Жадность

               
     Следователь районной прокуратуры, женщина предпенсионного возраста, одинокая, грубоватая, басистая, хулиганистая, за свой убогий должностной окладишко успешно раскрывшая многие сотни запутанных уголовных дел, как-то в сердцах обронила сослуживцам:
     - Башку мне, дуре, отбить! Ну кто бы мог подумать, что в проссатом насквозь матраце такое состояние было запрятано?.. Жила бы я теперь, коза безрогая, на Багамах, авокады всякие с мангами точила, любовников молоденьких водила, и хрен с ним, с законом!..
     О жадности и скупердяйстве бабки Купляхи в городке ходили легенды. Знали ее, либо о ней буквально все жители. Спроси любого, и он тебе поведает, что Купляха спички надвое расщепляет, Купляха один и тот же кусочек сала на ниточке в похлебку по полгода опускает для навару, Купляха буханку черного хлеба в магазине выбирает с наплывом корочки, чтобы потяжелее, значит, была, Купляха жмых даровой, от которого скотина отворачивается, с маслобойни таскает, дома размачивает его и жрет недуром...
     Как бы то ни было на самом деле, но жадность Купляхина в народе местном издавна стала нарицательной. Без малого семь десятков лет занималась старуха скупкой краденого не только у "татей нощных", а и у алкашей местных, у несунов мелких со швейной фабрики, консервного завода, железной дороги. В общем, Купляха была профессиональной барыгой. Конкурентов она изжила еще в зародыше и правила бал одна на весь город и соседние районы.
     А чего? Во все исторически обозримые времена, а особенно в годы большевистского правления в нашей благословенной державе бороться с конкурентами было проще простого. "Стукнул" первым куда надо - и дело в шляпе! Совершенно не обязательно, как повелось теперь, было отстреливать оных, брать грех на душу. Государство и поныне с этим делом справляется куда лучше и надежней. Может, сейчас и не убивает, но с дерьмом смешать может пожизненно. Это уж как пить дать!
     Простите за отступление, уважаемые читатели. Наболело, знаете ли. Додумались ведь нынешние "продвинутые" чиновники заставлять людей стучать на самих себя.
     Хочешь, скажем, получить благотворительную посылку в комитете социальной защиты для своего малообеспеченного ребенка, пиши бумагу с подробным указанием источников существования семьи. К примеру, помогает ли тебе теща со своей пенсии, шьет ли и вяжет твоя жена для соседей и родственников и сколько последние за что "отстегивают", нет ли у тебя какого-либо тайного наследства и пр. Хочешь, допустим, оформить субсидию на оплату жилья и коммунальных услуг, пиши заявление в милицию, конкретно в отдел по борьбе с экономическими преступлениями, что помимо зарплаты, которая ниже прожиточного уровня, ты не владеешь подпольным заводом или оптовой базой, а по сему разрешаешь милицейским проверять тебя в любое время дня и ночи.
     Короче, можно перечислять до бесконечности. А как вся эта фигня согласуется с Конституцией РФ, со Всемирной декларацией прав человека и гражданина, никому и дела нет. Во, блин, демократия!
     История Купляхиной жизни вкратце такова. В середине тридцатых годов советская власть окончательно ликвидировала в городе мужской и женский монастыри, обозвала местность, на которой они извечно располагались, Красным рабочим поселком, и заселила туда всех городских бездомных пролетариев и прочих люмпенов. Последние поналепили к церквам, ризницам, трапезным и странноприимным домам бесчисленное множество клетей, клетушек, голубятен, сараев, сбросили под речку с высокой горы могильные плиты с древнего монастырского кладбища, распахали его и засадили картошкой. И стали, как умели, жить.
     В одной из клетушек нашла себе место одинокая, молодая тогда еще женщина, чье имя ежели кто и знал, то быстренько забыл, ибо напрочь в самые кратчайшие сроки привилось к ней прозвище Купляха. С тех давних времен и до самой своей кончины Купляха и в пир, и в мир и в божьи люди ходила в неизменном засаленном ватнике и резиновых сапогах.
