Меня предала - и тебя предаст

«Меня предала - и тебя предаст...»
Сказал капитан Сажин с нехорошей усмешечкой.

Чертыхаясь на светофоры, если те неумолимо начинали менять зелёный свет на красный перед самым, считай, носом, Павел Голубев гнал машину по городским улицам. Он словно обезумел: обгонял, подрезал, проскакивал, чтобы не застрять в пробке, другие водители, не выдерживая столь опасного, хоть и скоротечного соседства, иной раз грозили кулаком или кричали ему вслед явно неприличные ругательства. Но Павел ничего не слышал и видел только дорогу. Он был, в общем-то, уверен в себе, в своих умелых руках и точном глазомере бывшего военного лётчика. Только бы не попался по пути патруль… Вообще-то, Голубев никогда - ну или почти никогда - не нарушал правил, был предельно вежлив с авантюристами на колёсах, не унижаясь до мелкой мести, однако сегодня чувствовал себя вправе спешить, даже рискуя нарваться на серьёзные неприятности. И в то же время при чисто внешней лихорадочной торопливости ощущал, как робеет внутри, пытался сформулировать фразу покороче, но никак не мог. Слова сыпались, как сухой песок, отказываясь подчиняться. Наконец он бросил безуспешные попытки: что получится - то получится.

Когда за поворотом показалась кирпичная пятиэтажка, в которой жила его мать, Лидия Григорьевна, Павел сбавил скорость и к подъезду «подполз» не быстрее черепахи. Покурив в салоне, чего раньше категорически не позволял ни себе, ни пассажирам, он набрался духу, поднялся на третий этаж и легко нажал на кнопку звонка. Дверь распахнулась немедленно. На пороге стояла встревоженная Вика. Смешно вытаращив глаза, она испуганно прижала палец к губам, а потом прошептала:

- Тише, папа! У тебя же ключ есть. Бабуля уснула.

Павел виновато закивал, повесил кожаную куртку в шкаф для верхней одежды, снял ботинки. Вика строго дёрнула бровками и прикрыла - порядок должен быть! - дверцу шкафа.

- Можно, я к маме загляну? - чуть слышно спросил Павел. -

Я на цыпочках...

Вика согласно прикрыла глаза, а сама прошелестела на кухню ставить чайник. Он осторожно потянул на себя створку: пол в комнате блистал идеальной чистотой, воздух был свежий, нигде ни пылинки. Лидия Григорьевна лежала в такой же идеально чистой постели, выпростав руки на одеяло. Хоть и иссохшее, лицо её было по-прежнему красивым. «Мама...» - мысленно сказал Голубев, и сердце его невольно сжалось от неотвратимого будущего, но он в мгновенной панике словно воздвиг глухую стену между «сегодня» и «завтра». Какое счастье, что никто не знает даты этого завтра. Павел удержался, хоть и хотелось погладить мать по руке, выскользнул в коридор. Вика уже подогрела гуляш с макаронами, расставила тарелки и чашки.

- Ужинать не буду, Викуль. Успел уже. А чайку плесни.

- Опять пельмешки магазинские сварил? Пап, я же тебе сто раз говорила: приезжай к нам, у тебя ведь машина!

- Некогда, пойми...

- Да уж, деловущий ты у меня, - Вика с тёплой иронией посмотрела на отца. - Что там бабуленька?

- Спит сном младенца. Молодец ты, дочура. Но я всё же беспокоюсь за тебя. Второй курс, а с бабушкой столько проблем. Может, сиделку поищем?

Словно и не услышав вопроса, Вика весело улыбнулась:

- У нас сегодня банный день был. Это надо же, до чего бабуля капризная. Просто ребёнок какой-то! То вода горячая, то шампунь не так пахнет, то губка слишком шершавая... Ворчит, а сама довольная. Я её потом в большое полотенце закутала и, как малышку, на руках в постельку отнесла. Бабуля от страха, что я надорвусь и уроню, в крик. Но я же спортсменка! А она такая худенькая, весу, как у мотылька.

- Вика! - Павел несколько порывисто отодвинул чашку с недопитым чаем. - Вика, тебе вечером позвонит... - он заволновался и опустил взгляд на яркую когда-то клеёнку на столе, которую он покупал ещё вместе с Ксенией. Ксения тогда долго бродила вдоль ряда рулонов, придирчиво рассматривая рисунки и отвергая один за другим: опять не годится («Лидия Григорьевна любит подсолнухи, ты же знаешь, Павлик!»). Они всё же нашли подходящую, обойдя три или четыре магазина, подсолнухи давно уже выцвели и поблёкли, но мама наотрез отказывалась заменить клеёнку на новую.

- Кто позвонит, папочка? - с недоумением спросила Вика. - Ты почему замолчал?

- В общем... Мама... - еле выговорил Павел.

- Ма... - Вика так и не смогла произнести это слово.

Они сидели за столом друг против друга и теперь уже молчали оба. Потом Павел кашлянул и неловко поднялся:

- Мне надо ехать. Завтра рано на работу. Срочный заказ сдаём. Ты... всё же ответь ей, ладно?

