Пролетая над куком гнездушки

Куся росла ребенком болезненным, начиная примерно лет с полутора, когда родители обнаружили на ней пять видов сыпи одновременно — звездочки, визикулы, бляшки и прочие папулы. Врачи «скорой» азартно предлагали разные варианты госпитализаций, в противном случае предрекали младенцу неминучую гибель. Мама Куси рыдала, но дочь не отдавала, упорно названивая знакомым в поисках какого-нибудь светила от педиатрии, который мог бы проконсультировать разноцветно-пятнистого ребёнка на дому. Светило нашлось быстро, знаменитый на всю Москву профессор-аллерголог доктор Кубергер, на которого молились все интеллигентные мамаши, не доверяющие каждая по своей причине советской официальной медицине. Он поглядел на эту палитру, изучил детское горло, помял желёзки, весело подкинул хихикающее дитя под потолок — и велел исключить из рациона морковь, после чего степенно удалился, получив 15 рублей за визит. Через сутки пятна пропали, после на всякий случай морковь перестали класть даже в суп, так что лет до десяти Куся этот овощ видела только на картинках, а имя доктора Кубергера с тех пор в семье стало восторженно-нарицательным.

Дальше в Кусиной жизни начался сезон ангин и ложных крупов. Чтобы увлажнить воздух в детской, на шкаф вешали огромное мокрое махровое полотенце, оно тихо капало в тазик, и от этого звука Куся чуть не сошла с ума. Она лежала лицом к шкафу, чей деревянный бок был обклеен картинками из журналов, втихаря отковыривая кусочки и прожёвывая их — уж очень был вкусный клей. Когда мама обнаружила объетую фотографию собора Нотр Дам де Пари, то со страху устроила Кусе клизму, это унижение запомнилось ребёнку на всю жизнь, да так, что уже взрослая Куся тщетно пыталась уговорить в роддоме нянечек как-нибудь обойти эту необходимую процедуру.

За ангинами последовали все традиционные детские болезни от ветрянки до свинки. Болеть Куся любила, потому что тогда вокруг неё начинали водить жалостливые хороводы, никто не ругался и не выводил на чистую воду, а там всегда было что куда вывести. Папа доставал ей красивые заграничные фломастеры, а мама и бабушка готовили только всё любименькое и вкусненькое, особенно старалась бабушка, которая на самом деле не была мастером кулинарии, но точно знала, что картофельное пюре, перемешанное с жареным лучком и нарезанными «монетками» сосисками, лечит детские страдания лучше любой аллопатии. Куся хомячила эту неполезную еду от души, слушала пластинки и читала всевозможные книжки про животный мир, особенно налегая на Брема. 

Регулярные сосиски с пюре и  категорически запрещенные чебуреки, купленные возле ЗИЛовской проходной, в свое время таки довели Кусю до вполне прогнозируемого гастрита, и одиннадцатилетняя девица была отправлена на месяц в институт педиатрии и детской хирургии, сокращенно НИИПэДэХа. Название казалось угрожающим, да и Кусин папа не очень удачно пошутил — ну ты там не пэдэхай, доча, лечись. В общем, домашняя Куся впервые должна была надолго оторваться от привычного уклада и родных лиц, и она никак не хотела отпускать маму, у которой болела голова и вообще не ладилось со здоровьем, потому прощанье получилось слегка истерическое с обеих сторон, его прервала фрекенбокского вида санитарка, как потом Куся узнала, носившая кличку «Липовна», потому как полностью звали её Зинаидой Филипповной.
 
- Тэк-с, сопли-вопли прекратили, женщина, тут вам не варьете с перьями, а медицинское учреждение! Девочка — как бишь тебя? Пак? Чё за фамилия, не пойму, пакет какой-то... ну ладно, Пак! Вещи взять, в палату — марш!

