Караул

В училище курят почти все. Тихон начал этим баловаться ещё на абитуре, где вчерашние школьники задымили, глядя на старшекурсников и поступающих «армейских». Курилка всех словно уравнивала, здесь даже офицеры держались проще, и Тихону казалось, что это сигарета придавала ему солидности и уверенности. Солидность и уверенность – это то, чего Тихону так остро не хватало в этом новом мире, где навалилось сразу столько новых, армейских и чисто местных, кавказских, правил и понятий. Ничего в простоте, слова нельзя лишнего сказать, чтобы в какую-нибудь непонятку не вляпаться. А курилка, как выяснилось, сближает, помогает разбираться в ситуациях и разруливать вопросы. Так и втянулся.

Вот и сейчас Тихон вместе с несколькими парнями из своего взвода стоит в курилке. В октябре в Орджо ещё довольно тепло, первокурсники щурятся от низкого, но ещё пригревающего солнышка и с завистью и почти восторгом смотрят на проходящий мимо четвёртый курс.

*****

Батареи идут расслабленно, парни в строю переговариваются, даже шутят, но напускная бравада уже смыта усталостью и практически бессонной ночью. Их приводили в училище пообедать, а теперь они возвращаются на площадь, туда, где всего в получасе ходьбы отсюда уже вторые сутки происходят тревожные и непонятные события. Ножки от столов и сиденья от стульев в руках у некоторых курсантов вызывают нескрываемое изумление не только у Тихона, но и у местных, которые обычно стараются держаться невозмутимо.

– Это они столовую раздербанили? Базар, значит, серьёзный, – первым прервал молчание Худой. – Кот, что твои кенты говорят?
Услышав вопрос, Кот, ходивший к знакомым четверокурсникам, ссутулился, собрал в кучу брови и морщины и заговорил нарочито солидно, делая для важности между фразами глубокие затяжки.
– Днём, короче, ещё спокойно. Народу мало. А ночью вообще беда. Сегодня опять кипеж ждут. Вот и вооружились чем могли.
– А стулья зачем поломали?
– Они камнями закидывают. Так хоть голову прикрыть можно.
Мысли о том, что же там такое творится, волнуют всех, и дальше реплики посыпались со всех сторон.
– Так а из-за чего это всё, уже известно?
– Правда, что из-за таксиста убитого?
– Да говорили же уже! Ингуши таксиста убили!

Кот дождался, когда все замолчат, и продолжил, стряхнув пепел:
– Пацаны говорят, что родственники таксиста принесли гроб на площадь и хотели поговорить с секретарём обкома, а он не то говорить не захотел, не то вообще оскорбил. Ну, люди обиделись и поперли. Он слинял. Менты сразу разбежались. В обком кинули взвод «мопов», который был в городе, так их в окна повыбрасывали.
«Мопами» называли курсантов МВД, это название закрепилось за ними ещё со времён существования МООП – Министерства охраны общественного порядка. Их училище находилось через переулок от здания обкома.
– Это им не за нашими в патруле гоняться! – сумничал Вадик.
– За тобой, что ли, гонялись?
– Длинный, ты нормальный?
– Пацанов покалечили, а ты тут умничаешь?
Вадик обескураженно замолчал – раньше ругать «мопов» считалось нормальным.

– А остальные «мопы» где, а «пылесосы»?
– МВД вроде на полигоне. Про общевойсковое ничего не знают. Может, затихарились, может, что другое будут охранять, – ответил Кот и продолжил, сделав голос ещё значительнее. – Говорят, что ночью к «мопам» прорвались за оружием.
– Захватили? – выдохнули чуть не хором.
– Не знаю.
– А караул?
– Не знаю. Кто говорит, что разоружили, кто – что отбились. Но стрельба была, это точно.
Замолчали, задумавшись, а Кот добавил:
– Раненых, говорят, полный госпиталь.
– Так и у нас, в санчасти, уже полно народу.
– Сюда везут лёгких, кому в оцеплении прилетело, а там…
– Командиры отделений, в канцелярию! – прервал появившийся из казармы замкомвзвода Болотов. – И хорош базарить, скоро построение!