     Зимой и летом видели ее люди только лишь в этом наряде. Привыкли. Считали, что женщина немножко, так сказать, не в себе, или, по-современному, "крыша отъехавши". Купляха, кстати, этим людским заблуждением пользовалась вовсю. К примеру, когда в тридцать девятом году власти задумали показать наглядно "неуклонный рост благосостояния советского народа" и открыли в раймаге ювелирный отдел, Купляхины дружки-разбойнички быстренько его накрыли, а награбленное снесли к ней. Покуда милиция ждала рассвета (по ночам стражи порядка в монастырь наведываться не рисковали), ширпотребовское золотишко кануло в "нети".
     Разбойничков по доносу взяли, а Купляха прикинулась беспросветной дурочкой, выкатила глаза, распустила слюни и сколько с ней следователи ни бились, золота так и не нашли. Пятерых грабителей тем не менее расстреляли, а от Купляхи отстали несолоно хлебавши.
     В подвалах, подземных ходах и катакомбах монастыря-крепости, то бишь, Красного рабочего поселка спрятать хоть золото, а хоть и человека с концами было запросто. В сорок первом, когда доблестная наша Красная армия бежала от западных границ к Москве, солдатики в спешке обронили с телеги раненого полкового комиссара. Купляха подобрала его и два месяца, пока фашисты находились в городе, прятала и выхаживала. Немцы, как и прежде наши следователи, ничего от нее не добились и комиссара не нашли. А Купляха за свой подвиг была удостоена награды - ордена Красной Звезды. Такие вот перипетии...
     Шли годы. Купляха помаленьку старилась, милиция и другие отечественные правоохранительные органы помаленьку набирались опыта, матерели. Гопников и профессиональных воров попересажали, воровские "малины" разгромили, преступность перешла в разряд бытовой. Купляха, дабы не подпасть под статью 209 УК РСФСР (уклонение граждан от общественно полезного труда, проявление паразитизма, тунеядство, бродяжничество и попрошайничество), пристроилась надомницей в быткомбинат. Плела отменной красоты наголовные веночки из бумажных цветов для покойников и сдавала их оптом в ритуальную контору. И занималась, конечно, своим любимым делом; скупала краденые вещи, перепродавала их то на толкучке в областном центре, то вообще неизвестно где. Так и жила. Чем она питалась, оставалось лишь диву даваться. В магазинах и на базаре практически никаких продуктов не покупала. Изредка кто-нибудь из соседей примечал: пронесет она в свою клеть мешочек пшена, бутылочку разливного постного маслица, буханку черного хлеба. Белый хлебушек ни разу не покупала.
     Бизнес Купляхин совсем было захирел, но тут как нельзя кстати подоспела эпоха брежневского застоя. Народ поголовно принялся спиваться и воровать все, что плохо лежит. Не тащил лишь хронически ленивый или особо идейный. Правда, как оказалось впоследствии, идейных-то в нашей стране "развитого и победившего социализма" было раз-два и обчелся! Все идейные, особенно те, кто в поте лица своего и с пеной у рта учил нас "раньше думать о Родине, а потом о себе", вдруг оборотились в коммерсантов, банкиров, фабрикантов, все ярые атеисты скопом и в розницу ломанулись в церковь, спеша пробиться поближе к алтарю, а простой "совок", у которого "стальные руки-крылья и вместо сердца пламенный мотор", так и остался не у дел. Был "винтиком", стал занозой...
     Эк меня, автора, нынче разносит во все стороны. Видно, изжога тому виной. Ладно, постараюсь впредь не отвлекаться… В общем, жила Купляха сама по себе за пределами прожиточного минимума и здравого смысла. Скаредничала, жадничала, будто изначально была обижена на собственный организм. Морила этот самый организм голодом и холодом (печку топила ворованными дровами лишь в лютые морозы). Для кого старалась, кому копила, как потом оказалось, огромное богатство? Ни родни, ни друзей...
     Грянула перестройка. Купляхе бы развернуться во всю ширь, выйти из подполья. Чуть не весь городок могла скупить и править в нем владычицей единоличной. Не судьба. Между тем город с приходом рыночной экономики превратился в зону почти сплошной безработицы. Трудились и процветали, как ни странно, лишь бюджетные конторы, чиновники из коих, страдальчески и слезно сетуя на хроническое безденежье, пересели единым махом на иномарки и принялись возводить в заповедных рощах двух-трехэтажные особняки, обнося их литыми чугунными заборами. Простой народ повалил к бабке Купляхе. Кто люстру, стянутую из дома, несет, кто наследственный ковер, а кто и бельишко постельное, вывешенное соседкой на просушку. Выпить-то от раздрыга чувств хочется, а где еще деньжатами разжиться?
