8. О умножении таланта творческим служением

http://www.stihi.ru/2018/03/28/6275  Знакомьтесь с работами Художника П. В. Рыженко

Андрея Тарковского всегда волновала проблема ответственности художника. Вот некоторые его мысли на этот счет:
«Человек создан по образу и подобию Божию, и если он несет в себе творческое начало – а каждый человек в себе его изначально несет – он не должен зарывать своего таланта и не имеет права относиться к нему как к своей собственности».
«Меня поражают художники, которые считают, что они созданы сами для себя».
«Я должен делать то, что, как мне кажется, важнее, нужнее – в той степени, в какой я умею это отличить».
«…Художник должен служить своему таланту и пытаться объяснить самому себе, для чего он живет».
«Стремление к совершенству побуждает художника делать духовные открытия, постоянно подвигать себя на максимальное нравственное усилие».

«Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий» Матф (25:13)

...Ибо поступит Он, как мудрый
Пред путешествьем Господин,
Рабов призвавший попрощаться
И поручил именье им:

И одному дал - пять талантов,
Иному - два, кому – один,
По силам каждого своим
И в путь отправился Он дальний.

Вложил разумно в дело первый,
Таланты раб - удвоив их,
Так же второй в трудах умножил,
А третий во земле сокрыл.

Чрез много лет домой вернулся
Из странствий долгих Господин
И у рабов своих отчета
Он неожиданно спросил.

И получивший пять талантов
Принес увесистый барыш (иудейский талант серебра весил 44,8 кг)
И говорил он Господину:
Я приумножил их вложив.

Сказал в ответ ему Хозяин:
Ты славный, добрый, верный раб,
Был верен в малом и над многим
Тебя мой друг поставлю Аз.

Второй коленопреклоненно,
Сказал: любимый Господин,
Доверил мне Ты два таланта,
Другие два на них нажил.

Сказал в ответ ему Хозяин:
Ты славный, добрый, верный раб,
Был верен в малом Мне, над многим
Тебя мой брат поставлю Я.

Отчет дал третий - Господину,
Сказав: Тебя жестоким знал.
Жнешь где не сеял, собираешь -
Там где ни зги не рассыпал,

И убоявшись, скрыл талант Твой -
В земле вот забери своё!
Ему сказал в ответ Хозяин:
Лукавый и ленивый раб,

Ты знал, что Я не сея жну
И собираю где не сыпал,
И надлежало посему
Талант отдать купцам великим
 
И Я пришедши б получил
Мой капитал приумноженным,
Итак отдастся твой талант -
Имущему десять талантов!

Ибо имущему воздастся
И приумножится стократ,
У неимущего таланта
Отнимется зарытый клад!

А негодяя сего бросьте
Во внешнюю тьму от Меня:
Там будет плач и адский скрежет...
Зубов стираемых в слезах!

И возгласил, рассказ окончив:
Воздам умножившим - талант!

P.S.
Без Меня не можете творити ничесоже (Ин. 15, 5); Ищите и обрящете: толцыте, и отверзется вам: всяк бо просяй приемлет, и ищай обрящет, и толкущему отверзется (Лк. 11. 9-10). Господа Бога, Спаса и Помощника на помощь призываю: Он есть Бог наш, Великодатель подающий благо, Дарователь богатых даров, Наставник в премудрости и дающий разум, неученых Учитель - учащий людей разуму, дающий умение неумеющим, дающий молитву молящимся, дающий просящему мудрость и разум, дающий всякое дарование благое, дающий дар на пользу просящим, дающий незлобивым хитрость, и отроку юному чувство и ум, проповедование же слов Его просвещает и разум дает младенцам. Св. Епифаний Премудрый



Арсений Тарковский когда-то сказал: «Поэт – это тот, кто говорит от той группы не пишущих стихов людей, чьими "устами" он служит». В «Слове об Апокалипсисе», произнесенном его сыном Андреем Тарковским в 1984 г. в Лондоне и опубликованном на русском языке в Москве в 1989 году читаем:
«Последнее время – не просто последнее, а довольно длительное – мы часто задаем себе вопрос: а не греховно ли вообще творчество? Почему же возникает такой вопрос, если мы заведомо знаем, что творчество напоминает нам о том, что мы созданы, что у нас один Отец? Почему возникает такая, я бы сказал, кощунственная мысль?
Потому что культурный кризис последнего столетия привел к тому, что художник может обходиться без каких-либо духовных концепций. Когда творчество является каким-то инстинктом, что ли».
Причину этого вопрошания режиссер видел в следующем: «Художник стал относиться к таланту, который ему дан, как к своей собственности, а отсюда появилось право считать, что талант ни к чему его не обязывает. Этим объясняется та бездуховность, которая царит в современном искусстве. Искусство превращается или в какие-то формалистические поиски, или в товар для продажи».
И вывод: «Искусство становится грешным, как только я начинаю употреблять его в своих интересах. И самое главное, что я перестаю быть себе интересным. Может быть, с этого и начинается моя любовь по отношению к самому себе».
Всё сказанное отсылает нас к сердцевинному содержанию последнего фильма Андрея Тарковского «Жертвоприношение» (1986) и к другому фрагменту того же «Слова об Апокалипсисе»:
«Мы не знаем, что такое любовь, мы с чудовищным пренебрежением относимся сами к себе. Мы неправильно понимаем, что такое любить самого себя, даже стесняемся этого понятия. Потому что думаем, что любить себя – значит быть эгоистом.
Это ошибка. Потому что любовь – это жертва. В том смысле, что человек не ощущает ее – это можно заметить со стороны, третьим лицом.
И вы, конечно, знаете это, ведь сказано: полюби своего ближнего, как самого себя. То есть любить самого себя – это как бы основа чувства, мерило.
И не только потому, что человек осознал сам себя и смысл своей жизни, но и потому также, что начинать всегда следует с самого себя».
Эти слова заставляют нас вспомнить высказывание известного религиоведа Мирчи Элиаде: «Только любовь превращает животное в Человека и заменяет инстинкты свободой.
“Dilige et quod vis fac”, говорил святой Августин: “любите, и делайте, что вы хотите!”.
Тот, кто любит истину – свободен.
Любовь преображает человеческую сущность.
И свобода, побеждающая в любящем индивиде, не будет никого ущемлять, никому не сделает больно».

Велика русская поэзия XIX века, прежде всего, была гениальной поэтичностью. Тем не менее, следует сказать о пророческом служении русской поэзии. Иван Ильин был убежден, что «вряд ли есть еще один народ на свете, который имел бы такую поэзию, как русская: и по языку, и по творческой свободе, и по духовной глубине. Да – по глубине. Ибо силою исторического развития оказалось, что русский поэт есть одновременно национальный пророк и мудрец, и национальный певец и музыкант».

«Полный и совершенный поэт ничему не придается безотчетливо, не проверив его мудростью полного своего разума. Имея ухо слышать вперед, заключа в себе стремленье воссоздавать в полноте ту же вещь, которую другие видят отрывочно, с одной или двух сторон, а не со всех четырех... Будьте не мертвые, а живые души! Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк, прелазай иначе, есть тать и разбойник» Николай Гоголь.
               
Бог Слово - воплощенная Любовь,
Мертво творенье, вне Его стихии...
Дух Творческий, Спаситель ниспослал
Всем званным, чтобы в Истине ходили!

Суть творчества: Царю царей служенье,
Царствие Божие в сердцах должны найти,
Без исключения художники, поэты,
Душ человеческих - ловцы!

Творить не значит вытворять, что хочет
Безумство похоти расхристанной толпы!
Искариот, служив - двум господам окончил
Продав Спасителя, самоубийством жизнь…

Во время оно Русь, - апостасия
Закабалила злом, как никогда…
За души ближних в брань вступить обязан
С ней каждый верноподданный Царя!



