Чарльз Спивак

«Каким то образом ему удавалось получать все необходимое для своих пациентов. Он был, в буквальном смысле, кудесник» . Так отзывалась о своем отце 93-х летняя дочь доктора Чарльза Дэвида Спивака в интервью, данном в 1988 г.
После смерти Спивака в 1927 г. его называли «одним из выдающихся деятелей медицины и видным представителем американской еврейской общины».
Врач, гуманист, писатель, публицист, общественный деятель, доктор Спивак был человеком , намного опередившим эпоху.
В первые два десятилетия ХХ века, будучи директором одного из крупнейших в США санаториев, он стал ведущей фигурой в деле борьбы с туберкулезом. В то время туберкулез являлся причиной смерти многих. В штате Колорадо, с его сухой и солнечной погодой, санаторий Спивака получил всемирное признание, туда съезжались тысячи больных, в надежде исцелиться от недуга.
Хаим Спиваковский родился в Кременчуге, Полтавской губернии, на Украине, в 1861 г., в ортодоксальной еврейской семье очень скромного достатка. Не было никаких оснований предположить, что, впоследствии, он станет столь знаменитым. Мальчик был единственным выжившим из одиннадцати детей Деборы Спиваковской. Его детство и юность прошли в городе на Днепре, который называли «Иерусалимом Украины», где он получил традиционное еврейское образование. Будучи способным к языкам, Хаим свободно владел идишем , ивритом , русским и украинским. Втайне от родителей он читал газеты и классическую литературу, включая произведения деятелей Хаскалы. Благодаря интенсивному самообразованию, юноша сдал экзамены и поступил в старший класс русской гимназии.
Подобно многим молодым еврейским интеллектуалам того времени, он был против репрессивных мер и ограничений царского правительства, против существующих социальных порядков, против гонений и притеснений, которым подвергались евреи. Спиваковского привлекала идея утопического будущего страны, в котором все сословия и национальности будут жить в достатке и согласии.
В юношеском возрасте он стал членом радикального социалистического кружка. Хаим принадлежал к сравнительно небольшой группе молодых российских евреев, которые восприняли идеи социализма еще до переезда в Америку. На собраниях кружка, в Кременчуге, Хаим и его друзья горячо обсуждали злободневные проблемы и читали радикальную литературу, изучали американскую Декларацию независимости. Один из них вспоминал, что «Спивак был ироничным и обладал тонким чувством юмора. К тому же, он хорошо владел пером и не лишен был ораторского мастерства». Хаим писал яркие сатирические статьи для местного бюллетеня, которые предопределили его будущий успех в качестве публициста. Они же привлекли к нему внимание властей, которые установили за ним слежку.
Под угрозой ареста за политическую деятельность, Спивак в 1882 г. покинул Россию.
Он и его приятель были тайно перевезены в поезде через границу, затем достигли Гамбурга и отплыли в Нью-Йорк, куда прибыли в мае 1882 г. На этом же пароходе был Абрахам Каган, в будущем известный писатель и редактор крупнейшей газеты на идиш Jewish Daily Forward, дружбу с которым Хаим сохранил на долгие годы.
Поначалу жизнь в Америке, на этой «золотой земле», как ее называли иммигранты, не была легкой для Спиваковского. Он думал вступить в еврейскую сельскохозяйственную колонию, но этот план не осуществился. Подобно другим еврейским иммигрантам из Восточной Европы, Спивак (к тому времени он уже произносил фамилию на американский лад) быстро обнаружил, что дороги в Америке не только не вымощены золотом, но, что повергло его в шок, он сам же должен был их мостить, и отнюдь не этим драгоценным металлом. Именно такой была его первая работа на 5-й Авеню в Нью-Йорке; потом наш герой разгружал вагоны и этим зарабатывал на жизнь.
Как и многих иммигрантов, временами его одолевали чувства тоски, отчаяния и одиночества. Спустя годы он вспоминал: «После насыщенной политикой жизни в Российской Империи и разочарования в наших идеях, мы, первые иммигранты, чувствовали себя в Америке потерянными — без цели, без будущего…».
