Отрезвляющее похмелье

 Сознание приходило пульсирующими вспышками, которые пока трудно было связать в единую картинку. Я не хотел открывать глаза, вернее боялся, зная по опыту, что как только я это сделаю- то тут же получу деревянной киянкой в лоб от кого-то неведомого и невидимого, но беспощадного. Так и лежал, пытаясь вспомнить последние часы вчерашнего дня. Потянуло легким дымком – это жена затопила печку. Еще прошлой весной нужно было почистить колодцы в печи, вот она и дымит, когда затопишь, пока не прогреется. По-прежнему, не открывая глаз, потянулся за тумбочку и нащупал «четок», но он оказался подозрительно легким. Мужественно, но с трудом разлепил глаза \ к счастью «невидимка» промахнулся, своей киянкой /, но все равно, общее состояние моего организма оставляло желать лучшего. На дне стекляшки плескалось грамм семьдесят водки, этим здоровье не поправишь, да и чтобы запить, надо было вставать и идти на кухню, а там – жена. Вдруг бухнул негромкий, но резкий выстрел, от внезапного страха меня с легка, подкинуло на кровати. Уф! – это жена закрыла дверь, уходя на работу. Все, можно вставать и кормить поросенка. Вошел на кухню, выпил, и запил водой остатки водки и тупо уставился на поросячье ведро, пытаясь вспомнить кто: я или жена с вечера запарили корм. Махнул рукой, – какая разница, и поплелся одеваться. Выйдя на двор, пожалел, что не надел шапку, но возвращаться не стал \ плохая примета \. Февраль яростно боролся за звание самого вьюжного месяца зимы. Я чуть было не расплескал ведро, спускаясь с крыльца, надо бы почистить снег – подумал, но какой смысл – все равно через полчаса будет так – же. На развилке тропинки \на лево – баня, на право - стайка \ я невольно притормозил, смутно припоминая, что может быть в бане, за старой стиралкой вдруг, да и окажется недопитая бутылка водки. Но, не будучи в этом уверен, решительно повернул в сторону, матерящейся поросячьим визгом стайки. На удивление, добрый свин великодушно позволил мне аккуратно вывалить дробленку в корыто, я даже успел оглядеться вокруг и отметить про себя, что неплохо бы почистить у поросенка, но тут же позорно отмахнулся от этой мысли – потом! Баня меня разочаровала: видимо, приговор той недопитой бутылке был приведен в исполнение, как минимум, еще вчера. Пока дошел до крыльца, вьюга окончательно разбудила  меня, но все же мысли в голове никак не хотели выстраиваться в более-менее ровные ряды. А этим мыслям было от чего разбегаться: с самого Нового года не было работы, технику к посевной  подготовили с осени, а прошлогодний  урожай еще так и не реализовали, потому, как «Борман» \ руководитель хозяйства \ все ждет хороших цен. Вот и кормит нас обещаниями вместо зарплаты. Глухозимье!
Впереди предстояли еще подвиги – умыться, побриться и почистить зубы. Кажется, у Мюнхгаузена при составлении плана на очередной предстоящий день обязательно предусматривался пункт – совершить подвиг. « Ну, ты и загнул!» одернул я себя и пошел в ванную. С зубами я еще как – то справился, а вот ухо себе чуть не снес, размахивая бритвой, как шашкой. Я посмотрел на себя в зеркало, освежился и остался, если не вполне доволен, то почти удовлетворен, своим слегка помятым видом. Переодеваясь, я все пытался угадать – кто из девчонок сегодня торгует в нашем магазине. Дело в том, что иногда практиковали такое благое дело, как отпуск товара под запись, то есть в долг, но зависело это, исключительно, от их характера, настроения и симпатии или антипатии к вашей персоне. Выйдя на улицу, сделал глубокий вдох свежего, холодного воздуха, щедро сдобренного мелким, колючим снегом, поперхнулся, откашлялся и побрел по глубокому снегу навстречу пурге, в сторону магазина, мысленно моля бога, чтобы сегодня работала не Альбина. Идти надо было всего – метров двести пятьдесят, но когда я подошел к магазину, то уже слегка напоминал снеговика с сугробом вместо капюшона. Отряхнувшись, как волк из  «Ну, погоди!», я уверенно взялся за ручку двери. На кассе деловито обслуживала посетителей Маша. Моя внутренняя радость была несколько омрачена тем, что у кассы отоваривалась моя, очень словоохотливая соседка. Так, что я приветливо поздоровавшись с ними, выхватил из кармана телефон, сделав вид, будто мне позвонили и быстро ретировался. Беседовать с воображаемым приятелем пришлось минут десять, пока, наконец. Зоя Кузьминична с полными пакетами не проплыла мимо меня. Маша с сочувственной и слегка снисходительной улыбкой выслушала мой, приукрашенный пересказ обещаний «Бормана» насчет зарплаты, звучащий из моих уст, видимо, более убедительно. И поэтому она, молча,  достала  из под прилавка, целую бутылку водки. Видимо у кого-то не хватило денег на нее. Так что мне даже не пришлось проходить в торговый зал. Искренне, от души я поблагодарил Машу за ее сердечность. Выйдя из магазина, я отметил, что метель еще больше разгулялась, но даже это не позволило ей перекрыть от моего взгляда широкую, покачивающуюся фигуру соседки. Двигаться домой в ее компании и, несмотря на метель, выслушивать очень поучительные рассуждения о сложной современной жизни, мне очень не хотелось и, отвернувшись от ветра, я закурил, давая Зое Кузьминичне фору на этой дистанции.
  В доме от печки расходилось приятное тепло, дым уже успело вытянуть и после улицы на кухне казалось очень уютно, особенно если смотреть в окно на взбесившуюся непогоду. Я отрезал хлеба, нарезал соленого сала и налил себе грамм сто водки, выпил и с удовольствием закусил. К теплу в доме добавилось тепло от выпитой водки, которое разлилось по всему телу. Решил: больше пока пить не буду, а то развезет! Начистил на ужин картошки, запарил корм кабанчику, то же на ужин. В зале остановились настенные часы, пришлось провозиться с ними минут двадцать. Включил телевизор, но ничего интересного не увидел, даже в свежем выпуске новостей не было ничего свежего, наверное, я вчера еще и телевизор успел посмотреть. Вернулся на кухню, включил телевизор здесь, когда машинально принялся резать сало, поймал  себя на мысли, что еще хочу выпить. Так, ужин будем делать к ужину. Я прыснул от такой тавтологии и налил себе еще грамм сто пятьдесят водки. Тепло, разлившееся ранее по телу, как то постепенно отяжелело и захотелось принять горизонтальное положение. Я выключил на кухне телевизор, взял тарелку с закуской и бутылку и перешел в зал…
  В этот раз сознание пришло, как то плавно и удивительно ясно. Я понял – меня разбудил приятный, мягкий, хотя и холодный свет, пробивавшийся сквозь закрытые веки. По всему моему телу медленно растекалось молодящее многострадальный организм здоровье. Какой чудесный сон – подумал я, и уже не опасаясь, невидимки с киянкой, решительно открыл глаза. Первое, что я увидел – это были два необыкновенных лица с огромными ничего не выражающими глазами. Несмотря на это я не почувствовал ни страха, ни удивления и даже любопытство не посетило меня в этот момент. Наоборот – мне было даже приятно смотреть в их невозмутимые лица. И я понял почему – от них ненавязчиво, но щедро исходила ДОБРОТА, заполнившая вскоре, как мне показалось, весь мой дом. Так вот какие вы инопланетяне, или ангелы – без тени тревоги, лениво подумал я и снова спокойно закрыл глаза…
   В голове стоял, какой то, постоянный, но не очень громкий шум, мысли без успеха пытались пробиться через что то вязкое к моему воспаленному мозгу. Но вот, что интересно, это совсем не походило  на привычное похмельное состояние. Открыл глаза, но толком ничего не мог разобрать сквозь плотную пелену тумана. Предо мной маячили три светлых пятна. С большим усилием я пытался навести резкость, и постепенно центральное пятно стало приобретать очертания вытянутой фигуры с физиономией зеленоватого цвета, раздутыми ноздрями и глазами навыкат. Назвать лицом это создание природы можно было лишь с большой натяжкой. Этой картине щедро добавляло ужаса то, что во рту торчала длинная папироса, «Казбек» - почему то подумал я, из носа двумя мощными струями вылетал дым, а вдобавок по бокам над левым и правым плечами качались еще две головы. «Горыныч»! – то ли подумал, то ли произнес я вслух и в панике закрыл глаза. Не смотря на всю нелепость моего положения, я, почему то был уверен, что это не сон.
- Ну, что, герой, очнулся? – пророкотал, кто то надо мной, пришлось невольно открыть глаза. Я вновь, уже осознанно оглядел «Горыныча», в это время крайние головы от него отделились и превратились в двух вполне симпатичных санитарок.
  - Можете увозить в палату, я сделал все, что мог, - пробасил он хоть и вежливо, но тоном приказа.
