Советник Коминтерна. Глава 10

Перемены у русских харбинцев начались с приходом японцев. Люди стали разбегаться, кто куда. Елена Тихоновна Балк с дочерью Татьяной, которая к тому времени развелась с бывшим офицером Костриченко, поручиком китайской службы, с  внуком Володей оставили Харбин и уехали с помощью Володиного отца Владимира Краковцева в Шанхай.
После смерти первого мужа, Жуковского-Волынского, в свое время  коменданта города Брест-Литовска, Елена  Тихоновна осталась с шестью детьми. Старшая дочь Елизавета родилась в 1898 году, а младшая Татьяна  - в 1908, когда уже проживали в Московской губернии, в городе Дмитрове. Кроме упомянутых на иждивение находились Любовь, уроженка Люблина, царства Польского, Александра, Людмила и сын Владимир, появившийся с началом японской войны. Нужно было жить и Елена  вышла замуж за военного инженера Михаила Балк, которого вскоре направили в Маньчжурию на строительство КВЖД. Туда же в 1909 году Балк перевез семью.  Похоже, что он с ними был недолго. Он частенько уходил на охоту и дети его звали дядя Миша.
 
Куда он делся, для семьи осталось тайной. Были, правда, слухи, что он не по своей воле оказался в Азиатской конной дивизии барона Унгерна. Однажды, следуя через Даурию в Харбин, генерал-лейтенант Унгерн  распорядился:
- Вы поручик останетесь со мной в дивизии — у меня нет ни одного техника, а дел много. Михаил приступил к службе в дивизионе горной артиллерии. Его коллега по дивизиону подпоручик Камил Гижицкий в 1929 году издал на польском языке книгу «Через Урянхай и Монголию». В ней он описал встречу с поручиком Балк в Урге, где последний ремонтировал пушки.
- По причине наступления красных,- вспоминал Камил, - нужно было срочно перевозить оружие в безопасное место. Справиться с этой задачей не удалось - в августе 1921 года остатки отряда Унгерна были разбиты, сам он был вывезен в Иркутск и после суда казнен. Михаил Балк затерялся.  В списках убитых и казненных он не проходил.

По рассказам бывших участников унгерновской эпопеи, барон тесно общался с Балком, потому как в жилах обоих текла кровь гуннов и германцев. Как выяснилось, их воинственные предки принимали участие почти во всех европейских войнах, конечно, крестоносцами. Сам барон утверждал, что один из Унгернов сражался под начальством Ричарда Львинное Сердце и был убит под стенами Иерусалима. В XII веке, когда орден Меченосцев появился на восточном рубеже Германии, чтобы вести борьбу против язычников-славян, литовцев и латышей, между ними находился и предок барона — Гальза Унгерн-Штернберг.
Выяснилось, что среди них был и предок поручика Балк. В ходе междоусобиц поляков с пруссаками, польский князь Конрад Мазовецкий для защиты пригласил на территорию Польши рыцарей ордена. Предложил им Хельмскую (Кульмскую) землю в обмен на обязанность защищать польский народ от набегов язычников. В 1228 году в польские владения Ордена с большим отрядом рыцарей прибыл первый областной магистр Пруссии Герман Балк.
 
В 1226 году, накануне битвы на Калке, Тевтонский орден получил в своё владение земли, лежащие к северу от Вислы, как часть имперских владений. В качестве ландмейстера ордена на ещё не завоёванных землях, Герман фон Балк начинает покорять прусские племена помезан.  После вступления в должность ландмейстера Ливонии, у Германа фон Балка возникли напряжённые взаимоотношения с Епископом Риги. Это, а также его болезнь сделали необходимым его отъезд в Германию, где он и умер в Вюрцбурге. Но до этого он успел возглавить немецких крестоносцев  во время битвы на льду Чудского озера.
Харбинские родственники Михаила Балка о таких подробностях его биографии не знали, слышали только о связях его фамилии со шведами. Искали, спрашивали о нем военных и работников железной дороги. Однажды натолкнулись на странное сообщение в газете о военном советнике Балке, который вместе с коллегами Вихревым и  Чекиным помогал Калганской группе в постройке бронепоездов и умер в 1926 году от заражения крови.

   Все дочки выскочили замуж: старшая Елизавета за Казимира Малиновского, Любовь — за Владимира Чакирова, Татьяна — за Владимира Костриченко. Последний имел отношение к молодежной организации «Союз мушкетеров». Но не долго, карьера его пресеклась. Татьяна с ним развелась.
Людмила соединила судьбу с Владимиром Краковцевым, украинцем, выходцем из Черниговской губернии. В 1930 году у них родился сын Владимир. Когда Володе исполнилось шесть лет, его мама умерла от туберкулеза. От туберкулеза умер и сын Елены Тихоновны Владимир Балк, который первоначально обучался в Омском кадетском корпусе, а окончил его только в Шанхае.
 Маленький  Володя вспоминал: «Переезд в Шанхай случился в 1936 году. Папа, бывший офицер, окончивший в свое время Курское юнкерское училище, и хорошо знавший латинский и английский языки, устроился на престижную работу в американский банк, на высокооплачиваемую должность шифровальщика. Понятно, что работа его была связана не обязательно с разведкой – кроме военных тайн существовали, как он считал, и тайны коммерческие.

В счастливую мою жизнь  вмешалась война. Седьмого декабря 1941 года японцы атаковали американскую военную базу Перл-Харбор. К этому моменту отец уже уволился, незадолго до вторжения японцев он сказал: «Город оккупируют, всех янки и англо-саксов они, конечно, схватят. Мне нужно уехать. Я буду появляться редко, если попадусь японцам, мне несдобровать». Он не был американцем, но понимал, что при большом количестве знакомых всегда найдутся «доброжелатели», которые сдадут его при первой возможности и скажут, что он работал на американцев. Так отец уехал в другой город, где его никто не знал – в Циндао. Надо понимать, что оккупация - это в первую очередь отсутствие связи. По этой причине с того момента я ничего не знал об отце. У Японии и СССР был пакт о ненападении, поэтому к русским в оккупированном Шанхае японцы относились терпимо. Больше я отца не видел”.
 Много чего натворили японцы и в Маньчжурии. В Харбине, на железной дороге вновь начался дележ собственности и прибыли, и трудно было надеяться на гарантированный заработок. Особенно доставалось Владимиру Чакирову, который вынужден был одно время трудиться истопником. Со временем положение поправилось. Это случилось после продажи Советами своей части дороги и массового отъезда советских граждан на родину. Уезжали и другие и по большей части состоятельные люди. Причина была одна – жесткий полицейский режим японцев и введение различных хозяйственных ограничений. В городе закрывались иностранные магазины, происходили стычки на границе.  Из-за бесчинств японцев, железная дорога охранялась слабо, особенно на ее Восточной линии. Часто убивали.

