Сапожник, который был гладиатором

– Я был со Спартакусом, или как вы его называете – Спартаком, с первых его дней в Капуе, – с этих слов начал свою историю этот забавный старик. Дело было в камере предварительного заключения Лефортово, куда нас посадили за погром его мастерской ремонта обуви.

Вся заваруха пошла после матча с "Зенитом". Менты не дали нам добраться до питерских болельщиков, а запал не пропал. Часть толпы поехала бить чурок на царицынский рынок, а мы поехали на вокзал.

– Слышь, дед, заткнись, – процедил сквозь зубы стриженный наголо парень. Он был без кожанки и армейских ботинок. Омоновцы сняли с него всё, от верхней одежды до ремня с брюк и цепочки на шее.

В какой момент скинхеды смешались с нами, я уже не помню, но на площади трёх вокзалов один из них сказал, что они приехали из гостиницы "Севастополь", где отделали индусов, афганцев и негров. Чёрт нас дёрнул пойти за этими молодчиками. Именно вот этот тип ткнул пальцем на дядьку рядом с будкой. Будка была в глубине двора, но виднелась сквозь арку и привлекала жёлтым светом, падающим из приоткрытой двери.

Мужчина догадался о наших недобрых намерениях и попытался было скрыться за дверью. Её даже ломать не потребовалось, скинхед пнул посильнее, она и провисла на одной петле. Он выволок мужичка наружу и толкнул в спину. "Ты и ты – держите его, а ты, – бритоголовый указал на меня, – круши его лавочку". Я даже опешил от неожиданности. Вошёл внутрь – это была сапожная мастерская. Взял низкий табурет, размахнулся бросить его в небольшое оконце, но навёл грохоту позади себя. Обернулся, там с вешалки всё полетело на пол, инструменты и всякая мелочёвка. Тогда я опрокинул станок, или верстак, не знаю, как называется эта штуковина, на которую мастер натягивает обувь для починки. Вот и всё, что я успел. Дальше был вой сирены и крик "атас".

– Вот у Вас на майке вроде как гладиатор изображён, – обратился ко мне старик, – подозреваю даже, что сам Спартак. Портретного сходства я не ожидал. Но вот шлем могли бы точнее нарисовать. А это – скорее головной убор римского легионера. У нас, у гладиаторов, он был намного тяжелее, с кольцевой решёткой, закрывающей лицо, а ещё с широкими полями над лбом и дальше назад до шеи, – он попытался движениями обеих рук показать изгиб.

Мы уставились на старика и не знали, что сказать. С ума сошёл?! Может, сильно по башке ребята стукнули?!

А ведь и двух часов не прошло, как мы вломились к нему, принялись бить его и громить его халупу, а он теперь на "Вы" со мной и решил байки травить.

– Эх, хач, ты чего?! Умом тронулся?! – рявкнул на него скинхед.

– Нет, я как раз в своём уме, в ясной памяти и твёрдом уме. А слово "хач", к Вашему сведению, с армянского переводится как "крест".

Он выдохнул и подсел к нам поближе, на самый край скамьи. Мы были за решёткой, а он до этого сидел у стола милиционера. Кстати, тот оторвался от своей писанины и выжидательно наблюдал за всеми нами.

– "Хач" – это крест. Кресты тянутся через всю мою жизнь. Римляне распинали рабов на крестах, это была казнь для презренных. Медленная и мучительная смерть. Тело всё ломит от натяжения и конвульсий. То и дело приговорённый теряет сознание. Инстинктивно ищет опору под ногами, а её нет. Изгибается несчастный и ещё больше приносит себе страданий.

Не дав нам опомниться, старик продолжил говорить:

– Спартак решил распять одного из римских солдат в отместку за казнь наших. Он ожидал, что после побед над легионами нас станут воспринимать как равных. Но граждане империи так не думали, пленных они продолжали считать беглыми рабами. И тогда мы подняли на крест знатного легионера. Мы сами прибегли к кресту. А в самом конце, когда мы потерпели поражение, Красс приказал распять шесть тысяч оставшихся в живых гладиаторов вдоль дороги в Рим. Это было первое моё восхождение на крест.

Тут мы уже совсем обалдели. Даже милиционер не выдержал и возмутился:

– Только психов мне тут не хватало. Эй, товарищ, ты чего?! Артист, что ли?! Или тебе плохо?

– Не скажу, что мне хорошо, – ответил старик, – но не жалуюсь. Ребяткам вон хуже, они арестованы.

– Это же неонацисты, им так и надо, фашистам.

– Надеюсь, что они ещё не стали такими. Просто молодые люди, у которых самый бурный этап становления, когда энергия порой переходит в агрессию.

Мы, сидевшие в "обезьяннике", недоумевающе переглянулись. Обувщик защищал нас? Ну, или оправдывал.

– Ты что, отец, – совсем по-другому, с некоторой обеспокоенностью в голосе, обратился к нему сержант, – они же тебя ногами били, имущество твоё попортили... могли ведь и убить.

– Убить – не приведи Господь. Убить человека – эта черта, за которой жизнь становится кошмаром. Я до сих пор помню первого, кто пал от удара моего меча. Прошло больше двух тысяч лет, а я вижу его, как будто вчера состоялся тот бой. Да, две тысячи лет тому назад. Был 77 год до нашей эры, точнее, вашей эры, потому что у нас тогда был свой отсчёт времени. У римлян тоже был свой.

– У кого это "у вас"? – переспросил я.

