Советник Коминтерна. Глава 9

Наступил радостный и давно ожидаемый день – нашелся Владимир. Он вернулся с войны, с войны не белых с красными,  а с внутренней -  гражданской, где китайцы уничтожали друг друга, а русские помогали борющимся сторонам за деньги. На русских, которые считались хорошими военными специалистами, был большой спрос. Вот и Володя по уходу из России несколько лет служил милитаристу Чжан Цзунчану, участвовал в китайской гражданской войне и таким образом зарабатывал себе на хлеб. Ужас! Иначе и не скажешь. И ведь не один!
- Почему ты ничего не писал, - забрасывала одним и тем же вопросом сына Глафира Аристарховна. Хотел нас помучить?
-  Не о чем было писать маман, да и куда, спрашивается? Сплошные неудачи и разочарование. Что писать о своих поражениях и трудностях. Все мы хотели реванша, но Бог от нас отвернулся, и белое дело рухнуло.
-  Рухнуло, потому что мы вас такими вырастили - бесстыдными и бесчестными. Эгоисты вы и больше никто. Вы готовы забыть даже родную мать, сестру, влачащих нищенскую жизнь. Мы и есть Россия, а не эти китайские вояки, ради которых ты  забыл свое предназначение. Нас надо защищать.

- Не все так просто маман. Все переплелось и запуталось, что и не найти точек и дорог по которым пришлось прошагать. А Россию мы проиграли еще у 86-го разъезда, у самой границы. Своими руками взорвали подбитый бронепоезд «Витязь» и, как страну, пустили под откос. Он и стал для нас памятником.
- Милый. Хотелось бы хоть чуточку узнать  о войне, через которую тебе пришлось пройти.
- Моей войны, маман, не было. Она досталась всем нам в равной доле.
- Не скажи дружок. Мы хоть и коснулись ее, но все же, как наблюдатели. Тебе же пришлось многое пережить. И потом, побеждать, наступать это одно, а когда тебя выгоняют из родного  дома - совсем другое.
- Вообразить это, действительно, почти невозможно, но это было, было маман. Вы не можете себе представить, какой  тогда в крае творился хаос. Саботажники пытались разводить рельсы, поджигали мосты, спиливали телеграфные столбы, обрывали провода. У людей, почувствовавших, как зверь, кровь, помутился разум. И они грызли друг другу глотки.
- Я слышала, что партизаны под Читой действовали по ночам, или все было не так? - спросила Надежда.

- Чаще, конечно, нападали по ночам, но и днем покоя не давали.
- А чем питались, как вас обмундировали, - первым делом поинтересовалась Глафира  Аристарховна, - осматривая изрядно исхудавшую фигуру сына.
- Какое там обмундирование, - всплеснул руками Владимир, - вы маман думаете, что там   действующая армия. Что осталось от училища, в том и воевали. Питание сами себе  доставали, да и готовили иногда в походных условиях.
- А как же ваши противники, те которые за народ.
- Тех, которые за народ, народ и снабжал.  Семеновцам и нам,   артиллеристам к ним примкнувшим, поскольку бронепоезда входили в их особый отряд,    помогали наши бывшие враги - японцы. Все перепуталось: друг, враг; свой, чужой.
- Писали, - вступил в разговор Александр Лукин, - вам приходилось прикрывать Читу с востока.
- Прикрывать, это мягко сказано. Жуткие бои шли зимой под Березовкой, Семиозеркой и Осиновой. Партизаны упорно защищали так называемый "Красный остров" — это они так Амурскую  губернию обзывали. Долгое время фронт проходил между станциями Куэнга и Укурей.

- Вы на бронепоездах, естественно, и действовали по железной дороге, - поинтересовалась Надежда.
- Не так много их и было этих бронепоездов, всего ничего и с маломощной 3-х дюймовой артиллерией. Пришлось и в окопах по линии Укурей, Пашино и Зилово вшей покормить.  До осени продержались, а там  и вспять. В дивизионе бронепоездов сражался на «Беспощадном -Резвом». Поездом командовал есаул Михаил Николаевич Гордеев. Затем меня, уже старшим офицером, перебросили на бронепоезд «Генерал Каппель» в дивизион полковника Ростовцева.
- Сообщали, что в Читу красные ворвались 6 ноября.
- Точно не скажу, не до этого было. Мы отступали, а красные сидели на хвосте.  При каждой переправе через реки возникали сильнейшие перестрелки. Только благодаря бронепоездам  и пробились в Даурию.
-Были еще Приморье, Владивосток и поход на Хабаровск. Там за кого дрались? – поинтересовалась у брата Надежда.