*****

Обычно время перед заступлением в наряд проходит незаметно. После обеда, когда дивизион отправляется на «самоху», можно не только порешать свои бытовые проблемы, но даже на законных основаниях прикемарить. В эти часы просторное светлое пространство спального помещения, в котором в два яруса стоят две сотни кроватей, становится гулким и почти безжизненным.

Но не сегодня. Сегодня никто не спит. И караул, и кухонный наряд, скучиваясь в курилках, умывальниках и даже на койках, обсуждают тревожные события и сокрушаются о том, как им не повезло. Начиная со вчерашнего дня всё училище, дивизион за дивизионом, увели на площадь защищать Советскую власть. Сегодня дошла очередь и до первого курса. А они остались.


Заступление в караул ещё не стало рутиной, а сегодня, на фоне волнующих слухов из города, все и вовсе взбудоражены. Слухи подкрепляются хотя бы тем, что караул будет усиленный: все посты сделали круглосуточными, а в жилой городок назначили дополнительного часового.

Стоя у окна, Тихон с Олежкой Мониным негромко обсуждали причину, по которой Валерку в последний момент сняли с караула и поставили на кухню.
– Чего ты удивляешься? Он же осетин, – тихо, но уверенно, сказал Олег. Монин всегда был каким-то нешумным, даже незаметным,  но рассудительным и веским.
– И что?
– А то! Местных вроде даже из оцепления сняли.
– Знаю, но ведь это чтобы их не запомнили и потом дома, в «увале», не выцепили!
– Может быть. Но только говорят, что «там» агитируют наших разойтись и не влезать в их разборки. И местные не хотят против своих выступать. Они считают, что народ правильно требует ингушей выселить.

Тихон молчал, переваривая услышанное. Ещё три месяца назад, у себя в Тольятти, он и не представлял, что людей можно делить на национальности. Национальности были на картинках в учебниках, в анекдотах и фильмах, но не в реальной жизни. В реальной жизни можно было нарваться за то, что ты не с той улицы или не с той школы, но не за то, что ты татарин или, к примеру, армянин.

За три месяца, что он уже в училище, в городе Тихон был всего пару раз. Где именно находятся эта площадь и этот обком, о которых сейчас все только и говорили, он представлял очень приблизительно. Ничего он не знал и о людях, которые здесь жили. Конечно, Тихон слышал, что где-то рядом с осетинами живут ингуши, про которых рассказывают, что они носят шляпы и что «ингуш с ножом страшнее танка». Отличить ингушей от он осетин он пока не мог, но уже знал, что они почему-то между собой не ладят. А теперь он ещё узнал, что эти тёрки могут вылиться в такое…

Тихон обратил внимание, что абстрактных бунтовщиков, с которыми возникло противостояние, Монин назвал народом. Случайно так получилось или Олег специально выбрал именно это слово, Тихон уточнять на всякий случай не стал, но задумался. Обсуждая происходящее, все как-то избегали называть нападавших осетинами. Говорили «они», «местные», реже – «бандиты» и «бунтовщики». Всем так, видимо, было легче. Понятнее.

*****

Вскоре караул уже получал оружие, и на какое-то время эта волнительная суета вытеснила другие мысли. Тихон взял в руки свой СКС и кирзовый подсумок с тремя обоймами, стараясь выглядеть невозмутимым, хотя ещё каждый раз, прикасаясь к оружию, испытывал какой-то детский восторг. Это словно ребёнку позволили выгулять большого чужого пса. Хочется пройтись мимо местных хулиганов, может, даже пугнуть их как-то, хочется, чтобы тебя с этим псом увидели одноклассники и та самая девочка.

Но, с другой стороны, ты сам ещё опасаешься этого зверя, ты не уверен, что сможешь его удержать, если что, и уж совсем непонятно, что будешь делать, если он вдруг зарычит на тебя самого. Поэтому с оружием Тихон был пока на «вы».

