Ландыши

Сашку трясло от волнения. Зачем, зачем он это делает?
У кабинета литературы уже толпились одноклассники в парадной форме – предстояло написать выпускное сочинение за восьмой класс. Но не это было причиной Сашкиного беспокойства. Литературу-то он любил. А уж сочинение написать – и вовсе сплошное удовольствие. Но сегодня… И зачем  только…
Хорошо хоть повезло занять последнюю парту в первом ряду – у открытого окна. Он благодарно вдыхал весенний утренний воздух, запах дыма и сирени из школьного сада. Майское солнце заботливо нагрело парты, за которыми нарядные восьмиклассники вдохновенно потели над раскрытием образов героев не нашего времени. А в коридоре дежурили взволнованные родители с горячими сосисками наготове – кормить проголодавшихся без отрыва от творческого процесса.
Сашка долго не мог выбрать тему из пяти предложенных на доске, но потом, спохватившись, что время-то идет, остановился на «Женских образах  в романах Л.Толстого». Сашка решил рискнуть и раскрыть «Анну Каренину», которую в школе не проходили, а он читал сейчас самостийно. Единственная сложность была в том, что эту книгу он пока не прочел до конца. Конечно, и так известно, чем там всё дело  кончилось, но все-таки...
        Делать, однако, было нечего, так как Сашка уже отважно вывел в чистовике название и набросал первый абзац – никогда не хватало терпения переписывать с черновика. К тому же он волновался. Даже руки вспотели, а ведь обычно они всегда холодные.
        Дело в том, что под пиджаком, на груди – под самым сердцем, которое стучало, как ему казалось, очень, до неприличия, громко, притаился…букетик ландышей – маленький и нежный, любовно дурманящий его и без того нынче пустую голову. Сашка уже пожалел, что купил его: букет заставлял его нервничать так, что даже дышать было трудно. Он как будто вынуждал его делать то, что страшило Сашку почти до обморока. К тому же, сделать это до экзамена не удалось, и теперь он переживал, что за четыре часа белые колокольчики завянут, хоть он и обернула стебли мокрым платком.
        Сашка то весь леденел от внезапного страха, то его бросало в жар от стыда – за всю неловкую нелепость этого букета, эту свою глупость, что может выдать то беззащитное и безрассудное чувство, которое, неведомо зачем, настигло его, наполнив радостью и трепетом весь прошедший учебный год, и которое, он теперь вынужден ещё и скрывать. Но, Боже мой, почему?! Ведь это – любовь!
Никак не получалось сосредоточиться на образе Карениной. Голова была занята образом совсем иным…

