Неугодный

- Спасибо.
Надеюсь, что мы больше не увидимся.


-Вот Вы мне скажите, по душе ли Вам на своей прогулке по улицам города, созерцать это… жалкое зрелище? – протянул Хайнц, мерно разделяя слова и совершенно не торопясь. Подобную манеру речи полностью обосновывала его профессиональная деятельность – он был психиатром.
Причём не простым психиатром, а таким, которого коллеги сильно недолюбливают по причине его невероятной опытности, и, следовательно, обширных знаний, которыми он совсем не спешил делиться.
- Ну… Как тебе сказать. Меня такое положение дел совершенно не устраивает.
Сегодняшний посетитель настроен на разговор. Это приятно, и, уверен, полезно.
Гостем являлся никто иной, как Адам Штрикт, известный своими взглядами на устройство общества. Хайнц давно ждал беседы с ним, и вот свершилось.
- Совершенно не устраивает. Я сейчас говорю обо всём этом скоплении люда разных расцветок, что я каждый Божий день наблюдаю, совершая утреннюю либо же вечернюю прогулку.
- Что в них такого, мсье Штрикт?
- Что за французские обращения? Прошу в первый и последний раз такие в мою сторону не употреблять.
- Мои извинения, - хитро улыбнулся врач. Уж он знал, что делал.
- Весь этот сброд, который наше любимое правительство, в которое мы все так свято верим, считает, кхм, простите, людьми… Разрушает всякий благородный облик города, что уж о государстве. Самое интересное то, что как бы ты не пинал одного из таких вот отбросов здоровой, живой общественности, он ни за что тебя не послушается и продолжит и дальше гнить. Они никогда не захотят искать работу. Никогда не решат получить образование, даже, чёрт подери, бесплатное. Они скрываются от глаз полиции. И самое отвратительное, от них нет никакого толку.

Его слова звучат убедительно и крайне, крайне хорошо. Да передо мной талантливый оратор… С задатками социалиста.

- В чём же корень зла?
- Я, дипломированный, так сказать, специалист в области политики и социализации населения, изучивший не один трактат социологии и не одну сотню исторических документов, вывел очень простую концепцию.
Как много букв в одном титуле. А не врёт ли он нагло прессе и мне?
- Суть концепции я изложу, разумеется, в своей новой книге. Мой чудесный соавтор Клаус натолкнул меня на эту мысль… И я тут же понял.

Давай без предисловий. Я уже знаю, о чём ты собираешься рассказать.

- Внутренний стержень человека, а именно жителя государства, в идеале – его гражданина, зависит в первую очередь от самого государства!
Адам сделал паузу, самодовольно и многозначительно взглянув на собеседника, и продолжил:
- Только правительство может воспитать из этого субъекта Человека с большой буквы.
- Сиречь Вы предлагаете начать активное воспитание населения? Интересная мысль.
- Несомненно. Я шёл к ней не один год.
- Вы не учли одного, - Хайнц усмехнулся, - Вы не сможете переиначить устоявшуюся психологию взрослого человека.
После этого выпада Штрикт победоносно взмахнул головой в порыве гордости за собственную формулировку, кою он был готов тут же высказать и кою лелеял уже, пожалуй, пару лет своих исследований.
- Нам не нужны взрослые. Нам нужны дети.
- Простите?

Неожиданно. Что он, чёрт подери, задумал?

- Ты не ослышался. Нам нужны дети. И, желательно, мыслящие и образованные элементы населения постарше.
Хайнц занервничал. Беседа принимала странный, холодный оборот.
- Что же будет с остальными? – психиатр прекрасно понял, к чему клонит Адам.
- Остальные, а именно бесполезные, не приносящие пользу ячейки социума, а значит: безработные, бездомные, бедные и потерявшие всякую человечность существа, а именно, низшие «люди», - он цинично приподнял левый край губ, - подлежат всенепременному уничтожению.


