Мой Автобусный!

Раннее летнее утро. Восходящее Солнышко ещё не успело прогреть прохладу, оставленную ушедшей ночью. Было тепло, но не жарко. Многоэтажные дома, крыши и верхние этажи которых, позолоченные поднимающимся Солнцем, сияли чистотою и белизною, как вершины прекрасных и величественных гор, а нижние этажи оставались в тени. Из этих домов выходил рабочий класс, знаменуя собою начало нового трудового дня. Утро приветствовало автобусостроителей!
Казалось, нескончаемый поток людей движется к заводской проходной. Завод, будто мощный насос, втягивал в себя людское море без остатка. В стёклах заводской проходной отражались многочисленные солнышки, переливаясь и играя, поднимая настроение трудящимся. Некоторые рабочие, подходя к проходной, чуть сворачивали в сторону, выбиваясь из общего потока, и останавливались на специальной площадке около деревянных стендов, выкрашенных белой краской, на металлических опорах из труб, в которых, за стеклом, были помещены утренние газеты: «Правда», «Советская Россия», «Социалистическая индустрия», «Труд». Хоть каждый рабочий выписывал одну или несколько из этих газет, но подадут их в почтовый ящик только вечером, после окончания трудовой смены. А сейчас, перед началом трудового дня, есть несколько минут для вычитки свежей информации о жизни в стране и мире. Окинув беглым, привычным к чтению, взглядом развёрнутые листы газет, читатель находит заинтересовавшее его место, прочитывает его и вновь возвращается в людской поток, втягивающийся во чрево родного предприятия.
В этом потоке, высоко и гордо держа голову, шёл я, старшеклассник, в период летних каникул, подрабатывающий на заводе. Лёгкий тёплый ветерок ерошил мои весьма длинные волосы по моде тех лет отпущенные, проникал под рубашку с коротким рукавом, слегка надувая её. Как бы видя себя со стороны, представлял себя рабочим, сошедшим с советских плакатов, где он изображался хозяином жизни в стране, в которой ему принадлежали все её богатства. Я чувствовал себя настоящим пролетарием! Чувство это искреннее, неподдельное, основано не на пропаганде, а на привычке с ранних детских лет быть рядом с заводом и в самом заводе. Я не мыслил себя нигде в будущей взрослой жизни, только работником знаменитого Павловского Автобусного завода имени А. А. Жданова (ПАЗ)!

Отец мой всю жизнь отдал транспортному цеху завода, быв водителем, начальником колонны грузовых автомобилей, механиком и старшим механиком. В бытность его работы водителем, он с младенческих лет брал меня с собой. На его бензовозе мы объезжали все заводские стройки, заправляя тракторы, экскаваторы, асфальтоукладчики и прочую строительную технику. А завод вёл большое строительство. Строил детские сады, жилые дома, дороги, производил различные ремонтные работы своего огромного хозяйства.
В кабине отцовского бензовоза пахло соляркой, машинным маслом и бензином. Запах этот приятен мне, ибо другого благоухания я и не знал. На этом бензовозе отец ввозил меня в завод. В те времена не было никаких строгостей с охраной. На воротах и в проходной сидели бабульки, казавшиеся мне строгими, но особого внимания ни на что не обращавшие. Подъезжая к заводским воротам, я лишь сползал с сидения, чтобы меня не было видно охранницам. Они пропускали машину на территорию завода. Когда же выезжали с завода, водитель обязан открывать дверцу кабины, чтобы строгая бабулька, которая при этом со своего ящичка не вставала, видела, что водитель ничего недозволенного в кабину не положил. Конечно, она видела маленького мальчика, но ведь таковых на заводе не делают и к комплектующим деталям он тоже не относится, значит, нет причины для задержания его!
Отец ставил свой бензовоз не в транспортном цехе, а в железнодорожном депо. Оно тоже относится к транспортному цеху. В депо стоял паровоз, таскавший вагоны с металлом и прочим товаром с железнодорожной станции Металлист в завод, а из завода вывозил на платформах новенькие автобусы, отправляемые в Сибирь, Дальний Восток, в социалистические страны. Этот паровоз до сих пор служит верой и правдой родному заводу. Нет, конечно, это не паровоз, а мотовоз, но он очень похож на паровоз, потому я его так и называю. Я часто вижу сей паровоз, слышу его гудок и теперь, спустя сорок лет, и улыбаюсь под впечатлением детских воспоминаний. Всегда что-нибудь да выносится из дальних архивов памяти.
Депо расположено в тихом месте завода, удалённом от шумных цехов. Оно окружено деревьями, зарослями кустарника. Тут даже птички поют! Земля в депо и рядом с ним пропитана маслом, мазутом, соляркой и летом от неё, прогретой Солнцем, поднимаются душистые испарения, перемешанные с ароматом цветущих трав. Знойный воздух, насыщенный парами нефтепродуктов, становится густ, производя некоторое кружение в голове. Я облазил, изучив весь этот паровоз от самых колёс до крыши. Был даже под паровозом, спускаясь в смотровую яму, обтирая мазутные стены её своею одеждою. Слесаря показывали мне устройство паровоза, в чём я ничего не понимал, но мне всё было интересно. Механизмы паровоза выпачканы в масле, я их трогал, а потом отмывал руки соляркой, как рабочие депо, что мне особенно нравилось.
Любил я сидеть в кабине паровоза, представляя себя машинистом, ведущим состав, нагруженный новенькими, блестящими автобусами, в дальние дали. Дом, в котором мы жили, стоял рядом с железнодорожной станцией Металлист. Совсем маленьким мальчиком я тащил маму за руку идти гулять на станцию, смотреть на бесконечно длинные составы вагонов, на современные мотовозы, легко сдвигающие с места огромные железные змеи. Эти мотовозы большие и сильные, несравнимые с маленьким заводским паровозиком. И я мечтал о том, что когда-нибудь по блестящим рельсам, убегающим за горизонт, поведу длиннющий состав далеко-далеко, в неведомые мне пространства, которые ясно и представить себе не мог.