Кусю привели в палату. Двери и межкомнатные стены на две трети были стеклянными, таким образом при желании можно было видеть всё, что происходит в других отсеках до самого конца коридора. Мальчиковые палаты, как потом выяснилось, располагались по другую сторону от сестринского поста. Пока никого вокруг не было, потому что дети находились на занятиях — как и сейчас, в 80-е годы в больницу приходили учителя, которые обучали детей всему тому, что они должны были бы пройти в школе. Липовна распотрошила Кусину сумку, изъяла оттуда пару апельсинов («еду нельзя!»), сунула их себе в карман, критически окинула взором несколько томов про зверей и странную обёрнутую в газету книжку (её Куся стащила с «запретной» полки в родительской комнате: экстренно искала что-нибудь еще нечитаное про животный мир, название «Пролетая над гнездом кукушки» - самиздат, возможно, переводчик решил, что название фильма 1975-го года больше привлечёт читателей, чем исходное «Над кукушкиным гнездом» - ей показалось убедительным, наверное что-то вроде Бианки, подумала она и засунула книгу в сумку между полотенцем и пижамой.):

- На черта тебе столько?.. Писали писаки, читали собаки, надо запретить это всё в палатах, одна пыль да ересь... Пак! Я к тебе обращаюсь, оглохла? Стелить постель умеешь? Ну-ка, - Липовна сбросила на пол подушку и горчичного цвета одеяло, - покажь, чё умеешь!

Куся постаралась как можно тщательнее застелить койку и аккуратно положила подушку, предварительно взбив её, как в сказке про Морозко. Липовна кривила губы:

- От сразу видно — не лежала в больнице! Кто ж так подушку ложит плашмя, дура? Смотри, как надо! - Липовна выхватила из рук Куси подушку, взяла ее за один угол, крутанула несколько раз по часовой стрелке, ловко перевернула и водрузила этот условный одинокий парус ровно посередине одеяла. - В центр ложишь, поняла? Чтоб до тихово часа ни складочки, ни ниточки! Сидеть-лежать запрещено! Давай, шмотьё-хоботьё складай на полку, щётку-пасту-мыло сдать мне, надписать! Приду, чтоб сей минут мне надписатое сдала! - и Липовна ушла, громко шаркая тапочками без задников.

Девочка пыталась отыскать в портфеле с учебниками ручку и поняла, что забыла пенал дома. На дне портфеля обнаружился огрызок двустороннего красно-синего карандаша, но он категорически не оставлял никаких следов на глянцевой упаковке. Тогда Куся решительно процарапала на куске мыла свою недлинную фамилию и, гордая собственной находчивостью, ждала Липовну. Та не замедлила появиться с какими-то бумагами в руках. Куся смело протянула ей щётку, пасту и мыло с художественной резьбой. Санитарка свирепо смотрела мимо, на пол. Куся поглядела вниз и обмерла — чистый коричневый пол был весь в мыльных ошмётках.

- Эт-та шта за херь?! Я тя спрашиваю, дура, чё за херь ты тут мне развела за две минуты, а?!
- Это... это от мыла... - пролепетала Куся, но Липовна уже шла по направлению к двери, голося:
- Привезли блять нерусскую на мою голову! Мыло ногтями царапает, идиотка! Галя, подь сюда, притри там в шестой, там дура малолетняя наговняла!

Куся пылала от стыда и негодования. Она не привыкла к такому обращению, хотя, конечно, росла не в инкубаторе и имела представление об обсценной лексике, однако в свой адрес её слышала достаточно редко. Вошла Галя с ведром, и Куся было попыталась предварить её усилия словами, что она совсем не говняла, а просто только немножко мыла на пол попало, и что она, Куся, может сама убрать, как молчаливая Галя махнула в её сторону коричневой ноздреватой вонючей тряпкой, что, видимо, означало, мол, заткнись и сиди. Куся заткнулась и сидела, пока Галя расслабленно гоняла мыльную воду по полу. И в этот момент в палаты стали возвращаться с уроков дети.

Вошли две девочки, по виду парой лет старше Куси. Одна — тоненькая  в дивных светлых кудрях и прозрачными льдистыми глазами и черными ресницами (пухлая Куся с завистью призналась себе, что девочка очень красивая и необычная), другая — угловатая, резкая, с рыжими косичками, белокожая и очень высокая. Обе уставились на Кусю неприветливо.

- Ты новенькая? С чем лежишь?

Куся очень хотела произвести на старшеклассниц хорошее впечатление и честно ответила:

- Да мне лежать запретила тут одна вредная такая, хамка... говорит, нельзя до «тихова часу» (Куся очень похоже передразнила Липовну, был у нее такой талант к нехитрому лицедейству).

Кудрявая девочка хихикнула, а рыжая ледяным тоном сообщила:

- Ты чё, больная? Зинаида Филипповна её зовут, и это моя родная мамы моей тётя, а не какая не хамка, ясно тебе?

