Завещание

— Итак, — начал мэтр Ларош: — Я рад, что все, обозначенные в списке, сегодня в сборе и нашли время, чтобы присутствовать. Признаюсь, немало усилий пришлось приложить, чтобы разыскать вас, дамы и господа, но так желал месье Брош, а это мой долг, как его душеприказчика. Я адвокат, поверенный и так же нотариус, и уполномочен ознакомить вас с последней волей усопшего.
Ларош вскрыл конверт, надел очки.
— Какая ещё воля усопшего? – недоумевали люди.
— Завещание, — зевали в ответ другие.
— Какое завещание? Что может завещать этот клашар?
— Очевидно, свои долги и неоплаченные счета.
— И не говорите. Зачем я только пёрся сюда с другого конца страны….
— Простите, а Вы не скажете, кто, собственно, такой этот… э-мня… Брош?
— Завещание, — начал читать мэтр Ларош, он же адвокат, он же поверенный, он же нотариус: — Я, Жерар Брош, находясь в трезвом уме, твёрдой памяти и здравом рассудке завещаю… кхэ-кхэ, — прокашлялся мэтр Ларош: — Итак, завещаю, моему единоутробному сыну, Пьеру Муховскому один миллиард франков.
Воцарилась мёртвая тишина. Мужчина в синей спецовке, и синем же берете  что-то смачно жевавший, замер. Все взоры обратились к нему, ибо это и был Пьер Муховский. Из его распахнувшегося рта выпала котлета.
— Мадам Лили Бригеман, моей единоутробной дочери один миллиард франков…
— Ах, — дамочка неопределённого возраста, от которой сильно разило формалином, с громким стуком повалилась рядом с котлетой.
— Моей страстной любовнице, которая на протяжении сорока лет была бескорыстно предана мне, Алисе Фураж миллиард франков и замок в Богемии с прилегающим земельным участком и прислугой….
Жан-Батист Фураж воткнул в глаз монокль, уставился на свою супругу, та (седая старушка в траурной шляпе) непонимающе хлопала глазами и пыталась что-то сказать трясущимися губами:
— Это…, это… Я не понимаю… Жан, это какой-то коллапс…
— Моему другу Гранвалю по прозвищу Прыщ, миллион франков и полбутылки коньяка, а также вверяю его заботам моего кота Пармезана.
— Позвольте…, — приподнялся Прыщ, бездомного вида толстяк со шкурками колбасы в спутавшейся бороде.
— Соседке Бланш, которая была столь добра ко мне, миллиард франков.
Бланш тщательно пыталась настроить слуховой аппарат и всё время спрашивала:
— А что? Кто умер? Кто?
— Нашему действующему президенту Луи Аль Кади Мурахаттабу сто миллиардов франков и планету Меркурий, и, наконец, моему единственному и любимому приёмному племяннику Паскалю, я оставляю свой автограф – роман, который я писал на протяжении всей моей жизни и закончил его ровно в день своей кончины. За сим позвольте откланяться, что бы ни ждало меня по ту сторону, радует одно: я больше никогда не увижу ваши отвратительные рожи. Это всё, — закончил мэтр Ларош.
В кабинете конторы началось волнение.
— Что за ерунда?
— Так это что, этот старый хрен мой папа, что ли?
— Стало быть, сорок лет? Бескорыстно и страстно?
— Я не понимаю о чём речь! Это бред, маразм! Дорогой, я понятия не знаю кто такой Жерар Брош.
— И всё-таки! Позвольте! Этим снобам, значит, по миллиарду, а мне, значит, миллион, полпузыря и кота?
— Минуту внимания! Минуту внимания, дамы и господа! – мэтр Ларош снял очки: — Как юридическое лицо, я обязан довести до вашего сведения, что на момент кончины Жерара Броша, его состояние составляло ноль целых, ноль сотых франка.
— Как?! – вскричала внезапно очнувшаяся мадам Лили.
— А, простите, замок в Богемии? – с надеждой спросил месье Фураж.
— Никакой недвижимостью Жерар Брош не владел, — развёл руками Ларош.
— Тьфу ты, чёрт! – выругался Прыщ: — Держу пари и с коньяком надул. Одна отрада, что кота мне не подсунут.
— А вот кот, месье Гранваль, имеется и теперь он в полном вашем распоряжении, — адвокат поставил на стол клетку, из которой сердито смотрел взъерошенный лохматый зверь.
— И вот эта рукопись, месье Паскаль, по праву наследства принадлежит Вам.
Угрюмый мужчина взял исписанный бумажный листок.
— Не много же ты написал за свою жизнь, дядюшка Жерар….
Поднялся шум и гам, зазвучали угрозы жалоб и судебных исков, но Паскаль уже не слышал всего этого. Он вернулся домой, улёгся на скрипучую кровать, не снимая ботинок (Кло опять будет ругаться, когда придёт), стал читать наследие Жерара Броша, старика, которого он видел один раз в жизни, прошлой осенью, отдавая ему последнюю монету на кусок хлеба, и тогда он за это хорошо получил от Кло. Прочитав название, Паскаль улыбнулся. Роман назывался… «Палец и Жопа».

 роман Жерара Броша «Палец и Жопа».

— Хм, — весело сказал Палец: — Если меня, например,  мокнуть  в краску, я могу рисовать. Могу ковырять в носу, нажимать кнопки и даже спусковой крючок, могу наклеивать мушки, переворачивать страницы, пробовать горячее и холодное. Почесать, где чешется. И это только я один. А когда нас много, мы можем всё! А ты что можешь?
— Срать, — ответила Жопа.
— И?
— Пукать.
— И всё?
— Зато, зато…. Зато, когда нас много мы можем…
— Что?
— Срать…, — выдохнула Жопа: — Пукать…
— Ха-ха-ха! – засмеялся Палец и ушёл к своим братьям.
— Подумаешь, — ворчала Жопа: — Зато на мне можно сидеть, меня приятно гладить, меня обожают лизать и парить веником, вот. И никто не сделает татуировку «Здесь был Вася» или «Я хочу Маню» на пальце. Крючки он нажимает, подумаешь. А когда под барабанный бой цепью на нас шли, кого голым с редута под шрапнель выставили на показ? И пердеть – это, меду прочим, тоже искусство.
Жопа задумчиво помолчала, затем снова вздохнула:
— Эх, сыграю-ка я для души….
И она начала напёрдывать старинный марш «Прощание славянки».

1 апрель 2018