Жизнь и невероятные приключения Джима и Джона

      В тот день я понял, что дошёл до края. Понял я это в тот самый момент, когда за моей спиной закрылась дверь рыбного магазина «Семь морей», в котором я почти месяц пытался строить карьеру грузчика. Эти бесславные попытки закончились падением мне не ногу с разделочного стола мороженного пласта минтая и переломом плюсны. Проковыляв несколько недель на больничном и вконец обнищав, я пришёл в магазин в надежде получить свои кровно заработанные. Надо сказать, что у меня изначально были большие сомнения в успехе этого начинания, так как работал я без оформления. Плохие предчувствия меня никогда не обманывали.
- А-а, привет.., – без особой радости встретил меня Петрович, круглый как шар мужик с заплывшим лицом, он же директор фирмы.  Я кивнул.
- Что, выздоровел? – Петрович был само сострадание. Я снова кивнул.
- А пришёл-то зачем? Другого уж взяли…
- Надеюсь, мы расстанемся с вами, как порядочные люди ..., - начал было я.
- Жди больше! - Петрович оживился. Было заметно, что этот разговор доставлял ему удовольствие. – Работал ты по-левому, так что – адьё! Он удовлетворенно потёр руки.
- Вы уничтожили во мне веру в самое светлое…
- Чего-чего?
-  Мразь ты жирная, вот чего…
Петрович запулил в меня хрустальной пепельницей, но не попал. Я же вышел на улицу и в нерешительности остановился. Идти было некуда.

            Моя матушка умерла два года назад, оставив мне в наследство малогабаритную квартиру и золотой нательный крестик. Она всегда с недоверием относилась к моему, «гуманистическому», как она выражалась, образованию. «Лучше бы мясо рубил на рынке, как твой отец», - не раз говорила она мне. Отца я совсем не помнил – он утонул, когда мне было два года. Других родственников у меня не было, если не считать девушки Марины, с которой я жил последний год. Но после моей неудачи на рыбном поприще, она собрала чемодан и убыла в края мне неизвестные. «С тобой каши не сваришь!» - сказала она мне напоследок. Только сейчас, стоя под проливным дождём возле двери магазина «Семь морей», я с отчаянием понял, что остался на земле совсем один. На другой стороне дороги, за гранитной набережной нёс куда-то свои мутные воды один из городских каналов. Ничего не понимая и не ощущая, я направился к нему. «Утопиться что ли?» Эта дерзкая мысль внезапно показалась мне вполне здравой. Я подошёл к гранитным плитам и посмотрел вниз. От тёмных вод повеяло ужасом. Клянусь, что ещё секунда и я бросился бы в эти смертельные объятья. Но тут передо мной вдруг отчётливо возникло скорбное лицо моей матери, и я отшатнулся от парапета. Наваждение исчезло, как ядовитый туман.
-  Повремени, мгновенье! – услышал я рядом с собой жизнерадостный голос. Я поднял глаза и увидел перед собой худощавого человечка в сером пальто. Он смотрел на меня наглыми, весёлыми глазами и улыбался. Выше этих глаз, я заметил у него шапку  чёрных кудряшек. «На Пушкина похож…» - рассеянно подумал я. Голова моя ещё плохо соображала, и я никак не мог понять, что это за человек и зачем он тут.
- Я говорю, не время ещё, - продолжил свой монолог «Пушкин».
- Да я, в общем-то, ничего…
- Оно и видно, молодой человек, оно и видно, - незнакомец с театральной укоризной покачал  головой и тут-же заговорил на совсем другой, убедительной ноте:
- Жизнь крайне приятная штука, - он взял меня под локоть, - если только не быть соплежуем. Предлагаю вам с моей помощью убедиться в этом.
- Чего-чего? – тут настал мой черёд выражаться языком незабвенного Петровича.
 - Что за тон, mon cher, - незнакомец поморщился и, став серьёзным, предложил:
- Я прошу вас помочь мне в одном деле. Это немного развеет вашу хандру. Кстати, меня зовут Джим.
- В таком случае, я Джон, - немного приходя в себя, сообщил я.
- Очень рад! Мы пожали друг другу руки.
- Так, что за дело? – поинтересовался я, невольно заражаясь бьющим через край жизнелюбием моего нового знакомого. – Надеюсь, вы дадите мне парабеллум? Джим рассмеялся.
- Да вы остряк! А ведь и не скажешь с первого взгляда. Потом загадочно добавил:
- Парабеллум нам не понадобится, он уже сделал своё дело. Ну, так идём?
Я с готовностью согласился. Всё-таки, идти с весёлым Джимом было намного лучше, чем тонуть в вонючем канале. Моя недавняя решимость казалась мне сейчас безумием.

       Итак, мы тронулись в неведомый для меня путь, причём Джим шёл впереди так невероятно быстро, что я еле поспевал за ним. Он нравился мне всё больше, в нём было то, чего так недоставало мне – энергия и напор. На моё счастье идти оказалось недалеко – через десять минут мы уже входили в подъезд старинного дома с облупившимся фасадом. «Третий этаж», - Джим указал наверх и вскоре мы оказались перед массивной резной дверью. Джим потянул за ручку и дверь подалась - она была не заперта. Мы вошли внутрь и оказались в шикарно обставленной, огромной квартире. Наверное, так должно было выглядеть жилище царя Мидаса – столько золотого блеска мне ещё видеть не приходилось.
- Какая роскошь! – не удержавшись, прошептал я.
- Тс-с! – Джим прижал палец к губам.
Из соседней комнаты доносился какой-то сдавленное сипение. Сквозь эти звуки я услышал, как мужской голос в отчаянии и злобе прохрипел по-немецки: - «Verdammter vertrag!». Мы вошли в комнату, откуда доносились эти странные звуки. В высоком, старинном кресле сидел толстый мужчина в смокинге. Рядом с креслом валялся парабеллум.  Всё вокруг было забрызгано кровью. Мужчина стрелял себе в голову и, судя по всему, неудачно. Он был ещё жив, и с каждым хриплым выдохом жизнь покидала его. Внезапно толстяк поднял голову и посмотрел на нас мутным от страданий взглядом. Глаза его налились яростью, он подался вперёд, но тут же, хрюкнув последний раз, осел в своём кресле.
- Аминь! – почти весело провозгласил Джим. Я же от ужаса не мог пошевелиться.
- Эй, Джон, очнись! – Джим похлопал меня по плечу.
- Зачем мы здесь?! Кто этот человек?! – вымолвил я, трясясь от страха.
- Этот человек – известный городской антиквар и негодяй. Его фамилия – Шмидт. Проходя сегодня мимо, я услышал наверху выстрел. Вычислить квартиру не составило для меня труда, и я поднялся сюда, движимый лишь любопытством. Увидев герра Шмидта в таком плачевном состоянии, я решил повременить. Потом небо послало мне тебя, друг Джон. Вот и всё. Говоря это, Джим смотрел на меня глазами, начисто лишёнными какого-либо страха или лукавства. Его бесстрашие понемногу передалось и мне.
- Но… зачем тебе я? Почему ты не пошёл к Шмидту один?
- Я, как и ты, Джон, всю жизнь страдаю от одиночества, - развеял мои сомнения мой новый друг. – А что касается роскоши, - Джим жестом обвёл окружавшее нас великолепие, - то она лишь слабое подобие той роскоши, в которой мы проведём нашу жизнь.
- Смотри, вроде как предсмертная записка! – вскричал я, не придав значения его последним словам. Действительно, на столе лежал лист бумаги, на котором покойный Шмидт в нескольких словах уверял мир, что тот никак не виноват в его безвременной кончине. Внизу стояла красивая, размашистая подпись. Она почему-то навсегда врезалась мне в память.


