими короткими приказаниями, ожидая когда я переведу их по порциям, попросил большой кусок вишневого пирога с кремом и сиропом, бокал мороженого и большой бокал пива.
- И не жалейте сахарной пудры для пирога, милочка, - приказал он официантке. Я перевел. Он поблагодарил меня, я кивнул. Дело было кончено, я готовился погрузиться в свои мысли, когда официантка, улыбаясь,  достала из кармана униформы пульт управления кондиционером и я сразу же почувствовал как водопад холодного воздуха полился мне за шиворот. Хотя, с одной стороны, удовольствие от ледяного воздуха было сказочное, я был уязвлен тем, что она не сделала этого раньше для меня и мое внимание опять обратилось к старику.

  Он сделал большой глоток пива из поседевшего бокала и мы остались одни, он ожидая свой заказ и смакуя прохладную горечь пива и я, признаться, не знающий чем заняться и немного чувствуя себя не в своей тарелке. Чтобы заполнить паузу, я, как обычный американец, я не смущаясь, задал вопрос, который, однако, мог бы звучать немного неучтиво на испанском:
- Сколько Вам лет, приятель?
  Вот и он промокнул губы белоснежной салфеткой и без малейшего стеснения ответил восемьдесят два. Я кивнул и, было принявшись постукивать сигаретной пачкой по столу, но вдруг осекся, подумал, что поступаю дурно в присутствии этого человека. Тем не менее, мое смущение не помешало зародиться в моей голове мысли, что что-то в этом человеке необычно, помимо кулинарных вкусов, одежды, трости и шляпы. Я внимательно его рассматривал, пока наконец я не поймал себя на мысли, что смотрю прямо на его цветастый необычно пестрый шарф, перекинутый через его шею.
- Что это, приятель? Я показал на его шарф пальцем.
Ааа…, - ответил он, улыбнувшись.
Было очевидно, что он был польщен моим вниманием. Он бережно коснулся его пальцами, расправив бахрому на его концах и сказал, улыбаясь:
- Это цвета моего любимого клуба «Интернасьонал». Это футбольный клуб из моей провинции. Они участвуют тут в турнире.
- Ааа, соккер, - кивнул я.
Как любой образованный, к тому же, молодой американец, то есть, американец, принадлежавший к молодому поколению с его открытой либеральной и толерантной субкультурой мегаполиса, я старался, как у нас говорится, «держать разум открытым» для новых веяний, вкусам людей, ни в коем случае не покушаясь на разумность из пристрастий и увлечений. Но в случае с соккером я не мог сдержать скептической улыбки. Для нас, американцев, соккер был не более, чем, в лучшем случае, игрой для младших подростков на заднем дворе, а в худшем игрой женоподобных слюнтяев, которых не приняли в более мужские игры, такие как настоящий футбол или бейсбол. Да, конечно, работа ног может быть чарующей и жонглирование мячом тоже, но, чувак, для нас, американцев видеть как игроки, словно актеры школьного театра, корчатся на земле в диких судорогах, а потом как ни в чем не бывало встают и бегут, для нас американцев это выглядит возмутительно. И жалко. Да, соккер ассоциируется у нас с подлыми лжецами, чье таланты можно оценивать по критериям актерского мастерства, но никак не с состязанием в скорости, силе и ловкости. Нет, для нас, настоящих американцев, эта игра скорее предмет для заслуженных насмешек и мне, по правде говоря, было бы стыдно, если бы мой сын стал заниматься соккером. Дочь? Нормально. Но сын… Нет! Гомосексуалист? Нет проблем. Но игрок в соккер..
   
