Язва

     Прежде я болел, но никогда не думал о смерти. Наверное, все мои болезни не к смерти были.   Но однажды у меня сильно заболел желудок. Вызвал скорую помощь. Приехал фельдшер. Осмотрел меня, сказал, что по всем признакам это язва желудка, случай крайне тяжелый, нужна срочная госпитализация в больницу номер пять. Это был приговор.


     Больница номер пять пользуется дурной славой. Ходят слухи, там проводят опыты над больными, испытывают новые лекарства,  много летальных исходов, а ночью по коридорам больницы бродят призраки умерших. Еще говорят, что в этой больнице есть даже какая-то комната смерти и над ее дверью висит предупредительная табличка «Посторонним вход воспрещен.» Понятно, редкий человек решается умереть раньше времени, поэтому пациентов в больнице номер пять немного. В основном это безнадежно больные, старые и одинокие люди без родственников и присмотра, прочие случайные граждане без определенного места жительства. При всем этом, больницу можно считать образцом для медицинских заведений. Построена она недавно, это современное здание со всем необходимым оборудованием и персоналом, расположено в живописном месте, рядом – объекты культа и старины.
    

     Я хотел отказаться, но на мое несчастье свободных мест в других больницах города не было. К тому же, очень сильно болел желудок. Я начал нехотя и обреченно собираться. Достал сумку, сложил в нее туалетные принадлежности, сменное белье. Хотя, зачем мне это все было нужно, если я ехал умирать? Жаль, я так и не определился с истиной в жизни. Я взял бы ее сейчас с собой. Между истиной и туалетной бумагой в который раз приходится выбирать бумагу. Фельдшер подбодрил меня, похлопал по плечу, сказал, что все будет хорошо, и умирать не страшно. Говорил потом, расхаживая по квартире, что жизнь штука жестокая и несправедливая, часто без смысла. Нужно ли горевать о такой жизни, если смерть все исправит? В конце концов, подытожил он, смерть всего лишь поворот в твоей судьбе и продолжение обязательно следует; умирать, определенно, стоит, смерть – необходимый опыт для того, кто собирается жить дальше. Мне хотелось послать его ко всем чертям, но, очевидно, именно мне в самом ближайшем времени предстояло проследовать в этом направлении. Я вдруг живо представил себе эту встречу. Мурашки пробежали по телу. Встречи с чертями хотелось бы избежать. Но я чувствовал, что вероятность такой встречи исключать нельзя. Я не вел праведной жизни и пропустил все воскресные мессы своего прихода, не соблюдал пост и не исповедовался. На что мне надеяться? Нет, этот фельдшер прав лишь отчасти. Пусть жизнь была жестока ко мне и несправедлива, пусть даже я не находил в ней смысл. Но, по крайней мере, в ней не было чертей. Пожалуй, жизнь без смысла и без чертей все же выглядит предпочтительней, чем смерть со смыслом и чертями в придачу. Проклятый фельдшер, он что-то недоговаривает, что-то знает о смерти, говорит о смерти хорошие слова. Что, если он уже умирал? Если это так, то почему я только жил и жил? За что мне все это? Я слишком мало ценил жизнь, оттого и умираю не в свое время. Впрочем, сосед из квартиры напротив, кажется, ценит ее еще меньше и при этом вполне благоденствует и преуспевает.   


     Выходя из квартиры, на лестничной площадке встретил свою пожилую соседку. Я поприветствовал ее, но она не ответила, печально взглянув на меня и на фельдшера пятой больницы, прошла мимо. Я спускался вниз по лестнице и думал, что мне уже сто лет, а я так и не знаю: старость ли это? Все это как-то очень подозрительно. Как-то очень быстро прошли мои сто лет, как-то очень рано состарился я. Торопился жить, что ли. Вот, сосед из квартиры напротив одного года рождения со мной. Но его сто лет жизни еще не прошли. Отчего же его сто лет жизни еще не прошли? Не торопится жить, что ли.   