Мама моя тихая труженица сборочного цеха завода, отдавшая ему всю свою трудовую жизнь. Папа приводил меня на работу к маме. И там тоже мне всё нравилось, всё приводило в восторг! Шум работающих станков, движущийся конвейер, под высоченным потолком перемещается громадная кран-балка, электрокары подвозили детали для сборки автобусов. Кузова автобусов облеплены рабочими, как муравьями, выполняющими каждый свою операцию. Огромный организм сборочного цеха жужжал, пыхтел, стрекотал. Всё кругом двигалось, перемещалось по заведённому порядку, по отработанной технологии. Видя эту слаженную работу, я теперь уже мечтал работать в сборочном цехе, стать участником всего этого грандиозного движения, прикручивать к автобусу какую-нибудь деталь, а потом, уже за пределами завода, хвалиться перед пассажирами автобуса, что вот такую-то деталь я ставлю своими руками.

Однажды мы с папой побывали в КЭО (конструкторско-экспериментальном отделе). Вот там я был по-настоящему очарован! Сначала папа показал мне пластилиновый автобус в натуральную величину. Я удивился тому, что взрослые люди, как дети, лепят из пластилина автобус! Даже засмеялся, высказывая отцу это удивление. Он объяснил мне, что такой автобус лепят, когда создают новую модель. Чертёж конструктора-дизайнера сначала воплощается в пластилине, потом постоянно дорабатывается, согласуется с производственниками и только после этого автобус изготавливают из металла. Затем мы прошли в конструкторский зал. Огромный, ярко освещённый, чистый зал с рядом кульманов вдоль окон и длинным, широким столом между ними, заваленным чертежами. За кульманами стояли серьёзные мужчины и женщины в чистых одеждах. Слышался лёгкий шелест бумаг, шорох от движения линеек кульмана, скрип карандаша по бумаге. Я, в свои десять лет, привыкший к шумным и пропитанным маслом заводским цехам, был потрясён великолепием конструкторского зала! Я и не знал, что в заводе есть такое место. Вот бы тут работать! Пройдёт чуть больше десяти лет и мечта моя осуществится! Но не станем торопиться, ибо всему своё время.

Почти в каждом цехе завода есть баня-сауна! О, читатель, это особый род моих детских, затем и взрослых воспоминаний. Цеховые бани – это параллельный заводской мир! Устройство бань зависело от любви начальника цеха к ним. Как правило, любви этой было с избытком. Бани строились одна лучше другой! Отделывались они великолепной кафельной плиткой и ценными породами дерева. Специально изготавливали резные столы, лавки. В некоторых банях имелись небольшие бассейны.
Мы с папой чаще всего бывали в бане ремонтно-строительного цеха. В конце рабочего дня, он приезжал за мною на бензовозе, мы брали кожаный министерский портфель с бельём и банными принадлежностями заботливо приготовленный мамой, знавшей, что четверг – банный день и ничто не могло изменить этой традиции. На бензовозе въезжали в завод, ставили машину в депо и шли в баню, где собиралась небольшая компания друзей отца. Он хоть и работал шофёром, но имел крепкие дружеские связи с начальниками цехов и отделов. Объединяла охота, рыбалка, да и простые человеческие отношения.
После бани, мужчины, завёрнутые в простыни, садились к столу, на котором гордо стоял подбоченясь хозяин-самовар – непременный атрибут всех заводских бань. Но содержимое его компанию не интересовало. Они принимали несколько иной напиток, чем предлагаемый самоваром. Я сидел рядом, слушал их разговоры о производстве, о разных делах, всякие охотничьи и рыбацкие байки, не испытывая скуки. Подвыпившие мужчины внимательно следили за своей речью. Если у кого-то вырывалось острое словцо, что случалось крайне редко, на него шикали и говорили с укором: «Не ругайся, тут же дети!» Тогда все присутствующие, может впервые, обращали на меня внимание! Смотрели они на меня с таким сожалением, будто словцо это нанесло мне кровавую физическую травму. Происходила заминка, виновник сего происшествия откашливался, всем своим видом показывая, что виноват, мол, и продолжал свой рассказ. А я застенчиво улыбался, не смея сказать, конечно, что все эти слова давно мне известны, и употребляемы в среде моих сверстников.
Напарившись и отдохнув, собирались домой уже поздним вечером. Отец и товарищи его облачались в чистые рубашки светлых тонов, завязывали галстуки, не подтягивая узел к горлу, а слегка небрежно приспуская его к груди, вешали на шею полотенца. Непременно вешали на шею полотенца, независимо от времени года. Если зима, то поверх пальто. Бодрые, краснолицые и весёлые, шли они быстрым шагом к проходной. Я едва поспевал за ними. Хоть и сидели в проходной бабульки, которые вовсе и не собирались их, слегка пьяненьких, задерживать, но перед проходной они снимали полотенца, убирали их в сумки, подтягивали галстуки. Таков был этикет и уважение к службе охраны.
Я всегда шёл позади компании. Кажется, все обо мне забывали. Был случай, когда мужчины, показав пропуска, прошли ручейком через вертушку проходной, а надо мной, идущим последним, добрая бабушка решила пошутить и нажала педальку в своей будочке, застопорила вращение вертушки. Я от неожиданного торможения вертушки ткнулся лбом в её трубы, из которых она сварена, а вереница мужчин уже вышла из проходной, запевая песню. Не на шутку испугавшись, хотел закричать в след им, мол, спасайте, выручайте, пропадаю, да разве докричишься! Я знал, что проходить на территорию завода без пропуска нельзя, хоть и делал это много раз. И вот теперь возмездие. Теперь воздастся мне за всё! Оставят меня ночевать в помещении охраны и милицию вызовут. Добрая бабушка, высунувшись из окошка своей будочки, улыбаясь нежно, сказала: «Всё, смогу тебя только утром выпустить!» Мороз по распаренной спине пробежал. К счастью, она быстро поняла, что шутка не удалась и освободила вертушку. Я опрометью бросился из проходной, догнав в значительном отдалении от неё свою компанию. Отряд и не заметил потерю бойца, не заметил и его возвращения! С тех пор я никогда не становился последним.