– У армян.

– Он точно чокнулся! – зафиксировал факт Витя. Он был лидером в нашем дворе. Это он увлёкся футбольными делами и выбрал клуб "Спартак". За ним мы и пошли в фанатскую тусовку. Витя был высоким, поэтому он наклонился, приставив лоб к решётке напротив лица старика. С издёвкой спросил его: – Какой-такой календарь у армян? Ты из сумасшедшего дома сбежал?

– Бывал я и в сумасшедшем доме, сынок, – спокойно ответил ему старик, глядя в глаза, – в тридцатые годы. Двадцатого века. Это был единственный способ пережить очередную кровавую бойню. Но и это не спасло меня от...

– Дядя, расскажите лучше про тот первый бой. Кого Вы там мечом зарубили? – меня распирало от любопытства, поэтому я перебил старика, не дав ему ответить на слова Вити.

– Первая битва. Я был в коннице. Отец снарядил нас с младшим братом в поход в Каппадокию, потому что он был обязан выставить один отряд конных и два пеших в войско Тиграна. Того самого, которого позже назовут Тиграном Великим, когда парфяне отдадут ему титул Царя Царей. Кстати, вот ты – старик обратился к бритоголовому, – как последователь нацистской идеологии веришь в арийцев?

– Да, но я считаю, что немцы ошибались, не признав славян нордической расой, потому что...

– И ты, и немецкие фашисты, и все эти авторы расовых теорий ошибаетесь. Если и были арийцы, то только в Древнем Иране. В моей первой жизни ещё помнили, что царствующие династии в Парфии, а потом и у нас в Армении, и в соседних Иберии, Албании и Атропатене были основаны предками арийцев...

– Кончай свою лекцию, давай про битву, – скинхед не церемонился, чтобы закрыть неудобную для себя тему.

– Хорошо, извините, отвлёкся, – старик сделал умиротворяющий жест, – итак, Тигран собрал огромную армию. Пыль поднималась до небес. Как мы ни пытались укрыть головы, пыль и песок проникали повсюду. Мы пересекли Софену, а римлян всё не было видно. Как только мы вошли в Каппадокию, их царь трусливо бежал к своим хозяевам в Рим. И только на подходе к Мазаке мы встретили сопротивление. Возможно, это была их разведка, потому что отряд был небольшой, и все были верхом. По приказу нашего храброго военачальника Барзапрана Рштуни мы бросились наперерез и настигли неприятеля у моста через реку. Они даже не успели развернуться, так стремились уйти от погони.

Старик встал и поднял руки перед собой, словно держит поводья. Он слегка опустил голову между плеч, будто бы скрываясь за шеей лошади. Потом он отвёл в сторону одну руку и сжал невидимую нам рукоять меча.

– Я видел его глаза, когда он обернулся. В них был страх. Он был выше меня, и конь его был покрупнее моего. Но я подскочил слева от него, его меч был в правой руке, а щит висел позади на спине. Он не успевал подхватить его левой рукой, чтобы отбиться. Я пятками сжал бока своего скакуна, нагнал и вонзил меч остриём вперёд ему под рёбра.

Старик замолчал, медленно опуская руку, которой совершил удар. Мы заворожённо ждали продолжения рассказа. В эту минуту и я, и все, кто был в камере рядом, и милиционеры, которые присоединились к слушателям, верили в то, что перед нами был действительно участник событий двухтысячелетней давности.

– В тот день больше не было стычек. Мы встали лагерем у этой речки. От того моста до городских ворот было не больше трёх стадий. Только после того, как мы возвели укрепления, нас отпустили отдыхать. Я оставил коня брату и спустился к воде. Ещё утром река была полноводной. Но десятки тысяч солдат и лошадей осушили её, а остатки были мутными от грязи, ила и крови. Свою лепту и я внёс, смыв с руки и меча застывшую кровь этого несчастного каппадокийца.

– Ты реально тогда жил? – скинхед спросил так, словно ему было достаточно утвердительного ответа, чтобы окончательно поверить в историю старика.

– Да, я же сказал, что я знал Спартака. Меня продали в гладиаторскую школу, когда я попал в плен.

– В плен после боя с римлянами? – это была моя нетерпеливая попытка угадать.

– Если бы... Нас с братом, как знающих греческий язык и письмо, включили в состав посольства на Крит. По пути на наш корабль напали пираты, коими кишело тогда Средиземное море. Брат мой был убит во время отчаянной попытки отбиться, был подкошен вонзившимся в грудь дротиком. На меня и нескольких моих товарищей накинули сети, лишив нас возможности сопротивляться.

Старик ходил вперёд и назад по помещению милицейского участка. Милиционеры расположились на скамье и стульях вдоль стены. Только дежурный сержант сидел за столом. Заключённые подошли к решётке, чтобы видеть и слышать лучше.

– Нас кинули в трюм. Мы задыхались. Запахи человеческих тел и спёртый воздух были невыносимы. Воды давали мало. Во рту пересыхало так, что горсть проса, которую давали есть, мы не могли пережевать. Крупинки липли к нёбу и под щёки, слюны не было...

– Фу-у, мужик, кончай гадости рассказывать, давай лучше о Спартаке. О восстании рабов, – потребовал парень, которого я только сегодня встретил. Его звали Олег. Он был знакомым Вити, его авторитетом. Этот Олег был весь одет и увешан атрибутикой красно-белых. Именно у него перед матчем я купил майку с силуэтом гладиатора, на которую обратил внимание старик.

