Любовь

       Дуб вернулся со свидания в обычном восторженно-обалделом состоянии. Он был влюблён пламенно и навек. Считанные дни его любви изменили грубоватое лицо, смягчили прямую, слегка нахмуренную линию бровей и приподняли уголки упрямо сжатых губ. Подобрел и стал невнимательным взгляд. И даже речь его выпрямилась, отклоняясь от привычного студенческого жаргона к правильному построению фраз. Говоря о своей возлюбленной, он словно переносился из грубой действительности в мир своих грёз, впадал в экзальтацию, становился сентиментален, использовал избитые штампы влюблённых. Но все эти сравнения с красотой ангельской, цветами и звёздами приобретали у него звучание искреннее и как будто утрачивали способность принадлежать другим предметам и явлениям, кроме его возлюбленной. Он говорил о ней, постепенно замедляя речь и затихая, делая всё удлиняющиеся паузы, постепенно затихая, переходя к беззвучному шевелению губами.
       Он не спешил  знакомить нас с возлюбленной, словно опасаясь, что манеры и жаргон студенческой братии сделают его причастным к миру грубого бытия, и могут повредить его образу в глазах возлюбленной.               

       Дуб прошёлся по комнате, зацепив боком стул, зачем-то открыл холодильник, постоял перед открытой дверцей, закрыл и сел на свою кровать.
      - Трахнул? – спросил Зек, не отрываясь от книги.   
      - Молчи, плебей, - мечтательно сказал Дуб. – Что ты понимаешь в любви. Она как лепесток с капелькой росы. Как ангелочек. У меня всё внутри опускается и тает, когда я её вижу…
      - Это не страшно, - сказал Зек. - Лишь бы снаружи поднималось.
Наши грубоватые шуточки, он просто не относил к своей любви, не представляя, что даже пылинка грязной реальности может пристать к волшебному образу возлюбленной. Она была выше вульгарных человеческих оценок и никакая пошлость, никакой цинизм просто не мог быть к ней причастен.
       Он пользовался взаимностью и не скрывал этого, возвращался со свиданий счастливый и до ушей вымазанный губной помадой. Однако, наши прямые и косвенные намёки на более интимные отношения вызывали у него по меньшей мере недоумение. Ему было достаточно боготворить любимую, оставляя вопросы телесной близости за пределами настоящего.
       Дуб прошёлся по комнате, снова зацепив стул, постоял у окна, упершись лбом в холодное стекло, покопался рукой в кармане…
       - Нет! Не могу!
Повернулся и, словно боясь передумать, вышел из комнаты.
       - К Нинке пошёл, - усмехнулся Зек. – Ромео.
       Нинка была одной из общежитских давалок, и часто, отрываясь от своей возвышенной, поэтичной любви, распалённый Дуб отправлялся к ней «спустить пары».