Глава 2. Цель

До конца учебного года оставалась всего неделя. Результаты по большей части предметов были уже получены, из всего класса на уроки ходила едва ли дюжина человек. Грядущее лето обещало дожди, как и почти каждое лето на моей памяти.
Три дня я стоически терпел постоянный шепот за спиной, затихавший, стоило мне повернуться. Каждый, с кем мне приходилось общаться, пялился на завязанный у локтя пустой рукав моей рубашки. Будто теперь вовсе не нужно было смотреть мне в лицо.
Будто теперь единственное, чем я отличался от остальных — моя уродски обрубленная рука. Самая важная моя характеристика, да-да, об остальных можно забыть.
Три дня на каждом лице я видел только страх или жалость.
Те, кто раньше меня недолюбливал, дразнил из-за угла или даже относился неплохо, как наш воспитатель — все они теперь видели во мне калеку, урода. Одноклассники при встрече жались по стенам, стараясь держаться подальше. Воспитатель пытался освобождать от уроков и придерживал передо мной двери на входе в класс. А по вечерам еще тетка полоскала мозги бесконечными причитаниями.
Три дня я смотрел после школы в окно и видел Швабру в компании нескольких мальчишек из нашего двора. Пару раз я ловил его взгляд, будто он знал, что я наблюдаю. Страха в нем не было, как и не было жалости.
Странный он. Заявить, что я вовсе его не боюсь, было бы враньем.
Но идти на поводу у страхов я не мог себе позволить.
На четвертый день терпение кончилось. После уроков я поймал жирдяя и припер за школой к стене у мусорных баков. Это вышло легко, потому что он явно боялся ко мне прикоснуться.
Никогда бы не подумал, что могу кого-то так напугать. Или не я, а моя новая особенность?
Будто отсутствием руки можно заразиться.
Жирдяй трясся, по рыхлому телу шли волны. Подбородки дрожали, как дешевый столовский пуддинг.
— Почему. Он. Это. Сделал? — раздельно и четко спросил я, стараясь каждым словом оставить в его мозгу отпечаток.
Видимо, что-то было в моем лице, от чего жирдяй выше меня на полголовы и шире раз в пять, гнобивший меня всю жизнь жирдяй обмочился прямо в штаны, добавив запахов и без того вонючему переулку.
— Я н-не знал, я честное слово не знал, Джейк! — заплакал он, размазывая грязными руками по лицу сопли и слезы. — Он давно говорил всем нам, что ты плохой человек, что с тобой нельзя заводить дружбу, но... Мне так стыдно, я никогда бы... Я не такой! Да я никому бы такого не пожелал!
Отойдя на пару шагов, озадаченный внезапной переменой, я уточнил на всякий случай:
— Так ты был не в курсе, зачем тащить меня на железную дорогу?
Жирдяй затряс головой, продолжая причитать что-то про “никому не пожелаю” и “ужасно жаль”.
Дальше я даже слушать не стал. Душещипательные признания мне было сложно понять.
Меня больше интересовали причины действий Швабры. Раз жирдяй не мог мне помочь, то толку его допрашивать больше не было.
Оставалось выследить Швабру, когда он будет один, без вечной толпы подхалимов, узнать у него причину ненависти ко мне, а потом сделать с ним что-нибудь равноценное тому, что случилось со мной. Правда пока я не мог придумать, что.

***

Жирдяй жил на седьмом этаже, я — на восьмом. Девятый и десятый этаж пустовали, квартиры там стояли закрытыми всегда, сколько я себя помнил. Швабра жил на одиннадцатом, выше него был только чердак.
Планов я не составлял, но додумался заранее собрать сумку вещей, которые возьму с собой, когда придется убегать. Я надеялся подкараулить Швабру на одном из пустых этажей, когда он будет спускаться куда-нибудь по делам, прижать в темный угол и выспросить все, что мне нужно.
Естественно, он был старше меня, выше и сильнее. Потому в качестве аргумента я взял кухонный нож, которым тетка обычно рубила кости на бульон.
