Рассказ на производственную тему. 9

 ГЛАВА 9.         

          Дружба с майором Ерыгиным принесла свои плоды. Теперь каждый день к восьми часам утра на завод привозили тридцать расконвоированных заключённых, за которыми практически не требовалось присмотра, кроме как десятников и мастера.  Галим распределял людей по работам, а сам чаще всего бывал в поисках то материалов, то необходимой техники. И так уж складывалось, что для достижения  взаимопонимания со всевозможными нужными людьми, ему приходилось с ними распивать спиртные напитки. Так было принято. Иначе система взаимоотношений не желала работать. И хотя Галим со службы в армии был крепко закалён и умел много, и не пьянея, пить, ежедневные возлияния угнетали его организм.  Возвращаясь домой поздно вечером, он уже частенько не в силах был уделить необходимое внимание своей жене. А сына он вообще видел только спящим. Зайнаб по утрам выговаривала ему, но он оправдывался тем, что пьёт во благо работы, чтобы строительство заводских цехов шло быстрыми темпами. А значит, будут премиальные, почёт и уважение. Надо ведь скоро и свой дом закладывать. «Так что потерпи, джаным. Вот закончу цеха и всё наладится.» Супруга возмущалась, но повлиять на ситуацию не могла.
         
           Начавшиеся поставки в ИТК привели к тому, что склад готовой продукции завода стал непривычно быстро пустеть. Этот факт вызвал цепную реакцию во всех звеньях технологического процесса, пусть и не такого совершенного. То есть, коллективу завода пришлось увеличить темпы работ, которые обычно нельзя было назвать ударными. Соответственно стала увеличиваться и заработная плата работников завода. Настроение коллектива  явно  повысилось. Наблюдая за тем, как быстро растут новые корпуса, даже скептики из сушильного цеха поменяли своё мнение о будущих нововведениях. И никого уже не пугало присутствие на строительстве совсем не страшных (как оказалось) зеков. Кстати, и они с бОльшим удовольствием вкалывали на стройке, нежели на добыче камня. Как ни как, почти на свободе, не то, что в каменном карьере.   Мелкие недоразумения конечно же имели место, но на общий ход событий не влияли. Так, например, однажды застукали зека по прозвищу Свистулька с Ирой Кубышкиной из цеха фасовки. Сначала решили, что имел место факт изнасилования, но оказалось – по обоюдному согласию.  Посудачили, да забыли. Дело житейское. Правда, кто-то пустил частушку про то, мол, что «Ирке только посвисти, она готова и ножки развести». Да это уж так, беззлобно, чисто для смеха.
         
           Наконец вышел из больницы Костылев. Выписали его на домашнее долечивание. Да какой там! Тут же на заводе появился.  Где было можно, его Мишка на «бобике» повозил, так сказать, экскурсию устроил. Экскурсоводом, естественно, Галим подрабатывал. Кряхтел директор от удовольствия больше обычного.  Но словами похвалы не разбрасывался зазря, словно сглазить боялся. Только и сказал: «Да-а, разворошил ты мой муравейник. Ишь, как разбегались, чертяки.» На что Галим, не без гордости, ответил: «При хорошем руководстве даже ишак пахать научится.»  «Ну-ну, говори, да не заговаривайся,- насупился Костылев,- Не заносись - спотыкнёшься.»  «Так это я про Вас, Павел Семёнович,- тут же отреагировал Галим,- Если б не Вы, ничего этого и не было бы.»  Рассмеялся директор: «Ну, хитрец! Одно слово – татарин!»
         
           После сидели у Галима. Выпивали, закусывали всякой вкуснятиной, подаваемой раскрасневшейся Зайнаб (то ли от печного жара, то ли от смущения).  Костылев, слегка захмелевший, нахваливал необычные для него жареный казылык и румяные пярямячи.  Озорно подмигивал Зайнаб и хохотал заразительным баском. В общем, пребывал в отличном настроении, несмотря на свою несгибаемую ногу.  «Ну, посиди ты с нами, - уговаривал беспокойную хозяйку, - что ты мечешься туда-сюда?»   «Да вы закусывайте, закусывайте, - присаживаясь на краешек табурета, щебетала Зайнаб, - Вот, капустка квашенная, грибочки. Ой, сейчас рассольчику принесу, запивать очень хорошо».  «Ах, хороша хозяюшка, - качал головой Костылев и подмигивал теперь Галиму.  Тот с прищуром улыбался, ничуть не ревнуя, а напротив, довольный произведённым впечатлением своей супруги на гостя.  О работе не говорили, словно и не было ничего. В какой-то момент Костылев пристально впился глазами в Галима: «Ты ведь говорил, что успел повоевать, да?»  «Было дело»,- коротко ответил Галим и невольно отвёл взгляд. Не любил он вспоминать свои восемь военных месяцев. Как не любил и тех, кто с пеной у рта разглагольствовал о своих фронтовых подвигах.  Но Костылев оказался не из таких.  Молча налил стаканы почти по самые края, поднял свой и тихо сказал: «Дай бог, чтобы твоим детям жилось в мире без войн, без смертей молодых.» Выпили, помолчали.  «У меня ведь два сына там остались, - снова тихо, со вздохом сказал Костылев, - я вот живу, а они… даже могил своих нет. В братских лежат. Может и к лучшему, всё же с друзьями-товарищами своими, вместе… Тебе сколько сейчас?»  «Двадцать шесть.»   «В аккурат Мишке моему столько было, когда его разведбат вчистую погиб под Будапештом. Разведка боем – о! как это называлось, будь она неладна.  Какая же это разведка, едри её корень?!  Пустили на убой и всё тут.»  Застыл Костылев, уставившись невидящим взглядом в цветастую клеёнку стола. Галим тоже невольно опустил голову, стараясь не пустить в неё прошлые воспоминания. На уличной лавочке, у двери, притихла Зайнаб с тарелкой кыстыби в руках, не решаясь нарушить наступившую тишину за столом. Веселья как не бывало. Тишина… И вдруг заплакал проснувшийся сын Галима. Зайнаб, охнув, метнулась в комнату. Мужики встрепенулись, возвращаясь из прошлого к действительности.  «Серьёзный татарчонок растёт, - улыбнулся Костылев, - голосистый.  Ну, давай по последней, да поеду. Жёнка заждалась уж, наверное.»
         