Поворотный момент в судьбе Спивака наступил в 1883 г., когда он стал рабочим суконной фабрики в Лисбон Фолсе в шате Мэйн. Работа была изнурительной, часто по 12 часов в ночную смену, с мизерной оплатой в полтора доллара в день, но его согревало дружеское отношение местных жителей. Здесь Хаим превратился в Чарльза, и его новые друзья настоятельно советовали ему меньше говорить на идише, и научиться «говорить по-американски». В Лизбон Фолсе 22-х летний еврейский иммигрант усиленно занимается английским. Впоследствии он стал ярким оратором и отличным англоязычным публицистом, но сохранил любовь к родному идиш на всю жизнь, и доказательством тому было его соавторство в создании популярного идиш-английского словаря в 1911 г. Именно в Мэйне зародилась любовь Спивака к Америке. Он писал редактору местной газеты, что жизнь в Лизбон Фолсе была «начальной школой американской демократии, в которой я изучил язык и нравы людей этой величайшей в мире республики. Каждый ваш житель внес вклад в то хорошее, что есть во мне».
Политические взгляды Спивака существенно изменились уже после первого года пребывания в Америке. Радикальный «местечковый» революционер стал превращаться в умеренного социал-демократа и пылкого американского гражданина.
В 1884 г. Спивак на короткое время вернулся в Нью-Йорк, затем уехал в Нью-Джерси, где некоторое время трудился сельскохозяйственным рабочим и учителем в еврейской колонии. Отсюда его путь лежал в Филадельфию, где началась новая глава в жизни Чарльза.
На собственном опыте Спивак убедился, что быть рабочим в США, даже на тяжелых работах, это далеко не то, что быть рабочим в имперской России, и что политические взгляды, усвоенные им на Украине, в далеком провинциальном Кременчуге, зачастую неприменимы на его новой родине. Как справедливо было замечено кем-то: «все социалистические утопии улетучиваются в соприкосновении с американским ростбифом и яблочным пирогом». По словам одного из друзей Спивака, в Америке «он открыл для себя новый мир. Здесь революции были не нужны. Возможности для успеха и самореализации были открыты для всех».
Эти новые возможности предстали перед Чарльзом в Филадельфии, где он стал работать библиотекарем, учителем и иногда красильщиком шкур — все для того, чтобы содержать приехавшую мать и платить за учебу в медицинском колледже. Спивак решил, что, когда он станет врачом, перед ним откроются новые пути служения людям. На протяжении всей жизни он рассматривал медицину как призвание, дающее средства к существованию.
Если на улицах Нью-Йорка, на текстильной фабрике в Мэйне и в сельскохозяйственной колонии в Нью-Джерси он получил начальное представление о том, что такое Америка, то десять лет жизни в Филадельфии завершили его «высшее образование» в этой области. Здесь развились его задатки лидера, выкристаллизовались политические взгляды и началась успешная медицинская карьера.
Спивак с отличием закончил медицинский колледж Jefferson в 1890 г. Он стал любимцем местной общины евреев-выходцев из Германии, для которых молодой доктор был моделью русского иммигранта, «ухватившего мазл» в Америке. Он также становится популярным оратором и видным деятелем общины восточно-европейских евреев, с которыми никогда не порывал связей. Несмотря на религиозный агностицизм, в числе его близких друзей и союзников был Сабато Мораис, духовный лидер старейшей ортодоксальной синагоги в Филадельфии.
Имея обширную частную практику и будучи руководителем отдела гастроэнторологии в филадельфийской Политехнической клинике, Спивак вместе с двумя коллегами-евреями открыл бесплатную амбулаторию для бедных иммигрантов. Три доктора принимали еженедельно около 50 больных и выписывали рецепты всего за 25 центов.