Вернуть, так много обществу придется, высокого поэзии друзья, что из него исторгнуто безбожным, правлением клокочущего зла... Путем тернистым нелегко идти, но благодать поможет свыше. Хочу пробить я стены безразличья, чтоб пламень Русскости в сердцах Ваших возжечь! «Познайте истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32,14:6)

Теперь ничем не взять, ни мыслью своенравной,
Ни личностью картинной, ни гордостью ума,
Лишь высшим идеалом православным
Поэзия пронизывать должна,

Чтобы, как встарь, во время оно,
Она к тому служила, чтоб воззвать
Народ на правый бой и в нем воспламеняла
Дух браннолюбный на беду врага!

Так и теперь придется ей набатно
Призвать на битву высшую слОвян
За благодатную, духовную свободу,
Которую Спаситель даровал!



«Есть, действительно есть, и у тебя весы и безмен, сделанные не из меди и железа, но состоящие из чистоты и веры; при помощи их и исследуй всякое слово… Не будем думать, что для нас достаточным извинением может служить наше незнание и простота; ибо Христос заповедал нам быть не только простыми, но и мудрыми». Св. Иоанн Златоуст

Сомкни до времени уста свои
И в сердце пробуди благие страсти,
Молитвой пламенной затепли храм души,
Смири язык - уздою покаянья.

Покуда не настроились весы,
Что совестью зовутся в должной мере,
Доколе немощь ближнего гневит
Не сможешь право в Истине ходить!

Но коль исправились они
Взвесь слово каждое, что хочешь изнести
И лишь тогда - дерзай, твори, пиши
Таланты умножать в любви спеши!



Все зло мiра – от незнания Писаний, сказал святитель Иоанн Златоуст, Бог Творец в подстрочном с греческого переводится как Поэт!

Конца финал, увы не за горами,
Жизнь в суете-сует проводим неразумно
И часто понимаем слишком поздно,
Божий талант прожгли в пыли иллюзий...



Non nobis, non nobis, Domine Sed nomini tuo da gloriam*...

О сколь завистливых к таланту бесноватых,
Пройдох, антихристов, спесивых лжепророков,
Иуд ничтожных, сбрасывает маски
Неся с учтивым видом - дегтя бочки!

Не очернят лукавые - смиренных,
Марает прах всегда слегка подошвы, 
С ног отрясти его поэт обязан,
Чтоб Благовест в мip падший привнести!



«Сей же род изгоняется только молитвою и постом» (Мф.17:21).

...Когда они пришли к народу,
То некто подойдя к Христу
Пал ниц коленопреклоненно
Моля за сына своего:

- Отрок беснуется и с детства
Страдает в полнолунье он,
То в огнь, то в воду, ища смерти
Бросается, как сам не свой...

- К Твоим ученикам его я
Не раз с надеждой приводил,
Но исцеления несчастный
От них увы не получил…

Иисус же отвечал, глаголя:
- Доколе буду с вами Аз?
Род маловерный, развращенный...
Ведите юношу сюда!

И запретил страдальца бесу,
Он мучить, демон тут же сник,
Покинул страждущего душу
И отрок исцелился вмиг!

После апостолы спросили,
К Христу смиренно приступив:
- Скажи Учитель, почему же
Его изгнать мы не смогли?

Иисус ответил: - по неверью!
По истине, глаголю вам,
Коль будите иметь вы ВЕРУ
С горчичное зерно тогда,

Если прикажите горе сей:
Отсюда перейди туда,
То перейдет она и будет
Все достижимо в мiре вам!

- Сей же бесовский род лукавый,
Только молитвой и постом
Изгнать из одержимых можно,
Токмо МОЛИТВОЙ и ПОСТОМ!

24.03.2018



ПОЭТИЧЕСКОЕ ПРОРОЧЕСТВО

Велика русская поэзия XIX века, прежде всего, гениальной поэтичностью. Тем не менее, следует сказать о пророческом служении русской поэзии.
Иван Ильин был убежден, что «вряд ли есть еще один народ на свете, который имел бы такую поэзию, как русская: и по языку, и по творческой свободе, и по духовной глубине. Да – по глубине. Ибо силою исторического развития оказалось, что русский поэт есть одновременно национальный пророк и мудрец, и национальный певец и музыкант. И в русской поэзии, открытой всему на свете, – и Богу – и молитве – и миру – и своему – и чужому, и последней полевой былинке, и тончайшему движению души – мудрость облекается в прекрасные образы, а образы изливаются в ритмическом пении. Так русская поэзия вместила в себя глубочайшие идеи русской религиозности и русской философии, и сама стала органом национального самосознания... Русская поэзия – величайшая сокровищница мировой литературы; богатства ее – неописуемы, неисчерпаемы; совершенство ее языка, разнообразие ее форм, власть ее над содержанием жизни единственны в своем роде. Она всему открыта, ей все доступно... Она выговаривала своим вдохновенным языком то, что у других народов давно уже стало достоянием прозы и публицистики».

Действительно, русская поэзия касается всех сфер жизни, от житейской повседневности, до духовных оснований жизни. Во всем она видит смысл и значение, выявляет красоту форм и глубину содержания. Она обращена к Богу – высоты богосозерцания мы видим и у М.В. Ломоносова, и у Г.Р. Державина (особенно в оде «Бог»), и у А.С. Пушкина – у всех значительных поэтов России. Проникает русская поэзия и в душу природы: «Русская поэзия создала некое самобытное метафизическое и религиозное восприятие природы; и это восприятие природы – в высокой степени русское и национальное – обще всем нам; оно присуще нам, русским, как бы от самой природы, навеянное ею, внушенное ею в ее страстных, интенсивных колебаниях, ритмах и нередко катастрофических вторжениях в нашу жизнь» (И.А. Ильин). Русской поэзии наиболее свойственно созерцание Бога в природе: «Было бы философической задачей несравненной прелести показать на созданиях наших поэтов, что у каждого из них свой поэтический акт, при помощи коего он внемлет гласу Бога, сокровенно звучащему в природе; что многие наши поэты внимали в природе не только Божию гласу, но голосу хаоса; и что самые могучие из них по своему созерцанию слышали, как хаос сей поет осанну своему Творцу... Связаны у нас в России наша природа, наша душа и православное приятие мира!.. Учит русская поэзия – мироприятию и мироблагословению» (И.А. Ильин).

Поэзия наша переживала многострадальную, великую судьбу своего народа: «С самого рождения своего русская поэзия – этот всенародный голос русской души – созерцала события русской истории и судьбу России в целом с чувством трепетной страстной любви, то тревоги, то горести, то ликования и гордости. И всегда или почти всегда – с чувством живой ответственности перед Богом за все дарованное, за все заданное и за все упущенное и несовершенное» (И.А. Ильин). Национальная душа сознавала в поэзии свою историческую миссию, достижения и падения, доблести и пороки.

Поэтическое дарование, имеющее сугубые творческие задачи, тем не менее, обладает способностью к глубочайшему видению вещей и явлений, что позволяет заметить многое из важного в нашей жизни в самом зародыше, обнаружить его и свидетельствовать об этом. К тому же, в России, как известно, поэт – больше, чем поэт, ибо поэзия всегда выражала национальное самосознание, ставила наиболее актуальные и глубокие вопросы российской жизни. Русская поэзия XIX века вместе с художественной прозой возвращала сознание образованных слоев к истокам русской культуры, к Православию. Не могло чуткое поэтическое вдохновенье не заметить и главной духовной опасности эпохи – наслания на Россию новоевропейских духов небытия. С началом XIX века и особенно после заграничного похода русской армии на Россию хлынули духи Просвещения, господствующие в атмосфере Западной Европы. Если политическая и философская мысль Запада создавала разного рода материалистические атеистические идеологии, то художественное творчество любовалось обликом самого субъекта богоборчества: «XIX век создал демонию. Возник демонизм сомнения, отрицания, разочарования, горечи, эгоизма, гордыни, презрения и даже скуки. И все это дышало дерзновением и вызовом; почти все это доводилось до кощунства. Герои лорда Байрона имели явно демоническую природу. Мефистофель у Гете, так же как у Франца Листа – не более чем демон. Демоническое начало появляется в «Разбойниках» Шиллера, в «Петре Шлемиле» у Шамиссо, там и сям у Э.Т.А. Гофмана. А нигилист Макс Штирнер прямо говорит языком самодовольного демона... Весь германо-романский романтизм постоянно был занят демонизмом и люциферианством, и больше всех Виктор Гюго, а за ним – Жерар де Нерваль, Нодье, Теофиль Готье, Альфред де Виньи, Барбе Д,Орвильи, Беранже, Бодлер, Верлен, Рембо, Гюисманс, Бальзак, Мериме, Мишле, а в музыке Лист, Гуно, Мейербер, Берлиоз... Одни боятся и со страху фантазируют, другие выдумывают, чтобы напугать. Связывают сатану с ведьмами, с шабашем, со смертью, со всемогуществом, с ночью. Изображают его как «умницу», как «светоносного просветителя», как «забавника», как «волокиту», как «добряка», как «революционера», как подлежащего искуплению, как «двигателя прогресса», как существо, требующее сочувствия и сострадания, как «вестника свободы и разума», как благородного «протестанта»... Перебирают все возможные облики и комбинации, чтобы убедить себя в его «безвредности», «невинности», силе и привлекательности... не понимая, куда это все ведет и чем это закончится. И не замечают, что все это становится проповедью человеческого самообожествления и оправданием, т.е. разнузданием человеческой порочности» (И.А. Ильин).