 Меня, довольно легко, подхватили четыре сильные, но совсем не грубые руки и переложили со стола на каталку, при этом я ощутил очень серьезную боль в правой ноге, вот почему мое состояние не походило ни на сон, ни на похмелье. А, будь, что будет и я решил пока никому вопросов не задавать, а понаблюдать, что будет дальше. В светлой и довольно теплой палате я долго лежал, притаившись с закрытыми глазами, прислушиваясь к боли в ноге и пытаясь самостоятельно разобраться в происходящем. Осторожно открыв глаза, я посмотрел в окно возле моей кровати, - там все еще мело, но совсем не так, как за окном моей кухни, ветер был слабее, а снег гораздо крупнее. Сделав такое сравнение, я вдруг поймал себя на мысли, что думал о своей родной кухне, как о чем - то отдаленном, постороннем.
– Ну, что, сосед, - очнулся? Тогда поздравляю тебя с возвращением на грешную землю, - прозвучал спокойный, приятный, не лишенный иронии голос.
 Я повернул в его сторону голову и увидел коренастого, темноволосого парня с приветливым лицом и смеющимися добрыми  глазами, от правого тянулся через бровь шрам, но на удивление, совсем не портил общее положительное впечатление о его обладателе, левая рука была загипсована.
– Майор Гарев,  командир эскадрильи ночных бомбардировщиков, для тебя, просто Александр, но если хочешь, называй меня Михалычем, так делают все, кто хорошо меня знает. И я надеюсь, что ты войдешь в их число, а это может легко случиться, потому, что нам с тобой в этой палате придется провести очень даже немало времени вместе.
Меня удивила легкость, с которой он предложил, а по сути, навязал простоту в общении между нами на будущее, сразу первым перейдя на ты. И так как в этом начисто отсутствовал хоть, какой-нибудь намек на беспардонность, я с удовольствием пошел ему навстречу. И улыбаясь в ответ (с удивлением для себя), представился:
– Тоже майор, извини, фамилию назвать не могу, да я ее и сам забыл за полтора года, а называть можешь просто – Палыч, это мой позывной.
  - И не надо никакой фамилии, я еще вчера понял, что мне в палату подселят легендарного Палыча, когда полковник из штаба фронта на своей машине с ребятами тебя без сознания привез. Ты много крови потерял и они за тебя жутко переживали, полковник орал на главврача, что если в стенах этого госпиталя с Героем Советского Союза что  нибудь случиться, то он пойдет под трибунал, а ребята пообещали, что разберут госпиталь по кирпичику и переименуют в батальонный лазарет.
  - Сдают нервы у Васильича, так вот почему «Горыныч» такой сердитый был, когда я пришел в себя, - проворчал я.
  - Что ты там бормочешь? Какой еще «Горыныч»?
  И мне пришлось рассказать Михалычу о своем пробуждении от наркоза, а потом умолять его, что бы он громко не ржал, хотя и сам еле сдерживался от распиравшего меня смеха. Дверь в палату приоткрылась и одна из симпатичных сестричек, тщетно пытаясь придать своему доброму лицу строгость, яростно зашикала на нас,
- Перестаньте сейчас же шуметь.
Начался обход и «Горыныч» уже подходит к нашему крылу! Даже не посмотрев друг на друга, мы с Михалычем так синхронно и громко выдали второй акт задорного смеха, плохо сочетаемого со стенами госпитальной палаты, что не выдержала даже строгая сестренка, и наш дуэт превратился в трио.
  - Значит, когда я очнулся в операционной, я не только думал, а еще и вполне внятно говорил, - поделился я с Михалычем.
  - Ведь вот как бывает, - подхватил он меня, - ляпнет человек в адрес другого что-нибудь этакое, а оно возьми да прилепись к нему намертво. Ну да ты, Палыч, не переживай – «Горыныч» только с виду такой свирепый, а в душе он добрый и хирург классный, глядишь и починит твое перебитое сухожилие.
  И тут я, вдруг, вспомнил все! И как угоняли у немцев бронепоезд, и как я, на радостях, выскочил на зенитную площадку – покурить, пока ждали «добро» со станции. Эта авантюра стала сюрпризом не только для немцев, которые нас прозевали, но и для  своих, которые нас не ждали. Я уже докуривал, когда почувствовал легкий шлепок сзади по своему окороку, чуть пониже короткого полушубка, а за ним услышал сухой звук выстрела со стороны ельника за речкой. На одной из елей было меньше снега – снайпер, понял я и в горячке бросился к зенитной установке. Со злости я разрядил всю коробку со снарядами – от елки ничего не осталось. А потом все завертелось: встревоженные лица ребят из моей группы, валенок из которого буквально выливали мою кровь и злой взгляд начальника разведки фронта полковника Гредасова, моего командира, наставника и лучшего друга, с которым мы вместе вот уже полтора года, с первых дней войны. Сначала, от самого Бреста, по болотам, по тылам гитлеровским, и так все лето, до самой Москвы. Этот рейд, именно рейд, а не просто выход из окружения и стал началом боевой работы разведывательно-диверсионной группы особого назначения, которую мы с Васильичем так кропотливо создавали, тщательно подбирая, проверяя и перепроверяя всех кандидатов перед зачислением в основной состав. Остальных оставляли в нами же созданных партизанских отрядах, которых к концу рейда насчитывалось уже более десятка на всем пути нашего следования. В результате через линию фронта перешла мобильная, хорошо вооруженная боевая единица с бесценным опытом ведения диверсионной работы в тылу врага. Особой гордостью нашей группы было отсутствие потерь, даже раненых не было и вот так глупо лопухнулся их командир.
  - А вот мне фашист снарядом руку сломал, хорошо еще, что не взорвался, - перебил, а скорее продолжил мои мысли Михалыч. А вот Петьку, штурмана моего – наповал. В моей памяти вдруг всплыло вечно улыбающееся, курносое лицо рыжеватого паренька мелькавшее передо мной в свете сигнальных костров при разгрузке У – 2.
  - Михалыч, а ты часто за линию фронта с посадками летал?
  - Восемь раз, - подумав, ответил он.
Я напомнил ему о той предновогодней ночи,  когда они, (а я, почему то, уже не сомневался в том, что это были именно они с Петькой)  наконец-то, со второго раза, умудрились отыскать наши костры, за поворотом заснеженной реки, как посадили свой «кукурузник» на крохотный пятачок относительно ровного льда и доставили нам долгожданную взрывчатку, без которой группа вот уже две недели имела обидный простой в своей работе и ограничивалась лишь сбором разведданных.
  - Слухи о твоей группе, конечно, давно ходили по всему фронту, но я даже не предполагал, что та взрывчатка предназначалась тебе. Да, загадочная штука война – то безжалостно расшвыряет людей в разные стороны, то вдруг великодушно организует им неожиданную встречу, -  философски подытожил он наши воспоминания.
  -За это надо выпить, - вдруг сказал он и решительно потянулся к тумбочке.
  - Слушай, Михалыч, а у тебя есть какое-нибудь зеркальце? – спросил я его, наблюдая, как он разливает, по-видимому, спирт, из фронтовой фляжки по стаканам.
Он оторвался и полез снова в тумбочку, долго ковырялся в ней и наконец, вспомнил, что отдал свое зеркало в соседнюю палату. Все это время, пока он отвлекался, я неотрывно смотрел, с какой-то смутной тревогой, на стаканы. Под ложечкой слегка засосало – это мой организм решал – давать ли мне «добро» на употребление этой жидкости или нет.
  - Палыч, зачем тебе сейчас зеркало?  Давай выпьем, а потом схожу, заберу.
Я слегка тряхнул головой, сбрасывая, какое то, странное оцепенение и отважно взял стакан в руку.
  - Помянем моего штурмана, не чокаясь, - предложил он, поднимая свой стакан.
Мы, молча, выпили. Пока долго жевали сухую копченую колбасу, я все ждал какого-то необычного прихода реакции на выпитое, но ничего не дождавшись, подумал – «ерунда какая-то!», но подсознательно все же связал это чувство с не отпускавшей меня прежней жизнью. Выпили по второй за содружество родов войск и я, вдруг удивляясь себе, предложил убрать пока фляжку.  Потом был традиционный для госпиталя обмен историями о наших ранениях. Моя была похожа на большинство случаев, потому что первопричиной ранения были обычные человеческие слабости: потеря бдительности, нетерпение и одновременно расслабленность. Короче говоря, долбанул меня снайпер из-за моей же глупости. А вот, когда Михалыч начал говорить о своем ранении, меня поразили изменения в выражении его лица, которое в секунду потеряло свое добродушие, взгляд налился свинцом, а шрам над глазом сделался вдруг заметнее и резче.
  - Понимаешь, Палыч, с месяц назад появились над немецким плацдармом ночные «Мессершмитты». И только мы выходим на разворот после бомбежки цели, как тут же подвергаемся нападению. Они лучат своими фарами нас, как зайцев, и спокойно расстреливают. Двоих из моей эскадрильи сожгли и меня подбили, хорошо хоть до аэродрома дотянул. И что самое непонятное – до ближайшего известного нам немецкого аэродрома от плацдарма лету не менее тридцати минут, а они нас атакуют через пять – семь минут после того, как мы отбомбимся. Не могут же они висеть в воздухе всю ночь.
