Запах весны

«Утро было свежим, хрустящим и ароматным как поджаристый тост с огурцом к чашке душистого кофе. Бодрящий и волнующий дух, привкус дыма – непередаваемый, неуловимый запах весны был растворён в прозрачном воздухе, от чего и голова, и сердце тоже становились легкими, возбужденно и трепетно ожидающими чего-то. Наверное – чуда», - быстро-быстро проступали чернильные строчки на белом листке блокнота, лежащего на женских коленях – словно сотканные из утреннего воздуха нежной рукой.

*
Этим ранним апрельским утром на одну из рижских улиц, по-весеннему звонкую и засвеченную солнцем, вышел наш герой – Семен Аркадьевич Тамарин, архитектор на пенсии и, с недавних пор, начинающий композитор.
 Он имел обыкновение гулять по утрам и теперь, направляясь к Верманскому саду, с удовольствием вдыхал холодный воздух, щурился, улыбаясь и подставляя усталое лицо теплым лучам и свежему ветру. Он приветливо кивал знакомым фасадам старых домов, привычно любуясь ими – освещенные солнцем, они казались помолодевшими. А именно так он и чувствовал себя сегодня, вдохнув живительного аромата весны, - беспричинно радостным и легким.
 Он шел неторопливо, и в голове его звучала музыка – ещё неокрепшая, совсем новая, но удивительно созвучная этому воскресному утру. 
Семён Аркадьевич вошел в ворота парка. Запахи просыпающейся земли, набухшие почки, просвеченные солнцем кроны деревьев, капель и птичий гомон – всё это ворвалось мощным аккордом в его новорожденную мелодию. Всё новые инструменты и голоса подхватывали её, и вот уже целый оркестр играл в обалдевшей слегка голове Семёна Аркадьевича.
 Он остановился, ошеломленный, послушно внимая этой музыке и чудесам весеннего сада с чувством, которое вернее всего было бы назвать благоговением.

Вдруг он заметил женщину, сидевшую на скамейке недалеко от детской площадки. Склонившись над блокнотом, она что-то вдохновенно записывала, иногда поднимая голову – наверное, подбирая слова, и тоже делала вдох, словно потягивала через соломинку пьянящий весенний коктейль.
«Вот кто знает много разных слов», - подумал Семён Аркадьевич с легкой завистью. На мгновение он почувствовал невольную нежность и близость к этой незнакомке, которой, как и ему самому, не давала покоя прелесть раннего утра, требуя выхода в словах или звуках.
«Только разве всё это выразить словами?!» - Семён Аркадьевич окинул взглядом пустынный старый парк, полный весенней благодати. Были у него и другие причины не доверять словам.
Он еще раз оглядел одиноко сидящую в безлюдном парке женскую фигурку – твидовое пальто, берет, шаль с ярким рисунком, длинная зеленая юбка, - в голове зазвучала новая тема, вплетаясь в его мелодию… И всё же он не смог составить о ней определенного мнения:
«Для полноты картины чего-то не хватает… Может сигареты? Для богемы что-то рановато. Для тургеневской барышни – ярковато. И возраст, пожалуй,…хм, бальзаковский».
Семён Аркадьевич пожал плечами, махнул рукой, желая прогнать романтический флёр этой сцены. Но, не удержавшись, оглянулся.
 Она по-прежнему писала, кивая головой в такт мыслям, а на белом листе оставались черные торопливые строчки. Её лицо закрывала выбившаяся из под берета прядь каштановых волос.
Усмехнувшись и покачав головой, Семён Аркадьевич поскорее пошёл прочь, недовольный собой за то, что позволил эпизоду нарушить хрупкую утреннюю безмятежность.
«Интересно, сколько ей? Двадцать восемь? Тридцать? Тридцать пять?.. Впрочем, всё равно. Дура молодая, да, вдобавок, восторженная – сидит, графоманит спозаранок, - Семён Аркадьевич чувствовал раздражение. Настроение пропало вместе с мелодией. – Тьфу ты! Женщины… Всё зло от них. Но не дождутся!.. На пушечный выстрел…никогда! Никогда больше».
Заныло сердце. Семён Аркадьевич остановился, чтобы отдышаться. Надо успокоиться. Всё в прошлом. Всё давно улеглось. Столько лет прошло… Но он тогда нашёл выход. Нашёл. Он выплеснул всю эту боль и тоску - на клавиши, в музыку. А теперь всё. Всё. Он заслужил покой. И пусть музыка будет такой же светлой, прозрачной и лучистой как это утро.
И хватит об этом.