- Может, останешься? - она как-то по-детски ухватилась за рукав его свитера.

- Нет, - покачал головой Павел. - Так будет лучше. Надеюсь, у тебя найдётся, что ей сказать. Я вот сплоховал... Но тебя успел предупредить, а значит вооружить, - он криво усмехнулся.

Соврал, как мальчишка. Никакого срочного заказа не было. Он знал, что сейчас вернётся домой, ляжет у телевизора на диван - и начнёт очередной изматывающий раунд борьбы с воспоминаниями, которые вот уже почти пять лет безрезультатно пытается стереть из памяти.

Павел женился поздновато - в тридцать два года, когда по собственной доброй воле подал в отставку и расстался с военной авиацией. Ксения, жена одного из его сослуживцев, капитана Сажина, работала в гарнизонной библиотеке, и Голубев влюбился в неё сразу же, едва увидел в Доме офицеров на концерте заезжей столичной певицы. Она ответила на его чувство: видимо, что-то не ладилось в семейной жизни, но поставила жёсткое условие: или брак - или ничего, потому что становиться мишенью для пошлых шуточек не желает, а здесь, в военном городке, тайн просто не существует. И второе условие, тоже, так сказать, обязательное к исполнению, как приказ: никаких полётов-самолётов, ей нужен, выяснилось, вполне земной муж, чтобы не трястись ежедневно от страха за него. Да и вдовой, пусть и молодой-красивой, быть не особо греющая перспектива. Павел подал рапорт. Бывший супруг, к его чести, скандала закатывать не стал, только с горечью сказал: «Предала меня - предаст и тебя».

Они уехали в город, где жила мама Павла, купили квартиру, через год родилась Вика. Голубев нашёл работу на заводе, а Ксения, когда дочка подросла, устроилась сначала референтом-переводчиком с английского и немецкого языков в фирму, и сама не заметила, как стала правой рукой и советчицей директора Бориса Борисовича. Вместе с ним она ездила в командировки в Москву и за границу, упорно изучала китайский: в Поднебесной наклёвывались выгодные партнёры. А у Павла временно поселилась Лидия Григорьевна, чтобы присматривать за Викой и хозяйством.

Поездки Ксении за рубеж стали обычным делом. В очередную - в Германию - её проводили буднично: чмок-чмок в аэропорту. Правда, на сей раз она улетела одна на международную выставку современных технологий. Обратный билет лежал у неё в изящном дамском портфеле, но на борту прибывшего из дальних краёв рейса Ксении не оказалось. И Павел напрасно пристально всматривался в шумную толпу пассажиров. Обеспокоенный, он набрал на мобильнике номер жены, но её телефон был отключён. Тогда Голубев позвонил Борису Борисовичу. Тот, сам весьма удивлённый, не смог ничего объяснить.

Ксению искали всем миром, а она как в воду канула. Павел взял отпуск, потому что не мог сосредоточиться на работе. Вика, еле отсидев школьные уроки, врывалась домой с криком: «Мама нашлась?!» На третий день прорезался Борис Борисович и смущённо сказал:

- Мои немецкие друзья разыскали вашу жену. Ксения не хочет возвращаться. Она встретила там мужчину, с которым... Ну, вы понимаете... Мне очень жаль...

Павел был потрясён настолько, что швырнул телефон на пол, даже не поблагодарив директора и не попрощавшись с ним. Самое ужасное, он совершенно не представлял, какими словами рассказать об этом Вике. Ладно, Ксения бросила его (пророк, видно, и впрямь её бывший муж), но дочь, с которой она всегда была в обнимочку, везде вместе!..

Вике было пятнадцать лет - и выдумывать какую-нибудь чушь, скрывая правду, Голубев не видел смысла. Через две недели он привёл впавшую в болезненную задумчивость девочку к психологу, и тот посоветовал отдать её в секцию восточных единоборств. Доктор оказался прав: Вика выходила к отцу из зала уставшая, но глаза её блестели. А Лидия Григорьевна сдала. Навалились хвори. Жила, как сама говорила, «только ради деточек». Поступив в университет, Вика переехала к ней, чтобы бабуле было легче. Да и папа что-то стал уединяться с телефонной трубкой и краснел, если она заставала его за неким личным разговором.

Вечер тянулся и тянулся. Лидия Григорьевна всё ещё спала, и Вика молила бога, чтобы она не проснулась слишком скоро. Пробовала вообразить, какой стала мать, но рисунок получался мутным и расплывчатым. Она очень волновалась: о чём говорить с человеком, который предал её, отодвинул в сторону, как ненужную вещь? И вздрогнула, когда затрезвонил аппарат. Ответила: «Я слушаю...», а через минуту отключила трубку. Посидела, подумала и позвонила отцу.

- Пап, она тебе сказала, что хочет забрать меня к себе? Ну да, в Берлин. И там я буду учиться и жить.

- А ты?

- А я промолчала. Что значит «невежливо»? На фига этот Берлин сдался? Тут у меня бабуленька и ты..