    Я с благодарностью вспомнил мою первую бейсбольную игру, на которую меня отвез мой старик. На старом фургоне, на который он, работая дни напролет, не мог заработать сам, воспитывая четверых, развозил бакалейные товары по городу в маленькие магазинчики, которые тогда еще, в моем детстве, были на каждом углу. Фургон был попросту похищен у босса и он, зачем то посчитал необходимым отвести меня в Хьюстон на настоящий бейсбольный матч, гнал машину несколько часов. Мы останавливались в забегаловках и завтраками и обедами мне и моим братьям были яичница-глазунья и самый дешевый молочный коктейль. И так всю дорогу. Но ведь зачем то он отвез нас на ту игру, на этот орущий от восторга стадион, наполненный красивыми девушками  и высокими парнями в бейсболках, солдатами в униформе и разнообразными толстяками-семьянинами со своими пухленькими детьми. Все были чем то заняты, руки у всех что-то сжимали, держали, небрежно перебирали и хватали: попкорн, кола, банки с морожены, барабанные палочки, самодельные чучела игроков – поделки, без которых не обходилась ни одна игра. Особенно ему запомнилась одна леди, державшая хот дог как леди – как сигару в светском салоне своими тонкими розовыми пальчиками, на который ноготки были ярко-красные, красные, это был цвет, который, я, как ребенок, только и мог назвать. Розовые пальчики и красные ногти по белоснежной салфетке. Сейчас бы он сказал бардовые. Она держала его на фоне голубого неба и перистых облаков, задумчиво глядя в даль и поправляя прическу. Это было так прекрасно. «Папа, я хочу хот-дог», - закричал я и тоже самое закричали мои братья и мой отец, немного покраснев в лице, достал деньги и как только подошел продавец хот-догов, попросил громко и уверенно «Четыре хотдога, пожалуйста». И продавец, холеный и пунцовый от жары человек за соок, с капельками пота на ровном, гладком лице, потому что он был слишком толст, чтобы иметь морщины, передал нам четыре булочки, полив их кетчупом, одну за одной и я почувствовал в кулачке ее жар. «Папа, а почему ты не возьмешь себе?» - спросил я. «Ешьте дети и получайте удовольствие. И запомните этот день», сказал он, улыбнувшись. «Я тебе оставлю немного», - сказал я, показывая на кончик хот дога с обратной стороны от моего жадно пожирающего его рта. Но соврал, не оставил.
 Я, вдруг необычайно воодушевившись, и, памятуя об оскорблении кондиционером, воспроизвел ход своих рассуждений открыто и немного вспыльчиво, и он, видимо, будучи человеком воспитанным, только учтиво улыбнулся, хотя раздражение, которое он испытывал, нельзя было скрыть за улыбкой. Я уже было пожалел, что сказал это все в такой вспыльчивой манере и хотел извиниться, но ту принесли его курицу, рдеющую бардовым соусом и на его лице просияла блаженная улыбка. Я невольно улыбнулся, увидев его радость, которая мне показалась очень забавной и счел, что в извинениях уже нет необходимости.
  Он снял свой пестрый шарф, взял вилку и нож и принялся за куриные ножки, первый кусочек которых, как я ощутил, доставил ему невообразимое удовольствие. Пока он разминался, немного неуклюже, на куриных бедрышках, не решаясь взять их в руки, а орудуя вилкой, я невольно погрузился в воспоминания.
 
 Я никогда не играл в бейсбол. Я никогда не был бейсбольным болельщиком. Если уж на то пошло, я был членом семьи горячего болельщика национальной сборной Мексики - моего отца. Но с бейсболом также связаны одни из неприятнейших воспоминаний моей юности, которые все еще бередили мое сердце.

