Часть Первая. Земля. Глава 1

Теперь я уверен: моя настоящая жизнь началась в этот миг. Как из пепла голову подняла, выглянула, чтоб запустить новый цикл.
Новый поворот вечного колеса.
Сперва было холодно.
Я спал без снов и отстраненно, медлительно думал, что теперь так будет всегда. Чернота вокруг казалась сплошной и бескрайней, как толща стылой тягучей воды. Я смотрел в никуда, пока мои мысли не покрылись инеем, все тише ворочаясь со скрипом колючего снега.
А потом появился свет. Птица, раздвинувшая алыми огненными крыльями черноту и обнявшая меня за плечи мягким теплом. Свет заполнил мое сознание доверху, темнота оказалась просто грозовыми тучами, полными глупых кислых дождей, а из-за них, смеясь надо мной, выглядывало огромное светлое небо.
Лазурное, яркое, чистое.
Конечно, я знал из школьной программы, что до Войны даже тут, внизу, небо было голубым, но никогда не мог его представить.
Два синих кусочка неба растаяли в жаре желтого Солнца, птица осторожно опустилась на землю, растворившись надо мной языками живого костра, и я проснулся.
Реальность оставалась серой, как и всё под покровом бесконечных туч. В открытые глаза сразу полилась грязная вода.
Я лежал рядом с путями, на насыпи, в паре безопасных метров от железной дороги. Земля вокруг дымилась под набирающим обороты ливнем. Надо мной рычали облезлые страшные морды.
Дикие собаки с пустыря?
Оскалы все шире. С гнилых зубов капала мутная пена.
Я умру, едва успев родиться заново?
Одна из тварей уже успела вцепиться в мою ногу ниже колена и теперь поспешно трепала ее, изо всех сил тряся головой.
Боли я не чувствовал, как и страха, будто смотрел за телом со стороны. Помню, как сильно пахло гарью и жареным мясом. Две собаки уже драли что-то в стороне.
Больше ничего я увидеть не успел — в следующий миг наверху раздался шум двигателя, и меня ослепило фонарем. Собаки ринулись врассыпную. Кто-то спустился ко мне и медленно поднял на руки. Я снова почувствовал тепло — уже иное тепло, человеческое — и ощутил облегчение.
***

Сколько я был без сознания — не знаю, но едва открыл глаза, сразу понял, что случилось что-то серьезное. Что-то, чего никогда до тех пор не случалось, не виделось во снах, не встречалось мне на белом свете. То, что может перевернуть вверх тормашками всю мою старую жизнь.
Свое сердце в груди я ощущал словно впервые. Оно и правда всегда так билось, четко и громко, прямо вот здесь, под самыми ребрами? На миг мне показалось, что его стук раздваивается, но все иные чувства смыло волной беспокойства.
Где я?
Сверху был бесконечный белый потолок, в уши лезли негромкие стоны и ругань десятков людей, голова упиралась в каменно-твердую подушку, а в носу мешалась противная пластиковая трубка.
Поворот головы лишь немного прояснил картину. Рядом с моей совершенно белой кроватью сидела моя черная старая тетка, еще больше, чем обычно похожая на огромную ворону со свалки. Голова ее, как всегда оплетенная деревянными бусами с кучей цветных перышек, лежала подбородком на груди, глаза были закрыты, на медном морщинистом лице застыла гримаса отчаяния.
Будто она недавно видела что-то невыносимо ужасное.
Во мне начал подниматься страх, мурашками пробираясь по телу, холодом стискивая желудок.
Где я, черт возьми?
Сразу за теткой стояли еще белые койки: некоторые заправленные, некоторые со спящими людьми. Длиннющая палата на пару дюжин человек, если не больше.
Больница, так? Не наша, в нашей я бывал сотню раз. Что-то более серьезное — может быть, даже Верхний Город?
Вместе с мыслями в разум закрался еще один росток чистого, острого, как битое стекло, страха.
А зачем меня сюда привезли?
Тела своего я не видел, укутанный одеялом по самую шею. Болела левая нога, колюще и противно, как сотней иголок ужаленная. Мерзко ныла правая рука, словно я напрочь ее отлежал. Голова казалась раздутой, точно воздушный шар. Вращать ей было мучительно, от каждого движения меня начинало тошнить. В сгибе локтя левой руки была воткнута раздражающая иголка капельницы.
Больше всего бесила торчащая из носа трубка. Я заворочался, собираясь выдернуть ее ко всем чертям.
Ну, точнее, только попытался. Правая рука, спрятанная где-то под одеялом вдоль тела, отказывалась слушаться, только сильнее отвечала тупой ноющей болью.
Эй, я что, в гипсе? Или что там такое?!
Растущий страх полоснул частым пульсом, встал в горле скользким комком тошноты.