     Купляха никому не отказывала. Вещи, правда, скупала за бесценок, за что во времена оны ее даже профессиональные воры ненавидели, хоть и была она им вроде как своей. Бабы, страдалицы городские, чьи захлебы мужики вещички из дома перли, воем выли от жалости по той же люстре. Копили ведь деньги, почитай, целую зарплату когда-то вбухали, а эта старая ведьма едва на бутылку "самопала" за такую ценную вещь дала... Выли бабы, а поделать ничего не могли. Власть, коли уж супротив Купляхи была бессильна, отцепилась от нее давно, а    бабам-то и подавно ничего не светило.
     Однажды по весне бабка Купляха пропала. С неделю мужики понапрасну обивали порог ее халупы, маясь жутким похмельем и проклиная все на свете. Даже малопьющий или вовсе безалкогольный народ заскучал. Ведь это как, простите, геморрой. Есть он в наличии, человек мучается несказанно, а вылечили и вроде чего-то не хватает.
Обнаружили Купляху где-то через месяц. Соседи принюхались: очень уж неприятно, даже отвратно пованивает из-под двери старухиного жилья. Вызвали милицию.
     Взломали дверь. Бабка, верней, то, что от нее осталось, лежала на железной солдатской койке, привязанная к ней проволокой. Все в халупе было перевернуто вверх дном. Подушки выпотрошены, банки-склянки перебиты в прах, обои на стенах и те изодраны в клочья. У самой старухи расплющены молотком пальцы рук и ног, взрезан живот (отсюда и вонь нестерпимая). Скорее всего добивались злодеи, куда она упрятала свое богатство. Не добились.
     Уголовное дело, заведенное районной прокуратурой, что называется, "повисло". Улик преступники не оставили, "пальчиков" эксперт не обнаружил. Судя по следам обуви, мерзавцев было трое. Старые воры, соблюдающие "закон", барыгу бы не тронули, а отморозков нынешних, скорее всего залетных, найти фактически невозможно, коли сами не засветятся.
     Какое-то время "криминальный труп" - полежал еще в морговской морозилке, затем был захоронен за казенный счет. Без наголовного веночка... Народ поговорил, как положено в таких случаях, сколько-то времени о Купляхиной смерти, пожалковал над скорбной судьбой старухи и переключился на свои собственные заботы, коих, известно же, у каждого "полон рот".
     Тем бы скорее всего эта история и завершилась, не вмешайся случай. Пацаны одного из ближних Купляхиных соседей, восьмилетний Колька и одиннадцатилетний Мишка, подались нa горку по-над речкой, куда местные жители сваливали мусор, в надежде разжиться каким ни то цветметом. Напрасная трата времени и сил. Алкаши местные уже не раз на этот счет перепахали всю помойку вдоль и поперек... От нечего делать Колька принялся ковырять лыжной палкой заскорузлый от крови и мочи Купляхин матрац, выброшенный на свалку по причине полной своей непригодности к дальнейшей эксплуатации. Из вполне понятной брезгливости даже та самая прокурорская следовательша не стала его ощупывать и оформлять как вещдок.
     Колька в конце концов доковырялся! Внутри матраца среди гнилой ваты лежали аккуратно проклеенные скотчем и запаянные в тройной целлофан пачки стодолларовых купюр. Практически весь тяжеленный матрац состоял из этих самых пачек. А еще было там несколько замшевых мешочков с камушками и с десяток золотых пластин.
     Какова стоимость найденного и куда все это богатство ушло - следственная тайна есть. Конечно, в доход государства. Дело-то в том, что пацаны, истинные потомки своего отца, сообщили первым делом о своей находке в милицию. Когда бывший честный и благородный пионер, то есть их родитель, узнал о праведном поступке своих отпрысков, то чуть не покончил с собой. Жена и деверь успели его, бедолагу, вовремя из петли вынуть. Такие вот дела...
     От автора. Уважаемые читатели! Возможно, кто-то из вас в описании места событий узнает свой город, улицу, знакомых. Спешу уведомить, что история сия произошла не в вашем городе, и ваши соседи и знакомые никаким боком к ней непричастны. Купляхи уже нет на свете, но живы другие мои герои и я, руководствуясь этическими соображениями, не буду раскрывать истинного их места проживания. Простите великодушно, коли что не так.