Зимняя гастроль

        В пятницу день сокращенный. К тому же, зимние каникулы начинаются. Так что уже с обеда на факультете тишина и покой. А в лаборатории и вовсе никого. Тепло, уютно, можно сидеть себе, книжки читать.
        Катя подошла к окну. Снег идёт пушистый-пушистый, на подоконнике уже целый сугроб намело. Она посмотрела на белую расчищенную дорожку, ведущую к факультету — вдруг появится из-за поворота фигура в голубой куртке? Несколько стремительных шагов — и вот он уже у главного входа…И…может быть поднимется к ним
наверх?
        Да нет, наверное, сегодня не придёт. Что ему тут делать? И вообще, они ведь уезжают завтра — на шефские гастроли.
Вздохнув, Катя взяла лейку — надо фиалки полить, да и Ванька-мокрый тоже всё время пить хочет.
        Посередине подоконника возвышалось лимонное дерево. Для него Катя принесла ещё воды. Интересно, вырастут на нём лимоны когда-нибудь? Она задумчиво провела рукой по корешкам коробочек с аудиозаписями — на стеллажах вдоль стен, и уже собиралась…

        Дверь на этаж внезапно распахнулась — в куртке нараспашку, смуглый и чернявый, будто только что с юга, с улыбкой до ушей и озорным блеском в глазах, он появился, неся с собой праздник. Впрочем, как всегда.
        Откинул перегородку, отделявшую её «барную стойку» от лингафонных кабинок, и с довольным видом бросил тяжелые сумки на пол.
        — Вот — продовольствие получил — в дорогу. А Вера Ивановна где? — Так он всегда, будто они виделись пять минут назад.
Он улыбался Кате, одновременно пытаясь согреть замерзшие руки.
Катя заворожено смотрела на его длинные пальцы. От него пахло морозом. Снег на ресницах растаял, и огромные капли лежали на них как роса на траве.
        — Все уже домой ушли, — ответила Катя с замиранием сердца и присела на стоявшую сзади тумбочку, чтобы унять дрожь в ногах. Руки тоже нужно было чем-то занять, и она деловито принялась убирать со стола коробки с записями.
        — Давай чайку попьём! — предложил он, — смотри, что нам тут перепало! — он достал из сумки сгущенку и копченую колбасу. — Пойду, чайник поставлю.
        Скинув куртку, он зашел во внутреннюю комнату. Катя достала из тумбочки чашки-ложки, консервный нож, нарезала на блюдечке колбасу.
Он появился в дверном проёме и остановился, прислонившись к косяку.
        — Катя-Катя-Катерина — нарисована картина! — пропел он нарочито грозным клоунским голосом, в смеющихся глазах плясали добродушные чёртики. — Что ты всё сидишь печальная, как Алёнушка у пруда?
        «Да, точно, и зачарованная, как она» — подумала Катя и покраснела. Ей стало неловко, что он так точно подобрал сравнение.
        — А знаешь, какое из твоих имён мне больше всех нравится? — Катюша. Нежное такое, мягкое, красивое… О, чайник вскипел! — он исчез и вернулся со стареньким серебристым электрочайником — верным другом всех лаборантских чаепитий.
        — Ну, что, Катюша, выпьем?
Она налила заварки, он — кипятку.
Подавая ей чашку, он коснулся её руки… Они оба замерли на миг, руки их…
        — Ай! — горячий чай, пролившись, обжег их обоих. Захохотали с облегчением и сели за стол друг напротив друга.
Он казался смущенным, но тут же стал рассказывать что-то весёлое и, как всегда, искрометно, бурно жестикулируя, изображая всё в лицах.
        «Всё-таки, он — настоящий актёр! Такой талантливый, добрый и…красивый» — думала Катя и смеялась до слёз.
        Вдруг он замолчал с видом фокусника, готового достать зайца из шляпы.
        — Катюша, поехали завтра с нами!
        — Что? — Кате показалось, что она ослышалась. Меньше всего она ожидала подобного предложения.
        — Правда, поедем! У нас есть одно свободное место — с нами едут ещё ребята из ансамбля-кантри, а их солистка не сможет поехать. Поезд в девять вечера. Собираемся на репетицию в шесть — на факультете. Правда, меня там не будет, я прямо к вагону приду. Но ты ведь знаешь кого-то из ребят?
        — Дд-а. Сашу знаю и ещё двоих — первокурсников.
Он не давал ей опомниться:
        — Ну, так я скажу Саньке, чтобы он встретил тебя у входа. Там разберётесь. Идёт? Гастроли на неделю — по деревням Троицкого района. Прошу тебя, поехали! — Он накрыл её руку, лежавшую на столе, своей ладонью. Его почти умоляющий взгляд, был ещё более красноречивым.
«Вот так сбываются мечты», — промелькнула мысль, но Катя ничего не чувствовала, даже своего тела — будто оказалась в невесомости.
        — А что я там делать-то буду? Ведь надо же что-то играть?! — спохватилась она.
        — О, подумаешь! Присочиним ещё по нескольку реплик к каждой миниатюре — вот тебе и роли! Да и тебе ведь не впервой. Договорились?
        И Катя сдалась. Ну конечно, она поедет. И не только из-за него.С театром! На гастроли! «Мы бродячие артисты, мы в дороге день за днём, и фургончик в поле чистом — это наш привычный дом…» — песенка завертелась, закружила голову, как «шар голубой» — вот она — её дорога, её настоящая жизнь!..