Русская поэзия, конечно же, поддалась очарованию западных веяний. Тем не менее, она не уподоблялась европейской моде в кокетничанье с дьяволизмом и сатанизмом, а изначально описывала соприкосновение с духами зла как болезненное искушение, трагически свидетельствовала об удушающих веяниях в атмосфере эпохи, о нашествии духов небытия на Россию. Так А.С. Пушкин описывал искусительного демона, отравляющего лучшие порывы души, духа сарказма и тотального сомнения:

Его язвительные речи

Вливали в душу хладный яд.

Неистощимой клеветою

Он Провиденье искушал;

Он звал прекрасное мечтою;

Он вдохновенье презирал;

Не верил он любви, свободе;

На жизнь насмешливо глядел –

И ничего во всей природе

Благословить он не хотел.

М.Ю.Лермонтов распознавал ядовитого духа эпохи, протравившего и его душу, в стихотворении «Мой демон»:

Собранье зол его стихия.

............................................

Сидит уныл и мрачен он.

Он недоверчивость вселяет,

Он презрел чистую любовь,

Он все моленья отвергает,

Он равнодушно видит кровь,

И звук высоких ощущений

Он давит голосом страстей,

И муза кротких вдохновений

Страшится неземных очей.

Это описание не только индивидуальных чувствований, но и общей духовной атмосферы, поскольку ощущения многих поэтов были схожи. А.К.Толстой писал о духе отрицания всего святого и утверждения всего ложного и безобразного:

Бывают дни, когда злой дух меня тревожит

И шепчет на ухо неясные слова.

И к небу вознестись душа моя не может,

И отягченная склоняется глава.

И он, не ведая ни радости, ни веры,

В меня вдыхает злость – к кому, не знаю сам –

И лживым зеркалом могучие размеры

Лукаво придает ничтожным мелочам.

.............................................

И сердце он мое напитывает ядом

И речи горькие влагает мне в уста.

И все, что есть во мне порочного и злого,

Клубится и растет все гуще и мрачней

И застилает тьмой сиянье дня родного,

И неба синеву, и золото полей,

В пустыню грустную и в ночь преобразуя

Все то, что я люблю, чем верю и живу я.

На фоне утраты всех духовных авторитетов самоутверждается высокомерный человеческий рассудок – одна из составляющих нарастающего духовного помрачения. Горестно писал об этом П.А.Вяземский:

Наш разум, омрачась слепым высокомерьем,

Готов признать мечтой и детским суеверьем

Все, что не может он подвесть под свой расчет.

Но разве во сто раз не суеверней тот,

Кто верует в себя, а сам себе загадкой,

Кто гордо оперся на свой рассудок шаткий

И в нем боготворит свой собственный кумир?

Кто, в личности своей сосредоточив мир,

Берется доказать, как дважды два четыре,

Все недоступное ему в душе и в мире?

«Из этого скрещения демонической иронии и рассудочной полунауки – начал возникать тот душевный уклад, который имел сначала вид светского, разочарованного снобизма, потом позитивистского нигилизма, потом нигилистической революционности и, наконец, воинствующего безбожия большевизма и сатанизма» (И.А. Ильин). Такова железная поступь нарастающего в обществе идейного безумия – идеомании. Но в середине XIX века еще доставало «позитивистического нигилизма с революционным оттенком» (И.А. Ильин), апологетов которого саркастически описывал А.К. Толстой:

Все, чего им ни взвесить, ни смерити,

Все, кричат они, надо похерити!

Только то, говорят, и действительно,

Что для нашего тела чувствительно.

И приемы у них дубоватые,

И ученье-то их грязноватое.

Там какой-то аптекарь, не то патриот

Пред толпою ученье проводит:

Что, мол, нету души, а одна только плоть,

И что если и впрямь существует Господь,

То он только есть вид кислорода;

Вся же суть в безначалье народа.

Но тлетворные новые идеи все более вытесняли религиозные «предрассудки»: «Атмосфера этого нигилизма назревала и сгущалась в России. И из ее тумана отчетливо стали обрисовываться черты соблазняющего дьявола» (И.А. Ильин). К середине XIX века Ф.И. Тютчеву уже был ясен богоборческий диагноз духовной болезни эпохи:

Не плоть, а дух растлился в наши дни,

И человек отчаянно тоскует;

Он к свету рвется из ночной тени

И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием палим и иссушен

Невыносимое он днесь выносит...

И сознает свою погибель он

И жаждет веры... но о ней не просит.

Тем не менее, только некоторые гении ощущали, в какую пропасть катится Россия. К.Ф. Рылеев, послуживший духу разрушения России, вопреки или именно поэтому пророчески предощущал:

Затмится свод небес лазурных

Непроницательною мглой;

Настанет век борений бурных

Неправды с правдою святой.

Дух необузданной свободы

Уже восстал против властей;

Смотри – в волнении народы,

Смотри – в движеньи сонм царей.

Но сам Рылеев ослушался своей поэтической интуиции. Совсем другие источники духовного свидетельства у М.Ю.Лермонтова. Представьте себе сердце трепетное и чуткое, наделенное видением метафизических превращений, где готовятся будущие свершения, и одаренное поэтической глубиной выражения духовных смыслов. Как же невыносимо жить в мире, преисполненном обыденной суеты и слепоты в то время, когда видишь, как над всем уже клубятся демонические духи. Лермонтов вслед за Пушкиным тяготел к тому, чтобы сбросить невыносимое бремя духовного свидетельства, неосознанно стремился к суициду и достиг его в очередной дуэли. Два раза поэтическое свидетельство Лермонтова прорвалось сквозь его прельстительную демонологическую мистичность и высказалось предельно реалистично – но это было не описание натуральных явлений, а лицезрение духовных реальностей. В стихотворении «На смерть поэта» мир видится Лермонтовым как торжество духа зла:

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпою стоящие у трона

Свободы, Гения и Славы палачи!

...................................

Но есть и Божий суд, наперстники разврата!

Есть грозный судия: он ждет;

Он недоступен звону злата...

Поистине: сатана – князь мира сего, а Божий суд – это уже за пределами падшего развратного мира. В этом стихотворении Лермонтов пережил смерть Пушкина как собственную, он обличал унылых вестников собственной смерти. В стихотворении «Предсказание» он пережил пограничную ситуацию в лицезрении духов небытия, несущих смерть Родине. Очевидно, явственное видение демонических превращений позволило ему понять, к чему готовятся чилы зла; и задолго до рокового часа он трагически осознал надвигающуюся катастрофу:

Настанет год – России черный год, -

Когда царей корона упадет,

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь;

Когда детей, когда невинных жен

Низвергнутый не защитит закон;

Когда чума от смрадных мертвых тел

Начнет бродить среди печальных сел,

Чтобы платом из хижин вызывать;

И станет глад сей бедный край терзать,

И зарево окрасит волны рек: -

В тот день явится мощный человек,

И ты его узнаешь и поймешь,

Зачем в руке его булатный нож;

И горе для тебя! – твой плач, твой стон

Ему тогда покажется смешон;

И будет все ужасно, мрачно в нем,

Как плащ его с возвышенным челом.

