Нагадала бабушка...

            У Гриши Сенечкина весь день было чудесное настроение. Утром он встретил во дворе соседку Татьяну Сергеевну и… При одной только мысли об этой восхитительной встрече сердце Гриши начинало бешено колотиться и готово было выскочить наружу. Уже целый год сногсшибательная соседка являлась предметом влечения и страстных Гришиных переживаний. За все его прожитые двадцать девять с хвостиком лет, это было, пожалуй, самое яркое и удивительное событие. Татьяна была очень красива.  А настоящая красота встречается не так уж и часто, почти, как талант.  Если разобраться, так красота по сути это и есть талант самой природы-матушки.  Ещё Гриша чувствовал искренность соседки. Это качество он ценил больше всего. Так же, как ненавидел во всём фальшивость. В людях, вещах, в отношениях.
            Жил Сенечкин с древней бабкой, родителей почти не помнил, они погибли в авиакатастрофе, когда Грише было три года. Бабка, ровесница октябрьского переворота, плохо слышала и видела, часами сидела перед телевизором, включенным на полную громкость и уткнувшись носом в экран. Кроме этого, самым любимым её занятием было гадание на картах. А основной заботой – конечно же, устройство Гришенькиной личной жизни. Вчера, раскинув карты, старушка долго всматривалась в пасьянс, шевелила губами и, наконец, позвала внука.
            - Ну-ка, Гриня, подь сюда!
            - Чего там у тебя, бабусь, дальняя дорога,  казённый дом, или то и другое одновременно?
            - А ты не насмехайся, - прикрикнула бабка, - Карты не врут. Вот смотри. Туз червей с шестёркой треф – это свидание и длинные разговоры, десятка червей показывает взаимную любовь, правда, тут не к месту вот этот валет и дама пики, какие-то хлопоты непонятные. Но вот семёрка треф указывает на свадьбу и рождение ребёнка.
            - Ба-а-бушка, какие хлопоты, какие трефы и длинные разговоры. Двадцать первый век на дворе.
            Отмахнувшись от воспрянувшей духом бабки, Гриша пошел в свою комнату. Надо было заканчивать отладку программы, над которой он бился почти полгода. Шеф торопил, используя самые убедительные с его точки зрения аргументы. Программа должна поставить заслон неубедительным с точки зрения банка кредитополучателям. Однако работа не шла. Все мысли были там, за стенкой, где жила своей отдельной жизнью Татьяна Сергеевна. Именно так полушутя обращался Гриша к соседке. Хотя на самом деле в его воображении она была Танечкой, Танюшей, Ташей, Ташенькой. Сенечкин представлял, как женщина двигается по своей квартире, отвечает на звонки – иногда он слышал, как она разговаривает с кем-то по телефону или скайпу – работает за компьютером, варит и пьёт кофе. Он мысленно перемещался следом за ней, видел смешной хвостик пепельных волос на затылке, перехваченный резинкой, открытую шею, короткий халатик, немного полноватые ноги в тапках с помпонами, всю её такую домашнюю, красивую и непостижимую. Татьяна Сергеевна была когда-то замужем и старше Гриши почти на четыре года. Относилась она к нему слегка снисходительно, но вполне доброжелательно и даже, Сенечкин это чувствовал, с некоторой заинтересованностью. Он бывал у неё дома, поздравлял с праздниками, пару раз приглашал в кафе. Но это ничем не заканчивалось, и они по-прежнему оставались просто хорошими соседями с неясным будущим. Недавно увлёкшись, чувствуя неодолимую страсть, Гриша попытался женщину поцеловать. Но, увы. Татьяна легонько приложила  палец к его губам, посмотрела долгим взглядом, как будто втягивала Гришины глаза в свои. А затем погладила его буйную шевелюру и подтолкнула к двери.
            Сегодня утром Сенечкин проснулся с каким-то  странным ощущением. Ему приснилась Таня. Она шла по улице в белом платье среди падающих разноцветных листьев, почему-то с горящей свечкой в руках. На небе висела огромная круглая Луна. Время от времени женщина оборачивалась к идущему следом Грише и махала ему рукой.  Именно в этот момент он понял, насколько мир огромен и тесен от людей, но в то же время пуст и ничтожно мал, когда рядом нет одного единственного человека.
            Встретившись с Татьяной у подъезда, Гриша хотел было рассказать ей и про сон и про своё мироощущение, пришедшее ночью, но что-то его остановило. Сенечкин сначала даже не сообразил, что именно. Женщина смотрела на него не так, как обычно. Она смотрела пристально и внимательно, будто видя впервые, будто ища подтверждения каким-то своим мыслям. Грише вдруг почудились запахи Нового года, ёлки, мандаринов и горящего воска. Ему показалось, что Таня тоже чувствует эти запахи, совершенно неуместные в начале сентября. Скорее всего, так и было, потому что она, приложив ладони к его щекам, тихо сказала:
            - Я в субботу целый день работаю. Приходи ко мне вечером, после десяти.