   - Кто-то идёт! - тревожно прошептал Джим и потянул меня к огромному книжному шкафу, стоявшему в глубине комнаты. В самом деле, на лестнице послышались приглушённые голоса и у входной двери началась возня. Надо полагать, выстрел слышал не один только Джим. Мы подбежали к шкафу, и Джим нажал ладонью на сафьяновый корешок одной из бесчисленных книг.  Неожиданно шкаф отъехал в сторону, и я увидел за ним довольно большую потайную комнату. Джим втянул меня внутрь как раз в тот момент, когда голоса и шаги стали раздаваться в прихожей. Несколько минут мы не шевелились и не зажигали света. В комнате стояла абсолютная тишина.
- Хм, отличная звукоизоляция, - в полный голос сказал Джим и зажёг свет. – Нас здесь и в сто лет не найдут. У меня отлегло от сердца, и я оглядел наше убежище. Комната была обставлена победнее, чем остальные, но в ней было всё необходимое на случай длительной осады: внушительных размеров холодильник, набитый консервированными продуктами и вином, запас воды и медикаментов, кровать, телевизор и биотуалет. Кроме того, здесь находилось несколько странных на вид металлических шкафов непонятного предназначения.
- Как ты узнал про неё, Джим? - какие-то смутные сомнения не покидали меня.
-Успокойся, приятель! – Джим посмотрел на меня чуть насмешливо, - когда я первый раз зашёл в квартиру, шкаф был отодвинут и корешок одной из книг выбивался из ряда. Вероятно, покойный решил провести последнюю ревизию. Я сразу всё понял и закрыл тайник от греха подальше.
- … На наше счастье! – теперь я восхищался моим новым другом.
Кроме всего прочего, в стену комнаты был вделан большой монитор, на котором можно было видеть всё, что происходит в квартире и на лестничной площадке. А там творилась настоящая суматоха. Полицейские писали протоколы, эксперты сверкали вспышками фотокамер, с деловитым видом ходили какие-то люди в штатском, жались к стенам обалдевшие понятые. Затишье в квартире наступило лишь поздним вечером. К этому времени мы с Джимом успели распотрошить все закрома покойного Шмидта и изрядно опустошили его винные погреба. Странные шкафы оказались хранилищами живописных полотен. Я никогда не был силён в живописи, но Джим чуть не лишился рассудка, увидев эту галерею. Он рассматривал картины битый час, не переставая восторженно восклицать:
- Бог ты мой! Дега!.. Монэ!.. Эль Греко!.. Ван Гог!.. Я услышал ещё много неизвестных мне фамилий. Потом Джим устало сел рядом со мной и торжествующе спросил:
- Ты знаешь, друг Джон, сколько всё это стоит?
- Естественно нет, - беспечно ответил я.
- Миллиард .., - в голове у меня слегка помутилось, - … долларов! Помутнение перешло в кружение.
- Эй, эй!.. Не надо реагировать так эмоционально, - Джим подхватил моё сползающее тело.
- Ну-ка, выпей! – он влил в меня стакан виски.
- Что же мы будем со всем этим делать? – растерянно спросил я, оживая.
- Жить! – уверенно сказал Джим, глядя мне прямо в глаза. – Это наша с тобой новая жизнь, Джон!
  - Сим-Сим, откройся! – заворожённо прошептал я.  У меня было явное ощущение, что я попал в сказку. С ним я живу и по сей день.

     Мы дождались наступления ночи, упаковали картины в ящики, находившиеся тут же и вызвали грузовое такси. Предусмотрительный Шмидт обеспечил своё убежище отдельным выходом в соседний подъезд, через который мы и вынесли наше богатство. Кроме картин, у папаши Шмидта обнаружилось ещё несколько миллионов долларов наличными и увесистая коробка с бриллиантами. Всё это мы переправили в моё убогое жилище, щедро одарив при этом таксиста и настойчиво посоветовав ему помалкивать.
- М-да, небогато..., - тактично резюмировал Джим, осматривая мою ободранную конуру. – Сегодня же займись её продажей, - деловито приказал он
- З-зачем? – продать квартиру для меня всегда было так же немыслимо, как, например, отправиться на Луну.
- Мы улетаем, - всё так же деловито ответил Джим.
- Куда?!
Джим посмотрел на меня, как на неразумного ребёнка. «На Луну!» - казалось, скажет он сейчас. Но Джим назвал другой адрес:
- В Америку.
Впрочем, для меня это было одно и то же.
- Пойми, Джон, - видя мою невесомость, сказал Джим, - с этим добром оставаться здесь нельзя. В конце концов дружки Шмидта или полиция выйдут на нас и тогда…
- Я понимаю Джим, - уже твёрдо отозвался я, - конечно, летим!
- Ну, вот и славно! - Джим пристально посмотрел на меня. – Пока продавай свою халупу, а на мне - паспорта, визы и таможня.
- Но как?!, - недоуменно начал я.
- А вот так! – Джим пнул баул с долларами, стоявший у кровати и рассмеялся.
- Мы в сказке, Джон!

     Джим не появлялся три дня. За это время я, с помощью ушлых риэлтеров из ближайшего агентства продал свою квартиру. Облапошили меня, как и полагается, тысяч на триста, но мне было уже всё равно. Потом появился запыхавшийся Джим.
- Продал хату? – с порога спросил он.
- Продал…
- Молодец!
- А у тебя как? – в свою очередь поинтересовался я.
- Дело движется к финалу! – бодро отрапортовал Джим.
- Кстати, выбери себе новую фамилию – русскими мы больше не будем. От изумления я открыл рот.
- Ну, чего молчишь как рыба? Говори!
- Ты меня своими предложениями доведёшь до инфаркта.
- И всё-таки?..
- Ну… Гонсалес, что ли..., - назвал я первое, что пришло на ум.
- Отлично!
От возбуждения Джим не как не мог остановиться и постоянно передвигался по моей, теперь уже бывшей, квартире.
- А я теперь Джим Томпсон. Рад познакомиться. Мы дурашливо пожали друг другу руки.  …Через несколько дней огромный, серебристый «Боинг» навсегда уносил нас из России. Вслед за нами, спецрейсом, летел наш драгоценный багаж. Баул с долларами стал немного легче, но это была мизерная плата за новую жизнь. Я ни о чём не жалел, только, в последнее время, часто с грустью вспоминал свою бедную мать и мне было стыдно, сам не знаю за что. Может быть за то, что её не было сейчас со мной?