*

Он купил в киоске газету. Рядом - в окне  картинной галереи виднелась новая афиша. Семён Аркадьевич подошел ближе, чтобы прочесть. Это был анонс выставки какой-то художницы. Фамилия была ему незнакома, хотя чем-то напоминала его собственную – Тамирова Эвелина. Картина на постере представляла собой натюрморт из цветов и фруктов.
«Очень по-женски», - подумал Семён Аркадьевич с легкой усмешкой.  Цвета на пастельном рисунке были тёплые, немного смазанные, приглушенные. «Как приглушенные звуки», - подумалось ему. Прихватив со стенда флайер с рекламой выставки, Семён Аркадьевич свернул в переулок.
В кофейне-кондитерской за углом варили прекрасный кофе, и он иногда завтракал там, погружаясь в ароматное облако корицы, ванили, карамели, кофе и свежей выпечки.
В ожидании кофе он от нечего делать разглядывал картинку на флаере, пытаясь понять, что в ней его так привлекает. Было в этом рисунке что-то странно знакомое, даже как будто родственное ему. Какая-то…скрытая сила или – тайная страсть? – за легкой занавесью нежных контуров и красок, нечетких очертаний.
Семён Аркадьевич ощутил внезапное желание увидеть и другие картины. Он поискал глазами часы открытия – ага, вот – завтра в 11.00.
Принесли кофе  и «вецригу» - его любимое пирожное со взбитым творогом. Семён Аркадьевич развернул газету.
Его не интересовали политические новости, экономические статьи или светская хроника, он читал в основном театральные рецензии, аннотации к новым книгам, интервью с музыкантами или артистами, просматривал анонсы классических концертов, которыми богата рижская афиша.
Неожиданно его взгляд задержался на небольшом рекламном объявлении о концерте в арт-клубе в помещении какого-то богемного кафе в Старом городе. «Баллады, романсы, музыкальные новеллы» значилось в афишке.
Семёна Аркадьевича удивили даже не загадочные «музыкальные новеллы», а фамилия певицы. Не веря своим глазам, он полез в карман за флаером. Так и есть. Полное совпадение. Имя и фамилия на афише концерта и на постере с выставки – одни и те же.
«Она ещё и поёт», - от удивления Семён Аркадьевич нервно хмыкнул, переводя взгляд с одного листка на другой. «Ну и ну», - он не знал, восхищаться ему или возмущаться. А в глубине души появился даже некий азарт, сродни тому, что должно быть чувствовал Шерлок Холмс, идущий по следу.
«Так, так, интересно. Надо во всём этом разобраться», - решил он, наконец. Непривычное ощущение, что-то вроде предвкушения возможного приключения, приятно взволновало.
Семён Аркадьевич вышел из кофейни в приподнятом настроении и зашагал, насвистывая преследующую его сегодня мелодию. Он вновь чувствовал себя возбужденным и молодым.

*

«Деревья так беззащитны в своей наготе. Они смиренно покоряются тому, что должно случиться. Они стоят - полностью открытые навстречу небу, вот такие, как они есть. Так влюбленные взаимно и безмолвно согласны довериться и открыться друг другу в любви…» - Ева закрыла блокнот и спрятала его в сумку. Она потянулась и глубоко вдохнула головокружительный апрельский воздух. Выдохнув напряжение и хорошенько потянувшись, она посмотрела на часы – ого, уже целый час прошел. Ноги замерзли. Гулять, гулять! Она поскорее встала со скамейки, разминая уставшую спину, подышала на окоченевшие пальцы, потерла их, согревая.
Ева улыбалась. Она была довольна – целое свободное утро! Как пахнет весной! Солнце, птицы щебечут, Рига чудо как хороша! Пленительный, волшебный город! Как здесь дышится, как пишется! Как мечтается! Будь такая возможность, она гуляла бы здесь с утра до ночи.


Выйдя из Верманского сада, Ева перешла улицу и продолжала идти вперед без цели, без особых намерений, разглядывая фасады, витрины, мостовые. Всё здесь казалось ей сказочно прекрасным.
Ещё вчера утром, когда, сойдя с московского поезда, Ева впервые вышла на рижскую привокзальную площадь, она почувствовала, что – вернулась! Будто вернулась домой и её встречает кто-то родной и близкий.
Сегодня она решила просто побродить по городу, без путеводителя и карты, доверяясь интуиции, без предвзятости подготовленного рекламой туриста. Сердце подсказывало ей, что этот город – её. Она – дома.

После безразмерной, как сумка «челнока», но упорно гламурящейся Москвы, одуревшей от многолюдья, машин, выхлопных газов и настырных реклам, она отдыхала душой и телом.
Еве хотелось улыбаться – бульвару, фонарям, старым липам, ивам, склонившимся над каналом, уточкам, плавающим и деловито гуляющим по набережной с хозяйским видом, крышам Старого города, золотым петушкам на шпилях соборов, цветочницам и уличным музыкантам, черной кошке на башне и стильным прохожим, не уступающим в элегантности своему городу. Во всём и всех угадывалась индивидуальность и тонкий вкус.
Ева шла и шла, а город на каждом шагу дарил ей «радость узнаванья». Одна из улиц удивительно напоминала киношный Лондон, знакомый с детства по фильмам о Шерлоке Холмсе или Мэри Поппинс.

Вдруг Ева замерла на месте, увидев на другой стороне улицы серый четырехэтажный дом с барельефами и большим арочным окном на верхнем этаже, выходившим на узкий балкончик. Ева не могла отвести глаз от этого не особо примечательного фасада, охваченная странным ощущением «дежа вю». В сильном волнении она пересекла улицу и подошла к парадной двери. Даже подняла руку к блестящей панели с кнопками звонков.
Опомнившись, она отдернула руку и тряхнула головой, прогоняя наваждение.
Пискнул мобильник. Пора. Переодеться ещё надо успеть. Всё-таки она в командировке, хоть и творческой. Ева нащупала в кармане ключ – от квартиры хороших знакомых. Сами они сейчас как раз в Лондоне, и квартира в её распоряжении, в таком же старинном доме в двух кварталах отсюда. Она ещё раз окинула дом удивлённо прощальным взглядом и поспешила прочь.    