Свежим воздухом в атмосфере безысходности было посещение Китая великими земляками. В Шанхае давал концерты Александр Вертинский, пел  «Чужие города»

Тут шумят чужие города,
И чужая плещется вода,
И чужая светится звезда…
Тут живут чужие господа….


Разговоры с Вертинским большей частью велись о различных пожертвованиях в пользу Русского клуба, делавшихся как русскими, так и иностранцами. Татьяна,бывшая Костриченко, в то время вышла замуж за местного артиста Блахина (Кольцова) и по этой причине Вертинский частенько заглядывал  к ним.
Еще осенью 1937 года русские эмигранты в Шанхае организовали  «Общество за возвращение на Родину». «Возвращенцы», как стали их называть, начали издавать свою газету -  «Новая жизнь. Во всем эмигрантском русскоязычном сообществе тогда царила атмосфера невероятной сплоченности, был подъем патриотических чувств, все понимали, какая опасность грозит родине. В Шанхае был создан ССК – Советский спортивный клуб, общество граждан СССР и еще ряд организаций такого типа.
В 1947 году был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о репатриации советских граждан СССР. В Шанхай приехал депутат Верховного Совета СССР некто Стеценко. Он обратился ко всем русским эмигрантам Шанхая с призывом стать гражданами СССР:

-Все преследования за так называемую антисоветскую деятельность окончательно прекращаются», - заявил он на собрании, - «все участники Белого движения освобождаются от ответственности. Генеральный консул СССР в Шанхае Федор Халин добавил:
-С завтрашнего дня консульство открывает свободную выдачу советских паспортов всем русским эмигрантам и в ближайшем будущем в Шанхай прибудет советский теплоход, на котором все желающие бесплатно вернутся на родину.
 В последовавшие дни тысячи эмигрантов получили советские паспорта и стали гражданами СССР. Начался массовый исход из Шанхая.   Никто тогда не упрекал эмигрантов, мол, «вы – бывшие белогвардейцы», напротив – сказали: «Родина победила», «Родина всех зовет».
- Что-то мы долго возимся, - все время упрекал Володя бабушку, - народ возвращается на родину, а мы все сидим на чемоданах! Действительно, в  августе теплоходом «Ильич» из Шанхая отбыла первая партия реэмигрантов. Провожали их торжественно и многие, в том числе Володя, завидовал «пер­вопроходцам». В сентябре уехала вторая группа. Время тянулось подобно китайской крахмальной лапше, которую трудно было ухватить языком и проглотить. Володя гулял с друзьями допоздна. Бродили по знакомым  и незнакомым хутунам-переулкам, долго сидели у подножия памятника Пушкину, который был установлен к 100-летию гибели поэта. Во время войны японцы сняли бронзовый бюст и пустили его на переплавку для военных нужд. После войны памятник восстановили и там всегда лежали свежие цветы.
27 октября, в день отъезда, Володя проснулся раньше всех. Вот и все, - подумал он., - прощай заграничная жизнь, хотя Китай для него был настоящей родиной. У некоторых, у которых он не был родиной, нервы не выдержали, и когда  теплоход отходил от пристани, прыгали за борт, пытаясь вернуться на берег.

-Почему это так?-возмущался Володя. Погрузились на корабль спокойно, а теперь прыгают.
 - И так бывает, - успокаивала бабушка, - человек решился, и вдруг передумал, не хочет расставаться с родными.
 - Все может быть, - заметила  тетка Татьяна, - только уж больно картинно, как на показ. Явно для прессы, как у Чехова, чтобы на первую страницу попасть и стать известным.
 - Усложняете вы все, - сказал свое слово и Борис Максимович Блахин, - выпил провожающий и забыл вовремя сделать ноги назад. Чисто российский пример, когда все построено на чувствах. Чувств много, а ума в обрез, вот и приходиться нырять.
 Тем временем «Гоголь», водоизмещением в десять тысяч тонн, взял на борт более тысячи человек со всем их багажом. Лишь в море пассажиры узнали, что корабль перегружен и спасательных средств едва хватит на половину пассажиров. К какой  российской привычке этот беспорядок можно было отнести, Борис Максимович даже и не знал. Сомневался, - то ли к традиционному: "авось доплывем", то ли к обреченности : "пусть горит все белым пламенем".
   Наконец, теплоход вышел на фарватер реки Хуанпу и, набрав ход, пошел вниз по течению. Вместе с несколькими ребятами Володя стоял на корме рядом с красным флагом и смотрел как таяла набережная города с высотными зданиями и шпилем Гранд Отеля.

Грузопассажирское судно "Гоголь" не отличалось комфортностью. Основная масса людей, в том числе семья Балк-Блахиных, находилась в трюме, где были устроены нары, где было темно и душно. С группой "возвращенцев" ехали два оркестра: симфонический оркестр Фидлера и джаз-оркестр Олега Лундстрема. На второй день в море пассажиры упросили Лундстрема дать концерт на палубе, что и было выполнено. Параллельным курсом шли еще два корабля, так они максимально приблизились, чтобы слышать этот прекрасный джаз. Моряки «Гоголя» просто балдели от восторга. Третий день пути прошел в ожидании прибытия на родину. Всем сказали, что рано утром 30 октября теплоход будет в порту Находка, что чуть севернее Владивостока.
К 7 часам утра пассажиры уже были на палубе. «Гоголь» медленно втягивался в бухту и вдали виднелись причалы и портовые строения. Через некоторое время корабль привалился к причальной стенке и на берегу приняли швартовные концы. Внизу у трапа стоял пограничник с автоматом.

Несколько часов ушло на формальности, а затем началась разгрузка. Пассажиры, по наивности, ждали, что придут грузчики и займутся делом. Однако, сурового вида военный, взойдя на борт, объявил :
-А ну, давай народ кто помоложе, в трюм груз вынимать!
.И пошли «вынимать», а в трюме, кроме чемоданов и сундуков, были и огромные ящики. Некоторые репатрианты везли с собой оборудование предприятий (мастерские, заводики), которыми владели в Шанхае. Вот эти то ящики чуть было не сломали репатриантам хребты.
Поселили прибывших в бараках, в ожидании пока подадут железнодорожный состав. В те годы Находка только строилась, и все работы проводились или заключенными или японскими военнопленными. Весь город состоял из зон с колючей проволокой. Володя пытался погулять, но после нескольких окриков «Стой, стрелять буду!» и клацанья затвора, у него пропало всякое желание покидать барак.
Дня через четыре или пять прибывших погрузили в вагоны, которые в народе называют «теплушки». В каждом вагоне были нары в два яруса и железная печь посредине. Через каждые два вагона с людьми шел вагон с вещами. На каждого человека выдали сухой паек в виде мешка сухарей, нескольких пятикилограммовых банок с индюшачьим мясом, несколько банок с тихоокеанской сельдью, и еще какие-то продукты. Было два эшелона по 600 репатриантов в каждом, которые отправились с разрывом в несколько часов. Так начался, отнюдь не шелковый, путь с востока на запад.