…В сентябре ребята с огорчением узнали, что их любимая учительница истории ушла в декрет, и вместо нее будет новая. Класс встретил ее не то что бы враждебно или настороженно, но как то вяло и без энтузиазма. Она же, не обращая на это никакого внимания, по-хозяйски ходила между рядами, знакомясь со всеми по алфавиту и немного рассказав о себе.
        Сашка был огорчен. История всегда была одним из любимых предметов, а с прежней учительницей, Альбиной Владимировной, маленькой, хрупкой женщиной с восточными чертами лица, они устраивали  диспуты и «круглые столы», сами вели уроки и даже писали сочинения на исторические темы, представляя себя то в средневековом городе, то в древней Греции или Египте.
Новая «историчка», хоть и была высокой голубоглазой блондинкой, хрупкостью не отличалась. От нее шла волна уверенной силы, а в походке, движениях и речи было что-то грубоватое, почти мужское. Сашке подумалось, что она могла бы быть тренером по дзюдо или футболу. Но рассказывала она интересно – и по теме урока, и о том, как они вместе будут работать в дальнейшем. И когда прозвенел звонок, Сашка вдруг с удивлением обнаружил, что…заслушался.
Её низкий голос, немного насмешливые, но доброжелательные интонации, наполнили его волнующим и приятным теплом. И ещё чем-то новым и одновременно таким родным! Он с тайным восторгом чувствовал, что это новое что-то теперь принадлежит ей! Это его «трофей», подарок, тайна. Он унесет это с собой и оно будет согревать его весь день, а может и…
Тут до него дошло, что новая учительница стоит прямо перед ним! Она, видимо, уже некоторое время что-то говорила ему и теперь, видя его растерянность, едва сдерживала смех, а глаза её просто искрились лукавством:
- Вы меня слушаете? Ну, допустим, один раз я готова повторить. Ну, два. Но не три же!
От её близости, голоса, запаха у Сашки закружилась голова и, вставая, он вцепился руками в спинку стула, чтобы не упасть. Он только кивнул, не в силах оторвать от нее взгляда. Горячая волна ужаса и блаженства накрыла его. В эту секунду он уже отчетливо знал, что они стали друг другу ближе, чем позволено ученику и учителю, что случилось что-то оглушительное, непоправимое.
Это озарение мелькнуло, как молния. Ошеломленный стремительностью и сумбуром чувств, Сашка продолжал тупо кивать, беспомощно открыв рот, словно выброшенная на песок рыба, чувствуя, как пылают щёки и слабеют колени.
- А для Вас у меня особое поручение, - повторила она. – Помогите мне отнести карты в подсобку! Да?
Сашке показалось, что она смотрит на него понимающе и ласково. Сердце радостно заколотилось. Он пробормотал что-то невнятное и стал снимать карты с прищепок над классной доской и сворачивать их в трубочки.
Он старался скручивать их как можно медленнее. Тем более, что это было нетрудно – руки отчаянно дрожали. В странном замедленном полусне он наблюдал, как ребята выходят из класса. И вот сейчас…уже сейчас он останется с ней вдвоём. Наедине. Что же делать?!
Спасение неожиданно пришло в виде меловой тряпки, которую Сашка тут же благодарно схватил и, тщательно прополоскав над раковиной, начал с небывалым старанием вытирать доску, cпиной чувствуя её присутствие. (Боже, что же это такое!)
Она составила учебники в шкаф, собрала свои тетради, журнал и сумку, сказала Сашке: «Пошли!» И с ворохом бумажных «труб» тот поплелся за ней, изнемогая от счастья. Как зачарованная мышь за волшебной флейтой.
Её звали Марина Сергеевна. Марина.

