Без мотива

Милиция и «скорая» приехали почти одновременно. Врач – молодой с хмурым энергичным лицом, сразу определил, что потерпевший мёртв, но, соблюдая все обязательные параметры осмотра, достаточно долго исследовал тело. Милиционеры – двое – нетерпеливо поглядывали на него. Скучно и буднично звучали страшные слова: «Проломлен череп… мозговая жидкость… тупым тяжёлым предметом… кровопотеря…» Наконец, осмотрели и описали место происшествия, орудие убийства.
Жена, теперь уже вдова, полулежала в кресле, покорно принимая от медсестры успокоительное, ловила слова следователя и ничего не понимала. Как понять, что Алексея больше нет? Что его зверски убили в собственной квартире, вот только что перед её приходом? Его, кто и мухи не обидит, кто предан семье, не пристрастен ни к спиртному, ни, тем более, к каким-то там наркотикам? Он даже не курил! Знала Клавдия Фёдоровна, что и к женщинам он интереса не проявлял. Какой там интерес, если в свои сорок пять так приболел, так ослаб… Следователю она, конечно, о болезни мужа ничего не сказала, а всё остальное тот тщательно выспросил и записал. Место работы (мастер-электрик в троллейбусном депо), друзья (какие друзья? Так, приятели, сослуживцы, два соседа: по квартире и по даче), их отношения (лучше не бывает, все знакомые подтвердят). Детей нет, жили друг для друга, в любви и согласии. Хотя...
Она уже два года жила сама по себе, спала отдельно. «Сорок пять! Всего! Он так переживал свою мужскую слабость. Не сам ли себя, как теперь говорят, «заказал»? Иначе, кому он мог помешать? Ни больших денег, ни престижного места не имел. Никто ему не завидовал, никому дорогу не перешёл. Или его перепутали с кем-то?..» Эти мысли пришли потом, когда тело мужа увезли в морг, когда соседка Лида вымыла пол, посидела у кровати, повздыхала и ушла к себе. Нет, нет! Не мог Лёша ничего такого и подумать! Они ведь в последние годы стали людьми верующими, вернее, вспомнили о Боге. Стали в храм ходить, посты соблюдать. Всё так у них согласно было, так сообща! «Господи! Как же я одна буду?» – вдруг страхом захолодило в груди.
Подозреваемых не было. Следователь Никишов плевался: явный «висяк»! Видела одна полуслепая   бабка, как из подъезда вышел мужчина, но кто такой, у кого был, предстояло выяснить. По описанию, лет было тому, примерно, сколько и убитому, в джинсовом костюме, аккуратный, светловолосый, красивый, среднего роста, не полный, но крепкий, коренастый. Кое-как составили словесный портрет, начали поиски. Орудие убийства нашли сразу: простой поржавевший молоток валялся в прихожей без каких-либо отпечатков на рукоятке.
Никишов был в работе дотошным, въедливым. Ему сразу стало понятно, что вдова ни при чём, сильно она страдала, да и никакого мотива у неё не проявлялось. Все знакомые семьи Летовых в один голос подтверждали, что супруги, как попугайчики–неразлучники не могли жить друг без друга, тем более что родственников у них не было, во всяком случае, в этом городе. Какие-то двоюродные–троюродные где-то обитали, но не приезжали, только открытки иногда присылали к праздникам. Клавдия Летова – скромница, прекрасная хозяйка, не жадная, не завистливая, простая. Работает себе на молокозаводе, на хорошем счету…
Рыл – рыл Никишов и – ничего. Только тот, в джинсе, не давал покоя. Но нашёлся! Никишов на работе пуд соли съел, если трудовой пот выпарить. Он посмотрел в ясные зеленоватые глаза и тут же подумал: «Похоже, он!». Но мужчина, держался совершенно спокойно, улыбался, отвечал на вопросы чётко и доброжелательно. Игорь Николаевич Послёнов, остеклитель балконов и лоджий, своя мастерская. Разведён, взрослые дети: сын – студент и дочь – домохозяйка, замужем. Сын учится в Питере. Бывшая жена уехала к матери в районный центр. Игорь Николаевич никогда не знал покойного, не видел в глаза ни его, ни его жену, не знал их адреса, никогда с ними не соприкасался. Что, кстати, подтвердили все свидетели, проходящие по делу, в том числе, вдова. Да, в тот роковой день он заходил в подъезд, но это была ошибка. Его вызвали в корпус «Б» в квартиру двадцать пять, а он перепутал и зашёл в корпус «А». Заказчик из дома шестнадцать корпус «Б» подтвердил вызов. Всё сходилось, всё объяснялось. Но Никишов, словно чуя неприятный запах, не мог никак отогнать свои собственные подозрения. И всё-таки, не было мотива. Никакого.