Еще в Находке сообщили, что повезут в район Урала, где наибольшая потребность в рабочих руках. Проезд бесплатный, на месте предоставят квартиру и работу. По получении внутреннего советского паспорта каждый будет иметь возможность на свой страх и риск выезжать в любой город страны. На первое время семье Балк-Блахиных определили Казань.
Эшелону потребовалось 26 дней, чтобы преодолеть расстояние от Приморья до Казани. Каждый день пути приносил  свои сюрпризы, в основном малоприятные. Первым было предупреждение начальника эшелона о том, что самим надо охранять багажный вагон, а то, дескать, разграбят в пути. Пришлось всем мужчинам двух вагонов по очереди дежурить на всех остановках. Вторым шоком было отношение людей к факту нашего переезда в СССР. С кем бы ни говорили на станциях все в один голос восклицали:
-Во, идиоты! Да я б отсюдова ноги унес при первой возможности!.
И это говорилось открыто в самый разгар послевоенных сталинских притеснений. Вызывал ужас и отсутствие хлеба во всем Приморье и Сибири. На остановках за один сухарь черного хлеба шанхайцы получали в обмен банку молока, за два сухаря целую кастрюлю вареной картошки с маслом и укропом, а за три — жареную курицу.
Холода крепчали и «буржуйку» топили круглые сутки. Углем  никто не снабжал и приходилось воровать уголь на остановках с грузовых эшелонов. Иногда гонялась охрана, но к счастью, все обходилось.

Озеро Байкал было действительно седым, потому что вода в нем парила. Она не замерзала, несмотря на низкую температуру. Когда поезд остановился на разъезде, там где из Байкала вытекает Ангара, Володя вышел на берег и посмотрел вниз. Через толщу воды виднелись даже мелкие камешки и, казалось, можно дотянуться до них рукой. Оказалось, что глубина была метров восемь, а прозрачность объяснялась чистотой байкальской воды.
Эшелон нырял из одного туннеля в другой. На станциях продавали на противнях байкальского омуля горячего копчения. Володя объелся рыбой и весь день пил только молоко. Иногда, на остановках, он бегал в тайгу собирать подмороженную бруснику. Старики собирались кучками и стояли, ошеломленные природой и воспоминаниями. А природа, действительно, была дикой и нетронутой. Временами эшелон шел как бы в зеленом тоннеле — могучие вековые ели подступали к полотну дороги, временами заслоняя даже светофоры. Кончался ноябрь, а с ним и путешествие. Эшелон прибыл на станцию Казань.

 Для  Бориса  Блахина (Кольцова) путешествие, к сожалению, не закончилось,   его судьба развернула и покатила обратно к Байкалу, в Озерлаг. Срок он отбывал на станции Чуна Иркутской области, в так называемом ДОКе. Вместе с ним было много репатриантов из Шанхая, в том числе его бывший коллега  по сцене Лесков. А еще он рассказывал, что заключенные занимались строительством железной дороги Братск — Тайшет и далее до Усть-Кута, заготовкой, переработкой и поставкой леса, пиломатериалов, шпал и стандартных сборных домов для гидротехнических строительств и предприятий МВД. Лагерь был разбит на  пункты, разбросанные от Тайшета до, тогда еще районного села, Братска. Заключенными, как уже писали позже, было построено 700 километров железной дороги от Тайшета до Усть-Кута. В лагере отбывали срок известные люди: генералы Крюков и Тодорский, певица Русланова, дочери атамана Семенова, жена и дочь поэта Пастернака, жена Бухарина. 
 - Особенно мы любили по вечерам слушать рассказы Блахина про Русланову, - вспоминал Володя. Борис Максимович, как участник лагерной самодеятельности, был близок к ней.

- Ее определили в ансамбль песни и пляски, - вспоминал он. Ни на каких общих работах она не была задействована. Хотя осудили ее по политической статье, но в ходе дознания выбивали показания о дачах, картинах, драгоценностях, которые тянули на уголовное дело. Лидия Андреевна  жила отдельно от всех артистов. Питалась больше всего своей пищей, лагерную почти не употребляла. Ей часто отправляли посылки, а вольнонаемные приносили продукты. В Озерлаге она пробыла год с небольшим. Однажды вечером он поведал:
 - Помню, как в лагерь привезли группу заключенных японцев во главе с высокого роста военным лет 60-ти в генеральской форме, Выяснилось, что это бывший начальник штаба Квантунской армии генерал Хата, который до войны был военным атташе в Советском Союзе. Бывает же такое! Японцев поместили в общий барак для заключенных, но отделили для них небольшой уголок, где и разместились эти необычные "гости".
Офицеры при генерале были, как бы его свитой - обслугой. Все вели себя спокойно, с достоинством. Через несколько дней вся эта группа японцев была вывезена из лагеря».

- Про японцев понятно, нам до них и дела нет, - прервала его бабушка Елена Тихоновна, - а наших земляков, кроме Лескова, встречал кого или нет?
 - Земляков из Шанхая и Харбина хватало. Как-то пришлось разговориться с известным в Харбине господином Фюттерер.
 - Помню, помню, - воскликнула Татьяна. Про него мне сестра Люба рассказывала.
 - Так и есть. Он много лет трудился на фирму "Чурин и Ко". При мне  немец вспоминал как фирма устраивала для своих работников культурно-массовые, увеселительные и спортивные мероприятия, были свои яхты на реке Сунгари, спортивные площадки. Я ему представился, рассказал,что знал, про Чакировых,  и он вспомнил  Любовь Владимировну.   
- Как же он там оказался, надеюсь не сам выехал себе на погибель, как мы с вами? - задала вопрос бабушка. 
- Какой там! Попал в руки МГБ и  как немец, вывезен на территорию СССР, где и начал с метелкой в руке подметать территорию лагеря. Ему, кстати, помогал Владимир Николаевич Гомбоев из Харбина, правнук декабриста Николая Александровича Бестужева по линии купцов Старцевых. Длинная история. Запомнил только, что его родственник Надан Иванович Гомбоев, заведовал в начале века, в Пекине нашей почтовой конторой.