– Хорошо. Только в начале это не было восстанием, это был просто побег. События очень быстро закрутились так, что Спартаку пришлось возглавить целое движение за освобождение рабов.

– А правда, что он был дезертиром, потому что отказался идти войной на фракийцев? Ведь Спартак сам был фракийцем. Вступил в римские легионеры и стал командиром.

– О-о! А ты неплохо знаешь историю! – обрадовался старик, – Что ещё ты читал о Спартаке?

– Я не читал, я смотрел все фильмы и документалки, которые нашёл в Интернете.

– Нет, он не был этническим фракийцем, он выступал в этой роли. На арене ведь разыгрывался некий спектакль. По сценарию были фракийцы, галлы, димахеры, гопломахи, ретиарии...

– Чего?

– Я же говорил вам про шлемы. Вот у Спартака как фракийца был шлем с грифоном. А ещё такой короткий меч, – старик показал размер между расставленными ладонями.

– А откуда родом был Спартак?

– Он не сразу открылся нам. Мы с ним уже два года как сражались бок о бок, когда он признался. Это было в те дни, когда мы вели переговоры с киликийскими пиратами.

– Теми самыми, которые предали Спартака? – Олег уже забыл о том, что он крутой авторитетный парень, и как восторженный пятиклассник выхватывал каждое слово обожаемого учителя, словно сверяя внеклассное чтение.

– Да, теми самыми. Так вот в разговоре с киликийцами он упомянул, что состоял на службе у Митридата. Нам после этого сообщил, что сам из Боспора, из города Пантикапея. Там правила его семья, династия так и называлась – Спартакиды. Но к моменту рождения нашего Спартака они служили трону Митридата Евпатора. О, это был великий царь! И он дружил с нашим царем, Тиграном.

– Никогда не слышал о таких, – пожал плечами Олег.

– Если Рим властвовал над всеми берегами Средиземного моря, то Митридат был владыкой всего побережья Понтийского моря, ныне это Чёрное. Боспор не надо путать с Босфором. Это земля между Чёрным и Азовским морями, в том числе – Крым.

Сержант встал из-за стола, обошёл его, подошёл к рассказчику и, хлопнув себя по коленям, воскликнул:

– Спартак из Крыма! Ну и заливаете Вы, гражданин!

– Гражданин, – повторил вслед за ним старик, – Ещё одно ненавистное слово. Чивитас Романа. Гражданин Рима. Как мы мечтали вырваться из рабства и перебить всех граждан Рима. Этих заносчивых и самовлюблённых бездельников, которые всех остальных считали варварами. Они рассаживались на трибунах цирка, раскладывали еду и напитки, подзывали торговцев сладостями и вином, а потом неторопливо беседовали в ожидании зрелищ. А зрелищем была наша смерть. Мы должны были биться друг против друга и против хищных зверей им на потеху.

Старик повернулся к нам, сидевшим в кутузке, и, глядя каждому в глаза, продолжил:

– Вот как вы, ребята, сегодня сидели на стадионе и подбадривали свою футбольную команду, так и они кричали нам, выходившим на арену. Но только футболисты уходят с поля живыми, разве что усталыми. Изредка кого-то с травмой выносят на носилках. Гладиаторов с ранениями тоже выносили. Но толпа могла потребовать добить побеждённого, и тогда все взоры обращались на местного властелина или сановного гостя. Если тот показывал отогнутым пальцем в шею, то несчастного лишали жизни.

– В шею? – одновременно удивились мы с Олегом. Я возразил: – Большой палец вверх или вниз, не так разве?

– Нет, это художественный вымысел одного художника, потом раскрученный кинематографом. Палец в сторону обозначает меч. В шею закалывали, поэтому палец прикладывали к шее. Палец в кулак – меч в ножны. Вот что значило помиловать.

– Потрясающе! – воскликнул Витя.

– А ты бился в каком-нибудь Колизее? –поинтересовался Олег.

– Мне довелось выходить на песок трёх амфитеатров. Но не в самом Риме. Однако судьба дала мне шанс увидеть Флавиев Колизей, только уже восстановленным после пожара в дни празднования тысячелетия Рима, которое Филипп Арабский...

– Не отвлекайся, пожалуйста, – просунув свою руку сквозь решётку, Олег коснулся пальцем плеча старика, – расскажи... расскажите, как Вы дрались на арене? Со Спартаком вместе?

– Нет, с ним я не выходил. Меня готовили как гопломаха, а нас выпускали против мирмилонов, то есть тех же галлов. Как раз против отряда Эномая мы выходили.

– Эномай был одним из предводителей восстания, он был близок к Спартаку, – счастливый своими познаниями, объяснил нам Олег. Потом он вернулся к старику: – Раз Вы здесь, значит, Вы побеждали?

– Нет, не всегда. Павших товарищей уносили, зацепив крюками. Но мне везло, публика не один раз сохраняла мне, проигравшему, жизнь. Пару раз я с трудом выходил, ковыляя на своих двух и придерживая раны, чтобы не истечь кровью.

– А ты убивал гладиаторов? – вопрос исходил от скинхеда.