Послёнов сидел на скамейке напротив отделения милиции, покуривал, щуря светлые весёлые глаза. Клавдия Фёдоровна вышла от следователя, опустив голову, медленно пошла по улице. Послёнов нагнал её.
— Вы меня извините, пожалуйста, понимаю вас, соболезную вам. Но вот моё положение совсем какое-то дурацкое, согласитесь. И ни сном, ни духом, как говорится, а меня таскают и таскают… Вы же меня не знаете, я ни вас, ни мужа вашего в глаза не видел, а вот…
— Простите меня… Я как будто виноватая. Действительно, зашёл человек случайно в подъезд, теперь попробуй, докажи, что случайно. Я вас тоже понимаю. Но ведь отстанут? А убийцу не найдут, я вижу.
— А если бы нашли?
— Я бы ему смерти просила. Не злой я человек, но убить такого, как Алёша, это же зверство неслыханное! Он был, как дитя бесхитростный, добрый, спокойный, порядочный.
— Вы его очень любили?
— Конечно!
— Вы такая молодая, одна. Как же вам скучно!
— Скучно, вы правы. Но не молодая я, это вы по доброте так сказали. Мне уже сорок два.
— Ну, сорок два это же очень немного! Тем более, вы худенькая, стройная, лицо красивое, молодое…
— Ой, что вы! – Клавдия покраснела до корней волос, даже приостановилась, – столько девушек красивых, модных! Наше время прошло.
— Не говорите так. Вот я один, с женой разошлись полгода назад, а на девушек этих и смотреть не могу. Развязные, вульгарные. С измальства прошли огни и воды, курят, пьют. Вон, видите? Голые пупки выставили, юбчонки по самое то, а брючата – обтянуто так, словно вторая кожа. А женись на такой, что она может? Ни приготовить, ни дом содержать. Только деньги тратить научены.
— Да, в чём-то вы правы. О семье молодёжь мало думает. Только бы любовь, разные развлечения… А семья – это такое дорогое и прекрасное в жизни! Я вот мужа похоронила, так и жить стало неинтересно, незачем. А вы почему развелись?
— Не хочется о жене говорить плохо, всё-таки почти двадцать два года вместе прожили, но… Она как раз с такими вот взглядами была: давай деньги и пошёл вон. Готовить не любила, всё на тряпки, развлечения переводила. Дети росли, как трава, а у неё  подруги на первом месте. Жадная, злая. Приду с работы, получал всегда хорошо, а еды – пятилитровая кастрюля старого супа. Зато тащит в магазин, одевает, как молодого.
— Она вам костюм выбирала?
— Она. У меня одежды на двадцать лет хватит.
— Красивый костюм, идёт вам.
— Спасибо. Как с ней развязался, так хоть колбасы отъелся. А вы готовили мужу?
— Конечно! Он у меня, как котик, ел понемногу, но любил всё вкусненькое, свеженькое. Вчерашний суп я ему не наливала, готовила на один раз. Мяса хорошего кусочек, рыбки, блинчики любил с разными начинками… – она горько вздохнула, отвела повлажневшие глаза. — Ну, мне поворачивать, до дома пару минут ходьбы. До свидания.
— Погодите, Клавдия. Так ведь вас зовут?   А я – Игорь, напоминаю. А давайте не теряться, телефонами обменяемся, будем общаться… Или у вас много друзей?