     В Штатах мы с Джимом решили обосноваться в Нью-Йорке. «В большом городе легче затеряться, да и деньги здесь крутятся немалые», - резонно рассудил Джим. Америка поразила меня. Никогда не думал, что люди могут жить настолько богато и комфортно. Здесь, на каждой вещи, от зубочистки до небоскрёба, стояла невидимая печать –«luxury», а народ лоснился, как сыр в масле. Наше богатство мы упрятали в банк, прилично оделись и сняли огромную квартиру в Ист-Виллидж. Тут я первый раз в жизни возблагодарил своё «гуманистическое» образование, давшее мне хоть какое-то знание английского. Кстати, Джим говорил на местном наречии гораздо лучше меня. Кто он был? Откуда? Это кажется мне сейчас странным, но ни тогда, ни потом я почему-то так и не задал ему эти вопросы.
- Чем займёмся? – спросил меня Джим на второй день нашей американской жизни, вальяжно развалившись прямо в ботинках на шёлковом покрывале своей необъятной кровати.
- Давай рванём в Лас-Вегас! – предложил я, во-первых, потому что, кроме него, ни о чём американском не имел ни малейшего представления, а во-вторых – давно мечтал побывать в казино, только в России всё не было денег.
- Ого! – Джим даже приподнялся на кровати, - А ты, оказывается, довольно порочный тип!
- Ты меня ещё плохо знаешь, - отозвался я.
- Ну, пока что ты оправдываешь мои надежды, - Джим как-то загадочно улыбнулся.
- А мысль дельная, - он резко поднялся с кровати и подошёл к окну, - отдохнём от трудов праведных и деньжат срубим, если повезёт.
- Да брось ты, Джим, тут же, как на Олимпиаде – главное участие. А денег у нас и так завались.
- Мы с тобой миллиардеры, Джон, - ответил Джим, отвернувшись от окна, - а что гласит кредо миллиардера?
- Что?
Джим поднял указательный палец и многозначительно произнёс:
- Денег много не бывает!
- Ну, как знаешь... - мне начал надоедать этот пустой разговор. – Хватит болтать, собирай манатки и айда!
- Точно, дружище! – оживился Джим. – Как говорил один мой знакомый писатель: - «Рассказ должен двигаться вперёд!» Последуем его призыву!


        На следующий день, арендовав бизнес-джет, мы с Джимом уже были в Вегасе. Пару часов мы бродили по нему, как два деревенских истукана, впервые попавших в гипермаркет, и открыв рты глазели на всё это бутафорское великолепие. К вечеру, утомившись от ротозейства, мы сняли президентский люкс в «Хилтоне». Проведя ночь в поистине царских апартаментах и плотно позавтракав, утром мы спустились в игровой зал. Джим сразу направился к рулетке, а я сел за блек-джек. Но скоро карты наскучили мне, и я переместился к «одноруким бандитам». Игра так увлекла меня, что я совсем забыл про Джима. Мы не виделись целый день, пока он сам не подошёл ко мне в каком-то странно раздувшемся одеянии.
- Ну, как успехи?
Мне показалось, что от распёртости Джим даже говорит с трудом.
- Ты похож на лягушку, надутую соломиной.
- Тебя бы лучше так надули... Много просадил?
Честно говоря, я даже не следил за своим балансом, а когда свёл дебет с кредитом, то оказалось, что не хватает пары тысяч.
- Всему тебя учить надо! -  с лёгкой досадой проговорил Джим. – А ну-ка, дай крутану!
Он дёрнул ручку автомата и тот, загадочно побулькав, выдал ему три колокольчика. Звонко посыпалась монета.
- Вот так, - удовлетворенно подытожил Джим. – Пойдём чего покажу!
Мы поднялись в номер, Джим распушил свои перышки и из него посыпалось, как из рога изобилия. Тут было, наверное, тысяч сто.
- Ну ты даёшь! - только и смог вымолвить я и мне стало нестерпимо стыдно пред Джимом за свой бездарный проигрыш. Заметив, что я сник, Джим взял меня за плечи и сказал, глядя мне в глаза:
- Не горюй, друг Джон! Запомни: всё моё – твоё. И так будет всегда.
Потом наклонился, поднял с пола ворох долларов и подбросил их к потолку. Несколько секунд мы стояли под денежным ливнем и орали от счастья на весь «Хилтон».

      На следующий день я решил понаблюдать, как играет Джим и отправился с ним на рулетку. Везло ему, конечно, невероятно. Процентов восемьдесят его ставок выигрывали, куда бы он не ставил – хоть на цвет, хоть прямо в номер. Я заметил, что обслуга уже косится на Джима и вечером сказал ему об этом.
- Понятное дело, - ответил он беспечно, - ещё пару дней - и ни одно здешнее казино не захочет иметь с нами дело. – Поэтому, - тут он громко хлопнул себя по коленям, - завтра последняя гастроль.
- Но как тебе такое удаётся? – я никак не мог понять секрет столь блистательной игры.
Джим вдруг стал очень серьёзным и, наклонившись ко мне, негромко сказал:
- А я, друг Джон, очень фартовый человек.
И когда он говорил эти слова, в его серых глазах плавало нечто гипнотическое.