Куся поняла, что влипла и собиралась начать горячо оправдываться, но тут за ней пришли, уточнив, ела она или нет. Поскольку утром мама говорила, что сегодня есть нельзя,  будут исследования проводить, то Куся ходила голодной с вечера, что и подтвердила медсестре. Та кивнула, велела Кусе идти за ней, привела её на другой этаж, усадив на банкетку перед кабинетом с надписью «Эндоскопия», занесла туда Кусину карту и ушла - «тебя позовут». От нечего делать Куся играла про себя, как они часто делали с папой — составляла маленькие слова из большого неизвестного ей слова «эндоскопия»: «покос, эпос, пион, поиск, кокос, поддон, поднос, писк»... Дверь открылась, и Кусю поманила пальцем докторша:

- Пак? Идем!

Куся вошла. Ей велели лечь на кушетку на левый бок и завели зачем-то правую руку за спину. Медсестра сказала:

- Значит так — открываем рот, я тебе вставлю загубник. Потом туда будем пропускать зонд — затошнит, но ты не дёргайся, терпи, так скорей всё закончится, - и ловким движением воткнула Кусе в зубы пластиковую штуку, которая не позволяла закрыть рот. Перед глазами Куси появилась рыжая длинная трубка с какой-то пулей на конце, и вот это всё медсестра теперь запихивала в Кусино горло. Потом Кусю держали втроём, орали, пригибали больно голову к кушетке, разок врезали по заднице, что никак не сгладило ситуацию. Её выворачивало, глотку жутко царапало, слезы лились потоком, ей владело ощущение абсолютной беспомощности от надругательства взрослых людей, которые делают больно и страшно, от невозможности волевым усилием исторгнуть из себя чужеродный предмет, который рвал внутренности. Куся ухитрилась высвободить правую руку, крепко схватила зонд и потянула, ей разжимали пальцы и уже открыто материли. Наконец экзекуция завершилась, и рыдающую девчонку чуть не под зад коленом выпихнули из кабинета, приговаривая громко вслед, что первый раз в жизни видят такую хулиганку и вообще дрянь. Покладистой Кусе, которая всегда старалась быть хорошей и слушаться взрослых, было ужасно обидно.

Мысленно проклиная родителей, которые сдали её этим фашистам, Куся пробиралась к лифту, собираясь немедленно сбежать, но её отловила как на грех соткавшаяся в проёме лестничной клетки Липовна.

- Кудааааа, как тебя, Пан! Тьфу, Пак! Куда это собралася? А ну назад, щас пойдем на кислотность тебя проверим... - она цепко взялась за Кусин локоть и поволокла её дальше по коридору.

В следующем кабинете измученную замурзанную Кусю опять уложили на кушетку, под бок подсунули подушку. Всё повторилось снова — загубник и зонд, с той только разницей, что перед еле живой Кусей поставили на табуретке деревянную коробку, из которой стоймя торчали бесконечные ряды стеклянных колбочек. Дальше через зонд в девочкин желудок закачали, по словам ласковой (наконец-то) медсестры, капустный сок, чтобы у неё начала выделяться жидкость из желудка, которую потом надо будет проверить на что-то такое, Куся, конечно, толком ничего не поняла.

- Ты кончик трубочки опусти в пробирку, как наполнится — так в следующую суй. Это тебе часик полежать, а я как раз схожу пообедаю, - радостно объяснила медсестра и ушла. Куся послушно перекладывала рыжий зонд в следующую пробирку, как только наполнялась предыдущая. Это было интересно, потому что сперва жидкость оказалась мутно-белой, потом зеленоватой, потом желтоватой, охристой, тёмно-жёлтой и наконец густо-коричневой. «Красиво, - думала Куся, - а интересно, что будет, если колбочки закончатся, а она не придет? Придется лить на пол, наверное...». Но медсестра пришла вовремя, похвалила трудолюбивую  аккуратную Кусю и отпустила её в палату.