Из ясного осмысления духовных борений века Ф.И. Тютчев тоже явственно увидел наслание на Россию гибельных духов:

Ты долго ль будешь за туманом

Скрываться, Русская звезда,

Или оптическим обманом

Ты облачишься навсегда?

Ужель навстречу жадным взорам,

К тебе стремящимся в ночи,

Пустым и ложным метеором

Твои рассыплются лучи?

Все гуще мрак, все пуще горе,

Все неминуемей беда.

Более того, именно духовная проницательность и трезвость позволила Тютчеву провидеть и описать до боли узнаваемую нами личину российских бедствий начала ХХ века:

Ужасный сон отяготел над нами.

Ужасный, безобразный сон:

В крови до пят, мы бьемся с мертвецами

Воскресшими для новых похорон...

И целый мир, как опьяненный ложью,

Все виды зла, все ухищренья зла!..

Нет, никогда так дерзко правду Божью

Людская кривда к бою не звала!

И этот клич сочувствия слепого,

Всемирный клич к неистовой борьбе,

Разврат умов и искаженье слова –

Все поднялось и все грозит тебе.

О, край родной! – Такого ополченья

Мир не видал с первоначальных дней...

Велико, знать, о Русь, твое предназначенье!

Мужайся, стой, крепись и одолей!

Здесь предвидится и сон человеческого разума и совести, одержимость духами лжи и разрушения – разврат умов и искаженье слова, и инфернальные битвы Гражданской войны, и изощренное паразитирование зла на правде, и всемирность духовной брани ХХ столетия. И невиданные кровавые жертвы. Но ведь и упованье на грядущее воскресение. Явственно видел то, что скрывалось за трагическими зарницами, А.А. Голенищев-Кутузов:

Бывают времена, когда десница Бога,

Как будто отстранясь от мира и людей,

Дает победу злу – и в мраке смутных дней

Царят вражда и ложь, насилье и тревога;

Когда завет веков минувших позабыт,

А смысл грядущего еще покрыт туманом,

Когда глас истины в бессилии молчит

Пред торжествующим обманом.

В такие дни хвала тому, кто с высоты

На оргию страстей взирая трезвым оком,

Идет прямым путем в сознаньи одиноком

Безумия и зла всей этой суеты;

Кто посреди толпы, не опьяненный битвой,

Ни страхом, ни враждой, ни лестью не объят,

На брань враждующих ответствует молитвой:

«Прости им Господи – не знаю, что творят!»

Здесь прозревается, что во всеобщем безумии сохранится малое стадо, которое будет закваской уповаемого возрождения России. Мировой характер грядущей катастрофы предощущал А.С. Хомяков:

Гул растет, как в спящем море

Перед бурей роковой;

Вскоре, вскоре в бранном споре

Закипит весь мир земной,

Чтоб страданьями – свободы

Покупалась благодать,

Чтоб готовились народы

Зову истины внимать;

Чтобы глас ее пророка

Мог проникнуть в дух людей,

Как глубоко луч востока

Греет влажный тук полей.

Это уже предвидение не только тотального разгула зла, но и провиденциального характера надвигающегося кровавого века. «Не подлежит никакому сомнению, что русская поэзия предчувствовала и предвидела и этот воздымавшийся дух, и назревающее революционное крушение» (И.А. Ильин). К началу ХХ века поэзия все более явственно говорила о надвигающейся на Россию тени зла, но литература потеряла пророческую отстраненность от этого зла, русские писатели продолжали свидетельствовать уже из глубин черной воронки, затянувшей и их:

И верен я, отец мой Дьявол,

Обету, данному в злой час,

.......................................

Тебя, отец мой, я прославлю

В укор неправедному дню,

Хулу над миром я восславлю,

И соблазняя, соблазню

Федор Сологуб

«Это был уже зрелый дух безбожия, большевизма и революции» (И.А. Ильин). Наиболее ярким свидетельством из бездны была поэма Александра Блока «Двенадцать»:

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнем-ка пулей в Святую Русь –

В кондовую,

В избяную,

В толстозадую!

Эх, эх, без креста!

..........................

В зубах – цигарка, примят картуз,

На спину б надо бубновый туз!

..........................

Эх, эх, согреши!

Будет легче для души!

..........................

Эх, эх!

Позабавиться не грех!

Запирайте етажи,

Ныне будут грабежи!

Отмыкайте погреба –

Гуляет нынче голытьба.

...........................

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем,

Мировой пожар в крови –

Господи, благослови!

Остановись здесь перо поэта – и осталось бы в истории яркое свидетельство разгула беснования. Но Блок чувствовал себя пророком эпохи и потому дерзнул делать метафизические выводы – кровавая голытьба ведома Самимо Спасителем: «Эту поэму «Двенадцать» Блок писал, сам захваченный соблазнами революции. И в соблазнах этих пытался договорить, будто впереди всего этого дела, в котором уголовщина и безумие, ожесточение и черная злоба попытались отменить и добить Россию, – будто впереди этого дела с кровавым флагом и в белом венчике из роз шел Христос, Сын Божий. Русская поэзия пала в этот момент, ослепла, обезумела, но, обезумев, дала точную в своей отвратительности картину большевистской революции» (А.И.Ильин).

Большинство русских писателей и поэтов в те годы соблазнились относительно подлинных духов революции. Надо сказать, что раньше других прозрели представители философского цеха русской культуры, проделавшие путь от марксизма – к идеализму и Православию, что позволило им отделять духов зла от Духа истины.

Русская поэзия XIX века соответствовала высоте достижений русской духовной революции, в том числе в суждении о своей великой Родине. «Россия воспета ее поэтами с бесконечной любовью; не льстиво, о нет, не льстиво; напротив, – часто с гневом, с обличительным призывом, с гражданской и мировой скорбью. Русская поэзия, соединяя в себе дар песни с даром пророческим и философическим, никогда не была слепа к слабостям, недостаткам и порокам русского народа. Но за этими слабостями и пороками она всегда прозирала священное естество русского духа, его призвание, его дары, его богохранимость. Она никогда не отчаивалась – ни в его силах, ни в его судьбе. Ибо в Боге нет смерти, нет гибели, нет мрака и уныния. Ибо в Нем – свет, воскресение и жизнь. И потому

перетерпев судьбы удары,

Воскреснет Русь!

Этой верой дышит вся русская поэзия в ее обращении к России. Эта вера давала и дает мне всегда великое утешение» (И.А. Ильин). Как и художественная проза, русская поэзия пророчествовала о духовных битвах ХХ века. Мало кто из писателей того времени осознавал реалистичность этих видений. Но всякое профетическое действие – это духовный импульс, направленный в будущее единой судьбы народа, это свет истины в обличении зла, это завет правды в сопротивлении нашествию лжи. Это наше духовное наследие в борьбе за достойное будущее.

Виктор Аксючиц

3 сентября 2003 г.


Когда же возродится великая русская поэзия?
Рубрики

Апокалипсис
Книжное обозрение
Русская идея
Библиотека
Новости
Глобализация
Книга писем
Гостевая книга
Опросы
Информ. поддержка
Баннеры сайта
Полезные ссылки
Помощь сайту
Выбрать шрифт:


С засечками:
Book AntiquaCourier NewGeorgiaGaramondLathaMangalPalatino LinotypeRaaviSylfaenTimes New RomanTunga
Без засечек:
ArialArial NarrowCalibriCandaraCentury GothicConsolasCorbelGautamiLucida ConsoleLucida SansTahomaTrebuchet MSVerdanaZWAdobeFHelvetica
Шрифты курсивом:
Monotype Corsiva

20

px

Тот, кто просматривает наши русские зарубежные журналы, журнальчики и газеты, наверное, не раз замечал, до какой степени русские люди изголодались по словесной гармонии, по поющему ритму стиха. Этот голод естествен и понятен. Вот уже скоро сорок лет, как русская поэзия, задавленная террором и поруганная циничными авантюристами вроде Демьяна Бедного, Маяковского и других им подобных, прекратила свое пение в подъяремной России. Допевали еще поэты предшествующего декадентски-эротического поколения, пока их терпела советская цензура или пока эмиграция спасала им жизнь. Но новых больших ясновидцев и певцов не появлялось ни в России, ни в эмиграции. Почему?