– Как ни прискорбно признаваться, да, – старик обхватил голову руками и опустил взгляд, – мы вышли из камер и встали напротив оппидума, – старик поднял руки и изобразил ими что-то вроде балкона, – После утопавших во тьме подвальных помещений и подземных ходов наши глаза не могли привыкнуть к яркому дневному солнцу. Слепые как новорожденные котята, мы не видели ни толпу, ни даже знатных посетителей, которых нам надлежало чествовать. Я повторял то, что делали стоявшие рядом. Когда дали сигнал к началу, я уже стал различать что-то на арене. Товарищи разбежались и встали в полукруг. Я вспомнил, чему нас учил ланиста, и только занял своё место в строю, как увидел бегущего на меня галла. Я поднял свою гасту, – старик согнул руку в локте и сжал пальцы, обхватив воображаемое древко, – Бедняга был ещё менее опытен, чем я. Он даже не пытался петлять, с разинутым в крике ртом, высоко держа клинок, он нёсся на меня по прямой. Я подождал, пока он достаточно приблизиться ко мне, и метнул копьё так, что оно вонзилось ему в грудь, распоров лёгкий доспех. Он рухнул на бок, всё ещё сжимая рукоять оружия, направленного на меня. Уже после боя, когда служители вышли на арену убирать, я следил, как один из них прикоснулся раскалённым железом к телу сражённого мной гладиатора, чтобы удостовериться в его смерти, потом подцепил его багром и поволок к люку вниз.

Наступила пауза. Никто из нас не осмеливался перебивать. Сцена настолько живо была описана, что дрожь пробегала по нашим спинам.

– А потом рабы вынесли корзины с песком и стали засыпать лужи крови. Но алые пятна проступали сквозь свежий песок.

И снова молчание.

– Было много крови, когда мы решили бежать. Нам пришлось перебить всю охрану в гладиаторской школе. Потом весь гарнизон соседнего поселения. Нам нужно было пропитание. Пришлось грабить имения местных богачей, поначалу хозяев кололи ножами с их же кухонь. Потом обзавелись достаточным количеством боевых мечей и кинжалов.

– Вы же с регулярными войсками потом воевали, да? – заговорил один из милиционеров. Я не знаю, насколько они следили за началом нашего разговора из своего помещения рядом, но сейчас весь состав участка теснился рядом с изолятором.

– Первое столкновение и боем-то считать нельзя, это была бойня. Таких вот как вы, – палец был направлен на сидевших вдоль стены рядовых, – местных блюстителей порядка собрали в отряд и прислали подавить наш мятеж.

– А вы укрылись на горе, а потом слезли по виноградным верёвкам, – предвкушая продолжение, опять начал подсказывать Олег.

– Верно, мы ушли на Везувий в полной уверенности, что нас оставят в покое, мы переждём какое-то время, а потом направимся на север и выйдем за пределы римских земель, а оттуда разойдёмся каждый в свою сторону: галлы на запад, германцы и кимвры – ещё дальше на север, а фракийцы, скифы, понтийцы и остальные – на восток. Но слух о нашем побеге разнёсся по всей округе, и к нам потянулись не только беглые рабы, но и вольноотпущенные и даже свободный, но нищенствующий люд. Уже несколько лет Рим раздирали междоусобицы, и наше выступление многие восприняли как продолжение гражданской войны. Забыв о том, что мы – рабы низшей категории, смертники, к нам примыкало всё больше мятежников. Нам не удалось притаиться на склонах вулкана. Ты прав, мой друг, римский отряд запер нас, перекрыв тропу вниз, но Спартак нашёл выход. Мы сплели верёвки, спустились со скалы к подножью горы, обошли спящих римлян и напали на их стоянку. Я даже не могу назвать её лагерем, потому что они не удосужились укрепить и выставить часовых. Регулярные части римской армии так не поступали.

– А дальше? Как вы громили легионы?

– Читайте книги, смотрите фильмы. Там много чего додумали и придумали, но общая канва похожа на нашу историю. В какой-то момент мы действительно поверили в то, что в наших силах построить новый мир без рабства, мир свободных людей независимо от происхождения, племени и почитаемых богов.

– Если бы Крикс не поссорился со Спартаком и не увёл бы половину армии с собой, вы бы победили, верно? – спросил Олег, – обернувшись к нам, он пояснил, – Крикс как Эномай был предводителем восставших.

– Крикс и Спартак ладили друг с другом. Это всякие летописцы придумали разногласия, чтобы интриги в их сюжетах было больше. Джованьолли и вовсе переодетую куртизанку придумал. Решение разделиться было принято гладиаторами на военном совете. Крикс должен был идти против Помпея, чтобы не дать ему объединиться с Крассом, ещё одним римским консулом, которого Сенат отправил против нас. Криксу надо было мелкими стычками и отвлекающими манёврами задержать Помпея. Он же ринулся в открытый бой и был разбит. Так, во всяком случае, донесли весть о его гибели немногие выжившие.

– Эх, если бы вам тогда удалось победить! – мечтательно выдохнул Витя, – сейчас бы всё по-другому было. Не было бы богатых и бедных...

– Не думаю так, – улыбнулся старик, – за две с лишним тысячи лет я многое перевидал, могу достоверно заявить, что человеческая сущность не меняется. Все свои беды человечество несёт с собой из поколения в поколение.

– А ты действительно столько живёшь? – спросил Витя.

– Постарел, но ещё бодрячком, – с усмешкой, словно до последнего пытаясь не верить происходящему, добавил Олег.

– Живу, умираю, воскресаю, и снова живу, и снова умираю.

– Это как?!