        Заснеженным притихшим вечером Катя шла с дорожной сумкой по тропинке, ведущей к факультету.
Снегопад уже кончился, снег поскрипывал под ногами, по-деревенски пахло дымком из труб соседних частных домов. Закат окрасил небо дымно-розовой уютной пастелью, которая постепенно становилась сиреневой, потом пурпурной…
Катя в очередной раз подумала, что она знала, что именно так всё и будет. Иначе и быть не могло.
        Ей вспомнилось, как в детстве она приходила с мамой в этот старинный замок — таким всегда казалось ей серое с башенками здание факультета, а внутри он был неожиданно уютным, домашним.
        Всё здесь давно уже стало ей родным — старые аудитории, широкие лестницы, коридоры с огромными окнами и широкими подоконниками — такое удобство сидеть на них! — кафедры, заваленные книгами, печатные машинки, запах кофе, сдобренный ароматом старого паркета, весёлые взрослые люди…
        Однажды на новогоднем концерте студенты показывали юмористические сценки. Как же она, пятилетняя, хохотала! Особенно ей запомнилась пародийная инсценировка песенки Высоцкого «Ой, Вань!..» — песня была ей хорошо знакома, а двое студентов просто уморительно исполняли диалог, болтая наколотыми на вилки пирожками вместо ног.
        А когда, уже работая лаборанткой, она впервые познакомилась с ним — молодым преподавателем Борисом Сергеевичем — недавним студентом Борей Лисициным, которого до сих пор многие звали просто Фокс и обожали все без исключения — за ослепительный фейерверк юмора, доброты и таланта, за белозубую безудержную радость, за темперамент и элегантность, мальчишество и порой беззащитную детскость — Катя в тот же миг узнала его!
        Она была уверена, что знает его уже давно! При виде него её охватило то самое чувство детского новогоднего восторга, которое с тех давних пор навсегда было связано со студенческим театром…


        Фонари в переулке зажглись так неожиданно, что Катя остановилась и, пытаясь унять внезапное волнение и слабость, впервые ясно поняла, что вот она одна идёт ночью в незнакомую мужскую компанию и будет там неизвестно чем заниматься! Но она решительно тряхнула головой и выдохнула, прогоняя страх и неуверенность.
        В вестибюле ходил туда-сюда весь такой погруженный в себя Сашка Истомин и что-то бормотал себе под нос.
Когда-то, ещё в начале учебного года он одним из первых познакомился с Катей в фонотеке и совершенно очаровал её своей неординарной манерой мыслить и говорить — к тому же, никогда не поймешь, всерьёз или в шутку. И ещё у него была достойная уважения привычка записывать по ходу разговора какие-то наиболее умные идеи, пришедшие в этот момент ему в голову.
        Когда хлопнула входная дверь, и Катя вошла, Сашка отвлекся, хоть и не вполне, от своих мыслей, галантно приветствовал её и под руку повёл куда-то на второй этаж пустынного, гулкого здания.
        При этом он промычал что-то не очень связное, из чего Катя поняла, что, во-первых, Фокс его на её счёт предупредил, а во-вторых, что Сашка, по всей видимости, уже изрядно «готов», и то ли ещё будет…