Владимир не ответил. Мысли улетели далеко-далеко, на самый рубежный край, туда где мерз и получил погоны подпоручика. Станция Даурия, всего-то шесть путей. На север — ряды красных кирпичных   казарм. На юг — маленький поселок, где периодически вспыхивали чумные заболевания, но жители все равно охотились на тарбаганов - степных зверьков переносчиков чумы. Большинство казарм пустовало: на Азиатскую дивизию, которая сюда пришла ранее, много помещений не требовалось.
В казармах, стоявших по краям городка, были замурованы кирпичом все окна и двери нижнего этажа, и попасть наверх можно было только по приставной лестнице. Часть крыши с них была снята, и там стояли орудия образца времен Очакова и покорения Крыма. На одном из зданий установили верх возможной техники: крепостной прожектор. Там же обосновалась инженерная рота. Пулеметная рота осталась в броневых коробках  на ветке, проходившей посредине города и около церкви, окруженной  громадными штабелями снарядных ящиков.
 О бароне Унгерне рассказывали чудеса: что он спит на досках, поставленных на два ящика с золотом, покрытых потником, с конским седлом в голове. Вранье конечно, как потом выяснилось. Квартира у него имелась и кровать хорошая, даже с пружинным матрасом.

Память не  желала забывать в трещинах от мороза голую забайкальскую землю, зачумленную станцию, забитую эшелонами и техникой отступающего войска и всякого озверелого люда. Единственное спасение казармы, прогретые людским присутствием и маленькими печурками, растопленные углем. От усталости и тепла постоянно хотелось спать. Мысль еще жила, а тело умирало.
Если бы только не Игорь, живая родственная душа. Надо же такому случиться, нашелся, еще в Чите, племянник, сын маминой сестры, вышедшей замуж за военного Чеславского! Ты на север, я на юг, до свиданье милый друг. Так в песне поется и  у сестер Шведовых схожая история. Если бы не Игорь и не знал бы, что мамину сестру звали Наталья. Точнее Наталья Аристарховна. Жизнь их военная, как и семьи Чакировых прошла в походах и переездах. Отец ушел на Германскую, а Игорь с матерью остались во Владивостокской крепости ждать его возвращения. Не вернулся, семья распалась.
- Ты слышал? - кричал он всякий раз, заходя  в казарму.
- В чем дело? - почти во сне  отвечал я ему в ответ.
- Вставай лежебока! Маньчжурия дает добро на проследование эшелонов в Русское Приморье, - а это значит, что твои бронепоездики останутся жить и еще повоюют, и мы,  мой кузен, окажемся дома, в родном Владивостоке. - Да, именно так он и сказал.

- Не спешите радоваться, друг мой по несчастью, - охладил я его в тот вечер, - утро вечера мудренее, слышал такую поговорку. И потом, глаза слипаются, сил нет на ногах держаться. Сделай милость, иди ко всем чертям, думать ни о чем не хочется, только бы завалиться на боковую.
 Сделать это, увы, мне тогда не удалось. Ни с того ни с чего, сон отступил и голову на подвернутой шинели, одолели мысли о поражениях и утратах. Только при отступлении от станций Дарасун и Мациевская было потеряно шесть бронепоездов. В особом отряде, как его называл атаман Семенов, осталось только четыре. Среди них его "Бесстрашный". Правда, уже не такой бесстрашный, как был раньше. Пушек, пулеметов, людей  убавилось, а страху добавилось.
Потом был сон. Приснились караулы по охране золота, дежурство на броневой коробке. Приснился начальник училища генерал Тирбах, мешки с белой мукой и банки с маслом, которые он выдал в роты вместо  довольствия. Как обжигая руки, с увлечением стряпали подобие блинов: беря, где только можно щепки, месили тесто, разводили костер и на печных вьюшках, за неимением сковородок, пекли, что получалось, и с жадностью ели . 