        Так началась Сашкина безумная и сладкая тайная жизнь. По крайней мере, он думал, что тайная.
        Марина ездила в школу по той же трамвайной ветке, что и Сашка. Иногда они оказывались в одном вагоне. О, как передать острое счастье – навылет! – когда он вдруг видел её. И смущение, и трепет, и страх, но одновременно – дерзость и уверенность в том, что и он ей нравится, и что она понимает, что происходит. Ощущение взаимности позволяло ему то, что никогда не давалось легко – в её присутствии он шутил, рассказывал забавные истории, задавал ей личные вопросы. А Марина вела себя так, словно они на равных, словно их не разделяет двадцать лет.
И всё же иногда на Сашку находила странная робость. Если Марина выходила из другого вагона, Сашка шёл следом, не решаясь приблизиться, стыдясь властной силы своих чувств и боясь, что та может оглянуться.
        Если Марины не было в трамвае, то подходя к школе, Сашка первым делом смотрел на окна кабинета истории – на третьем этаже. Иногда там горел свет, и она сидела за столом. Сашке сразу становилось тепло, даже на утреннем морозе, и до самых ворот он не отрывал взгляда от её плеча, шеи, склоненной над столом головы.
Марина любила носить вязаные ажурные кофточки, которые так волновали Сашку. В какой же она сегодня? Розовой? Белой? Сиреневой? В сиреневой она особенно нравилась Сашке, и, завидев в окне сиреневый рукав, он радостно улыбался.
На переменах Сашка подходил к расписанию и, делая вид, что внимательно изучает его, высматривал боковым зрением её – вдруг она пойдет в учительскую или в столовую?
        При виде сиреневой кофточки у него темнело в глазах, и слабели колени. А что с ним было, если и Марина останавливалась у расписания  - взглянуть, какой класс у неё следующий, - и стояла прямо за Сашкиной спиной, дыша ему в затылок. Сашка зажмуривался от счастья и страха, искренне веря, что со спины его не узнают, - к тому же, у расписания всегда такая толпа, и одновременно желая, чтобы она знала, что он здесь, близко и – ради неё. И как будто  это место их тайных свиданий. И как будто она тоже пришла сюда специально, чтобы увидеть его, Сашку. Как сладко было так думать! И думать потом весь день, переживая вновь приливы тепла и волненье, и набеги «мурашек» и дрожь во всем теле, и волны тоски и тревоги, и нежности и …любви.
Иногда Марина возникала неожиданно – в коридоре или заглядывала к ним в класс. В таких случаях Сашка спасался бегством, в буквальном смысле – металась, как заяц, сбивая стулья, ударяясь о столы, роняя предметы. Однажды Марина даже сказала, смеясь:
        - Ну вот, опять при моём появлении парты рушатся.
 Но Сашка уже делал вид, что очень увлечен разговором с друзьями. Хотя щеки у него горели , а сердце бухало, как бывает, наверное, у загнанного зверя или преступника.
По вечерам, после уроков Сашка слонялся у раздевалок или сидел на горячей трубе отопления и ждал, когда Марина спустится, уже одетая – в сером зимнем пальто и  бежевой норковой шапке. Как сияли её голубые глаза, как блестели и качались сережки с розовыми камушками!
Сашка уже не таился, ведь ясно, что она всё понимает. Марина говорила: «Пойдём!» И они шли вместе – к трамваю. Иногда она брала Сашку за руку. Прямо за руку! И они шли так – в руке рука. «Как же так можно? Ну почему, зачем она это делает?» - обалдело и блаженно думал Сашка, не чуя под собою ног. И, как это ни глупо, действительно их не чуял.
        Однажды Марина сказала:
        - Мне так и хочется тебя подстричь! Совсем зарос. А я хорошо стригу. Вот завтра специальные ножницы принесу, и стрижечка что надо будет!
        Сашка не поверил своим ушам.
        На другой день, когда Сашка поднялся к ней в кабинет, чтобы с невинным видом спросить, как обычно, не надо ли чем помочь, Марина уже запирала дверь, и весело сказав: «Стричься пошли!», сгребла его и потащила в подсобку – маленькую комнатку, где хранились карты, папки и ещё бог знает что. В бедной Сашкиной голове только и пронеслась мысль – что скажет мама? – мама, которая всегда сама стригла Сашку, а сейчас была в командировке.
        Но он, конечно уже не мог сопротивляться.
        Сашка послушно сидел на табурете в  крошечной каморке, завернутый в  платок Марины. А та ерошила его волосы, наклоняла его голову в нужную сторону, прижимала его спиной к себе, стряхивала остриженные волосы с его плеч и груди, сдувала с лица…
        Как он тогда  не умер, не понятно.

        Несмотря на такие откровенные вечера, днем на Сашку наваливалась первозданная робость, и, завидев Марину на выходе из трамвая, он делал  вид, что не заметил её, и бежал впереди, не оглядываясь до самой школы.