Ну нет, так нельзя!
Я упорно вытащил трубку уже другой рукой, разодрав себе изнутри все горло, стиснув покрепче зубы и не давая себе издать ни звука. Трубка скользкой кишкой повисла в моей руке.
Ладно, теперь разберемся с капельницей.
Бросив трубку, я озадаченно пошевелил в воздухе пальцами.
Как иголку-то достать? Ау, правая рука!
Что-то тут не так. Страх напомнил о себе мурашками. Воздух с трудом протискивался в легкие, став густым, как кисель.
Я резко сел, игнорируя подскочивший к горлу желудок, и кое-как содрал с себя одеяло.
Сердце екнуло, пропустив удар.
От моего крика тетка проснулась и тут же бросилась меня утешать, обливая градом крупных бесполезных слез.
А я орал, испуганно и возмущенно. Правой руки просто не было.

***

Остаток недели я валялся дома, вылезая из-под одеяла, только чтобы справить нужду. Меня до сих пор тошнило, голова порой казалась каменной, а искусанная нога откликалась болью при ходьбе. Но не об этом были все мои мысли.
Мне было грустно и невыносимо обидно. Я не мог понять, почему это случилось со мной. Почему Швабра так поступил?
Он специально привел меня на пути. Если он хотел кинуть камень, то мог сделать это в любом месте. Но он хотел другого. Даже мой детский разум понимал это.
Убить. Меня.
Покрытый бинтами мерзкий обрубок на месте правой руки я спрятал в длинный рукав рубашки, завязав ее узлом в районе локтя. При перевязках я старался отвернуться и не смотреть. Кожа на остатке плеча стала бугристая, покрасневшая, словно обожженная. Стягивающие края раны неровные швы разбухли и потемнели.
Совсем не круто. Уродство какое-то. Мне хотелось рыдать, но даже этого не получалось.
И будто одной потери руки было мало, ночами ко мне приходили странные боли. Дразнили, мешали думать, не давали спать. Я заново чувствовал руку, и она невыносимо болела. Крича в подушку, я мечтал, чтобы это прошло.
Если уж ее больше нет, то пусть не будет совсем!
Черт.
Я стал сам себе противен. Всегда хотел быть лучше других, а что получил в результате?
В жизни моей с момента, как я себя осознал, как научился задавать вопросы, в моей маленькой никчемной жизни сразу появилась цель. Стать лучше всех и убраться из этого мрачного города.
Кто в этом мире самый крутой?
Мальчишки всех возрастов играли в войнушку всегда, сколько я себя помню. В справедливых Солдат Содружества и подлых захватчиков из Лунного Союза. А самым могучим, великим и храбрым всегда был адмирал — предводитель всех армий, командующий флотом.
В Сети говорили, что с конца прошлой Войны и до наших дней это звание так никому и не принадлежало. Конечно, я надеялся… да, я был просто уверен, что стану следующим, кто его получит!
Нет, даже в своем несознательном возрасте я догадывался, что война — это что-то очень плохое, и ждать ее вовсе не стоит, если ты считаешь себя не совсем идиотом, конечно. Вот только все знали о том, что постоянные мелкие конфликты с Лунным Союзом вот-вот перерастут во что-то куда более страшное. В Сети постоянно судачили об этом.
Новые войны с Луной, конечно, должны окончиться нашими победами. И, естественно, победы эти принесет храбрый командующий флотом, адмирал.
Я так хотел сбежать отсюда, сбежать подальше, в Верхние Города, на Марс или даже на далекую-далекую Эвридику, поступить в военную школу и стать самым настоящим офицером! И пусть шансов всегда было мало, но я мог рассчитывать хотя бы на самого себя.
А что теперь-то будет? Как мне дальше быть?
Тетка боялась ко мне подходить. Я дергал плечом на любые попытки поговорить, отмахивался от еды и молчал. Она быстро поняла и отстала, только ночью, думая, что я сплю, садилась на мою кровать и легонько гладила одеяло, нашептывая что-то на неизвестном мне языке.
Над моей кроватью она повесила оберег из перьев, но я знал наверняка, что он не поможет. Глупая тетка верила в мистику. Я верил только в то, что можно было доказать и проверить.
Например, раньше я всегда верил в свои силы. Когда встревал в драки с мальчишками, защищая себя или тех, кто слабее. Когда сдавал на отлично все тесты в школе. Когда шел на чертову железную дорогу со Шваброй.
Несмотря на то, что я всегда был маленький и довольно слабый. Несмотря на то, что мой родной город, кажется, худшее место Ойкумены. Несмотря на то, что никто и никогда не поддерживал меня.
Смогу ли я продолжать верить в свои силы теперь, когда сил, выходит, особо и нет больше?..