Лукины в Харбине всего этого не знали. Для них жизнь продолжала идти своим чередом. Они тоже тосковали по родине и вспоминали, как к ним приезжал Федор Иванович Шаляпин. Для него выбрали самый большой зал в городе – кинотеатр «Америкэн». И хотя артист, по причине болезни, пел вполголоса, русское население ликовало. Билеты Лукиным удалось добыть с большим трудом, простояв длинную очередь возле ночного костра. С замиранием слушали русские песни: «Дубинушка», «Эх ухнем», «Вдоль по питерской», «Вниз по матушке по Волге». Надежда с Александром сидели в последних рядах  и вместе со всеми  бурно рукоплескали знаменитому артисту.
Слышались крики: «Вы наш Федор Иванович! Вы русский!» Рыдания. Стены и пол сотрясались от хлопков. Надежда всю дорогу домой плакала, вытирая глаза перчаткой. Плакала и бормотала: «Как хорошо на Родине, просторно и свободно». Голос Шаляпина звал харбинцев на родину. После спектаклей Шаляпин никого не принимал. В газетах печаталось, что все свое свободное время Федор Иванович проводил с Катюшей Корнаковой, бывшей артисткой Малого художественного театра в Москве, супругой промышленника Бориса  Бриннера.

В Харбине имелась своя культурная программа. Каждый выходной или праздничный день в городе демонстрировались киноконцерты: сначала показывали полнометражный фильм, а затем давали эстрадный концерт. При чем одна и та же программа шла в трех кинотеатрах – в разных районах города: на Пристани, в Новом Городе и в Модягоу.
Праздников, однако, становилось все меньше. Атмосфера в Харбине менялась день ото дня. При японцах в городе воцарила лихорадка отъезда, сопровождавшаяся скупкой товаров. Железнодорожники готовились к массовому исходу, но кончилось тем, что уехали люди с достатком, а такие как Лукины остались. Остался и Владимир Чакиров.
Японцы ввели жесткий контроль за эмигрантами из России и создали для этого специальную организацию — "Бюро по делам русских эмигрантов в Маньчжурии" (БРЭМ). Третий отдел БРЭМ  составил на каждого выходца биографические сведения, которые отражались в справках и личных делах, в зависимости от того, сколько на лицо имелось материала и что он собой представлял.

Однажды в отделение БРЭМ в Харбине вызвали и Владимира. Дело не очень приятное, так как пришлось отвечать на многочисленные вопросы.
  -  Хотелось бы для начала уточнить ваше подданство, - начал сотрудник отдела.
 - Подданство китайское, то есть Маньчжоу-Диго. Паспорт получил в 1924 году. Помню даже его номер: 11992.
- Женаты?
- Да, церковным браком. Жена Любовь Владимировна, родилась в 1900 году, мая 28 дня, эмигрантка, служащая в торговом доме Чурин и Ко, работает в конторе машинисткой.
- Кто еще с вами проживает?
- Мать Глафира Аристарховна, родилась в 1879 году, вдова, эмигрантка, занимается хозяйством. Сын Никита, родился в 1933 году, марта 21 дня. Сестра Надежда Александровна, по мужу Лукина, родилась в 1902 году, замужем церковным браком, эмигрантка, в настоящее время занимается по хозяйству. Племянница Светлана родилась в 1931 году.
 - Чем занимается муж вашей сестры?
 - Александр Лукин тоже эмигрант, родился в 1898 году. Насколько мне известно, работает поденно в Бяньцзянском военно-строительном управлении. Точно не скажу в каком отделе и чем там занимается Возможно, в речном или дорожном.
- Возбуждали ли вы ходатайство о вступлении в подданство СССР, либо другой страны?

- Нет, не возбуждал, паспорта СССР никогда не имел.
 - Когда прибыли в Маньчжурию?
 - В 1922 году, 20 октября.
- Что можете сказать об образовании? Где учились? Где работаете?
- В 1910 году поступил в Иркутский кадетский корпус и в 1917 году окончил семь классов. Далее Читинское военное училище — с декабря 1918 по февраль 1920 годов. В Харбине окончил курсы шоферов и в 1924 году — механиков при Политехническом институте. В настоящее время техник путей сообщения. Занимаюсь еще проектированием и чертежными работами. Место постоянной службы «Энзисие кенчику», строительный отдел. Это бывший,  до 1935 года городской участок службы пути.
- Сословная принадлежность до революции?
- Дворянин.
- Нынче у вас какие политические убеждения?
 - По убеждению я монархист, но в организации не состою. Участвую в русском собрании района, где живу. Одно время выбирался его старшиной, но с обязанностью расстался из-за отсутствия свободного времени.
 - Имели ли какое-либо недвижимое имущество?

 - Раньше в Урянхайском крае имелась заимка Бегреда. В настоящее время на меня записан дом Александра Лукина, мужа сестры. Случилось это в 1929 году, во время китайско-советского конфликта. Тогда все напугались и на меня его записали как на китайского поданного. Переоформить сейчас, из-за отсутствия денег, на представляется возможным.
 - С кем вы хорошо знакомы?
- С Николаем Александровичем Шитиковым, проживающим в Шанхае, с Мадиевским в Дайрене, то есть в Даляне, с Михаилом Михайловичем Шалобановым в Харбине. Одно время мне помогал инженер железной дороги Амбросов. Переписываюсь с Кобара Борисом Николаевичем. Он живет в Хайларе. Вот, пожалуй, и все.
- Чем награждены?
- Георгиевской медалью 4-й степени.
- Кто из административных лиц может за вас поручиться?
- Думаю, что непосредственный начальник инженер Матковский и бывший войсковой старшина Особого маньчжурского отряда Мадиевский Анатолий Александрович.
- Можете еще что-нибудь добавить к сказанному.
 - Нет, пожалуй.