                *
        В тот день учитель физики объявил на своем уроке, что нынче ночью ожидается какое-то особенное явление на небе – кажется, комета должна была пролетать, - что ночь обещает быть ясной, и что все восьмые классы во главе с классными руководителями собираются на школьном стадионе после девяти вечера – смотреть на звездное небо. Вот это да! Никогда ещё ничего подобного не было!
Когда стемнело, восьмиклассники и учителя, все одетые потеплее и возбужденные необычной обстановкой, подтягивались к стадиону, освещенному только окнами соседних домов и дворовыми фонарями. Некоторые несли с собой бинокли и подзорные трубы.
        Посередине стадиона физик установил несколько телескопов, и ребята по очереди смотрели в эти трубки, но особенно долго никто не задерживался – всем хотелось просто потолкаться, повалять друг друга в снегу, поиграть в догонялки и снежки.
        И всё-таки общее настроение было притихшее и почти торжественное: огромное звездное небо, свежий ночной воздух, снег искрится в теплом свете окон и фонарей, а они все  - на снежном блюде стадиона – зачарованно жмутся поближе друг к дружке и, запрокинув головы, смотрят на звёзды. Все вместе – и ученики, и учителя. Марина пришла со своим классом «А».
         «Бэшки», среди них и Сашка, не очень-то любили этих задавак «ашников» и почти с ними не общались. Однако сейчас Сашка всё время смотрел в ту сторону. На Марину. Но встретившись с ней взглядом, тут же отводил глаза.
Подморозило. Народ уже топтался, подпрыгивали на месте, чтобы согреться. Потихоньку стали расходиться. Иногда проваливались в глубокий снег – хохотали от неожиданности, и что снег в валенки попал.
        Сашка не сводил глаз с Марины, стараясь не потерять её в темноте и в толпе. Вдруг он почувствовал, как ещё один взгляд, как будто лучом пересекает его собственный и устремляется в том же направлении! Сашка резко повернул голову и увидел Вовку Подсолнухова, который смотрел на Марину. Ещё как смотрел.
        Сашка замер, ему показалось, что он увидел себя в зеркале. Кровь застучала у него в висках, даже пот на морозе прошиб. Ясно, Подсолнухов тоже влип. Сашка почему-то не удивился. Он даже выдохнул почти с облегчением: значит он не один такой ненормальный.
        В следующий момент он увидел, как Вовка, который стоял теперь близко к Марине, подает ей руку: та провалилась одной ногой в сугроб, и он помогал ей выбраться.
        У Сашки заныло под ложечкой, он чуть не застонал. Он даже не знал, что это – ревность, что Марина сейчас ближе к другому, и тот смеет так откровенно за ней ухаживать, или досада, что не он, Сашка, пришел ей на помощь?
        Домой Сашка ехал, едва сдерживая слёзы. Всё тело болело от напряжения, как будто оно было тетивой, которую натянули и забыли отпустить. А откуда-то снизу поднимался страх и сжимал Сашкино сердце – он чувствовал, что часть его самого отняли, что его сокровище не принадлежит ему, и что он  не властен ни вернуть его, ни распоряжаться собой.
        Сашка плакал в подушку. Старался свернуться клубочком, защититься. Убаюкивал себя.

                *
        Начиналась весна. Капель весело барабанила по школьным карнизам. Солнце старалось вовсю. Горки мягкого тающего хрусталя последнего снега, звонкие ручейки, островки сухого асфальта, первая травка, пьянящий весенний ветер выманивали каждую перемену озорные стайки ребятни из школы во двор.
        Сашка и Вовка ходили по теплой вечерней дорожке вокруг школы, поджидая Марину. Они давно уже вычислили друг друга и, как товарищи по несчастью, сблизились, сдружились, хотя раньше едва здоровались. Они оба радовались возможности говорить о ней друг с другом – что она сказала, что сделала, как посмотрела, что, наверное, подумала, как одета, и что теперь делать.
        Например, Вовка сказал, что Марина сегодня спросила его, не обидела ли она чем-то Сашку – утром в трамвае, столкнувшись с ней в дверях, тот хмуро отвернулся и, не здороваясь, быстро убежал. А у Сашки просто был очередной приступ робости при виде неё. И чем теплее Марина к нему относилась, тем Сашка больше зажимался и отдалялся.
        Теперь, когда они втроем шли к трамваю, Сашке казалось, что дистанция между ними опять увеличилась. Она – учительница, а они – зеленые подростки, влюбленные в неё пажи.
        Марина рассказывала, как занималась дзюдо и была влюблена в тренера, а тот относился к этому с пониманием. Так что это нормально – влюбляться в учителей.
        Вовка тоже занимался дзюдо, и у них с Мариной была общая тема для разговора. Но Сашка совсем не ревновал, он, молча, шёл рядом с Мариной, млея от весеннего тепла и её близости, и был счастлив.
        А вечерами он стала писать стихи, и ещё рисовал её портрет, срисовывая с любительских фотографий, которые сделал Вовка, притащив в школу фотоаппарат – он якобы снимал для альбома всех одноклассников и учителей.