В Филадельфии Спивак встретил и полюбил Дженни Чарски, яркую и привлекательную еврейку-иммигрантку из России, которая была младше его на 10 лет и исповедовала радикальные анархистские идеи. Они поженились в 1883 г. в соответствии с ортодоксальными еврейскими традициями, хотя оба относились к религии весьма сдержанно. Когда вскоре у них родился сын, он прошел традиционный обряд обрезания на восьмой день. Через два года, в 1895 г., у супругов появилась дочь, они переехали в более просторный дом и стали типичными представителями американского среднего класса.
В Филадельфии продолжилась дальнейшая эволюция политических взглядов Спивака. В начале 1890-х годов он лечил русского радикала и будущего идишистского писателя Леонида Кобрина, который работал в «свитшопе» и получил травму руки. Вылечив пациента, доктор дал ему твердый совет относительно радикальной политики и взглядов. Он предупредил друга-писателя, что анархизм непрактичен и слишком сосредоточен на туманных идеалах, что лучше заняться улучшением сегодняшней жизни и отойти от радикальных идей, как это сделал он сам. Хотя идеализм и приверженность к реформам никогда не покидали Спивака, он все чаще подчеркивал важность того, что может улучшить жизнь людей здесь и теперь по сравнению с призрачной утопией.
С годами Дженни и, в особенности, Чарльз, проявляли все больший интерес к своим еврейским корням, и в этом тоже проявился противоречивый характер Спивака. Будучи ассимилированным евреем и «стопроцентным американцем», он поначалу отвергал многие еврейские традиции, однако постепенно вернулся к некоторым из них. Говорят, что доктор всегда покупал новый набор посуды на Песах , и платил взносы в денверские синагоги. Его дочь Дина вспоминала, что «папа был религиозен на собственный лад». Ей вторила внучка: « Дедушка был глубоко религиозным человеком, но не во всем следовал галахическим законам и постановлениям». Что мы знаем наверняка — это то, что Спивак искренне верил в идеалы иудаизма, основанные на справедливости и милосердии.
Ключом к пониманию его возросшей религиозности была свобода, обретенная им в Америке. В России отрицание религии было связано с неприятием государственного устройства. Как заметил один из современников Спивака, «молодежь в России восставала против власти церкви и государства. Мы отстранялись от веры отцов… и отвергали все — и ценное, и не столь важное, что было в старых учениях». Однако в США, где граждане пользовались свободой вероисповедания, и религия была отделена от государства, многие нашли привлекательным соблюдение традиций хотя бы в качестве элемента культурной идентификации.
В 1896 г. начинается новый и наиболее важный период в жизни доктора Спивака. У Дженни обнаруживают начальную стадию туберкулеза, и Чарльз принимает решение переехать в Денвер, штат Колорадо, в надежде на то, что она здесь поправится. Отъезд Спивака из Филадельфии расценивался, как большая потеря для города, где он снискал репутацию прекрасного клинициста, исследователя, практикующего врача и видного деятеля местной еврейской общины.
Спивак был в числе многих других врачей, приехавших в Колорадо на рубеже веков. К этому времени в штате проживало около трети всех американских врачей. Их привело сюда не только стремление улучшить материальное положение, но зачастую состояние собственного здоровья или здоровья близких, как это было в случае Спивака.
Радушный прием, оказанный Спивакам в Денвере, отражал благожелательное отношение к евреям, приехавшим жить и работать на американском Западе, где они рассматривались как носители морали, культуры и порядка в этих мало обжитых местах.
Вскоре по приезде в Денвер, Спивак приобретает известность, как диагност и завоевывает уважение коллег как доктор, использующий в своей практике новейшие достижения медицины и глубоко понимающий нужды пациентов.
Уже в первый год он становится помощником профессора на факультете медицины Денверского университета, а также профессором анатомии и главой отделения гастроэнторологии.
Спивак был первым профессором-евреем местного университета. Его лекции по такому скучному предмету как анатомия, пользовались большой популярностью у студентов. Как говорил один из них, «мертвые кости, мускулы, нервы и кровеносные сосуды обретали в его лекциях новую жизнь и как бы начинали функционировать заново».