 - Тогда распишитесь. Ваша личная книжка за номером 14787/750.
Владимира не спросили, а он не рассказал, что в 1935 году по просьбе Матковского временно помогал ему вести дела железнодорожного подотдела БРЭМ, а когда он был в отпуске, даже замещал его.
Отъезд богатых людей сразу изменил статус города, Харбин обнищал. Уезжали и те, кто надеялся на родине найти покой.
- Мы с мамой пошли проводить одного нашего знакомого, уезжавшего на родину, - вспоминала Надежда. На станции не было счастливых лиц. Некоторые тихо плакали, другие громко рыдали, обнимаясь и прощаясь, умоляя оставшихся: «Пишите и не забывайте нас!» Позже мы узнали, как их встретила родина. Когда поезд пересек границу, его окружили красноармейцы. Большинство попало в исправительно-трудовые лагеря, из которых мало кто выжил.
Никто в Харбине не знал, что  20 сентябре 1937 года вышел приказ Ежова за № 00593 по репрессии бывших  работников КВЖД. Приказом приписывалось приступить к исполнению с 1 октября 1937 года, операцию закончить к 25 декабря. Аресту подлежали: белые реэмигранты, военнослужащие различных воинских формирований; участники фашистских и прочих антисоветских организаций; служащие иностранных фирм, владельцы предприятий; - принявшие китайское подданство и прочие подозрительные.

«Прочих» предлагалось с транспорта и промышленных предприятий убрать. Многие железнодорожники, в том числе управляющий КВЖД Алексей Николаевич Иванов, оказались в Востурлаге, в Тавде Свердловской области.
Глафире запомнился 1938 год. Русский православный Харбин отмечал 950-летие крещения Руси. В день Святого князя Владимира утром крестные ходы из многих церквей собрались у Свято-Николаевского Собора на площади, где был отслужен торжественный молебен. В этот же день вечером в здании Железнодорожного Собрания состоялся духовный концерт, в котором принимали участие певцы из разных церквей. Концерт начался исполнением Гимна Князю Владимиру и "Славы" под управлением Ипполита Петровича Райского. Глафира с Надей слушали, как  был исполнен пасхальный концерт Бортнянского "Сей день, его же сотвори Господь" под управлением регента Софийской церкви Ивана Максимовича Воротникова, после чего прозвучал величественный концерт для двух хоров "Воспойте, людие, боголепно в Сионе".

 Глафира Аристарховна чувствовала себя одиноко. В стесненных обстоятельствах  проживания детей она ощущала себя лишней. Как ни как, под одной крышей маленького домика ютились семь человек. Маленьким Светлане и Никите негде было порезвиться.  Свободное время они чаще проводили во дворе с соседскими китайскими ребятишками.
Каждый день с самого рождения мои пути пересекались с китайцами, - писала позже  Светлана. Мы взаимно нуждались друг в друге. Я с детства  привыкла к ним и считала, раз живу в Китае, значит он такой же мой, как и для китайцев, их страна. Я ела китайскую еду, играла с китайскими девочками, не чувствуя разницы, кто я и моя черноволосая подружка. Наш дом стоял рядом с домом китайской семьи, и мы помогали друг другу, выручали в трудные времена.
Для Светланы и Никиты маньчжурская земля осталась на всю жизнь родной, несмотря на все лишения, с которыми пришлось им столкнуться. У них, как и у родителей была одна родина - Китай, только у бабушки Глафиры думы не переставали кружиться в воспоминаниях о далекой Новороссии, о городе Николаеве, где она родилась и Севастополе, где прошло ее гимназическое детство.
Потом пришла война. В новостях сообщали, что от Севастополя почти ничего не осталось. Сначала его штурмовали немцы, а после освобождала Красная армия. Все окончательно нарушилось, от прежней жизни ничего не осталось. Жизнь угасала и теряла всякий смысл. Глафиру Аристарховну отпевали в Алексеевской церкви.  Последний покой она нашла на Успенском кладбище.

Бывший губернатор Гондатти, а позже начальник Надежды по Земельному отделу КВЖД скончался в 1946 году. В его память остался поселок Гондатьевка. Он располагался, справа от Модягоу, слева Славянский городок, а посередине района – ипподром. Там, возле ипподрома на углу улиц Румынской и Печорской он еще построил Казанский монастырь.
Батальонная улица, где жили Чакировы, по-китайски называлась  Инбу цзе.  А на улице Черногорской стояла Алексеевская церковь. Туда частенько заглядывала Глафира Аристарховна с дочкой. Теперь с дочкой Светланой ходила Надежда. Свято-Алексеевский храм выделялся на фоне зелени оранжево-красным пятном. Храм строили всем миром, и прихожанам он был особо дорог. Стройная колоннада, белые карнизы, а над входом резное изображение окон в виде крестов.               
Перед пасхой открывались традиционные вербные базары. Светлана любила гулять и рассматривать деревянные прилавки, лотки, на которых располагались груды искусственных цветов, живые цветы, ветки багульника. На тротуаре — в ведрах, в корзинах — пучки красных веточек с пушистыми светло-серыми "барашками" — свежесрезанная верба. Продавцы — русские женщины, китайцы. Верба и в руках у многочисленных китайских разносчиков.

Вербный базар в Доме милосердия — это, по установившейся традиции и выставка-продажа рукоделий воспитанниц: разные изящные поделки-подарки, вышитые скатерти и салфетки, аппликации, детские платья, фартучки-нагрудники…
Мама Светлане всегда говорила
- Поди, сходи милая. Вот тебе  небольшая мелочь. Купи, что-нибудь из работ на выставке. Все помочь приюту милосердия. А нам останется добрать память.
Вдоль рядов бегают мальчишки бьют девочек по ножкам, приговаривая "Верба хлес, бей до слез!" Визги, шум…
Все заканчивается к вечернему богослужению. В храмах служат две всенощные. Раннюю - для детей, святят вербу, подходят под Помазание. Позднюю - тоже с освящением вербы, уже для взрослых. Какая-то особенно светлая, праздничная литургия в воскресенье: вход Господень в Иерусалим…

Но быстро проходит этот короткий праздник, и с понедельника — наиболее строгий пост. Говеют школьники. Ходят в церковь на службы; в среду после утреннего богослужения исповедуются в своих детских грехах у священника, получают под епитрахилью их отпущение; приходят на всенощную; и в Великий четверг, в праздничной школьной форме, причащаются Святых Тайн.
Многое в детстве было смутным и непонятным, и рано начал мучить Светлану вопрос: почему и отчего мы, то есть я и мои родители – «белые вороны среди чёрных»  инакоязычных людей. Это не угнетало, но вызывало недоумение Светланы до тех пор, пока не пришло время, идти в школу. Родители часто повторяли какие-то непонятные слова: эмигранты, революция, монархия. Папа говорил, что он  монархист и симпатизирует людям, которые умеют добиваться своего. Когда Светлане был год с небольшим в Харбин зашли японские солдаты. Они куда-то торопились, но потом раздумали и остались надолго.