СКС были, что называется, видавшие виды. На карабине Тихона штык даже был ещё четырёхгранным, игольчатым, а ведь их заменили на клинковые ещё в пятидесятые годы. Но досаду вызывал не их возраст и потёртый вид, а сам факт, что это карабины, а не автоматы, как у других батарей. Эта тема так или иначе обсуждалась каждый раз при получении оружия.

– Хоть сегодня бы мне автомат дали! – вздохнул Алик.
– Чёрный, а зачем тебе автомат? – вкрадчиво спросил Худой.
–Там патронов больше. Дают два магазина, так? А в магазине по тридцать патронов, так? А у нас в трёх обоймах всего тридцать, – подставился простодушный таджик.

А Борику палец в рот не клади, Борик всегда готов приколоться, и народ это обычно одобряет. Все уже поняли, что лучшее средство выпасть хоть ненадолго из неуюта армейских будней – поржать. Хотя, конечно, никому не хочется самому стать объектом насмешек, порой довольно обидных.
– Алик, а ты что, на войну собрался?
– Нет, он в басмачи! – подхватил шутку Вовка-Грузин.
– А что – удобный момент. Сдёрнет под шумок к себе в горы, и ищи его там! Алик, у вас в Душанбе какие горы? Памир?

Алик улыбался вместе со всеми, но, судя по бегающим глазам, срочно придумывал отмазку. Наконец он сообразил, что сказать:
– Худой, тебе разница нет – ты на «секретке», там лафа, тепло, дождик не капает, никто не ходит. Будешь дохать на подоконнике, пока смена не будет. А мне сегодня первый пост. По два часа с этом железкой стоять. А автомат легче.
Первый пост – это у знамени училища. Пожалуй, самый трудный. Днём всё время на глазах у начальства, да ещё в парадной форме. Да и ночью особо не расслабишься – стоишь прямо напротив входа в управление, и любой, кто открывает дверь, сразу видит тебя, как говорится, в полный рост.
– Чёрный, это на тебя капать не будет, а я сегодня буду по городку всю ночь круги наматывать, чтобы тебя вместе со знаменем не унесли или чтобы ты сам не слинял! – начал заводиться Борик. – Чёрный, имей ввиду, от меня не уйдёшь!
– А стартовики говорят, что они в какую-то щель там, сзади, автомат упирают и он вообще на плечо не давит, – миролюбиво сменил тему Грузин.
– Вот, я же говорю, автомат лучше! – обрадовался Алик возможности замять разговор.

*****

Дежурным по училищу заступал немолодой грузный полковник с первой кафедры. Впрочем, преподавателем он стал недавно, а до этого командовал дивизионом. Тихон подумал, что сегодня его это радует. Многие преподы имели довольно смутное представление о строевой службе и реальной жизни училища, даже выглядели в сапогах и портупеях как-то не складно. А с опытным, уверенным в себе, офицером, пожалуй, будет спокойнее.

На разводе полковник сказал, что главное сегодня – строго в любой ситуации следовать Уставу караульной службы, но не нервничать и не наломать дров:
– Вы только без фанатизма. Меня не застрелите и поварих в плен не возьмите, когда они вечером домой пойдут.

Все заулыбались и даже подхихикнули. Время от времени какой-нибудь перевозбуждённый от ответственности первокурсник мог не только самоходчика задержать, но и припозднившегося офицера на землю уложить. Да, обидно, но ведь ложились. Трудно что-то объяснять взволнованному мальчишке, у которого в руках оружие.

А потом, как обычно, дежурный скомандовал, оркестр заиграл и, промаршировав, все отправились по местам несения службы: наряды – в казармы и в столовую, а караул – в караулку.

*****

Первые два часа в суете прошли незаметно. Смена постов, приём караульного помещения, получение ужина из столовой, и вот уже разводящие повели на посты вторую смену. На улице ещё светло и довольно тепло, часовые ещё бодры и не напряжены. Возвращаясь в караулку, все шутили и весело обсуждали предстоящий ужин.