           Проводив директора, Галим молча прошёл в спальню и, не раздеваясь, рухнул на топчан.  Поворочался-поворочался да притих. Заглянула жена, хотела окликнуть его, чтоб разделся по нормальному. Передумала, ушла прибираться на кухне. А Галим не спал. Лезли в голову непрошенные воспоминания, разбуженные невольно Костылевым.
         
          Почему-то вспомнился Колька Родыгин, который в первой же атаке схватился за живот и повалился на землю где-то левее Галима. «Неужели?...» -мелькнула тогда в голове не оформившаяся до конца мысль. Больше он его не видел. И даже боялся спросить у кого либо о том, что же с Колькой случилось. Боялся услышать: «Убит…»  А так можно было себе представить, что лежит Колька где-нибудь в госпитале, на белых простынях и травит свои нескончаемые байки таким же раненым бойцам.   В учебке под Бердском они с Колькой быстро сдружились и почти не расставались.  Только когда Галим лежал в санчасти с воспалением лёгких, не было рядом закадычного друга.   Тогда Галим впервые почувствовал холодное дыхание смерти.  Мест на кроватях не хватало.  И лежал он на полу, в коридоре.  Мимо его осунувшегося лица постоянно мелькали чьи-то ноги. Он их чувствовал даже с закрытыми глазами, так как в такие моменты его горящее лицо обдувалось кисловатым ветерком. Потолок невысокого земляного барака санчасти казался таким далёким, а сам он был таким ма-аленьким, словно пылинка, чуть светящаяся в тусклом луче зимнего солнца.  Угасающим сознанием Галим цеплялся за жизнь лишь затем, чтобы ещё раз увидеть дымящуюся тарелку каши, которую ему ставили рядом на полу.  Сил поесть её уже не хватало. Да и не хотел он уже ни есть, ни вообще быть.  Он просто смотрел на неё, чувствуя, как неудержимые слёзы текут по лицу свободно, нескончаемо. Ему было обидно, что вот – стоит ЕГО каша, принесённая именно ЕМУ, а она медленно покрывается пылью от бесконечно мелькающих ног. Обида была такая щемяще-пронзительная, что Галиму хотелось зубами вцепиться в эти равнодушные ноги.  Ноги, которые убивали ЕГО кашу!  Когда каша УМИРАЛА, остывая под слоем пыли,  её уносили.  И Галим вновь плакал, словно терял самого близкого, преданного друга.  Сколько так продолжалось, он не мог бы вспомнить даже под пыткой. Но однажды его подняли прямо с матрацем и занесли в палату.  «Зачем?! – хотелось крикнуть Галиму, - Отсюда я не увижу СВОЕЙ каши!»  Но он лишь сделал глубокий вздох и провалился в небытие.  А когда очнулся, был удивлён, что вокруг него столько света, столько приятного, ссачно-кислого запаха!  Вокруг него была ЖИЗНЬ!  С этого момента Галим пошёл на поправку.  Как узнал потом, его спас пенициллин, который стал поступать  из США по ленд-лизу.
         
           В комнату вошла Зайнаб, присела рядом и тихонько провела рукою по непривычно короткой причёске Галима.  Совсем недавно у него были такие густые, послушные  волосы, что зачёсывались назад одним движением руки.  Зачем он их состриг?   Неожиданно Галим ухватил жену за руку и властно завалил на топчан.  Овладел ею грубо, стараясь причинить боль.  Потом молча встал и, оправившись, вышел.  Зайнаб тихо разрыдалась, прикусывая зубами свой кулачок.  Такое поведение мужа пугало её и приносило невыносимые душевные муки.  Что с ним творится?  Ведь он умеет быть таким нежным и любящим… Сейчас бы прочитать молитву, но тело грязно после случившегося акта.  Оно требует омовения, иначе молитва не будет услышана Всевышним.  Так её учил отец, который хоть и не имел официального духовного сана, но слыл набожным и правоверным мусульманином. 

   Продолжение следует…
                25.01.14г.