        И действительно, в большой двести восьмой аудитории дым стоял коромыслом. Катя похолодела от мысли, что кто-нибудь узнает, что они принесли сюда спиртное.
От таких людей она этого не ожидала. Наивная.
        На учительском столе возвышался огромных размеров сыр, от которого произвольно отрезались кубики для закуски. Пили водку и портвейн, некоторые запивали сгущенкой — прямо из банок, проделав дырку в крышке.
        Сашка взял инициативу в свои руки, произнеся загадочный тост:
        — Краков пал! И танки наши быстры! — после чего жестом заправского пьяницы опрокинул в себя содержимое столовского граненого стакана.
Катя тихонько пристроилась на одной из задних парт и с нарастающей тревогой наблюдала за этой «репетицией».
        В этот момент Сашка «родил» следующий парадоксальный тост:
        — Курить не брошу! Но пить — буду!
        Кате эта мизансцена даже начинала нравиться.
Все упражнялись в остроумии, анекдоты пошли всё более откровенные, всё чаще переходили на мат. Катя с непривычки всякий раз вздрагивала.
Среди присутствующих были две девицы, прожженного вида пятикурсницы. Остальные — парни, человек десять.
        Катя изредка ловила на себе двусмысленные взгляды — оценивающие и подозрительно-уважительные. Она не сразу догадалась, что её, вероятно, приняли за «новую девушку Фокса».
        Наконец, на удивление не опьяневший до конца Сашка — видимо, благодаря делегированной ему ответственности — объявил, что пора двигать на вокзал.
А для проверки на трезвость велел каждому без ошибок произнести каверзное слово «бесперспективняк».
        «Да, — подумала Катя, — отличное средство, тут всякий протрезвеет».
Она как-то незаметно влилась в эту тёплую компанию. Сашка опекал её, Димка и Пашка — знакомые первокурсники — выразили одобрение и радость по поводу её присутствия. У остальных её наивный юный вид вызывал очевидное умиление, а обе пятикурсницы предложили тихоне своё покровительство.
        Ехать им предстояло всю ночь. Вагон оказался «жестким» — то есть плацкарт без матрасов и белья. Но бродячих артистов это не смущало. Все с удовольствием располагались на соседних полках, предвкушая совместное путешествие.
Уже появились карты, расчехлились гитары.
        Катя села на одну из боковых полок, спиной к окну. Отсюда ей хорошо были видны все четыре прилегающих купе со «своими». Народ уже сгруппировался по интересам. Отдельные передовики воспользовались случаем вздремнуть.
До отправления оставалось несколько минут.
        «Ну где же он? Вдруг не успеет!» — Катино сердце сжималось от беспокойства.
        — А где Сергеич-то? — чей-то спохватившийся голос озвучил Катины мысли.
        — Что-то Фокс опаздывает. Где он? — заволновались артисты.
        — Да он на встречу выпускников пошёл, — объяснил Истомин, — загуляли поди там в дым.
        — Пойдём его у вагона подождём, — сказала долговязая Татьяна Сашке, и они вышли на перрон.
        Катино напряжение росло, но она старалась ничем не выдать ни своей тревоги, ни внезапной ревности.
        Как только он вошёл в вагон, улыбаясь и протирая запотевшие очки, поезд облегченно вздохнул, выпустил пар и тронулся, громыхнув всеми стыками и взбодрив пассажиров хорошим толчком.
        В этот момент Фокс как раз подошёл к тому месту, где сидела Катя, и рухнул рядом с ней на сиденье. «Свои» все зааплодировали, приветствуя шефа.
        — Perfect timing! — резюмировал сидевший напротив Димка. Что на языке посвященных означало «оптимально рассчитанный момент для эффектного появления».