 Дело было в те времена, когда моя семья только-только эмигрировала из Мексики в штаты и жили мы, я, мой отец, братья, в общем то, бедно. У отца была работа, но непостоянная и в большей части малооплачиваемая, и я, самый младший в семье ребенок, постоянно ошивался в семье моей соседки, Вилли. Вилли была чернокожей, но в отличие от остальных чернокожих нашего кварталы, она была в колледже, по крайней мере, она сама мне об этом сказала  и у меня не было причин сомневаться в этом - образована она была и вправду хорошо и говорила не так как говорили остальные люди в нашем квартале. Она много курила и я помню ее стоящую у окна с сигаретой, диктовала что-то своей кузене. Вилли была активисткой местной церкви, проповедником, но была немного крута в своей вере и слишком радикальна. В какой-то момент она решила, что в церкви должен быть женщина-пастор и несколько лет буквально бредила этой идей и дом ее был полон женщинами-активистками до одури ведущих религиозные споры и порицающих систему. Вилли была харизматичной личностью, притягивающей к себе не только многочисленных родственников, которые почитали ее как старейшину, хотя ей было всего лет немногим более сорока, но и вообще всех странных людей, которых можно было только вообразить. Были тут и хиппи, и безработные актеры, гомосексуалисты, игроки в покер, наркоманы, бывшие осужденные. Характер не выбирает внешность! Ее энергия и самобытность захватывала всех и все стремились причаститься ее общением и искали ее совета и мудрого слова. А мудрости в этой женщине хватала на всех. Обеды, где меньше десяти человек не было, беседы, курение и я, сидящий и внимающий речам, и даже пытавшийся спорить, но тем только вызывающий смех это была моя повседневность. Вилли меня любила, потому как я был гораздо смышленее всех ее малолетних кузенов, которые горазды были только пить холодную газировку и смотреть мультики. Мой отец, поначалу обрадовавшись, что есть кому присмотреть за мной во время его отсутствия, ужаснулся, когда узнал о нравах Вилли, но потом услышав, что я хочу пойти в колледж как Вилли, вдруг проникся к ней симпатией и даже снимал кепку когда встречал ее на улице. Вилли меня учила меня литературе. В какой-то момент в жизни Вилли произошла разительная перемена: она бросила церковь, покрасилась в блондинку и бросила курить, зато начала пить. В доме ее было так же полно народу, но теперь Вилли уже отсутствовала, но телесно, а не духовно. Все разговоры так или иначе были о ней: говорили, что она влюбилась, что пала духом и что только не говорили, в общем-то, но все сводили к тому, что Господь ведет ее особой дорогой и дорога эта трудна. В тот момент я уже был пятнадцатилетним усатым юношей. Случилось так, что мне и моим приятелям удалось познакомиться в девушками, причем старше нас на год и мы решили сходить с ними на бейсбол. В кино  мы уже ходили. В кафе были. Билеты на бейсбол были несколько дороже билетов в кино и денег достать было проблематично. Я ломал голову несколько дней. Мои приятели тоже ломали над этим голову и, встречаясь в который раз на углу магазина, мы в тайне надеялись, что кому то из нас все-таки удастся раздобыть требуемую сумму, но в наших карманах все еще было пусто. Тогда в меня вдруг закралась идея взять деньги из банки. "Банка" это была большая стеклянная ваза в гостинной Вилли, куда все наши гости клали деньги в компенсацию за обеды, за кофе, пожертвования на многочисленный акции Вилли и все подобное. Вилли без стеснения вытрясала из низ деньги, просто подходя во время ужина с банкой к каждому, требуя непременно бумажные купюры, и ругавшаяся на тех смельчаков, которые пытались бросить мелочь. Если человек и сам нуждался в деньгах, то она его просто игнорировала, но грубо высмеивала тех, кто осмеливался бросить монетки "Это не консервная банка, сэр и я не попрошайка у дверей овощного магазина". Сконфуженный человек доставал бумажник и бросал купюру под смех присутствующих. Я, как и все младшие, были освобождены от пожертвований. Банка была неприкасаемой и никто даже и подумать не мог покуситься на них, даже идиоты-племянники Вилли. И в какой-то момент идея взять немного из банки стала капля по капле просачиваться мне в мозг. Я ее отгонял, но она возвращалась, я пытался себя пристыдить, но мысль о том, что никто не знает сколько в банке денег и эта банка, полная долларовых банкнот стоит сутками напролет в полке. Вилли опустошала ее когда она набьется до краев и не спешила это делать - она даже уминала купюры кулаком, чтобы освободить место для новых. Эта банка меня всегда манила и удивляла, потому что я не мог понять как так можно было обращаться с деньгами. Эти деньги мне казались волшебными, взятыми из воздуха или растущими на денежном дереве - легкими и