*

На книжной ярмарке было многолюдно – день выходной, народ алкал духовной пищи.
Семён Аркадьевич бродил по павильонам, рассматривая и листая книги. Всю свою жизнь он любил читать и перечитывать. Такой способ общения представлялся ему более интересным, чем обычный разговор – ведь у автора было достаточно времени, чтобы обдумать свои мысли, и пространства, чтобы их развить, раскрыть свою душу, самые личные и потаенные чувства и помыслы, выразив всё это через своих героев.
«Вот лучший путь узнать других людей, - думал Семён Аркадьевич, - всегда чувствуешь благодарность и облегчение, обнаружив, что не ты один сделан из того же теста».
Перечитывая классиков, он не уставал удивляться, насколько узнаваемы и вечны проблемы и чувства людей, и как с возрастом изменяется восприятие и приходит понимание того, что на самом деле имелось в виду.
Среди современных авторов последних лет у него тоже имелось несколько любимцев, за чьим творчеством он следил.
Вот и сегодня он купил несколько новых книг и уже заранее предвкушал удовольствие от чтения – объёмно и образно описанные человеческие характеры и ситуации неизменно вызывали у него восторг и душевный подъём – сам он с трудом мог адекватно выразить свои чувства словами. Ему было проще нарисовать, начертить. И он часто так и поступал – это куда как наглядней, чем долго и путано что-то объяснять. К тому же, видел он всё системно и структурно – архитектор всё-таки, а разве пространный текст сравнится со схемой!
Правда, выяснилось, что не всё в его жизни укладывалось в его же схемы. Тогда спасением, просто благословением, стала музыка – внезапно открывшийся талант слышать мелодии.
Хорошо, что в детстве Семён Аркадьевич окончил музыкальную школу. И теперь, играя свои фантазии, он отдыхал душой.

На витрине одного из павильонов недалеко от выхода он заметил объявление о презентации новой книги. Его внимание привлекла картина на обложке – натюрморт, хоть и не тот же самый, что он видел утром, но выполненный в той же манере.
«Я сплю, или это уже паранойя?»- усмехнулся себе Семён Аркадьевич, подходя ближе и заранее зная, что он прочтёт. Имя автора было тем же, что у певицы и художницы.
«Итак, она ещё и пишет. Просто невероятно».
Презентация была вчера.

Семён Аркадьевич вошёл в павильон. Может в книге есть её портрет? Портрета не было. Но книгу он, всё же, купил – узнать, о чём пишет эта столь разносторонняя дама было уже совсем любопытно. Короткие рассказы и эссе под общим немудреным названьицем «Простые радости».
В задумчивости он полистал на ходу книжку. То, что он успел наугад прочесть, было недурно, но показалось ему слишком поэтичным для прозы.

Внезапно все книги посыпались из рук Семёна Аркадьевича – распахнув входную дверь, на полном ходу на него налетела женщина. Её поклажа – ворох свёрнутых в трубку афиш – тоже разлетелась во все стороны.
Извиняясь, она поскорее кинулась подбирать его книги, а он её рулоны.
Подавая Семёну Аркадьевичу книжку с натюрмортом, Ева удивленно подняла на него глаза, но тот, пробормотав «ещё раз простите», уже отвернулся и вышел на улицу.


*

Весенний день был на радость погожим и солнечным. Семён Аркадьевич решил пройтись пешком. Он шёл по родному городу, такому знакомому и привычному, и не узнавал его. Ещё вчера солидный и сумрачный средневековый городской пейзаж сегодня казался озорным и легкомысленным. На глазах помолодевший город словно решил тряхнуть благородной стариной и вместе со стайками ребятни, шумной молодёжью, звонкими трамваями и капелью резвился на площадях набережных и бульварах – как сбежавший с уроков подросток.
В парке теперь было людно и весело. На детской площадке шумела и носилась малышня, а их мамочки сидели вокруг на скамейках. Семен Аркадьевич остановился, любуясь картиной. Утренняя мелодия снова зазвучала у него в голове, обогатившись яркими дневными красками.
Он вспомнил, что утром на одной из этих скамеек сидела женщина с блокнотом. Он поискал её глазами, но не нашёл.
«Писательницы… Ну, ну… Лучше бы с детьми гуляла», - подумал он с неожиданным раздражением.

Семен Аркадьевич решил пообедать в ближайшем «Лидо» - ему всегда нравилось тамошнее сочетание домашнего вкуса и быстрого самообслуживания. Но не успел он открыть дверь ресторанчика, как послышался звон посуды. Женщина, уронившая поднос, вскрикнула – оказывается, он случайно толкнул её дверью.
«Простите, ради Бога», - Семён Аркадьевич сокрушенно развёл руками и, попятившись, вновь очутился на улице. Ко всему прочему, лицо женщины показалось ему странно знакомым.
«Где-то я её уже видел, - пробормотал он, силясь вспомнить. – Что же я сегодня такой рассеянный. Пойду домой лучше, подальше от греха».

*

Дома, наскоро вооружившись бутербродами и кофе, Семён Аркадьевич присел за кухонный столик и открыл книжку с цветами на обложке.
Короткий рассказик-эссе назывался «Кофейная мозаика» и действительно представлял собой мозаику воспоминаний и ассоциаций, связанных с кофе – кстати, вполне узнаваемых, где-то типичных, в чем-то  - оригинально-образных. Семёну Аркадьевичу понравилась и сама идея.
Прихватив с собою чашку с кофе, он подошёл к пианино, сел, задумался на секунду и, хитро улыбнувшись, заиграл. Это был экспромт, навеянный кофейным ароматом и вкусом.
Семен Аркадьевич прервался на глоток кофе и продолжал играть, всё больше увлекаясь. Музыка получалась темпераментная, праздничная, такая…пряная и бодрящая.
«Пусть это будет «Кофейный экспромт», - Семён Аркадьевич был явно доволен. – Надо сегодня сыграть это Марку. Ему понравится».