Казалось бы, теперь как никогда, потрясенные и раненые сердца русских людей должны быть открыты для новых вещих слов и песен, для этой поэзии большого созерцания и глубокого замысла, для настоящей поэзии. Именно эта поэзия и такая поэзия призвана совершить для грядущей России то самое, что совершили для дореволюционной России Державин, Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Баратынский, Языков, Тютчев, А.К. Толстой и другие. Казалось бы, именно теперь, когда скудные, декадентски-эротические содержания предреволюционной поэзии отжили свой век и русским людям дан новый опыт подлинного зла, подлинного страдания и предчувствия грядущего величия, следовало бы ждать от русской поэзии настоящих песен и пророчеств... Где же это все? Почему современные русские поэты молчат о великом и сокровенном и поют старые перепетые перепевы?

Чтобы ответить на этот вопрос надо обозреть пути и судьбы русского народа за последние десятилетия.

Если пересмотреть всю историю человечества, то обнаружится, что коммунистическая революция в России есть единственное в своем роде крушение и бедствие. Бывали времена тяжкие, мучительные, как Пелопоннесская война в Греции, гражданская война в Риме, правление жестоких и развратных Цезарей, эпоха Инквизиции, эпоха итальянского Возрождения, тридцатилетняя война, первая французская революция... Изучая эти эпохи, читая первоисточники и показания очевидцев, содрогаешься и ужасаешься; а порою кажется, что хуже этого не могло бы быть нигде и никогда. Но когда обращаешься к коммунистической революции наших дней, которую мы вживе и въяве переживаем вот уже 37 лет и притом на собственном опыте, быстро приходишь к убеждению, что ничего подобного человеческая история еще не видала.

В прежние времена люди хотели власти и богатства - и из-за этого впадали в преступления и злодеяния. В наше время коммунисты, добившись власти и богатства, заняты истреблением лучших людей страны: самая власть их есть злодеяние для всего мира; самое богатство их означает всеобщую опасность и нищету. Но им этого мало: они поставили себе задачу - уничтожить всех, кто мыслит не по-коммунистически, кто верует религиозно, кто любит родину; и оставить только своих рабов. Для этого они выдрессировали (и продолжают дрессировать) целый кадр, целое поколение палачей, садистов и садисток, которые и наслаждаются замучиванием невинных людей. И все это - во имя противоестественной химеры, во имя нелепой утопии, во имя величайшей пошлости, которая ничего не сулит людям кроме обмана, разочарования и атомной войны.

О русском народе надо оказать словами Тютчева: «невыносимое он днесь выносит»... И справляется он с этим потому, что идет по своим исконным путям, проведшим его через все его климатические суровости, через все его хозяйственные трудности и лишения и через все его военные и исторические испытания. Эти средства, эти пути суть: молитва, терпение, юмор и пение. Все вместе они создавали и сообщали ему ту особенную русскую выносливость, ту способность приспособляться, не уступая, гнуться без слома, блюсти верность себе и Богу и среди врагов и в порабощении, сохранять легкость в умирании, накапливать ту силу сопротивления в веках из поколения в поколение, которая и спасала его в дальнейшем. Так и в современной революции, бесчеловечнейшей из всего исторически известного, русский народ обновляет это свое душевно-духовное умение, как бы унося свои святыни в таинственную глубину своего духовного озера.
 
Не подлежит никакому сомнению, что революция была срывом в духовную пропасть, религиозным оскудением, патриотическим и нравственным помрачнением русской народной души. Не будь этого оскудения и помрачения русская пятнадцати-миллионная армия не разбежалась бы, ее верные и доблестные офицеры не подверглись бы растерзанию; совесть и честь не допустили бы до захватного передела имущества; Ленин и его шайка не нашли бы себе того кадра шпионов и палачей, без которого их террор не мог бы осуществиться; народ не допустил бы до избиения своего духовенства и до сноса своих храмов; и белая армия быстро очистила бы центр России. Это была эпоха окаянства, когда коммунисты выбирали окаянных людей для совершения окаянного дела, а народ, вместо того, чтобы молитвенно примкнуть к московскому Церковному Собору и внять отлучению и заклятию Святейшего Патриарха Тихона, разучился молиться и внимать совести, помышляя только о кровавой мести и темном прибытке.

Но вот, революции суждено было не удовлетворить вожделения русских масс, а разочаровать и образумить их. Это разочарование пришло к ним в жесточайшем виде - в виде трехлетней гражданской войны с ее грабежами, эпидемиями, ожесточением; в виде массового расстрела лучших людей, искусственно организованного голода, доходившего до вымирания и людоедства, в виде террора, свирепой коллективизации и концентрационных лагерей. На открытое сопротивление решались только вернейшие и храбрейшие. Народные же массы предались безбожному ожесточению, и лишь медленно, очень медленно, после распыления, разоружения и изъятия земли, начали понимать, что главный поход идет на них, что они сами обречены на небывалое рабство, на нищету и голод, или просто на смерть. Но возможность сопротивления была уже упущена: народ был уже обезоружен, а кадры партии, комсомола, бесчисленных доносчиков и политической полиции (Чека, Гепеу, НКВД, МВД) были уже сплочены и вели повальный террор, сами находясь под вечным страхом. «Гулаг» открыл свои необъятные недра; и русскому народу оставалось одно: уйти в себя, развернуть столь же необъятные недра своего терпения, научиться узнавать «своих» молча, организовываться полумолча, перетирать коммунистические цепи энергией своей выносливости и ждать исторической «конъюнктуры» для освобождения.

Всем этим и объясняется та смена путей, которую мы наблюдали за эти десятилетия: преобладание юмора в начале, переход к терпению в дальнейшем, и, наконец, возврат к вере и молитве. А поэзия (пение) ждет еще своего часа; для нее время еще не приспело.

Кто из нас не помнит этого неистощимого, отчаянного юмора, которым русские люди пытались преодолеть безумие и лишения первых лет? Тогда желтые тысячерублевые бумажки назывались на базарах «косыми» в издевательство над косым Лениным... Как поганки в гнилом лесу лезли отовсюду слова неслыханного на Руси жаргона, начиная с «совдепа» и «совнаркома» и кончая такими издевательскими перлами, как «помучкота» (помощник участкового комиссара трудовой армии) и «замкомпоморде» (заместитель комиссара по морским делам»). Тогда и новое гнусное название русского государства «РСФСР» истолковывалось по-своему: «Редкий случай Феноменального Сумасшествия Расы». Из уст в уста передавались хлесткие частушки; ходила по рукам бойкая «поэма»: «Маркс в России», кончавшаяся тем, что Маркс публично плевал своему огромному памятнику в лицо; и самая смерть обозначалась словами «сыграть в ящик»... Отовсюду подмигивал людям юмор висельника...

Но время шло. Террор становился все круче и безумнее. Дерзновенный юмор стал осторожнее, научился прятаться и первенство осталось за терпением: народ принял свое новое, неожиданное и неслыханное иго.