  - А зачем им висеть в воздухе? – тут же спросил я.
  - Аэродром подскока? Я тоже об этом думал.
  - Михалыч, а у тебя нет, случайно, полетной карты плацдарма?
  - Да зачем мне карта, я этот плацдарм вдоль и поперек пролетел, глаза закрою и нарисую тебе полную картинку.
  - Ты пролетел, я его животом своим весь перепахал, а без нормальной карты, без точного масштаба мы не сможем вычислить координаты этого злосчастного аэродрома. Я почесал у себя за ухом, в это время раскрылась дверь, и в палату въехал столик с обедом.
  - Есть у меня одна, пока сырая мысль, после обеда поговорим, - сказал я и с удовольствием поблагодарил сестричку за заботу о наших желудках.
В ответ на ее улыбку, я обнаглел и засыпал Наташу (так, по словам Михалыча, звали эту ясноглазую медсестру) сразу несколькими вопросами: что за розетка торчит над моей кроватью, что за провод болтается в углу и нельзя ли мне подобрать костыли, я тут же назвал свой рост. Сначала она растерялась от такой словесной очереди, но потом спокойно объяснила: розетка от громкоговорителя, провод от телефона и вообще, мы, оказывается, лежим с Михалычем в бывшем кабинете директора бывшей школы, а что касается костылей, то она постарается поискать что-нибудь для меня. Пояснив, что вопросы по поводу телефона и радио нужно будет решать с завхозом Кузьмичом, при этом она прозрачно намекнула на одну его слабость, впрочем, весьма распространенную не только  среди завхозов, она пожелала нам приятного аппетита и упругой походкой покинула палату.
  Михалыч достал свою фляжку, налил нам по половине стакана для аппетита и без моей подсказки убрал ее обратно в тумбочку.
  - Ну, за Победу! – коротко провозгласил он и мы выпили.
Не успели толком закусить, как в коридоре образовался какой то, приближающийся к нашей палате шум и веселые голоса, к которым я сразу внимательно стал прислушиваться. Дверь в палату резко распахнулась и на пороге возникла внушительная  фигура полковника Гредасова в расстегнутом полушубке, со звездой Героя на груди. Не входя, он чуть отступил в сторону и пропустил вперед гибкое тело Алдана, который соболем проскользнул в палату, держа в одной руке вещмешок, в другой мой знаменитый костыль, с которым я странствовал от деревни к деревне в тылу у фрицев, прикинувшись дряхлым стариком. Быстрым взглядом он обстрелял нас и нашу палату и остановил свой лукавый взор на пустых стаканах, стоящих на столике,
- Что, батеньки, пост? – съехидничал он, и аккуратно освободив в углу свои руки от ноши, кинулся ко мне обниматься.
  - Тише ты, росомаха, я еще от наркоза не отошел, - взмолился я.
  - А ты на сухую из него и не выйдешь, но это дело поправимое, - лукавство так и сыпалось из его глаз яркими искрами.
Судя по его нагловатой уверенности, я понял, не без ревности то, что он исполняет мои обязанности в группе. Да и правильно, кто же еще? Алдан в юности провел несколько сезонов в якутской тайге с геодезистами и теперь в любом лесу он дома. Васильич с такой сердечностью пожал мою руку, что будь бы кто другой на моем месте, непременно бы свалился с кровати на единственное целое колено.
  - Ну, Палыч, рассказывай, как ты тут, никто не обижает?
  - Кто же посмеет обидеть Героя Советского Союза? Ты же сам вчера засветил меня по полной программе, так что я теперь под самой чуткой и жесткой опекой всего персонала госпиталя.
  - Ты сам меня завел со своим снайпером, а перед «Горынычем» я сейчас же пойду извиняться, Алдан, выдай-ка мне одну единицу трофея.
  - Погоди, Васильич, о каком «Горыныче» ты говоришь? – переглянувшись с Михалычем удивленным взглядом, спросил я.
  - Ну как, только что одна медсестра просила другую, чтобы та предупредила «Горыныча» о том, что приехал вчерашний скандальный полковник. «Горыныч» разве не главврач, а жаль, очень похож.
   - Да главврач, главврач. Просто он это прозвище носит лишь первый день, вот мы с Палычем и удивились,  откуда Вам - то оно известно, товарищ полковник, - ответил за меня Михалыч.
  - Мы же разведка, - невозмутимо напомнил Васильич и добавил, - а девчонки молодцы, точно подметили. Ну что ты мне тянешь!? – возмущенно воскликнул он, отстраняя бутылку водки, протянутую Алданом в его сторону. Тот, что то, ворча, достал из вещмешка бутылку хорошего французского коньяка \из запасов бронепоезда, отметил я про себя\.
  - Ну, вот другое дело. Ладно, сильно не напивайтесь, я быстро, - и он выскочил из палаты.
 Когда закрылась за Васильичем дверь, Алдан подхватил увесистый вещмешок и с видом, да пожалуй, и ловкостью факира, стал извлекать из него всевозможные деликатесы. Тут я вспомнил, как Алдан бросает иногда гранаты: выдергивает чеку, подбрасывает гранату, чтобы сработал запал, ловко ловит и только после этого бросает ее над головами фрицев. Эффективность поражения возрастает, даже, если немцы залегли. И хотя я тоже несколько раз так делал, в группе я это не поощрял, считая такой способ слишком рискованным. Мы с Михалычем, опять-таки, не сговариваясь, одновременно оглядели почти нетронутый, но уже остывший обед.
  - Палыч, давай-ка я увезу его на кухню вместе с извинениями, - проворчал Михалыч. Алдан, порывшись еще в своем волшебном мешке, протянул ему две шоколадки.
  - Вот – это дело. У вас в разведке все такие сообразительные? – спросил он меня.
  - Почти,- рассеянно отмахнулся я от него, потому как только что, какая - то мысль промелькнула у меня в голове, и я никак не мог ее вернуть, хотя знал – она точно была из моей прошлой жизни.
  В палату вошел Васильич, по его потускневшему виду я понял, что результаты разговора с «Горынычем» погасили его оптимизм, касающийся моего здоровья.
  - Ну что, Васильич, шлагбаум перед линией фронта поставила мне наша доблестная медицина? – решил я придти ему на помощь.
  - Палыч, ты только не горячись. Дело в том, что «Горыныч» не дает гарантии, что твоя правая нога будет способна полностью разгибаться.
  - А это значит, что я не смогу полноценно использовать ее в своей работе. – безжалостно продолжил я, -  и по этому в твой голове сейчас лихорадочно крутятся варианты моего использования в дальнейшем. Не парься, я тебе помогу. Первое твое предложение по поводу моего перевода в штаб я отметаю сразу – ты можешь представить меня с костылем в коридорах твоей конторы? Да я этим костылем от злости весь ваш паркет попорчу. В качестве инструктора по подготовке спецгрупп я тоже не гожусь, потому что ее нужно проводить в комплексе, включая огневую и физическую подготовку. В общем, не замарачивайся, у меня есть на этот счет, пока еще весьма сырое, но, на мой взгляд, стоящее предложение – я собираюсь нижайше просить своего соседа по палате, после относительного выздоровления, включить меня в состав своего экипажа, в качестве штурмана.
  При этих словах Михалыч вздрогнул, выпрямился и внимательно посмотрел в мою сторону.
  - А что? – продолжал я невозмутимо, - район предстоящих полетов я знаю на ощупь, карту читаю на раз, знаю все известные радиостанции, насчет стрельбы, вы в курсе. К стати, Михалыч, на твоей «ласточке» определенно не хватает скорострельного пулемета.
  В палате повисла пауза, но я не дал ей рухнуть и тут же спросил у Васильича,
 - вот что ты можешь сказать о появившихся ночных истребителях в небе над немецким плацдармом?
Васильич явно растерялся от неожиданного вопроса, но быстро сориентировался и ответил
- Да, это наша головная боль и их радиус действия не ограничивается только территорией плацдарма, уже дважды за прошедшую неделю были атакованы наши бомбардировщики еще на подлете к линии фронта, то есть на нашей территории.
  - Я надеюсь, ты не исключаешь возможность существования у немцев аэродрома подскока, - заметил я.
  - Иначе не объяснить столь оперативные действия их истребителей, - уже по инерции ответил он.
  - Тогда ответь мне еще на один вопрос: сопоставима ли задача по ликвидации аэродрома Люфтвафе с задачами, которые в последнее время ставил штаб фронта перед моей группой?
  - Откровенно сказать,  да, но я не вижу практического пути ее решения, - медленно произнес Васильич, явно о чем-то задумавшись.
  - В таком случае, я перечислю для начала первые шаги по ее осуществлению. Принципиальное согласие Михалыча на участие в этой авантюре, - тут я выразительно посмотрел в его сторону, - твое, Васильич, согласование с командованием полка ночных бомбардировщиков о временном прикомандировании к его личному составу моей скромной персоны, ну и по мелочам – телефон, радиостанцию и оживить радиоточку в нашей палате, - закончил я на одном дыхании.
