Его любимый цвет Глава 11

- 11
Когда раздался вой сирены, а следом загремели выстрелы, даже у пьяного Мути от удивления округлились глаза. Выстрелы он слышал не впервые, но тогда, 20 лет назад, они были ему привычны, являясь неотъемлемой частью жизни. Настолько неотъемлемой, что даже он, смелостью никогда не отличавшийся, свыкся с ними. Однако за прошедшие десятилетия все переменилось. Мутя сделался депутатом, успев привыкнуть и к самому званию, и к безмятежности существования, этим званием даруемым. При этом вполне естественным образом отвыкнув и от стрельбы, и от опасности, идущей рядом с нею. Так что у Мути не только глаза округлились, но и голова в плечи ушла.
- Это чо за херня? – спросил Мутя, ни к кому конкретно не адресуясь.
- Без понятия, - откликнулся Бык, потому что больше откликаться было некому. Рядом с Мутей стоял только он.
Штука же с Василисою все так же скрывались в тени – и Василису, похоже, тоже постиг столбняк. Штука, не обращая внимания на переполох, пытался ему что-то втолковать, но Василиса не слушал. Вернее, он слушал, он даже весь обратился в одно Большое Ухо – но слушал явно не Штуку. Он слушал происходящее – все, целиком. Его лицо не выражало испуга – скорее, досаду каковая случается, когда в тарелку вкусного супа, которым ты, дорогой читатель, лакомишься, падает большая, жирная, зленая-презеленая муха. Она все портит, не так ли? Вот и начавшееся светопреставление что-то сильно подпортили Василисе. Возможно – этот самый, очень важный, разговор, который он пытался составить со Штукой. Правда, Штука-то пытался продолжить дискуссию, а игнорировал эти попытки как раз-таки Василиса, ну, а с другой стороны – никакого делового разговора под огнем неизвестных по определению получиться не может, так стоит ли напрягаться?
Между тем Василисина охрана развернула кипучую деятельность. Один выкатил на относительно свободный участок «крузак», еще двое, пригнувшись, подбежали к вору – и заставили пригнуться его тоже, крича:
- К машине! К машине! Уходим отсюда!
Василиса не сопротивлялся. Куда сказали – туда и побежал. Штука только и нашелся, что протянуть вслед руку и обиженно вопросить:
- Э, але! Ты куда?! А поговорить?
Штуке, откровенно, до разыгравшейся заварухи дела не было. Предложенная Василисой тема оказалась настолько привлекательной (возмутительно-привлекательной), что он даже о времени думать забыл. И вместо отведенных бывшему компаньону пяти минут мог бы потратить… Ну, сколько там потребовалось бы, чтобы найти решение? Стрельба его не трогала – эта охота прошла стороной, в чем он убедился, бросив мимолетный взгляд через плечо и увидев, как корчится на асфальте, обливаясь кровью, тот самый приборзевший юнец с жиденькими усиками. Довыпендривался-таки.
Но когда, вопреки всякой логике, на этой смерти все не успокоилось (именно в этот момент лихого охранника отправил в края богатой охоты его коллега), Штука все же решил перестраховаться. Может, он и не дичь на этом празднике жизни, но от случайной пули даже охотник не застрахован.
Поэтому он кинулся к ближайшей зеленой изгороди, в дурацких корчах (подстриженные ветки немилосердно кололись) перевалил через нее, и, присев на корточки с той стороны, вынул из-за спины припрятанный под ремень пистолет.
- Ведь зарекался возвращаться! – проворчал он, проверяя обойму
А тем временем Шуруп с Ванькой неплохо, надо сказать, обосновались за постаментом. Единственного, кто видел, куда они отступили – лихого охранника – уже не было на этом свете, и теперь они пребывали в относительной безопасности. Место, выбранное Шурупом, оказалось действительно удачным (что подтвердят и Бык, и Кларочка) – с аллей не просматривалось, под прямые лучи фонарей не попадало (если не считать непосредственно Давида, от его гипсовой письки-ракушки и выше, но тот был не в претензии, ибо за долгие века привык быть на виду). Дополнительным бонусом явилось то, что праздничная атмосфера, и без того весьма хаотичная, окончательно утратила всякое подобие порядка. Все – и гости, и официанты, и охрана – суматошно носились по территории. Кто-то – вопя, а кто-то – и постреливая. Разобраться, кто стал действительным виновником этого хаоса, сделалось просто невозможно.