— Совсем  немного. Как-то мне неудобно. Вот разговорилась с вами, вы может, что-то подумали…
— Подумал: какая хорошая женщина. Красивая, порядочная. Я же понимаю, что мужа недавно потеряли, не до знакомых… Но… не вечно же горевать. Надо жить. Вот, мой телефон, возьмите. А ваш?
Игорь передал Клаве визитку, записал её номер на другой карточке и положил в нагрудный кармашек рубашки. Клавдия снова покраснела: этот кармашек на линии сердца смутил её. 
Впервые за этот траурный месяц Клава всмотрелась в окружающее пространство. Она, повернув к    дому, вдруг почувствовала особый предосенний аромат ещё по-летнему тёплого воздуха. Подойдя к скамейке у подъезда, остановилась, огляделась. Как выросли деревья во дворе! Они их сажали пятнадцать лет тому назад. Вот этот клён она придерживала над ямкой, а Лёша засыпал рыхлой землёй.  Теперь его, Алёшеньку, засыпали… Клава сморгнула набежавшие слёзы, присела на скамейку. Было послеобеденное, вгоняющее в дрёму время, дворовые старушки отдыхали по своим квартирам, и Клава могла посидеть в одиночестве. Повеяло запахом цветущих флокс, густым, тленным. Насажены были разноцветные, разносортные кустики по всему газону. Грустные лиловые и весёлые розовые оттенки переливались гаммой разных настроений, составляя единую смесь сладости и горечи. Настурция – от светло-жёлтой, оранжевой, до тёмно-терракотовой – расползлась кудрявым ковром и тоже струила свой сложный, терпкий аромат. Зелень кустов и деревьев  отяжелела, загрубела, готовилась к увяданию. День был жаркий, но налетал свежий, порывистый ветер, разгонял духоту, кружился в шумных кронах. Клава вдруг осознала, что кончился, отвалился кусок её жизни, может быть, самый лучший. Что вот и она, как лето, как растения, должна готовиться к другому, новому для неё состоянию: быть одной ни день или месяц, а навсегда! Сжалось сердце: «Как же мне жить? Вот, приду с работы, и что? Себе варить, для себя только и жить? Я ж так не умею! За этот месяц ещё ни дня так не жила: столько забот и хлопот с похоронами, с допросами, с поминками… Скоро сорок дней – помянем Лёшу, и всё. Как потом, что?..» Она не заметила, как просидела на скамье больше часа. Тут выползла Ивановна, взглянула недовольно. «Видно, на её месте сижу», – подумала Клава. Она поздоровалась и сразу пошла домой.
Когда открывала дверь, слышала, что звонит телефон, но не успела снять трубку. Ей звонили редко, подруги были все в цеху, соседка Лида на одном с ней этаже, за дверью напротив, так что виделись каждый день. «Может, с работы?» Клава взяла отпуск сразу после случившегося, не хотела горем своим людей огорчать. Она, может быть, уехала бы в Засеки, посёлок, где родилась и где жила двоюродная сестра Катя, но следователь дело не закрывал, всё искал, всё проверял… А в посёлок хотелось. Лечь бы на травку под грушей, наплакаться вволю, потом спуститься к родничку в овражке и плескать на лицо морозной водой, и пить её, как лекарство, остужающее горящую душу. Там спокойно, тихо. Катя не стала бы много расспрашивать. Умеет она молчать, когда надо. Вася тоже тихий, спокойный. Выпивает, конечно, но скоро засыпает, всё молчком. Дети разъехались, в доме чисто, пусто, пахнет печкой…
Телефон задребезжал, Клава даже вздрогнула.
--- Алё?
--- Клавдия Фёдоровна! Где же вы подевались? Я даже беспокоюсь. Звоню- звоню, а вас нет, хотя до квартиры десяток шагов…
--- Игорь Николаевич! Я просто посидела на лавочке во дворе, на воздухе. А что случилось?
--- Ничего. Проверка связи. Значит, всё в порядке? Ну, хорошо. До свидания.