Трёп прервал Олег, отстоявший у знамени:
– А похоже, это всё надолго. «Мопов» и общевойсковое из лагерей привезли, но пока спецназ не перекинут, кроме курсантов на площади никого не будет.
– Откуда знаешь?
– Офицеры обсуждали. И Жека говорил.
Женька Густов заступил дежурным по управлению и кое-что, конечно, мог слышать.
– А ещё говорят, что какие-то части будут дороги в город перекрывать, – продолжил Олег, – от ингушей. Они могут с оружием прийти.
–Да ладно, откуда у них оружие? – не поверил Тихон.
– Да у них во дворах не то что автоматы, у них там танки ещё с войны зарыты! – сказал Лукич, и Тихон уже не был уверен, что он пошутил.

*****

А в караулке Витя Болотов развернулся со своими порядками. Замкомвзвода заступил помощником начальника караула и от своих дурацких, приобретённых ещё на срочной понятий не отступил даже сегодня. Бодрствующую смену он выстроил в коридоре, раздав всем уставы, чтобы «учили, а не дрыхли по углам». И сменившиеся с постов караульные будут на ногах ещё по два часа, до следующего развода, после которого наконец перейдут в отдыхающую смену и смогут отбиться на топчане. Тихон стоял вместе с ними, держал устав перед глазами, но мало что соображал. Дико хотелось спать, строчки расплывались, ноги постепенно наливались тяжестью, и выучить что-то в таком состоянии было просто невозможно. Тут бы не грохнуться на пол, заснув прямо стоя, а Болото ещё и следил, чтобы на стену не опирались.

Тихону казалось, что в интересах службы лучше было бы дать караульным отдохнуть, но Вите нужно было не «как лучше» и даже не «как положено». Болото был искренне убеждён: надо «чтоб служба мёдом не казалась». Этому дурацкому принципу его научили за те полгода, что он прослужил в десантуре, и с первых дней Курса Молодого Бойца Витя вдалбливал его своим салабонам.

Офицеров такое положение дел в целом устраивало. Вот и сейчас Баранкин спокойно читал книжку, поручив заботу о дисциплине и порядке рьяному «замку».

*****

Спать нельзя, учить невозможно, зато можно думать и даже мечтать. Этому Тихон научился ещё на КМБ. Просто ли ты стоишь в строю, занимаешься ли строевой подготовкой или даже когда бежишь кросс, подумай о чём-то приятном, и воображение хоть на миг даст тебе иллюзию свободы.

Тихон даже поначалу стихи умудрялся в строю сочинять. Стихосложение он ещё в школе начал пробовать, но там на это всегда не хватало времени. А здесь времени было полно, но стихи быстро кончились. Не то видно место, не тот настрой. Его последнее, очень короткое, сочинение было как раз про это:
В военном оркестре не слышно скрипки,
Здесь флейта о чём-то святом не мечтает.
Не вызовет бой барабанный улыбки,
И сердце под звуки литавр не оттает.

Сейчас Тихон думал о том, что, может, сегодня всё впервые именно так, как по его наивным представлениям должно быть в армии. Этой ночью всё настоящее: и угроза, и оружие, и боевая задача. Конечно, было жутковато, но при этом, все равно хотелось, чтобы что-то случилось.

