Зона. Двенадцатая дробь

               
    
       Годовщина катастрофы в Чернобыле. В потоке недобрых поминаний различных объектов атомной промышленности замелькал вдруг на телеэкране сюжет о новом, остроумном и перспективном способе хранения радиоактивных материалов, внедренном на одном из предприятий Урала. Вот опять показывают огромный, сверкающий чистотой, зал хранилища, похожие на пчелиные соты ряды люков и большую группу «туристов» – экскурсию, которой  кто-то из местного начальства объясняет назначение и устройство сооружения. Посторонние в зале режут глаз, я помню его совсем другим. Тогда ни о «туристах», ни об иностранцах речи не было, не говоря уж о телетрансляциях на весь мир. Какие телекамеры – да если бы тогда соответствующие службы узнали про мою контрабандную «Смену»… Досталось бы всем, вплоть до командира полка, мало бы никому не показалось… 
       Хранилище строилось на отшибе, у предзонника, где ряды колючки, автоматчики, контрольно-следовые полосы. Те, кому было положено знать о нем, в разговорах между собой называли его «объект» или «двенадцатая дробь», а полюбившийся телевизионщикам  зал был тогда просто «отметка двадцать». Я дослуживал срочную  и работал на Двенадцатой рядовым верхолазом в смешанной бригаде В. Стасенко. Нас, саперов, на монтаже было немного, ядро коллектива составляли гражданские кадры управления строительства. С возрастом я стал настороженно относиться к рассказам о р-р-романтике трудовых будней и считаю, что за самоотверженность подчиненного чаще всего следует всыпать начальнику – ему за то и платят, чтобы все предусматривал и обеспечивал, сводя всяческую романтику к нулю. Чем меньше романтики и героических происшествий, тем выше следует оценить работу начальника. Стасенко был отличный бригадир. Однажды возникла необходимость установить на высоте двенадцатиэтажного дома несколько сорокаметровых двадцатитонных ферм. Из техники имелось два крана, грузоподъемностью по двенадцать тонн /кругом дюжина!/. Задачка, кто понимает, не детская. Стасенко неделю ходил вокруг сооружения, молчал, промерял расстояния, писал, зачеркивал и опять писал что-то в блокноте. Потом собрал всех, кто участвовал в операции, детально проинструктировал каждого по основному варианту развития событий, по возможным неожиданностям, вплоть до внезапного изменения направления ветра, расставил всех нас по местам  - и за полдня фермы легко, будто играючи, подняли и закрепили там, где полагалось по чертежу. В другой раз он усмотрел на горизонте подозрительное облачко и спешно увел бригаду с высоты. Укрыл всех в бытовках за полминуты до того, как непонятно откуда налетевший шквал, словно нитки порвав десятимиллиметровые стальные стропы, укатил башенный кран в другой конец стройплощадки, а оставленный в спешке на высоте инструмент – комплект гаечных ключей, молотки, кувалду – унес куда-то за горизонт. Стасенко был отличный бригадир – и все-таки Двенадцатая шла как-то неровно, с постоянными мелкими происшествиями.
     Когда комиссия пишет: - «В результате грубого нарушения пострадавшим правил техники безопасности…», то чаще всего так оно и есть – нарушение имело место. В актах только не указывают, что если пунктуально соблюдать все правила, то и на хлеб не заработаешь, а некоторые работы окажутся просто невыполнимыми. Правила как бы упускают такие случаи, оставляют их на усмотрение непосредственного исполнителя – зато и свободы ему предоставлено  больше, чем где бы то ни было. Даже министр не имеет права заставить верхолаза идти на высоту против его воли. Плохой сон, тяжелое предчувствие,  просто нежелание подниматься наверх – предупреди бригадира и трудись внизу,  дело найдется. Такой подход выработан веками практики и отражает то обстоятельство, что тренированный человеческий организм  точнее и надежнее любых компьютеров. Целесообразнее использовать его возможности, чем пытаться зарегламентировать каждый шаг – происшествий при этом будет намного меньше. Но они все-таки будут. Их стараются скрывать, ибо наземное начальство, перестраховываясь, сразу наказывает «героя дня» вместе с бригадиром – хотя от такой оперативности  проку, чаще всего, нет. Специфика производства такова, что на каждый случай инструкцию не придумаешь, а если даже придумаешь,  то исполнитель все равно  останется человеком, которому свойственно ошибаться. Тем чаще, чем сильнее спешка – а Двенадцатую гнали, как на пожар.
           Однажды ухо выделило в нормальном шуме стройплощадки какой-то необычный по тембру хлопок. Мы напряженно всматривались туда, где на противоположной подкрановой балке только что маячила чья-то фигура. - «Это Иван!» – выдохнул Филин, возрастной мужик из гражданских, но я уже и сам видел, как, кувыркаясь, летит к земле пижонская белая каска, какая была в бригаде лишь у Филинова приятеля. Мы слетели вниз и побежали к месту происшествия – и там вдруг с облегчением услышали над головами многоэтажный мат пострадавшего. Оказалось, прямо в лицо Ивану шел  ребром лист рифленки, но в последний момент он успел прикрыться от удара козырьком каски, которая и предотвратила более серьезные последствия. Не выдержав, лопнул подбородочный ремень, но каска уже сделала свое дело – монтажника лишь оглушило и перебросило за подкрановую балку, где он благополучно завис на страховке.
     Здесь же, на пронизывающих сквозняках, застудился тогда Толя Вдовин – менингит, трепанация, месяц в реанимации, а потом на радостях – живой, братцы! – лихой загул прямо в госпитальной палате, с употреблением напитков и привлечением прекрасного пола. Утром, обозрев поле боя, завотделением потрясенно констатировал: - « Богатырь! Здоров!..» – и похерил документы на досрочное увольнение в запас по болезни. Герой вернулся в родной полк, хотя и проводил потом в санчасти половину времени. Там же, на Двенадцатой, в свой последний рабочий день перед дембелем, едва не накрылся и я.