В общем, за белой гипсовой спиной бесстыдно голого Давида гастролерам было весьма комфортно (если это понятие применимо в данной ситуации. Им даже отстреливаться не приходилось, потому что никто не собирался их штурмовать. Правда, оружие они, будучи людьми бывалыми, все равно держали наготове. Но это так – на всякий случай. Сидели себе, привалившись к постаменту, и время от времени выглядывали из-за него, дабы оценить обстановку. Между ними, зажав ладонями уши и спрятав голову между колен, сидела Анжелика. Прямо на земле, хоть и была одета в белое платье стоимостью в несколько десятков тысяч. Цена наряда девицу сейчас не занимала вовсе – как-то все об ином думалось. О вечном.
В очередной раз полюбовавшись царившей на открытом пространстве паникой, Шуруп повернулся к ней. Критически осмотрел скрюченную тонкую фигурку – и, очень бесцеремонно схватив пятерней волосы, поднял голову. Анжелика скривилась. Шуруп выпятил губы и слегка покивал: ничего себе, симпатичная. Отпустил волосы (голова девушки тут же снова спряталась меж колен) – и уставился на Мокрого:
- Нахера ты сюда эту кобылу припер?
- Если чо – заложницей будет! – просиял Ванька и выглянул из-за постамента.
- ****ец! – Шуруп от души, звонко шлепнул себя ладошкой по лбу. – Если мы отсюда выберемся – я тебя лично к мозгоправу отведу.
Угрозу Ванька не воспринял вообще никак. Мозгоправов не боялся даже в детстве. Маманька его, мальца, отводила, было дело, к каким-то непонятным, заторможенным дядькам – чтобы они поуняли в чаде гиперактивность, от которой страдали все, кроме самого чада (чадо – наслаждалось), чтобы они перенаправили поток энергии, не дающий ему ни минуты покоя, из задницы (куда он, по всей очевидности, был нацелен) в голову. Однако задница продолжала звать Ваньку на поиски приключений, а мозг продолжал наблюдать за всем этим безобразием – тихо, бездумно. Что до тормознутых дядек, то они после общения с мелким пациентом делались еще более тормознутыми, задумчивыми – а один даже попытался совершить самоубийство, нажравшись валидолу.
Собственно, Шуруп сам прекрасно понимал, что зря сотрясает воздух такими угрозами. Кардинально изменить Ваньку могла бы разве только лоботомия, но это были вовсе вздорные мысли. Во-первых, придется выяснять, кто из докторов специализируется на таких операциях, во-вторых, по доброй воле Мокрый точно на такой шаг не решится… Лишняя суета – а зачем она нужна, если Шуруп дал себе слово больше с Ванькой не работать? Пусть себе остается таким, какой есть – но где-нибудь подальше.
Высунув из-за гранитной глыбы кусок головы с левым глазом, Шуруп увидел, как двое телохранителей (среди которых был и тот, с выскобленной головой) увлекают Василису, смешно путающегося в длинных полах черного кожаного плаща, к «крузаку». И Шуруп понял, что это – единственный шанс убраться из этого дурацкого места без потерь (не считая репутационных; но, когда на кону стоит жизнь, деловая репутация волнует уже не так сильно).
- На стоянку! Живо! – скомандовал Шуруп – и, не оборачиваясь, хлопнул Ваньку по плечу, привлекая внимание. Точнее, хотел хлопнул Ваньку, а хлопнул – Анжелику, аккурат по макушке. Почувствовал под пальцами волосы, сообразил, что промахнулся, но выяснять, в чем именно – а тем более исправлять промах – не стал: времени не было. Вскочил – и, также пригнувшись, - помчался к «круизеру», наперерез Василисе и его сопровождению.
Мокрый команды не расслышал, шлепка по Анжеликиной голове, разумеется, тоже не почувствовал. О том, что нужно куда-то спешить, догадался, лишь увидев бегущего Шурупа. Тогда Мокрый сердито чертыхнулся, нащупал (тоже не оборачиваясь) прическу девушки и, сгробастав эту самую прическу в жменю, поволок за собой. Вернее, за Шурупом.