– Даже не знаю, как тебе объяснить, чтобы ты поверил. Я родился один раз. В... дай-ка посчитать по нынешнему летоисчислению... в 99-ом году до Рождества Христова. Первая моя смерть была весной 71-го года до нашей эры. Легионеры распяли меня вместе с тысячами пленённых гладиаторов вдоль Аппиевой дороги.

Мы ошалело смотрели то на говорящего безумные вещи старика, то друг на друга, ища поддержки, что это не сон и не умопомешательство.

– Люди настолько жестоки, они изобрели столько способов умерщвлять себе подобных, что творцы всего сущего отвернулись от человечества, содрогаясь от ответственности за порождённое ими чудовище.

– Дед, давай про восстание, не надо проповедь читать, – остановил его Олег.

– Я же сказал, нас распяли. Вот и всё.

– А Спартак? Я слышал версию, что он пал в бою, ещё одну – что его не опознали среди оставшихся в живых, потому что все пленённые встали, и каждый сказал, что это он – Спартак.

– Ещё один художественный вымысел. Я не знаю, как встретил свою смерть наш предводитель. Мой отряд был на фланге. Лучше было бы мне погибнуть во время битвы. Потому как первое распятие было невыносимым. Мы несли на своих плечах патибулумы, поперечные балки креста. Столбы уже были вбиты в землю по обочине. В окружении конвоиров мы доходили каждый до своего места казни. Был уже вечер, легионеры устали, но трибун подгонял, и очередь дошла до меня. Солдат из последних сил поднимал молот, чтобы вбить гранённые гвозди мне в запястья. Он даже не стал подтягивать верёвки, и когда меня подняли вверх, я провис...

– Нет-нет, не надо, – неожиданно взмолился Витя, – мне сейчас станет плохо.

Но старик его не слышал.

– Когда я пытался подтянуться, всё тело пронзала острая боль, сводило судорогой. Я снова и снова пытался расправить грудь, чтобы вдохнуть. Не хватало воздуха. Но дышать не получалось. Вероятнее всего, я тогда умер от удушья.

Наступила тишина. Во всём отделении не было слышно ни звука. Мне уже чудилось, что наступил конец всему, и моей жизни тоже. Мы уже не ожидали продолжения рассказа, и вздрогнули от голоса старика.

– Когда я очнулся и открыл глаза, то впустил в лёгкие как можно больше воздуха. Исчез запах крови. Не было жара обожжённой солнцем придорожной канавы. Стоял одуряющий аромат цветов и трав. Я решил, что попал в царство мёртвых. Потому что вокруг всё было похоже на места моего детства. Я оглядел себя. Привстал. Я был наг. На теле не было ран. Мне было столько же лет, сколько в день казни. Словно жизнь не прерывалась. Просто был кошмарный сон.

Старик подошёл к графину с водой. Сержант вскочил, взял со своего стола стакан, дунул в него, зажмурив глаза, будто оттуда туча пыли должна была вылететь, наполнил до краёв и бережно подал старику. Тот кивком поблагодарил, осторожно отпил, смочил губы, потом сделал большой глоток. Допив до дна, он не положил стакан обратно, а протянул милиционеру. Тот заново наполнил. Старик подошёл к решётке и сквозь неё передал стакан Олегу. Дождавшись, пока каждый утолил жажду, старик сел на свободный стул и продолжил.

– Я действительно оказался на своей родине, в предгорьях Гегама, в одном дне пути от тогдашней столицы, Арташата.

– Столицы чего?

– Армении. Город основал царь Арташес. Это в Араратской долине. Про гору Арарат, надеюсь, слышали? – кто-то кивнул, кто-то утвердительно ответил в голос, но половина из нас пожала плечами или промолчала. Старик продолжил: – греки, а за ними и римляне произносили Арташат как Артаксата. Когда при пленении спросили откуда я, то вместо имени записали Артак. Так и зовут меня с тех пор.

– Артак-Спартак, – нараспев как дети считалочки выговаривают произнёс Витя, – ты точно привираешь, дед.

Сержант открыл паспорт старика, который всё ещё лежал на его столе.

– Артак Суренович, – прочитал он и поднял документ, развёрнутый на странице с фотографией, повыше, чтобы мы увидели.

– Хотя на латыни имена Спартакус и Артак не рифмуются, но шутили, что созвучие имён повлияло на то, что Спартак поручил мне десятый легион.

– Ох ничего себе?! Ты ещё и командиром был?!

– Да, сначала деканом, а после реорганизации армии гладиаторов мне доверили легион. Э-э, как мне было тяжело вспоминать павших боевых товарищей. Ведь я знал каждого из своих. Все полегли под мечами римлян или на крестах. Как люто я ненавидел Рим! Ведь и после воскрешения я столкнулся со смертями и разрушениями, которые несла эта Империя. Сенат считал Артаксату вторым Карфагеном. Не только потому что сам Ганнибал участвовал в закладке города, прячась от своих врагов у царя Арташеса, но и потому что сын Арташеса, Тигран, продолжал политику отца и сопротивлялся Риму. В 69-ом году до нашей эры легионы предали огню Арташат и всё в округе. Был сожжён и мой дом, родительский дом.

– Тебе было за что ненавидеть римлян, – сжав кулаки, бросил Олег.