Светлане запомнился большой двор на соседней Ротной улице, где она чаще всего проводила время. Во дворе десять квартир в одноэтажных домах, а в глубине двора розовый двухэтажный дом, двор оставался в распоряжении детворы. Здесь часто появлялись зеленщики, старьёвщики, паяльщики, которые приходили подработать. Они деловито рассаживались в облюбованном месте двора и начинали работу.
Население двора на Ротной улице в большинстве состояло из китайцев, японцев и корейцев.  Они готовили вкусные  китайские пампушки, мантоу, особенно, если внутри оказывался коричневый сахар-сырец, и трудно было устоять, когда оттуда просачивалась его сладкая струйка.  Приходили еще уличные брадобреи, и артисты-музыканты, исполняющие заунывные душещипательные китайские мелодии на своих двухструнных скрипочках.
Бабушка что-то шьёт, напевая себе под нос, у неё хорошо это получается – и шить и петь. Это она вспомнила куплеты времен японской войны. А первый ей пропел их дедушка Александр, которого с нами нет. Где он никто не знает. Наверное, пропал на войне.  Играя во дворе с китайскими детьми, Светлана в 4-5 лет почти свободно изъяснялась по-китайски и немного по-японски, но когда не хватало запаса слов, в ход шли руки и мимика. Запомнилась японская песенка  «Момо Таро-сан». Все дети двора вместе играли, распевали весёлые песенки, ни мало не задумываясь о смысле слов чужого языка.

 В летние воскресные дни отец водил Светлану в Городской сад на Пристани. Там были заветные уголки, качели-карусели, горбатые мостики, перекинутые через небольшие искусственно отведенные водоемы. В саду всегда было самое вкусное мороженое. Из-за него-то меня влекло сюда, я знала, что прогулка обязательно увенчается посещением столика под тентом.
Через несколько дворов, ближе к Дому Милосердия, жил  папин земляк Карл Анон со своей семьей, женой и дочкой Верой.  Она была постарше Светланы, и поэтому они частенько ссорились из-за несовпадения интересов. Недалеко от дома, в котором жили Лукины и Чакировы, находился склад дров и угля Маркизова. В конце Ротной улицы был сквер с тенистыми аллеями, туда водили Светлану на прогулку. Запомнилось, как с братом Никитой сидели на скамейке и грызли арахис в сладкой розовой и белой глазури.
С Батальонной улицей связаны самые ранние детские ощущения. Вот она бегает в калошах по лужам, вот, прячась от солнца под зонтиком в цветочках, идет с мамой в Храм Дома Милосердия. Отец Филарет читает проповедь, и его рот подёрнут болезненной гримасой. Слева  на стене икона «Моление Христа о Чаше». Светлана разглядывала её и находила сходство отца Филарета с Иисусом Христом, еще не зная, что судьба семьи Чакировых тесно переплетется с этим монахом. А тогда сердце наполнялось радостью, когда приглашали к Причастию! И как приятно после пить теплоту и съесть мягкую просфорку.
 
 Отец любил пить чай, а мама варила кофе, по-варшавски, в молоке и непременно с цикорием, жёлудем и ячменём. Чистый кофе не употребляли, жалея сердце. Эту привычку маме привила тетя Люба, жена дяди Володи Чакирова. А ее, в свою очередь, научила старшая сестра  Елизавета.
Пока взрослые пили чай и кофе, можно было пожевать вкусно пахнущую слабительную жвачку-серу, которая продавалась в аптеке  у Зимина в Модягоу на Гоголевской улице. В ранних воспоминаниях о Модяговской жизни сохранился ипподром, где проходили бега и скачки. Он находился в самом конце Хорватовского шоссе, за японским памятником всем погибшим душам в Маньчжурии Чурэйто. С раннего утра ипподром был украшен флагами великого Ниппон – белое полотнище с красным шаром-солнцем посредине, символ Страны Восходящего Солнца. Обычно Светлану водил туда отец. Взрослые играли, делали ставки, а члены семьи сидели на скамейках трибун, а то и валялись, отдыхая, на травке. Все зрелищные мероприятия у японцев бывали с поеданием. Самое дорогое удовольствие – был японский шоколад в «горбатой» толстой плитке в глянцевой обёртке белого цвета, на которой было золотом написано «Мэйджи».

Большой головной болью была уборка памятника Чурэйто. Школьный год начинался по-японски с января после новогодних праздников. Летних каникул, как таковых, можно сказать, не было. Один жаркий месяц. Весной, когда уже хорошо поднялась трава вокруг памятника, ее нужно было полоть. Накануне учительница Агния Ильинична снова объявила: «Завтра идём на жертвенные работы убирать памятник павшим японским воинам Чурэйто. Надеть белые панамки, взять фляжки с водой, завтраки, быть утром в школе вовремя».  Случалось, на обратном пути домой заходили на заброшенное русское военное кладбище времен японской войны. Здесь открывалось второе дыхание, и мы снова принимались за уборку братских могил уже наших павших героев. 
Светлана, с помощью папы, собирала марки, контурные картинки и фотографии кинозвезд в сериях. Каждая пачка сигарет «Camel» содержала какую-нибудь фотографию серии из ста голливудских див. Каждая фотография имела свой номер. Надежда увлекалась аппликацией: салфетки, дорожки, накидушки на диваны, даже диванные подушки делала сама. Молодежь Харбина покупала пластинки английской фирмы «Hig Master,s Voise» и американской «Viktors». Уже тогда любили швейцарский молочный шоколад «Нестле».

В мае 1945 г. наступила долгожданная Победа. Сколько радости, сколько счастья. Были они и у российских людей, проживающих в Маньчжурии. Была надежда на скорое освобождение, была гордость за Россию.
- Ты слышал Владимир?- спешно обратилась к брату Надежда. Только что по радио передали обращение к китайскому народу. Ты представляешь! Начинается маньчжурская операция. Так и сказали, что Красная армия идет на помощь союзному Китаю и дружественному китайскому народу.
- Они идут спасать китайский народ, а про нас ничего не сказано. Вот так моя дорогая сестренка.
- Неверующая ты душа. Всех спасут, а нас что забудут? Ведь мы им не чужие, мы тоже русские.
- Мы русские, а они советские. Мы,  как вымирающие ископаемые из другого мира. Умираете? Туда вам и дорога. Вот весь ответ. Не будут они с нами связываться, мы для них как перекати поле. Перекатились,  воля ваша, а обратно попутного ветра нет. На этом все и кончится. Вот помяни меня. Лучше вот почитай письмо, которое я получил на днях.