                *

        В тот день Сашка со Вовкой затеяли новое и рискованное дело. Поэтому они и прятались – за гаражами неподалеку от школы. Сашке всегда нравилось играть в разведчиков, но на этот раз всё было гораздо волнительнее. Они решили наконец выследить, где она живет.
        Показалась Марина, она шла с кем-то из преподавателей. Скрываясь за кустами и деревьями, короткими перебежками от дома к дому они «проводили» её до трамвайной остановки, а когда подошел трамвай, обежали его с другой стороны и вскочили во второй вагон. До Сашкиной остановки можно было ехать спокойно. А потом они всякий раз высовывались из дверей – проверить, не вышла ли она.
        Она вышла – на третьей после Сашкиной остановке, где встречались две трамвайные линии, и трамваи приветственно звенели друг другу, выстраиваясь в очередь на развилке. Прячась за вагонами, Сашка с Вовкой подождали, пока Марина перешла пути и дорогу, и, пригнувшись –  им казалось, что так незаметнее – побежали за ней. Отдышались они только за углом первого большого дома.
        Дальнейший участок пути был особенно сложным и «опасным» - широкий тротуар городского проспекта с длиннющими парадными фасадами «старых» домов, к тому же людей сейчас было немного. Так что остаться незамеченными и не упустить её из виду представлялось затруднительным.
        Но они все-таки выдохнули и шагнули из своего укрытия на открытое пространство тротуара. Сашке показалось, что их осветили яркие прожектора. Он зажмурился, но тут же открыл глаза – будь, что будет!
        Сашка был почти уверен, что Марина что-то подозревает, чувствует, что за ней следят. Иногда она поворачивала голову вполоборота, и мальчишки были вынуждены резко наклоняться – «шнурки завязать» или разворачиваться, делая вид, что идут в другую сторону.
        Пару раз Сашка заметил, что она улыбнулась, даже как будто фыркнула, усмехаясь. Их «погоня» её явно забавляла. Ей было нужно перейти дорогу, и на переходе она посмотрела в их сторону. Ребята отчаянно изображали из себя прозрачное стекло и были готовы провалиться сквозь землю.
        Чувствуя себя полным идиотом  и понимая, что вся их слежка шита белыми нитками, Сашка всё же решил продолжать эту игру, не желая, да и будучи не в силах изменить её правила.
        На другой стороне проспекта дома были ещё более старые, двухэтажные, но их уличные фасады были покрашены, точнее, нарумянены парадной розовой краской. Они тесно прижимались друг к другу, словно зардевшиеся влюбленные. Марина проскользнула в узкую щель между домами. Мальчики устремились за ней.
        Это был район старых рабочих бараков и общежитий, переделанных под постоянное жилье.
«В каком же из них она живет?» - гадал Сашка, щёки у него горели не хуже этих стыдливо раскрасневшихся стен, за которыми наверняка скрывался убогий и ветхий быт.
        Но Марина всё шла и шла вперед – мимо дворов, задворок, галдящих детских площадок, густо засиженных бабушками скамеек, дворовых стадионов, полных футболистов и болельщиков, мимо ржавеющих гаражей – излюбленного укрытия местных казаков-разбойников.
        Наконец, она пересекла широкий двор, затянутый паутиной бельевых верёвок, и вошла в крайний подъезд серой пятиэтажной «хрущевки».
Надо было срочно что-то предпринять. Но силы вдруг покинули Сашку, и он не мог сделать больше ни шагу. Сашка застыл, словно споткнувшись о незримую границу, и не решался нарушить её, вторгнуться в чужое личное пространство. В её домашнюю жизнь. Это было уже слишком.
        Вовка, удивленный Сашкиной нерешительностью, нетерпеливо махнул рукой и скрылся в подъезде.
        Сашка ждал, присев на вкопанную в землю шину на детской площадке.
В воздухе пахло весенним городским вечером, немножко дымным, утомленным, но уже тронутым приятной прохладой. Из открытых форточек доносился звон посуды и запах жареной картошки с луком. А из какого-то окна гремела включенная на всю катушку популярная песня : «И снова седая ночь. И только ей доверяю я!..» Сашка постепенно успокаивался и чувствовал что-то очень похожее на блаженство.
        Вовка с победным видом подбежал к нему и сел рядом.
        - Пятый этаж, семидесятая квартира. Значит, окна с балконом - во двор, и ещё – с торца и с другой стороны,- сообщил он, с трудом переводя дыхание.
        В этот момент в окне кухни, на которое показывал Вовка, они увидели профиль Марины, и тут же слетели с шины, как испуганные кошкой воробьи.
        «Белые розы, белые розы, беззащитны шипы!..» - заливался всё тот же подростковый голос.
        - О, «Ласковый май»! - со знанием дела сказал  Вовка, - Классно!
        Сашка только кивнул. Май стал для него действительно ласковым.

