Иванов, Петров - все родом из детства

      Часто вспоминал Петров разговор с восьмидесятилетним юбиляром Виктором Абрамовичем.
      Тяжёлое, если не трагическое детство Абрамыча, не сказалось на великодушии и оптимизме ветерана. Полтора года еврейский мальчик Витя провёл вместе со своей матерью в тюрьме, когда отца расстреляли, как врага народа, а мать осудили «по статье». Рассказывал Виктор Абрамович и про тюремные порядки, и про походы с женщинами в баню, и про родную тётку, которая наконец-то забрала его из заключения. Печальный рассказ не давал Петрову покоя, потому что он резким контрастом выделялся на фоне другой дискуссии…
      – Ну, хорошо, Абрамыч, вот ты был свидетелем правления многих наших вождей: Сталина, Хрущёва, Брежнева, Горбачёва, Ельцина, теперь Путина. Кому из них отдаёшь предпочтение?
      – Сталину.
      – Ты хорошо подумал?
      – Да…, был порядок…
      Обескураживающее, но откровенное признание.   

      Петров и сам уважал силу, любил, когда всё разложено по полочкам. Но чтобы жертвовать всем на свете ради мифического «порядка», этого понять он не мог. Как не мог понять своего сослуживца Иванова, женатого уже в третий раз.
      
      От первого брака у Иванова было двое детей, мальчик и девочка, практически погодки – дети любви, бросить которых было равносильно предательству. В сознании Петрова не укладывалось, что можно так поступить. Зачем рожать второго ребёнка, если хоть один из супругов чувствует неуверенность в совместной жизни. Почему дети должны страдать?
      Единственное оправдание Иванову можно было найти в том, что и его родители расстались, когда он учился в первом классе. Причём их развод был далеко не цивилизованным: с ревностью, драками, тяжёлым разделом имущества. Инициатором того развода была мать Иванова, которая встретила новую «любовь». Естественный исход этой «любви» после закончившихся разборок, ссор и скандалов был в никуда. В конечном итоге мать вышла замуж совсем за другого мужчину. Видимо, такие отпечатки в сознании ребёнка остаются на всю жизнь, поэтому та цепочка тянется и тянется.

      Как и в случае с Виктором Абрамовичем, опыт «ребёнка Иванова» уже в никакие логические схемы поведения вписаться не мог. Оба они проживали ту детскую жизнь, которая неизгладимым отпечатком диктовала им дальнейшее поведение.

      Иванов как бы продолжал тот эксперимент, который затеяли его родители. Легко и непринуждённо он поменял уже не одно место работы. Отношения с женщинами строил по принципу – «много раз женат и всегда удачно».
      Петров подмечал в поведении Иванова мальчишескую склонность к маленьким радостям.
      – Погода стоит, на загляденье, вторую неделю уже.
      – Погода, как погода, вполне по календарю, и, вообще «у природы нет плохой погоды», мне и дождь не помеха.
      Вспоминая подобные диалоги с Ивановым, Петров ловил себя на мысли, что собственное восприятие мира у него было уж слишком приземлённым.
      И его собственная реакция на те, или иные вещи укладывалась в ту же сентенцию – все мы родом из детства.

      Петров был в семье средним ребёнком и видел как много хорошего, так и плохого. Вспоминать о «плохом» он не любил, раз и навсегда уяснив простую истину: не побывав «в шкуре» другого человека никогда не поймёшь его поступки. Как можно осуждать родного отца за пьянство, зная, что он стал фактически сиротой в десять лет, после ссылки его раскулаченной семьи на север Томской области.  Вместе со своей сестрой он сбежал с места поселения, укрываясь на проходящей барже. Эта семейная тайна хранилась много лет, и даже хрущёвская «оттепель» не растопила твёрдость молчания. Никогда не слышал Петров осуждения  в адрес действующей власти ни от родителей, ни от родственников. Но и атмосферы благоденствия в его детских воспоминаниях не припоминалось.   

      – После создания семьи женщина начинает считать своего мужа такой же собственностью, как кошку или собаку. Искренне полагая, что в этом и заключается любовь – так Иванов озвучивал своё многолетнее наблюдение за семейными привычками женщин.
        – Женщины отличаются от мужчин. Мужчинам не дано ощутить зарождение жизни,  и они никогда не поймут женщин – в принципе соглашаясь, всё же возражал Петров.
        – Редкая женщина способна соблюдать по отношению к своему мужу такую же политкорректность, как с остальными людьми.
       – Но ведь он для неё становится действительно родной и единственный.
       – Настолько родной, что его можно не только пилить, но и распиливать.
       – Если женщине свойственен садомазохизм, то она распространяет его на свою вторую половину, не замечая этого. 

      Незаметно выросли дети Петрова – дочка с сыном. Вспоминая то время, калейдоскопом прокатившееся через его молодость Петров недоумевал: «Почему своим детям он не радовался так, как внукам». Их таланту, их непосредственности, их чистоте и непонятно откуда берущейся сообразительности. Возникало ощущение, что маленький человечек уже давным-давно знает все взрослые повадки, и только вспоминает уже заведомо известные навыки, подобно проявлению переводных картинок, обнажая заранее нарисованный сюжет.
      Взрослый человек не способен воспринять такое количество новой информации, которое ребёнок впитывает, как губка, первые годы жизни. Поэтому, глядя на внуков, Петров готов был верить индусам, считающим, что человек проживает не одну жизнь.

      В семье Петрова не приняты были «телячьи нежности», и, видимо, такой же жизненный уклад шёл от семьи, в которой росла жена Петрова. Соответственно и предательства были исключены. В минуту откровений Петров однажды даже просил у своих детей прощение, за то, что «мало их любил», воспитывая в излишней строгости и дисциплине.
      Теперь уже внуки пользовались слабостями поумневшего Петрова, беспрекословно требуя: «Деда, давай игать». Дед соглашался, разнообразно меняя правила игры по своему усмотрению.  При этом вполне серьёзно воспринимал детские условности, ловя себя на мысли, что «все мы родом из детства».