А тем временем Штуке надоело сидеть в кустарнике, наблюдая идиотскую суету, воцарившуюся на территории усадьбы. Бесполезное занятие, решил он. Можно до морковкина заговенья просидеть – а даже яиц не высидеть. К тому же рано или поздно весь этот хаос завершится прибытием милиции (полиции? Черт! Он уже сам не понимал, как правильно), которая начнет пропускать через себя всех – и правых, и виноватых. В текущем безобразии Штука не был ни тем, ни другим, он просто случайно угодил в водоворот событий. Зато знал, что по многим другим эпизодам у той самой милиции (полиции? Дьявольщина!) он проходит именно как виноватый. И, случайно пропущенный сквозь мелкое сито здесь, он отнюдь не случайно отправится топтать унылый срок и любоваться небом в клеточку на долгие-долгие годы.
Нужно было что-то предпринимать. Нужно было уходить. Куда? Для начала – к особняку. Отыскать Бычару, хорошенько тряхнуть его – пусть вытаскивает, как может. Пожалуй, придется ему даже харю раскроить. Что с того, что миллиардер? Кто сказал, что миллиардерские хари раскраиваются как-то иначе, чем хари простых смертных?
Для начала – пусть выведет Штуку за пределы усадьбы до приезда ментов. Это как минимум. Бык – тварь осторожная, не мог не предусмотреть какие-то лазейки для подобных случаев. Должен же понимать, что не каждую проблему можно решить деньгами. Иногда от проблемы проще сбежать. Да.
И Штука, покончив таким образом анализ ситуации, под прикрытием зеленого насаждения двинулся в сторону особняка. Уткнулся в широкую открытую аллею, где беспорядочно сновала толпа. Слегка задумался – и попытался смешаться с ней.
Неудачно. Кто-то глазастый, разглядев пистолет в его руке, заорал во всю глотку: «Он со стволом!», - и два выстрела, прогремевшие совсем рядом, заставили Штуку грохнуться на четвереньки. Ему даже показалось, что шею обожгло горячим воздухом, когда одна из пуль пролетала мимо. Но, скорее всего, просто показалось.
«Идиот, - подумал Штука. – Шмаляет в гуще народа. Привалит кого-нибудь, как пить дать. А в меня все равно не попадет. Ну, мозгов нет – думать нечем».
Не поднимаясь, он повернул голову. Стрелок (охранник; оружие здесь было только у них – да, возможно, у компаньонов Быка и их телохранителей, которых, согласно специального распоряжения, не досматривали. Штука был в числе компаньонов. Случай Шурупа и Мокрого Ваньки вообще во внимание брать не приходится – они разрешения ни у кого не спрашивали) находился метрах в десяти – стоял, покачиваясь на бордюре, куда его оттеснил мужик с валторной, пробегавший мимо. Дурацкая мысль: почему он не бросил инструмент? Ведь паниковать с валторной жутко неудобно! – родилась и сразу умерла в Штукиной голове. И он тут же, не отдавая себе отчета, вытянул в направлении охранника руку с пистолетом – и выстрелил. Охранник рухнул на кусты, но проломить их не сумел. Тихо сполз на пятую точку – да так и остался сидеть, сочась кровью из небольшой дырочки над правым глазом.
«Идиот!» - еще раз подумал Штуки и, поднявшись на ноги, распихивая бесполезно суетливых встречных-поперечных по сторонам, заторопился к особняку.
А тем временем:
…толпа закружила и растерявшегося субтильного Мутю, и огромного Быка. Толпа попыталась разорвать их тандем, когда между компаньонами продавился тощий, похожий в своем белом фраке на глиста, официант. Мутю отбросило в сторону, Мутю повлекло куда-то прочь с толпою блистательных (еще совсем недавно) пожилых матрон, отчего-то собравшихся вместе в количестве не меньшем, чем в полтора десятка голов. Матроны о чем-то верещали, перекрывая друг дружку, и суть их воплей невозможно было понять. Так же, как невозможно было понять, куда они, собственно, направлялись – в той стороне был только пруд, давно позабытый и заросший ряскою, камышом да ивой. Когда-то он задумывался, как место разведения лотосов, и пара лотосов здесь все еще росла, но вряд ли именно они влекли к себе стадо матрон – которые, к слову, ни про лотосы, ни про сам пруд ничегошеньки не знали.