Не говорю, что жизнь в те годы была расцвечена всеми цветами радуги. Зарплаты родителям не хватало, как это всегда бывает, потому приходилось подрабатывать отцу, обеспечивая семье лучшее материальный достаток.
Весьма часто он, в числе некоторых работников завода, подрабатывал, беря новый автобус для перегонки его заказчику. Изъездил большую часть европейской части Советского Союза. И вот тут, когда он получал новый автобус, для меня, тогда маленького мальчика, наступало особое радостное время. Помню пребывание в салоне нового автобуса с дошкольного возраста. Мне кажется, что я, если не родился в пахнущем новизной салоне автобуса, то с пелёнок там находился. Я и не помню первого раза, когда взобрался в сверкающий чистотою и новизною салон автобуса. Представляется мне, будто я был в нём всегда, дыша сладчайшим, вкуснейшим, восхитительным запахом новой машины! Столь приятным моему обонянию и всему моему существу, что он вызывает обильное слюноотделение, будто это пахнет не автобус, а колбаса, торт. В салоне пахнет резиновыми профилями, с помощью которых крепятся стёкла; резиновыми уплотнителями дверей и люков; дерматином, которым обтянуты сидения; автолином – покрытием пола; ДВП, из которого вырезают внутренние панели отделки салона; клеем; бакелизированной фанерой, которой покрывают пол автобуса; немного бензином и машинным маслом. Каждый из этих запахов я мог различить отдельно, но сливаясь в чудесный букет, они создавали ощущение мощи советской промышленности и красоты нашего автобуса! Вот он, мой запах детства, который я и сейчас слышу, хоть, к сожалению, давно не работаю в любимом предприятии. Иной раз промчатся по улице несколько новеньких ПАЗиков, а я, если нахожусь близко, втягиваю носом воздушную волну, создаваемую ими. И снова чудесный дух автобуса проникает в лёгкие мои, быстро доходит до мозга, возбуждая в нём детские воспоминания. Конечно, запах современного автобуса немного не тот, но схожий с ним и приятный до того, что вызывает негу. Хочется расслабиться в уютной обстановки, предастся воспоминаниям.
Во времена моего детства и вплоть до окончания школы, завод выпускал 672-ю модель автобуса и многочисленные его модификации. Отец, получая автобус в отделе сбыта, гнал его на специальную площадку, где стояли эстакады. Там осуществлялась подготовка автобуса к дальнему перегону. Водитель, подготовивший автобус самостоятельно, имел твёрдую уверенность, что доедет на нём туда, куда нужно: в Баку, Киев, Кишинёв, Тюмень, Ташкент, Грозный, Ереван, Нальчик, Львов, Минск, Брест. Этот ряд столь продолжителен, сколько было городов и сёл, расположенных в европейской части СССР. На той же площадке скапливалось десяток других автобусов. Формировалась колонна машин, отправляемых в тот или иной город необъятной страны. На этой площадке складывался целый автомир. Все водители друг друга хорошо знали, дружили семьями, помогали готовить машины. У этого автобуса прокачивают тормоза, здесь колдуют над электропроводкой, тут регулируют клапана двигателя, там затягивают гайки крепления колёс, дальше водитель стоит под автобусом, проверяя надёжность крепления шлангов и трубок, затягивает гайки. Шофёры дают советы друг другу, как сделать то или другое дело лучше, надёжнее, раздаётся весёлый смех, прибаутки, анекдоты.
Я и мой троюродный брат Гоша, полутора годами старше меня, отец которого тоже готовит автобус в дальнюю дорогу, вертимся у всех под ногами. Нам всё интересно! Заходим под эстакаду, на которой стоит автобус, чтобы в сотый раз посмотреть на то, что у него там под полом. Там всё новое, выкрашено блестящей чёрной краской: мосты, рессоры, балансиры, лонжероны, красные медные трубки контрастируют на чёрном фоне, создавая замысловатый рисунок, серая коробка передач. Можно подпрыгнуть, схватиться руками за карданный вал, повиснув на нём как на турнике. Руки, испачканные в жирном, пахучем солидоле, отмыть легко, а вот варежки, если зима, испорчены окончательно. Мамка за это не похвалит. Не понять ей мальчишеского интереса к технике! Ну как же её не пощупать, не облазить, не облизать! Потому были специальные варежки, насквозь пропитанные и пропахшие всем тем, что можно найти под автобусом, да и в его салоне. Хоть и чисто в салоне новом, но там разложен шоферской инструмент, разные запчасти и много всего интересного для нас.
Отцы наши не возбраняли нам ничего, да и не следили за нами. Лишь когда двигатель заводили, смотрели, чтобы мы руки куда-нибудь во вращающиеся части не сунули, да когда на эстакаду заезжали, либо съезжали с неё, смотрели, чтобы под колёса мы не попали.
Закончив подготовку автобусов, водители дружеской компанией собирались в салоне одной из машин для отдыха и обсуждения плана предстоящей поездки. Маршруты давно всеми изучены, не первый раз едут. Договаривались о том, кто за кем поедет. А главное, кто поедет замыкающим. Замыкающим назначали самого опытного водителя, на самом лучшем автобусе. Решали, в каких пунктах будут останавливаться, чтобы собираться вместе, проверять, не отстал ли кто. Все эти вопросы обсуждались в непринуждённой обстановке. Мужчины вытирали запачканные руки чистой ветошью, иногда пропитанной бензином, чтобы отмыть въевшуюся грязь. Здесь же у них был чай в термосах, пивко, иногда кое-что покрепче. В те времена не были введены нынешние строгости. Нам, пацанам, покупали лимонад, пряников. Лимонад и пряники вперемешку с машинным маслом, бензином, составляли уже не запах детства, а вкус его! Стаканом с лимонадом мы чокались с водителями, чувствуя себя почти наравне с ними.
Выезд, как правило, назначали не на следующий день, или через день, бывало и позже. В это время нужно уладить некоторые домашние дела: картошку перевезти, съездить на охоту, рыбалку, за грибами, в деревню к бабушке. Да мало ли всяких дел, где в качестве личного транспорта можно использовать автобус! Другого-то почти ни у кого не имелось. В этом не было злостного нарушения, так как перед выездом в дальний путь автобус должен пройти обкатку несколько десятков километров, на что заводом выдавался бензин и специальный путевой лист. Зачем же автобус просто так гонять, когда можно извлечь из этого пользу.

