Прогулка. Мопассан

Когда папаша Лера, бухгалтер у господ Лабюза и Си, вышел из магазина, он замер на несколько мгновений, ослеплённый блеском заходящего солнца. Он проработал весь день под жёлтым светом газового рожка в глубине магазина, в помещении узком и глубоком, как колодец. Маленькая комнатка, где он проводил дни уже 40 лет, была такой тёмной даже в разгар лета, что в ней легко можно было перепутать 11 часов утра с 3 часами дня.
Там было всегда холодно и сыро, и испарения из канавы, на которую выходило окно, входили в тёмную комнату, наполняя её запахом сырости и вони.
Г-н Лера каждое утро на протяжении уже 40 лет прибывал в 8 часов утра в эту тюрьму и оставался там до 7 часов вечера, склонившись над книгами, и писал с прилежностью образцового служащего.
Теперь он зарабатывал 3000 франков в год, начав с 1500. Он оставался холостым, так как средства не позволяли ему жениться. Он никогда не проматывал деньги и не желал себе чего-то особенного. Время от времени, однако, устав от этой монотонной работы, он говорил: «Клянусь Богом, если бы у меня были 5000 франков ренты, ну и пожил бы я!»
Но ему никогда не приходилось «пожить».
Его жизнь протекала без событий, без чувств и почти без надежд. Способность мечтать, которую носит в себе каждый человек, никогда не развивалась в серости его желаний.
Он поступил на службу к г-м Лабюзу и Си в возрасте 21 года. Он не менял место работы уже 40 лет.
В 1856 умер его отец, затем мать, в 1859. С тех пор ничего не происходило, кроме переезда в 1868, когда его домовладелец повысил цену.
Каждый день будильник поднимал его точно в 6.00 своим страшным звуком.
Однако дважды это приспособление ломалось, в 1866 и в 1874, и он не знал – почему. Он одевался, застилал кровать, подметал комнату, стирал пыль с кресла и комода. Все утренние работы занимали у него полтора часа.
Затем он выходил, покупал круассан в булочной Лаюра, где сменилось уже 11 хозяев, не меняя названия заведения, и отправлялся в путь, жуя на ходу.
Всё его существование замыкалось в узком тёмном кабинете. Он вошёл туда молодым, ещё помощником г-на Брюмана, с желанием занять его место.
Он занял его, и ждать было больше нечего.
Вся та жатва воспоминаний, которую составляют другие люди за жизнь: нежданные события, страстная и трагическая любовь, опасные приключения, все случайности свободной жизни, – осталась неизвестной ему.
Дни, недели, месяцы, времена года, года были похожи друг на друга. Он вставал в одно и то же время, уходил, приходил на работу, обедал, уходил, ужинал и ложился, и ничто не прерывало монотонность этих действий, одних и тех же фактов и мыслей.
Раньше он смотрел на свои светлые усы и кудрявые волосы в маленьком зеркале, оставленном его предшественником. Теперь он каждый вечер перед уходом смотрел на свои седые усы и лысый лоб. 40 лет утекло, долгих и быстрых, пустых, как день печали, и одинаковых, как часы бессонной ночи! 40 лет, от которых не осталось ничего, даже воспоминания, даже горя со смерти родителей. Ничего.

*
В этот день г-н Лера замер на пороге из-за блеска солнца и вместо того, чтобы идти к себе, ему в голову пришла мысль совершить небольшую прогулку до ужина, что он практиковал 4-5 раз в год.
Он пошёл на бульвары, где под покрывшимися зеленью деревьями гуляла публика. Это был весенний вечер, один из первых тёплых вечеров, которые беспокоят и опьяняют сердце желанием жить.
Г-н Лера шёл скачкообразным шагом старика. Он шёл с весельем в глазах, счастливый от всеобщей радости и от тёплого воздуха.
Он пришёл на Елисейские поля и продолжил путь, оживлённый дуновением юности, реющим в ветре.
Всё небо пылало. Триумфальная арка вырисовывалась чёрной массой на красном горизонте, словно великан, стоящий в пожаре. Когда г-н Лера подошёл к этому чудовищному сооружению, почувствовал голод и вошёл в кафе, чтобы поужинать.
Ему подали еду на открытом воздухе, за столиком перед заведением: баранью ногу, салат и спаржу, и г-н Лера поужинал так прекрасно, как не ел уже давно. Он сбрызнул свой сыр бри красным вином, затем выпил чашку кофе, что делал редко, и напоследок – бокал хорошего шампанского.
Расплачиваясь, он чувствовал себя лихим, дерзким, слегка пьяным. Он сказал себе: «Это хороший вечер. Я продолжу прогулку до входа в Булонский лес. Мне это принесёт пользу».
Он ушёл. Старая песенка, которую он когда-то давно слышал у соседки, лезла ему в голову:

«Когда леса покроются зелёным,
Мне говорит мой миленький, влюблённый:
«Пойдём дышать, красивая моя,
В тот чудный лес на берегу ручья».