И Мутя в этой компании был совершенно чужеродным элементом. Не потому, что он-то как раз знал про пруд – и не хотел в пруд. И не потому, что отличался от окружающих первичными и вторичными половыми признаками (хотя и это, чего уж). А потому, что Мутя, при всей своей трусоватости и солидных парах алкоголя в организме (а может, и благодаря им), не потерял голову и не впал в панику. Он барахтался изо всех сил, стараясь выбраться из толпы – и натыкался на пружинящие телеса, которые без всякой жалости отбрасывали его на исходные позиции.
Наверное, ему бы все-таки не миновать пруда. Кабы не Бык. Сколь насмешливо-презрительно ни относился Сергей Ильич к своему мелкому другу, однако скрывал в душе нечто вроде нежной привязанности к нему – годы, проведенные вместе, просто так в утиль не спишешь.
И Бык, тоже немного подрастерявшийся в ополоумевшем людском потоке, взял себя в руки, огромной своей массой продавил сквозь толпу дорогу – и затопал, запыхтел, трусцою догоняя дамское стадо. Трусца вызывала легкое дрожание земли; она колыхала обширный живот, обвислые щеки и все три подбородка Сергея Ильича. От нее бешено колотилось сердце, не привыкшее к таким нагрузкам – но он не останавливался. Нездоровое возбуждение, охватившее все и вся, заразило и его. Теперь он бежал вытаскивать Мутю из бабского плена – не для того, чтобы вытащить его из плена, но для того, чтобы что-то сделать. Все равно – что. А если это «что-то» совпадало с ранее принятым решением – что ж, тем лучше.
Бык не отдавал себе отчета, что у него тоже случился приступ паники. Он больше вообще ни в чем не отдавал себе отчета, действуя на уровне подсознания. Так, на подсознании, он догнал табун пышнотелых матрон, на подсознании же разрезал брюхом их колышущийся строй, схватил за шиворот Мутю – и вместе с ним выдавил себя на обочину.
- Ф-фух! – сказал Мутя с облегчением. – Спасибо.
Но Бык, вращая бешено глазами, Мутю не услышал. Зато проклокотал весьма странную – для его нынешнего состояния – фразу:
- Соберись, Мутя!
Наверное, фраза была заготовлена заранее. Потом что даже Мутя, глядя на компаньона, понял, что тому самому сейчас неплохо было бы собраться. А Бык между тем снова повлек его к мечущейся толпе, рыча, как заклинание:
- В дом! В дом!
А тем временем:
…охрана Василисы раскрыла свои возможности в полной мере, задействовав все имеющиеся в наличии силы. Двое, заняв места по обе стороны пассажирской двери «круизера», грозно блистали очами в разные стороны, многозначительно засунув руки под ветровки. Третий (который с выскобленной головой) почти насильно упаковывал подопечного в салон. Василиса всячески старался удержать на голове шляпу, но напор выскобленного был силен, очень силен. В итоге шляпа-таки оказалась на асфальте, а вор – в салоне, отчего-то не очень довольный обращением, и по этому случаю бухтящий всякие гадости про своих подчиненных.
За рулем уже сидел четвертый из сопровождавших его, а довершала картину могучая троица, которая, выстроившись метрах в четырех живой цепью, пыталась сдержать напор паникующей толпы. Получалось не очень – троица шаг за шагом отступала. Но отступала медленно, выигрывая для своего шефа секунду за секундой – надо думать, ценой отдавленных ног и многочисленных синяков на теле.
В целом, Василисе, при всем его недовольстве (которое было не более чем показательным брюзжанием руководства, не желающего, чтобы его подчиненные расслаблялись), переживать было не за что – прикрывали его грамотно. Но – только от очевидной опасности, то есть, от беснующейся толпы. Появления же на сцене новых персонажей – а именно, Шурупа и Ваньки Мокрого с Анжеликой на буксире (Анжелику, впрочем, в расчет брать не стоило) никто попросту не ожидал. Но они появились – и Ванька тут же продемонстрировал убедительность своих притязаний на общий успех, двумя выстрелами, почти слившимися в один, сняв парней у «круизера». Ничуть им не помогло грозное и многозначительное засовывание рук за пазуху – где оружие, возможно, было, а возможно – и нет.