После блинов начались выпускные, здесь же в Даурии, военные экзамены. Выпускные из училища и первого, и второго выпуска пехотинцев, сотенцев, пулеметчиков,  сапер и железнодорожников. И вот моя очередь вести боевую стрельбу, как вдруг на полигон приехал сам начальник артиллерии полковник Карамышев. Все на меня смотрят, а я весь в поту от волнения, аж сердце заходит. Как ни искал упущений полковник, однако единственным его замечанием было указание, что наблюдатели находятся слишком близко к противнику.
С утра войска действительно начали грузиться в эшелоны. Оружие с бронепоездов пришлось снять и сдать китайцам. Среди них тяжелая британская мортира, крепостное орудие системы Кан, русские 3-дюймовые орудия. Хорошо хоть бронепоезда, как тягловую силу, удалось отстоять. Как ни как, на каждом до 10 вагонов, и грузовые и пассажирские. На одном даже имелся вагон ресторан.
- Вы представляете, что предстоит сделать? - доносился до уха вагонный разговор, - за 1400 верст перебросить до 25 000 человек, и до 10 000 лошадей.  Перевозка эшелонов, каковых  потребуется не менее 60, займет самое меньшее месяц времени. Тылу армии предстоит   решить массу дел: снабдить эшелоны продовольствием на дорогу, организовать его выдачу и фуража в пунктах по самой дороге. Немаловажно сохранить порядок, не допустить пьянства.
 Утомившись от долгих походов и тяжкой военной жизни, люди были не прочь хлебнуть спиртного и побушевать...

- Эх брат, и отоспимся, - блаженно улыбаясь, толкал я тогда в бок Игоря, примостившегося на полке вагона. - Представляешь, ходу не меньше недели, лежи и ничего не делай. Разве что сто грамм за воротник.
- Я то посплю, - заметил Игорь. У меня наследства нет. А тебе придется за своей броней наблюдать, чтобы по пути не растащили. – Кстати, про капеллевского генерала Молчанова что-нибудь слышал?
- Слышал, что молодой, да горячий. Из какой-то глубинки родом, чуть ли не из Елабуги.
- Елабуга это где?
- Сразу и не скажу уточнить надо. Я ведь родился в Китае, тебя русака спрашивать надо. Важно, что он папин однокашник, Алексеевское училище в Москве окончил. Правда, чуть позже, в 1906 году.
- Ну, ты тогда так генералу и представляйся: "Сын выпускника Алексеевского училища, такого-то, в таком-то году.
- Да ладно тебе насмехаться. Может, такого случая и не представится.
- Может и не представится, - с вздохом произнес Чеславский, думая о скоротечности военной жизни.

- Худой он какой-то этот генерал. Говорят, попадал под газовую атаку германцев, отравился и долго лечился. Вот такие дела, - как бы про себя заметил тогда я. - Скоро мы все будем такие худые и больные как генерал. Продовольствие на исходе, теплой одежды нет, кругом разруха, а тут еще партизаны железную дорогу нарушили. Вся надежда на атамана Семенова и японцев, что его поддерживают
- Папа не поверил бы в этих благодетелей, - обмолвился Игорь, -  от японцев у него осталась аллергия еще с той войны. Не мог он им простить своих сотоварищей казачков по 1-му Верхнеудинскому полку.
- А где ему пришлось с японцами сразиться?
- С самого начала под Ялу,  потом под командой генерала Мищенко.
 - Про Мищенко отец рассказывал. Они с ним старые знакомые. Генерал, можно сказать, стал его крестным. Благословил на учебу и дал напутствие служить на востоке.   Сейчас бы нам генерала Мищенко, - со вздохом сказал я, - может быть, дело и поправилось. Вспомнились рассказы отца о сражениях с инсургентами  под Ташичао.
В пути действительно забот хватало. Только пришлось смотреть не за поездами, а за бойцами. На некоторых  подействовала агитация красных и они на станциях давали деру. Служивые объясняли, что у них по линии КВЖД имелись родные, знакомые и друзья, можно было найти кров и убежище на первое время. Значительное число забайкальских казаков покинуло эшелоны на станции Хайлар и ушло в Баргу, в район Трехречья; там они присоединились к своим землякам, ранее перешедшими китайскую границу и осевшими  на новых землях.