– Не римлян, я уже тогда стал понимать, что они такие же люди, хоть и воображают о себе. Винить надо империи. Я их столько перевидал: Ромейская или Восточный Рим, вы его знаете как Византию, Священная Римская Империя, Второй Рейх и все остальные. Каждая из них, считая себя Вторым или Третьим Римом, расширялась, пожирая всех вокруг, порабощая народы. А кого не могла подчинить силой, стравливала с соседями, разжигала междоусобные распри, поощряла предательство, чтобы они ослабевали изнутри. "Разделяй и властвуй!" – такова была максима римского сената. Такова политика всех держав и сегодня.

Старик встал со стула и принялся ходить между столом и стеной, отмеряя по три шага в каждую сторону. Следить за ним было сложно, в глазах начинало мельтешить, поэтому взгляд каждого из нас застыл на какой-нибудь точке на полу или на стене.

– Я недолго пробыл на родине. Все мои помыслы были о том, что же произошло с Римом после нашего восстания. Неужели все наши жертвы были напрасны?! Всё, что я смог узнать в Армении, так это то, что Марк Красс, который нанёс такой урон войску Спартака, сам потерпел поражение от армянских войск под началом Сурена Пахлавуни при Каррах. Я же воскрес не сразу после своего распятия на Аппиевой дороге, а спустя целую человеческую жизнь, спустя 80 лет. К тому времени не только Тигран Великий, но и его сын, Артавазд, стали историей. Марк Антоний с коварной Клеопатрой под предлогом переговоров заманили Артавазда в свой лагерь и убили. Но я не о том, едва ли вам это интересно.

– Интересно, дед, продолжай, пожалуйста, – уверил старика Витя, а мы с готовностью поддержали одобрительными возгласами, – кстати, я думал, Клеопатра намного древнее Спартака.

– Нет, она – почти моя ровесница, умерла где-то в 31 или 30 году до Рождества Христова. Но давайте вернёмся к моей истории. Итак, я оставил родные места и во второй раз, во второй своей жизни пустился в дальнюю дорогу в сторону Рима. Только не в военный поход, а обычным странником. Три года, полных лишений и трудностей, мне потребовалось, чтобы добраться до Каппадокии. Однако там я встретил набатейского купца, чей рассказ заставил меня изменить свои намерения. Я спрашивал каждого владельца постоялого двора, каждого путешественника, всякого сведущего о мире за оградой его поселения человека о Спартаке и восстании гладиаторов. Редко кто что-то слышал. А вот набатеец сказал, что он знает о другом восстании угнетённых. И поведал удивительную историю о пророке из Иудеи, который победил Рим не оружием, а словом. Евреи не первый год бунтовали против кесаря. Тот самый Помпей Гней, который успел высадиться в Италии, разбить гладиаторскую армию Крикса и нанести завершающий удар по уцелевшим после битвы с Крассом силам Спартака, тот самый, который прошёл смертоносным маршем всю Армению до Иберии и Албании, именно он покорил и усмирил Сирию, Иудею и Набатею. А в Иерусалиме разграбил главный иудейский храм.

Мы уже потеряли нить повествования. Пассивно слушали о череде событий, стран, имён. Да и поздно было, клонило в сон.

– Дед, ты как учитель истории рассказываешь, уже не так интересно. Ты лучше о себе, а не Помпеях.

– Простите, ребята, я не хотел вас перегружать. Просто без всего этого исторического контекста вам не понять, каково было моё удивление, когда продавец благовоний из Набатеи обмолвился, что мятежный пророк, которого римские легионеры распяли, воскрес, то есть ожил после смерти.

– Как Христос?

– Это и был Христос, Иисус из Назарета.

– Ну ты загнул! – воскликнул милиционер. Мы все аж проснулись, выскочив из полудрёмы.

– Я тоже не поверил бы купцу, если бы сам не пережил распятие и воскрешение. Выведав всё, что знал набатеец, я направился на юг в сторону Киликии и Сирии, через которые пролегала дорога в Иудею. По пути я узнал о Фаддее, одном из апостолов...

– Старик, ты нас совсем запутал. Спартак, Клеопатра, Иисус, апостолы – всех в кучу.

– Почему в кучу? Мне придётся сейчас говорить как учителю историю. Давайте восстановим хронологию. Спартак был казнён в 71 году до Рождества Христова. Всего лишь 71 год. Иисус был распят в 33 года. Чуть больше ста лет между...

– То есть ты во второй раз родился, когда Христос уже был? – попытался сверить события Витя.

– Я не дважды родился, я воскрес. Когда я очнулся после распятия, то оказался таким же, каким был до восхождения на крест. Я не родился младенцем, я словно проснулся, будучи взрослым. В том возрасте, в каком римляне казнили меня, со всем тем багажом осознания себя, памяти и опыта, что накопил за годы жизни до смерти. И так происходило в каждое следующее воскрешение. За каждый отпущенный мне короткий отрезок я успевал прожить какое-то количество лет и каждый раз умирал не своей смертью...

– Но при этом старел, хотя и вечный, – вслух заметил я.

– Подожди ты, – прервал меня Витя и продолжил свои расспросы, – так ты видел Христа, хочешь сказать?

– Нет, увы, я воскрес уже после того, как он прожил ту жизнь, о которой Новый Завет нам рассказывает, после того, как он был распят и воскрес. Но я видел его учеников. В поисках одного из них я дошёл до города Эдессы и сторожил у ворот царского дворца. Охрана царя Абгара не пускала внутрь меня, скитальца в изношенном одеянии. Правитель был болен. Фаддей, посланник Христа, сам родом из Эдессы, должен был его исцелить.