С Марком они познакомились не так давно, на одном из концертов. Жил Марк неподалеку. На его маленькой кухне, служившей одновременно музыкальной студией, заваленной нотами и дисками, они иногда пили чай или что покрепче,  играли друг другу на его потрёпанной, видавшей виды «Соньке» новую или старую музыку, спорили о новом и старом в искусстве.
Они оказались нужны друг другу. В Марке Семён Аркадьевич нашёл благодарного, даже восторженного слушателя своих сочинений. И это его очень поддерживало. Ведь Марк был, как-никак, настоящий музыкант, с классическим образованием.
А Марку, в свою очередь, было с кем отвести душу, жалуясь на судьбу: он давно уже еле сводил концы с концами, бегая по урокам, свадьбам и ресторанам, чтобы прокормить семью. Время такое. А возраст уже не тот.

*

Семён Аркадьевич намеревался зайти к приятелю по пути на концерт, куда он решил отправиться непременно, чтобы разоблачить многоликую незнакомку.
Собираясь, он чувствовал непонятное волнение.
«Надо же, как перед свиданием». Принялся наводить марафет: бриться-мыться-причесываться. Перемерил несколько рубашек и галстуков, но все отверг. Наконец, извлек из глубин шкафа коричневый замшевый пиджак. Как ни странно, тот оказался впору.
«Тогда уж и джинсы придется надеть», - усмехнулся Семён Аркадьевич, глядя на себя в зеркало. Ещё он достал тонкий свитер тёмно-горчичного цвета.
«Весьма импозантен», - утешая себя крылатой фразой, Семён Аркадьевич был, тем не менее, приятно удивлён – из зеркала на него смотрел вполне богемного, но элегантного вида архитектор, а может быть, профессор, поджарый, с благородной сединой на пышной ещё шевелюре. Внимательные глаза. Тёплый, ироничный взгляд.
«А нос как был великоват, так и остался, - не преминул он отметить. - Но должны же быть у человека хоть какие-то недостатки».
Прихватив газету с афишей, Семён Аркадьевич надел пальто и вышел.
 
*

                Прошло уже около часа, как Семён Аркадьевич сидел у Марка на кухне, разомлевший от искренних и обильных похвал и рюмки коньяка.
- Слушай, старик,  в который раз уговаривал его Марк, - давай мы тебя опубликуем! Я все твои опусы нотами запишу, аранжировщика хорошего найдём. И зазвучишь – со сцены и в эфире! А?
- Нет, не хочу, - Семён Аркадьевич устало вздохнул. – К чему это мне теперь на старости лет? Да, к тому же, это…слишком личное. Понимаешь? Это всё равно, что…ну, скажем, раздеться догола и встать в витрине на всеобщее обозрение.
- Да ну, ты сравнил! Разве… - Марк не успел договорить – в этот момент потолок над раковиной стал стремительно набухать, и оттуда закапала, а потом и хлынула вода.
Мужчины вскочили.
- Ничего себе! – ахнул Семён Аркадьевич, не зная, что предпринять.
- Разверзлись хляби небесные! – Марк схватился за голову. – Хорошо, хоть над раковиной! Соседи заливают! Бежим!
Оба выскочили в коридор и устремились вверх по лестнице.
- Стоп! Они ж ещё два дня назад в командировку уехали! Что ж такое! О! У нас же ключ их есть – Нинка там всегда цветы поливает, когда они в отъезде! – Марк снова бросился вниз.
Через минуту он вернулся с ключом.
Открыв дверь, они первым делом кинулись на кухню. Но там было всё в порядке.
Вода шумела в ванной. Марк дёрнул дверь. И оба застыли на пороге.
Под душем, смывая пену, стояла женщина. Подставляя лицо и грудь упругим струям, подняв руки, она мыла голову и мурлыкала песенку.
Её нагота ослепила Семёна Аркадьевича. Он был слишком не готов к этому.

Женщина обернулась на шум и так и замерла с запрокинутыми за голову руками. Она ахнула. Широко распахнутые от испуга глаза и полураскрытые губы добили Семёна Аркадьевича. Он не мог отвести от неё взгляда.
А Ева, со своей стороны, была в шоке ещё и от того, что узнала этого мужчину – ибо видела его сегодня уже в третий раз.
Наконец, очнувшись, она прикрылась занавеской.
Марк, рассыпаясь в извинениях, тянул Семёна Аркадьевича за рукав. Никаких следов наводнения здесь не было.
- Наверное, у соседей слева прорвало. Ещё раз простите. Извините нас. – Марк тащил онемевшего приятеля к выходу.
«Это она. Точно. Я её узнал. Но откуда я её знаю?» - Семён Аркадьевич силился вспомнить, где он видел эти глаза.

На улице он отдышался и закурил.
Марка вытащить на концерт не удалось – ему ещё предстояло бороться с разрухой после потопа. А одному идти как-то расхотелось. Семен Аркадьевич ещё раз взглянул на афишку в газете, потом поднял глаза на окна этажом выше квартиры Марка. Покачал головой и пошёл к трамвайной остановке.