     Сели в карету скорой помощи. Фельдшер вытащил из кармана наушники и телефон, стал слушать музыку. До чего ж несправедливо умирать только потому, что у тебя язва желудка, - думал я, глядя в окно скорой помощи. –  С другой стороны: зачем миру еще одна язва? Моя язва явно лишняя. Со всеми язвами нельзя ужиться. Моя язва не востребована миром. А ведь еще месяц назад я ходил в поликлинику при больнице номер четыре с подозрением на язву желудка, но меня уверили, что никакой язвы нет, и что я могу жить спокойно. Стало быть, меня просто обманывали, вводили в заблуждение, приближали мою смерть. Все решено, решено за меня. И дело вовсе не в моих язвах. Что-то не так с моим правом на жизнь. В моем праве на жизнь слишком мало смысла, пока у кого-то рядом есть право на убийство. А меня убивают, в этом нет сомнений, не по справедливости убивают. Как же так? Жизнь моя была никому не нужна, а смерть понадобилась.


     Меня положили в большую просторную палату, рассчитанную на четырех больных. Но кроме меня в ней никого не оказалось. Дежурный врач сразу предупредил, что мое лечение может закончиться смертью, есть время подготовиться, не пригласить ли священника? Я отказался. Он будет спрашивать о Боге, а я в Него мало верил, про воскресные мессы, а я на них не присутствовал. Что я ему отвечу? Но он, конечно, простит даже это, затем, как и положено, привычно отпустит грехи. Большим набором лучших человеческих качеств я не обладаю, но все-таки считаю себя человеком честным. Мне будет совестно умирать: во грехе родился, жил во грехах, а без греха умер. Нет, это не для меня. Я плохо жил, плохо и умираю. Буду готовиться к худшему. Врач пожал плечами и ушел. Когда он ушел, я подумал: «Отчего это я в Бога мало верю? Во всякую чертовщину с охотой верю, а в Бога – так мало. Неправильно как-то. Неправильно я как-то жил. Сосед из квартиры напротив тоже неправильно живет. Но он живет неправильно с Богом. Ему лучше, чем мне. Лучше неправильно с Богом, чем неправильно и без Него. Если бы можно было что-то изменить, я бы принялся теперь за поиски истины. Я бы даже дал объявление в газету: ищу истину, возможны варианты, смерть не предлагать. Но я опоздал. И смерть таки мне предложили раньше истины.»


     Я остался один. Прошелся по палате, подошел к окну. За окном моросил серый и мрачный дождь, словно кульминация фильма с печальным окончанием. Как случилось, что я попал именно в эту больницу? Ведь этого могло и не быть, заболей я на день раньше или на день позже. Скорее всего, меня бы направили в другую больницу. Но случай определил мне сегодняшний день и эту больницу. Выходит, смерть моя просто несчастный случай. Что ж, завтра мой случай – завтра мне умирать.  Как-то нелогично, ничего не успел, нет завершенности, умер на полпути. А ведь когда-то мне говорили: тебя ждет большое будущее. И я верил в большое будущее свое, пока не умер невзначай. Можно было бы дожить до счастья, до любви, до славы. Но я дожил только до смерти. Это судьба. Хотелось с кем-нибудь поговорить. Напрасно я отказался от священника. Самое время поговорить о смерти, а рядом никого нет. Но ведь он бы говорил о жизни вечной. Я – о смерти, он – о жизни вечной. До чего бы мы договорились? Человек смертен, я думаю, но ведь кто-то думает иначе. Но ведь и тот, кто думает иначе, все равно смертен. Все же правильно я поступил, что отказался от священника. Прошелся еще раз по палате и опять подошел к окну. За окном во дворе больницы мокли три высокие туи. Подумал о своей прежней работе, что уже никогда не вернусь на нее, а там во дворе тоже три высокие туи. Работа мне не нравилась, ходил на нее, словно по принуждению, а теперь вот не рад, что избавляюсь. Несколько лет назад у меня случилось сотрясение мозга на тренировке. Потом года три не мог устроиться по специальности. Не так просто устроиться на работу по специальности с черепно-мозговой травмой. Наконец, мне это удалось. Я воспрянул духом. Но оказалось, мир сильно изменился за эти три года, пока я искал работу, как будто тоже ударился головой. Мир сильно изменился, только я так и не смог понять в какую сторону. К тому же, меня постоянно смущало, что я находился под диспансерным наблюдением, а другие – нет. В конце концов, я решил сам для себя, что мои проблемы с головой имеют вполне обратимый характер, и у меня есть надежда. Чтобы никого не смущать, счел за необходимое сменить работу и в свободное время подыскивал новое место для трудовой деятельности. Но устроиться на работу не по специальности с черепно-мозговой травмой оказалось еще более затруднительно. Никого не интересовало, что у меня есть надежда. Я в сердцах подумал даже, что человек с надеждой – ущербный человек, и без надежды мне было бы лучше, и проблемы мои решились бы, ведь живут же прочие люди без надежды, и никого это не смущает, и сами они не смущаются, и все для них устраивается как бы само собой. Воистину, мир несправедлив, а для того, кто ударился головой, несправедлив особенно. Я злился на себя, на свою травму, и на весь свет, и тут у меня случилась язва.