- Неизвестно, как примет нас - незваных  пришельцев русское Приморье, -  гудели  капеллевские уральцы ижевцы и воткинцы. Может, осесть в Харбине на КВЖД.
Была такая мысль и у меня.  Харбин город не чужой, и когда проезжали мимо города и окрестностей, повеяло детством, вспомнилось, как отец водил в парк на Пристани и угощал мороженым.
- Там же в Приморье японцы и полу красная власть. И мы еще привалим. Получится  настоящий компот, - перебил мои воспоминания есаул Гордеев.
- Компот еще ничего. Он сладенький. Вот если закиснет и забродит, тогда хуже, может  взорваться, - добавил поручик Филимонов, однокашник по училищу. Станции после Харбина мелькали одна за другой, как будто их и не было.    Железнодорожное начальство старалось пропустить озверелых военных побыстрее со своей территории. Вот на границе стояли долго, все никак не мог разрешиться вопрос о пропуске. Не дождавшись, въехали в Приморье без разрешения.
- Пусть только попробуют воспрепятствовать, казаки сразу шашки наголо, - заверил присутствующих есаул.
- А мы можем пальнуть из пушечек так их пере так, ведь не все отдали китайцам, что-то и припрятали, - поддержал тогда я есаула. Со станции Пограничной колонны семеновцев пешим порядком направились в Гродеково. Больше всего повезло больным. Они  оказались в теплом и сытном  госпитале, где одновременно лежали капеллевцы, семеновцы и красноармейцы. 

- Среди красноармейцев есть интеллигентные люди, - позднее рассказывал Борис Филимонов. - Я разговаривал с ними, словно мы и не враги...
 - Не враги, не враги, а друг друга убили, - заметил кто-то.
- Что ты спросила? – вздрогнув, обратился к Надежде Владимир. – Прости, я немного задумался. Вспомнил, как оставляли Даурию.
- Володичка, а что потом было, после Даурии? Ведь в Приморье война тоже продолжалась.
- Больше воевали друг с другом, моя хорошая. Мы же не умеем вместе, у нас всегда каждый за себя. Вот и тогда группа капеллевцев под командой генерала Вержбицкого, расположилась отдельно в городке Раздольном.  Мы же читинцы в Гродеково и оставались под атаманом Семеновым. - Местное правительство нас не привечало, положение армии стало критическим, доедали, можно сказать, последнее. Нужно было искать какой-то выход. Нашелся - совершили переворот.

- Какой такой переворот? - попыталась уточнить Глафира Аристарховна. 
-Обычный. Выборную эсеровскую с красными власть отставили, установили новое правительство во главе с коммерсантом некто Меркуловым. Нашей группе пришлось с боем пробиваться к Владивостоку, чтобы поддержать Семенова, которого от военного руководства отстранили. Я в то время состоял офицером-порученцем при начальнике военных сообщений полковнике Шитикове.
 - А как же вы при таком раскладе решили освобождать Хабаровск? – уточнил Александр Лукин.

  -Как решили, говоришь? Решали не мы, а те кто нас кормил. И потом, был приказ главнокомандующего: «Братья!» Тот, в котором горит любовь к Родине, кто придет в наши ряды, тому награда — деревянный крест. Мы смертники! Мы не хотим жить  без России, умираем за нее и будем умирать, пока не воскреснет....». Вот такое было тогда настроение.  В итоге наши части объединили в Бело-повстанческую армию под командованием генерала Молчанова. Он нас и повел, начиная от Шмаковки на север вплоть до Хабаровска. - Шли разными направлениями. Мы на бронепоездах двигались в основной группе по железной дороге. Сколько было боев и стычек, не сосчитать. При отходе от Имана красные взорвали депо и водокачку,  в тайге действовали их партизанские отряды.
- Ну, не вам же на бронепоезде шугать по кустам и бить партизан в лесу да болотах!
- Это понятно. Их выкуривали земляки - группа енисейских казаков во главе с Бологовым. Они удачно захватили ряд окружных деревень, загнали партизан в дремучий лес, кто в горы ушел. Для нас главное порядок на железной дороге. Бологов с казаками и стали ее охранять от станции Бикин до станции Уссури. 
 - Вы по железке двигались, а войска как? -  продолжал доставать вопросами Лукин
- Войска шли по разным направлениям. Борис Филимонов, мой однокашник по училищу, шел с группой уфимских казаков генерала Сахарова, вдоль реки Уссури в обход Хабаровска на станицу Казакевичева.  Коммуняки из хабаровского отряда, которые вышли им навстречу, половину перемерзли и отступили в сопки Хехцира.
 - Но город-то Хабаровск взяли? -  переспросил Лукин.