Обе девочки уже лежали на кроватях, потому что наступил тихий час. На Кусю они едва посмотрели, одна листала какой-то журнал, вторая изучала свои плохо накрашенные ногти. Куся села. Ей хотелось умыться, но надо было спрашивать, где здесь это можно сделать, а обращаться к девицам не хотелось. Тогда она причесалась, утерлась сухим полотенцем и достала ту самую стащенную у родителей книжку, обёрнутую в газету. Кудрявая девочка приподнялась на локте:

- Что это ты читаешь? - И доверительно пояснила: - Мы уже тут все по три раза перечитали друг у друга, надоело... а у мальчишек вообще книг нет, одни солдатики, а ещё они из игровой пластилин таскают и нам в волосы клеят... Так что за книга-то?

Обрадованная внезапным человеческим обращением Куся выпалила:

- Пролетая над куком гнездушки...
- Чтооо?! - Девочка села. - Где пролетая?
- Ой, прости!! Над гнездом кукушки... автор вот... Кен Кизи... - Куся уже подспудно чуяла, что случилась катастрофа, но было поздно.
- Хахаха!!!! Как ты — над куком гнездушки? Ааааа!! Автор — какой? Киси-писи? Ларка, ты слышала? У неё куко... кука... гнездушки, аааа!!

Девицы ржали, булькая и всхрюкивая. Длинная Лариса выскочила из палаты, зажимая рот, и было слышно, как она в коридоре кричит шепотом - «Вов, выдь, чё скажу! У нас там дура новенькая, Пак фамилия, она...» - неразборчиво, потом взрывы гогота. В дверях палаты показался тощенький очкастый парнишка, который, тыча в Кусю пальцем и оборачиваясь назад к Лариске, спрашивал: «Эта, что ли, Пак? Ты Пак? Хахаха!! Киси-писи! Гнездушка-пакушка, гнездушка-лягушка, гнездушка-раскладушка, гнездушка-пампушка!» Толстая Куся легла на кровать и спрятала голову под подушку.

...История про глупую оговорку быстро облетела всех, кому было интересно слушать про жирную новенькую с идиотской фамилией. Рифмы к слову «гнездушка» в исполнении мальчишек в столовой и жарким шёпотом на уроках становились всё непристойнее. На обходе улыбались уже не только медсестры, но и врачи. Один из них повертел книгу в руках, хмыкнул, увидев самиздат, спросил, знает ли Куся, о чем там говорится. Куся мрачно ответила, что не читала пока. И не читай, сказал врач, это тебе рано ещё, это про больницу (он понизил голос) для психов, давай-ка я пока у себя в кабинете  спрячу, не надо, чтобы кто попало это видел, не реагируя на Кусины робкие протесты, положил книгу в папку и вышел вместе с коллегами продолжать обход.

Куся прожила этот месяц «как лосось на вершине большой египетской пирамиды» - эту фразу она слышала на пластинке по книге Диккенса «Сверчок на печи», про себя ей было приятно произносить её с горечью и безысходностью. Она ни с кем больше не разговаривала, ела еду без соли, ходила на ЛФК, жевала отвратительный гастрофарм и глотала не менее мерзкий, похожий на рыбью икру, аэвит. Живот болеть перестал, на уроках в больнице было мучительно скучно, просить книги у других детей она не хотела из упрямства и гордости, а любимый Брем больше не приносил радости, словно проклятый роман Кизи каким-то образом скомпрометировал и «Жизнь животных». Мама часто приезжала к Кусе и никак не могла от неё добиться, почему она такая унылая. Куся боялась рассказывать ей про книгу, а того доктора она почему-то больше не видела, и не знала, как его зовут, чтобы хоть кого-нибудь спросить, как его найти. И только перед самой выпиской она вдруг услышала голоса, поняла, что как раз идет этот человек, рванула в коридор и увидела его, держащего её книгу в руках, весело что-то рассказывающего молоденькой медсестре. Куся подошла к ним:

- Меня завтра выписывают. Отдайте, пожалуйста, мою книгу...
- Какую-такую книгу?
- Как каку... эту, - Куся подбородком показала на знакомые полустершиеся уже буквы с передовицы «Правды», в которую был обёрнут томик.
- Девочка, ты ошибаешься. Во-первых, я тебя первый раз вижу, во-вторых, это моё. Зачем тебе взрослые медицинские книги?
- Как... как — медицинские? Это же... это моя книга, Кена Кизи (она тщательно выговорила), вы её у меня на обходе забрали...
- Да что ты говоришь, - врач ухмыльнулся, снял газету и сунул ей под нос издание, - ну-ка, читай, что тут написано?