        В пятницу после урока истории, на котором они готовились к городской
олимпиаде, Марина сказала Сашке:
        -  Запиши мой телефон. Вечером позвонишь, я скажу, когда и куда всем приходить.
        - Ух ты, - удивился вслух Сашка, разглядывая записанные цифры, -  у меня почти такой же номер как у Вас, только последние цифры в другом порядке!
        - Да? - она улыбнулась, - ну давай и я твой запишу, может, сама тебе позвоню.
        С тех пор они иногда разговаривали по телефону. Запросто, как друзья. Порой Сашке казалось, что всё это просто сон, но одновременно, что и не может быть иначе.
        Перед сном он прятал её фотографию под подушку. И  - Боже мой! – какие мечты мешали ему заснуть.

        Вечера стали совсем теплыми и длинными. Сказав родителям, что идёт гулять, Сашка бежал короткой дорогой, которую он давно уже обнаружил опытным путем, к дому Марины и бродил вокруг, глядя на её окна. Цвели уже яблони и черемуха, и необыкновенно легкая, одурманенная Сашкина голова соображала всё хуже.
        Он вошел в телефонную будку, опустил две копейки и набрал её номер, вглядываясь в окна, те, что с торца, и очень надеясь, что никого нет дома. От каждого гудка он вздрагивал, представляя, как громко звонит у Марины в квартире телефон. Ему было отчего-то стыдно.
        - Да? - сказал её низкий родной голос в трубке.
        - Это я, - почти прошептал Сашка охрипшим голосом. – Я тут около Вашего дома. Можно мне зайти?
        - Заходи, конечно.
        Сашка повесил трубку и на ватных ногах вышел из будки. Он вошел в открытую рядом стеклянную дверь гастронома, купил конфет в бакалее и букет тюльпанов у бабушки на входе. Подходя к дому, он поднял глаза к знакомому окну. Марина смотрела на него и махала рукой.
        Марина жарила пирожки с мясом, пока Сашка играл с её пятилетним сыном. Потом они все вместе пили чай и разговаривали. Сашка смешил её. Вообще-то, Сашкину манеру говорить часто принимали за шутку. Стандартные именования обычных вещей никак не давались ему, и то, как он их описывал на своём спонтанном языке, ужасно всех забавляло.
        Потом пришел  муж Марины, высокий, худой, некрасивый, но улыбчивый и доброжелательный. Он присоединился к ним. Но Сашка засобирался домой.
Он летел вниз по длинной улице, которая вела от её дома прямо к Сашкиной новенькой девятиэтажке. И это тоже представлялось ему счастливым совпадением.

        Впоследствии он несколько раз провожал Марину до дома, и та приглашала его зайти. Пару раз они были у неё в гостях вместе с Вовкой. И всем троим это казалось естественным  и приятным.