  - Послушайте, я куда попал? – подал вдруг голос обиженный Алдан, - в госпитальную палату или на оперативное совещание разведотдела фронта.
  - А ты бы лучше прислушивался ко всему, о чем здесь говориться, - грубовато одернул я его и добавил, - посмотрим, как ты будешь крутиться, когда повалятся задания для твоей уже теперь группы, после появления радиостанции в этой палате.
  - Палыч, - полковник, наконец то, стал выходить из задумчивого состояния, - я все понимаю: Михалыч, командировка, телефон, радиостанция, но зачем вам в палате радиоточка?
  - Да просто потому, что я хочу быть в курсе того, что происходит и на других фронтах, в частности на юге после разгрома группировки Паулюса. Там образовался весьма любопытный Курский выступ, но прав Алдан, затянулось наше обсуждение состояния моего здоровья и поэтому тему Курска я предлагаю отложить. Да, Алдан, с тебя еще чистая карта плацдарма.
  -  Ладно тебе, Палыч, вон у меня в машине есть несколько экземпляров,  – перебил меня Васильич, а Алдан, молча, выскользнул из палаты.
  - Ну что, Михалыч, давай, угощай гостей, на правах сторожила нашей палаты, - как можно бодрее, обратился я к своему соседу, чувствуя необходимость разрядить серьезность обстановки, сложившейся в соответствии с поднятыми здесь вопросами.
  - Да, на что у нас в авиации питание личного состава на самом высоком уровне, но такого изобилия я даже до войны не припомню, - описывая рукой широкую дугу вокруг стола, с восхищением заметил Михалыч.
  - Алдан, ты в бронепоезде хоть что-нибудь оставил? Или все переложил в свой вещмешок, - поинтересовался я.
  - Во первых, не в мой, а в твой мешок, а во вторых – ты же видел какая там кладовка, на полвагона, - резонно заметил Алдан.
  - Кстати, Палыч, насчет бронепоезда, с какого перепуга вы самовольно, без согласования, вот так вот взяли и угнали целый немецкий бронепоезд? – уже привычным, начальственным тоном вдруг спросил Васильич.
  - Ну, во первых не немецкий, а наш, который сами им оставили еще в позапрошлом году \и ты это прекрасно знаешь\, а во вторых, угнали без согласования с кем? С немцами? Или может быть, надо было дать тебе радиограмму: - « Мол, притомились мы в рейде за зиму, разрешите, товарищ полковник, мы пешком не пойдем через линию фронта, а приедем поездом»,  так что ли? – тоном Алдана парировал я ему. Все дружно поддержали меня веселым смехом, включая и самого полковника.
  - Ладно, шутки шутками, но ведь ты должен был понимать, что мост заминирован, причем дважды и нами и немцами, ведь это какой риск – лететь на него, сломя голову.
  - За немцев ты зря переживаешь, они ведь сами собирались на нем, в это же время, на эту сторону. Даже, отремонтировали, довооружили и укомплектовали его по полной программе, - я, подражая жесту Михалыча, обвел рукой стол, - и потом, на пути к мосту, я дал - таки тебе радиограмму и ты успел предупредить наш заслон. И вот мы здесь.
  - А если бы я не успел? Кормили бы сейчас рыбок подо льдом, - не отступал полковник, - все равно, о таких вещах начальство должно быть поставлено в известность.
  - Хорошо, согласен. Но ты только ответь на пару вопросов: сколько мы простояли перед семофором уже после моста, когда меня снайпер достал, пока ты там согласовывал с особистами всю мою подноготную, наверное, до седьмого колена. И сколько времени ушло бы у тебя на эту канитель, если бы я тебя поставил в известность, как ты говоришь, заранее, когда бронепоезд еще стоял под парами на немецкой станции или ты думаешь, что фрицы любезно бы дали нам с тобой возможность спокойно обмениваться радиограммами? – уже раздраженно спросил я.
  - Эй, братья славяне, хорош стрелять друг в друга, хотя бы и словами, нас и так мало осталось. – неуклюже попытался разрядить обстановку Алдан. На удивление ему это удалось и все заулыбались, даже Васильич, который постарался перевести разговор на другую тему.
  - Слушай, Палыч, а что ты там заикнулся насчет Курска? У тебя мысли настолько быстрые, что мы за ними никак не успеваем, - спросил он у меня.
  - Да я и сам их не догоняю сегодня, - откровенно признался я. 
  - Это он много крови потерял, вот у него голова и раскрутилась так, что из нее мысли веером посыпались, - пришел мне на помощь Михалыч.
  - Просто ему давно пора выпить, а вы тут затеяли коллективный словесный  понос, эпидемия у вас, что ли? – тут же встрял Алдан, и уже повернувшись к Михалычу, добавил, - а ты что, хозяин, наливать не думаешь? Или так и будешь консервы открывать, пока они не кончаться.
Тот смутился и, отложив нож, потянулся к бутылкам, которые давно демонстративно выставил Алдан. Вот язва – подумал я про Алдана, лучше бы помог Михалычу, ведь видел же, как тот мучается, пытаясь удержать банки гипсом.
  - Кстати, Палыч, «Горыныч» так и сказал мне сейчас, что тебе бы здорово помогла бутылка вина, лучше «Кагора», - неожиданно для меня поддержал его Васильич.
  - Извините, «Кагора» нет, но вот этот замечательный коньяк его вполне заменит, - добавил Михалыч, протягивая мне почти полный стакан с коньяком.
  - Да вы, сговорились все – споить меня сегодня, что ли? – возмутился я не очень убедительно, подумав при этом, что мне и вправду любым способом просто необходимо  сегодня прийти в себя.
 Имея привычку, пить спиртное залпом, одним глотком, с этим стаканом я справился с трудом, но отличная закуска быстро погасила стрессовое состояние, возникшее сразу после выпитого, и я почувствовал себя гораздо бодрее. После второй, компания наша, как то разделилась на две группы по интересам, Алдан с Михалычем оживленно философствовали на тему спиртных напитков и закусках, активно помогая себе жестами, особенно когда речь заходила о чрезмерных злоупотреблениях ими и последствиях, неотвратимо наступающих в результате.
  - Не нажирайся до поросячьего состояния, но коли так случилось, не вздумай на  следующий день с утра похмеляться, терпи до вечера, и уже к обеду тебе в голову придет трезвая мысль: « А мне это надо?»  -  тоном опытного наставника, убеждал Михалыч Алдана, хотя тот с ним и не спорил.
 А тем временем Васильич, пододвинув табурет поближе к моей кровати, на которой я полулежал, наклонившись в мою сторону, негромко, но настойчиво пытал меня насчет Курска.
  - Палыч, так что ты все же имел в виду, говоря о курском выступе?
  - Да, я и не рад, что заикнулся об этом, - неохотно возвращаясь к этой теме, заметил я в ответ, но вынужден был продолжить под его внимательным, спрашивающим взглядом, -Ну, посуди сам - зная истеричность и заносчивость Гитлера, можешь ли ты предположить, что он смирится с поражением под Сталинградом и, забыв о нем, вновь вернется к планам захвата Москвы, где он еще в декабре сорок первого получил хорошего пенделя? Да ты сделай анализ всей дезинформации, которую настойчиво втюхивает нам Абвер, и ты согласишься, что все это задумано с единственной целью: отвлечь внимание нашего Генштаба от южного театра военных действий. Мол, радуйтесь, что Паулюса раздолбали, мы народ не гордый, проигрывать умеем, забудем про юг, но за это мы вновь вернемся к вопросу о взятии вашей Москвы. Так, что ли? А теперь нормально проанализируй реальные разведданные, поступающие к нам из разных источников. Взгляни на карту обстановки, сложившейся после Сталинградской битвы и ты увидишь, как заманчиво для немцев ударами с севера и с юга срезать Курский выступ и выпрямить линию фронта – это и будет, по их мнению, достойным ответом на поражение под Сталинградом. Куда в основном идут эшелоны с новыми немецкими танками? Почему Гитлер не торопится отзывать с юга самого ершистого своего военачальника Манштейна? Вот когда ты все это прикинешь в своей голове, то поймешь, где будет решаться судьба этой, летней компании, а скорее всего всей войны! Вот, как то, так, - закончил я, подставляя Михалычу свой стакан.
  - Хорош, - остановил я его, когда было налито треть стакана.
  - Тебе же доктор прописал – пить! – тут же среагировал Алдан.
  - К советам медицины, конечно, прислушиваться надо, но еще больше необходимо слушать свой организм, а он меня настойчиво предостерегает от излишеств, последствия которых вы так горячо только что обсуждали с Михалычем, - огрызнулся я в ответ, и, изменив своей привычке, набрал в рот немного коньяка и, не глотая, стал перекатывать его на языке, полноценно ощущая его приятный вкус.
  - Эко тебя, Палыч, перекосило после наркоза, прямо в какого то, Нострадамуса превратился, грядущие битвы предсказываешь и, что самое обидное – пить разучился совсем,- съехидничал Алдан.