«Проверка связи» теперь происходила дважды в сутки: утром и поздно вечером, перед сном. Клавдия ждала этих звонков. Они разговаривали о погоде, рассказывали друг другу, как прошёл день. Игорь работал по заказам, как удобно клиентам, поэтому ни утром, ни днём занят почти не был. В вечернее время, в выходные – был самый разгар его дел. Но  пол-одиннадцатого, минута в минуту телефон призывал Клаву, и она радостно бежала в ночной сорочке в прихожую. Отпуск кончился, и утренний разговор длился пару минут, но тоже стал необходимым обоим.
Сорок дней прошло. Алёши нет, и никогда не будет. Его вещи Клава отвезла в Засеки, они Васе подходили. Эти выходные на родине принесли ей какое-то облегчение. И на травке под грушей полежала, хотя совсем недолго, потому что груши падали с дерева, и одна больно ударила в грудь, и из родничка пила, наплакавшись до икотки, и горячее лицо студила водицей…
Вернулась, словно после болезни: притихшая, пустая.
— Какие Октябрьские, Игорь Николаевич? Время совсем другое. Ну, привыкли, конечно, а ведь и отменилось всё… Нет, в ресторан я не пойду. Я  год должна соблюсти, а ещё и полгода не прошло. Нет, извините.
Она положила трубку, даже рассердившись на него. Придумал! Она и с мужем по ресторанам не   ходила, а тут мало знакомый человек… С другой стороны, в рестораны-то и ходят не семьёй, а с… кавалерами, что ли? Это что же, Игорь за ней ухаживает? Во, дела-а-а-а…
Но, надо отдать должное тактичности ухажёра, он не настаивал, ждал. Он понимал её, ценил скромность и порядочность женщины, уважал её чувства. «Ничего, пусть переживёт. Лишь бы кто другой к ней не подкатился! Такая чудесная: добрая, красивая, хозяйственная!..»
Новый год она согласилась встретить вместе. Игорь пригласил её в компанию, где представил странно: моя подруга. «Действительно, – думала Клава, – кто я ему? Знакомая, подруга…» Гуляли всю ночь до рассвета. Никто не напился, были две семейные пары и они, всего – шесть взрослых и трое детей, уснувших около часа ночи, после боя курантов и прогулки под огромную городскую ель. Забрезжил рассвет,  Клавдия с Игорем и пара гостей пошли домой. Ночь была с лёгким морозцем, снегу нападало щедро, после гололёдного, пустого декабря. Возле её подъезда Игорь посмотрел Клаве в глаза и прижался щекой к её щеке. Она стояла, замерев, чуть дыша. Он поцеловал её лицо, сунул что-то в руку и, повернувшись, быстро ушёл.
Дома Клавдия открыла маленькую коробочку и увидела золотой цветок на тонкой цепочке. Она тут же набрала номер телефона Игоря.
— Игорь? Пришёл… Спасибо большое, но… такая дорогая вещь! А я не приготовила подарка…
— Твоё общество – подарок мне. Тебе спасибо. Спи спокойно, дорогая, отдыхай. Я тебя люблю.
Он положил трубку. Такие слова Клава слышала в первый раз. Алёша никогда их не произносил. Гуляли, целовались, а потом позвал замуж. Всё, вроде, правильно. А вот эти три слова не говорил.
Они стали встречаться чаще: сходили в театр, в кино. В марте, восьмого, Клавдия накрыла стол у себя. Игорь подарил ей прекрасный букет  каких- то ярких, незнакомых цветов, дорогой парфюмерный набор. Они ужинали, рассматривали альбом с фотографиями, целовались… И всё-таки расстались, не став любовниками. «Год» – помнили оба.
Год прошёл. Июль пришёл с дождями и неожиданным сырым холодом. Поминки прошли, словно       подвелась черта. Игорь сделал Клавдии предложение, и она приняла его без раздумий. Они решили съездить в Крым недели на две. Клаве дали отпуск, а Игорь щедро и радостно жертвовал летним заработком. В день подачи заявления в ЗАГС они сошлись, как две половинки одного плода, слились воедино, приняв позднюю любовь, как спасение. Отпуск, словно сказка, наполнил их общим счастьем и незабываемыми радостями.