*

Искомое арт-кафе оказалось найти не так-то просто. Пришлось порядочно поплутать. Наконец, он увидел нужный номер и неоновую вязь «La Boheme». Вот оно. Название какое-то банальное и старомодное. Но, впрочем, вполне подходит.
Место оказалось очаровательное. Концерт уже начался, и народу было много. Повесив пальто на вешалку у входа, Семен Аркадьевич разглядывал здешний антураж.
Книжные полки по стенам до самого потолка. И книги на них настоящие, много старых – наверное, своими силами собирали. От оранжевых абажуров светильников на каждом столике было тепло и уютно. Пахло кофе, корицей и ещё чем-то знакомым и приятным, но он не мог вспомнить чем. Здесь и там – на подоконниках и стеллажах лежали и стояли милые старинные вещицы: то – шкатулка, то – керосиновая лампа, то – фарфоровая кукла или маска, то – кружевной воротник и перчатки, то – чернильница с гусиным пером, а на барной стойке –  старая печатная машинка с немецким шрифтом.
Все столики были заняты. Люди сидели на стульях и ступеньках у сцены, некоторые стояли у стен. Семёну Аркадьевичу ничего не оставалось, как сесть на высокий табурет у стойки. Сцену ему отсюда было видно не очень хорошо, но он решил сосредоточиться на том, что слышит.
Женщина на сцене пела под гитару. Голос небольшой, не поставленный, но глубокий и нежный, низкий и бархатный – завораживал. Она пела так естественно, как если бы просто говорила или дышала.
Семену Аркадьевичу вдруг захотелось, чтобы так было всегда. Сидеть вот так в мягком полумраке при свете оранжевых абажуров и слушать этот голос. Ему даже было всё равно, что там она поёт. Он словно погрузился в некий транс. Иногда, очнувшись, он узнавал старинный романс или с удивлением обнаруживал, что медитативная баллада, похожая на музыку друидов, была на стихи Мандельштама, а пастернаковские строки легко ложились на бардовский вальс. Порой она переходила на английский, пела на немецком и французском. Семен Аркадьевич слушал знаменитые мелодии и дивился, как она может или даже – как смеет она – так спокойно и просто их исполнять?
Ещё больше он поразился, когда услышал звуки рояля и узнал сначала вальс, а затем и ноктюрн Шопена. И пела она их в манере камерного романса! Всё это не укладывалось в голове Семёна Аркадьевича, но, против воли, ему нравилось всё, что она делала. Он был очарован. Надо признать.
Ну, это уж слишком!
Семен Аркадьевич встал и тихонько вышел во двор. Он зажег сигарету и посмотрел на небо, где золотыми блестками уже рассыпались созвездья. В черных кронах деревьев запуталась луна. Вечер был довольно холодным. Фонарь над входом скрипел, покачиваясь на ветру. Но дымный весенний запах только усилился…
Ах, чтоб тебя! - Семен Аркадьевич не заметил, как не выкуренная сигарета догорела и осыпалась. Романтик нашелся. Он выбросил окурок в урну, вздохнул и вошел в фойе.

Слева от входа он обнаружил не замеченный ранее столик – там продавались подобающие сегодняшнему вечеру артефакты: диски исполнительницы и, как выяснилось, автора некоторых песен, её книги, здесь же лежали буклеты и флаеры с художественной выставки.
Семен Аркадьевич купил пару дисков и две книжки, одна из которых оказалась сборником стихов. Он разглядывал фото на обложке диска, и волнение его усиливалось. Даже в полутьме он снова узнал её.
Нет, не может быть. Так и свихнуться можно. Боясь поверить, он стал пробираться поближе к сцене.