  - А что это ты вдруг уши свои развесил, вы же так увлеченно беседовали на свои более животрепещущие темы, - подколол я его в ответ.
  - Здрассти, ты же сам учил нас слушать в оба уха и в разные стороны.
  - А ты что, в тылу у немцев?
  - Привычка.
  - Кстати, Васильич, что теперь ребятам предстоит в ближайшее время? – обратился я к полковнику.
  - Пока, заслуженный отдых, немцы на плацдарме заметно поутихли, так, скорее создают видимость своей активности, тут ты прав – пыль в глаза пускают. А если говорить точнее, отдых ребята действительно заслужили, всей группе вручены награды, а ты разве не заметил у Алдана новенький Орден Боевого Красного Знамени?
  - Блин, дружище, прости и вправду не заметил, наверное, последствия наркоза, да и орденов у тебя полная грудь – поди, разберись, где тут новый, - я приподнялся на кровати и протянул руку Алдану – от души поздравляю.
  - Спасибо. Вот теперь есть легальный повод выпить! – радостно воскликнул он и взглянул на Михалыча, тот покорно потянулся за новой бутылкой.
  - Палыч, а ведь за тебя мы тоже можем выпить, просто погода сегодня нелетная и твой Александр застрял в Москве – добавил Васильич.
  - Не понял, - я повернулся к нему, - какой Александр? Невский, что ли?
  - Ну, да. Орден Александра Невского. Не всякий генерал может похвастаться таким орденом. Это тебе не только за бронепоезд, так оценила Ставка общие итоги вашего зимнего рейда. Так что, сердечно поздравляем и тебя с этой высокой наградой.
  - Служу Советскому Союзу, – как то хрипло, ответил я, и теперь уже выпил залпом, до дна.
  - Хорошо у вас тут, ребята, так бы и сидели в этой палате весь день, но нам пора, - взглянув на часы, заметил Васильич.
  - Товарищ полковник, а на посошок? – испуганно встрепенулся Алдан.
  - Ты меня достал! Если ты допустишь, чтобы была похоронена одна,  из главных заповедей группы, я ведь не посмотрю на твою орденоносную грудь, слетишь не только с должности, но и из группы вылетишь, - вспылил Васильич, - или ты ее уже не помнишь?
  - Никак нет, товарищ полковник, - Алдан серьезно напугался и отчеканил, - Сухой закон и никакого курева во время выполнения задания,- и добавил с надеждой на снисхождение, - но ведь группа на отдыхе.
  - То-то я смотрю, ты расслабился, через чур, - уже более спокойно заметил Васильич и, обращаясь к Михалычу, примирительно предложил, - ладно, наливай на посошок, да мы поехали.
  - Ну что, Палыч, давай выздоравливай, за твое душевное состояние мы спокойны, ребятам передам, если ты не возражаешь, что по - прежнему, остаешься идейным вдохновителем всей группы. Обещаю обсосать со всех сторон твое оригинальное предложение и непременно выполнить твои мелкие просьбы, - вставая и пожимая нам руки, заключил полковник на последок.
  - Надолго не прощаемся, заверил Алдан, - и тоже пожав нам руки, вышел вслед за полковником. В палате сразу сделалось как то тихо и даже грустно.
  - Хорошие у тебя друзья, Палыч, - как то даже с некоторой завистью, заметил сосед.
  - А у тебя в эскадрильи разве плохие ребята? Я же помню, с какой теплотой ты рассказывал о своем погибшем штурмане. – не то, чтобы возразил ему, а просто заметил я и добавил: - это, как ни странно, война, стерва оголила наши души, хороший человек становится еще лучше, чем был на гражданке, ну а плохой – окончательным поддонком. Вот, как то так, по-моему.
  - Да, пожалуй ты прав, - согласился со мной Михалыч и принялся наводить порядок на столе.
  В палату со шваброй в руке вошла уборщица тетя Паша,
- Как вы тут дышите? Накурили так, что окошек невидно. Михалыч тут же потянулся к форточке.
  - Веселые у вас гости были и добрые, а этот шустрый даже мне шоколадку сунул, - похвасталась тетя Паша.
  - Ой! – испуганно вскрикнула она, с неожиданной быстротой выпрыгнув из угла, где со страшным грохотом упал мой костыль, оставленный Алданом, это она его шваброй задела.
  - Он, что у тебя железный что ли?! – возмущалась она испуганно.
  - И вправду, Палыч, он точно несколько килограммов весит, - подавая мне костыль, удивленно заметил Михалыч.
  - Потом объясню, - виновато ответил я, убирая за кровать злосчастный костыль.
  После ужина мы лежали  и слушали неповторимый голос Левитана, передававший сводку совинформбюро. Михалыч вот уже с полчаса вертел в руках мой костыль, все не переставая удивляться простоте и оригинальности конструкции.
  - Надо же, с виду костыль, как костыль, а в перекладине магазин на 10 патронов и принцип действия, как у ППШ, жаль только, что очередями не стреляет.
  - За то у него ствол вдвое длиннее, чем у автомата, так что бьет не хуже карабина, - заметил я, - проверено.
  - А как ты из него целишься? У костыля ни мушки, ни планки прицельной.
  - Навскидку, ведь что нужно для точной стрельбы? – глаза, голова и послушная, твердая рука. Если все эти три составляющие сработают, как единый механизм, то ты просто не сможешь промахнуться, - щедро поделившись секретом, я потянулся за стаканом, и, отпив маленький глоток коньяка, с удовольствием оглядел нашу преобразившуюся палату.
В углу висела тарелка радиоприемника с регулятором громкости, торчащим по центру, результат удачного обмена с Кузьмичом на бутылку водки, на моей тумбочке стоя телефонный аппарат, подключенный к коммутатору и имеющий свой номер, это Васильич начинал выполнять свои обещания. Вдобавок ко всему, на подоконнике красовался новенький радиопередатчик, но я им еще не пользовался, просто ограничился проверкой его работоспособности, результатом я остался доволен: радиостанция спокойно принимала открытые переговоры немцев, которыми они часто злоупотребляли, считая их несущественными и не секретными, на всей территории плацдарма. Но, я то, знал, по опыту, сколько можно извлечь полезной информации из этого, если иметь терпение и уметь слушать. «Горыныч» сегодня так и не посетил нашу палату, видимо посчитав, что скандальный полковник передал мне все, что было нужно. За окнами уже темнело, и Михалыч опустил на них тяжелые светомаскировочные шторы, включил в палате свет и спросил меня,
 - Может быть, карту посмотрим?
  - Нет, давай, ею займемся завтра с утра, а то у меня в голове такой бардак, что ни в чем напрягаться не хочется, - откровенно лениво ответил я.
  - Ну, тогда, давай хоть коньяка выпьем на сон грядущий, тут еще остались охотничьи колбаски, будешь?
  - Коньяка чуть-чуть, а колбаски давай.
Интересно, - подумал я, ведь пьем сегодня весь день, а чувства опьянения нет никакого, только к ночи навалилась, какая то, усталость и перед сном захотелось собраться с мыслями. Тут, вдруг, резко зазвонил телефон, вздрогнув от неожиданности, я поднял трубку,
- Тридцать второй на связи.
  - Здорово, Палыч, - приветствовал меня незнакомый, уверенный голос, - дай мне Гарева. Поздоровавшись, я передал трубку Михалычу и, потихоньку потягивая коньяк, невольно прислушивался к обрывкам их разговора.
  - Да, деловой у тебя полковник, - заметил он, возвращая мне трубку, - уже начал согласование твоего прикомандирования к нашему полку, это Батя звонил.
  - Да я, почему то догадался.
  - Завтра, после обеда он обещал нас навестить.
  - Значит, с утра надо будет точно заняться картой, а то с обеда опять рискуем злоупотребить спиртным, или я ошибаюсь?
  - И да и нет, Батя у нас большой любитель пива, так что готовь свой желудок под него. Ты то, как относишься к хорошей рыбе под пиво? – прищурившись, спросил он.
  - К хорошей рыбе – отлично, к пиву – ровно.
  - Значит в сочетании – хорошо, - подвел он итог.
  - Ну, как то так, - согласился я с ним.
  Мы доели свои колбаски, и запили остатками коньяка, пора было ложиться спать. Я расположился поудобнее на кровати, чтобы после того, как усну не ворочаться и не беспокоить ногу и приготовился основательно осмыслить все, что произошло за весь сегодняшний, такой длинный и перенасыщенный самой неожиданной информацией, день. Но, как я не старался, у меня ничего путного в голове не складывалось, то мелькали обрывки сцен моей прошлой жизни, какими то - отдельными и, казалось бы, не связанными между собой моментами, то это мелькание, вдруг, прерывалось четкой сценой с невозмутимыми, странными лицами, склоненными надо мной. Я интуитивно сознавал важность их присутствия в моей переполненной памяти, но все никак не мог связать это с тем, что происходило со мной в последнее время. Лишь один бесспорный вывод у меня все же сложился – я здесь свой, я могу делать, что то, лучше других и, что очень важно, – я нужен этим замечательным людям, просто делающим свою трудную и опасную работу, не претендуя на геройство. А вот кому понадобилось так кардинально менять мое местоположение во времени и пространстве, да и меня самого изменять до неузнаваемости? Эко, как меня перекосило, вспомнил я слова Алдана и с этими смутными мыслями погрузился в сон, хотя где то в глубине души и таились - и слабая надежда, и в то же время, опасение, что ли, проснуться у себя дома на диване.