 - Город взяли, но что с того. Все в спешке. Сил и резервов не хватало. Пришлось формировать бронепоезд «Волжанин», а затем на нем командовать батареей. После боев под сопкой Июнь-Корань у Волочаевки, пришлось отступать.  Действовали мы вначале дружно, но  противник нас перестрелял. Дуэль бронепоездов не выдержали, не хватило орудий и пулеметов. У них против наших вдвое больше. Их брата мы постреляли тоже немало. «Каппелевец», «Волжанин», и «Дмитрий Донской» косили красных беспощадным пулеметным огнем. Вся их первая штурмовая волна осталась висеть на колючем заборе.

 - Когда оставили город, пытались остановить красных и закрепиться у станции Бикин, но не хватило снарядов и пришлось уйти в "нейтральную зону". Отдыхали в поселках. Теснота, даже растянуться на полу нельзя было, избы набиты, что называется, до отказа. Спали стоя; время от времени происходили смены — несколько отогревшиеся уходили на мороз, чтобы дать возможность другим, мерзнувшим на улице, немного погреться. Кое-кто совсем не попал в избы и ночевал у костров...

 - Что же было дальше? – спросила Глафира Аристарховна.
 -Дальше мы уже не дрались, сопротивлялись. Дух иссяк, и надежда нас совсем оставила. Ничего не оставалось как посещать опиокурильни на Миллионной во Вдадивостоке, да смотреть в синима боевик Макса Линдера «Она поклялась любить только военных». Потом уход в корейский Гензан, и вот я здесь.
-  Здесь, но долго же ты искал дорогу домой и все никак не находил нас. Мы твое спасение,  и ничто другое, - пыталась укорить сына мать.

- Где искать? Где вас можно было найти, скажите маман ради Бога? – возмущался Владимир. Кругом хаос и все чужое, а война дело привычное. Она не только убивает, но кормит и дает жить. И потом, стрелять в китайцев как-то легче, чем в русских, хоть  и чужих по духу.
- И что ты делал в этой китайской армии?
- Сражался в дивизионе бронепоездов полковника Чехова в войсках генерала Нечаева. Мы наводили ужас на китайских солдат и часто обеспечивали судьбу многих сражений. За это неплохо платили. Мы же были наемники.

- Читали про ваши подвиги, - с грустью проговорила Надежда, - и как вас окружили под Суйчжоу. Знаешь, как мы с мамой вчитывались в строчки, где только говорилось о   русских соединениях. Все искали фамилию Чакиров, но не находили. Однажды встретилось сообщение о полковнике Кострове и о том, что расправа с экипажами разбитых бронепоездов была жестокой.
 - Было дело, - согласился Владимир, - из 400 членов команды уцелело около ста и я в том числе. Что делать. На войне иногда и убивают.
 События не дали возможности читинцам дойти в России до штаб-офицерских чинов, но они  дошли до этих чинов в китайской армии, когда дрались в частях Чжан Цзунчана против красных  китайцев. Из 29 юнкеров и двух из кадра училища полковником стал один - Репчанский — артиллерист 2-го выпуска, два подполковника, шесть майоров, а остальные капитаны  и поручики. Четверо смертью венчаны: капитан Гришев, капитан Ипатов, поручик Зыков и  подпоручик Григорьев. Вот их достижения.

- Где ты только ни побывал, участвовал в разных стычках, а про папу ничего не слышал? Может, его сослуживцы тебе встречались, - осторожно спросила сына Глафира Аристарховна.
- Многих спрашивал и у меня интересовались его судьбой. Тот же генерал Смолин Иннокентий Семенович. Во время  русско-японской войны был офицером полка, в котором начинал папа, и встречался с ним в Харбинском госпитале. Нет, никто не видел и не слышал, как в воду канул. Генерал Смолин, хоть и родился в Сибири, а оказался караимом со странной фамилией Муттерпер, связанной с Крымом. Отношения у них с папой были тесные. А я познакомился с генералом, как с выпускником Иркутского юнкерского училища еще 1905 года.
По приезду в Харбин, Владимир с трудом устроился на службу на железную дорогу. Порекомендовали пройти курсы, пришлось подучиться.
- От рук отбился, - вздыхала Глафира Аристарховна, - никого не признает, злой на все власти и особенно на советскую. А там по слухам царит голод, раскулачивают врагов народа, полным ходом идет непонятная уму коллективизация, устраиваются показательные процессы.

