Небо и облака. Продолжение

                3.
     Слоистые облака я тоже люблю. Вот только не знаю: "перистые" - это вообще-то обычное, официальное название; а "слоистые" - я не знаю, есть такой термин или нет? Но как вы ещё назовёте эти волокна, полосы, длинные складки - словом, эти пласты, слои, протянувшиеся над горами?
     Раннее утро. Пахнет травой, вскопанными грядками, расцветающей сливой и вишней. А над горами, где заря, лежат вот эти самые слоистые облака. Они такие мягкие; вот постелька для утреннего сна, спи себе и наслаждайся.И кажется, что они тоже пахнут и травой, и влажной землёй, и цветами сливы...
      А ещё я всегда любила их в степи.
     Я, когда (это были шестьдесят первый-шестьдесят второй годы)училась на пед. курсах в станице Ленинградской, то жила возле самой речки. Там были заросли камышей и узенький мосточек через речку, "кладочка". Возле этой речки и на этом мосточке мы часто гуляли с моей тогдашней подругой Таней Григоренко. Вечером обычно гуляли. Ей, как и мне, было шестнадцать, а потом семнадцать лет. Нас, таких зелёных, на курсах мало было; в основном, совершенно взрослые и даже семейные девушки и женщины из соседних станиц, в возрасте от девятнадцати до тридцати лет. И трое парней было...
     Кстати - вот просто к слову пришлось... Я там тогда познакомилась с одной совершенно необычной девушкой, Таей. Она-то как раз была взрослая, ей было двадцать пять лет. На мой вкус, не очень красивая: у неё была широкая кость, и она, хоть на самом деле худощавая, выглядела толстой. А я тогда носила платьица сорок второго размера... Но Тая пленила меня тем, что успела поработать на комсомольской стройке в Сибири. Она туда поехала, естественно, по зову сердца. Я завидовала ей и жаждала геройских рассказов. Я была готова принять даже некоторые преувеличения... Но геройских рассказов не было. Наоборот.
     Тая не любила говорить о стройке. Терпеть не могла. А если говорила, то зло и едко. Её послушать, то в руководстве там были одни болтуны или жулики, а среди рабочих больше всяких противных рвачей, чем идейных строителей грядущего... И вообще она не признавала никаких авторитетов. Она смеялась даже над самыми великими личностями - такими, как Дзержинский, Ворошилов, Будённый... даже... даже Ленин! Не верила в их бескорыстную любовь к народу; да и в бескорыстие и благородство самого народа не верила! Она говорила - пройдёт время, и обнаружится, что всё это было сплошное надувательство: революция... и всё такое...
     Но ведь она вовсе не была врагом! Она поехала на великие стройки по зову сердца, по комсомольской путёвке! Я не знала, как всё это совместить. Как понимать. Я никому не рассказывала о наших разговорах; но ходила после них, как... как "мешком прибитая"...
     Куда было легче с Таней Григоренко, с которой мы гуляли вечерами над речкой. Как хорошо, как всё понятно и просто; как мило было мне гулять с нею по вечерам...
     В шестнадцать-семнадцать лет особенно ярко и сочувственно видишь всё это - зори, закаты. Первая звёздочка над слоями облаков, ясный и чёткий месяц... Шорох камышей... Лепет воды под мостиком... Блеск её в тростниках...
     Меня и троих моих землячек-однокурсниц (нас направили на курсы вместе от Геленджикского РОНО) больше всего поражало и удручало в станице отсутствие моря и гор. Мы же привыкли, что море где-нибудь должно быть, не может его не быть! И наши глаза без него тосковали. Ни гор, ни моря. Везде только степь, степь... Есть,правда, тут речки, есть лесополосы, прикрывающие бесконечные поля от степных ветров. Но это разве замена горам и морю! Так что наши глаза грустили и чуть не плакали... И тут на помощь приходили слоистые облака. Они лежали у горизонта на самой земле, тянулись через всё небо - там, на горизонте - и создавали иллюзию морского простора, уходящего вдаль... Постоишь так, посмотришь на них, точно родного солёного воздуха напьёшься. И можно снова жить в этом, чужом для тебя, ландшафте. Отдохнула душа...