      Назавтра мы снова были у рулетки. Я почти не играл и, от нечего делать, глазел по сторонам. … Этого человека я заприметил сразу. Было в нём что-то неуловимо чуждое и этому месту и этой праздной, увлечённой азартом публике. Он был крайне сосредоточен и напряжён и ёрзал в своём дорогом костюме, словно на нём была власяница. А, между тем, на рулетке шла крупная игра. Кроме Джима и мелкой шушеры за столом находился коренастый мужчина с благообразным профессорским лицом, украшенным роскошными усами. Несмотря на всю свою благообразность, жёсткое и упрямое выражение этого лица явно говорило о том, что это никакой не профессор. Позади него стояли два огромных латиноамериканца с совершенно непроницаемыми физиономиями. «Охрана», - сразу догадался я. Ставки этого мнимого профессора были колоссальны, но везло ему всё-таки меньше, чем Джиму. То, что происходило дальше, прокручивалось пред моими глазами, как в замедленной съёмке. Напряжённый человек подошёл к столу и сделал едва уловимое движение. В его правой руке на уровне бедра оказался пистолет с глушителем. Ствол был направлен на усатого. Я был уверен, что кроме меня, этого никто не видит. Так оно и было. Почти. Усатый внезапно поднял голову от стола и в упор посмотрел на своего зловещего визави. Зрачки его замерли, как у тигра перед прыжком, а лицо сделалось очень задумчивым. Но прыгнул не он, а я. Зачем я это сделал по сию пору остаётся для меня загадкой. Джим впоследствии назвал мой поступок «инстинктом самопожертвования». Но, как-бы то не было, через две секунды незадачливый киллер дёргался подо мной в бесплодных попытках вырваться. Его пистолет отлетел в сторону. Тут очнулась охрана, подбежали секьюрити и парня скрутили. Поднялась страшная суматоха. Джим в охапку вытащил меня из зала, и мы бегом поднялись в номер.
- Надо сматываться! – закричал мне Джим, лихорадочно хватая и запихивая в чемодан что попало. Я последовал его примеру. Но смотаться мы не успели. Минут через десять хлипкая хилтоновская дверь вылетела с треском и в номер вошли два давешних телохранителя.
- Дон Хуан просит вас к себе, - с заметным акцентом произнёс один из них и жестом указал на выломанную дверь. У нас опустились руки.
- Разрешите нам хотя бы взять наши вещи, - безнадёжным тоном попросил Джим.
- Лишний груз нам сейчас ни к чему, - ответил ему громила и мы с Джимом как-то сразу уяснили, что с охраной дона Хуана лучше не спорить. Под конвоем мы вышли из номера и направились к лифту.
- Хорошо, хоть деньги успели в банк положить, - шепнул мне Джим.
- Ты думаешь, они нам ещё пригодятся? – с надеждой спросил я.
- Разговаривать только по-английски! – рявкнул наш надзиратель и мы умолкли. Выйдя из отеля, мы погрузились в белый лимузин и скоро были в аэропорту Лас-Вегаса. Там нас поджидал золотистый «Bombardier».  «Где же дон Хуан?» - крутилось у меня в голове, но спросить об этом у охранников я, естественно, не решался. Через полчаса самолёт взлетел и лёг на неведомый нам курс.

     Под влиянием всего пережитого я очень скоро отключился и проспал, как мне показалось, довольно долго, пока кто-то не толкнул меня в плечо. Это был Джим.
- Вставайте, мистер, вас приветствует Венесуэла! – довольно бодро поприветствовал он меня.
- Откуда ты знаешь? – вздрогнул я, сразу вспомнив всё.
- Представь себе, я умею читать, - Джим показал мне на иллюминатор. Где-то далеко в ночи горели красные буквы «Aeropuerto international Simon Bolivar».
- Международный аэропорт Каракаса, - пояснил он, видя моё недоумение.
– Что такое Каракас, объяснять, я думаю, не надо? – Джим явно потешался.
- Бывал что ли здесь?
- Эх, где я только не бывал! - закинув руки за голову мечтательно произнёс Джим. – Но Венесуэла – моя особая любовь! –  он как-то цинично усмехнулся.
- Да ты не кисни, Джон! – вероятно видя моё состояние, попытался утешить меня Джим.
- Я тут всё спокойно обдумал, пока ты дрыхнул. Знаешь, чтобы грохнуть двух каких-то балбесов, необязательно тащиться в такую даль. Надо признаться, что эта элементарная мысль ни разу не пришла мне в голову. В моей душе взошло солнце.
- Это первое, - продолжал Джим, ободрённый моим ликованием.
- Теперь второе: эти гориллы своими варварскими методами просто здорово напугали нас, и мы забыли одну очень важную вещь.
- Какую же? – в нетерпении тряс я за руку Джима.
Он снисходительно посмотрел на меня и затем важно произнёс:
- Ты спас жизнь дону Хуану!..
Тут наш увлекательный диалог был прерван откуда-то возникшим телохранителем.
- Утром мы продолжим наш путь, - начал он надменным тоном мажордома, - а сейчас, господа, прошу на выход. Мы с Джимом поднялись. Особенно утешало нас то, что мы впервые сделались «господами». Остаток ночи мы вместе с охранниками промаялись в VIP-зале аэропорта, а наутро, как и было обещано, продолжили своё загадочное путешествие, только уже на вертолёте. Садясь в него, я неожиданно понял, что имел в виду один из громил, говоря нам в «Хилтоне» про «лишний груз». Небольшой вертолёт и без нашего багажа был забит под завязку.