- Кому это надо? – задавала вопрос Глафира. Разве нельзя жить по людски, как наставляли родители? Взять хотя бы Харбин, у Чурина даже зимой торгуют клубникой. Никто не голодает, все работают. Где, правда и смысл жизни? - в голоде на благо непонятных целей или в достатке во благо семьи и государства? Задурили людям головы, сбили с истинного пути. Детям особенно тяжело. Как же им в этой непутевой жизни состояться? Случались и в Модягоу криминальные истории. Одно время в доме Ромашева, скрывались преступники Ломаковские.
Володя вступил в союзе Русских железнодорожников, был даже кандидатом в члены правления. Состоял в Модягоуском Русском собрании, одно время выбирался старшиной собрания и заведующим всей хозяйственной частью, но вышел из состава по причине отсутствия свободного времени. Общаться с земляками было некогда. Иногда заглядывал к Михаилу Михайловичу Шалабанову  и его супруге Серафиме Николаевне, в их уголок по адресу ул. Садовая, дом № 47, в Новом городке, обменивался короткими письмами с коллегами по службе: с  Николаем Александровичем Шитиковым, проживающие в Шанхае и Анатолием Александровичем Мадиевским в Даляне. Анатолий продолжал служить в канцелярии атамана Семенова. Еще один старый приятель Кобар Борис Николаевичем, проживал в Хайларе.
Семья Чакировых-Лукиных, даже когда женился Владимир, жила одним домом и гости у них были одни. Заглядывали соседи по району Бухало Константин Иванович, с супругой Надеждой Антоновной. Жили они по улице Раздельная. Книпоцак Иван Лаврентьевич с Наталией Савишной приезжали с Зеленого Базара. Приятно проводили время в компании с Пуртовой Зоей Георгиевной.

С будущей женой Любовью Владимировной Жуковской-Волынской Владимир познакомился в магазине Щелкунова, где она работала на кассе.
 - Жуковская-Волынская, говоришь, и звать Люба, она же моя знакомая по Институту в Иркутске. Это же, просто, прелесть, - обрадовалась Надежда. И Шелгунова хорошо знаю, у него была библиотека на Гоголевской.
 - Родом то он из деревни Яр Пермской губернии, говорят торговал чаем, да разными драгоценными металлами, - поделилась с детьми Глафира.
 -Может и так мамам, только и в Иркутске, я хорошо помню,  висели вывески «Компания Щелкунов и Метелев», - возразил Владимир. Похоже, что вместе с купцом Метелевым он занимался производством фарфоровых изделий на Хайтинском заводе. А прибыл он, как мне рассказывали, из Черемхово, где имел угольные шахты и чуть ли не свой  горнотехнический колледж.
 -  Фарфоровых изделий его завода я не видела, а с ним часто встречаюсь в церкви.  Он и живет рядом на Церковной 33. Как-то разговорились. Он мне и рассказал, что в Харбин приехал в 1918 году, как только власть в России поменялась.

 Купец первой гильдии Щелкунов, как и многие русские беженцы, из Китая выехал в Австралию, там и скончался в 1945 году, заверещав на свои деньги построить в Маньчжурии школу для детей русских эмигрантов. Школу построили на  Гоголевской.
Начиналась  улица в точке пересечения  Новоторговой с речкой Модяговкой. Если идти по ней от реки, то перейдешь улицы: Новая, Вершинина, Дачная, Брусиловская, Бельгийская, Чистая, Бородинская, Церковная, Балканская, Пограничная и последняя–Двинская.
На Гоголевской в «Модягоуской общедоступной лечебнице врачей Тарновского и Челахсаева», где были кровати для рожениц начался земной путь Никиты, сына Владимира и Любови. Он здесь родился. Акушерки  Масленниковой, которая давала женские и акушерские советы беременным, на месте тогда не оказалось и пришлось воспользоваться лечебницей. Докторский уход модяговцы могли так же получить в  «Амбулатории имени доктора Казем-Бека». Кроме того на Гоголевской жило много практикующих врачей, которые принимали пациентов у себя на квартире. К ним относились: Кривенко, Лыбин Успенский и многие другие, которые лечили всех и вся, в том числе с вызовом на дом.