Ему "не хватало" свободного терпения для того, чтобы честно и твердо закончить войну: «похабное» прекращение ее казалось ему «спасением». Ему не хватило свободного терпения для того, чтобы довести до конца аграрную реформу Столыпина: захват и погром сулили ему «необозримые земли», а социалистические партии (социалисты-революционеры и большевики) уговаривали торопиться. Ему не хватало свободного терпения для того, чтобы верно и постепенно усвоить зализавший его поток всяческого, всестороннего образования; уровень этого образования казался ему слишком высоким, надо было отвергнуть веками выношенное, культурно-драгоценное, но невежде «ненужное» правописание, надо было довести гимназию до безграмотной толчеи, а высшие учебные заведения - до пропаганды коммунистического бреда и до усвоения элементарных технических навыков. Не хватило добровольного терпения для строительства России; хотелось «простоты», «легкости», «скорости»; хотелось не учиться, а наживать; хотелось не «устраиваться» и «обзаводиться», а схватить и завладеть; манило «несосветимое» богатство - которого не было, земельное, торговое, промышленное, денежное; лень нашептывала, революционная демагогия взывала, правосознание было очень скудно, а освобождение от государевой присяги развязало все удержи. И наказание не замедлило.
 
Замысел Ленина и его банды был таков: деморализовать солдата, матроса, земледельца и рабочего, ободрить захватчика, попустить разбойнику («грабь награбленное») - и затем задавить деморализованного, превратив его в голодного, запуганного и покорного раба...; подорвать свободное терпение народа, превратить его в бунтующую чернь и тогда возложить на него вынужденное терпение, рабскую терпеливость без конца и меры. Этот замысел удался. И вместо России стало строиться новое, безбожное, безнравственное, тоталитарное, коммунистическое. Ныне народу надо быть готовым в нем всегда и ко всему. В нем терпение перестает быть выражением духовной свободы, но становится проявлением страха и инстинкта самоохранения.

В замысле коммунистов неверно все: начиная от религиозного опустошения души, и кончая варварской попыткой строить культуру на страхе и порабощении; начиная от попрания личного начала и личной творческой инициативы, и кончая принудительным «мировоззрением»; начиная от пошлой цели и кончая порочными средствам». Здоровому, идейному человеку здесь все неприемлемо, все чуждо, все угнетающе; и потому все это должно было быть навязано ему. Со времени водворения этих людей у власти прошло 37 лет и никакие внутренние и внешние осложнения и катастрофы не могли доселе освободить русский народ. Другие народы не могут и представить себе ту степень унижения, с которой пришлось ему мириться, и тот запас терпения, который от него потребовался. Сколько раз русским людям казалось, что другие народы (немцы, англичане, поляки, американцы!) должны будут однажды вмешаться и «освободить» Россию; и каждый раз эти мечты оказывались беспочвенными. Русским людям надеяться не на кого, кроме Бога и своих собственных сил. Но чтобы найти в самом себе необходимые для борьбы силы и умения, необходимо отчаяться во всем и во всех, кроме Господа; необходимо восстановить свою религиозную веру, как таинственный и живой ключ духовной жизни. И все партии и организации без исключения, - как подъяремные, так и зарубежные, - которые не обратятся к этому источнику, могут быть заранее уверены в ожидающем их неуспехе.

Этот процесс возвращения к вере и молитве давно уже начался в России: против абсолютного зла, против неизбывного страха, против беспомощного отчаяния есть только одна единственная абсолютная опора - искренняя и цельная религиозность, несущая с собою силу молитвы и силу покаянного очищения. Это надо понять и прочувствовать до конца. Нечего браться за освобождение и восстановление России без совести; а совесть живет только в искренней и цельной душе, где она звучит как голос Божий. Надо смыть позор своих преступлений, сорокалетних унижений, и слезы вынужденного страхом приспособления; а для этого необходимо религиозное покаяние. Надо смыть в душе черное бесчестие прошлых лет и вновь поверить в свою собственную непоколебимую честь и полную честность, чтобы восстановить доверие к самому себе и научиться узнавать людей заслуживающих доверия; а это возможно только перед лицом и судом Божиим. После всего пережитого и выстраданного надо искать и найти путь к Богу. Пути безбожия, бессовестности, бесчестия и дьявольской лжи исхожены и изведаны: они обличены и оказались погибельными. Необходимо глубокое обновление душ; и никакие модные лозунги и никакое политическое пустословие его не заменят: ни «демократия», ни «федерация», ни «свобода», ни «равенство», ни «братство», ни иное что-либо.

И вряд ли Мы ошибемся, если скажем, что смысл происходящего ныне в России и состоит в конечном счете в этом прикровенном, тайном возвращении к вере и молитве. И лишь по мере того, как это религиозное возрождение будет совершаться, откроются и пути к воскресению русской поэзии.
 
*   *   *
Великая русская поэзия возродится тогда, когда в русской душе запоет ее последняя священная глубина, которая укажет поэтам новые, глубокие темы и дарует этим темам свою форму, свой ритм, свой размер и свои верные, точные слова. Эта священная глубина уже дана русскому человеку и обновлена в русской душе - и притом именно трагическим опытом последних сорока лет, но она еще не принята русскими людьми, русским созерцающим сердцем и поэтому еще не запела в русской поэзии. Однако это время близится...

Первое и основное в искусстве - это Предмет и его содержание: что именно ты чувствуешь? что ты видишь? о чем ты хочешь сказать? Все русские великие поэты сосредоточивали свой чувствующий опыт на том, что есть главное, важнейшее или прямо священное в жизни мира и человека. Они созерцали Божие; и взволнованное, умиленное сердце их начинало петь. Это поющее сердце приносило их поэзии все остальное, без чего стихотворение не есть стихотворение, и поэтому у них нередко делалось такое чувство, что и слова, и размер строки, и ритм, и рифма приходят к ним «сами».

Надо постигнуть это и убедиться в этом раз и навсегда: поэзию творит сердце. Выдуманное стихотворение на манер Василия Тредьяковского или Валерия Брюсова не может петь; оно будет прозаично, сухо, мертво; оно не создаст поэзии; оно даст только рифмованные строчки. А размеренным и рифмованным строчкам далеко еще до поэзии. Поэзия требует совсем иного, гораздо большего: она требует поющего сердца. Поэтому и тому поэту, который попытается жить одним воображением, на манер Бенедиктова, не вкладывая в свой опыт сердечного вдохновения, удастся в лучшем случае создать верное и подробное описание природы или людей, но это описание не увидит и не покажет сокровенную глубину описываемого и не пойдет дальше хорошего протокола. Подобно этому и волевой опыт (Гумилев) не заменит опыта поющего сердца: сколь бы велика ни была напряженная решимость воли, она вызовет у читателя в ответ (в лучшем случае) волевое напряжение и будет восприниматься, как рифмованная проповедь, как властное поучение, но не как поэзия.

Это не означает, что подлинная поэзия не нуждается ни в чем, кроме поющего сердца. Наоборот - она требует всего человека: она вовлекает в жизнь чувства (сердца) - и волю, и мысль, ибо поэзии свойственно желать до воспламенения и мыслить до самой глубины. Но важнейшее и главное есть поющее сердце и все иные силы и способности должны подчиниться ему и проникнуться его живоносною струею, его пением, его мелодией.

Так было в русской классической поэзии и восемнадцатого, и девятнадцатого века. И это было тогда же осознано и выговорено Гоголем (гл. XXXI «Переписки с друзьями». «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность»). Он пишет, между прочим: «Огонь излетел вдруг из народа. Огонь этот был восторг», и «восторг этот отразился в нашей поэзии, или лучше - он создал ее». Уже Ломоносов творил как «восторженный юноша»: «всякое прикосновение к любезной сердцу его России, на котирую глядит он под углом ее сияющей будущности, исполняет его силы чудотворной»... Державин творил великое только в состоянии «одушевления», «напряженного силою вдохновения»... Даже у Капниста проявился «аромат истинно душевного чувства»... А вот «благоговейная задумчивость Жуковского» «исполняет все его картины» особого «греющего, теплого света»... А Пушкин был сам «точно сброшенный с неба поэтический огонь, от которого, как свечки, зажглись другие самоцветные поэты»...
 