Ч.Спивака избрали секретарем медицинского колледжа в Денвере и Арапахо в 1897 г. и президентом Колорадского медицинского общества в 1902 г. Его статьи публиковались в респектабельных научных журналах. Некоторые из них носили интригующие названия, как например, написаная в 1905 г. «Желудок сигнализирует. Почему? С чего начинать исследования?». Статьи печатались и в журналах Американского медицинского общества .
Он был инициатором создания единого медицинского каталога, в который поступали все научные публикации из местных медицинских библиотек. Эта новаторская инициатива получила повсеместно высокую оценку. Он же редактировал издававшийся в Колорадо журнал Медицинские библиотеки и популяризировал достижения медицины и гигиены. Для своего старого приятеля Абы Кагана и его газеты Jewish Daily Forward он пишет серию статей о личной гигиене, одна из которых называлась «Не лезь в чистую постель с грязными ногами».
В 1880-е годы поток больных устремился в Колорадо, хотя здесь не было ни одного туберкулезного госпиталя, и все заботы о них ложились на местные религиозные и этнические общины. Туберкулезники буквально умирали на улицах города, когда Френсис Джейкобс, немецкая еврейка, занялась организацией Национального еврейского госпиталя. Ее называли «матерью благотворительности» за неустанную и обширную филантропическую деятельность, но она не дожила до открытия госпиталя. Когда Спивак прибыл в Денвер, госпитальное здание было уже возведено, но оставалось бездействующим, так как для его оборудования требовались дополнительные средства. Благодаря усилиям немногочисленной еврейской общины Денвера, госпиталь был все же открыт в 1899 г. Хотя официально это медицинское учреждение не отдавало предпочтения никаким этническим группам, большинство его пациентов были малоимущие евреи-эмигранты из Восточной Европы, которые заболели туберкулезом в крупных густо населенных городах восточного побережья США. Деятельность Спивака была тесно связана с этой группой больных.
Лечение в Национальном еврейском госпитале было бесплатным и соответствовало лучшим медицинским стандартам своего времени. Однако его деятельность регулировалась строгими правилами, основанными на новейших понятиях об эффективности, которые применялись ко всему без разбора, включая благотворительность. Следуя этим новомодным идеям, в госпиталь принимали только больных с начальной формой туберкулеза, у которых были хорошие шансы на выздоровление, и на срок не более 6 месяцев. Пациенты должны были иметь при себе 50 долларов, на которые они могли бы вернуться домой без помощи местной еврейской общины. До 1923 г. госпиталь не обеспечивал больных кошерной пищей, утверждая, что блюда, включающие яйца, мясо и молоко, наиболее полезны для больных туберкулезом. Это было прямым нарушением законов кашрута и оскорбляло религиозные чувства евреев-эмигрантов из России, многие из которых были ортодоксами. Более того, восточно-европейские евреи чувствовали, что руководство госпиталя относится к ним, как к бедным родственникам.
Спивак приложил много усилий, чтобы изменить госпитальные правила. Он настаивал на том, что нельзя бросать на произвол судьбы больных с поздними стадиями туберкулеза, что это противоречит еврейской традиции милосердия, и установленные правила являются выражением благотворительности, основанной «на рассудке, а не на велении сердца». Потерпев неудачу в попытках изменить политику госпиталя, Спивак установил контакт с организацией малоимущих еврейских иммигрантов, многие из которых были больны туберкулезом. Когда обнаружилось, что они собрали всего один доллар и десять центов на строительство нового еврейского санатория, Спивак и несколько его коллег обещали поддержку этому проекту. На первом собрании учредителей в 1903 г. Спивак был избран секретарем или, по современной терминологии, исполнительным директором вновь созданного санатория Еврейского общества помощи больным туберкулезом.