Сумку с вещами я еще днем спрятал в кустах у железной дороги, решив уйти из города вдоль путей. На улице шел обычный противный дождь, потому я замотал ее в мусорный пакет и придавил сверху камнем, чтоб она уж точно никуда не делась.
Вечером я сказал тетке, что до поздней ночи просижу в школе за компом, тайком схватил нож и спрятался на десятом этаже.
Дождь за окном хлестал все сильней, на лестничной клетке горела одинокая тусклая лампочка, оставляя половину лестницы и дальние углы в полном мраке, потому можно было надеяться на элемент внезапности. Я прислонился к стене и стал ждать.
Что делать-то? Просто поговорить? А если его дружки будут с ним? С толпой мальчишек разом я не справлюсь.
А если он меня с лестницы толкнет и скажет, что так и было? До конца доведет задуманное.
Мы так ни разу и не пересекались с того самого дня. А что, если он просто выжидал момент, чтоб заново попытаться меня прикончить?
Черт, боюсь прямо как маленький!
Я успокоил дыхание и постарался выкинуть все это из головы.
Минуты тянулись медленно, словно липли друг к другу. Далеко внизу слышались шаги и голоса.
Я представил, как сливаюсь со стеной, как моя кожа растворяется, становясь одним целым с подъездной краской. Закрыв глаза, я мысленно соединился с домом и вдруг почувствовал, сколько же в нем людей. Мужчины и женщины, дети и старики — там, внизу, жили тихой вечерней жизнью десятки семей. Я чувствовал их, осязал исходящее от них тепло. Мое воображение представило на месте каждого крошечный огонек свечи. Маленький плюшевый теплый шарик. Крупинку невидимого за тучами солнца.
По лестнице сверху кто-то шел — я не слышал шагов, но чувствовал их кожей. Мне даже не надо было открывать глаза, я знал, где он сейчас находится.
Это точно Швабра. От него в моем воображении не было тепла.
Он не видел меня, а я его ощущал. Он не догадывался о моем присутствии.
Я сделал шаг из темноты, собираясь приставить кухонный нож к его горлу.
Предательская лампочка над нами вспыхнула крохотным взрывом сверхновой, загоревшись с утроенной силой.
Швабра вздрогнул и обернулся на долю секунды раньше, чем было нужно. Лицо его перекосила гримаса злости.
Страшный — жуть!
Резким взмахом руки он выбил нож и толкнул меня назад.
Спиной я впечатался в стену. Швабра навалился на меня, локтем пытаясь достать мне до горла. Я изо всех сил этому мешал. Сквозь наше пыхтение я слышал его скрип зубов.
Сознание мое по прежнему было пусто, я закрыл на секунду глаза, а потом ясно увидел черную сосущую пустоту на уровне сердца Швабры. Во все стороны от его тела расходились тонкие светящиеся нити, цепляясь концами за меня, за стены, за лестницу, одновременно проходя преграды насквозь.
Что это?..
Дьявольская лампочка над нами снова вспыхнула, едва не лишив меня зрения. Видение пропало, будто его и не было. Швабра растерялся всего на пару мгновений, но я успел выскользнуть из-под него и упасть на пол.
«А я же просто хотел поговорить», — пронеслось в голове.
В следующую секунду под моей рукой оказалась спасительная рукоять ножа. Швабра уже наседал на меня, скрюченными пальцами хватая за горло.
Ножом я махнул не глядя, не целясь, не ожидая спасения. Швабра только помог, в тот же самый миг пытаясь навалиться сильнее.
Его длиннопалые руки на миг сжали мое горло и тут же ослабли. По мне потекло что-то теплое, даже горячее. Снизу вверх я смотрел в безумное лицо напротив и понимал, что теперь-то все кончено.
Швабра обмяк. Глаза его еще бегали, ноги скребли по полу, он пытался что-то сказать, но я мало что разобрал.
— Надо было... С самого начала... А я им поверил... Не стал сразу... добивать.
По его подбородку потекла струйка крови, глаза остановились, глядя в одну точку.