Концерт уже закончился. Некоторые зрители столпились вокруг певицы с книгами и дисками на подпись. Дождавшись, когда толпа рассеялась, Семен Аркадьевич тоже протянул ей открытую книгу для автографа:
- Будьте добры!
Ева написала свое имя.
- Спасибо Вам за чудесный вечер. Вы дивно пели, я заслушался.
Ева подняла на него глаза. В первый момент она даже отшатнулась. «Это он. Тот самый». Они смотрели друг на друга, и обоим казалось, что они попали в другое измерение. Ева с ужасом чувствовала, что между ними нет никакой преграды, будто они уже давно знакомы и близки.
- Удивительно, - наконец нарушил молчание Семён Аркадьевич, - Вы так разносторонне талантливы! Я прочел несколько Ваших рассказов. Один даже вдохновил меня на…- тут он осекся, - впрочем, это не важно. Мне показалась вдохновляющей сама идея книги – многое из того, что могло бы подарить нам радость, мы принимаем как должное или вовсе не замечаем. А ведь именно эти простые вещи, простые радости помогают  почувствовать вкус жизни, дарят ощущение счастья… Простите, я увлекся.- Семен Аркадьевич поразился своему красноречию.
- Спасибо. Что-то не так? – Ева смотрела на него с интересом и сочувствием.
 - Хм, да нет, всё в порядке. Просто мне никогда еще не удавалось так складно выразить свою мысль. Обычно двух слов связать не могу. Это Вы, наверное, на меня так подействовали.
- А какой рассказ Вы имели в виду? – Еве хотелось коснуться его, но она боялась, что всё может вдруг исчезнуть, как во сне.
- Тот, что про кофе. «Кофейная фантазия», кажется.
- Мозаика.
- Да, да. Кстати, как насчет кофе? Может, присядем? Вот, например, за этот столик.
 - Скорее уж чай. Давайте, мне очень нравится здесь. Уютно, красиво, и люди такие интеллигентные, доброжелательные.
Они сели за столик у стены, над которым свешивались два оранжевых колокольчика-бра. В ожидании чая Семен Аркадьевич продолжал расспрашивать её:
- И, всё-таки, как Вам удается в одно и то же время заниматься столь разными вещами? И зачем?
Ева понимала, к чему он клонит, но ей был не впервой подобный упрек.
- Ну, положим, я занимаюсь ими не в одно и то же время, а в разное. Иногда мне хочется выразить то, что я вижу, чувствую, думаю и люблю в стихах, иногда в прозе, иногда в красках или в музыке. Что в этом плохого?
Семен Аркадьевич пожал плечами.
- А когда стихов, рассказов или песен набирается много, я собираю их в книжку или диск, устраиваю выставку или даю концерт. Находятся люди, кому это интересно и нужно.
- Но ведь невозможно делать так много вещей одинаково хорошо! Зачем разбрасываться? Надо выбрать что-нибудь одно, сконцентрироваться на этом, совершенствоваться, чтобы стать мастером и достичь высот в своем деле! – Семен Аркадьевич искренне волновался.
- Понимаете, - Ева говорила мягко, будто стараясь успокоить его, - когда я начинаю что-то делать, я, конечно, хочу и стараюсь сделать это как можно лучше. Но моя цель – не достичь вершин, а выразить то, что меня волнует подходящими средствами. Ведь творчество всюду! Знаете, когда я пеку пироги, варю суп, даже когда делаю уборку, стираю, глажу или штопаю, то чувствую себя творческим человеком.
Семен Аркадьевич улыбался, слушая её, однако был настроен скептически:
- Всё это замечательно, но какая же у Вас профессия? В чем Вы профессионал?
Ева засмеялась.
- А зачем мужчине знать профессию женщины? И обязательно ли женщине быть профессионалом?
- Ну, конечно, - усмехнулся Семен Аркадьевич, - женщине достаточно быть просто женщиной.
- Вообще-то, я учительница, преподавала французский. Когда появились свои дети, больше стала работать дома. Занималась переводами. Но особенно мне нравилось переводить стихи, песни.
- Песни?
- Да, потом стала иногда писать стихи на свою или чью-нибудь музыку.
- А разве не наоборот делают? Я всегда считал, что для песен сначала выбирают стихи, а потом пишут на них музыку.
- Бывает и так, и так.
- Мне лично кажется, что музыке не нужны слова. Одной только музыкой можно сказать гораздо больше. И каждый услышит в ней своё, созвучное именно его душе. А слова только ограничивают всю эту полифонию смыслов! – Семен Аркадьевич в очередной раз удивился своей внезапной способности формулировать.
- Вы правы, и я согласна с Вами. И всё же иногда слова раскрывают значение, заложенное в музыку композитором. Когда я занимаюсь этим, я чувствую себя переводчиком с языка музыки на обычный язык. Я очень соединяюсь с музыкой и чувствую, что хотел сказать автор.
- И Вам кажется, что это у Вас вполне получается?
- Ну, иногда мне говорили, что да. Хотя, конечно, порой пишу и о своём. Но то, как Вы спрашиваете, наводит на мысль, что Вы и сами ...м-м-м…- пишите музыку?
- Да, - Семёна Аркадьевича застигли врасплох её слова. – Но это тайна! Как вы угадали?
- Не знаю. Почувствовала. Очень бы хотелось послушать что-нибудь.
- У меня нет никаких записей – ни нотных, ни дисков. Я просто играю …иногда – по памяти.
- Здесь есть рояль – на сцене. Пойдёмте! – Ева уже загорелась.
- Не думаю, что это хорошая идея, - смутился Семен Аркадьевич.
- Ну, пожалуйста! Вы ведь слушали, как я пела! – уговаривала Ева.
- Да, но я за это заплатил. – Семен Аркадьевич пытался отшутиться.
- Хорошо, я заплачу Вам, - засмеялась Ева и потащила его за руку к сцене.
- Ладно, пусть это будет экспромт. – Семен Аркадьевич сел к роялю. – Эта мелодия не дает мне покоя с самого утра сегодня. Наконец-то я её сыграю.
Облокотившись о крышку рояля, Ева смотрела на него и слушала. В этой музыке было весеннее утро и пронизанные солнцем деревья, и птицы, и капель, и – запах весны.