        Поезд набирал скорость. Настроившись на стук колёс и поймав ритм, ребята из ансамбля наяривали «Гоп-стоп» и усмехались, заметив непроизвольное Катино вздрагивание при каждом матерном слове.
        — Спокойно, спокойно, — вкрадчиво уговаривал её Димка, — это — фольклор, привыкай к родному языку.
        Сидевший рядом с Катей Фокс, вдруг поднял на неё неожиданно печальные и усталые глаза — как будто намеревался что-то сказать. Но вместо этого наклонился к ней и упал лицом в её колени. Она боялась пошевелиться и не могла вздохнуть. Он уткнулся носом ей в живот и обнял обеими руками за талию.
        Он обнимал её при всех! Конечно, он тоже пьян.
Её любимый человек лежал у неё на коленях, а она боялась к нему прикоснуться.
Все делали вид, что ничего особенного не происходит, или действительно так считали. Девицы бросали на неё косые взгляды.
        Тут Катя увидела, что Пашка делает ей выразительные знаки: он гладил воздух рукой, описывая дугу, как будто лаская кого-то, явно призывая её последовать его примеру.
Она поняла. Плевать, что о ней подумают. И стала гладить приникшую к ней курчавую голову, и плечи, и спину. Она качала его, убаюкивала, как ребенка.

        А поезд качал их обоих и всю их пёструю шутовскую семью. Катя повернула голову: в окне за её спиной летела яркая полная луна, летела над ночными снежными полями и лесами, летела, как и сотни лет назад, увлекая за собой кибитки и бродячие балаганы — их путеводная луна.
Совершенно отдавшись пути и этой ночи, Катя чувствовала себя наконец-то в своей судьбе.
         Она устало прислонилась к вагонной стенке, ясно узнавая всё вокруг — как будто всё это она уже видела во сне или сама сочинила когда-то.
Хотя нет, до такого бы она не додумалась — картинка в поле её зрения была уж слишком колоритной, где-то даже сюрреалистичной:
        «Вот едут партизаны полной луны! Моё место здесь!» — распевали хмельные, но не утратившие сосредоточенности поэтической мысли музыканты — большие любители и знатоки мистериального транса Гребенщикова.
        Чьи-то руки, не занятые гитарами, открывали бутылки с пивом и одновременно по-рембрандтовски ласкали сидевших на их коленях двух новоявленных саский: высокая худощавая Татьяна ластилась к богатырского вида юмористу — его имени Катя ещё не знала, другая — Лариса — маленькая и пышнотелая, обнимала вдохновенно поющего худенького Олега и ревниво поглядывала на Катю.
        В соседнем купе резались в подкидного. А с верхней полки свисал пьяненький Сашка с тетрадкой в руке. Он громко и с выражением декламировал что-то, упрямо вглядываясь в свои записи в тусклом свете вагонного ночника. Прислушиваясь, Катя с восторгом зрителя в театре абсурда поняла, что это был конспективно изложенный библейский текст. Тезисы, так сказать.
        Сюр, да и только.
В довершении всего, проснувшийся Фокс принялся целовать ей руки и колени. Но Катя, рассудив, что всё это законы жанра, не слишком обольщалась. Она гладила его в ответ с материнской нежностью, но думала уже только о том, как бы лечь спать — тело затекло от неподвижности, хотелось вытянуться, забыть весь этот бред или хоть как-то переварить его — впереди целая неделя совместной жизни.

