домой в Литву, в детство...

   Ворона прилетала невесть откуда, одна и та же, садилась на крышу сарая и замирала. Мы так к ней привыкли, что перестали обращать внимание, и только бабушка качала головой и говорила, что это не к добру. Мы посмеивались над бабушкой, считая, что все ее приметы – пережиток прошлого и ничего в наше время не стоят. Но, оказалось, – были не правы! В то лето было много лис. Охотники их не стреляли, и они развелись в большом количестве. Пугливые и осторожные, они стали выходить из леса, мелькали красным огоньком на картофельных полях, возле сараев, на огородах. Наши собаки, гоняли их почем зря, но они порой уводили их далеко в лес, путали след и прятались в норы. Несколько собак так и не вернулись к своим хозяевам, и это очень расстроило последних. А тут еще цыплята стали пропадать. Недочет был замечен не сразу, но все равно вина в исчезновении пушистых комочков, недавно народившихся по дворам, пала на лисиц. Мужчины, какие были в Мелетишках, испросили разрешения у егеря открыть охоту на лис. Был не сезон – начало лета, но егерь пан Рышард, скрепя сердце, дал добро на частичный отстрел. Он так и сказал: «Разрешаю частичный отстрел лисы в районе Круковецкого леса. Увижу, кого дальше леса – накажу!» И мужчины взялись за ружья. Выстрелы и лай собак, берущих высокие ноты от счастья погони, были слышны в течение недели. Бывало, сидишь на веранде с книгой, задумаешься, глядя на  сосны, а тут рядом – бах-бах! Такое чувство, что кто-то разорвал над головой небесный брезент. А однажды к нам под крыльцо забился взрослый лисенок-подранок. Пришлось отгонять собак, чтобы вытащить его наружу. Лисенок был напуган до смерти, но в борьбе за жизнь продолжал огрызаться и царапаться. Отец вытащил его, обмотав предварительно руки тряпьем... Он прожил у нас до осени и, подлечившись, превратился в статного красавца с лоснящейся от хорошей еды оранжево-бурой шубкой. Осенью его торжественно отпустили в лес. Мы с сестрой стояли и смотрели, как он, крадучись, потягивая носом воздух, уходил руслом сухого ручья в орешник. Его огненный хвост мелькнул в кустах, раз-другой и больше мы его не видели. Однако я забежал сильно вперед. Дело в том, что тогда, после отстрела лис, цыплята продолжали пропадать. Мужчины, зачехлив ружья, недоумевали, в чем дело, пока однажды бабушка не открыла тайну. Она сидела у открытого окна, вязала спицами, и время от времени посматривала на крышу сарая, где разместилась ворона. Бабушка была уверена, что это одна и та же ворона, которая прилетала вчера, позавчера и неделей раньше. Надо сказать, что и ворона видела бабушку и тоже сделала кое-какие выводы. Так они посматривали друг на друга, пока вдруг ворона не исчезла. Позже бабушка говорила, что она только на мгновение отвлеклась... Такое исчезновение вороны навело бабушку на мысль, что плутовка никуда не улетала, а где-то затаилась. И правда, не прошло и минуты, как ворона вынырнула из дверей курятника, держа в клюве цыпленка. Два раза подпрыгнув на сильных ногах, она легла на крыло и резко исчезла за верхушками сосен. Вот оно в чем дело – очки с бабушкиного носа поднялись на лоб! Оказывается, что в тот же самый день, но ближе к вечеру, со двора Миленкевичей пропал утенок, причем, все заметили, что утка была сама не своя и выводок на пруд второй раз не водила. – Ай, да ворона! – Сказал отец, услышав рассказ бабушки, и позже, обдумав ситуацию, прибавил – Уважаю! - На другое утро он сходил в караульную службу, что при военных складах, и попросил у капитана Костецкого  малоколиберную винтовку с оптическим прицелом. Потом съездил на мотоцикле на работу и взял отгул, а вернувшись, залез на чердак и стал ждать ворону. И ворона прилетела! Она сделала круг над крышей сарая, но, почуяв неладное, уселась на верхушку сосны. Ветер покачивал сосну, и отец не мог, как следует, прицелиться, да и угол выстрела из чердака был неудобен. Он решил ждать. Ждала и ворона. Так они ждали минут пятнадцать, пока, наконец, ворона не спланировал на крышу сарая. Вот тут-то отец и поймал ее в рамку прицела. Хлопнул выстрел. Ворона взмахнув крыльями, скатилась по рубероиду вниз. Когда мы с сестрой подбежали, она была мертва – пулька перебила ей шею. Большой черный клюв, черные глянцевые перья крыл, страшные  когти… Убитую ворону отец на веревке подвесил в огороде на рогатку у самого курятника. Больше к нам в то лето никто не прилетал.