- От кого письмо?
- Почитай и все узнаешь. Там как раз говорится, кто кого спасает. Владимир вытащил из внутреннего кармана изрядно помятый конверт и протянул сестре.
Не так часто приходилось Надежде читать письма, а это было особенное, можно сказать с другого краешка света, из Австрии.
«Здравствуйте Владимир Александрович! Пишет Вам Иван Попов, друг вашего брата Игоря Чеславского, его заместитель по роте.  С прискорбием сообщаю, что Игоря не стало».
- Ты что же вот так, без предупреждения, - сверкнув глазами в сторону брата, проговорила Надя.
- Так уж получилось. Принимай жизнь, как есть, а ты Красная армия! Победа! А Игорь с ней на войне столкнулся.
- На какой такой войне, ничего не понимаю.
- На той самой, которая приближается к нам. Лучше читай дальше.
Надежда еще раз пробежала начальные строки. За ними следовало:
«Его смертельно ранило в февральских боях при наступлении от Зеницы на Травник. Задача наша была освободить дорогу на Баня-Луку-Загреб для отступления на Сараево. Да, мы отступали и вели жестокие бои с красными партизанами маршала Тито. Игоря ранили под поселком Донья Чайдраш при движении от села Бусовача».
- Это что получается? Выходит, что Игорь сражался на стороне немецких фашистов?
- Так получается. Ведь Гитлер хотел освободить Россию от большевиков. Многие на этот призыв откликнулись, а среди них и бывший Донской атаман, генерал Краснов. Вызвался и Игорь записался в Русский Корпус генерала Скородумова, у которого начальником штаба был генерал Штейнфон.

- Ты все знал и молчал!
- Я знал только про существования Корпуса, про Игоря известий не было. Ты хорошо знаешь, что я с ним расстался в 1922 году во Владивостоке и, пожалуйста, не надо меня обвинять, я сам не свой.
- Как же вас свела судьба?
- Я же уже рассказывал. Он после кадетского корпуса учился в Хабаровском военном училище. И когда там установили выборную так называемую народную власть, он вынужден был с группой юнкеров пробираться в Читу, чтобы закончить учебу. Мы вместе выпустились, а потом воевали в Забайкалье. Чем это закончилось, тебе известно. С войсками оказались во Владивостоке, где отец Игоря  когда-то командовал Приморским драгунским полком. Там я и остановился. Про отца Игоря рассказывали историю. Когда началась Великая война, он в порыве патриотических чувств обратился  к цесаревичу Алексею Николаевичу с ходатайством о назначении полка в действующую армию, за что получил от временно командующего  округом генерала Сидорина выговор за обращение к вышестоящей инстанции без уведомления непосредственного начальства.  Своего он все же добился, на войну попал. Вот и Игорь, его сын, спустя 30 лет оказался на передовой уже второй Великой войны.
«Мы недавно вышли из-под Травника, северо-западнее Сараево, сражаясь с коммунистами, - продолжала читать Надежда, - мы, - это два взвода 6-й роты 4-го полка, под командой полковника. Роговского обеспечивали правый фланг полка. Вначале стояли у  кладбища в 200 метрах от католического монастыря Гучья Гора. Позднее, боясь окружения, командир решил организовать оборону в самом монастыре. Под прикрытием огня третье орудие вкатили во двор монастыря.

 Немного позже туда же прибыл саперный взвод 4-го полка, под командой лейтенанта Головко, чинивший неподалеку мост. Взвод занял верхний этаж монастыря. К часу ночи в стенах монастыря был сосредоточен весь отряд, орудия поставили против дверей, артиллерийский взвод занял первый этаж, 1-й и 2-й взводы - 2-й. Осада началась.
Коммунисты со всех сторон вели автоматный и пулеметный огонь невероятной силы. Прильнув к подоконникам и простенкам, мы пытались отвечать огнем. В 7 часов появилась женщина с белым флагом, которая передала отряду ультиматум со словами: "Предатели Матери России сдавайтесь!" Женщина просила  ответ, но мы ее прогнали прочь. 
На следующий день коммунисты передали второй ультиматум, на который мы также не ответили. За ультиматумом последовал страшный обстрел монастыря из  тяжелых бомбометов. Их снаряды падали во двор здания, сотрясали его стены разрывами, косили конский состав артиллерийского взвода, поражали осколками стрелков».
- Какой ужас! Ты представляешь Володя, что ему пришлось пережить, - закрыв голову руками, будто от снарядов, - прошептала Надежда. Мы тут считаем свою жизнь тяжкой и даже невозможной, а там за нас погибают сотни русских людей.

-  Там все ясно и понятно, дорогая моя. Здесь ты, напротив враг, а смерть в святом бою дело христианское. Мы же живем как в мышеловке. Сами забежали в нее на кусочек сала, а теперь деремся за него друг с другом. Положение наше ужасное. Папа сражался с японцами, а мы у них  просим, чуть ли не подаяние. Теперь идет новый наш хозяин. Еще не известно, что он с нас попросит или потребует.
«Весь день прошел в ожесточенных схватках, во время которых со стороны врага неслись проклятия и угрозы, - продолжала читать Надежда, - «начался обстрел монастыря тяжелыми орудиями. Каменные стены в  один метр толщиной пробивались насквозь. В 9 часов загорелась церковь, а в 12 часов  крыша здания и 3-й этаж. В 16 час пламя охватило 2-й этаж. Огонь противника в это время достиг наивысшего напряжения. Спустились на 1-й этаж, где не чем было дышать. Особенно страдали раненые, многие просили их добить».
Надежда читала  строчки письма и на глазах наворачивались слезы. Ей представлялся горный монастырь с толстыми крепостными стенами и кучка мечущихся окровавленных людей, загнанных в осаду противником.

«Командира роты ранили. Команду принял командир артиллерийского взвода штабс-капитан Егоров. Он собрал военный совет, на котором решили пробиться из окружения, предварительно уничтожив всё оставляемое оружие и пристрелив бросаемых раненых, ради спасения их от зверских мучений и издевательств.
Первым выходил обер-лейтенант Егоров во главе своего артвзвода со связными от всех частей отряда и двумя пулеметами 6-й роты, за ним саперный взвод. Далее 6-я рота и  раненые на конях, ведомые коноводами».
Читая, Надежда обратила внимание на неприятное несоответствие военных званий. С одной стороны русское «штабс-капитан», а с другой немецкое «обер-лейтенант».
- Вот ты говоришь Володя, что там, где погиб Игорь, все ясно и понятно. Мне кажется ты не прав. Здесь мы были под китайцами и японцами, а Игорь там – под немцами. Христианским делом это совсем не пахнет, а потому оно и погибло. Жаль только Игоря, как, впрочем, и всех нас.
В ответ Володя ничего не сказал. Он стоял у маленького оконца, смотрел на разбитую экипажами улицу Батальонную и отвечал на вопросы, которые ему задавало время:
-  Сочувствовал ли ты фашистам?
- Да, я сочувствовал местным фашистам и содействовал «Бюро по делам Российских эмигрантов в Маньчжурии». Ну и что из этого?
- Как же ты мог? Ты же христианин.
 