Итак, великая русская поэзия была порождением истинного чувства, восторга, одушевления, вдохновения, света и огня, - именно того, что мы называем сердцем и от чего душа человека начинает петь (Веневитинов, Языков, Баратынский, Лермонтов, Тютчев, Хомяков, граф А.К. Толстой и другие). К сожалению, этот огонь сердца начал меркнуть во второй половине XIX века. Еще дают незабвенное Майков и Апухтин. Но уже холодным, словесным гарцованием веет от Бенедиктова: уже мыслью, волею и политическим напором слагает свои стихи Некрасов, а чувство Фета блекнет и все более принимает чувственно-эротическую окраску. Все бледнее становятся создания Полонского, Плещеева, Надсона; и место этой поэтической бледности уже торопятся занять последние предреволюционные эротически-декадействующие поэты. Сердца поэтов все реже отзываются на величие, на божественный состав мира, на узрение его таинственного естества, на молитву, на трагическое; они все менее парят, исповедуют, дивуются и благодарят; наоборот, они все более предаются сентиментальности, жалобе, «гуманности», «социальности», протесту, скрытой политике, «народничеству», революционности... В них все меньше огня и пения, все больше утилитаризма, тепловатости, прозы, злобы дня, утомления и отвращения. Слагается поэтический тупик, из которого ищут прорыва предреволюционные декаденты.

Замечательно, что вместе с изживанием великого сердечного созерцания, мельчают и самые содержания поэзии: «сентиментальность» роняет слезу на быт повседневности и не преображает, и не раскрывает его; «гуманность» сосредоточивается на человеке и не парит над миром и не возносится к Богу; социальный протест получает свои задания не свыше, а от политической партии; народничество уводит поэта в односторонние преувеличения и в отвержение, а революционность - к злобе и мести. Поэты теряют доступ к Божественному; остается одно человеческое; а из человеческого они начинают все более склоняться к чувственному эротизму.

Поэзия последнего предреволюционного периода почти уже не поет: она выдумывает вместе с Брюсовым, и мечтает, и декламирует в стихах Бальмонта, безвкусно лепечет или лопочет вместе с Андреем Белым, беспредметно и туманно фантазирует вместе с Александром Блоком, несет эротическую «тредьяковщину» вместе с Вячеславом Ивановым, пытается утвердиться на «железной воле» вместе с Гумилевым и Кречетовым, и безвольно предается личным страстям вместе а Ахматовой и Городецким. А под конец она впадает в безграмотно-развратную манеру Игоря Северянина, в продажный и бесстыдный бред Маяковского, в шепелявое неистовство Волошина, и в хулиганское озорство Есенина. И только один имел еще доступ к Предмету и нередко получал от него и содержание и форму - это Федор Сологуб (Тетерников).

Все, или почти все остальные не творили поэзию, а предавались стихослагательству (талантливые импровизировали подобно Бальмонту, бездарные - высиживали, подобно Брюсову). Они выдумывали «изыски», изобретали небывалое, старались по меткому слову Ходасевича «идти как можно быстрее и как можно дальше», считая, что поэту все позволено; и потому предавали поэзию насилию и поруганию. И почти все не умели различать добро и зло; и почти все готовы были поклоняться дьяволу. И действительно, это была уже не поэзия, это было «вирше-плетение», подчас - беззастенчивая лаборатория словесных фокусов. Последыши всего этого течения, оставшиеся под советским ярмом, были сначала куплены и разыграны, а потом раздавлены большевиками... Русская поэзия последних десятилетий выдыхалась, вырождалась, гасла и исчезала.

Мельчали ее темы и содержания. Они мельчали потому, что пустому рассудку, разнузданному воображению и холодной воле великие предметы никогда не давались и не дадутся. Это все неверные «органы», не поющие «акты», безнадежные попытки создать «новое» и «великое» из собственной скудности или из бессмысленного праха вещей. Если «поэту» все позволено, то он становится безответственным болтуном. Безразличный к великому и божественному, он неизбежно делается наслаждением и кокетливым хвастуном: он начинает рассказывать про свою личную чувственную эротику и при том в формах все возрастающего бесстыдства. А если ему удается найти себе властного покупателя, то у него остается одна забота - угождать своему «хозяину».

Поэтому, первая задача настоящего поэта углублять и оживлять свое сердце; вторая - растить, очищать и облагораживать свой духовный опыт. Это и есть путь к великой поэзии. Конечно, выше лба уши не растут и далеко не всякому дано иметь великий опыт для великой поэзии. Но надо помнить, что из скудности и праха повседневной жизни, из безответственности и тщеславия декадентства - вырастает только дурная поэзия. Невольно вспоминаются развязные строчки Анны Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора - Растут стихи, не ведая стыда». Конечно, бывает и так, но только это будет сорная и бесстыдная поэзия. Возможно, что именно такая поэзия и «нравится» кому-нибудь. Нашлась же недавно в эмигрантском журнальчике «Грани» какая-то Тарасова, которая написала революционную (!) апологию (защиту, прославление) безобразнейшему из хулиганов-рифмачей нашего времени Маяковскому, которого мы все знали в России, как бесстыдного орангутанга задолго до революции, и гнусные строчки которого вызывали в нас стыд и отвращение. Советский «вкус» - извращенный вкус; люди этого «вкуса» и не подозревают, что кроме чекистских, революционных критериев есть в поэзии еще и иной, высший, художественный критерий и что этот критерий решает не по тому, что кому «нравится», а по степени объективного совершенства. Когда-то Блок провозгласил двенадцать пьяных и развратных матросов-грабителей - «апостолами Христа» - и пожизненно стыдился своего мерзкого кощунства. Ныне Маяковский сам посмертно провозглашается «тринадцатым апостолом». И пока русские люди не научатся стыдиться таких кощунств - великой поэзии им не видать. Пока им нравится болтовня Есенина, кощунственно написавшего на стене Страстного Монастыря слова «бог отелися!», до тех пор русская поэзия не сумеет оторваться от грязи и пошлости.
 
Великая поэзия ищет благоговейным сердцем Божественного, - во всем, и находит, и из него поет. Лучи этого Божественного можно и должно находить во всем, и найдя, надо в них пребывать и из них «говорить». Один из талантливейших европейских поэтов Иозеф фон Эйхендорф бы сказал это так: «В каждой вещи песня дремлет. - Мир, исполнен тайных снов, - Твоим зовам вещим внемлет - И запеть всегда готов»... Но зов должен быть именно «вещим», властным зовом сердца; при его звуке с вещей слетает прак и пошлость - и они начинают раскрывать свою священную сущность. Как бы перекликаясь с Эйхендорфом, русский незабвенный поэт граф А.К. Толстой поясняет: «Много в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков, - Много чудесных в нем есть сочетаний и слова, и света, - Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть, и слышать, - Кто, уловил лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь слово, - Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивленный»... - И вот опыт революции призван возродить такое духовное созерцание.

В Евангелии повествуется о том, как Христос исцелил слепорожденного, возложив на его глаза некое «брение» и велев ему умыться в купальне Силоам; и, тот прозрел. Революция символически подобна сему брению: она возложена на наши глаза, чтобы мы прозрели. Но надо восхотеть этой духовной зрячести и молитвенно просить о ней: «чтобы отверзлись вещие зеницы, как у испуганной орлицы»... и чтобы нам подлинно увидеть тот смысл, что скрыт за этими тяжкими годами мучительства и позора...

Для этого русские люди должны прежде всего отрешиться от тех пошлостей, которые им натверживают коммунисты, - от революционных критериев, от классовых мерил, от безбожия, от «диамата», от фальшивого воззрения на родину, семью, науку и собственность. Все эти пошлости необходимо постигнуть, как мертвые и ничтожные, и вычистить их из души и из миросозерцания. Надо понять, что все это был соблазн, приведший к Гулагу и к Воркуте; что все это яд, впрыснутый нам врагами России; и что мы призваны, очистив от него душу, восхотеть в жизни Главного и Священного, и открыть ему сердце. Тогда оно запоет, но не раньше.