        — Тебе надо срочно поспать! — стоявшего перед ней Фокса слегка покачивало. Он был серьёзен, как все протрезвевшие.
Бережно проводив Катю к своей верхней полке, он помог ей туда забраться, дал ей под голову свою мягкую полупустую сумку и укрыл её своим пальто.
        — Теперь ты поспи на мне, — сказал он почти без улыбки, заботливо подоткнул пальто и ушёл. Присоединился к самым стойким из оставшейся за столиком компании.
        Катя блаженно потянулась, как в детстве, когда, засыпая, смотрела на полоску света под дверью в гостиную и слышала за стеной взрослые застольные песни.
        Она зарылась лицом в свою импровизированную подушку — Борину сумку. Слегка отсыревшая ткань с готовностью выдала секрет особого запаха его жилья. Так зонтики и пальто хранят запах дома своего хозяина. Так пахли непросушенные после дождя старые твиды и болоньи её детства.
        «Всё-таки странно всё это», — последние события не укладывались в голове у Кати. Никогда между ними не было ничего подобного. Он бывал с ней просто вежлив и весел. Они часто встречались за чашкой чая — молодые преподаватели и лаборанты любили попить чайку «у Веры Ивановны», их доброй и гостеприимной любимой «мамочки», которая опекала молодёжь.
        Боря, конечно, царил на этих застольях. Но и Катя часто умело подхватывала или парировала его шутки — и тут уж он заливался благодарным смехом так, что на лбу проступала пульсирующая разветвленная жилка, и хлопал ладонью об колено или кулаком по столу — от нежданного удовольствия.
        Однажды он даже попросил Катю написать что-нибудь для их театра.
Катя всю смену честно сочиняла сценку, но почему-то ремарок у неё получалось значительно больше, чем реплик. Да и тема — ссора влюблённых — была не самой удачной. Прочитав тогда её опус, он удивлённо вскинул брови:
        — Катя, Вы всегда пишите о том, чего не знаете?
С тех пор она зареклась выдумывать и старалась просто быть внимательнее к жизни вокруг.
        Наверное, он замечал, что она смотрит на него влюблёнными глазами. Но в этом она была не одинока. Ещё несколько пар восторженных глаз ежедневно провожали его долгим взглядом.
        Иногда они ехали вместе домой — им было по пути, болтали по дружески, и Кате было грустно думать, что сердце учащенно бьётся и замирает у неё одной.
Он даже из трамвая выходил, не попрощавшись с ней. Такая вот английская была у него привычка. Но в этом даже что-то было. Он выходил — словно в соседнюю комнату. Их связывало необъяснимое, но очевидное родство. О романтической взаимности Катя и не думала. Её чувство было приятным само по себе. А что относился он к ней хорошо, было и так видно. Ну, и ладушки…

        Что-то твёрдое в сумке под головой мешало Кате заснуть. Прощупав как следует рукой, она с удивлением поняла, что это какая-то труба. Вернее, горн!
«О, мой трубач, мой арлекин!..» — подумала она с улыбкой и почти в стихах.
Обняв драгоценную сумку, она заснула, смирившись, как принцесса на горошине, с ощутимой твёрдостью таинственного горна под головой.

        Холодное метельное утро встретило их на станции допотопным автобусом, в котором они, нахохлившиеся и хмурые, дружно уснули вповалку друг на друге.
По кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам, в ямку — бух!
Автобус остановился возле сельской школы. Предстояло выступить перед детьми — в качестве утренника. А вечером — в клубе перед колхозниками.
Оглядев друг друга, с трудом продравшие глаза лицедеи прыснули от смеха — да, морды для утренника самые подходящие!
        Им отвели пустой класс, где удалось с грехом пополам переодеться, позавтракать — опять появился измученный кусок сыра, а в кипятке, шипя, растворялась кофейная пыль.
        Распределили сценки и роли, «прогнать» их до «премьеры» уже не успевали.
Студенческий юмор, конечно, был не очень понятен малолетним зрителям. Но кое-где смеялись и даже хлопали.
        Катя выступала в тандеме с Димкой и Пашкой в двух миниатюрах. Говорила какую-то отсебятину, вполне в духе её страшных снов, когда внезапно выясняется, что нужно выходить на сцену, а не с чем, и приходится выдумывать на ходу и делать вид, что так и надо. Уф, типичный профессиональный кошмар.
        Её поздравили с «боевым крещением» и приняли в труппу уже как «свою».