  Но проснулся я утром, как и заснул, на госпитальной койке от того, что Наташа тихонько стукнула костылями, которые она мне принесла, когда осторожно ставила их в угол. Я с чувством поблагодарил ее, забыв поздороваться. Но она, не замечая этого, пожелала мне доброго утра и предупредила, что минут через сорок будет завтрак. Выходя из палаты, она чуть не столкнулась с Михалычем, который элегантно отступил с поклоном в сторону и пропустил ее. Выглядел он бодрым, на шее  у него висело полотенце, а в руке он держал бритву и зеркальце, которое тут же протянул мне, увидев, что я проснулся,
- Привет. На, держи, и что ты там хотел увидеть? Выглядишь ты лучше, чем вчера, да тебе сегодня даже бриться не обязательно.
Я приподнялся на кровати и, повернувшись, сел, осторожно опустив ноги на пол. Чувствовал я себя действительно лучше, чем вчера, только нога, конечно, все же болела.
  - Да, пожалуй, с бритьем я подожду, пока Алдан мой чемоданчик с барахлом привезет, - как можно беззаботнее ответил я, с трудом скрывая изумление, которое охватило меня, когда я взглянул в зеркало.
В нем было мое лицо с удивленными глазами, но только помолодевшее, как минимум лет на двадцать пять. Так вот,  чем объясняется появление бодрости и силы во всем моем теле, которые так поразили меня вчера.
  После обеда мы с Михалычем все еще сидели над картой, настроение у меня было приподнятое, я убедился, можно пока жить и с костылями, к тому же я дозвонился до Васильича и он мне отправил мой чемоданчик, положив в него и мой планшет. Еще вчера, в разговорах об аэродроме, с Михалычем, а особенно с Васильичем, я все вспоминал об одном случае, Как то зимой, сидя у себя в «берлоге» (уютной пещере, оборудованной под более-менее постоянную базу для нашей группы) и пережидая новогоднюю непогоду, затянувшуюся на несколько дней, мы с ребятами сквозь вой пурги расслышали гул тяжелой техники со стороны дороги, проходящей в двух километрах от нас. Мы находились в глубоком тылу, а дорога шла не к фронту, а параллельно ему, не понятно куда? Я еще тогда запросил по рации у Васильича разрешения выяснить это, благо время и непогода позволяли, но он одернул меня – не отвлекаться от выполнения поставленной задачи. Я никому еще не говорил об этом, даже Михалычу, который с энтузиазмом воспринял, как я им всем говорил, еще сырую мою идею и вот, теперь терпеливо корпел над картой. Идея была, в общем, то простая, как задачка для школьника. Мы знали точные места появления «мессеров», их приблизительную скорость и время подлета к месту перехвата наших самолетов, плюс время на прием сигнала тревоги и взлета и так далее. Вот Михалыч, зная все эти исходные данные, аккуратно нарезал круги на карте циркулем, переставляя его поочередно в точки атак немецких истребителей. Таким образом, круги по большей части накладывались друг на друга и он, в конце концов, заштриховал район предполагаемого расположения аэродрома синим карандашом. Посмотрев на результаты его трудов, я с удовлетворением отметил для себя, что квадрат, где мы слышали шум тяжелых машин гарантированно входит в заштрихованный район. На моей карте в этом квадрате был обозначен только один объект – база ремонта немецких танков. Так далеко от линии фронта и в стороне от железной дороги? Вообще, не похоже на немцев, уж больно нерационально. Откуда разведотдел брал эти сведения? А ведь Васильич сам мне выдал перед рейдом эту карту. Получается, что либо наша агентура подвела, либо немцы сами  так искусно подсунули нам «дезу», что наши аналитики ее с аппетитом скушали. Ну, просто не может быть в этом районе никаких ремонтных мастерских! А вот аэродром…
  В дверь громко постучали, и к нам вошел поджарый мужчина лет сорока с проседью на висках, в летной кожаной куртке на меху, за ним следом показался невысокий паренек в комбинезоне с металлической канистрой в руке и внушительным свертком под мышкой.
  - Ну, привет, лазарет, - бодро поздоровался полковник Сбруев, командир полка ночных бомбардировщиков, мне сразу же стало понятно, что это он.
  - Что Михалыч, развиваете свои авантюрные планы? – кивнув в сторону карты, спросил он. Мне стало, как то неловко за то, каким я представлял его себе после того, как узнал о его пристрастии к пиву, - эдаким краснощеким, круглолицым пивным животиком, а перед нами стоял вполне нормальный, улыбающийся боевой летчик.
  - Давайте, стратеги, делитесь, хотя бы в общих чертах своими соображениями, ведь должен же я понять, во что вписываюсь, - снимая куртку и присаживаясь к столу, быстро проговорил он. Обернувшись к пареньку, пришедшему вместе с ним, распорядился, - А ты, Костя, отдай рыбу и пиво, и подожди меня в машине.
  Мы коротко обрисовали ему ход наших мыслей, разъяснили суть манипуляций, которые за несколько часов провел Михалыч с циркулем и линейкой над картой, и ознакомили с выводами, к которым пришли, при этом я, опять – таки, из осторожности промолчал о так называемой, ремонтной базе немцев в квадрате 24-9. Зазвонил телефон и я, спросив разрешения у Егора Ивановича -  тот, молча, кивнул головой, не отрываясь от карты, взял трубку. Звонил Васильич, - Ну, как дела?
  - Нормально, мысли бьют очередями, но пока что мимо, пристреливаемся, - ответил я.
  - Иваныч заезжал?
  - Он и сейчас здесь.
  - Ну и, что он думает на счет твоего предложения?
  - Пока, в процессе осмысления, но мне кажется – уже проникся, - осторожно заметил я и тут же сменил тему, - Слушай, Васильич, а в последнее время над плацдармом ведь должна была вестись авиаразведка?
  - Конечно.
  - Мне бы здорово помогли аэрофотоснимки, особенно района, в который входит квадрат 24-9, согласно карты, с которой я работал на плацдарме.
  - По  моему, они еще у меня, если я их не вернул летунам, - старался вспомнить он.
  - Глянь, пожалуйста, и перезвони, да и будет совсем здорово, если окажутся снимки, продублированные с интервалом в несколько дней, насколько я знаю, такое практикуется, - с надеждой добавил я.
  - Жди, перезвоню, - пообещал он и повесил трубку.
  - Что, Васильич звонил? – спросил полковник, отрываясь от карты.
  - Точно так.
  - Ну, теперь, Палыч, держись, он с тебя не слезет, пока ты ему аэродром на блюдечке не преподнесешь, инициатива – штука наказуемая, - смеясь, заметил Егор Иванович, - а если серьезно, мысль твоя, чем глубже я ее начинаю понимать, тем больше перестает быть авантюрной в моих глазах, да и твой образ, сложившийся в моей голове, после случая с бронепоездом – этакий Сорви Голова, тоже, знаешь ли, значительно изменился, да и со снимками ты правильно Васильича загрузил. Ну, что? Есть предложение – пока ждем звонка, угостить вас вот этой рыбешкой.
  Попробовав пиво, я не удержался и выпил весь стакан залпом. Перед моими глазами тут же возникла картинка из моей молодой прежней жизни – бар, куда мы с друзьями изредка забегали после занятий, чтобы пропустить по кружечке, когда пиво было еще пивом, а не такой бурдой, где намешано все, что угодно, кроме пива. Меня передернуло от воспоминаний о современном пиве по зарубежным, а чаще, выдуманным рецептам, каким щедро поят моих современников, получая баснословную прибыль, предприимчивые «пивовары». Заметив мое передергивание, Егор Иванович спросил, - ты что, Палыч, пиво не уважаешь?
  - Да, нет  что Вы. Пиво очень даже замечательное, просто я уже забыл, когда его пробовал, - смутился я.
  - Слушай, Палыч, а давай перейдем на ты, коли нам с тобой дальше вместе работать придется, все равно потом собьемся, а пиво действительно свежее и, обращаясь к Михалычу, пояснил – Леночка при нас бочку открывала.
Добрый час мы наслаждались этим чудесным напитком и вкушали удачно прокопченных лещей.
  За этим занятием и застал нас Васильич, решивший сам привезти аэрофотоснимки.
  - Вот это я понимаю, обстановочка. Да это не госпиталь, а элитный санаторий какой то, вот ты, Палыч, можешь припомнить хоть, что не будь, похожее за все твои три войны?
  - Хал Хин Гол. Финская, ну и эта, - вынужден был пояснить я, перехватив удивленный взгляд Егора Ивановича.