                *

       Однажды Марина не пришла в школу. Классу сказали, что она заболела. Взволнованные Сашка с Вовкой позвонили ей домой и узнали адрес больницы. Это оказалось старое барачное здание в глубине её ветхозаветного района.
Она спустилась к ним в халатике, и они долго стояли в людной и тесной приемной – она, прислонясь к стене, и они – близко-близко к ней, стараясь защитить её от неизвестной напасти. Она их успокоила, что всё уже в порядке и скоро она придет в школу.
        Позже они узнали, что у Марины «был выкидыш». Они очень смутно понимали, что это значило, но вспомнили, что действительно в последнее время у неё был «слегка беременный» животик.
        Жизнь вошла в нормальное русло. Только вот экзамены нагрянули некстати.
По правде говоря, экзамены Сашка даже любил – они его бодрили: можно было наконец-то выучить всё как следует, а если выучишь не всё – поупражняться в ловкости составления ответа из воздуха, из ничего, то есть из общей эрудиции.
А уж в эти весенние дни, экзамены и вовсе не волновали Сашку. Его волновала только она одна.

         Для неё Сашка купил букетик ландышей, выскочив на три остановки раньше. Потом едва втиснулся в следующий трамвай, все-таки утро, все на работу едут.
Но только возле школы ему пришло в голову, что букет-то придется спрятать, если он не успеет подарить его до экзамена! А как это сделать? А что подумают одноклассники и учительница литературы – кому букет?
        Сашка спрятал ландыши под пиджак. А вдруг завянут?! Эх, нелегкая, и черт его дернул! Но он не мог не купить эти ландыши. Белые хрупкие колокольчики были так нежны! Их запах говорил так много и так верно – лучше всяких слов – о том, что он никогда не скажет ей сам…

        Время, отпущенное «раскрывателям образов» подходило к концу. Сашка с грехом пополам закончил свой туманный рассказ о Карениной, сам поражаясь своей наглости – впервые писал о том, чего не знал.
        Теперь задача была потруднее – ландыши пахли всё требовательнее, они не могли больше ждать, они изнемогали и просили пить. Они жаждали. Совсем как он сам.

                *

        Сашка устало бродил по пустым этажам. У Марины было собрание. Потом они с учителями заперлись в учительской – что-то отмечать. Сашка поплелся домой. Букетик затих у него за пазухой.
        Несколько дней Сашка чувствовал себя разбитым и не понимал, что с ним происходит.
Как-то он шёл по улице, ничего вокруг не замечая, стараясь из клубка спутанных чувств извлечь хоть какие-то связные мысли. И вдруг в его голове они сложились в рифмованные строчки:
       «Любовь проходит. Я сгораю. Усталость, стыд – всё выжгли мне. Клеймо улыбки лишь осталось на равнодушном к Вам челе. При встрече сердце не забьется, не вдохновятся вновь уста, и слёзы счастья не прольются: душа пуста. Но, Боже мой! За что мученье? Вы снитесь мне – опять, опять. И ночи счастливы мгновенья…Мне тяжело Вас забывать.»
        Сашка остановился, пораженный. Его ошеломило это открытие. Сами-то стихи, конечно, дурацкие – «чело», «уста», ерунда какая-то. И всё же в них отразилась его безымянная боль. От того, что любовь его… перегорела. Он впервые понял, как она была неуместна, бессмысленна, невозможна, и ни к чему бы не привела.
Просто в нём тогда что-то самовозгорелось, обожгло его... Но ведь и согрело, осветило его жизнь. А теперь – угасло...
        Ну да, ещё скажи, что только кучка пепла и осталась. Банально… Ещё как.

                *
        В новом учебном году прежняя учительница истории должна была выйти из декрета. И Марина ушла из школы. Сашка иногда звонил ей, но всё реже и реже.

                *
        Потом он иногда пытался вспомнить, как случилось, что Марина исчезла из его жизни. Но не мог. Ему почему-то представлялись пересекающиеся трамвайные рельсы, и как будто пахло весенним снегом…
        Ещё однажды из записной книжки выпала её фотография. А в другой раз, перебирая старые вещи, он нащупал в кармане пиджака маленький  засохший букетик ландышей…