Я кое-как разжал свои сведенные судорогой пальцы, отпустил рукоятку ножа. С трудом выбрался из под неожиданно тяжелого тела Швабры, оттолкнув его в сторону, на бок. Он лежал на полу манекеном, куклой; мой жалкий кухонный ножичек торчал у него прямо из-под ребер.
Мой разум отказывался признавать происходящее. Я все еще чувствовал себя частью окружающей обстановки, будто слился со стеной, с этажом, с домом, в котором стало на одного жильца меньше.
Всё так же, в полном оцепенении, я спустился на улицу, ухитрившись не попасться никому на глаза, медленно вышел под дождь, и только тогда до меня дошло.
Мне не было страшно, стыдно или грустно.
Чувства молчали, будто их и не было. Возможно, сперва это был шок, но понимание просачивалось сквозь него по каплям.
Отдельными, крохотными кусочками.
Это правда? Это действительно произошло?
Хотел просто поговорить, а в итоге?..
Да. Я убил Швабру. Так и не выяснив, почему он пытался прикончить меня самого, не получив ни единого ответа, но удовлетворив свое желание отомстить.
Пусть не специально, пусть защищая себя, но я оборвал его жизнь и испытывал только одно чувство по этому поводу. Это чувство…
Я думал об этом, пока никем не замеченный брел под дождем до кустов, где спрятал свою сумку.
Я думал об этом, пока шел по путям, а дождь хлестал мне в спину, будто подгоняя.
Я думал о том, почему же я чувствую радость?

***

Сколько я шел вдоль железной дороги — не помню. Мимо проезжали набитые рудой тяжелые составы, навстречу шли порожние, громыхая пустыми вагонами на стыках рельс. Всю дорогу было темно, так что я давно перестал гадать, ночь еще или утро. Желудок недовольно напоминал о еде. Сбитые о гравий ноги ныли, полная воды обувь сильно мозолила пятки.
Последние мысли ушли, оставив только перестук холодных капель по моей макушке. Вечный кислый дождь набирал обороты, вскоре превратившись в настоящий ливень. Где-то сбоку в землю ударила молния, сразу за ней прокатился по округе гром.
Дальше идти я просто не мог и стал посматривать по сторонам в поисках какого-нибудь убежища, но, насколько хватало взгляда, вокруг была только болотистая, мрачная пустота.
Вскоре впереди показался сложенный из серых каменных блоков железнодорожный мост, проходящий над грязной бурлящей речкой. Выбирать не приходилось, потому через несколько минут я уже был рядом, промокший до нитки. Подойдя к невысокой железной оградке моста, я схватился рукой за холодные скользкие прутья. Прячущаяся под мостом мелкая речка из-за дождя превратилась в ревущий поток грязи и мусора.
Не упасть бы...
Почва речного склона плыла подо мной, медленно сползая вниз, засасывая мои ботинки так, что приходилось с силой выдирать ногу для каждого шага. Кое-как цепляясь одной рукой, балансируя на скользком склоне, я попытался спуститься, чтоб залезть под спасительный мост.
Наверху снова грохнуло. Рука соскользнула с очередного прута, грязная каша под ногами просела, я не успел даже закричать. Кубарем скатившись вниз, я с головой окунулся в бурлящую реку.
Вода обступила со всех сторон, заливаясь везде: в рот и в глаза — лишая понимания, где верх, а где низ, куда двигаться, чтобы выбраться.
Меня сжала, сдавила, сплющила тяжесть воды. Я никогда не учился плавать, а уж с сумкой за плечами и всего одной рукой…
Колотя ногами, пытаясь выплыть, выбраться из глубины, я открыл глаза в надежде увидеть хоть проблеск света, но со всех сторон была только грязная муть.
Легкие обожгло удушьем, словно раскаленным паром. Я умирал, задыхался, тонул — еще немного, и я вдохнул бы воду, смиряясь с неизбежным, но тут…
Будто молния ударила в воду, я увидел яркую вспышку света прямо над собой.
Через миг что-то плюхнулось рядом. Меня крепко схватили за руку, стремительно вытаскивая из круговерти течения.