При виде падающих ниц Василисиных телохранителей и без того беспокойная толпа еще сильнее заволновалась – и отхлынула прочь, предоставив свободу маневра могучей троице. Те, не имея глаз на затылке, не сразу разобрались в происходящем, а когда разобрались, было уже поздно: Шуруп, поплотнее впившись в асфальт подошвами и держа пистолет обеими руками, перестрелял всех троих – как на стрельбище.
Выскобленный, стоявший к происходящему спиной, не слышал выстрелов – у гастролеров, как уже говорилось, оружие было предусмотрительно оснащено глушителями, и пакостные хлопки с лихвою перекрывались воем толпы. Не мог он сориентироваться и по выражению лица Василисы, потому что собственным телом загораживал ему обзор, и тот тоже оставался в неведении. Но периферийное зрение у выскобленного было неплохо натренировано, и мягкое падение обоих своих коллег он уловил. Нервно развернулся – и оказался лицом к лицу с Мокрым. Который, оскалив белые, острые, хищные зубы, всадил ему пулю прямо под подбородок – и она, с фонтанчиком крови и еще чего-то серого, неприятного на вид, вышла через затылок. Блестящая, выскобленная с неимоверным старанием голова враз потускнела, и ее обладатель присоединился к своим коллегам на асфальте.
Ванька с победоносным видом обернулся к Шурупу, ожидая похвалы – но наткнулся на укоризненную гримасу: мол, ну нахера было снова наваливать гору трупов? Однако Ванька упрека не принял, пожал плечами – и выстрелил в глаз оцепенело уставившемуся на него Василисе.
- А это зачем? – устало, потому что уже не надеялся на хоть сколько-нибудь адекватный ответ напарника, вздохнул Шуруп.
- А шоб он нас потом не нашел! – объяснил Мокрый – и деловито, за ворот, вытащил труп вора из салона. Потом запихал туда девицу и уселся сам. Подумав, высунулся, подобрал с асфальта Василисину шляпу. Отряхнул поля – и нахлобучил себе на голову.
- ****ец, ты отмороженный! – сообщил ему Шуруп. – Вот за Василису-то братва точно землю рыть станет.
Он тоже забрался в машину – на переднее сиденье, туда, где прежде сидел выскобленный. Продемонстрировав водителю (между прочим, единственному из компании Василисы, кому удалось остаться в живых. Пока) пистолет, предложил:
- Поехали? И поторопись - тут становится неуютно.
Водитель, испуганно проглотив кадык, кивнул – и, нервно и неловко вывернув баранку, дернул машину вперед. «Крузак» с противным скрежетом влез в задницу ни в чем неповинному «мерседесу», скромно стоявшему в общем ряду. Отпихнул его на полметра. Потом, усилиями рулевого, унявшего наконец дрожь в руках, выровнялся – и, заложив петлю, рванул к воротам.
И доминошники, и вольный охотник все еще находились там. Потому что получили четкие, недвусмысленные указания: охранять вход в усадьбу (единственный; ограда, и без того высокая, по-тюремному была увенчана колючей проволокой, подключенной к электричеству). Никого не впускать и не выпускать. На территории вспыхивают перестрелки – значит, нарушители спокойствия все еще здесь. Их надо локализовать и обезвредить. Если придется – ликвидировать. Вне всякого сомнения, они попытаются вырваться на оперативный простор. Ни в коем случае не сдавать позицию!
Приказ был настолько ясно и четко сформулирован, что даже вольный охотник не осмелился его нарушить. Хотя изнывал от желания присоединиться к поискам диверсантов. Ведь, строго говоря, именно в этом и заключается задача охотника – выслеживать добычу; бывают, правда, охоты загоном, когда стрелкам приходится сидеть на номерах в ожидании выскочившего на них зверя, но это были именно стрелки, не охотники. И вот теперь ему самому приходилось сидеть на номере, исполняя презренную (с его точки зрения) роль стрелка.
Появление «крузака» неожиданностью не стало. После получения приказа прошло слишком мало времени, ожидание еще не успело опротиветь, внимание – притупиться. Но вид черного монстра, автобегемота, на огромной скорости несущегося, казалось, прямо на них, обескуражил охранников.