Однажды поехали на рыбалку комаров собою кормить. По берегам Оки, выше и ниже по течению её, стоят рыбацкие ватаги, состоящие из нескольких разборных домиков. В домиках этих нары да печурка железная. Предполагается, что обитатель сего жилища  и его гости рыбу должны ловить дённо и нощно и лишь на короткое время отходить ко сну. Но они ровно столько же времени сидели за столом под навесом, устраиваемым рядом с домиком. На столе, будто он покрыт скатертью-самобранкой, не иссякали съестные припасы и горячительные напитки. Испив кровушки шоферской, комарики дохли, падая на песок прибрежный, дрягая всеми своими лапками и тыча хоботком в пустое пространство. Комариный прайд быстро просекал это дело и набрасывался пищащим роем на нас, на детей. Мы лопашком* отбивались от них, махая им во все стороны, и скоро поверхность весла обрастала серенькими трупиками комариными. Комары были везде: в ухе, в носу, в ушах, ползали под одеждой и кусали, конечно! Их давили, травили дымом от ваты, выдранной из матраса, жгли факелами, в огне которых они сгорали сотнями, но меньше их нисколько не становилось.
Однако я забежал вперёд лошади, э-э, то есть автобуса. До ватаги ещё надо доехать. Новенький автобус, набитый одеялами, матрасами, подушками, телогрейками, корзинами с посудой, сумками с продуктами, водкой, мешками с горохом, на который, якобы, собирались рыбачить, выехал за город. Проехав несколько километров по асфальту, свернули на грунтовую дорогу. Тут первый пункт остановки, потом будут ещё. Первая бутылка водки торжественно вынута из недр необъятных сумок, какой-то немытый огурец, да краюха чёрного хлеба с луковицей. Нам наливают лимонад и мы с удовольствием чокаемся со взрослыми: с полем! За рулём автобуса один из друзей отца. Он обкатывает новую машину и пьёт больше всех! Едем дальше. Дорога как фронтовая, будто её только что бомбила авиация противника и отработала по ней артиллерия. Автобус кидает из стороны в сторону, высоко подбрасывает на колдобинах. Отцы поют:

                Прощай любимый город,
                Уходим завтра в море,
                И ранней порой
                Мелькнёт за кормой…