Через полтора часа после прощания с «пациентом» Хайнц уже с озабоченным лицом дымил у себя в кабинете в одиночестве.
Его внимание привлекла не точка зрения Штрикта – он видал и не таких и многого наслышался. Опытного врачевателя беспокоило и крайне пугало то обстоятельство, что такой человек не просто не изолирован в хорошей клинике, где таких, как этот псевдо-профессор – множество, а является одной из ключевых личностей в жизни общественности… Немудрено, если за этим «идеологом» потянутся… И чем это всё закончится в итоге.
Ещё кое-что вселяло страх в душу Хайнца – он точно знал, что теперь настроил Адама против себя.
Что имеет только два исхода.
Хайнца простят и сочтут безобидным. Его просто не заметят и даже не обратят внимания на его неосторожные слова. Это первый и, пожалуй, самый благоприятный вариант.
И второй. Хайнц не понравился сильным мира сего, а именно самой пресловутой, катящейся в тартарары Германии, а значит, скоро от него останутся лишь рожки да ножки.
Как быть?
Известно только высшим силам. То есть тем, кто повыше.
Стук в дверь.
Так поздно.
Кого это там принесло?
Повторный стук. На этот раз настырнее.
Да что такое…
Чёрт.
Неужели за мной?..
Хайнц тут же согнал с себя всякую сонливость, встал из-за стола и направился к двери.
Тук-тук-тук. Тук-тук!
Похоже, всё-таки я наговорил лишнего.
Он потянулся за старой двустволкой, покоившейся уже пару десятилетий в висячем положении на стене возле двери, как декоративное дополнение.
Наглое постукивание прекратилось. На часах была половина первого.
- Хайнц, старина! Это я, пусти, пожалуйста!
Обладатель столь простой фамилии прислушался. Этот голос был ему знаком. Он опустил ружьё.
- Эй! Ты там уснул, что ли?
Клаус?.. Да нет, не может быть. Чтобы после такого этот ублюдок сюда заявился?
- Хайнц!

Соавтор книги. Ага, так я и впустил тебя, урод.
- Открой дверь, прошу!
Псиная порода. Сейчас, пару секунд.
- Хайнц, дружище!
- Сейчас открою.
Заскрежетал ключ в замке – дверь была последней в своём роде. Таких больше не делают.
- Ну наконец-то. Я думал, уже не докричусь… Дружище, ты чего?


На Клауса в упор смотрели мрачные дула двустволки.
- Ты чего? Что случилось? Эй?..
- Знаешь, дражайший Клаус… Как ты относишься к насильственной смерти? Подними лапки, пожалуйста. Не вынуждай.
Продолжающему мокнуть под проливным дождём перед самым порогом коллеге Хайнца не оставалось ничего иного, как поднять руки и недоумевающе уставиться на свирепеющее с каждой секундой лицо бывшего приятеля.
- К чему?
- Я знаю, мой дорогой, с кем ты в паре строишь тёплые и мягкие плюшевые теории о благоустройстве этого мира.
- Что ты несёшь? – Клаусу надоедал этот цирк. Он тихонько поглядел по сторонам. Надо бы уходить отсюда.
- Неужели тебе неизвестно, какой курс берёт наша страна в отношении к своим гражданам, м? Сюда смотри, уродец! – лицо Хайнца налилось кровью. Лично он посчитал это за праведную ярость и был готов выпустить её наружу.
- Ты… Ты о чём, помешанный?
- О том, что ты, ТЫ, своей, вот этой вот рукой подписал разрешение на насильственную смерть тысяч, сотен тысяч живых твоих собратьев!
В доказательство своих слов врач решил было прострелить Клаусу руку, для наглядности, но подумал, что шуму будет много, а результата ноль.
- Ты это… Ты спятил, что ли?
- А как же совместная с Адамом работа?
- А. Так вот оно что…
Клаус понял, что нужно срочно уходить. Хайнц точно сошёл с ума.

