Сын

АРИНА ЦАРЕНКО - http://www.proza.ru/avtor/fhbyfwfhtyrj -  ПЯТОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 47» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

-Мамочка, не упрямся, раздвинь ножки. Я очень аккуратнененько протру, и будешь ты у меня чистенькая пречистенькая, свеженькая пресвеженькая.
-Стыдно-то как, Ванечка,-мать смущаясь смотрела на него и плакала. Из щелочек таких же чёрных, как у него глаз, скатывались по сморщенным, нездорово-жёлтым щекам слезинки. Она с трудом подняла ослабевшую руку, провела по лицу сухонькой ладонью, словно прячась от страшной реальности, замерла.
-Ну, какой стыд, мамочка?-он старался говорить бодрым голосом.-Когда я был маленьким и беспомощным ты подмывала меня. Я ж не пищал из пелёнок, что мне стыдно,-он улыбнулся, взял материнскую трясущуюся ладонь в свою, пожал мягко.-Просто прими-теперь я возвращаю сыновий долг. Не стесняйся, раздвинь ножки, и я вымою тебя. Если не я, то кто, мамочка?

Она покорно раздвинула ноги, отвела взгляд к стене, делая вид, что разглядывает обои. Изнурила её последняя стадия рака. Тело разлагалось на глазах. С каждым днём кожа на животе превращалась в одно огромное гнойное месиво. Ни таблетки, ни химиотерапия, ни операция результата не дали. Ещё чуть-чуть и она уйдёт туда, откуда не вернулся ни один человек. Страшно? Да, ей страшно. Хотя и таил сын от матери правду, она догадывалась, что умирает. А жить, … как хочется жить…

Сын осторожно, стараясь не причинить боль, влажными салфетками обтёр материны ноги, пах. Снял калоприёмник, почистил отверстие нерубцующейся дыры в животе. Смрад от раны казалось его не смущал-даже не скривился, ни один мускул не дрогнул, хотя ему хотелось выскочить из комнаты на свежий воздух, вдохнуть его всеми лёгкими. Мать для него свята. Полагал:зачем лишним неосторожным выражением лица давать ей повод к очередному расстройству? Незачем! Справится. Медленно с осторожностью обрабатывая раны, вдруг вспомнил детство.

Они с мамой на велосипеде возвращались из деревни от деда домой в воинский посёлок, в котором служил прапорщиком отец. Дорога тянулась через сосновый лес. Пахло нагретыми за день жарким солнцем смолою и цветами. В зелёной траве стрекотали кузнечики. Сидя на раме, он, пятилетний мальчишечка, был счастлив, абсолютно счастлив – мама рядом, вокруг лес, а лёгкий ветерок обдувает его чубчик на только что подстриженной коротенько деревенским парикмахером головёнке.
-Смотри, Ванечка, рыжики!-мама соскакивает с велосипеда, и они, радуясь находке собирают в её газовый платок грибы, обильно рассыпанные, словно пятнышки рыжего солнышка по лесной опушке.

Кажется, тот запах рыжиков, чуть влажный с пряной ноткой подпрелости, он помнил всю жизнь. Сам не знал почему, но помнил именно тот солнечный день, мамино улыбающееся лицо, стрекотанье кузнечиков и запах этих рыжиков.

Год, целый долгий год мать боролось с раком. Всё, что мог, сын делал для неё–бросив бизнес, устроился соцработником, чтобы обслуживать мать, как подопечную (ни один человек в мире не сможет заботиться о ней так, как он), оплачивал лекарства, два раза в день приезжал обрабатывать раны, подмывал, кормил с ложечки, следил за приёмом таблеток. Упрямо не отдавал эту заботу своим женщинам-сестре и жене. Зачем их обременять? Нет, они помогали, убирали в материнской квартире, стирали бельё, готовили ей еду. Но вот уход, хотя они и не брезговали, как единственный мужчина в роду, он взял на себя. Зачем его женщинам вдыхать этот ужасный гнойный смрад разлагающейся плоти? Незачем. Сам справится.

Мать выпросила, вымолила у него обещание не перевозить её из собственной квартиры ни к себе, ни к сестре. «В своей кровати хочу умереть, не таскайте меня старую, дайте в привычной обстановке уйти на тот свет». И сын безропотно таскался через весь город с судками свежеприготовленной еды обихаживать мать.
Возил её к светилам медицины. Они разводили руками. Сын прятал разочарование, топил его в своих чёрных глазах, чтобы чёрные материнские не увидели, не заметили, не заподозрили страшное-её совсем близкий уход.
-Ванечка, поезжай, сынок, на работу,-материнский голос усталый, молящий,-спасибо тебе, дитя, спасибо за всё.
Присел на стул. Немного подождал. Мать уснула. Вернее впала в сон от принятого обезболивающего. Он на цыпочках вышел из квартиры, закрыл ключом дверь. Через три часа вернётся повторить процедуры, в очередной раз уговорить мать не стесняться, а принять его сыновью помощь.

Похороны проходили, словно в замедленном кино, растянувшись во времени, в пространстве. Он делал всё, что положено на автомате, ещё не веря, ещё не принимая случившееся-заказывал гроб, подписывал какие-то документы, покупал венки, договаривался с кафе, составлял меню, встречал родственников, принимал соболезнования.

С кладбища возвращались по тропинке вдоль леса. Пахло смесью сырой земли и сосновой смолы, разогретой за день под жарким солнцем. В траве беззаботно стрекотали кузнечики. Их стрекот отзывался в его голове тупыми ударами. До боли, до разрыва сосудов. Казалось, сейчас взорвётся мозг. Хотелось кричать в голос, плакать, но он сдерживался. Зачем стенаниями пугать своих женщин-сестру и жену? Они и так счернели от горя, еле идут, утирая слёзы.
В виске настойчиво стучало:Вот и всё, вот и всё,... нет больше мамы...

А на лесной опушке, словно разбрызганные пятнышки солнца, торчали из травы рыжие шляпки грибов, безразличные к проходящему мимо человеку, любящему сыну и настоящему мужчине.