Тут страшной силы толчок подбрасывает всех к потолку. На секунду возникает ощущение невесомости, как в космическом корабле, правда, там она постоянная, а тут отключается и бросает на сидение. Уложенные с большим усердием матрасы, одеяла и подушки давно уж разлетелись по всему салону, приходится отбиваться от них, посуда звенит, чего-то где-то гулко брякает, катаясь по салону. Водителю, дяде Саше, вовсе море по колено. С любимым городом он давно распрощался, а кажется ему будто он капитан громадного корабля, за кормой которого мелькнул до боли знакомый синенький платочек!
Дорога, пробежав по лугам и перелескам, вьётся теперь по берегу Оки, близ кромки воды. Её преграждает в полукилометре от ватаги ручей. Метра два ширина его. Дядя Саша сбрасывает скорость. Отцы внимательно смотрят вперёд, оценивая ситуацию: можно ли проехать? По всему видно, что проехать нельзя, о чём и сообщают своему другу водителю. Предлагают оставить автобус здесь, а до ватаги дойти пешком, взять лодки и перевезти все вещи. Дядя Саша только этого и ждал, чтобы сделать наоборот. Включив заднюю передачу, он дал газу. Мотор взревел надрывно, и автобус помчался назад.
- Сашка, ты что, с ума сошёл! – закричали отцы.
- Сейчас перепрыгну.
- Выпусти хоть детей!
- Держитесь!
Отцы приказали нам упереться ногами и руками в сидение, стоящее перед нами и крепко держаться. Они волновались, даже испугались, а нам было забавно: сейчас совершим полёт на автобусе! Но автобус, наш прекрасный павловский автобус, изготовленный на любимом предприятии, почему-то лететь отказался! Может, не было у него таких характеристик, не предусмотрели их конструкторы, а дядя Саша этого не знал. Он лишь разогнал несчастный автобус – двигатель ревел, ветер пел в открытые форточки -  и влетел со всего маха в овражек промытый ручьём. От резкого торможения автобус крякнул, хрястнул и завалился на правый борт, постепенно кренясь, увязая колёсами в красной глине. Вперёд полетели подушки, матрасы, одеяла, дребезжащая посуда, консервные банки. Мешок с горохом разорвался, и мириады горошин прыгали по салону, выстукивая барабанную дробь на все ноты. Попадая на металлические панели, звонко отскакивали от них, от панелей из ДВП – отскакивали с гулким, приглушённым звуком. Меня тряхнуло, швырнуло, оторвало от поручня и бросило на правый борт, который, к счастью моему, за секунду до того заботливо устлали собою одеяла и подушки. На меня кто-то приземлился, другой рядом. Всё это произошло в одно мгновение, и воцарилась звенящая тишина, нарушаемая тихим плеском речных волн и характерными щелчками остывающего радиатора. Послышалась чья-то возня. Каждый стал выбираться из-под вороха рыбацкого скарба и осматриваться.
- Все живы? – спросили отцы.
- Все! – радостно отвечали мы.
Вот ведь забава, никогда не были в такой ситуации! Выбираться из салона автобуса прошлось через водительскую дверь, которая теперь, как башенный люк танка, была вверху. Выбравшись, стали осматривать автобус и решать, что делать дальше. Автобус почти лежал на правом боку, увязнув в глине. Он смотрел на нас грустным взглядом  глаз-фар, будто спрашивал: за что же вы со мной так скверно обошлись? Левые колёса автобуса поднялись к небу, будто он раскорячился, бесстыдно показав непотребное место, всегда должное быть скрыто от посторонних глаз.
Пришли мужики с ватаги. Стали думать, как вытащить автобус. А о чём тут думать: трактор надо. И пошли взрослые в деревню за трактором. До деревни километра три идти надо. Вечером в пятницу найти трактор не представлялось никакой возможности. Но как-то этот вопрос удалось решить. Июньский день длинён. К закату его приехал пьяненький тракторист на гусеничном тракторе, похожем на серо-коричневое чудовище. Зацепили автобус тросом и начали тянуть. Трактор буксует на жирной, влажной прибрежной земле. Гусеницы вращаются, наматывая клочья зелёной травы и жирный илистый чернозём. Ручей, в котором увяз автобус, крепко его держит, не хочет его отпускать. Должно быть, водяному или ручейным нимфам полупрозрачным понравился павловский автобус. Да и как не понравится! Иначе и быть не может! Но трактор натужно ревущий, выбросив из выхлопной трубы тучу чёрного солярочного дыма, разогнавшего на секунду гудящих, будто сбитый немецкий истребитель, комаров, одолел духов ручья. Жижа, удерживающая автобус, чмокнула напоследок, поцеловав его, и отпустила. Вытянули автобус, как бегемота из болота. Теперь он стоял весь грязный, жалкий, грустный.
Когда вытянули автобус, сообразили, что тянуть надо было не вперёд, а назад, ибо теперь всё тот же ручей преграждал обратную дорогу домой. Пока трактор не отпустили, автобус развернули, в ручей набросали веток, каких-то досок, неизвестно откуда взявшихся, выпили по стаканчику и прокатили автобус в обратном направлении. Зачмокала грязь под ним, но не смогла заключить в свои железные объятья.
Автобус помыли, окатывая его из вёдер, пока грязь на нём не высохла. Он снова стал новым, бампер лишь погнулся. В наступивших сумерках его кузов сиял жёлтой краской, а сам он подмигивал противотуманными фарами, особенно хорошо заметными в темноте. Заперли нашему красавцу все двери и оставили до воскресения. Комары покружились вокруг него, быстро потеряв к нему интерес, набросившись на нас с удвоенной силой. Трактор, коптя почерневшее небо, рыча, и хлопая никогда не закрывающейся дверцей кабины, болтающейся на петлях, победно удалялся в деревню.
На ватаге, в котелке над костром, что-то аппетитное булькало, разнося чудесный аромат, перемежающейся с влажным, пахнущим илом и рыбой воздухом реки и сосновыми иглами, смолою леса. Потянешь носом воздух и чихнёшь от набившихся в него комаров, от которых никакого спасения нет. Поужинав уже ночью, завалились спать после долгого дня с приключениями. Комариные укусы не могли нам помешать спать.
Автобус, благополучно вернувший нас в город, был отогнан заказчику, сдан ему и служил ему верой и правдой десяток лет.