Тогда мы спросим себя, вместе с Ломоносовым, - откуда в мироздании эта дивная мудрость? Вместе с Державиным - как нам постигнуть Бога и к чему Он призывает государственных правителей? Мы признаем вместе с Жуковским, что человеческое сердце есть сущий источник благожелательства и нежности. Мы увидим, как Пушкин «исторгает изо всего, как ничтожного, так и великого одну электрическую искру того поэтического огня, который присутствует во всяком творении Бога - его высшую сторону, знакомую только поэту» (слова Гоголя). Мы научимся восторгу у Языкова, мировой скорби у Лермонтова, ощущению бездны у Тютчева, патриотической любви у А.К. Толстого. И более того, грядущие русские поэты сумеют вопросить историю о нынешнем крушении России, осветить нам как молнией исторические раны русского народного характера, показать своеобразие и величие русского духа и глубину Православной веры; и многое другое важнейшее и главнейшее в жизни человека. Все силы и все опасности, все дары и все соблазны русского духа ждут света и мудрости от великой русской поэзии. Ждут и дождутся.

Но что же это значит, неужели мы осуждаем и отвергаем всю современную русскую поэзию, столь обильно расцветающую во всех странах нашего рассеяния? - О нет, нисколько! Наоборот! Мы видим в ней залог грядущего. Мы видим сквозь нее, как изголодалась русская певучая душа по свободной, не навязанной и не контролируемой поэзии. Всюду, где слагается у нас поэтические строки, - а кто теперь не пытается запеть в русских дивно певучих и дивно богатых словах? - мы видим, тоску по родине, живое ощущение творческой национальной силы, мечту о новой России, потребность воскресить наше угасшее пение или хотя бы посильно возобновить его. У нас сейчас не все удачно, не все значительно, не все стихотворно на высоте, но зато (за редкими исключениями) здесь почти все идет из любящего и тоскующего сердца, все создает атмосферу для великой грядущей поэзии. Надо только освобождаться от обывательства и от подражания плохим поэтам, надо беречь огонь сердца, укреплять свое чувство ответственности и превышать требования, предъявляемые к самому себе.

Иван Ильин, «Наши задачи»




-------------
*Цитата из Псалтирь 113, строка 9 - "Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу, ради милости Твоей, ради истины Твоей").

«Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит. Тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел, и, пришедши, находит его незанятым, выметенным и убранным. Тогда идет и берет с собою семь других духов злейших себя, и, вошедши, живут там, и бывает для человека того последнее хуже первого». (Мф.12:43-45)

В заключение, невероятная по глубине, касающаяся нас проповедь, сказанная на воскресной Литургии, протоиереем Вячеславом в храме во имя святого праведного Иоанна Кронштадтского в Жулебино (Москва), в преддверии Успенского поста 13.08.2017  года.

       Братья и сестры в сегодняшнем Евангельском чтении (Матф 17, 14-23) мы с вами слышали, как привели ко Христу, бесноватого - одержимого нечистым духом. Отец этого несчастного юноши сказал, что с ним это происходит с детства, когда Господь спросил: давно ли с ним это?
       С детства и много раз нечистый дух ввергал его, то в огонь, то в воду и с трудом его спасали. С трудом его спасали от таких обстоятельств, в которые этот бесноватый отрок попадал и только промыслительно теплилась в оном жизнь.
       Господь повелел, чтобы дух нечистый вышел из него, но перед этим отец этого бесноватого юноши сказал: «что я его привел к твоим ученикам и всем показывал и никто не мог выгнать этого нечистого духа». И когда освободился от нечистого духа юноша и ушел с отцом своим, апостолы подошли наедине ко Христу и спросили: «а почему этого не смогли сделать мы? Вот Ты пришел, сказал и он вышел, а почему мы не смогли?» Господь ответил: «по неверию вашему…»  Господь сказал АПОСТОЛАМ! «По неверию вашему...»
       Если бы вы имели веру с горчичное зерно - «пыль», то тогда б это было уже возможно. Впрочем, сказал Господь этот род, род лукавый бесовский изгоняется только молитвою и постом. (Ну, это нам  в преддверии Успенского поста… пост начинается с завтрашнего дня.) Лукавый род бесовский изгоняется только молитвой и постом, а юноша был бесноватым с детства… А знаете, какое самое страшное беснование считалось в первых веках? Есть такой пример: когда привели бесноватого к Антонию Великому, и он сказал: я не могу его исцелить у меня нет простоты, надо к вести его к Павлу Препростому, когда Павел изгнал этого беса, то он выходя (в пустыне было дело), выходя из бесноватого в виде змея, видели как он исходил еще из него, а уже глава этого змия пересекла пустыню и опускалась в море.
       Знаете, чем был страшен этот бесноватый, он изрыгал хулу на небо, он был атеистом! Это самое страшное беснование: АТЕИЗМ, который можно только представить! Оглянемся вокруг, в своих семьях, среди своих ближних, среди своих друзей - знаемых…
        Братья и сестры мы удивительные люди, мы среди бесноватых живем! Самые страшные, которые изрыгают хулу на небо… Настолько страшная эта одержимость, что Антоний Великой не брался изгонять такого беса! И как это начинается у нас с вами в нашей среде, а с детства… с детства… Все как вот по притче, все как потому, что было со Христом и с апостолами.
        А чего ж мы не изгоняем, мы с вами христиане?! Мы с вами призванные Господом, вошедшие в Храм! Мы с вами кающиеся и причащающиеся, почему не изгоняем? По маловерию, а еще потому, что род сей изгоняется молитвой и постом! Ни молитвы у нас нет, ни постом мы не сильны… Ничего нет… Не трудимся по Господу совсем, мы не трудимся, мы не можем вместить благодати Божией, которой изгоняют эту мерзость из человека. Мы не можем… Мы омерзились, мы отдалились, мы ушли…
         Братия и сестры в преддверии поста (завтра начинается Успенский пост), вернемся к Господу! Вернемся, потрудимся! Потрудимся постом, потрудимся молитвою! Сокрушим сердце в покаянии, чтобы Господь возжелал этого сердцем, чтобы коснулась нас благодать! Может быть она изгонит эту мерзость бесовскую, хотя бы из нашего сердца, а может и из окружающих… Ведь, как сказал Серафим Саровский:  «спасись сам, стяжи Дух Святой и тысячи спасутся возле тебя!»
         Ведь ничего не надо говорить, только будь христьянином!  Если б каждый из нас был христьянином, в наших семьях, вокруг нас спасались бы тысячи людей! Плохие мы христиане…
         Господи, этим постом дай нам… дай нам вернуться… вернуться под Твое крыло… вернуться в Твою Любовь! Аминь


-----------------------
* «одержимых демократов, атеистов», демократия или «народоправство» – это форма государственного устройства, в основе которого лежит отрицание первородного греха и вера в человеческую непогрешимость. Это, по существу, идолократия! Провозглашенная цель демократии - создание рая на земле. Демократия на словах берется за создание земного рая, утверждая, что сделает это наилучшим образом, выполняя, якобы, «волю народа». Но, при этом, старательно не замечет, что человеческое хотение многомятежно, что люди вечно враждуют между собою, не обладая совершенной Любовью, способной собрать их во единое стадо с единым Пастырем. Демократия, утверждая плюрализм духовный (толерантность), фактически отрицает объективную Истину, то есть Христа, на Его место она ставит кумир – безбожное, безблагодатное государство, якобы безгрешное в своих законах, так называемое «правовое государство». Основанная на вере в непогрешимость человеческой идеи, демократия исповедует возгордившуюся личность, чуждую сознания своей греховности, личность, фактически отвратившуюся от Бога, от Любви, хотя, на словах, может быть и ратующую за веру. Демократия  – эта та форма «общежития», при которой отношения между людьми строятся на интересе (договоре), а не на Любви (благодати и «братолюбии»). Демократия – это разделение, и с этой точки зрения она наиболее соответствует нынешнему времени, когда иссякает Любовь многих и пропадает всякое желание противиться греху. Священник Алексей (Николин) автор монографии: "Церковь и государство (история правовых отношений)", которая посвящена отношениям Церкви и государства, существовавшим в области права с первых веков христианства до наших дней. В книге собраны правовые акты Римской, Византийс­кой и Российской империй, Временного и советского правительств, регламентировавшие государственную политику в отношении Церк­ви и ее установлений. Книга адресована всем, кто изучает церков­ное и государственное право, интересуется проблемами положе­ния Церкви в современном государстве.