      Объект представлял собою уже не огромный купол из монолитного бетона, как весной, когда мы приступали к работе, а вполне оформившееся промышленное сооружение. Основное оборудование было смонтировано. Вокруг него почти завершен был каркас здания. Там, кроме нас, уже работали строители, что, хотя и было грубым нарушением правил, давало возможность закрыть  корпус до холодов и тем обеспечить фронт работ на зиму. Из-за навешенных строителями стеновых панелей помещения уже не просматривались с кранов и при внутренних  работах  команды крановщикам приходилось дублировать. Именно для этого я тогда и поднялся на крышу. Выбрал себе местечко, откуда хорошо просматривалась работающая  внизу бригада,  передал на кран все положенные команды, скомандовал подъем и когда  застропленный груз оказался в поле зрения крановщицы, расслабился и засобирался вниз. Начиная работу,  я по привычке осмотрелся – где можно закрепить карабин страховки? Наиболее подходящим местом показалось  мне ухо, приваренное к переброшенной через балку лестнице – так вот именно эту стремянку и зацепило поднятым наверх грузом.
       Я и сегодня помню все до мелочей – пасмурный октябрьский день, в отдалении, на контрольно-следовой полосе, наряд автоматчиков, одетых поверх полевого армейского обмундирования в защитные белые противорадиационные комбинезоны,  бледные, запрокинутые лица внизу –  все обернулись на звук удара – и стремянку,  зависшую над сорокаметровым провалом  у моих ног. Ни отцепиться, ни удержать тяжеленную лестницу было невозможно, я просто стоял на краю и смотрел, что будет дальше. Как всегда в таких случаях, страха не было,  лишь гнетущее, тоскливое чувство, как при тяжелой болезни, когда ничего уже от тебя не зависит и остается только ждать результата. Казалось, время остановилось, а потом вдруг снизу донесся дикий вопль Славки – гражданского, который заменял отсутствовавшего в тот день Стасенко. Не знаю, увидел ли он выход и скомандовал что-то, или просто орал от избытка чувств, но только Наденька – наша крановая – в тот же момент резко рванула груз в обратную сторону, припечатала им к балке вздыбившуюся стремянку – и она скользнула на прежнее место. Я отстегнул злополучный карабин, успокаивая, помахал вниз рукой  и пошел к колонне, где у нас были приварены скобы-ступеньки, но через десяток шагов понял вдруг, что надо присесть передохнуть – иначе вниз не спуститься…

