Сормовский рынок

               
                Это время ушло от нас
                И навсегда осталось с нами
      
 По обочине извилистой дороги, что вела проулками мимо частных домов, высоких тополей и голубятен к Сормовскому рынку, по воскресным  дням часовыми стояли многочисленные нищие, многих из которых я уже знал в лицо. Среди них было много инвалидов минувшей войны, которые передвигались на специальных тележках с ручным и моторным приводом,  звеня военными наградами и пугая прохожих винным перегаром. Одни шептали молитвы, поминутно кланяясь прохожим, другие лихо играли на мандолинах и балалайках.  У каждого нищего было своё законное  место на обочине. Я помню слепого нищего с кружкой в руках, которого встречал всякий раз, проходя по этой дороге на базар.  Я всегда подавал ему и другим нищим мелкие деньги, которые мне специально для этого давала мать. Ближе к рынку, у дороги, стояла голубая будочка, в которой вечно трудился один и тот же сапожник.  Он давно занимался починкой обуви, торговал шнурками, тесьмой, сапожными гвоздиками и самодельным гуталином.
     Мой отец, работавший после войны шофёром, иногда продавал  проколотые камеры на «профилактику» для подмёток другому сапожнику, Япону, работавшему в Заводском парке. (в том же Заводском парке, учась на курсах шоферов, отцу, в учебных целях, доводилось заезжать задним ходом в красную каменную арку дома Бенардаки).
     У центральных ворот Сормовского рынка  работали «ковали» и я часто наблюдал, как загнав очередную лошадь в деревянный станок  подковывали лошадей, которых в пору моего детства было великое множество.
     По всему периметру обнесённой забором площади рынка лепились убогие ларьки, палатки, киоски и магазинчики. В этих ларьках-сарайчиках я мало чего покупал, чаще грелся или просто
ошивался, подолгу  разглядывая разную требуху в застеклённых прилавках.  У хозяйственного магазина неустанно тёрлись владельцы личных телег на мягком резиновом ходу, которые за умеренную плату  перевозили купленную в магазине  мебель. Впрягшись в доходную ношу, они сами себе помогали перекинутой через плечо широкой лямкой, закреплённой за колёсную ось.Я часто бродил по товарным рядам базара между антрацитовых куч калёных подсолнухов, где можно было пробовать досыта эти полезные зёрна. Никогда не проходил мимо щепных рядов с дивизиями точёных солдатиков, разноцветных пирамидок, матрёшек, стаканчиков и ложек из берёзы.  Часто видел, как фанерный гимнаст послушно выполнял разные упражнения и фигуры, когда ловкий продавец умело надавливал на деревянные боковины. Груды глиняных свистулек меня мало интересовали. Здесь же всегда предлагались детские плетёные стульчики и веники, а зимой – салазки.
      В центре маленькой площади какой-то  китаец успешно торговал бумажными цветами на двух палочках, которые, разворачиваясь, превращались в красивые шары. Он же предлагал специальные кусочки чего-то, чем можно было выводить чернильные пятна.Осенью и зимой у боковых ворот рынка, на Базарной площади (где проходит трамвайная линия),  шла бойкая торговля дикими птицами, часто только, что пойманными ранним утром сеткой или петлёй. Я молча наблюдал, как синички, чижи и чечётки, теряя пёрышки, отчаянно бились в тесных пространствах клеток и только жёлтые кенари, спокойно принимая неволю, пели длинно и однообразно. А больше всего нам  нравилось посещать ларьки уценённых товаров, где за копейки можно было зачем-то купить янтарные мундштуки, целлулоидные портсигары, негодную фотоплёнку, пружины для патефонов, открытки артистов и т.п. Впрочем, целлулоидные портсигары и фотоплёнку мы резали на части, заворачивали в газету,  поджигали и придавливали подошвой ботинка.  Получалась отличная дымовая завеса, быстро наполнявшая снизу доверху подъезды соседних домов густым вонючим туманом.  В середине шестидесятых годов  началось строительство большого павильона  крытого рынка. Незаметно стали  исчезать и упраздняться  все эти «ларьки-киоски»,  отбирая у меня что-то из детства.