… Мы летели над поистине райскими местами. Изумрудный океан тропического леса с бриллиантовыми вкраплениями рек и озёр бесконечными волнами уходил за горизонт. Необычайно высокое небо резало глаза своей кристальной синевой. От восторга я мог только молчать. Мои попутчики тоже молчали. Лишь один раз это молчание было нарушено. Мы пролетали мимо величественного водопада, от одного взгляда на который душа уходила в пятки. Тут один из наших стражников обернулся и, указывая на это чудо природы, гордо произнёс всего одно слово: - «Анхель!» Скоро вертолёт пошёл на посадку и приземлился прямо в джунглях, на тщательно расчищенной, небольшой площадке. Здесь нас ждали два джипа, на которых мы протряслись ещё пару часов, пока прямо перед нами вдруг не возник, невесть откуда взявшийся в этой глуши, белоснежный дворец, воздвигнутый, судя по своей красоте, самим Растрелли.
- Радует только то, что не видно оленьих упряжек, - сказал вконец разбитый Джим.
- Да, похоже мы прибыли, - я был разбит не меньше Джима и единственное, чего мне хотелось, так это упасть на относительно ровную горизонтальную поверхность и моментально очутиться в сладостных объятиях Морфея. Словно угадав моё желание, наши грозные спутники проводили нас во дворец и показав удручающих размеров помещение в стиле одного из Людовиков, торжественно объявили: - «Ваша комната, господа!» После чего бесшумно удалились. Мы с Джимом рухнули на первое попавшееся королевское ложе и на какое-то время покинули реальность.
       Мы проспали, наверное, полсуток и спали бы дольше, если бы нас не разбудила охрана. Нам учтиво объявили, что дон Хуан ждёт своих дорогих гостей к ужину через два часа, а также предложили переодеться. Действительно, наши костюмы, после всех этих передряг, представляли собой довольно жалкое зрелище. Мы не понимали только одного: где посреди джунглей мы найдём себе новое одеяние. «О, не беспокойтесь!» - воскликнули наши заботливые опекуны и отвели нас в залу, которую назвали «гардеробной». Тут они явно поскромничали, потому что по своим размерам и ассортименту одежды «гардеробная» скорее напоминала торговый центр средней руки. Мы с Джимом разоделись в пух и прах, потом вернулись в наш тронный зал, приняли душ и, благоухая, отправились к ужину. Когда мы, в сопровождении всё тех же секьюрити, поднимались по парадной мраморной лестнице, я увидел, как навстречу спускается черноволосая, стройная красавица в расшитом стразами, шёлковом брючном костюме. Когда мы почти поравнялись, я сумел поближе рассмотреть её и у меня отчего-то бешено заколотилось сердце. Несмотря на королевский вид, от всего её облика веяло чистотой и невинностью, а огромные карие глаза были глазами ангела. Я понял, что навстречу мне идёт моя судьба. Моя, кем бы она ни была. Она тоже смотрела на меня. Засмотревшись, она внезапно оступилась и, запутавшись в своих шёлковых клешах, полетела вниз. Всё это имело бы весьма печальные последствия, если бы я на лету не поймал её.
- Как вас зовут? – неохотно отпуская из своих объятий внезапно свалившееся на меня счастье и вконец обнаглев, спросил я.
- Мария.., - еле слышно прошептала она, зардевшись, и опустила глаза.
Тут только я заметил, что охрана смотрит на меня сверху с ужасом, а Джим, когда мы поднялись, насмешливо сказал:
- Скоро в доме Хуанов не останется человека, которого бы не спас Джон Гонсалес!
- А может она не из дома Хуанов? – со слабой надеждой спросил я.
- Рассказывай! – отмахнулся Джим. – Ты, наверное, подумал, что её костюм расшит стразами? – всё так же насмешливо продолжал он.
- Ну, да .., - Джиму было не отказать в проницательности.
- Так вот, это бриллианты, можешь мне поверить!
Наконец, мы вошли в зал, который, судя по всему, и был столовой и в очередной раз замерли, поражённые размахом и блеском дворца дона Хуана. За огромным столом красного дерева можно было при желании усадить дивизию, кругом блистали золото и хрусталь, а сам хозяин еле виднелся во главе своего колоссального table. Мы прошли вперёд, и дон Хуан поднялся нам навстречу. Распростерши объятия, он радостно произнёс:
- Я счастлив видеть в моём доме своего спасителя и его уважаемого друга!
Мы довольно неуклюже расшаркались.
- Прошу вас за стол, господа! – он жестом указал на старинные стулья, обшитые бархатом.
- Простите меня, что заставил вас проделать столь дальний путь, - продолжал он, - но согласитесь, что в Вегасе стало неспокойно.
- Это точно! – неожиданно для самого себя брякнул я.
Дон Хуан снисходительно посмотрел на меня и улыбнулся. Начали подавать ужин, и наша беседа на какое-то время прервалась. То, что готовили у дона Хуана, я больше не ел нигде и никогда. Это была настоящая пища богов. Затем дон Хуан расспросил нас о том, кто мы такие и чем занимаемся и разговор, как-то незаметно для меня, перекинулся на живопись, знатоком которой, как оказалось, являлся наш радушный хозяин. Я снова, как недавно в квартире у Шмидта, услышал фамилии великих мастеров и названия их бессмертных творений. В общем, дон Хуан с Джимом оказались родственными душами. Я же сидел и думал о Марии. Наконец, дон Хуан, видимо решив, что пора заканчивать аудиенцию, встал и важно объявил:
- А теперь, друзья, позвольте мне сказать о том, ради чего собственно я и пригласил вас сюда. Он повернулся ко мне.
- Джон Гонсалес! За великую услугу, оказанную мне и моей семье я хочу наградить вас. Он сделал многозначительную паузу. – На указанный вами счёт будут переведены… пять миллионов долларов! Дон Хуан умеет быть благодарным! Он сел и самодовольно откинулся на спинку стула. Вышеупомянутый Джон Гонсалес, по всем канонам человеческого общежития, должен был немедленно повалиться на колени с одой благословения на устах. Но произошло то, чего никто не ожидал.
- Мне не нужны деньги, - нагло заявил я, - мне нужна Мария.
Где-то рядом послышался звон разбитой посуды, а атмосфера в зале вдруг стала такой взрывоопасной, что казалось здесь сейчас начнут сверкать молнии. Радушный хозяин и знаток живописи тотчас испарился. Зрачки дона Хуана стали неподвижными, как у тигра перед прыжком, а лицо сделалось очень задумчивым. Увидев это преображение, охранники побледнели и превратились в статуи. Видимо, они хорошо знали, что может последовать далее. На лице Джима я прочитал только одно: - «Кретин!»
- Вы очень отважный и дерзкий человек, Джон! – как железом по стеклу проскрежетал незнакомый доселе голос наркобарона.
- Если бы это было не так, то вы, уважаемый дон Хуан, отдыхали бы сейчас совсем в другом месте. Этот довод возымел своё действие и железобетонное выражение его лица чуть смягчилось.
- А что же сама Мария,.. согласна? – голос дона Хуана скрежетал всё также.
- Думаю, что да, - соврал я.
В зале воцарилась тишина. Дон Хуан посмотрел на своих охранников, потом на меня и…внезапно улыбнулся.
- Ну что ж, в конце концов, победитель получает всё, - заявил он прежним голосом, снова превращаясь в радушного хозяина. – И когда это вы, русские, только всё успеваете? При этих словах мы с Джимом вздрогнули.
       Вечером мы с Марией уже гуляли по райским кущам дона Хуана Сначала она немного смущалась, но очень скоро мы болтали, как старые знакомые и я с ликованием наблюдал, как в карих глазах моей любимой горит ответный огонь.
- Как ты оказалась здесь? – спросил я у неё.
- Очень просто, - с лёгкой грустью ответила Мария, - мои родители очень бедные люди, они, как и все в округе, работают на дона Хуана. Он заметил меня и дал моему отцу десять тысяч долларов за то, чтобы я жила у него. Здесь это очень большие деньги. … Дон Хуан  -хороший человек,- неожиданно заявила Мария.
- Я тоже это заметил.
Она с сомнением посмотрела на меня, видимо всё-таки не поверив в искренность моих слов.
- Ты смеёшься, Джон.
- Ничуть…
- Если бы не дон Хуан, нам всем бы здесь пришлось туго. И мечтательно добавила:
- А ещё он очень любит меня и называет маленькой Мадонной…
Вдруг опомнившись, она посмотрела на меня и испуганно произнесла:
- Но ты не думай! Между нами ничего не было. Пока…
- Я и не думаю. Я остановился и взял её за руку.
- А ты… Ты любишь дона Хуана? –спросил я Марию, глядя прямо ей в глаза.
- Нет, - твёрдо ответила она, не отводя взгляд, - я люблю тебя Джон!
Внезапно Мария прижалась ко мне и в первый раз произнесла фразу, ставшую камертоном нашей жизни:
- Tu eres mi paraiso!
Только Джим, как я заметил, был не очень доволен всем произошедшим.
- Джон, ты болван! -  сказал он мне после нашего памятного ужина у дона Хуана. - Ты болван трижды. Во-первых, после твоего головокружительного предложения, нас чуть было не скормили крокодилам. Во-вторых, мы потеряли пять миллионов. А в-третьих, зачем тебе эта женщина из джунглей?
- Я люблю её и хочу на ней жениться, - растерянно пробормотал я в ответ на тираду Джима. Мне, действительно, стало жаль его, и я почувствовал себя законченным негодяем.
- Значит ты, Джон, болван четырежды! – убедительно закончил Джим и в сердцах опрокинул в себя стакан виски.
- Но почему? Разве тебе никогда не хотелось завести семью?
От этих моих слов Джим аж поперхнулся:
- Что?! Мне… Семью?! Нет уж, увольте! … Нет, конечно, женщины – дело хорошее. … В известных пределах. Но провести с женщиной жизнь… В молодости они истеричны, в старости – глупы. К тому же, каждая вторая страдает недержанием… Джим брезгливо поморщился. – Нет уж, увольте!
- Всё это ничто по сравнению с их добротой и любовью! - убеждённо возразил я.
На мгновение глаза Джона сверкнули злобой, но в следующий момент он уже заразительно хохотал.
- Ты, Джон, не только полный болван, но ещё и законченный романтик! – едва отдышавшись от смеха, произнёс он и протянул мне руку:
- Пора, пора, мой друг! Наша сказка ещё не закончилась!
Я пожал протянутую руку, и мы с Джимом обнялись.