Не успел я опомниться, как оказался выкинутым на берег, вышвырнутым, как рыба на мокрые камни, кашляющим от неожиданно колючего и холодного воздуха, блюющим остатками воды, мокрым теперь уже точно целиком и полностью, но по-прежнему живым.
Откашляв последние капли воды, я поднял голову и увидел стоящего надо мной человека. С земли мне были хорошо видны его серые ботинки явно военного кроя, на массивной подошве и с забитым грязью протектором. Все, что было выше, я разглядеть не успел. От усталости я лег прямо в грязь перед этими ботинками и закрыл глаза.
Ливень все еще шел, больно колотя меня по спине.
— Эй, не хочешь ли перебраться в более сухое место? — спросил меня насмешливый мальчишеский голос.
Спаситель сел рядом на корточки и помог мне подняться. Поддерживаемый им под руку, опирающийся на его плечо, я смог без приключений добраться до моста, от которого меня не успело сильно отнести течением. Незнакомец залез следом и уселся рядом со мной. Под мостом оказался сухой пятачок земли, достаточный, чтоб мы двое могли свободно сидеть, вытянув ноги. Над головами загрохотал очередной поезд, стук его колес заглушил дробные звуки дождя и раскаты грома.
Я сидел, дрожа, привалившись спиной к холодной мшистой стенке тоннеля, образованного нижней частью моста, и искоса разглядывал незнакомца.
На вид ему было всего лет десять или немногим больше. Просто тощий мальчишка, высокий, чумазый, откровенно курносый. Коротко стриженные виски, яркие синие глаза из-под светлой челки. Уверенный взгляд и ямка на подбородке.
Поезд проехал, земля перестала дрожать. Гром прокатился над нами, затихая вдалеке. Дождь еще колотил по мосту постоянным перестуком.
— Я Петер, — с легким, незнакомым мне акцентом представился парень. — Увидел, как ты под мост лезешь, — сразу понял, что навернешься в реку. Удачно я тебя вытащил, а?
В ответ я только кивнул, сил говорить не было. От холода начали стучать зубы.
— Хэй, вижу, тебе не помешает просушиться, — тут же с энтузиазмом начал Петер. — Смотри, вот там есть совсем сухие ветки. И если поставить их вот так, а эти две палочки потереть друг о друга…
Я уже не слушал. То ли сон, то ли обморок накрыли меня пеленой, утаскивая в темноту.

***

Пришел я в себя от ощущения тепла, даже жара. Сквозь закрытые веки плясали радужные тени.
Знакомое тепло…
Открыв глаза, я резко сел. С плеч свалилась чужая серая куртка из мягкой, тонкой, почти невесомой ткани. Петер сидел рядом с самым невинным видом. Одежда на нем была чистой и совершенно сухой, как и его куртка на моих плечах. Перед нами весело трещал небольшой костерок.
Нереально. Откуда все это на болотистых пустошах нижней Земли, под дождем?
— Я подумал, что ты простудишься, если будешь спать в сырой одежде, — сказал Петер совершенно будничным тоном, — потому взял на себя смелость снять с тебя куртку и ботинки, пока ты спал. Ну и поделился своей, чтоб не замерз.
После его слов я понял, что еще изменилось. Недоуменно ощупав себя, я заметил, что и моя одежда высохла едва ли не полностью, будто бы я побывал в сушилке.
В костре подкупающе уютно трещали ветки. Петер подкинул туда еще немного сушняка. Пламя отражалось в его глазах двумя огоньками свечей.
Меня пробрало крупной дрожью.
Я отодвинулся от Петера к самой стене, откинув подальше странную куртку и машинально потирая здоровой рукой занывший обрубок правой. Бинт с нее размотался и остался где-то в реке. Швы горячо пульсировали болью.
Что происходит-то?
— Я умираю без кислорода в реке и вижу галлюцинации? Или, может, ты шпион Лунного Союза и хочешь меня прикончить? — было первым, что я спросил вслух.
Голос меня подвел, язык был шершавей наждачки. На зубах скрипел песок, в горле засел вкус земли и рвоты. По всему телу отчетливо болела целая сотня синяков и царапин, начиная от содранного где-то во время падения локтя и заканчивая разбитой губой.