Дамы посещали «Косметический кабинет Летовта», расположенный в собственном доме. Лекарства покупали в известной на всю улицу «Аптеке Зимина". На крайний случай в «Казанской аптеке» провизора  Кибардина.
На дверях домов висели медные таблички с гравировкой славянской вязью:
«Блюмберг, инженер путей сообщения», Библиотека Афонской А.Ф, "Комиссионный контора Молчанова Н.Г", «Кондитерская Азадовского Д.И.», «Винно-бакалейная гастрономическая торговля Вахткрель О.Я, всегда свежие закуски и заграничные вина", «Кинематограф «Стар».
На этой же улице люди и умирали, отпевание происходило в двух храмах района: Алексеевская Церковь и Храм во имя равноапостольного Князя Владимира. Изготовлением гробов, аксессуаров занималось похоронное бюро «Дальний восток». На поминках по традиции выпивали водку марки «Кристал», завода Васильева и Ко.
 При внешних приличиях, жену Владимира в семье Лукиных за глаза называли вздорной полячкой. Такой уж она была себе на уме, деловой и мнительной. Потому казалось, что главным бомбардиром в семье артиллериста была она, а не Владимир. Между Глафировой Аристарховной и ею пробежала черная кошка, и свекровь предпочла жить с дочерью. Владимир мало помогал матери, да и возможности для этого отсутствовали — постоянная беготня в поисках работы. Кем он только не трудился: в музее управления железной дороги; в частной кондитерской; истопником; исполнял обязанности старшего рабочего, десятника, техника железной дороги. В последнее время занимал должность поденного-штатного рабочего 3-й категории с заработком 1 гоби 20 фэнь в день.

Для него было хорошо, что и воскресные дни были рабочими. Итого в месяц у него выходило до 40 гоби, из которых 25 отдавали за квартиру.
Чакировы находилась в постоянном контакте с сестрой Любови Владимировны, Елизаветой Владимировной Малиновской, преподавателем школы Чесноковой, и ее мужем Казимиром Владиславовичем. Он служил у японцев в «Кокусай унью», кажется, по транспортным делам. Располагались Малиновские рядом, в Гондатьевке по улице Глебовская дом 6.  Вместе с Малиновскими, детей у которых не было, одно время проживали мать Любови и Елизаветы Балк Елена Тихоновна и сын умершей в 1936 году дочери Людмилы, Володя Краковцев. 
Любовь Чакирова была у него крестной, а Светлана Лукина - подружкой по играм, когда Володя с бабушкой приходили погостить к ним в дом. Он хотя был и разделен на две семьи, но значился под одним номером.
 Елизавета Владимировна не только преподавала в школе Чесноковой арифметику, но и была, прекрасным концертмейстером и учителем танцев. Директриса школы Клавдия Павловна Чеснокова и  Елизавета Владимировна  устраивали прекрасные школьные концерты. При школе был садик для ребятишек и Володя Краковцев был ее воспитанником. Там же он начал постигать первые уроки грамотности.
Школа Чесноковой, как двухлетняя подготовительная, существовала при Железнодорожном Коммерческом училище, лучшем учебном заведении в Харбине. Ее  воспитанник Володя Слободчиков вспоминал, как в 1921 году они собирали помощь голодающим в Поволжье. В Самаре в то время каждый день умирало по 800 человек и он написал стихотворение

Все неслышное — услышится,
Не простится никогда.
Все, что было, все запишется,
Сохранится навсегда.

Еще Володе запомнился случай с покупкой кур у разносчика китайца. Продаваемые куры делились на два сорта: одни продавались по 35 копеек за штуку, другие, точно такие же, за 25 копеек.
 - В чем же разница? - спросил он у продавца. Китаец ответил:
 - Курицу за 35 копеек я сам кантромал ( с русско-китайского жаргона «кантрома» означало «убить»), а курица за 25 копеек «сама подыхай. - А мы то, прельщенные дешевизной, вспоминал Володя Краковцев, покупали и ели за 25 копеек. Когда пришли японцы и их не стало.