         Через два дня мы с лёгким сердцем покидали поместье дона Хуана. Хозяин провожал нас лично до вертолёта, и я заметил, как он, с сожалением и грустью, смотрел на свою «маленькую Мадонну». Уже на взлёте, дон Хуан крикнул нам, перекрывая шум винта: - «Передавайте привет Шмидту!» И зловеще усмехнулся.

       Наше возвращение в Нью-Йорк было триумфальным. Зря Джим сожалел о потерянных миллионах: мы обнаружили их у себя на счету сразу по прилёту. Мало того: через несколько дней Джим преподнёс мне какой-то документ, составленный на испанском. Внизу его стояла довольно лаконичная подпись.
- Что это? – в недоумении поинтересовался я.
- Это купчая на несколько наших полотен за подписью дона Хуана, - торжественно объявил Джим. – Ты посмотри на цену.
Я от изумления присвистнул – цена была баснословна.
- Как говорил один мой знакомый наркобарон.., - начал было я.
Джим догадался, что я хочу сказать,  и закончил фразу в унисон со мной:
… «И когда это вы русские только всё успеваете!»
Мы от души рассмеялись.
- Никогда не думал, что основой нашего благосостояния станут деньги наркомафии, - сказал я тогда Джиму.
- Не переживай Джон! – легко ответил он, - лично я не вижу в наркотиках никакого зла. По сути дела, это та же самая эвтаназия и я думаю, что со временем человечество признает данный факт.
-  Бедное человечество…
 … Но самое главное – теперь у меня была Мария, а у нас с Марией был свой особняк, находившийся неподалёку от нашей с Джимом квартиры, в которой он теперь остался один.

          Через некоторое время мы с Джимом решили, что пора заняться каким-нибудь делом и мой неугомонный друг предложил:
- Джон, давай станем биржевиками. Я слышал, что работёнка эта не пыльная и, к тому же, денежная.
- Никогда не понимал, как можно делать деньги из ничего, из каких-то абстрактных курсов,- засомневался я.
- Сдаётся мне, - уверенно ответил Джим, - что всё это сродни рулетке, а в этом деле со мной не пропадёшь!  При этих словах в его глазах вновь промелькнуло что-то гипнотическое. В итоге, мы наняли себе в учителя самых удачливых дельцов с Уолл-Стрит и через полгода основали собственную инвестиционную компанию «Джим Томпсон и Компаньон». Я без спора отдал пальму первенства Джиму, как основному генератору идей, и наша жизнь на долгие годы закружилась в ритме бешенного танца.
          За это время у нас с Марией родились и выросли три обворожительных дочурки, мы сменили несколько домов и вертолётов, наши капиталы росли, как на дрожжах, но наш союз с Джимом оставался нерушимым.  Я и сам часто удивлялся его нерушимости, всё-таки мы с ним были совершенно разные люди. Джим с годами становился всё более авантюристом. Он ввязывался в сомнительные сделки, летал на дельтоплане, лазил по горам, бороздил на своих яхтах моря и океаны. До меня даже доходили слухи, что он финансирует несколько анархистских группировок по всему миру. Я не особо удивлялся этому – Джим всегда был противником всякого принуждения человека. «Свобода личности священна», - часто повторял он один из своих любимых лозунгов. Джим так и не обзавёлся семьёй и о его скандальных и мимолётных романах постоянно шумели таблоиды. Меня же, наоборот, в последние годы утомила вся эта деловая лихорадка, я почти отошёл от дел и увлёкся восстановлением старых автомобилей.  Моя небольшая компания, надо сказать, выпускала вполне конкурентоспособные родстеры.
    Единственное увлечение Джима, которое я разделял было мореплавание. В детстве я был домашним ребёнком, поэтому много читал и любимыми моими книгами были книги о пиратах. Надо ли говорить, что я просто бредил морем и имел самое серьёзное намерение в будущем поднять на своей бригантине «весёлого Роджера». Мне иногда кажется, что в какой-то мере я исполнил свою детскую мечту. В Штатах я выучился навигации и несколько раз в год мы с Джимом совершали увлекательнейшие плавания вдоль берегов обеих Америк. Эти наши путешествия всякий раз сводили с ума мою бедную Марию. Она вообще, как я заметил, слегка сторонилась Джима, хотя ни разу за всю нашу жизнь не сказала о нём дурного слова. Я приписывал это её религиозности: моя любимая была истовой католичкой, а Джим, мягко говоря, не отличался особой набожностью. Когда мы с ним отправились в то, так памятное мне, плавание, Мария была как-то особенно неспокойна. На пирсе она перекрестила меня, что никогда до этого не делала и очень серьёзно произнесла: - «Si almacena ti Senor!» Мне даже стало не по себе от такого напутствия.
       В тот раз мы с Джимом решили не забираться далеко и «пройтись» (как говорил Джим) вдоль восточного побережья. Всё шло как обычно: днём мы по очереди стояли у штурвала, ловили тунца, ныряли с аквалангами, любуясь царством Посейдона, а на ночь бросали якорь в какой-нибудь тихой бухте. Наше плавание подходило к концу и в последнюю ночь мы приводнились где-то неподалеку от Флориды. Стоял полный штиль, а небо сияло золотом, как яхта Джима. Эта яхта была его последним приобретением, и Джим отделал её таким количеством благородного металла, что я всё время опасался, как бы мы не пошли ко дну со всем этим тяжеловесным великолепием. Здесь даже ручки дверей были золотыми.
- Джим, ты рехнулся! – обалдело высказался я, первый раз поднявшись на борт «Золотого орла», именно так называлась эта драгоценная посудина.
- Мне просто нравится золото, - спокойно ответил он, кидая чайкам сардину.
- Нас же ограбят, как ювелирную лавку! – не унимался я.
- Здесь всё застраховано, а ты поменьше болтай, - также спокойно отозвался Джим.
Я только махнул рукой. Той ночью это золото сыграло со мной злую и страшную шутку.