Не могут галлюцинации быть такими подробными!
— Ерунда какая, — сказал Петер, смеясь. — Просто я тебя спас, мог бы хоть спасибо сказать, что ли.
— Ну, допустим, — я кивнул, все еще держась настороже, и посмотрел на свой обрубок. — Извини, не могу тебе руку дать... но спасибо за помощь, да. Может, расскажешь, кто ты такой вообще и откуда тут?
Петер задрал нос, указывая курносым кончиком в каменные своды моста.
— Правда же я офигенно крут, раз смог тебя из такой грязищи бушующей выловить! Теперь ты мой должник, — важно заявил он, явно игнорируя мой вопрос. Потом уже нормальным тоном спросил: — Есть хочешь?
Мой живот ответил радостным бурчанием, и я решил отложить разбирательство на потом.
Из лежащей под его спиной небольшой сумки Петер достал запаянную пластиковую упаковку и вскрыл ее одним движением. Запахло мясом.
— Это типа сухпаек, — пояснил он, когда я уже доедал последние крошки. — Мой... ну... Мой отец знаком с военными. У них есть всякие крутые штуки.
— Ботинки тоже от них? — понимающе спросил я, вытирая пальцы о край своей футболки. — Классные. Выглядят сурово.
Петер с гордостью закивал.
— Я вообще всегда хотел сам стать офицером, — сказал он. — Через неделю я должен сдавать экзамены в среднюю школу. Думаю, мне не составит труда поступить в Академию на Луну-12. Слыхал о такой?
— Обижаешь, — возмутился я. — Конечно. У нас каждый второй туда попасть хочет. Это же первая в Содружестве Академия Военно-космического Флота!
— А ты сам как, туда не мечтал поступать? — вдруг спросил меня Петер совершенно серьезно.
Он говорил громко и уверенно, улыбался открыто и безбоязненно. Не жалел, не боялся, и, кажется, даже не издевался.
Я заметил, что не стесняюсь своей правой руки, даже не пытаюсь прикрыть ее, как уже почти привык делать. Я сидел без куртки, из правого рукава футболки торчал только маленький кончик культи, а я не боялся, потому что Петер так ни разу на нее и не обратил внимания.
Он смотрел мне в глаза, когда говорил.
Но то, что он видел во мне человека, все равно не меняло моей ущербности. Я опустил голову.
— Ты чего, думаешь, такого уродца возьмут военным? — спросил я, для наглядности помахав обрубком правой руки.
Петер фыркнул и даже глаза закатил.
— «Уродца», скажешь тоже. Будто ты других в чем-то хуже. Ну, другой, ну, бывает — подумаешь. Отговорки это все.
— Тебе-то легко говорить! — вспылил я. — Ты-то здоровый вон какой! Спорим, еще и папаша поможет, если вдруг на экзаменах провалишься! А я, без руки да без помощи…
— Никакой папаша мне не поможет! — заявил Петер категорично. — Я привык только на свои силы рассчитывать. Потому что всю жизнь один. И вообще, думаешь, ты тут самый несчастный? Думаешь, что твоя потеря — самая страшная?
Он вскочил на ноги, надувая от злости щеки, вытащил подол майки из-под ремня и демонстративно задрал ее почти до шеи.
Очередной поезд оглушил меня стуком колес. Мост над нами опять заходил ходуном.
Через всю грудную клетку Петера шла сетка неровных багровых шрамов, часть кожи была будто нашита отдельным лоскутом.
Алая, бугристая, страшная левая половина грудной клетки.
Поезд проехал, дрожь вокруг улеглась, но меня продолжало трясти. В горле встал ледяной комок.
Петер хмуро запихал майку обратно в штаны.
— У меня вместо сердца искусственная металлическая хрень, — сказал он, опускаясь обратно на пол. — И вместо левого легкого тоже. Уже больше года. Пат… э-э-э... кое-кто из знакомых уверен, что мне и волноваться лишний раз нельзя. Если бы я считал это причиной бездействия, то сидел бы дома и рыдал, как девчонка. И меня бесят люди, выдумывающие идиотские отговорки, вместо того чтоб действовать.