Семен Аркадьевич закончил играть и посмотрел на Еву. В её глазах блестели слёзы.
Вдруг Ева побледнела, в её взгляде отразилось беспокойство. Прижав одну руку к груди, она обмахивалась другой ладонью и явно старалась успокоиться, делая долгий выдох.
- Вам нехорошо? – Обеспокоено спросил Семен Аркадьевич.
- Немного…голова кружится и вот – она подула на вспотевшие ладони.
Из своей сумки, стоявшей тут же у рояля, она достала бутылку с водой и, сделав глоток, снова выдохнула.
- Всегда ношу с собой на всякий случай – Ева слабо улыбнулась.
- Зачем?
- Я прошу прощения, но мне надо выйти на свежий воздух. Может, пойдем? – Ева подхватила свою сумку и чехол с гитарой.
- Разрешите, я Вам помогу, - Семен Аркадьевич отнял у неё гитару. С сумкой Ева расстаться не пожелала.
Она торопилась выйти на улицу. Он помог ей надеть пальто. На ходу она надела берет и накинула вокруг шеи узорную шаль.
- Так это были Вы! – Вырвалось у Семена Аркадьевича.
- То есть?
- Это Вас я видел сегодня утром в парке! – Семен Аркадьевич уже немало ошалел от всех этих совпадений.
- Да? А мне казалось, там кроме меня никого не было. Я так увлеклась и Вас не видела. Хотя…кто-то, кажется, там бегал по холодку. Не Вы?
- Нет, ну что Вы!  Я и хожу-то с трудом. Не заметно?
- Да нет, ходите Вы вполне прилично, даже слишком быстро для меня. Когда посреди улицы вдруг начинает колотиться сердце, ноги слабеют, кажется – вот сейчас в обморок упаду. Так страшно! Агорафобия, панические атаки – невроз домохозяек. – Ева пыталась иронизировать.
- Так Вы домохозяйка? А больше похожи на свободного художника.
- Ну да. Я и то и другое. Когда вышла замуж, ушла с работы. И всё так сразу навалилось – дети, хлопоты, хозяйство, переезды, беспокойство. Стала слишком озабоченной, нервной. Дошло до того, что боялась одна из дома выходить. Не могла улицу перейти, паниковала в лифтах, транспорте, закрытых помещениях…Бр-р!
- И теперь – всё, что Вы делаете, да ещё за границей и одна – путешествуете, выступаете, гуляете – это, должно быть, такая своеобразная терапия?
- Надеюсь, Вы не врач? Но, вообще, Вы правы. Я сама прописала себе это. И, знаете, - помогает! – Ева уже почти совсем успокоилась.
- А Ваша семья не против?
- Они меня во всём поддерживают. К тому же, это шанс от меня отдохнуть.
- Позвольте мне проводить Вас. На всякий случай.
- Да нет, спасибо. Тут уже совсем близко. И нельзя потакать своему неврозу. – Еве не хотелось расставаться с ним, но она, и в самом деле, устала.
- Но я увижу Вас завтра на вернисаже? Ведь в одиннадцать открытие Вашей выставки. Вы будете?
- О да! Спасибо, что напомнили. Спасибо за приятный вечер, за чудесную музыку!
- И Вам.
- Очень рада, что познакомилась с Вами.
- И я. – Семен Аркадьевич уже истощил свой запас красноречия. Но взгляд его был более чем красноречив.
- Я так люблю весенний вечер в городе и запах этот. А Вы?
- Да.
- Простите, а как Вас зовут?
- Семен Аркадьевич.
- А меня Ева.
- Очень приятно.
- Ну, до свидания! До завтра! Ой, гитару отдайте!
Семен Аркадьевич смотрел ей вслед и знал уже за углом какого дома она скроется. В какой подъезд войдет. Ему так захотелось пойти за ней. Зачем-то… Ну… Увидеть, как в её окне зажжется свет.
Но он сдержался. И, резко развернувшись, пошел в другую сторону.

Ночью он не мог заснуть. Ворочался. Вставал покурить. То принимался читать, то снова тщетно пытался заснуть. Переполненный впечатлениями, он и злился на себя, и радовался, как мальчишка. Непонятно чему.

*

На следующее утро  по пути в галерею он задержался  на перекрестке у лотков с цветами. Розовые тюльпаны. Нет. Только не это. Это уж совсем ни в какие… Короче, хватит дурью маяться.
Так и не купил цветы.
Волнуясь и ругая себя, Семен Аркадьевич вошел в галерею. Купил билет. Огляделся. Её не было.
Он ходил от картины к картине, постепенно успокаиваясь. И, надо сказать, картины много этому способствовали. От них словно веяло умиротворением, нежностью. Женской лаской. Хм...  И Семен Аркадьевич вдруг расслабился, ему всё здесь было приятно. Как в детстве что-то мягкое, тёплое, женское обволакивало его, утешая и убаюкивая.
Он даже забыл, что первоначально в его намерения входило разоблачить художницу – рассмотреть за её невинной живописной манерой скрытые пороки или тайные страсти, или уличить в технической беспомощности.
Сейчас ему ничего этого не хотелось. И было просто хорошо. Очень хорошо.
Он спиной почувствовал её взгляд. Обернулся.
Ева стояла перед ним и улыбалась.
- Здравствуйте, Семен Аркадьевич! – Она протянула ему руку. Он задержал её в своей руке, не в силах отвести от неё взгляда. Она была ослепительно хороша – в чем-то жемчужно-розовом и серебристо-сером.
Он наклонился поцеловать ей руку.
- Какой же я дурак, что не купил Вам те розовые тюльпаны! Вы такая красивая. А я – ни с чем.
- Спасибо, что пришли. И уж чего-чего, а цветов здесь хватает. – Ева имела в виду развешенные вокруг натюрморты.
- Красивые картины. Очень нежные.
- Я рада, что Вам нравится. Обычно я украшаю ими дом или дарю друзьям и родным.
- Женское искусство очень практичное. Прикладное.
- Конечно. А чем плохо?
- Уверен, Вы ещё расписываете горшки, дверцы буфетов и старую садовую мебель.
- Откуда Вы знаете? Да, я именно так и делаю.
- Спасибо, что оставили мужчинам хоть библейские сюжеты, батальные сцены и обнаженную натуру.
- Пожалуйста. Хотя, я бы, наверное, хотела нарисовать обнаженную женщину.
- Ну уж нет!
- Почему нет?
- Это уже за гранью!
- За гранью чего?
- Приличия!
Ева засмеялась.
- Ну, Вы даете! Может, прогуляемся?
- Охотно.
Они вышли в залитый солнцем весенний день.