     На следующий день ко мне в больницу пришла  сестра. Принесла фрукты, какие-то книги. Сказала, что была у врача. Он ее обнадежил, ничего страшного. Но глаза почему-то были заплаканы. Мне стало жаль ее. Она хорошая, любит меня. На похороны придет в черном платочке. Скажет, что жил вопреки страданиям, умер вопреки любви. Меня закопают, поставят крест. Раз в год она будет приходить ко мне на могилу рвать траву. Поблагодарить бы ее сейчас за траву. Поблагодарить бы ее за все, что будет. Не успел. Она ушла раньше, чем я успел поблагодарить ее. Я съел фрукты и взял книги. Одна была большой, другая – маленькой. С чего бы начать: с большого или с малого? Эх, пустое все. Жаль, что фрукты съедены. Нет, не с того я начинаю умирать и отложил большое и маленькое. 


     Каждое утро в мою палату заглядывал врач. Он открывал дверь, но не входил. «Что, ты еще жив?» – спрашивал он безучастным голосом, держась за ручку двери. Я в ответ слабо шевелил рукой, и он, по всей видимости, удовлетворенный моим телодвижением, тут же уходил. Вслед за доктором приходила молодая миловидная медсестра в ослепительно белом халате. Она приносила таблетки, приглашала на процедуры. От  нее всегда исходил легкий и приятный запах. Может, это был аромат каких-то дорогих духов, а может,  так пахнет красота и молодость. Она тоже никогда не говорила «здравствуй», но обиды не было, ведь глядя на нее, я совсем забывал, что должен вот-вот умереть; глядя на нее, я почему-то всякий раз стал твердить себе: я умираю, но ведь это не навсегда.


     В свободное от приема лекарств и процедур время я искал комнату смерти, ходил по пустым коридорам больницы, открывал двери в другие палаты. Большинство больных было при смерти. Никто не хотел или не мог со мной говорить. Я и не рассчитывал. Смерть – плохой собеседник, забывает про слова. Комната смерти тоже, до обидного, не находилась. На всех дверях висели другие таблички. Я огорчался и досадовал на себя. Зачем мне это? Смерть совсем не то, что мне нужно. Я умираю, но смерть совсем не то, что мне нужно. Я умираю, но я для чего-то умираю. Надеюсь, это не просто так. Мне суждено вкусить смерть, попробовать смерть на вкус. А хотелось бы просто надкусить и выплюнуть, как, верно, случалось тому самодовольному фельдшеру. Не верю я ему, даже если он что-то и знает. Задумался я что-то о смерти, а времени нет.


