Актерский портрет

Четыре года назад, в марте 2014 года во Дворце культуры людиновцы столкнулись с напряженной и горячей драмой – то была история человека, который родился на океанском лайнере и никогда в своей жизни не ступал на твердую землю. Годами курсируя взад-вперед между Европой и Америкой, он мог бы просто сойти с ума, но у него была Музыка. Не просто талантливый пианист и композитор, но гений, по какому-то стечению судеб родившийся в океане на границе двух веков – девятнадцатого и двадцатого. Заточенный в узких границах корабля он открыл целый мир в своей душе благодаря творчеству... Дикое, безудержное влечение, напрочь разбивающее все границы, несущее человека к звездам… Это был моноспектакль «1900-й. Легенда о пианисте» по роману итальянского писателя Алессандро Барикко.

А его единственным героем стал Гарри Икштадт, который от лица рассказчика резкими и страстными штрихами набросал величественную, захватывающую и трагичную историю гениального музыканта. Я не попал на эту премьеру, к сожалению, но судя по отзывам, это было очень сильное, эмоциональное действо, которое зацепило многих зрителей, пришедших на «Пианиста».

Я вспомнил об этом, когда мы с Гарри встретились тремя годами позже. Так получилось, что и он, и я, оба собирались на премьеру спектакля «Как найти дорогу к солнцу». До него было еще около пары часов, и мы, как интеллигентные люди, решили немного прогуляться по берегу озера. Гарри был в твидовом пальто, замотанный в умопомрачительный шарф и в очках. Смотрелось это очень экстравагантно, но стильно. Студент легендарной «Щепки» - надо же соответствовать!

- А вот если ты спросишь, какое амплуа мне ближе всего, я тебе не отвечу, - сообщил мой визави, выделяя каждое слово характерным жестом.

- Почему же?

- Потому что это всегда ограничение, это какие-то рамки! – он возвысил голос. – А я не хочу ограничивать себя чем-то! Я хочу играть то, что мне близко, то, что трогает душу, что я пропустил через себя. А уж в каком это будет амплуа… Дело десятое! Хотя мои преподаватели в «Щепке» чаще всего видят меня в роли невротического экзальтированного персонажа.

Я соглашаюсь с тем, что в импульсивной манере общения и непосредственности Гарика есть что-то от невротика. Это не герой-любовник и не романтический разбойник вроде Жана Сбогара, но скорее какой-нибудь офисный клерк, внезапно объявляющий бунт… на корабле.

Он сам, кажется, ничего не имеет против такого образа. Почему бы и нет? Пусть и не брутально, но зато честно.

- Больше всего на свете ненавижу ложь! – восклицает он с патетическим жестом. – И терпеть не могу, когда мне врут! Актер должен быть честным. Ты выходишь на сцену и проживаешь свою роль полностью – и живешь, и умираешь там по-настоящему. Выкладываешься на полную катушку. А иначе какой смысл во всем этом? Иди продавать бургеры в «Макдональдс».

Мы говорим о Чехове, о гениальных «Чайке», «Дяде Ване» и «Трех сестрах». Психологизм чеховских пьес – это как ящик с двойным, а то и тройным дном, - замечает мой собеседник. Там вроде бы ничего не происходит, но внешне благополучные люди между тем сходят с ума от отчаяния и ощущения собственной неприкаянности. Чисто русская болезнь, - соглашаюсь я.

А вот Островского Гарик не слишком жалует. Нет, классик, конечно, никто не спорит. Но вот грешит самоповторами – все-то у него вертится вокруг женитьбы, деловых сделок да денег.

Интересно, за такую крамолу на Островского тебя не гонят из вуза? – смеюсь я.
Да какая крамола! Наоборот. Курс Гарика ведет Борис Клюев, который известен современной молодежи по роли импозантного Николая Воронина (с его коронной фразой «Египетская сила!»), а зрители постарше вспомнят работы Клюева в таких фильмах, как «Д`Артаньян и три мушкетера» (граф Рошфор), «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» (Майкрофт), «Михайло Ломоносов» (граф Орлов) и многих других. И это уже не говоря о его ролях в театре. Ярких образов у Народного артиста России хватает. И как настоящий Мастер, он дает своим подопечным максимум свободы. Но, конечно, в разумных пределах. Самовыражение самовыражением, но дисциплина – прежде всего!

- Если, например, кто-то из нас опаздывает на занятия, получаем по шапке от преподавателей, - говорит Гарик. – Те, кому это не нравится, и кто не готов вкалывать до седьмого пота, просто уходят. У нас уже так несколько человек отсеялось.

Тут он высказал одну мысль, которая, как мне показалось, вполне описывает всю его творческую натуру.

- Актер – это не профессия в прямом смысле этого слова. Это не работа от звонка от звонка. Это скорее точка зрения, призма, сквозь которую ты смотришь на мир. Когда ты отыграл спектакль и уходишь со сцены, актер в тебе никуда не девается,
- Гарик на секунду замер, выдерживая драматическую паузу «по Станиславскому». – Вот я, например, общаюсь с человеком и автоматически подмечаю – как он говорит, какая у него мимика, жесты. Всё это может пригодиться. Актеру неоткуда брать материал для своей роли, кроме как из живой жизни.

- А как же собственно пьесы? – провоцирую я.

- Любая пьеса – это скелет, - парирует Гарик. – Там не сказано, как именно надо играть ту или иную сцену, с каким выражением на лице… Здесь очень многое зависит от авторского прочтения материала режиссером и актерами. Поэтому у разных постановщиков одна и та же пьеса также будет смотреться и звучать по-разному.

Хотя текст-то неизменный! Ещё ключевой момент – жизненный опыт, который можно вложить в свою роль…

Я хотел спросить, какой именно жизненный опыт Гарик вспомнил, работая над моноспектаклем о гениальном пианисте, но не стал. Чувствовалось, было в нем самом что-то от дикого, безудержного 1900-ого, который был готов и небо пробить головой, только бы выразить, высказать всё, что накипело на душе.

В чем-то по темпераменту он напоминает Константина Хабенского. Они, кстати, пересекались. Гарик вспоминал, как он пошел на моноспектакль «Контрабас» по Зюскинду, где Хабенский играл главную (и единственную) роль. «Это было блестяще!» - цокает студент с наслаждением гурмана, увидевшего на тарелке изящное фуа-гра. Это в самом деле было настоящее пиршество идей и образов, большое везение для зрителя и актера, набирающегося опыта. И после того, как упал занавес, Гарику снова повезло – в театральных закоулках МХТ им. Чехова он застал Хабенского, выходящего из гримерки и даже перебросился с ним парой фраз.

О своих творческих впечатлениях Гарик может говорить и говорить – взахлеб, жестикулируя, повышая голос. Мы гуляли около пары часов, и я успел подумать, что любой прохожий, проходя мимо нас, становится невольным зрителем мини-спектакля… Но, вот что интересно, и играя, Гарик неизменно остается собой – искренний, и непосредственный, такой настоящий со всеми своими эмоциями и чувствами… будто бы растворившийся в каждом мгновении – полностью и без остатка.