Куся тупо уставилась на обложку, где значилось «Атласъ по анатомии человека» 1918 года издания, составителя звали очень сложно, типа «Вернеръ Шпатегольцъ». Это явно была уменьшенная фотокопия изначально большого по формату атласа. Но газета — газета же была точно её, вот же и дата — апрель 1985-го...
 
- Ну? Что ж ты молчишь? Ты ошиблась, девочка. Иди в палату.

Потрясённая до самых глубин души Куся в палату не пошла. Она понимала, что доктор присвоил себе роман, и она теперь ничего никому не докажет. Куся спустилась этажом ниже, где лежали младшие, и зашла в женский туалет. Она смотрела на улицу в дырочку, которую дети прокарябали в замазанном белилами до половины окне, и вдруг услышала дикое верещание. Детский голос с акцентом отдавался от стен сортира: «Жэнщина!! убэри сваи руки от меня! Убэри! Зарэжу! Не смэть меня хватать! Я папе скажу, он всэх, всэх вас зарэжэт!!» Дальше топот по коридору, крики, визг, низкий мальчишеский рёв. Куся вышла посмотреть, но увидела только захлопывающуюся дверь, из-за которой доносилось: «Нэ надо колоть попу! Нэ надо, прошу! Нэ хачу!! Аааа!!! Больно! Больно, собака!! Убью!!» Через мгновение дверь распахнулась, из неё выскочил зарёванный мальчик лет пяти, поддерживая на ходу пижамные штанишки, пулей залетел в женский туалет мимо Куси. Выскочившая парой секунд позже красная потная медсестра, держащаяся правой рукой за запястье левой, и рявкнула:

- Ты что тут делаешь?! А ну, марш наверх в свое отделение!! Где этот мерзавец?!
- Он туда побежал! - Куся показала вперёд по коридору.
- Ну он меня щас получит, этот урод! - Она побежала в направлении, указанном Кусей.

Куся зашла обратно в туалет. Из-за двери, где уборщицы держали халаты, швабры и вёдра, доносились всхлипывания. Куся тихо постучала:

- Мальчик... она побежала в палаты, наверное... ты не бойся, я никому не скажу... - Она помолчала. Звуки стали тише. - Очень больно было? Как тебя зовут, мальчик?
- Дато, - ответили из-за двери. - Больно, ай. Я её убью, собаку. Я её кусил. В руку кусил, сильно.
- Это ты молодец, - одобрительно сказала Куся. - Я бы так не смогла, даже если бы захотела. А у меня один врач книжку отобрал, спрятал где-то у себя и говорит, что я всё выдумываю и ничего он не трогал.
- Тэбя ругат будут? - заинтересованно спросил Дато.
- Не знаю... я эту книжку украла из дома, у родителей, - вдруг созналась Куся.

Дверь приоткрылась, в щёлку глядел опухший от слёз любопытный глаз.

- Украст — вай, это плохо, это накажут. Это палкой могут дажэ, раз и два, - важно откомментировал Дато. - Я вот украл — так, случайно — монэтку взял. У брата там взял. Мэня палкой побили, два раза. - Дато показал два пальца. - А ты гдэ лэжишь — навэрху? Ищё ка мнэ придёшь дружить?
- Нет, - вздохнула Куся, - не смогу, прости. Меня завтра выписывают...
- Абидно, - помолчав, сказал мальчик. Куся повернулась идти. - Падажды, - взволнованно снова заговорил Дато и вышел из кладовки, - дай мнэ руку. Ну? Дай руку свою, нэ бойса!

Куся протянула руку, малыш вложил в неё сплетённого из трубок капельницы чёртика:

- Дэржи. Пусть твой будэт. Скажэшь мама — Дато подарил.
- Спасибо, - растроганно сказала Куся. - Спасибо, Дато. Ну, не болей. Чтоб скорей дома был. - Она чмокнула его в макушку и пошла к себе.

Родители так и не заметили пропажи самиздатской книги. Через какое-то время она вышла, и они приобрели роман Кизи в нормальном, не кустарном переводе, и Куся его с удовольствием прочла. Собственно, мама с папой даже и не узнали бы об этом, если бы 18-летняя Куся не рассказала зачем-то им эту историю, когда собиралась первый раз в роддом. Она взяла туда с собой чёртика из пластиковых капельничных трубок. На удачу.