- Ты сам, сам только что признал свою вину! Ты, ты, ты и всё это чёртово «высшее» общество, насквозь прогнившее и убившее в себе всю человечность! Все эти образованные и умные люди, не более чем убийцы и грабители!
Он задыхался, выкрикивая то чёткие, пусть и простые в формулировке обвинения, то мешая бессвязные хрипы со слюной.
- Все вы… Все вы насквозь пропиты ложью и злобой друг к другу! Разве это по-человечески? Если так, то даже грязные собаки больше человечны, много больше, как вы говорите, ГУМАНИСТИЧНЫ, чем вы, твари… Всё наше поколение не достойно звания людей!.. Стой! Стой… Т-ты… Ты куда! Стоять…
В исступлении тщетно пытаясь поднять руки с драгоценным оружием, чтобы поразить предателя человечества насмерть, Хайнц лишь наблюдал, как сверкают в потоках дождевой воды каблуки Клауса.
Совсем ослабев, старый психиатр поскользнулся на пороге двери и рухнул головой вниз.


Сирена.
Громко.
Больно.
Голова…
Что случилось?
События начали проясняться в раскалывающейся на части голове Хайнца.
Он вспомнил, что кричал, стоя у себя на пороге…
Он вспомнил о том, что ему теперь однозначно светит…
Он вспомнил, что его никто не будет слушать. А если и будет, то посчитает врагом нации.
Он вспомнил, что Клаус, разумеется, не поскупился сходить в полицию и рассказать о случившемся.
От этого лучше не становилось.
Сирена.
Так. Так-так-так.

Больно.
Очень и очень больно.
Голова похожа на огромный чан с расплавленным металлом, который медленно вытекает, сжигая по пути всякие мысли и попытки что-либо изменить.
Как это глупо.
Вроде бы психиатр должен знать природу себе подобных. А сам попался на самый заметный, большой и тупой крючок.
Поздно.
А хотя…


Есть мысль.
Мысль сразу показалась Хайнцу добротной и действенной.
А посему он поспешил воплотить её в жизнь.
Гудела сирена.
Так близко!
Надо поторопиться.
Он тяжело поднял своё грузное тело и поспешил в дом.
Записка… Чёрт, чёрт, быстрее!
«Слава Германии. Слава кайзеру. Слава великому германскому народу!»
Достаточно.
Пора.
Ну же.
Ну же, давай.
Пальцы не слушались его.
Удалось.
Наконец-то. Давай же, железяка чёртова!
Врач судорожно приставил стволы к подбородку.
Секунда.
Вторая.
Сирены.
Всё громче.
Всё ближе.
Ещё громче.
Сирены. Сирены!
Одно нажатие. Давай же, старина!
И вот оно. Желанное.
И страшное… Очень страшное!
Нет! Зачем?! Зачем я это делаю…
Нижнюю часть лица обожгло на долю секунды.
И всё потемнело. Резко и безболезненно.



Хайнц очнулся.
И вот этого он совершенно не понял.
Он точно помнил, что нажал на курок. Что ощутил жжение пороха.
Как же так?
Как так-то?!
Какой-то полицейский в красивом мундире пристально смотрел на него. Внимательно так.
Что ему нужно?
Кто это вообще?
Погодите. Где я?
А. Понял. Психиатрическая лечебница.
Знакомое место. Приятно, когда узнаёшь старого друга.
Правда ведь легче на душе.
Явно не о том думаю.
Что я тут вообще делаю?
Не могу пошевелиться. Надеюсь, они замотали мою бедную голову.
Будет смешно, если я отброшу копыта из-за кровотечения.
Ха-ха. Ха.
Как остроумно.

- Странный субъект. А ведь был уважаемым врачом.
- Знаешь ведь, что все психиатры с ума сходят рано или поздно.
- Известное дело. Я вот когда к одному зашёл… Он весь сидит в полумраке, как князь тьмы. Я как зашёл в двери, так он на меня чуть с ножом не накинулся.
- Странный народ эти врачи, однако.
- А нам-то что? Меньше народу, так сказать, больше кислороду. Дышать легче и есть чем.
- Тут ты прав, братец. Бесконечно прав.



Слава Германии! Слава рейхсфюреру! Слава великому германскому народу!