Молодой доктор из той незнакомой мне большой больницы сказал, что меня принесли патрульные. Поезд отрезал мою несчастную правую руку почти до середины плеча.
Про ожог на культе мне сказали: «Так бывает. Это такой эффект от колес». Про укусы собак: «Ничего, от бешенства тебе уже сделали укол». Про разбитую голову и сотрясение мозга: «Все в порядке, просто ударился, когда упал на рельсы».
Мне повезло, так сказали врачи. Я потерял много крови, но, видимо, меня вовремя нашли.
Какая удача, да-да, конечно.
Частым гостем моей головы в первые дни после выписки из больницы была четкая, мрачная мысль: лучше бы я сдох тогда.
Долечиваться меня отправили домой. Тетка вела длинные слезливые разговоры с врачами о деньгах, страховке и нашем тяжелом положении, но ее все равно никто не послушал.
Все тот же молодой доктор долго извинялся, провожая нас до выхода из больницы. Окна в ней были зарешечены, и за ними я никак не мог разглядеть ни кусочка того самого голубого неба Верхних Городов.
— Если бы руку принесли вместе с тобой, я бы пришил ее обратно, дружище, — сказал док, явно стараясь глядеть в сторону. В глазах его сквозила неприкрытая жалость ко мне. Совсем юный, белобрысый, с яркими прыщами на подбородке, теснящими робкий зачаток щетины, он был, наверное, едва-едва после высшей школы.
Конечно, мне он казался взрослым, даже старым. В девять лет все, кто старше тебя хоть немного, уже находятся неизмеримо далеко.
Док ковырял носком ботинка пружинящий больничный пол и грустно моргал в никуда.
Жалость. Такое противное слово.
Такое противное чувство.
— А так — копите деньги, можем потом установить прекрасный протез, будет еще лучше прежней руки! — сказал док напоследок, пытаясь посмеяться, но выдавил из себя только кривую улыбку.
Тетка рассыпалась в благодарностях, приседая перед доктором. Я безучастно стоял рядом, разглядывая мозаичную картину на стене коридора. Доку я не сказал ни слова, просто молчал с тех самых пор, как откинул одеяло и не увидел своей правой руки. Неприязни к нему я не испытывал и в своей травме не винил, хотя он, скорее всего, думал обратное, извиняясь в десятый раз и раскланиваясь с моей теткой.
Неприятной была только его жалость.
Как уж тут продолжать верить в себя, когда теперь каждый будет меня жалеть?! Как теперь понимать, добиваюсь я чего-то сам или мне уступают из этой гребаной жалости?
Дома я забился в свой угол, закрылся одеялом и попытался обдумать ситуацию. Что теперь со мной будет?
Не стать мне теперь настоящим военным. Правильно, кому нужен инвалид, да еще и с Нижней Земли?
И адмиралом уж точно не стать. Ладно если бы я руку на поле боя потерял — это другое дело. А вот так, в детстве, по глупости…
Нет, вовсе это не было глупостью. Это была злость, не моя злость. Швабры.
Смогу выйти из дома — разберусь с ним. Он ответит мне за перееханные поездом мечты!
Будто назло все подряд пытаются заставить меня от них отказаться. Тетка — и та всю жизнь была против моих стремлений.
— Твои родители тоже рвались в небо, — всегда ворчала она, — в небо они и отправились. А тебя мне подкинули! Я тебя кормлю, воспитываю, а они бросили. Значит, будешь делать так, как положено в моем доме. Никаких военных! Удумал, тоже мне!
Неудивительно, что сбежать из этого дома было моей наипервейшей целью. Интересно, мои родители тоже сбежали к своим мечтам? Наверное, ребенок не входил в их планы, а может, планы появились уже после ребенка и стали важнее…
Или тетка имела в виду, что они умерли? Какими они вообще были, эти самые «родители»?
В моей памяти сохраняются лица каждого, кого я увидел хотя бы на пару секунд. Лиц своих родителей я не помнил совсем. Потому иногда сомневался, что они вообще существовали.
— Работа — великий дар, — всю жизнь поучала тетка меня, заставляя участвовать во всех ее делах по дому. — Подрастешь — будешь мне и на дороге помогать. Война — она, может, и не начнется никогда, а если и начнется — мимо пройдет. Кому до Нижней Земли какое дело? Твои вояки про нас и не вспомнят. Тихо тут, спокойно. Будешь хорошо работать — сможешь на добычу уехать, на шахты. Девушку найдешь себе хорошую, дом, детишек, старость мне обеспечишь… чтоб все как у людей!
Я слабо представлял себе дом и детишек, на то момент они совершенно не укладывались в моем мозгу. Улететь подальше и никогда не видеть серое небо, кислую грязь и грохочущие поезда. Вот о чем я думал.