беспечными. Я, однако, уже запросил эту идею, решив, что риск лишком велик, но самое главное, Вилли не тот человек, с кем можно так обойтись. Нет, она была слишком добра ко мне. Но случилось все не так, как я хотел. Оказавшись в одни из дней у Вилли рано утром, я нашел полупустой дом, только две ее кузины бранились в ванной. Я прошел в гостинную и увидел банку. Вдруг, я, повинуясь импульсу, сделал решительный шаг по направлению к банке. Меня пронзила дрожь, когда я представил с каким восторгом на меня посмотрят мои приятели, когда я покажу им деньги и сделал еще шаг. Потом я представил как девушки взглянут на меня с удивлением, когда я сам достану билеты из кармана, да еще и куплю им содовой, и, пронзенный электрической искрой, я сделал последний шаг и запустил в банку руку. Мне всего то нужно тридцать долларов. В конечном счете, я смогу их обратно положить в банку, когда-нибудь в будущем. Это была последняя мой мысль. Надо же так случиться, что когда я повернулся спиной к банке, засовывая купюры в карман, я увидел Вилли, стоящую в дверном проеме. Нет нужды описывать ее лицо - это была смесь отвращения и злости. Я был выставлен взашей Вилли собственноручно, притом, у виде у недавно пришедших гостей, которых я хорошо знал. "Ты никогда не попадешь в колледж, маленький грязный воришка", - было последнее, что я от нее услышал. "Ты никогда не попадешь в колледж, маленький грязный воришка". Я запомнил эту фразу до единого оттенка голоса Вилли. На всю жизнь. Нет нужды говорить, что я чувствовал. Стыд это не чувство. Это ты сам. И боль. Физическая боль. Страх. Я несколько дней не выходил из нашего домика, сказавшим больным, а вышел только тогда, когда нужно было пойти в школу. Несколько дней разум мой находился в состоянии шока и не мог ничего больше, как только воспроизводить бесконечно перекошенное лицо Вилли и "маленький грязный воришка". Потом ко мне вернулся рассудок и я начинал пытаться все анализировать. Я хотел пойти к ней и упасть на колени и попросить прощения, но не смел. Я был ошарашен тем, насколько одно неосторожное действие может вовлечь за собой целый ворох проблем. Что будет, если узнает отец? У меня леденело сердце. Разочарование отца я не смог бы вынести. Я сказал ему, что поссорился с Вилли. Что если Вилли вызовет полицию. Я не мог спать, вслушиваясь в скрип колес проезжавших мимо нашего домика машин. Но меня вконец убило другое: неделю спустя я обнаружил те деньги, которые я украл и которые так и остались лежать в кармане моих брюк с того самого момента - я совсем про них забыл. Я побежал на пустырь и зарыл их.
 Я изменил свой школьный маршрут, мой маршрут в магазин, мои маршруты к друзьям, стараясь до сотой доли вероятности исключить шанс столкновения с обитателями дома Вилли, не говоря уже о ней самой. Я ходил по улице потупив взор, делая вид, что читаю газету, боясь поднять глаза и увидеть в каждом прохожем Вилли. В конце концов, самым безопасным местом для себя я счел школьную библиотеку, где я проводил весь день, иногда просто смотря из окна, иногда делая вид, что читаю книгу. Там я начал делать уроки, чтобы просто убить время. Потом это вошло в привычку: я уходил в свою библиотеку, успевал сделать все уроки до конца для, а также почитать и умных книг. Я полюбил биологию. В конце концов, на удивление всех учителей, я отлично сдал экзамены и поступил в колледж со стипендией, хоть и не самый лучший. Радости отца не было предела, и моей радости тоже не было предела - наконец то я мог уехать из нашего района и ходить по улице с поднятой головой.
  Проходи годы обучения в колледже и злость и обида начала переполнять меня. Как она могда со мной так поступить? Ведь я был еще ребенок. Почему нельзя было поговорить со мной? Да, я неправ, но я бы раскаялся. Я был способен на это. Я был способен! Слезы накатывались мне на глаза и я рыдал. В свои мечтах я появлялся на пороге дома Вилли, объявлял, что поступил в колледж и протягивал стодолларовую купюру. Да, я когда нибудь сделаю это. Я твердо решил.
 Наконец, я получил диплом. Какая то глыба свалилась с моих плеч. Я поехал домой. Я твердо решил поговорить с Вилли. Сказать, что закончил колледж, причем, без бравады, но и с долей гордости. Да, я был горд собой! Я хотел сказать, что сожалею. Я хотел сказать, что не надо было так поступать со мной.
  Но случилось страшное - в день моего приезда Вилли умерла. Я не знал причины ее смерти. Ее похороны собрали море людей из ее родственников, прихожан церкви и всякого народу и Вилли опять, как и всегда оказалась в центре внимания и я, изумленный, наблюдал как пестрая толпа проходит мимо меня, неся гроб с Вилли, радуясь чему-то и голося госпелы. Говорили, что Вилли вновь обрела веру. Но эта страница в моей жизни была уже перевернута.
   