     Первые ночи я плохо спал. Постоянные мысли о смерти не давали спокойно уснуть. К тому же, кровать была жесткой и неудобной. Тишина в больнице ночью представлялась абсолютной, и я думал, что смерть приходит с тишиной или в тишине. Я забывался на короткое время и пробуждался. Открывал глаза и упирался взглядом в дверь палаты. Мне казалось, что вот сейчас дверь скрипнет и откроется, и я увижу какое-то существо в длинных темных одеждах без обличья, которое леденящим душу голосом объявит: пойдем со мной; или же просто безмолвно подойдет к кровати схватит меня за волосы и потащит куда-то. Чтобы развеять тревожные мысли я вставал и выходил в коридор. В коридорах по-прежнему было пусто. А я надеялся, что в это время суток в них толпятся призраки. Но я никого не видел. Призраки ко мне интереса не проявляли. Некоторое время я ходил так по темным и пустым коридорам больницы, пока дежурная медсестра не замечала меня. «И что за беспокойный пациент такой, - говорила она, заталкивая меня обратно в палату. – Здесь люди умирают, а этот – лечится.»   


     На третий день моего пребывания в больнице ее посетил какой-то профессор. Его водили по больнице, рассказывали об учреждении, зашли и ко мне в палату. Лечащий врач сообщил профессору мой диагноз и метод лечения, тот кивнул. Поинтересовался затем у меня, хорошо ли мне тут? Подумал про себя: хорошо ли человеку, который умирает? Вслух же сказал, что хорошо, но боюсь умереть и думаю о смерти день и ночь; можно мне не умирать? Профессор рассмеялся, за ним рассмеялись все остальные. Они ушли. Весь оставшийся день я чувствовал себя неловко. Зачем я сказал им о смерти? Нескладно излагаю я мысли о смерти. Какая нелепость. Приходят мысли невпопад. Наверное, это и вправду смешно. Я не профессор, иначе не боялся бы смерти.   


     Прошло еще несколько дней, мне стало значительно лучше. Доктор, заметив перемены в моем состоянии, перестал заглядывать ко мне в палату со своим надоедливым и постоянным вопросом. Но миловидная благоухающая медсестра приходила по-прежнему: приносила таблетки, приглашала на процедуры. Мысли о смерти ушли. За окном дождь сменился на солнце. Но радости не прибавилось. Наверное, жизнь уже не станет радовать того, кого не печалит смерть. Что-то не ладится у меня со смертью. Все великие события проходят меня стороной. Вот и смерть прошла мимо. Наконец язва моя окончательно зарубцевалась, и меня благополучно выписали.


     «Что ж, поздравляю тебя, твое лечение благополучно закончилось, ты здоров, - говорил на прощание у себя в кабинете мой лечащий терапевт, подписывая мне амбулаторную карту. –  Для нас это тоже приятное событие. Не каждый день такое случается в нашей практике. Думаю, у тебя остались хорошие впечатления от нашей больницы. Учреждение наше молодое, новое. Медперсонал тоже достаточно молод. Мы в начале пути, нам еще многого не хватает, испытываем некоторые трудности, что вполне естественно. Но мы развиваемся, совершенствуемся.»


     На стене приметил небольшой плакат. На нем было что-то написано от руки плохим почерком. Ничего не разобрал. Хотелось спросить о чем-то, о чем-то очень важном, например, о новых декретах старой власти, а может, о национальной идее, или о том, что написано на плакате. Спросил обо всем сразу.


     Врач как-то подозрительно посмотрел на меня и отвечать обо всем сразу не стал.


      Еще раз взглянул на плакат на стене. Надпись на нем по-прежнему представлялась неразборчивой. Я поблагодарил терапевта. Мы пожали друг другу руки, я забрал свою карту, вышел на улицу, сел в автобус и уехал.