  - Да, Палыч у нас ветеран. Как ты там любишь говорить? Живу я долго, а воюю еще дольше,- засмеялся Васильич и, бросив мне на кровать, пакет со снимками, добавил, - но сначала, я тоже хочу попробовать ваше пиво, тем более под таких красивых лещей.
Пока пили пиво, я между делом листал снимки, отобрал два и внимательно начал их сравнивать, а потом протянул их Васильичу,
- Хочешь детскую загадку? Сравни две картинки и найди два отличия. Тот вытер руки бумагой и стал разглядывать фотографии.
  - Ну, вот на этом стоит автоцистерна и молодые елочки на просеке, а на другом, бензовоз ушел и елочки спилили.
  - А ты посмотри на обороте даты съемок, - заметил я, - выходит елочки не спилили, а посадили.
Васильич протянул мне папиросу, закурил сам, и на долго задумался.
  - Значит, ты считаешь, что это вовсе не просека, а ВПП (взлетно-посадочная полоса), а мастерские это ангары для самолетов, а танк рядом вместо памятника, то-то он весь в снегу, стоит там поди, всю зиму. И когда ты догадался об этом? – спросил он меня.
  - Еще вчера, когда вспомнил, как ты мне на Новый год запретил проверить, что за шум машин мы слушали из своей «берлоги», а она ведь находится в соседнем квадрате. Правда тогда еще «мессеры» не летали, а то бы мы их давно вычислили, - ответил я, наблюдая за его реакцией на мои слова.
  - Да, Палыч, вот, сколько я тебя знаю, не могу вспомнить ни одного случая, что бы ты ошибся по крупному, если не считать, конечно, снайпера, который тебя в этот санаторий определил, - заметил он, скрывая свою неловкость из-за моего напоминания о «берлоге».
  - И на старуху бывает проруха, - проворчал я, давя окурок в консервной банке, при этом не пояснил, к кому из нас относится поговорка в большей степени, - а на счет елочек, мы же с тобой прекрасно знаем, что немцы мастера по части камуфляжа, помнишь, как они свои зенитные батареи маскировали под Смоленском? Кстати, о зенитках, такой объект, как аэродром, они просто обязаны прикрывать от наших самолетов, - заметил я, беря снова в руки  фотографии, - Ага, смотри, вот здесь и здесь особенно густо растут елки, показал я пальцем Михалычу.
  - Ну, коли ты, похоже, нащупал этот аэродром, зная тебя, могу предположить, что и предложения по его ликвидации уже сложились в твоей голове, - с прищуром глядя на меня, скорее утвердительно, чем вопросительно проговорил он.
  - Давай рассуждать вместе: артиллерией его не достать, разведгруппе слишком много времени понадобится на изучение системы наземной охраны объекта, по снимкам мы не сможем ее определить, остается атака с воздуха. Согласен?
  - И под силу эта задача только У-2, - продолжил он мою мысль,- ох и хитер ты, Палыч, ведь наверняка уже изучил метеосводки и знаешь, что, не смотря на начало марта, синоптики обещают, что нелетная погода продлится еще долго, и вы с Михалычем успеете за это время подлечиться, - улыбаясь, заметил он. «Нихрена себе, затянулся загул с 23 февраля», обожгла меня мысль вдруг – уже март! А вслух, как можно спокойнее продолжил свои рассуждения, - обрати внимание на вот этот бугор рядом с бензовозом, - снова тыча в фотографию пальцем, - заметил я, - это, я так понимаю, не что иное, как емкость с топливом для самолетов.
  - Похоже, - согласился со мной полковник.
  - Хватит двух хороших авиабомб, одну на емкость, другую на ангар. Судя по его размерам, там может вместиться не больше десятка самолетов и стоят они очень плотно, так что полыхнуть должны за милую душу, - не выдержав, вмешался в наш разговор Михалыч.
  - Ты смотри, Иваныч, как они в этом санатории спелись, а ведь они знакомы то, всего лишь сутки, а что будет, если  «Горыныч» их тут надолго закроет? – повернувшись к командиру полка, пошутил Васильич с серьезными глазами.
 -  А мы, с тобой будем теперь в этой палате оперативные совещания назначать, - поддержал его шутливый тон Иваныч, потягивая пиво.
  - А, что здесь, очень даже уютно, а главное, что в этих стенах на Палыча постоянно светлые мысли накатывают. Тебе сестрички, случайно, наркотики не подсыпают в суп? – издевательски поинтересовался он у меня.
  -  Тебе бы так, и ты бы так! Я так понимаю, что все серьезные темы на сегодня исчерпаны? – спросил я сразу двух полковников.
  - А ты, что нас выгоняешь? – с удивлением спросил Иваныч.
  - Да вы  что? Просто пытаюсь тонко намекнуть на свой пустой стакан, - оправдался я.
  - Что же ты молчал все это время? – наливая мне пиво, с укоризной заметил Иваныч.
  - До этого, как то, некогда было. И потом, - просить старшего по званию,  что бы налил тебе пиво, по моему, прямое нарушение субординации, - лукаво оправдался я.
  - Мы же с тобой перешли на ты, или я ошибаюсь?
  - Да все нормально, Иваныч. Могу я, на правах раненого, немного покуражиться? – успокоил я его.
  - Это он нам с тобой за наркотики мстит. С ним в подковырках лучше тягаться не стоит, - пояснил Васильич мою манеру общения с начальством.
   Пиво, конечно, пили с удовольствием… 
Когда мы в палате остались одни, вдохновленные заключительной частью сегодняшней беседы с нашими командирами, то немедленно приступили к обсуждению деталей подготовки к осуществлению операции по ликвидации немецкого аэродрома. Мы оба не сомневались в том, что и разыгравшаяся непогода и наше скорое выздоровление, позволят нам осуществить нашу же, казалось бы, бредовую, на первый взгляд, идею. Михалыч развернул на столе теперь уже свою, полетную карту – «миллионку» и принялся терпеливо и доходчиво, как хороший учитель, объяснять мне разницу между нашими картами. Часа через два я вынужден был признать в нем классного комэска и своего законного командира. Мы сделали перерыв и перед ужином, допивая оставленное нам пиво, продолжали разговор об обязанностях штурмана, оказавшихся не такими уж и пустяковыми, как мне это казалось. Короче говоря,  впереди у нас предстояли далеко нескучные дни…
И вот, наконец, мы на пути к вражескому аэродрому!                Позади долгие теоретические занятия, борьба с «Горынычем» за скорейшую выписку нас из госпиталя и наконец – первые мои полеты с ориентированием на местности и учебным бомбометанием. Мы даже успели выполнить один боевой вылет, оказавшийся неожиданно, даже для меня, очень успешным. Дело в том, что я в свободное время и в госпитале и уже на аэродроме настойчиво прослушивал немецкие переговоры, используя радиостанцию, которую мне выделил Васильич. И вот, однажды, меня заинтересовал один разговор двух земляков из пригорода Берлина. Один из них, Отто, был моим коллегой, то есть, командовал разведгруппой, только более мелкого масштаба, что – то, вроде нашей полковой разведки, а второй, Ганс, служил при штабе корпуса, стоявшего напротив нашего фронта на плацдарме. Так вот этого Отто очень беспокоила перспектива возможного его перевода, куда – то на юг (я даже догадывался, куда), к нему даже прислали стажера,  как небеспочвенно полагал он - на его место, и уже начал, по его же словам, тихо ненавидеть этого выскочку. Я заметил, разговоры между собой они ведут уже давно и регулярно, в одно и то же время. Надо сказать, что за время войны, на удивление даже мне, очень быстро развились способности понимать разговоры противника, хотя я и не умел говорить на их языках. Так и получилось, что без их ведома я стал третьим, хотя и пассивным, но очень внимательным участником их разговоров. И вот, как – то Ганс, в очередной раз, успокаивая Отто, проговорился о том, что и на их участке фронта ожидаются большие перемены и в качестве аргумента, намекнул тому, что в ближайшее время на плацдарм готовится к отправке эшелон с хищниками. Не трудно было догадаться, что речь идет о новых немецких танках, либо о «Тиграх», либо о «Пантерах», вот только нужно было понять, каким образом они собираются переправить через реку такие махины, ведь мост то моя группа взорвала еще зимой. И вот на следующий вечер, уже из другого радиоперехвата, я с удивлением узнаю, что мост этот гитлеровцы восстановили, и успешно пользуются им вот уже месяц. Я доложил об этих прискорбных обстоятельствах полковнику Гредасову и он, перепроверив по другим каналам мои сведения, уже через день отдал приказ группе Алдана, готовиться к рейду. Большего труда мне стоило, чтобы переубедить его, не отправлять группу за линию фронта, а поручить задачу по уничтожению моста нашему экипажу, я даже не стал упоминать о предполагаемом эшелоне с танками, от части, потому что не был уверен в том, что эта информация не является специально созданной немцами дезинформацией, и еще потому, что эти танки могли быть банальным плодом фантазии штабиста, чтобы успокоить своего земляка. Стыдно в этом признаться, но я даже Михалыча водил за нос с этим эшелоном, всячески подгоняя время нашего подлета к цели так, чтобы оно совпало с выходом эшелона на