- Хорошее актерское мастерство тоже должно быть в почете.
- Что?
Он уже управился почти во всей курицей, отложил вилку и нож и сделал глоток пива. Было очевидно, что он пребывал в блаженстве. Глаза его увлажнились, но, не смотря ни на что, он так и не ослабил галстук – он так и продолжал тугой петлей сжимать воротник его рубашки.
- Ах, да.
Я живо перешел от воспоминаний к дискуссии, потому что спорить о чем-то это одна из присущих мне черт.
- Но сокер немного примитивная игра. Вот почему она такая популярная в мире – даже в прозябающей в бедности стране найдется сетка и мяч. А правила можно объяснить за тридцать секунд. Простота и доступность это самые сильные его качества.
   Он ответил не сразу. Он сначала расправил перед собой салфетку, вытер ей тщательно нож и вилку (немного дурной жест, скажу  вам, но возможно, он волновался, а волнения возвращает нам  наши прежние привычки и инстинкты), а сказал спокойным голосом, авторитетная интонация которого не взывала к возражению.
- Футбол не так прост как кажется. Это одна из самых сложных и интеллектуальных игр с мячом. Обычной домохозяйке, конечно, которая больше обращает внимания на прически игроков, чем на тактику и стратегические задумки тренера, она может показаться довольно примитивной. Но в реальности наиболее подходящее сравнение будет шахматы.
  Я был немного уязвлен его категоричностью и тем, как мне показалось, было переходом на личности, но легко избавился от неприятных ощущений, потому, что, как я давно усвоил, в споре нужно держать голову холодной и быть великодушным к оппонентам. Даже нужно подождать насколько минут, охладив пыл и аргумент сам придет на ум со временем. Поэтому я некоторое время наблюдал как он отделяет от тела пирога кусочки и кладет их в рот.
- Да, тактика. Да, стратегия. Я даже не сомневаюсь, что это довольно требовательная игра в физическом плане. И конечно, нужно, как и в любом, спорте, годы тренировок и навыки, чтобы в нее играть. Но, приятель, большинство игр заканчиваются со счетом один ноль. Один ноль!!! Это смешно!
 Я даже вскинул руки от возмущения.
- Дриблинг хорошая штука. Пасы могут быть изумительными. Но дай мне голы! Дай мне радость!
Он даже не взглянул, смакуя свой пирог. В конце концов, он отложил вилку, потому что разговаривать с набитым ртом он не привык.
- Каждый гол предвкушаем, желанен, лелеян и памятен. Каждый гол уникален и сразу же отправляется в анналы истории. Всего один лишь год может до безумия осчастливить целую нацию и ввергнуть ее в отчаяние. Вы помните «Руку Бога» Марадоны?
  Он взглянул на меня пристально, а я промолчал, не желая его разочаровывать.
- Да…Но если бы они наказывали и отстраняли на несколько игр симулянтов…то у сокера бы был шанс в Америке. И вообще, у нас на сокер смотрят как на игру детей на заднем дворе…
  Я понял, что повторяюсь. Он, тем временем, принялся за мороженое, вращая запотевший бокал подушечками пальцев.
- Я так понимаю, у вас больше развит женский футбол.
  Он опустил ложку в кремовую массу.
- Я понимаю, почему футбол на может поместиться в рамки вашего рассудка. Футбол это игра сама по себе. Это не шоу. И зрители не воспринимают ее как зрелище. В футболе даже голы не обязательны. Нулевая ничья это довольно привычный и терпимый результат, одобряемый зрителями. Как это непохоже на баскетбол или ваш футбол, да? Эта игра просто продолжение жизни. Жизнь иногда похожа на футбольный безголевой матч. Что же касается притворства, то это легко объяснимо: игрок может повлиять обманом на судью только здесь и сейчас, в этой вселенной. А у судьи есть пара секунд, чтобы принять судьбоносное решение. И как только он его примет, оно не может быть изменено. Оно становится историей. Здесь и сейчас! Не важно, как был забит гол, не важно насколько несправедливо решение. Это жизнь. Смирись!
  Он принялся за мороженое, уже больше не желая отвлекаться, но однако сказал белым от крема ртом.
 - Слишком многое на карте. Проблема в том, что в бейсбол не играют в глобальном масштабе. Там нет мировой политики. «Рука Бога» была нашим утешением за Фолькленды. Любая страна может поквитаться с обидчиком – для этого нужна только сетка и мяч.
 Я уже не знал, что сказать. Просто наблюдал за тем как пустеет его бокал с мороженым и ожидая прихода с минуты на минуты моей девушки. У меня жужжал в кармане телефон, но я не решался его достать. Я спросил, не зная что еще спрашивать, первое пришедшее на ум.
- А Вы тут со своей любимой командой. Группа поддержки, так сказать?
Он кивнул.
- Да. Я всегда мечтал стать футболистом, но по настоянию моего отца я стал продолжатель семенного дела. У меня в управлении юридическая контора. Но я всегда душой был на поле. Моя команда не какая-то столичная накаченный деньгами монстр. Это просто маленький провинциальный клуб. Но я болею за него всю жизнь. Всю жизнь! Это страсть. А откуда берется страсть? Кто знает.
- Я так понимаю, тут у нас проводится какой-то турнир?
Да, - кивнул он, - Но это не самое главное. Самое главное, что впервые в истории мы вышли в следующую лигу. Я чувствую себя на седьмом небе.
Он улыбнулся. Но тут же помрачнел.