Воображение рисовало героические сюжеты, о которых вслух не признался бы никому, но тьма за окном караулки отрезвляла острыми вопросами. «Интересно, а если «они» полезут, то куда? В казармы, конечно. В них сейчас кроме четырёх человек внутреннего наряда со штык-ножами никого. За то в каждой казарме оружейка. Только у нас, на первом курсе, четыреста карабинов и автоматов. Наряды или часовые наверняка успеют поднять тревогу, и мы побежим на помощь, займём оборону... И что – стрелять в людей? Смогу я стрелять в людей? Нет, наверное, не смогу.
Точно, не смогу. Но ведь не попрут же «они» буром на стволы? Не попрут... Но «они» ведь могут и с оружием прийти? Тогда будет бой. В бою-то я, наверно, выстрелю…»

Эти размышления прервал дежурный по училищу, пришедший с проверкой. Тихон стоял рядом с дверью в комнату начкара, и до него доносились обрывки негромкого разговора полковника со взводным. Вроде подтверждалась информация о нападении на училище МВД. Дежурный оставил указание Баранкину – в обязательном порядке проверять каждую смену лично или хотя бы отправлять на проверку разводящих.

Тихон шёпотом поделился услышанным со всеми стоящими рядом, но эта новость лишь слегка шелохнула сонную шеренгу. Да и сам он почему-то подумал о том, что теперь его законные два часа сна могут стать короче минут на двадцать.

*****

Проснулся Тихон от чувствительно пинка в подошву сапога. Он рывком встал с топчана, щурясь и заправляясь, вышел из комнаты отдыха на свет, на ходу пытаясь проснуться и прийти в себя. Вместе с очередной сменой получил оружие, зарядил свой карабин и проконтролировал заряжание караульными. Всё, связанное с оружием, пока всерьёз, и каждое действие в комнате заряжания он предварительно проговаривал про себя.

На улице уже довольно прохладно, и караульные вышли в шинелях, кроме первого поста, одетого в «парадку». Тихон шинель не надел, рассчитывая немного взбодриться. Ночной холод был влажным, и свет уличных фонарей расплывался в тумане. Смена шагала в колонну по одному, довольно дружно и шумно, стуком и бряцаньем распугивая глубокие тени от забора и деревьев.

Поравнявшись с дежуркой, Тихон вспомнил разговор полковника с начкаром. Глянул сквозь решётку ворот на улицу, провёл взглядом по-над забором и вообразил, что из дальнего угла, из мрака за большим стендом с Ильичом, где было удобное место для самоходов, выбегают «они».

Когда Тихон, поднявшись по ступеням, распахивал дверь управления, он всё ещё представлял, как отстреливается, укрывшись за толстым стволом каштана. В реальность его мгновенно вернул нервный окрик: «Стой! Кто идёт?»
– Разводящий, со сменой! Алик, ты чего пугаешь так? – Тихон аж вздрогнул. Алик смотрел на него, вскинув карабин.
– Ты сам пугаешь. Зачем так резко дверь дёрнул? Стою тут на свету, как…
– Как три тополя на Плющихе, – подсказал Тихон. – Ладно, в следующий раз постучу сначала.

Следующий пост – склады и автопарк. Шли оглядываясь: где-то здесь должен был встретиться часовой дополнительного поста, но его не заметили.
Сменили Кота, который не скрывал радости, что дождался смены, и честно признался, что сегодня в этом глухом и плохо освещённом углу училища особенно жутковато. Конечно, не обошлось без смешков и подколок, но как-то без энтузиазма, невесело.

*****

В поисках последнего часового, которому был назначен довольно большой маршрут, чертыхаясь, впустую сходили к столовой. Задумались уже было, где его искать, но наконец откуда-то со стороны «чепка» раздался положенный окрик.
– Разводящий, со сменой! – отозвался Тихон, высматривая часового в тени кустов и деревьев, окружающих курсантскую чайную, которую почему-то называли «чепком».
– Разводящий, ко мне, остальные на месте!

Тихон двинулся в сторону, откуда послышался голос, а ему навстречу, закидывая карабин на плечо, из-за кустов выбрался Углов, какой-то нескладный и помятый.