— Каждый сверчок знай свой шесток, — наставляла тетка. — Умей пользоваться тем, что у тебя есть от рождения, и довольствоваться тем, что тебе досталось. Мы люди маленькие, куда нам космос?
Лежа в темной душной комнате под старым стеганым одеялом, я смотрел в потолок и думал о ее словах.
Пусть даже сама жизнь ставит моим мечтам палки в колеса.
Еще посмотрим, кто кого.

***

Через несколько дней, обдумав ситуацию со всех сторон, не в силах больше прятаться в кровати, я согласился поесть. Желудок болел, принимая еду после такого перерыва, но я все равно жадно грыз кусок серого хлеба.
Левой рукой я не умел даже ложку держать. Кормить жидким супом меня пришлось тетке. Она ругалась, качала головой и все сокрушалась, как же я теперь работать буду.
А я начал обдумывать план мести.
Да, я жалкий. Маленький. Но еще на что-то способный.
Слегка шатаясь от слабости, я дошел до ванной и первый раз взглянул в зеркало после случившегося. С той стороны на меня посмотрел кто-то тощий, лохматый, злой и не слишком похожий на ребенка.
Поход в школу был испытанием храбрости. Я стиснул зубы до скрипа, застыв на последней ступеньке перед школьной дверью, потом решительно толкнул ее левой рукой. Звонок уже прозвенел, в холле было пусто. Я вошел в класс так тихо, как только смог, но все тридцать голов тут же повернулись ко мне.
— О, чудила вернулся! — радостно закричал жирдяй, тряся подбородками. — Живой, надо же! А мы уж думали, ты сдох давно.
— Не надейтесь, — я усиленно делал вид, что мне все равно, стараясь держать спину прямо, пока шел до своего места.
Несколько человек не стесняясь обсуждали меня, кто-то смотрел со страхом, но больше всех — с жалостью.
Так смотрят на умирающих в подворотне котят, изодранных собаками. На слабаков.
Мне не нужна такая жалость. Меня и без них бесит то, как мало я сейчас могу сделать.
Я всем докажу, что смогу куда больше.
Еле высидев положенное количество времени, я едва сдержался, чтоб не вскочить и не выбежать первым из класса.
Спокойно.
Когда-то я читал в Сети о древних временах: там женщины ходили в длинных платьях и считались мужской собственностью, а мужчины в напудренных париках дрались за своих женщин на шпагах.
Мой первый ход в дуэли за мою собственность. За мечты и будущее. Это как кинуть перчатку в лицо судьбе.
Нужно доказать всем, что даже с одной рукой я окажусь лучшим.
Первым.
Лучше страх, чем жалость. Боятся сильных, жалеют слабых.
Я встал и медленно обвел глазами класс, представляя, как лично прибиваю каждого гвоздями к стулу.
Жирдяй начал что-то говорить, но вдруг заткнулся, перехватив мой взгляд. Увидев его реакцию, я почувствовал себя уверенней.
— Знаете, каково это, когда тебя переезжает поезд? — вкрадчиво спросил я голосом едва громче шепота. Разговоры и смешки стихли, как по щелчку. — Представьте, как тысячетонный состав едет по вам, перемалывая в песок ваши кости. Как кожа лопается — бум! — и капельки крови летят во все стороны! А потом вы видите мерзкий... — я скривил худшую гримасу, на которую был способен, — кровоточащий обрубок, шевелящийся, как червяк, и узнаете в нем свою руку!
Под конец я почти кричал. Ребята вздрогнули. Я услышал, как кто-то с задних рядов шумно испортил воздух.
Насладившись впечатлением, я выдержал паузу и заулыбался, как мог.
— Не знаю, как я выжил, учитывая, что многие из вас тут явно молились о моей смерти, гады. — Я нажал кнопку выключения на компе, и тот пискнул протяжно, будто умирая. — Что-то во мне все-таки сдохло. Возможно, я поехал крышей, можете так считать... Но прощать я больше ничего не намерен.
На этих словах я улыбнулся как можно шире и быстро вышел из класса. Едва за мной закрылась дверь, как все зашумели разом. Я не стал их слушать, бегом промчавшись до туалета, где закрылся в кабинке и молча трясся, пытаясь сдержать дыхание.
Теперь меня будут бояться. Действительно ли это лучше, чем презрение и жалость?
Намного лучше. Большего я от них и не ожидал.
Пора подумать о дальнейших планах.
Что досталось мне от рождения?
Ум, злость и хитрость. Этим я отличаюсь от них — этим и буду пользоваться. Количество рук не имеет значения.
Никуда моя мечта не делась, никуда не пропали стремления. Посмотрим, чего я смогу добиться. Здесь, в городе тяжелой работы и скучных людей, мне делать нечего. Решено: уйду, едва соберусь с силами. А еще перед тем, как уходить, нужно закончить дела.