- Но сегодня они играли отвратительно! Да, нужно вернуть это божественную мотивацию. Как в той древней ацтекской игре с мячом – проигравших казнили.

Он засмеялся.

 Он с силой ударил по столу кулаком. Тарелки задребезжали, а стакан подпрыгнул. Что-то скатилось и упало на пол.
- Черт! -заревел он.
 Качки вытаращили свои глаза.

- Я категорично против того, чтобы рефери прибегал к кинотехнике для просмотра спорных моментов. Футбол от этого потеряет всю суть, весь свой мистицизм, где судьбы в руках одного субъективного человека, который, однако, назначен на эту роль в божественном театре самим Богом, чьи пути неисповедимы. Каждый гол забивается на небесах!

  Я был немного сконфужен, честно признаться, так как не ожидал от почти девяностолетнего старика, что он будет одерживать спор в дискуссии. Притом, при помощи своего красноречия. Да, дискутировать о пиве со своими университетскими друзьями это одно, а сойтись в битве с человеком интеллектуально одаренным, хоть и стариком – совсем другое. Тем не менее, я решил продолжить, пытаясь отыскать в голове, как темной комнате черную кошку, какой-нибудь аргумент.




- Ну, старина, путь к успеху вылощен поражениями. Вы еще поездите со своей командой по миру. Вы в прекрасной форме. У вас, кстати, прекрасные зубы.
 Я еще в самом начале заметил, что, как это бы ни было странно, зубы у этого пожилого человека, почти девяностолетнего, что было сразу заметно даже не дантисту. Управился он с курицей очень ловко.
- Жесточайший сахарный диабет, - сказал он улыбаясь. – Мне поставили диагноз в глубокой молодости. Грамм сахара может убить! Выпечка и пончики в помойное ведро! Ни крошки хлеба! Но у всего есть плюсы.
 Он улыбнулся широкой безупречной улыбкой, которая уже не была белозубой, но все также была приятой и здоровой.
- Но как же ….
Я ошарашено посмотрел место, где только что стояли тарелки с пирогом и стакан с мороженым.
- Что Вы сейчас собираетесь делать???
Он поднялся, надел на шею шарф, надел шляпу, поправил ее, взял трость, небрежным движением высыпал на стол несколько купюр.

- Наверное, умереть, - сказал он подмигнув и отправившись прочь. Он только приподнял шляпу, когда мимо него пронеслась, благоухая как утренняя роза, та, кого я ждал. Я растерянно посмотрел как он вышел через стеклянную дверь с солнечный жаркий полдень.
 Обеспокоенная моем растерянным взглядом, посмотрела в зияющую солнечным светом дверь. Я посмотрел на нее. Она улыбнулась и я, находя ее сегодня прекрасной и волшебной, принял решение занять еще тысячу долларов у брата, чтобы купить ей самое прекрасное кольцо с бриллиантом.