Не только на рыбалку, но и на охоту ездили на новеньких автобусах, обкатывая их. А как не обкатывать?! Надо же заказчику сдать надёжную машину!
В молодости отец мой слыл заядлым охотников. Получив очередной автобус, в компании своих друзей-охотников, поехал добывать лося, мясо которого у нас на столе почти никогда не переводилось. Добыв упитанного бычка и в этот раз, разделали его, загрузили мясо в автобус и, по традиции, сели вокруг костра жарить ливер на громаднейшей сковороде, величиною с колесо автобусное. Нажарились до сыта! Так, что отец мой не мог садиться за руль. Решили ночевать в автобусе. Но автобус не ровно стоял на лесной дороге. Отец вознамерился загнать его на ровную лесную полянку, что ему вполне удалось.
Поутру проснувшись, охотники желали возвращаться к женам и детям с добычею знатной, а ехать-то никак нельзя. Смотрят на автобус, ходят вокруг него кругами и ничего понять не в силах: спереди сосна и сзади сосна! Расстояние между каждой из них и автобусом, меньше метра.
- Степаныч, - спрашивают отца моего, - ты вчера боком что ли ездил?!
Он молчит, плечами пожимает, сам не ведает, как меж двух сосен автобус загнал, что они теперь его плотно спереди и сзади зажимают.
Что делать? Автобус заводить не пытались, ибо смысла в этом нет. Предложили отцу опять напиться, может тогда покажет мастер-класс езды боком! Шутки шутками, а выбираться как-то надо. Стали толкать автобус в сторону, да разве его вытолкаешь! Он будто прирос к сосновым корням, выступающим над поверхностью земли. Надо бы трактор, но где ж его взять? До ближайшей деревни вёрст тридцать. Сосну валить? Нечем её пилить, нельзя этого делать и неизвестно, куда она упасть захочет.
Стали домкратом поднимать колёса автобусу, подкладывали под них брёвнышки-катышки, которые в лесу находили. Так, сантиметр за сантиметром выкатили автобус и благополучно добрались до своих семейств, накормив их свежей лосятиной.

Много забавных случаев можно вспомнить. Весело и дружно жили в советскую эпоху. Чудили и работали! Не без проблем жили, но они как-то решались спокойно, без стрессов. Всё вокруг считалось народным, все ко всему имели примерно одинаковый доступ. Нельзя сказать, что новые автобусы постоянно эксплуатировались в личных целях. Случаи эти были, но их можно считать единичными забавными историями, которые теперь вспоминаются с особенною теплотою. Завидую я своим родителям и их друзьям, что большая часть трудовой жизни их прошла в славные советские времена. Люди тогда были добрее, порядки проще, жизнь стабильнее. Завод всем давал работу и доход. Я же теперь хожу лишь на работу и с работы, раз в год выбираясь на рыбалку и  охоту. Правда, работаю, к сожалению, в другом месте, но автобусный завод по-прежнему считаю родным предприятием. Ему отдано двенадцать первых лет трудовой деятельности – самых лучших лет, несмотря на то, что они прошли в капиталистической России.
Автобусный завод всегда рядом. Вся жизнь крутится вокруг него. Иду ли пешком по своему микрорайону, еду ли на машине, отовсюду виден Автобусный завод: либо цеха его, либо трубы. Смотрю я на мой завод с грустью и большой надеждой на возвращение, хоть и четырнадцатый год идет, как я завод свой оставил. Там теперь всё другое и люди незнакомые трудятся.
 