    … Проснулся я от качки и от какого-то непонятного скрежета. «На скалы напоролись!» - электричеством пронзила меня паническая мысль. «Эй, Джим!» - крикнул я и с удивлением услышал свой голос – тоскливый и испуганный. Никто не отозвался. Вглядевшись в темноту, я понял, что Джима в каюте нет. Кроме странного скрежета на палубе раздавался тяжелый топот. Я, как ошпаренный выскочил наверх. От увиденного я до сих пор с криком вскакиваю по ночам. Борт о борт с «Золотым орлом» тёрлось и скрежетало деревянное парусное судно такое древнее и трухлявое, что казалось чудом, как оно вообще держится на плаву. Лишь чуть позже я понял природу этого чуда: корабль не касался поверхности воды, он парил в паре футов над ней. На реях этого ископаемого болтались дырявые паруса, а в наш борт вцепились ржавые абордажные крюки. Но это был ещё не весь кошмар. По палубе деловито прогуливались несколько полуистлевших скелетов, одетых в такую же полуистлевшую одежду давно прошедших веков. «Так это же пираты! Допрыгался, любитель золота!» - это была последняя мысль, что пришла мне в голову этой ночью. Дальше от ужаса я потерял способность мыслить. Тут один из скелетов заметил моё появление и отправился в сторону каюты, гремя огромными ботфортами с массивными, позеленевшими от времени медными пряжками. Кроме ботфортов, на нём был роскошный когда-то камзол и дырявая треуголка. Довершала наряд кривая абордажная сабля, болтавшаяся у него на боку. Подойдя ко мне, скелет учтиво поклонился, и я смог получше рассмотреть внешность нашего потустороннего гостя. Зрелище было не из приятных. Остатки кожи клочьями свисали с его лица, обнажая страшный оскал зубов, а мутный, мёртвый глаз был всего один, второй, надо полагать, был утерян за давностью лет. Вдобавок ко всему, то, что когда-то было человеком распространяло вокруг себя невыносимую трупную вонь.
- Разрешите, представиться, сэр – капитан Стоун! – он чуть приподнял свою треуголку. Я молча, жестом пригласил его в каюту. А что мне оставалось делать? Войдя внутрь, капитан по-хозяйски расположился за столом, снял свою треуголку, обнажив почти скальпированный череп и огляделся.
- Я так и думал! – с досадой проговорил он. – Клянусь святым Патриком – золота здесь больше, чем во дворце королевы Елизаветы! Несладко бы вам пришлось, попадись вы мне лет пятьсот назад!
Тут он внезапно рассмеялся. Его смех походил на карканье вороны.
- Да… Золото… Будь оно неладно! – Стоун также внезапно умолк и тоскливо повесил свой голый череп.
- Простите нас, сэр, за столь бесцеремонное вторжение, - оживился он после минутного молчания, - мы не задержимся здесь надолго. Дело в том, что эту старую посудину золото притягивает как магнит. Это всё старинное проклятие.., - тут он вновь сделался грустным и замолчал.
… - Бросьте вы всё это золото! – вдруг заговорил он со всем жаром, на который, должно быть, способен труп. – Умоляю, бросьте! Оно погубит вас, как когда-то погубило меня! Я вижу вы напуганы, сэр, оно и немудрено, но всё же мою историю и, может быть, пример моей несчастной жизни послужит вам уроком.
Деваться мне, понятно, было некуда и я молча кивнул, хотя единственное, о чём я молил небеса в тот миг, так это о том, чтобы сознание как можно скорее покинуло меня.
- Было время, - начал скелет, немного успокоившись, - когда имя капитана Стоуна наводило ужас на всех добропорядочных мореходов в этих краях. Не было пирата более удачливого и свирепого, чем я. Слава обо мне гремела во всём морском мире. Так продолжалось десять лет, пока мои беззакония не переполнили чашу Божьего гнева… Как-то раз, после очередного удачного дела, мы с командой пьянствовали на Барбадосе. Откуда там появился этот человек я не знаю, но скоро он сделался моим ближайшим собутыльником. С ним и правда было весело, сэр. Перепить он мог любого, и мастер был на всякие проделки, ей-Богу! Представился он Томом и больше ничего о себе не рассказывал, а мне было не до того. Так вот, на десятый день нашего загула этот Том мне и говорит:
- Знаю, капитан, про все ваши подвиги и удаль, но богатство, надо сказать достаётся вам немалой ценой. На вас ведь – шрам на шраме, и когда-нибудь сложите вы свою буйную голову, а золото ваше разграбят подельники и будут, как сейчас, пить и веселиться. Только уже без вас.
Грустно мне стало от таких его слов и подумал я тогда первый раз в жизни: - «Правду Том говорит. Жизнь пиратская коротка.  В любой момент всё может исчезнуть: и деньги, и вино, и женщины, и слава.» А его спрашиваю:
- Ну так что ж?
 А этот самый Том мне в ответ:
- Знаю, - говорит, - способ верный сохранить всё это на веки вечные.
- Говори, озолочу!
И поведал он мне, будто есть у него, у одного на всём белом свете, некий договор тайный. Кто его подпишет обретёт жизнь бесконечную в довольстве и роскоши. Пьяный я тогда был, лихой – сам чёрт не брат.
- Тащи, - говорю, - свою бумагу, подпишу!
Вынул он тут из-за пазухи свиток пергаментный древний и перо мне в руку:
- Извольте!
Я перо в чернила макнул и подпись свою запечатлел, только сразу, как я её поставил, чернила на пергаменте стали красными, будто кровавыми. Я от ужаса сразу протрезвел, да как заору:
- Ты что мне подсунул, дьявол! Отдай!
И свиток попытался у него из рук вырвать. Да не тут-то было. Ухмыльнулся мой Том как-то жутко:
- Дело сделано, капитан!
После этих слов стал он вдруг чёрным, словно сажа и через миг пропал. Тут мой безутешный мертвец снова пригорюнился и замолчал.
- Многих из моей команды он тогда задурил, - продолжал капитан Стоун через какое-то время. – Удача и золото во сто крат нам попёрли, только с того дня не радовало меня уже больше ничего. Такая чёрная тоска в душе поселилась, что хоть вой. Пытался отыскать я отыскать этого Тома, да где там… Хотя один раз сам он мне явился. Сижу я в каюте, мрачнее тучи, как обычно, и он входит. Обомлел я от жути. А Том такой же весёлый, как тогда на Барбадосе, говорит мне:
- Всё как обещано, капитан. Претензий у вас ко мне быть не может.
Я как рванусь к нему:
- Отдай мою душу, сатана!
Глядь, а он уже в другом углу.
- А про душу речь не шла.
Тут я взмолился:
- Скажи мне, как договор расторгнуть, сил моих больше нет!
А он так гадливо ухмыляется и отвечает:
- Здесь есть два пути…
- Какие, говори!
- Первый – это петля.
- А второй?!..
А он опять хохочет и отвечает:
- Если я крест надену!..
 - И пропал. Больше я его не видел никогда. 
Снова воцарилась тишина.
- Много с тех пор народа первым путём ушло, - горестно продолжил капитан, - но я матушке своей перед смертью клятву дал…
Капитан вдруг резко поднялся, загремев костями, и объявил:
- Мы отплываем, сэр. Простите нас за вторжение.
Он направился к выходу. Уже в дверях Стоун обернулся и спросил:
- Как вас зовут, сэр?
- Джон…Гонсалес, - с трудом выговорил я.
Он с сомнением покачал головой и промолвил:
- Пусть будет так… Но это золото не ваше.
Капитан вышел и через несколько секунд я услышал его зычную команду:
- По местам стоять, с якоря сниматься!
Наверху послышались крики и топот, но тут небо сжалилось надо мной, и я потерял сознание.