        Неказистое здание на отшибе села, с заколоченными окнами и явно давно не топленное, оказалось клубом, куда для вечернего концерта и ночевки доставили гастролёров. А они, в свою очередь, уже предвкушали «радушный» приём своего репертуара местным населением.
        Было решено как-то адаптировать программу, приблизить её к местным реалиям и особенностям восприятия. Так появились «Вести с полей», реанимировалась сценка про пьяных лётчиков, кто-то предложил инсценировать бородатые анекдоты.
Хорошо, что — в отличие от тесного школьного класса — на сцене клуба актёры чувствовали себя как дома. К тому же она и стала для них в буквальном смысле домом — на предстоящую ночь. Им предложили устроиться на ночлег прямо на сцене, а в качестве постелей предъявили кучу матрасов и одеял, сваленных в крохотной гримёрной, отделённой от сцены перегородкой.
        Что касается удобств, они располагались не просто во дворе, а прямо-таки в чистом поле — далеко в белой дали виднелась среди снегов ветхая деревянная будка, и ни единой тропинки не вело ещё к ней, горемычной.
Сашка Истомин предложил ходить туда небольшими группами — не меньше трёх человек — чтоб ветром не унесло.
        После концерта, который ребята честно отхохмили перед несколькими чинными, закутанными в тулупы колхозниками, в клубе стали демонстрировать документальный фильм о трудовых успехах Троицкого района, для чего сцену занавесили белым экраном.
        Освободившиеся актёры, не теряя времени, расстелили на сцене свои матрасы и возлежали на них, наблюдая с изнанки пафосные картины деревенской страды.
Но белый полупрозрачный экран был так заманчив, что удержаться от игры в театр теней было невозможно!
        Однако, скоро явился обалдевший от неслыханной наглости администратор и отчитал их как нашкодивших подростков.
Наконец, зрители покинули их «балаганчик», и усталые, но довольные шутники собрались у символического костра для вечерней трапезы — с вином, гитарой и по-библейски не иссякающим запасом сыра.
        Фокс усадил Катю на свой матрас и лёг, положив голову ей на колени, как будто теперь это между ними в порядке вещей. Всем своим видом он говорил: «Эта девушка — моя».
        Катя, внешне спокойная, привыкала к своей новой роли. В глубине души она знала, что это всего лишь роль, но, по крайней мере, пока, это было приятно. Сейчас она чувствовала себя своей среди своих — бродячая цирковая семья отдыхает от трудов праведных…

        На женской половине, то есть в гримерке, Катя устраивалась на ночь вместе с Ларисой и Таней. Места было как раз только на три матраса, а в полу зияли широченные щели.
        — Что-то дует оттуда. А вдруг там крысы?! Ка-ак придут ночью и — а-ам! — девчонки поежились, не решаясь выключить свет.
Катя увидела в углу стопку газет и стала запихивать их по одной в щели, затыкая их как окна на зиму, чем окончательно умилила старших товарок.
        — Неужели ты думаешь, это защитит нас от серых монстров? — Лариса воспринимала щели как данность — со смирением опытной женщины.
        — Но они хотя бы зашуршат, и мы успеем проснуться! — Кате хотелось чувствовать себя в безопасности и создать хотя бы видимость тепла и уюта.
За перегородкой мужские разговоры становились всё неприличнее. Лишь иногда слышался сонный голос Фокса, требовавший прекратить мат.
        — Слушай, а как ты относишься к Фоксу? — задала давно задуманный вопрос Лариса, многозначительно глядя на Катю.
        — Нормально отношусь, — Катя старалась говорить как можно безразличнее и «держать лицо».
        — Ну, то-то, — милостиво сказала Лариса, — ведь это мой любимый мужчина. Так что смотри у меня!
        — Да он просто присматривает за мной: обещал родителям вернуть живой и невредимой, — Катя была ещё той подпольщицей.
Совершенно успокоенная на её счёт Лариса погасила свет, и девушки затихли.
Утром Таня сказала Кате:
        — Хорошо, что ты вчера сразу заснула и не слышала, что там наши дорогие мужчины о женщинах говорили. Просто уши вяли! Даже Фокс и тот отличился. Все они сволочи, одним словом.