Но жизнь наша не лишена праздника! Праздник наступил неожиданно. По случаю очередного юбилея завода, проводился день открытых дверей. Я, истосковавшись по заводу, многие годы мечтая  пройтись по его территории, заглянуть в цеха родные, получил эту счастливую возможность! Заводское руководство захотело похвалиться достижениями по организации производства. Они знали, что посмотреть на это чудо, слухи о котором распространялись активно от немногочисленных теперь работников завода, придут бывшие рабочие. Я хоть и слышал о чистоте в цехах, как в операционной, но представить этого не мог, поскольку память моя сохраняла убранство цехов совсем иное.
Я с трепетом и волнением, гордостью гораздо большей, чем тогда, когда работал здесь, начиная с летних каникул, подхожу к воротам завода. Всех желающих пропускают не через проходную, а в ворота. Сердце моё стучит взволнованно, дыхание учащённое. Я переступаю черту, ступаю на заводскую землю! Полной грудью вдыхаю заводской воздух целебный для меня, как воздух черноморского побережья. Сразу за воротами начинается выставка автобусов. Показан весь модельные ряд и перспективные машины. Выставку я осмотрю потом, а сейчас – в цеха! Срочно в цеха! Терпения уже не хватает, как хочется увидеть преобразованные цеха! По окончании длинного ряда выставочных машин, стоят экскурсионные автобусы. Народ в них набивается как килька в бочки. Нас повезут в сварочно-окрасочный и сборочный цеха. Это основные заводские цеха, в которых очень не терпится побывать.
Время тянется долго в нестерпимом ожидании. Наконец, дождался, входим в сварочный цех. Где же это мы оказались? Мы прямо с улицы вошли в какой-то производственный рай или музей промышленности! Чистый бетонный пол, окрашенный приятной для глаза зелёной краской. Пол центрального прохода цеха окрашен красной краской, будто ковровая дорожка в кабинете директора завода. Да, цех производит сильное впечатление новизной, чистотой, всем тем, что называется культурой производства. Однако же, скорее хочется попасть в сборочный цех. Там, по слухам, я должен увидеть нечто необычное.
Войдя в сборочный цех, мне первым делом захотелось разуться, хоть на дворе стоял сухой, солнечный и тёплый сентябрьский день. Пол тут выкрашен такой же краской, но натёрт до блеска, как паркет в музее, по которому надо ходить в специальных войлочных тапочках. Что же это? Неужели, такое возможно в сборочном цехе? Где тот грязный, пропитанный маслом пол? Где закопченные стены? Где грязное оборудование? Я вижу перед собой светлый, ярко освещённый, чистый цех. Душа радуется! Хорошо, очень хорошо, что смогли организовать такое производство!
Покидать цех не хочется. Походить бы здесь дольше, привыкнуть к новой обстановке, вспомнить, что и где раньше было, насладиться всем этим великолепием, стараясь запомнить его на многие годы вперёд. Ведь неизвестно, когда я снова сюда попаду, пусть и опять на экскурсию.
Я вышел из цеха приятно ошеломлённый. Впечатления ещё не укладывались в голове моей. Они теснились, налезали одно на другое, как льдины в период ледохода на нашей Оке, на берегу которой раскинулся лучший в мире город Павлово и Автобусный завод! Я шёл по территории завода, будто во сне, потеряв чувство реальности, ни о чём не могущий думать, кроме увиденного, потрясшего меня. Хотелось заглянуть в родное КЭО (конструкторско-экспериментальный отдел), ныне носящий иное название, но охранники туда не пустят.
Потом я сообразил, что следовало бы второй раз поехать на экскурсию. Эмоции мои немного улеглись бы, и я смог бы разглядеть всё показываемое нам гораздо лучше и спокойнее. Но выставка автобусов привлекла моё внимание, переключив его на себя. Хоть я и живу рядом с заводом, но все модели автобусов рассмотреть не могу. Я ходил из одного автобуса в другой, нежно гладил рукою поручни, спинки сидений, вдыхал запах новизны. Сидя в одном из автобусов, долго дышал им, наслаждаясь неповторимым духом его, вспоминая детство, юность, молодые годы.
Детство моё прошло в автобусе ПАЗ-672. Нынешние автобусы пахнут иначе. В их салонах больше пластмассовых деталей, который портят воздух, перебивая сладчайший запах резиновых профилей, дерматина, клея. Бензинные и масляные ароматы теперь напрочь отсутствуют. Ведь они появляются только при ремонте автобуса, при подготовке его в дальнюю дорогу.

Покидал я территорию завода с большой неохотой и страшным сожалением. Шагнул за ворота – будто из оазиса в пустыню. В стороне от заводских ворот проходил конкурс детского рисунка на асфальте, оставивший после себя достойные картины, которые я пошёл рассматривать. Они почему-то напомнили мне то из детства, когда мы с мамой провожали папу в дорогу. Мы шли на то место, где собиралась вся колонна, состоящая из десятка и больше автобусов. Тут жёны и дети водителей. Мы бегаем вокруг автобусов, двигатели которых запущены, ибо зима. Водители прогревают машины. Выхлопные газы клубами поднимаются вверх. Почему-то память выдаёт лишь зимние проводы. Они похожи на бурное народное гуляние. Даже кто-то с гармошкой приходит. Гармошка перекрикивает десятки работающих моторов. Отцы и мужья прощаются со своими семьями, кто-то протяжно кричит: «По ма-ши-нам!!!» И водители бегом бегут к своим автобусам, боясь, будто они без них уедут. Отчасти это напоминает проводы на фронт. Провожающие выстраиваются на обочине дороги. Наши матери волнуются, переживают, мысленно желая счастливого пути и скорейшего возвращения. А первый новенький автобус, кажущийся гигантским, набирая скорость, рассекает морозный воздух, даёт прощальный протяжный сигнал и уносится в снежную даль, оставляя за собой крутящуюся снежную позёмку. За ним летит второй, потом третий, четвёртый… Вот и замыкающий колонну взял старт от родного завода. Вся вереница их скрылась в снежной дали, обдав нас воздушной волной, пропитанной выхлопными газами и неповторимым запахом нового павловского автобуса! Будто автобуса-пряника! Стало тихо. Лишь в ушах шумит от громких автобусных сигналов. Люди медленно расходились по своим домам и квартирам.
Вы никогда, друзья, не вкушали запах новенького автобуса? Где вам! Да у вас нет такой возможности, ибо к вам он приезжает, расточив свой прелестный запах в дальней дороге.
Возвращались водители из дальних поездок с деньгами, весёлые и отдохнувшие в поездах, доставляющих их обратно. А с семьями ездили отдыхать в заводскую базу отдыха, расположенную в великолепном сосновом лесу, на берегу чудесного озера. Зимой катались на лыжах, летом купались, ходили за грибами и ягодами. База отдыха была наполнена детьми и взрослыми, жившими одною дружной компанией. Вечерами принимали участие в массовых концертных мероприятиях, пели песни. По соседству располагались базы отдыха других заводов города Павлово. Между отдыхающими в этих базах отдыха организовывали спортивные и культурные состязания. Жизнь кипела, била ключом чистым и прозрачным.
Время детства и юности пролетает быстрее скорости движения автобуса. Лишь воспоминания о нём остаются навсегда. Их больше, чем во взрослой жизни, хотя детство намного короче её. Прошло детство моё и начала угасать спокойная, стабильная, братская советская жизнь. Страну целенаправленно вели к развалу, в чём и преуспели.
 