           Когда я очнулся было совсем светло. Рядом, на своей шконке безмятежно посапывал Джим. Я встал и нетвёрдым шагом поднялся на палубу. Стоял вчерашний штиль и на небе ослепительно сверкало солнце. Оглядев фальшборт, я не заметил на нём никаких следов абордажа. «Приснится же такое!» - с облегчением подумал я и спустился в каюту. Джим уже проснулся и смотрел на меня слегка осоловело.
- Джон, что с тобой? – он протёр глаза. – На тебя будто куль с мукой упал.
Я подошёл к зеркалу и увидел, что моя голова стала совсем седой.

                Это было наше последнее совместное плавание. Однажды ночью, спустя почти пять лет после него, в моём доме зазвонил телефон. Люди не любят ночных звонков. И правильно делают.
- Мистер Гонсалес? – услышал я на другом конце бесстрастный голос.
Это был дворецкий Джима, итальянец Джироламо – один из немногих людей, которому Джим безоговорочно доверял. У меня были сведения, что Джироламо – человек «каморры».
- Что случилось, Джиро? – с тревогой спросил я.
- Мистер Томпсон просит вас незамедлительно прибыть к нему,- всё также бесстрастно ответил итальянец и повесил трубку.
Меня провожала перепуганная Мария.
- Джон, береги себя!
- Ты меня как на войну провожаешь.
- Да… И, может быть, это последний бой, - загадочно произнесла моя хранительница.

         Через час я уже вбегал по ступеням парадной лестницы дворца Джима Томпсона. На входе меня встречал Джироламо.
- Он у себя в спальне, сэр, - не вдаваясь в подробности сообщил дворецкий, и я побежал дальше – в спальню Джима на втором этаже. … Он лежал на кровати осунувшийся и бледный. Лоб его покрывала испарина, и тяжёлое дыхание с хрипом вырывалось из груди. Я стоял посреди комнаты, не зная, что предпринять.
- Я умираю, Джон, - прохрипел Джим довольно будничным тоном. – Проклятая малярия… Не стой там, как истукан, подойди ближе.
Я подошёл к кровати, и Джим взял меня за руку своей пылающей ладонью.
- Джон Гонсалес! - продолжал хрипеть умирающий. – Ты был моим лучшим другом, и я… я завещаю тебе… всё… Завещание у Джиро… Но это не самое главное.
Говорить ему с каждым словом становилось всё труднее.
- Здесь.., - он потянулся к прикроватной тумбе,-…один договор… Я сейчас тебе всё объясню…
Джим обессиленно откинулся на подушки. Краем глаза я заметил на тумбе какой-то документ, отпечатанный на дорогом глянце. Но мне было не до него. Джим был моей жизнью, по крайней мере огромной её частью, ему я был обязан всем и вот сейчас он покидал меня. Навсегда покидал. Меня душили слёзы. Мне захотелось отдать ему напоследок самое дорогое, что у меня было. Я разодрал ворот сорочки и снял с шеи золотой нательный крестик – последнее благословение моей бедной матушки. Тут я заметил, что Джим как-то странно смотрит на него. Это был настороженный взгляд зверя, почуявшего западню. В следующий момент я надел крестик на Джима. Настороженность в его глазах сменилась диким, всеохватывающим ужасом и я услышал такой злобный и отчаянный вой, что у меня чуть не остановилось сердце. Это выл Джим, точнее то, что недавно носило маску Джима. Теперь маски были сброшены, и я увидел перед собой существо с чёрной, словно выжженной шкурой, звериными когтями и клыками. Его кроваво красные глаза без зрачков вперились в меня с невиданной ненавистью, а когти в бессильной ярости рвали грудь, пытаясь сорвать крест, но были не в силах даже коснуться его. Исчадие ада корчилось передо мной от невыносимой боли, а вой, издаваемый им, превратился в тонкий, гнусный визг. Внезапно из чёрного тела возникло такое же чёрное пламя и через несколько секунд на постели осталась только груда пепла. Дорогая бумага, лежавшая на тумбе, на моих глазах превратилась в древний пергамент и перед тем, как он тоже превратился в пепел, я увидел на нём множество кровавых подписей, среди которых были «Стоун», «Шмидт» и даже, как мне показалось, подпись дона Хуана. Через минуту всё было кончено, пропал и пепел. На простыне лежал лишь мой золотой крестик, не тронутый адским пламенем. Вокруг себя я явственно услышал многоголосый вздох облегчения, а с улицы донёсся звук, крайне нехарактерный для этих мест. Это был звук хлопающих на ветру парусов. Я отдёрнул тяжёлую портьеру и открыл окно. Мимо дворца Джима под белоснежными парусами проплывала бригантина капитана Стоуна, как будто только что сошедшая со стапелей. Сам он с командой стоял у борта. Бывшие пираты были молоды и прекрасны, они радостно махали мне с недосягаемой высоты.
- Да благословит тебя Господь, Джон Гонсалес! – прокричал капитан.
На востоке занималась заря.  Бригантина плыла ей навстречу.