После доклада и официальной части смены перебросились парой фраз по-свойски.
– Игорь, а ты чего за «чепок» спрятался?
– Так «они» если придут, то ведь за оружием, да? А отсюда видно оба входа в нашу казарму. И в старую казарму вход видно. И дежурку, – Игорь говорил, как-то смущаясь, снял, потом снова надел очки. – А меня не видно. Хорошая позиция.
– Угол, ты что, тоже воевать собрался? – зашумел Худой. – Блин, вам с таджиком оружие давать нельзя. К вам же подходить страшно! Вы же только и думаете, в кого пострелять. Кота вон ещё с собой возьмёте, и в атаку. Всё НАТО втроём разгоните!
– Ладно, Борик, не шуми. Посмотрим, как к концу смены заговоришь, – прервал его Тихон, но ворчание Худого всё раздавалось вслед удаляющейся смене.

Уже на плацу, поворачивая к караулке, Тихон оглянулся. Широкая спина Худого растворилась в кустах за «чепком». Тихон даже не улыбнулся.

*****


ПОТОМ

Ни в этот караул, ни в следующие, слава богу, ничего чрезвычайного не случилось. Противостояние в городе продолжалось больше недели. Взвод туда не попал, а сутки через сутки заступал в наряды и караул. Это было очень обидно, тем более что караулы уже не были такими тревожными, как в ту первую ночь.
Был, правда, ещё один случай. Прошла информация, что толпа движется в сторону училища. Всех, кого было можно, вооружили и расставили вдоль заборов. Пару часов Тихон вместе со своим взводом напряжённо вслушивался в шум за стенами. Обошлось.
А вернувшиеся с площади были грязные, уставшие, но воодушевлённые. Они ещё долго обменивались многочисленными «героическими» историями и явными байками, и Тихон им откровенно завидовал.
*****

Через три месяца, в отпуске, Тихон рассказывал об этих событиях друзьям и родным. И в глазах почти всех слушателей, даже у отца, видел сомнение. Оно и понятно – в Советском Союзе такого быть просто не могло.
*****

Года через два Тихон навещал одноклассника младшей сестры, попавшего служить в дивизию, расположенную недалеко от Орджо. Толик с пристрастием расспрашивал о событиях, о которых ему рассказали «деды», сами знавшие о них лишь понаслышке.

А ещё лет через десять, когда Тихон уже насовсем вернулся в свой Тольятти, пьяный Толик со слезой бросался к нему на грудь с требованием выпить с ним и вспомнить, и «все-е-ем» рассказать, как мы с ним  «проливали кровь на Кавказе» и как «погибла наша молодость».

*****

Октябрьские события нет-нет да и отзывались нападениями на курсантов. Как-то после такого нападения группа четверокурсников вышла в город, чтобы отловить обидчиков. Неясно, пострадал ли действительно виновный или попался под горячую руку случайный человек, но один местный попал в больницу, и дело дошло до суда.

Показательное заседание состоялось в училищном клубе. В зале усадили четвёртый и третий курсы. Судили сразу троих курсантов. Процедура была, видимо, какая-то упрощённая, потому что за пару часов всех ввели в суть дела, заслушали пострадавшего и обвиняемых и вынесли приговор: по два года условно.

Но парней не отчислили! Наверное, это был единственный случай за всю историю советских военных вузов, когда в войска поехали служить офицеры с судимостями. Говорили, что тут сыграла роль подоплёка этого инцидента. Ну и, конечно, за своих вступился Генерал. Тихон уверен: случись это при следующем начальнике училища, отчислявшем по самодурской прихоти даже с «госов», всё закончилось бы совсем иначе.

*****

Тихон всегда с теплотой вспоминает Орджоникидзе, в котором прожил больше десяти лет. Он навсегда полюбил этот город и проникся уважением к его народу, с удовольствием возвращается туда, когда выпадает такая возможность. Сейчас, спустя годы, он думает, что, наверное, должен быть благодарен своему ангелу-хранителю. Ведь многие из тех, кто был там, на площади, говорят, что не очень любят вспоминать эти события.

Но если бы тогда, в октябре 81-го, он получил приказ, Тихон, конечно, пошёл бы на площадь вместе со всеми, без сомнений и рассуждений. Ему было всего семнадцать, но он уже знал, что такое приказ и что такое присяга.