– Тысяча и одна ночь, честное слово, – воскликнул один из милиционеров, постарше по возрасту, – То Спартак из Крыма родом, то Федя в Одессе.

Все засмеялись. Смеялся и сам старик.

– Хорошая шутка. Эдесса – было такое небольшое государство в древности, по сути – большой по тогдашним меркам многоязычный город, где жили, трудились и торговали ассирийцы, сирийцы, армяне, греки, евреи и парфяне. Правил городом Абгар, образованный и благочестивый князь, говорили, что он состоял в переписке с Иисусом и первым из царственных особ принял его веру.

– Только я начинаю тебе верить, как ты ещё более невероятную сказку начинаешь, – признался в своих сомнениях Олег, – Ну что там дальше с Абгаром было?

– Фаддей его исцелил, дальнейшую судьбу Абгара я не знаю. Фаддей же собрался странствовать дальше, чтобы нести слово Христа другим народам. Я ушёл с ним как проводник. Путь наш лежал в Армению. И пока мы шли, я слушал рассказы ученика Иисуса. Я думал над каждой притчей. Я пытался запомнить слова великого Учителя, переданные его апостолом. Я твёрдо решил жить по заповедям Учителя. Я понял, что он ещё более сильный человек, чем Спартак. Они оба хотели подарить свободу и счастье униженным, страдающим, обездоленным. Только Спартак к этому шёл с мечом в руках. А Иисус, как верно заметил набатеец, вёл к этому своим Словом.

Было уже далеко за полночь, но мне не хотелось спать. Я понимал, что сейчас происходит что-то невероятное и очень важное для меня. Уверен, что и многие из тех, кто оказался в лефортовском отделении в тот день, думали примерно так же.

– Иисус также вселял в души людей надежду. Если люди связывали свои чаяния со Спартаком, пока он побеждал, а потом забыли его, то слово Иисуса находило отклик без больших ожиданий в этой жизни. Я был свидетелем того, как люди тянулись к апостолам, несущим Слово Учителя. Евреи и греки, латиняне и римляне, ассирийцы и армяне, иберийцы и агванцы присоединялись к нашим проповедям.

– Я не очень представляю, как это происходило, – вырвалось у меня.

– Мы приходили в село или город. Ещё до ворот или у первых домов нас замечали пастухи. Или путники, обгонявшие нас по дороге, несли молву. Жители выходили нам навстречу. Они поражались свету, исходившему от наших лиц, они чувствовали добро и любовь, которые мы им несли.

– Я представил себе кришнаитов с идиотскими физиономиями, – усмехнулся бритоголовый.

– А ты сам на них смахиваешь, – рассмеялся Витя, показав рукой на "лысость" того.

– Чем дальше мы с Фаддеем шли, тем больше наполнялись его энтузиазмом. Мы чувствовали себя открытыми и искренними. Мы были полны любви ко всем. Мы стали братьями и сёстрами. Несмотря на то, что я не владел в совершенстве языками, меня посещало такое вдохновение, что я легко и непринуждённо переводил проповеди. Нас окружали люди, и мы делились с ними откровением. Где бы это ни происходило – на выпасе у крепостной стены, на холме близ села или на рыночной площади.

– И все становились христианами?

– Нет, конечно. Это сейчас даже младенцев крестят. Тогда надо было заслужить, чтобы тебя приняли в христианскую общину. Но даже среди посещавших наши собрания были недоверчивые, сомневающиеся, требующие чудес и доказательств. Бывало, что сталкивались с враждебностью. Особенно нас недолюбливали жрецы-язычники.

– А что вы тогда делали?

– Пытались словом унять их гнев. И смиренно переносили их грубость и агрессию.

– И что, удавалось? – Олег прищурил один глаз.

– Не всегда. Рано или поздно всё это должно было закончиться заточением или даже казнью. Так и случилось. Мы уже дошли до Арташата. До моих родных мест. Там на возвышении близ города мы встретились с ещё одним апостолом, Варфоломеем. Стояла зима. Холодная была зима в тот год. Сила совместной проповеди двух учеников Иисуса была такой мощной, что не только простой люд, но и вельможи царского двора, и тайно пришедшая дочь царя, обратились в нашу веру. Но вот царь и его верховные жрецы не могли этого допустить. Нас схватили.

– О боже! – воскликнул милиционер, что постарше.

– Пытками хотели заставить нас отречься. Нас бросили в тюремные ямы. На дне было всё время темно. Но я слушал молитвы товарищей, повторял их и ощущал просветление. Я готов был идти за Фаддеем до конца, как прежде шёл за Спартаком. Только тогда мы шли в последний бой с оружием в руках, а теперь мы смиренно принимали посланное нам испытание с именем Христа на устах. То, ради чего можно пожертвовать жизнью, достойно веры. Язычники предали нас мечу.

– И ты снова воскрес?

– Да, и вновь очнулся на той земле, где родился. Было это в четыреста сороковых годах от Рождества Христова. Я совсем не узнавал родные места. Строились храмы. Основывались монастыри. Всё больше и больше людей верило в Иисуса. К тому времени христианство из гонимой религии стало правящей, уже больше века прошло, как армянские цари приняли крещение. Я пошёл в монастырь и стал переписчиком книг.

– Подожди, дед, ты стал монахом?! – переспросил Олег, чтобы убедиться, что не ошибся.