— Так я хочу действовать! — я обиделся, принимая все слова на свой счет. — Если бы ты знал, как я всю жизнь мечтал о космосе! Путешествовать, сражаться, узнавать новое! Стать Адмиралом, быть тем, кто приведет Содружество к победе в новой войне с Лунным Союзом!
— Целым адмиралом? Круто! Тогда сражайся! — Петер потряс над костром кулаками. — Я от своей мечты не отступаю. У меня тоже есть цель, которой я добьюсь во что бы то ни стало! И со своего пути никогда не сдвинусь.
— Спорим, я своей цели раньше тебя достигну? — Я не мог спасовать перед его напором. Не мог отступить, когда видел такую решимость. — И вообще — через год сдам экзамены, поступлю в Академию и надеру тебе задницу, обещаю!
Петер нахально улыбнулся на это и без раздумий протянул мне левую руку. Пальцы у него были горячими, будто его лихорадило.
Догорающий костер перед нами вдруг воспрянул с новой силой. Наши тени заплясали по стене тоннеля, в глазах у Петера мне почудился синий огонь, будто пламя газовой горелки. Над головами снова грохотал поезд, но за лихорадкой собственного пульса я его почти не слышал.
— Еще чего! Спорим, что победа будет моей?! — крикнул Петер громче стука колес, пожимая мне руку так твердо, будто хотел оставить отпечаток нашего обещания. — Мы обязательно встретимся на Луне-12, так или иначе. А до тех пор придется очень постараться!
Я отпустил его руку; ладонь горела, будто побывавшая в огне. Мне больше не было холодно, решимость переполняла меня жаром, стучала о ребра торопливой птицей, призывая скорее вперед, вставать, действовать!
Я всё смогу.
Едва поезд проехал, как наступила полная тишина. Костер дымил, лениво шурша тлеющими углями. Ливень кончился, река медленно возвращалась в свое русло.
— О, дождя нет! — обрадовался Петер, снова вскакивая на ноги. — Все, мне пора бежать!
— Идем вместе, — предложил я, тоже поднимаясь, медленно и осторожно, опираясь рукой о стену. Тело все еще ныло, как после драки, но настроение стало совсем другим.
Теперь у меня есть не просто мечта. Теперь это настоящая Цель, а добиться ее поможет самое настоящее Обещание. Теперь уж точно нельзя сбиваться с пути.
Петер поднял свою куртку, закинул на спину сумку, выпрямился и покачал головой. Только стоя рядом с ним, я заметил, что он выше меня почти на голову, да еще явно старше, чем показалось сперва.
Или просто серьезней, чем был до того?
Возможно, потому что стоял он с прямой спиной и высоко поднятой головой. Светлый комбез, светлые волосы. Яркое пятно на грязи нижней Земли. Как клочок неба и солнца в разрыве туч.
— Мне в другую сторону, — сказал он с сожалением. — И уже давно пора идти, а не то Патрик будет опять меня ругать!
Он накинул куртку прямо поверх сумки и заспешил наружу.
Я схватил свои ботинки, прыгая на одной ноге, пытаясь натянуть их как можно скорее. Голова еще кружилась, пальцы не хотели слушаться. Внезапно стало так страшно — до боли, до дрожи. Я не хотел идти дальше один, вообще больше быть один не хотел!
— Постой, ну погоди ты! — крикнул я в отчаянии, пытаясь одной рукой совладать с вредной обувью.
Петер замер на секунду, руками держась за прутья моста, и посмотрел на меня через плечо.
— Нам пока действительно не по пути, Джейк, — мягко, как взрослый говорит ребенку, сказал он. — Ты смотри, не забудь обещание. У тебя все получится. Зря я тебе, что ли, столько жизнь спасал?
Я бросил сражаться с застежкой и обреченно прислонился к холодным камням стены. Он кивнул мне, легко подтянулся на руках и залез на мост. Через секунду там, сверху загрохотал поезд, а я стоял и думал, когда же успел назвать Петеру свое имя?