        Курилка встретила напряженной тишиной. Вся бригада сидела вокруг врытой в землю бочки и смолила «Беломор», в воздухе явственно ощущался тревожный запах беды. Чувствуя свою вину – страховаться разучились! – я подошел к Славке и повинился:-«Ты уж прости, бугор! Моих неприятностей там на пару секунд, а тебя бы потом затаскали…»- Такого хохота мне слышать никогда не доводилось и, видимо, уже не доведется – курилка будто взорвалась, мужики буквально попадали со скамеек. Смех – штука инфекционная, вроде гриппа, только распространяется быстрее – через секунды я уже хохотал вместе со всеми  и чувствовал, как отпускает напряжение и все становится на свои места. Размазывая по лицу слезы, Славка порциями выдавливал сквозь смех:-«…Ну даёт!… Он ещё извиняется… Ребята, он больной…» – «Возможно, и вовсе интеллигент…» – поддержал кто-то и плюнул мимо бочки.

                «Эх, корешок, не надо грусти,
                придёт пора – и нас отпустят…» -

поётся в старой дембельской песне. Пора пришла, дней через десять я уже оформил все документы и укатил туда, где «…как прежде бьют фонтаны, где по ночам горят рекламы…».

      Филин в это время лежал в реанимации – снял каску, чтобы почесать макушку, а надеть не успел – сверху невовремя прилетел кусок арматуры, срезанный кем-то из строителей. Видно, не случайно инструкции запрещают одновременную  работу в одном месте разных бригад…
 
         Мне доводилось говорить с первостроителями, чьим трудом было создано советское ядерное оружие и заложены основы паритета. Рабочие, техники, инженеры… Военкоматы призывали на сборы молодёжь, выписывали командировки – кому на неделю, кому на месяц… Со всего Союза везли их в глухую уральскую тайгу и размещали в палатках – так в первые послевоенные годы начиналась Зона. Здесь они строили жилые кварталы и заводы, работали, женились, растили детей. Первый выход за Зону был в пятьдесят девятом, когда желающие получили разрешение отгулять очередные отпуска на «Большой земле» – встретиться с родственниками, показать старикам внучат, окунуться в тёплое море… Загорать, при их производственной специфике, было противопоказано, о чём каждого предупреждали персонально, как и о возможных последствиях излишней разговорчивости. Всё, происходившее в Зоне, было государственной тайной и соответствующим образом охранялось. Это сюда пытался заглянуть американский разведчик майор Пауэрс, пролетевший уже над половиной Союза – но  едва он повернул свой самолёт в сторону Зоны, как его спешили.
    Государство, по мере возможности, компенсировало работникам оборонного комбината вынужденные ограничения – квартирами, прекрасным снабжением, высокими зарплатами – и всё-таки мне кажется, не в льготах причина того, что никто не посетовал в разговоре на трудную жизнь и несправедливую судьбу, даже первостроители, бесцеремонно вырванные из привычной жизни, когда стране понадобился ядерный щит. В глубине души каждый понимал,  что иначе было бы не устоять, не успеть – и ощущал свою причастность к огромному, святому делу.

     Как-то живут там сейчас, когда «перестройка» выбила из-под ног эту главную в жизни русского человека опору, а взамен щедро сыпанула словесной шелухи? Среди газетной трескотни проскользнули заметки, оповестившие весь мир о том, что Зона выпускала оружейный плутоний, а теперь производство этого опасного,  чисто боевого,  вещества будет решительно свёрнуто.

     И воцарится покой, и радостно запоют птицы, и волк мирно ляжет рядом с агнцем…

     Скорее всего, «перестройка» с «конверсией» не добьют комбинат и зарплату там будут платить вовремя – общедоступные публикации дают основания предположить - наши заокеанские друзья ведут дело к тому, чтобы превратить грозную когда-то Зону в комплекс по переработке и хранению их радиоактивных отбросов. Занятие это выгодное, говорят, прибыльнее наркотиков и оружия, непонятно даже, почему никто в мире не спешит разбогатеть на нём… Осчастливят теперь наших, перековав защитников собственного дома в ассенизаторов дома общечеловеческого…Это сколько же доплатить-то надо русскому человеку, чтобы без обиды? Озолотятся теперь ребята…


      Р. S .  По сообщениям некоторых информационных агентств, в ряде стран активизируется использование тех типов ядерных реакторов, при эксплуатации которых нарабатывается  бомбовый  плутоний.
                1999 год.