        Следующая деревня была и крупнее и гостеприимнее. Первым делом их накормили в столовой — классическим советским обедом — полупустой борщ, котлеты с перловкой и солёным огурцом, жидкий розовый кисель.Уставшие от «сухого пайка» путники были счастливы.
        Клуб тоже был поприличнее — больше напоминал нормальный клуб, чем хлев. После концерта танцы устроили с местной молодёжью.
        Катя наблюдала, как Лариса по-свойски «охмуряла» Фокса, как они, дурачась, танцевали, демонстративно обнимались и целовались.
Но это её даже не трогало. Она уже оценила свободные театральные нравы, походные условия, походный флирт. Походные боевые подруги…
        Фокс, конечно, раскрылся здесь с неизвестных ей сторон, но Катя не была ни шокирована, ни разочарована. За всем его поведением она чувствовала какую-то тайную печаль и боль.
        В очередном поселке им даже предоставили некое подобие гостиницы с номерами на трёх-четырёх человек. Только вот в клуб надо было идти чёрт знает, куда. Тем более, что февральские метели мели «по всей земле, во все пределы», а в этом степном районе они оказались и вовсе нешуточными. На шаг вперёд уже не было видно идущего впереди — всё скрывала яростно кружащаяся белая пелена. Шли только все вместе, держась за руки, — «связанные одной целью, скованные одной цепью» — такой вот неожиданный экстрим.
        Вечером Катя усилием воли подавила противный страх закрытых дверей и постучала в «мужскую» комнату.
        — О, кто к нам пришёл! — Пашка и Димка обрадовались новому потенциальному партнёру в карты.
Фокс лежал на кровати с тетрадкой и что-то записывал.
        — Посиди со мной, — он взял Катю за руку и усадил рядом.
«Ну вот, совсем уж сестра милосердия» — подумалось Кате. В ответ на её вопросительно-участливый взгляд он посмотрел на неё с немым укором, будто ждал от неё чего-то большего.
        — Опять книжку читала? — спросил он с угрозой в голосе.
        Катя действительно всё чаще старалась уединиться в уголке с книжкой.
Как всякий интроверт, она устала от постоянного пребывания на людях. А так как Фокс порой становился раздражительным, даже злым, с Катей почти не общался, с каким-то остервенением обнимал верную Ларису и напивался в мужской компании, Катя иногда и вовсе уходила куда-нибудь подальше — на горку, за село — и рыдала там вволю. Её успокаивал ветер, а метель укрывала белым пуховым платком…

        Последним гастрольным пунктом было село Красное — самое богатое и пышное из всех. Клуб здесь напоминал, как минимум, Дворец съездов. Это был просто коммунистический рай — в сельских магазинах продавалось всё самое дефицитное, чего давно не видели в краевом центре. Местный универмаг ломился от модных фотообоев, редких книг — вперемешку с эмалированными тазами — и таких пластинок, которых нигде днём с огнём не сыщешь — альбомы битлов, Queen, Б.Г.!!!
        Ошалевшие от изобилия заезжие меломаны смели все пластинки. Продавец смотрел на них, как на диких — зачем им понадобилось то, что здесь годами никто не брал?
        Перед самым отъездом обнаружился ещё один рог изобилия, вернее, живительный источник — вездесущие юмористы отыскали местную пивоварню и принесли несколько вёдер пива вместе с купленными в здешнем хозмаге ковшиками — размером с хорошую шумовку.
        «Пивочерпий» торжественно передал полный ковш по кругу. Ритуальное распитие продолжалось и в автобусе, и на вокзале. Да, чтобы пиво ковшами пили, такого Катя ещё не видела. Впрочем, её уже ничто не удивляло. Сердце сжималось от тоски.
        Поезд опаздывал. На крошечной станции, затерянной в снежной пустыне, в зале ожидания, больше похожем на приёмную собеса, на лавках, на полу, подстелив куртки, спали артисты и музыканты.
        Фокс уснул, положив голову на Катино плечо. Она не спала, прижимаясь щекой к его макушке. Плечо занемело. Но Катя мысленно благословляла эту боль и этот поезд, который задерживался, давая им возможность побыть так близко — в последний раз.
        Так они сидели, уронив головы друг на друга, плечо к плечу — усталые путники на привале судьбы. Им обоим, похоже, нужна была эта передышка перед тем как скорый поезд неотвратимой жизни умчит их — каждого в свою сторону.