– Да, потому что это был единственный путь к знаниям. Меня заинтересовали школы, созданные отцами церкви. В них Святое Писание читали на армянском. Уже три десятилетия как был создан армянский алфавит. А я знал греческий и латинский, в далеком детстве отец нанял нам с братом грека-философа, чтобы тот обучил нас языкам и наукам. Поэтому я легко выдал себя за странствующего монаха и попал в монастырь. Жарким летом, расставив столы в тени деревьев во дворе обители, и холодной зимой, собравшись в трапезной при свете факелов, мы переводили и переписывали книги. Порой кто-то читал вслух мысль, которой он хотел с нами поделиться и обсудить. Было так увлекательно, что, уединившись у себя в тесной келье, каждый из нас продолжал работать при тусклом свете свечей.

Старик сделал паузу, ожидая вопросов. Но мы все с широко открытыми глазами ждали продолжения рассказа.

– Тогда каждая книга стоила дороже иных имений, целые стада телят требовались для изготовления пергаментных листов, краски получали из сока различных растений и плодов, порошка тёртых драгоценных камней, добывали даже из насекомых. Тяжелая и кропотливая была работа, но я был счастлив. Я прикасался к трудам греческих, римских, персидских, арабских мыслителей, философов, богословов. Мы верили, что мудрость можно передать как знания, и тогда все станут не только свободными от суеверий и предрассудков, от которых исходит всякое зло, но и равными в постижении Божественной Истины. Мы верили, что делимся Словом с будущими поколениями читателей. Это была эпоха первых просветителей, которых канонизируют как Святых Переводчиков.

Рассказчик выдохнул и замолчал. В наступившей тишине слышался шорох покрышек одинокой машины, проехавшей где-то за стенами отделения милиции посреди ночи.

– Старик, это невероятно! – заговорил Олег, – я даже не могу представить, кем ты стал в следующей своей жизни.

– Рыцарем Киликийской Армении. Но об этом я вам расскажу в другой раз. Ребята, я устал, хочу спать.

Старик опустился на пол, облокотился спиной к стене, откинул голову и закрыл глаза. Сержант вскочил и приказал своим подчинённым освободить скамью. На неё он накинул принесённые шинели. И попросил старика лечь на подготовленное ложе. А сам прикорнул за столом. Остальные дежурные разошлись по другим помещениям. За решёткой легли спать заключённые.

Я обустроился в углу и только прислонился к стене, как заснул. Мне снились дороги в пыли, мечи в крови, кресты с гвоздями... беспокойные сны прерывались от храпа или кряхтения соседей по камере. Обычно я сплю чутко, даже если страшно утомлён. И только под утро мне приснился спокойный сон. Дерево на холме и под ним крестьяне в кругу, внимающие апостолу, который говорил голосом старика.

Я проснулся.

Старик сидел за столом, наклонившись к сержанту, и что-то шептал ему. В ответ милиционер переспросил:

– То есть Вы забираете своё заявление, и я отпускаю всех? Добрый Вы человек. Они же Вас вчера грабить собирались, могли убить. Я понимаю, что Вы можете воскреснуть, но всё же...

– Не способен я воскресать. Я придумал всё, чтобы ребята задумались о свободе, равенстве, братстве...

– Гражданин... Старик, – уже не шёпотом, а вполголоса воскликнул удивлённый милиционер, – Вы всё придумали? Но как же имена, даты, все эти подробности. Вы так складно рассказывали...

– Уважаемый, извините меня, но я вынужден признаться, что всё это было плодом моего воображения. А подробности – так ведь я в прошлой жизни был учителем истории. В прошлой... ох, теперь надо быть осторожней с этим словом, я имел в виду до того, как я переехал в Москву.

– А почему переехали? Здесь за ремонт обуви больше выручаете, чем там учителем?

– Бежал из Баку, когда там начались погромы армян. Вот уж не думал, что и тут в Москве нагрянут погромщики...

В этот момент старик вдруг бросил взгляд в сторону камеры заключения. Я инстинктивно закрыл глаза и опустил голову: сделал вид, что всё ещё сплю. Вероятно, он успел заметить это движение и догадаться, что я мог слышать его признание. Скорее всего так и было, потому что дальше они шептались так тихо, что слов было не разобрать.

Я смог поделиться с ребятами тем, что услышал под утро, только когда мы вышли за ворота участка. Восклицания "Не может быть!" и "Как же так?!" – это мой цензурный перевод того, что было произнесено подростками в ответ. Я тоже мучался этими вопросами всё утро. Возмущался мистификациям старика, злился на него, что он насочинил нам сказок, и досадовал на себя, что поверил в них.

– Он намеренно так повернул дело, чтобы менты дальше не разнесли его историю, старику не хотелось, чтобы его секрет узнали все... типа всяких там журналистов, – оправдание исходило не от кого-то, а от пацана, бывшего ещё недавно неонацистом.

И тут сам старик показался из-за ворот в сопровождении сержанта и пожилого милиционера. Они крепко пожали старику руку и долго смотрели ему вслед. Как только они повернули обратно в участок, Витя рванул с места и бросился за удаляющимся стариком. Не сговариваясь, мы – за ним.

– Дед, – спокойно, точно он не бежал эту минуту, обратился Витя, – ты обещал рассказать про то, как ты стал рыцарем.

Старик, окружённый нами, оглядел нас, ласково улыбаясь. В его глазах не было вчерашнего страха. В наших глазах не было вчерашней агрессии. В них была несомненная вера в его слова.

– Да, конечно, расскажу, и про встречу с Ричардом Львиное Сердце.

октябрь-декабрь 2017