-Подумаешь! Кто только ни увлекался модным национал-социализмом – идеологией фашизма. Признанный философ Бердяев, например, говорил: «В Италии фашизм состоит из положительных элементов и во главе его замечательный человек». Просветитель Ильин и того больше, в своем журнале «Русский колокол» открыто называл себя и своих единомышленников фашистами. - Мы же считали, что пора и нам русским, отказаться от ложного либерализма, сбросив все ереси и ложные учения, осенив себя знамением Креста, с верой в Бога, в Царя и Династию, образовать сомкнутые ряды, верных извечному лозунгу «За Веру, Царя и Отечество». Вместе с национальными силами всего мира снова занять передовую позицию для схватки с красно - жидовским и коммунистическим интернационалом и его слугами. Под этим я могу и сейчас подписаться.
- Это все слова, а что на деле?
- На практике принимал участие в подготовке через «Общество ревнителей военных знаний» молодежи военному делу. Считал, что это ей пригодиться в борьбе за освобождение родины.  Учил скаутов войне и читал стихи Александра Пушкина:

Иль мало нас? Или от Перла до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля, до стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая, не встанет Русская земля?

-  Чего же вы хотели?
- Мы стремились к установлению на своей земле такого государственного строя, которые возникли в Италии, Испании, Германии и Португалии. Которые на практике показали блестящие результаты. Мы боролись за духовную структуру «нового человека» в отличие от «старого человека», воспитанного на идеалах либерализма, демократизма, социализма и коммунизма». – Все делалось для борьбы с коммунизмом, безбожием, ради восстановления русского православия во всей чистоте и святости, установления на русской земле царства социальной справедливости. Мы хотели создать Трудовую русскую империю.

- Кто же были ваши авторитеты?
- Мы почитали великие имена Московского Митрополита Макария и его славных сотрудников Сильвестра и боярина Адашева.
- И они считались у вас основателями Русского фашизма?! Что-то далеко в историю заглянули.
- Это как бы корни от церкви. Первым же своим сподвижником выбрали  Петра Аркадьевича Столыпина. Он первый у нас провел линию  справедливого распределения между людей Божьих даров, и соборно богатеющими.
- И полицейского Зубатова в свои сподвижники записали. Он-то ту при чем.
-Зубатов проводил наш лозунг «Бог, Нация, Труд». Он отстаивал здравый смысл людских потребностей и предлагал повсеместно учредить профсоюзы и установить рабочим пенсии.
- И давно ты борешься за здравый смысл?
- С того времени, когда было трудно, и я остался без работы. Помог инженер Матковский, пристроил на дорогу и привлек к работе в БРЭМ.  Там мы до недавнего времени и обсуждали свои планы и действия. В 1943 году японцы запретили нам собираться и партию закрыли.

- Что же делать? Красная Армия на подходе и, наверняка, тебе  несдобровать.
- Придется отвечать, это точно. На днях Матковский выступил со странным обращением к генконсульству СССР в Харбине  с просьбой предоставить бывшим российским подданным возможность жить и трудиться и покаялся в своих прегрешениях. Он решил ждать прихода Красной Армии. Его простят, он никого не убивал. БРЭМ, всякие движения и теории – это ерунда. Мне не простят души убиенных  под Укуреем, Даурией, Бикином и Хабаровском. Ждать прихода красных мне не след. Надо что-то делать.
-Хорошо, что мама до этого дня не дожила, - заговорила Надежда, - а то бы расстроилась за Игоря и за свою сестру, судьба которой так и осталась неизвестной.
И сейчас Владимир промолчал. Для себя он уже сделал вывод. Придется и из Маньчжурии эмигрировать.  Уходить из окружения, как брат Игорь от партизан Тито. Главное не попасть под бомбежку.
-Ты читай, читай. Не отрывай меня от мыслей. Я думаю о своем.
-Читаю, а ты меньше думай, Бог даст, все образуется.

«Прорывались в темноте в юго-восточном направлении, - рассказывал автор письма, - развив максимальный огонь и действуя ручными гранатами, двигались в построении змейка, по пути перешли реку, ледяная вода которой доходила до пояса. Глубокий снег страшно замедлял и затруднял движение. На полпути до Зеницы, вновь попали под сильный огонь коммунистов. Наконец к утру  24 февраля прибыли в Зеницу, в район расположений Русского корпуса.
Потери составили ровно одну треть первоначального числа отряда. За эту эпопею обер-лейтенат Егоров, лейтенант Головко и унтер-офицер 6-ой роты Соловьев Павел были награждены. Отдельным приказом генерал от инфантерии Лейзера, унтер-офицер Константин Сафаревич полка Рогожина был награжден "Железным крестом" II класса и произведен за храбрость, проявленную в бою, в фельдфебели. Получив тяжелое ранение в боях под Травником, Константин Сафаревич ампутировал сам себе ногу, перетянул артерию и сам себе наложил повязку. При этом полностью выполнил свой долг командира тяжелого пулемета. Слава героям!

Пишу Вам по просьбе Игоря, чтобы Вы знали где, когда и при каких обстоятельствах он погиб. Пишу, чтобы память о нас не забылась. Русского Корпуса уже нет, кто остался в живых, перешли границу Австрии, но поход за Родину продолжается. Не поминайте лихом, и помните о нас. Загреб. 25 апреля 1945 года».
Надежде вспомнились стихи:

Мечта не сбылась, но по-прежнему с нами,
Мы верим в последний Божественный суд,
Мы знаем, что чистое, белое знамя,
Другие, как память, о нас донесут.

- Как же Игорь в тех краях оказался? – задала вопрос брату Надежда, - мы думали, что он где-то рядом. Мама же считала, что ее сестра из Владивостока уехала, чуть ли не в Америку.
- Может, и в Америку, - отойдя от размышлений, согласился Владимир, - наши пути с Игорем во Владивостоке разошлись, Русский Корпус начал формироваться в сентябре 1941 года, было время перебраться куда хочешь.
Александр Лукин, который все это время находился рядом возле конторки, дочитав газету, задумался о своей войне.  Уроженца Ржева беспокоила судьба родственников. Живы ли они или сгинули в пламени войны?  В России, когда он покинул родину, оставались два брата Иван и Владимир Александровичи и две сестры Мария и Ольга Александровны Лукины.