Доминошники кеглями разлетелись в разные стороны. Вольный стрелок, заранее приготовивший оружие, вскинул его, целя в лобовое стекло. Но именно – целя, а не стреляя. А пока он целил, «крузак», урча мощным мотором, промчал мимо, вышиб ворота – и унесся прочь.
Охотник все-таки пальнул пару раз вдогон. Но – руки дрожали от обиды и досады, и, еще не нажав на курок, он уже прекрасно знал, что промахнется. Так и вышло.
А тем временем:
…Бык с Мутей, сперва влекомые общим потоком (который и потоком-то сложно было назвать – так, беспорядочные завихрения; тем не менее, им удалось удачно вписаться в попутную струю), а затем, выбравшись из него, уже целенаправленно, по собственной воле, сумели добраться до особняка.
В процессе Бык слегка пришел в себя, зато Мутин мозг, до сих пор стойко державшийся, напротив, притуманило в атмосфере всеобщей паники. Так что теперь компаньоны пребывали примерно в равной степени вменяемости (или невменяемости – если глянуть с другого конца). Стоя на обширной, украшенной довольно-таки дурацкими колоннами, террасе, они пытались оттолкнуть друг друга от широкой двустворчатой двери, сквозь стеклянные вставки которой призывно манил золотистого убранства холл особняка.
Пихались они эдак уже где-то с минуту. Безуспешно, как старинные заводные игрушки с одной только функцией. И мелкий Мутя естественным образом не мог оттолкнуть неподъемного Быка – но и Бык не умел сдвинуть тщедушного Мутю с места.
Неизвестно, сколько бы еще продолжалось это противоестественное противостояние, если б не объявилось третье действующее лицо. А именно – Штука. Если Бык, при всей затуманенности его рассудка, сумел сохранить относительно приличный внешний вид (и Мутя, постоянно пребывая в его тени – тоже), то куда менее тяжелого Штуку толпа пообтрепала изрядно. Водолазка была перекручена и в одном месте порвана на рукаве. Левый кроссовок расшнуровался, и концы шнурков черными макаронинами разлетались при каждом шаге. Даже коротко стриженные волосы пучками торчали в разные стороны, словно какой-то безумный гример попытался сделать из него ежа для детского утренника, да безуспешно. Но, в отличие от друзей юности, головы он не потерял, и глаза его блестели холодной яростью. А потому Штука решил проблему, для Быка и Мути не решаемую, просто и радикально: схватил обоих за шеи – и толкнул вперед.
Створки дверей распахнулись. Оба компаньона без труда прошли в широкий проем, оказавшись, наконец, там, куда стремились – под крышей особняка, выглядевшего таким спасительным. Бык даже громко, как паровоз, продувающий трубы, вздохнул – и глаза его начали принимать осмысленное выражение.
И в этот момент Штука сунул ему в ноздрю ствол пистолета.
- Ну, сученыш!.. – хриплым от гнева голосом выдавил он. – А ведь я тебе поверил, приехал!..
Бык, только что, было, оправившийся, снова почувствовал, как заволакивается туманом его мозг. Он побледнел, аккуратно снял ноздрю с пистолетного ствола и, отступив на пару шагов назад, поднял руки в примирительном жесте:
- Да ты чо, братка?! – быстро, глотая звуки вперемежку со слюной, забормотал он. – Ты чо?! Чтоб я корефана продал? Да я сам не врублюсь, чо за херня творится!
Судя по его виду, так оно и было. А Штука предпочитал судить именно по виду, а не по словам. Поэтому он временно оставил Быка в покое, перенеся внимание на Мутю
Тот тоже постепенно приходил в норму, но процесс шел медленно. Из глаз еще не ушло выражение отрешенности. О том, чтобы сосредоточить внимание на чем-нибудь конкретном, вообще речи быть не могло. Но на пристальный взгляд Штуки (и, главное – на черный глазок пистолетного дула) Мутя все же отрагировал. Так же приподнял руки – и монотонно пробубнил:
- Я вообще не при делах. Я на шашлыки приехал.
- Тьфу! – в сердцах сплюнул Штука – и снова ткнул пистолетом в сторону Быка. – Короче, мне похер, как ты это сделаешь. Но через пять минут я должен быть в аэропорту.
- Вертолет? – не очень понятно откликнулся Бык.
- Что – вертолет?