            Оставшиеся до субботы два дня Сенечкин жил, будто находясь в тихом помешательстве. Он бессмысленно смотрел в экран компьютера, на вопросы шефа отвечал что-то невразумительное, вставал, медленно шел из отдела и бродил, как зомби, по коридору. Дома за столом сидел, тупо глядя в тарелку, и почти ничего не ел, чем серьезно переполошил бабку. Время тянулось по-черепашьи и казалось, что суббота не настанет никогда. Но время штука объективная, оно течет, к сожалению, лишь в одном направлении – из прошлого в будущее. Поэтому суббота всё-таки наступила. Прошел день, за окном быстро темнело. Гриша неотрывно смотрел на часы, висевшие на стене, и мысленно двигал стрелки вперёд. За стеной было тихо. Затем около восьми в квартире послышались какие-то звуки. Гришино сердце бухнуло и упало вниз, к пупку, а может быть и ниже. Спустя некоторое время послышалась музыка и голоса. Мужской и женский. «Странно, с кем это она?» - подумал Гриша и удивился, поскольку Татьяна Сергеевна жила уединённо и ничего подобного у неё никогда не происходило. Впрочем, прошло ещё полчаса и всё стихло. В соседней комнате храпела бабка в унисон с бубуканьем телевизора.
            В половине одиннадцатого Гриша решительно встал и направился к балкону. Он решил попасть в квартиру Татьяны Сергеевны именно этим путём. Во-первых, чтобы не отвлекать Таню, во-вторых, дабы не возбуждать излишнее любопытство других соседей. Ведь понятно же зачем идёт мужчина к одинокой женщине в такое время с букетом и шампанским. И, наконец, главное: Сенечкину хотелось удивить любимую женщину таким экстравагантным сюрпризом.
            Перемахнув через перила, Гриша подошел к балконной двери и тихонько её приоткрыл. Внутри было темно и тихо. Осторожно ступая, на цыпочках он зашел в комнату. Немного постояв, привыкая к темноте, Сенечкин направился к кухне. И в этот момент он услышал, что в комнате есть ещё кто-то. Тахта заскрипела, послышался шумный вздох и сонное бормотание. Сердце Гриши, находившееся до сих пор в районе пупка, дёрнулось, подскочило и забарабанило в грудной клетке с такой силой, что его могли услышать не только в комнате, но и в соседних квартирах. Он прошел по инерции еще пару шагов и наткнулся на журнальный столик, который со скрипом отъехал в сторону. Ваза, стоявшая на столе, упала и с грохотом покатилась по полу. На тахте шумно завозились. Затем щелкнул тумблер, Гриша зажмурился от яркого света, а когда открыл глаза, то увидел в раздрызганной постели хозяйки совершенно не знакомых и обалдевших от неожиданной форс мажорной ситуации парня и девушку. Сердце опять сигануло вниз, гораздо ниже пупка, почти до пяток.
            - Вы кто такие? – строго спросил Сенечкин, справедливо полагая, что лучший способ защиты это нападение.
            - Я брат Тани, хозяйки квартиры. Двоюродный. А вы – кто? – спохватился пришедший в себя парень.
            - Я? Так я это, знакомый Татьяны Сергеевны. Сосед.
            - Очень интересно. А что же вы здесь делаете ночью, сосед? – Танин брат, уловив Гришину нерешительность, тут же перехватил инициативу.
            Подружка брата, сидела в ворохе белья, лупая огромными глазищами и натянув одеяло до подбородка.
            - Ну что, что, свидание она мне назначила, вот что, буркнул Сенечкин, поднимая упавшую вазу. – Пойду, воды наберу, цветы надо поставить.
            В это время у Гриши в кармане «запел» мобильник, на экране появилось фото Татьяны.
            - Алло, Гриша, извини, пожалуйста, я задержалась в офисе, а тут ещё пробки чёртовы. Буду минут через сорок.
            - Да ничего, Таня, приезжай скорее, мы тебя ждём.
            - Не поняла. Кто это – мы?
            - Мы – это я, Григорий, твой двоюродный брат и его подружка. Короче, валет и дама пики.
            - Ну, какая же я балда,  Костя звонил мне на прошлой неделе. Он с Нэлькой в Испанию летит.  У  меня совсем из головы выскочило, что они переночуют у меня перед рейсом в субботу, чтобы не переться ночью из своего Гагарина. А при чём тут валет и дама пики? Эй, ты чего?
            - Да это я так, ничего.
            - Ладно, ждите меня.
            «Хорошо, что она не спросила, как сюда попал я», - подумал Гриша, ставя букет в вазу. Спустя час они уже вчетвером сидели на кухне, пили шампанское и разговаривали. Брат Тани, оценивающе поглядывая на сестру и Гришу, время от времени спрашивал:
            - Нормально, Григорий?
            - Отлично, Константин! – утвердительно кивал Сенечкин.
            В четыре часа утра пришло такси, Костя и его глазастая спутница Нэлька погрузились и отбыли в Шереметьево. Торопились успеть на утренний прямой рейс в Мадрид.  А Гриша остался у Татьяны. И это была потрясающе-чудесная, самая лучшая ночь, в его жизни. Точнее, остаток ночи и весь следующий день, когда время останавливается, когда становится просто невозможно осознать, что за окнами квартиры есть какая-то иная жизнь. Люди, машины, банки, офисы,  города и деревни, леса, океаны и ромашково-васильковые  поля, звёздное небо и Вселенная.
            Утром  в понедельник Гриша включил ноутбук, открыл редактор и набил вертящиеся в голове строчки:

                Нагадала бабушка хлопоты, свидание,
                Что судьба отвалит щедрою рукою,
                Карты не соврали: нас с соседкой Танею
                Ожидает счастье. Да ещё какое!   
         
            Сохранив файл, он отправил его в папку на рабочем столе с именем «Типа стихи». Гриша Сенечкин, так часто и случается, был физиком по призванию, но в душе всё же оставался неисправимым лириком.