мост. Несколько ночей я потратил на радиоперехваты и расчеты, чтобы вычислить время появления поезда на мосту, в конце концов, убедил себя в возможности такого развития событий. И случилось чудо: мы вышли на цель как раз в то время, когда по нему проходила дрезина сопровождения, толкая перед собой платформу с песком, а за мостом уже маячил прожектор эшелона. Дрезина даже помогла нам своим грохотом и зенитчики не расслышали приглушенный звук нашего двигателя, в результате Михалыч спикировал точно на центр моста и я аккуратно положил «сотку» метров за тридцать перед паровозом, шансов у эшелона не было. Не смотря на это, я уговорил Михалыча развернуться и еще раз пройти над погибающим составом, даже нам сверху была слышна грохочущая агония железных хищников, но мне этого показалось мало, и я сбросил на прицепленные в хвосте эшелона вагон и цистерну две небольшие авиабомбы, предназначенные для немецких зенитчиков. К грохоту падающих в реку танков добавились хлопки взрывающихся боеприпасов, находящихся в хвостовом вагоне, а реку и рухнувший мост озарило пламя вспыхнувшей цистерны. Михалыч что - то ворчал про «мессеров», стараясь как можно быстрее набрать высоту, а у меня дух захватило от такого зрелища и я продолжал любоваться результатами нашей работы, сидя в своей кабинке лицом к хвосту нашего самолета. И это спасло нас. Фару немецкого истребителя я заметил еще над заревом, он находился выше и шарил своим прожектором вверху, видимо, думая, что мы успели набрать высоту. Когда он оказался почти, что над нами мне ничего не оставалось, как всадить ему в брюхо длинную очередь из пулемета, который по моей просьбе установил техник Толик, (вернемся на аэродром, обязательно поставлю ему бутылку и за пулемет и за новый двигатель М – 11ф, который позволил нам свободно взять «сотку», даже если Михалыч будет ругаться). А командир мой заметил фашиста только тогда, когда он, горящим факелом, промелькнул перед его кабиной, косо устремляясь к земле…
    Сегодня у нас было задание и проще и одновременно сложнее, чем задача по ликвидации моста. Проще по тому, что мы так долго и кропотливо готовились к нему, столько раз видели этот злосчастный аэродром во сне, что могли долететь до него, лишь наблюдая за стрелками наших часов, как сказал Михалыч перед вылетом, видимо, желая успокоить меня. Проще еще и потому, что мне не надо было юлить перед Михалычем и подгонять время подлета к цели – когда прилетим, тогда и прилетим. А сложность состояла в полулетной, как выразился командир, погоде – облачность была не выше двухсот метров, поднимешься выше – потеряешь ориентиры, а когда вынырнешь из облаков, то рискуешь столкнуться с какой нибудь высоткой, которых на маршруте немало.  Однако, все наши опасения оказались напрасными. На цель мы вышли точно, Михалыч сделал перед аэродромом горку, выключил двигатель и мастерски, бесшумно спикировал на вражеские объекты. Мне, в свою очередь, удалось положить прицельно две «полусотки», одну – на резервуар с горючкой, другую – на ангар. Когда разворачивались над ВПП, я успел заметить два «мессера», один из которых уже начал движение. Я тут же попросил командира, чтобы прошел над ними, и сбросил на них две небольшие бомбы. По первому я, к сожалению, промахнулся, и ему удалось взлететь, а второму повезло гораздо меньше – от прямого попадания он взорвался. Наблюдать за результатами нашей бомбежки было некогда и я, как черт на сковородке, вертелся вокруг пулемета, стараясь первым обнаружить истребитель противника, который внезапно выскочил из облаков и атаковал нас, но промахнулся, лишь немного опалив нашу левую плоскость очередью. У меня от напряжения и резких движений страшно разболелась раненая нога, но следующую атаку «мессера» я встретил удачной, длинной очередью – трассирующая нить заканчивалась на его двигателе и кабине, он тут – же клюнул носом и задымил. Я с большим трудом развернулся к приборному щитку и, обливаясь потом, беспомощно откинулся в кресле. Но расслабляться было рано: нога горела так, как буд – то ее жгли каленым железом и в ботинке, как мне показалось, стало очень сыро, точно так же, как тогда, на бронепоезде. Я отстегнул от планшета ремень и крепко перетянул ногу выше открывшейся раны. В голове появился гул, взгляд не мог сосредоточиться на приборах – только бы не потерять сознание, промелькнуло в голове. Я достал из кармана комбинезона небольшую фляжку с коньяком и, приложившись к ней мокрыми от пота губами, сразу выпил добрую половину ее содержимого. Немного полегчало, но стрелки на приборах я все ровно рассмотреть не мог.
   - Михалыч, - обратился я к командиру по внутренней связи, - ты сможешь сам, без штурмана, домой добраться?
   - Тебя, что, зацепило?
   - Нет, просто, рана на ноге открылась и в глазах все плывет, - неохотно признался я.
   - Выпей коньяка и съешь шоколадку, - посоветовал он мне, - а за меня не переживай, доставлю тебя в лучшем виде, ты только не отключайся и побольше разговаривай со мной, чтобы я мог понимать твое состояние.
Я последовал его совету, достал шоколадку и, выпив еще коньяка, все время обратного полета, нес какую - то ахинею, кажется, даже анекдоты рассказывал. Уже на подлете к аэродрому, по просьбе Михалыча, я связался с землей и попросил заплетающимся языком диспетчера, чтобы она подмигнула нам. Последнее, что я запомнил, были наплывающие нам навстречу посадочные огни и легкий толчок от касания с землей…
    В этот раз я проснулся, как – то, разом с удивительно ясной головой  в своем доме, лежа на диване. Я уже перестал в последнее время, чему -  либо удивляться и легко поднялся с дивана, выключил телевизор и посмотрел на часы, было около четырех часов дня, выходит, я поспал всего пару часов. Равнодушно посмотрел на початую бутылку водки и, взяв ее и недоеденную закуску, отнес все на кухню, в холодильник. Снова посмотрел на часы, скоро с работы придет жена, надо, что-нибудь сделать по хозяйству, и я начал действовать: вычистил у поросенка, сделал ему новую подстилку и, хотя еще сильно мело, как мог, навел порядок на крыльце. Принимая душ, заметил старый шрам у себя на ноге, которого раньше не было. Вытираясь полотенцем, я без удивления рассматривал свое посвежевшее и, даже, помолодевшее лицо. Конечно, я не был молодым майором, но, вряд ли, теперь мое лицо напоминало физиономию пятидесятилетнего алкоголика. С каким-то спокойствием я сейчас относился к своим сегодняшним приключениям, справедливо посчитав, что со временем найдутся разумные объяснения моему невероятному перемещению во времени и пространстве. И все же, войдя в зал, я взял телефон и проверил сегодняшнюю дату, все, верно, спал я, то есть, отсутствовал в этом мире около двух часов. Вдруг, меня осенило – сегодня же годовщина нашей свадьбы и немедленно принялся готовить, хоть и скромный, но праздничный ужин. Потом позвонила жена и сказала, что встретила нашего бухгалтера, и я могу, хоть сейчас, получить долгожданную зарплату, деньги у Алены  с собой и она только, что вошла в магазин. Я в ответ попросил жену, догнать Алену и получить деньги за меня, а если та будет артачиться, перезвонить мне, я сам переговорю с бухгалтером. Мое предложение было столь неожиданным, что жена на долго замолчала. Да оно и понятно, раньше бы я, сломя голову, бросился в центр села, из под земли достал Алену и вытряхнул из нее свою зарплату всю, до копейки. Я не дал жене придти в себя, и огорошил ее новым предложением, напомнив о том, что у нас сегодня праздник. Попросил взять хорошую бутылку вина, на ее усмотрение, и чего-нибудь вкусненького к столу.
     PS. Мы ужинали в зале и смотрели телевизор. Супруга из - под тешка наблюдала за мной, но вопросов не задавала, а я, в свою очередь, то же не говорил ничего такого, что бы могло удовлетворить ее любопытство.
   - Смотри, как вон тот летчик на тебя похож, - вдруг, громко воскликнула она, показывая кусочком хлеба на телевизор.
 Я поднял глаза на экран и остолбенел, на лбу сразу же выступили капельки пота, По телевизору шел повтор, какой – то военной программы, посвященной 23 февраля и голос за кадром с придыханием пытался объяснить нам ход его журналистского расследования, целью которого было определение личности легендарного разведчика с позывным «Палыч», скончавшегося от раны в госпитале весной 1943-го года и посмертно представленного к званию Героя Советского Союза -  это все, что ему удалось выяснить. Если бы ты только знал, внучатый журналюга, что Палыч еще в 1939 – м году получил свою первую золотую звездочку…
    А с экрана на меня с обаятельной, доброй улыбкой смотрел Я, за плечи,  обнимая своего друга и командира Михалыча. И хотя я никогда не видел этой фотографии, я отчетливо помнил, когда она была сделана – после удачной бомбежки немецкого эшелона на мосту…