Он напевал её без конца и опять начинал сначала. Ночь спустилась на Париж – безветренная и похожая на парильню. Г-н Лера шёл по авеню Булонского леса и смотрел на фиакры. Они ехали со своими горящими фонарями, один за другим, показывая на секунду обнявшуюся парочку, женщину в светлом платье и мужчину в чёрном.
Это была длинная вереница влюблённых, прогуливающихся под звёздным небом. Они всё ехали и ехали. Они сидели в экипажах, немые, прижавшиеся друг к другу, потерянные в галлюцинациях, в эмоциях желания, в дрожи и тесных объятиях. Тёплая тень, казалось, была полна поцелуев. Чувство нежности размягчало воздух. Все эти обнявшиеся люди, пьяные от одного и того же желания, от одной и той же мысли, испускали лихорадку вокруг себя. Все эти экипажи, полные ласок, словно бросали на своём пути тонкие испарения.
Г-н Лера, слегка уставший в конце пути, сел на скамью, чтобы смотреть на эти экипажи, переполненные любовью. Почти немедленно к нему подошла женщина и села рядом.
- Привет, дружок, - сказала она.
Он не ответил. Она продолжила:
- Пойдём со мной, дорогой. Ты увидишь, я тебе понравлюсь.
Он произнёс:
- Вы ошиблись, мадам.
Она просунула руку ему под локоть:
- Ладно, не дури, послушай…
Он встал и ушёл с сокрушённым сердцем.
Через 100 метров к нему пристала другая:
- Не хотите ли на минутку присесть со мной, красавчик?
Он спросил:
- Почему вы занимаетесь этим?
Она встала перед ним и сказала изменившимся голосом, хриплым и злым:
- Да уж не для моего удовольствия, чёрт возьми.
Он настаивал ласковым голосом:
- Но что же тогда вас заставляет?
Она прохрипела:
- Но жить-то как-то надо.
И ушла, напевая.
Г-н Лера остался в задумчивости. Другие женщины подходили к нему, звали, приглашали.
Ему казалось, что над его головой расстелили чёрный занавес.
Он вновь сел на скамью. Экипажи всё ехали.
- Уж лучше бы я не приходил сюда, - подумал он.
И он начал думать обо всей этой любви, чувственной и страстной, обо всех этих поцелуях, платных или бесплатных, которые проносились перед ним.
Любовь! Это чувство было ему незнакомо. У него в жизни было 2-3 случайных женщины, потому что средства не позволяли ему большего. И он подумал о своей жизни, такой непохожей на жизнь всех остальных, об этой тёмной и скучной жизни.
Есть люди, которым определённо не везёт. И внезапно, словно перед его глазами разорвалась вуаль, он заметил бесконечную нищету и монотонность своего существования: жалкое прошлое, жалкое настоящее, жалкое будущее, и последние дни, похожие на первые, и ничего за ним и перед ним, ничего вокруг, ничего в сердце, ничего везде.
Экипажи всё ехали. Он видел, как появляются и исчезают два молчаливых обнявшихся существа в каждом из них. Ему казалось, что всё человечество дефилирует перед ним, пьяное от радости и счастья. А он был один, совсем один. И завтра он будет один, и всегда: один, как никто.
Он встал, сделал несколько шагов, но от такой усталости, словно проделал долгое путешествие пешком, вновь сел на следующую скамью.
Чего он ждал? На что надеялся? Ни на что. Он подумал, что старому человеку хорошо было бы слушать лепет детей, когда он возвращается домой. Старость приятна, когда видишь вокруг себя эти существа, которые обязаны тебе жизнью, которые любят тебя, говорят тебе приятные глупые слова, согревают сердце и утешают от всего.
Думая о своей чистой, печальной, одинокой комнате, куда не входил никто, кроме него, его душу сжала тоска. Эта комната появилась перед ним даже ещё более давящая и унылая, чем его кабинет.
Никто туда не придёт, никто не заговорит с ним. Она была мёртвой, немой, без эха человеческого голоса. Говорят, что стены комнаты хранят что-то о хозяевах, об их привычках, лице, словах. Дома, в которых живут счастливые люди – веселее, чем те, где живут несчастные. Его комната была пуста на сувениры, как его жизнь была пуста на воспоминания. Мысль о том, что ему придётся вернуться в эту комнату совсем одному, лечь в кровать, сделать все движения и обряды вечера ужаснула его. И тогда, словно для того, чтобы оттянуть момент возвращения, он встал и, выйдя на первую аллею леса, пошёл вглубь, чтобы лечь на траву…
Он слышал шум вокруг себя: слабый, неясный, продолжительный, происходящий от многих источников, тяжёлый, близкий и далёкий – огромное дыхание жизни, дыхание Парижа, словно живого существа.
Утреннее солнце уже поднялось и бросало сноп лучей на Булонский лес.
Несколько экипажей проехало мимо. Дефилировали весёлые всадники.
Какая-то пара шла пешком по пустынной аллее. Внезапно женщина увидела что-то тёмное в ветвях. Встревоженная и удивлённая, она подняла руку:
- Посмотри… что это?
Внезапно, издав крик, она упала на руки своего спутника, которому пришлось положить её на траву.
Жандармы, прибывшие немедленно, сняли с ветки старика, повесившегося на своих подтяжках.
Констатировали, что смерть наступила накануне вечером. Бумаги, найденные у покойного, свидетельствовали о том, что он был бухгалтером у г-д Лабюза и Си и что его звали Лера.
Причин смерти так и не нашли. Возможно, это была вспышка безумия?

27 мая 1884
(Переведено 9 апреля 2018 г.)