     На Урале, когда я работала там от ВСЕГЕИ, мне бывало скучновато, если я не шла в маршрут, а оставалась в лагере. Но что же делать - дежурство!Справишься с привычными делами - костёр там, дрова, суп, кашу сварить... А потом что делать? Библиотеки нет; те несколько книг, что мы взяли с собой, давно прочитаны. Ладно, если тебе оставили какую-нибудь камералку - ну, там, калечку переснять, график какой-нибудь, какие-нибудь образцы завернуть... Но это работы на час-другой... третий... А потом что? Спать я днём не могу; отлучаться от лагеря не положено...
     Тогда я "шла в кино". Устраивалась где-нибудь над рекой, намазывалась "дэтой" от комаров, чтобы не портили зрелище - и смотрела на облака.
     Вокруг меня заросшие лесом горы; под крутым берегом река поёт, создавая звуковой фон, как тапёр во времена немого кинематографа; а в небе сменяют друг друга кадры небесного фильма (надо говорить "фильмы", раз уж для меня тапёр работает)... И так, бывало, заглядишься, так войдёшь в эту жизнь, что очнёшься уже к вечеру,когда тень от горы ляжет на речную воду...

     И вот сейчас, прямо сейчас, вспомнилась мне одна осень, осень первой моей зимовки на Новой Земле.
     Полярной ночи ещё не было, но день стал коротенький. Мне нравилось вечером (вечера уже были очень ранние)сидеть на брёвнышке у входа на базу и смотреть на закат. Мне было одиноко... но хорошо. В бараке, где мне предстояло зимовать, ждали меня кошка Маша и два котёнка,Шустрик и Трактор. Шустрик был у Маши родной сын, а Трактор - приёмный; но добрая Маша любила обоих. От сознания, что эти трое ждут меня в тепле, мирно посапывая на моей постели, у меня возникало чувство домашней защищённости, и на душе становилось спокойно.
     Рядом со мной, положив голову мне на ноги, лежала наша базовская собака Динка, а возле неё - два её щенка-подростка. Мне не было холодно в ватнике и тёплой шапке-ушанке, и потому сидеть так можно было долго. Сидеть и смотреть... Это ведь тоже жизнь - чудесная жизнь, кто может её понимать...
     За взлётной полосой над сопками краснел закат; и там под линией заката и над ним, да и в самой середине заката, плавали и дремали длинные облака. Выше, над их пластами, остро сверкала звезда. Ветер дышал оттуда, стужей дышал. Небо темнело и углублялось. Кое-где пробегали, пока ещё бледные, дорожки северного сияния. Но слоистые облака там, на горизонте, казалось, защищали меня от грядущей зимы. Казалось, защищали. Казалось, защитят. Казалось, я могу быть спокойна... Я и была спокойна...

      Когда, детьми, мы прилетали из Тикси в Москву (пятидесятые годы, родная Москва моего детства) - нас встречало тёплое весеннее небо, украшенное мягкими слоистыми облаками. Мы ехали из аэропорта, дивясь, после тундры, высоте подмосковных берёз. На берёзах была масса гнёзд, и птицы с криками вились над этими чёрными шапками. А сверху их, как и нас, прикрывали от всяких возможных бед мягкие, добрые слоистые облака... А утром, у нас дома, в Даевом переулке, открыв окно на пятом этаже, я вдыхала прелестный, несравненный, пропитанный влагой запах той, прежней Москвы, где дети могли ещё ходить по асфальту босиком, где на крышах сараев мальчишки строили свои голубятни, где по вечерам во дворах играл патефон - майской-июньской Москвы, укрытой вот этими самыми облаками...
   Нет, правда, я очень люблю слоистые облака. Такие земные, родные, свои...

                (Продолжение следует)