Вплоть до своей смерти в 1927 г., Чарльз оставался во главе санатория, и взгляды руководителя отчетливо проявились во всем, начиная с решения любой медицинской проблемы до установления правил общения персонала с пациентами и сбора пожертвований. Социалистическое прошлое выходца из Кременчуга, и обостренное, свойственное евреям, чувство ответственности перед больными и неимущими выразились в совете, данном участнику компании по сбору средств для санатория: «Не нужно тратить силы на то, чтобы встретиться с нашими богатыми собратьями. Если мы хотим, чтобы санаторий был народным, он должен полностью содержаться на деньги народа. Давайте собирать с миру по нитке».
Относительно лечения пациентов, Спивак, по словам современников, был «пионером в применении новых методов лечения больных и бедных». Это нашло отражение в девизе санатория, взятом из Талмуда: «Тот, кто спасает одну жизнь, спасает весь мир». С самого начала Спивак провозгласил, что санаторий намерен «проводить политику, в корне отличную от политики родственных организаций, и полностью исключить из его деятельности все, что напоминало бы пациентам, что они – нахлебники». Санаторий не только предоставлял бесплатное лечение, но, по настоянию Спивака, провозгласил принцип, что независимо от финансового положения больного, он обязан внести свой посильный вклад в лечение менее состоятельного собрата по несчастью. Иными словами, план по охране здоровья основывался на скромных пожертвованиях тысяч людей, в основном представителей трудящихся классов, а не на государственных субсидиях.
Спивак был одним из первых врачей в США, который понял важность создания для пациентов условий, учитывающих их этническую и религиозную принадлежность. В санатории они продолжали соблюдать традиционные религиозные обряды, и, в то же время, получали знания о нравах и обычаях новой страны. При его участии многие пациенты проходили культурную адаптацию, в ходе которой старые традиции мирно уживались с современностью — этому принципу следовал и сам Спивак.
Взгляды Спивака на жизнь были уникальной смесью идишкайт, социализма и общечеловеческих норм и ценностей. Он чувствовал себя в своей тарелке, проводя традиционный пасхальный ужин для пациентов, разъясняя Шекспира или празднуя с большим энтузиазмом национальный американский праздник День 4 июля.
Путь Чарльза от российского «местечкового» радикала до уважаемого американского врача был не совсем обычным и представлял альтернативную модель аккультуризации иммигранта, достойную изучения. Она предполагает взаимовлияние иммигранта и окружающей его культурной среды. На примере Спивака можно проследить, как эмигранты, которые покинули свои страны в поисках свободы и обрели ее в США, формировали американскую историю. Спивак полностью воспринял американскую культуру, но сделал это весьма своеобразно — ему удалось совместить русскую, еврейскую и американскую идентичности. Не в пример многим другим представителям первого поколения еврейских иммигрантов, полностью отказавшимся от своих национальных корней, Спивак сохранил связи и с иудаизмом, и со своими собратьями-евреями.
Когда он умер в 1927 г., его оплакивала вся американская еврейская община, в жизни которой он сыграл столь важную роль; отмечались также его выдающиеся заслуги в борьбе с туберкулезом. Противоречивый дух Чарльза Спивака проявился и в завещании, согласно которому его внутренние органы должны были быть захоронены на еврейском кладбище Golden Hill в Денвере, а скелет отправлен в анатомический театр Еврейского университета Палестины. Похороны прошли в соответствии с волей покойного. Его старый приятель и коллега, доктор Хиллковиц , мрачно шутил, что Спивак продолжает преподавать анатомию студентам Еврейского университета в Иерусалиме и после своей смерти.
Изучая жизнь Спивака, оцениваешь остроту его интеллекта, впечатляющий список достижений и публикаций и, в особенности, глубину сочувствия ко всем, кто в нем нуждался. Один из коллег Спивака сказал о нем: «Доктор был редким человеком, излучавшим с самого начала знакомства доверие и дружелюбие. Его лучезарная улыбка, теплое рукопожатие вызывали у вас желание приветствовать его словами: «Шолем алейхем, реб Хаим. Где вы были все эти годы? Как много я потерял, не зная вас раньше!»