Я пришёл работать на завод в возрасте двадцати лет за десять дней до объявленного крушения Советского Союза. Событие это прошло почти незаметно. Редко кто сожалел о случившемся, поскольку люди были подготовлены многолетней пропагандой, родившей ненависть к социалистическому государству. Всё советское прошлое проклиналось, высмеивалось, растаптывалось. Те, кто дорожил преданным советским государством, предпочитали помалкивать, поскольку становились объектами всеобщих насмешек.
Последствия развала страны начали ощущаться позднее. Гиперинфляция, падение производства, огромные долги по зарплате и мизерные зарплаты, повышение уровня преступности – вот лишь видимые результаты развала страны, но людям внушали, что таковы последствия правления бездарных советских руководителей. Этому обману, как обычно у нас случается, люди верили. Страдали, но верили. Видели на экранах телевизоров пьяного президента и поддерживали его на выборах. Не получали зарплату, но, угрюмые, шли работать. Теперь уже не было пролетариата, не было рабочего класса. От него осталась лишь серая масса, толпа, которая, опустив головы, утром втягивалась в завод с мыслью о том, чем вечером кормить детей своих, а в конце дня выходила с завода всё с тою же мыслью.
В заводе всё быстро менялось. Охрану, состоящую из бабушек, уволили. Вместо них взяли крепких парней, по периметру завода построили вышки. А иначе нельзя, поскольку с завода стали воровать всё, что только возможно унести. В советское время не воровали, либо делали это крайне редко. Горсть гвоздей возьмут для хозяйственных нужд, только и всего. Не было смысла воровать, ибо некуда сбывать награбленное. Государственные автопредприятия, хоть и нуждались в запчастях, но не могли их покупать у физических лиц. Водители за свой счёт не станут покупать запчасти. С образованием частного сектора, комплектующие с завода потекли рекой. Рабочие, не получающие зарплату, пытались сами себя прокормить таким способом. Воровали не только комплектующие детали и материалы, но и автобусы целиком. В большинстве случаев этим занималась охрана. Уголовные дела ежедневно открывались, стали обыденным явлением.
Руководители завода, введя в нищету рабочих своих, обогащались, строили шикарные дома, покупали дорогие и редкостные по тем временам автомобили, катались по заграницам. Но, к счастью, завод в столь трудные времена выжил, устоял, не развалился, не остановился. Большая заслуга тут тогдашнего директора завода Виктора Сергеевича Костромина. Он, бывший партийный работник, не позволил сделать с заводом того, что случилось с большинством павловских предприятий, полностью прекратившими своё существование.
Над рабочими постоянно висела угроза сокращения. Сокращения регулярно проводились. Администрация завода умело пользовалась этим ресурсом, подчиняя рабочих, делая их бессловесными и безропотными. Всеобщая подозрительность стала нормой.  Но работать в заводе было интересно, особенно у нас в КЭО. Мы создавали новые автобусы, совершенствовали базовые модели, готовили автобусы к участию в различных выставках, в том числе и за границей. КЭО – это завод в заводе, это особая, уникальная привилегированная единица. Однако же, неумолимо пришло то время, когда и я попал под сокращение, с болью вырвавшее меня из родного предприятия и бросившее в неизвестность.
Численность рабочих сократилась в четыре раза. Слабенький ручеёк втекает в заводскую проходную и вытекает из неё. Люди ходят в завод лишь деньги зарабатывать, и нет никакой другой жизни их объединяющей.

31.03.2018.

* Лопашок – особого рода весло: круглая пластиковая пластина, прибитая к короткому деревянному черенку. Оно служит для движения и управления ботником. Ботник – маленькая, часто самодельная, одноместная рыбацкая лодка. Рыбак держит лопашок в руках, поочередно гребя им по левому и правому борту ботника.

На фото: фрагмент конвейера сборочного цеха Павловского Автобусного завода. Снимок сделан мною, автором, 22 сентября 2017 года.