Игорь наслаждался каждым мгновением. Клавдия так его полюбила, что вся прежняя жизнь казалась ей чёрно-белыми кинокадрами, а теперь всё окрасилось, засверкало, заиграло разноцветьем. Она теперь не ходила – летала, улыбка цвела на лице, дела спорились. Появилась надежда, что забеременеет, боялась и мечтать о таком, но мечтала. И сбылось.
Беременность проходила трудно, что ж – сорок три – возраст критический. Наблюдалась в консультации неусыпно, лежала на сохранении – почки подводили, но врачи обещали, что всё будет хорошо.
Игорь не мог налюбоваться на жену. Даже с видимым животом она оставалась хрупкой, изящной. Лицо стало ещё красивее, глаза цвели, словно незабудки, волосы отливали золотом. Он обедал, как всегда, дома. Перед декретным, Клава взяла очередной отпуск, чтобы как следует отдохнуть перед родами. Она подавала мужу сначала борщ, потом блинчики с мясом, потом абрикосовый компот. Он любовался каждым её движением, прикасался к её щеке лицом, когда она наклонялась над столом. Он купался в счастье и вспоминал их самую первую встречу, за полгода до… до убийства её Алексея. Они чуть не столкнулись у колбасного отдела в гастрономе. Хрупкая женщина, почти бегом, подлетела к витрине: «Свежую колбаску разгружаете? Скоро будете продавать? Минут пять? Хорошо! – Она посмотрела на него, прислонившегося плечом к витрине. – Я за вами?» Он кивнул. Она сразу понравилась ему, словно нашлась на земле, где он искал её, оброненную судьбой.
— Вы какую ждёте? «Свиную варёную»?  -- спросил, лишь бы заговорить, услышать вновь её голос.
— Нет, что вы! Она некачественная. Дешёвая, зато очень плохая. Уж лучше немножко купить, но для пользы, так мой муж говорит.
— Вы мужа балуете. Мне жена только суп подаёт да картошку с макаронами. Экономит на желудке.   
— Нет, мы стараемся есть хорошее. Это же – залог здоровья. А что дороже здоровья?..
Вот и всё. Она не только не запомнила эту встречу, а и через минуту забыла о ней, занялась             покупкой, побежала домой. А он, словно его ранили, всё болел этой мимолётной встречей, открывшей ему, что есть жёны, честные, строгие, сохранившие себя в приличном виде, не покрывшиеся слоем сала, любящие мужей, заботящиеся об их здоровье, вкусе, настроении…  «Почему у меня не так? Чем я хуже?»
Игорь проследил за нею, заметил, в какой дом она вошла. Потом увидел её с мужем, с этим гнутым, с постным серым лицом. Потом стеклил балкон в доме напротив и отыскал, вычислил их квартиру, наблюдал, как они ходили по комнатам, жестикулировали… Он встречал её на дороге, провожал до троллейбуса, до завода…. Шёл за ними до храма и там наблюдал, следил, ревновал и любил…
Потом решился. Развёлся с женой. Стало легче, лучше. Потом всё сошлось, словно специально: вызов в их дом, в другой корпус, её уход из квартиры, и задёрнутые шторы худой волосатой рукой. Этот молоток, валяющийся около подъезда, видно забытый слесарями, только что ушедшими из подвала. Всё сошлось. Само. Подсказалось. Ещё сверкнуло, пронзило болью то жуткое воспоминание детства, всегда возникавшее в самые острые моменты жизни, всегда отторгаемое, нежеланное: отец поднимает кирпич и швыряет его прямо в голову котёнка. Тот сразу вытягивается на земле, ещё подёргивая тоненькими лапками, потом застывает. Из-под кирпича изливается кровь. Больше не пищит надоевший пронзительный голосок, тихо-тихо, всё.
— Папа! Зачем ты его? За что?
— Он мне мешал.
И мальчишка не посмел больше ни спрашивать, ни возражать, ни плакать. И больше никогда не смел. А тогда… Он только позвонил в дверь обёрнутой носовым платком рукой, только ударил один раз и, бросив молоток, спокойно пошёл вниз.
Клавдия умерла родами. Девочку тоже спасти не удалось.