- У меня на крыше вертолетная площадка, - заторопился хозяин. Мозговая активность явно шла ему на пользу – сознание освобождалось от тумана, вернулась способность мыслить логически. – Только летуна нету. Отпустил. Я ж не знал…
- Показывай дорогу! – рявкнул Штука. – Корефан, бля! Пингвин полярный тебе корефан. Разберемся с твоей вертушкой.
Бык суетливо закрутился на месте, как щеня, упустившее мамкину сиську.
- Чо ты вертишься? – Штука в бешенстве затряс пистолетом. – Глисты замучили? Счас подлечу!
Нельзя сказать, между прочим, чтобы Штука хамил. Нет, он, конечно, хамил – но именно для него такое поведение было нормой. Являлось его визитной карточкой – и десять, и двадцать, и тридцать лет назад. Но компаньоны, за последние годы расслабившиеся, обрюзгшие, отвыкли от подобных эскапад – хотя прежде и сами ими не брезговали. А вот Штука, брошенный в иной мир и там вынужденный продолжать борьбу за место под солнцем, не расслабился и не обрюзг – и продолжал вести себя так, как вел на протяжении всей жизни. Возможно, его куда лучше понял бы покойный Василиса, которому тоже пришлось вращаться в кругах, старым привычкам не изменивших. Возможно, Василиса его даже и понял – безо всяких «бы». Но Василиса был мертв, а ни Бык, ни Мутя Василисами не были. Поэтому под напором Штуки окончательно растерялись.
- Так… Ключи зажигания… - промямлил Бык.
- Какие, нахер, ключи?! С толкача заводить будешь!
Эта последняя реплика Штуки окончательно вышибла Сергея Ильича из седла. Он непонимающе заморгал заплывшими жиром глазками, сморщил носик и накуксил губки, словно собирался заплакать.
Но не заплакал. Потому что в этот самый момент в холл вбежал вольный охотник – и, лихорадочно блестя глазами, выпалил:
- Шеф! Там один из этих… Из машины выпал. Мы его взяли. К вам его?
- Кого – взяли? – опешил и без того растерянный Бык. – Как – выпал?
Штука, будучи на взводе, сориентировался гораздо быстрее. И скомандовал:
- Ко мне его! Со мной полетит!
Распоряжение инородного элемента (а Штука, как ни крути, здесь был именно таким элементом) ввергло охотника в недоумение. На всякий случай он взглядом затребовал у Быка подтверждение. И Бык покорно кивнул.
Охранник, пожав плечами, умчался, а Штука глумливо хохотнул:
- А ты, Бычара, совсем хватку потерял!
- Так у меня охрана… - Тот попытался слабо протестовать, но – не помогло. Штука только сильнее ощерился:
- Я вижу.
В этот момент, неожиданно для всех, голос подал Мутя. Видимо, пока на него никто не обращал внимания, продолжал втихую приходить в себя. И ведь пришел! Кивнул вслед убежавшему охотнику – и произнес:
- Так этот умеет… С вертолетом…
- С вертолетом умеет?! Да он половой гигант! – Штука резко развернулся. Настолько резко, что в шейных позвонках щелкнуло, и это услышали все. Правда, шею он себе не свернул, но руку к больному месту прижал и недовольно сморщился. – А кто именно?
- Ну, этот… Охранник. – Мутя посмотрел на Быка. – Он же нас на охоту возил?
- Он, - подтвердил Бык.
- Его я у тебя тоже отметаю, - отрезал Штука. Бык осунулся щеками, но возражать не решился.
Шуруп, которого под руки втащили в холл доминошники, успел где-то разжиться серьезной раной на голове – и потерять сознание. Из раны сочилась кровь, и та ее часть, которую не успевали впитать волосы, капала на шикарное ковровое покрытие, обошедшееся Быку в немалую сумму. Но мелочиться хозяин не стал. Он вообще ничего не стал делать. Просто стоял и тупо смотрел, как приходит в негодность его собственность.
А Штука уже вполне привычно распорядился:
- Наверх его! К вертолету.
Доминошники, как и вольный охотник ранее, недоуменно взглянули на Быка. Но тот только бессильно пожал плечами.
Полностью прочитать книгу можно по ссылке http://www.litres.ru/dmitriy-krasko/. Всегда рад.