У ворот парка расположились цветочницы. И участь тюльпанов, на сей раз, была решена положительно.
- Знаете,  - Ева поднесла к лицу упругие розовые бутоны, прижимаясь к ним губами, - мне бы хотелось ещё послушать Вашу музыку. Может быть, можно, всё-таки, записать её на диск? Мне кажется, я могла бы написать слова на ту Вашу мелодию.
 - Да не нужно никаких слов! – Семен Аркадьевич поморщился. – Значимость слов сильно преувеличена.
- Вы не любите слова?
- Я не очень им доверяю. Предпочитаю дело. А если что-то нужно объяснить, мне проще нарисовать, начертить.
- О… А кто Вы по профессии?
- Вас интересует, сколько я зарабатываю?
- Да нет.
- Обычно, это первое, что интересует женщин.
- Конечно, это важно, и кое-что говорит о мужчине. Но я только хотела узнать область Ваших профессиональных интересов.
- Я архитектор. Точнее, был архитектором. Теперь на пенсии.
- Но ведь это творческая профессия. И можно продолжать быть архитектором, несмотря на…
- Старость?
- Я хотела сказать… - Ева смутилась, - Вам надоела Ваша профессия? И хочется чего-то другого?
- Да нет. Я просто живу. Слушаю. В жизни оказалось так много того, что я раньше не слышал. А теперь я везде слышу музыку.
Семен Аркадьевич был раздосадован этим неловким диалогом.
А Ева вдруг вспомнила:
- Кстати об архитектуре! Вчера недалеко отсюда я набрела на один дом, который когда-то видела во сне! Представляете?!
- Не очень. Я не помню своих снов.
- Вы – счастливчик. А у меня было такое странное чувство…
- «Дежа вю»?
- Да. Я «узнала» этот дом. Я помню этот фасад. В том сне я входила туда, зная, что это мой новый дом. А внутри всё было в старинном классическом стиле – книжные шкафы, стулья, письменный стол, портьеры, - всё выглядело старинным, но было при этом абсолютно новым! Помню, что открыла бюро, а там – перьевые ручки, чернила, тисненая бумага… Дивный был сон!
- Мм, да, мне нравится.
               - И это где-то недалеко. Сейчас попробую найти и покажу Вам!
Они вышли из парка, перешли улицу, повернули налево, через несколько домов – направо, и – вот эта улица, вот этот дом! Ева так и пропела это под известный мотивчик.
- Здорово, правда?
- Более чем. Вообще-то… это – мой дом. В смысле – я здесь живу.
- Вы шутите? – Ева, впрочем, почти не удивилась.
- Нет. И могу доказать. – Семен Аркадьевич достал из кармана ключи.
- Может не стоит? Что-то голова опять закружилась. Дайте хоть дух перевести.
- Давайте, я приглашу вас на чай. Заодно и дом посмотрите. – Семен Аркадьевич осмелел.
- И Вы мне ещё что-нибудь сыграете. Ладно?
- Там видно будет.

Подхватив Еву под локоть, Семен Аркадьевич перевел её через улицу и открыл дверь подъезда.
Ева ещё никогда не видела таких подъездов: узорный пол, витая лестница с массивными деревянными перилами, на окнах, дверях и даже дверцах лифта – цветные витражи.
Ева ахала, глядя на это великолепие. Но на лифте ехать отказалась наотрез. Так что, взобравшись на четвертый этаж, они оба с трудом переводили дух.
Семен Аркадьевич открыл дверь.
- Прошу! Добро пожаловать в Ваш сон. Ну как, похоже?
Ева осторожно вошла в большую комнату.
- Это…немного другое. – Она провела рукой по книжным полкам, клавишам пианино, спинке кресла. – Но у меня такое ощущение, что я здесь бывала. Вы один живёте?
- Как видите. Садитесь. Я сейчас чайник включу.
Ева опустилась в кресло. Она отдыхала. Даже расслабилась, что с ней бывало нечасто.

Семен Аркадьевич вернулся с подносом, поставил чашки на столик и сел на диван напротив Евы.
- Вот  у Вас бывает когда-нибудь – Ева взяла свою чашку и с удовольствием грела ею руки, - бывает, что в один момент - словно какой-то плотный занавес вдруг становится прозрачным, и Вы видите… ну, скажем, нечто вроде…параллельного мира, и знаете, что когда-то были там, были его частью?
- Нет, не бывает, - Семен Аркадьевич улыбался, - я вполне нормальный человек. Никаких занавесов, параллельных миров и панических атак.
Ева вздохнула.
- А у меня бывает. И даже часто. В такие моменты мне встречаются люди, которых я «знала раньше», я сразу «узнаю» их, и некоторые «узнают» меня. И ведь, наверное, это неспроста. Может быть, мы встречаемся снова, чтобы решить какую-то проблему?
- Или просто получить удовольствие от общения. Вы верите в прошлые жизни?
- По-моему, это вполне очевидно.
- Вы хотите сказать, что сейчас узнаёте меня?
- Ну, я узнала Вас, как только увидела. Это всегда происходит с первого взгляда.
- Значит, Ваш занавес уже давно стал прозрачным?
- Да. Но и Ваш тоже.
- То есть?
- Вы тоже узнали меня.
- С чего Вы взяли?
- Я всегда чувствую, когда кто-то «узнаёт» меня.
- Я смотрю, у Вас большой опыт. Или, может, Вы – экстрасенс? – Семен Аркадьевич не смог сдержать усмешки.
- Нет. Но это у меня с детства. И сначала я думала, что все так видят. А оказалось – нет. Пришлось затаиться и не болтать лишнего.
Семен Аркадьевич почувствовал беспокойство. Он поднялся, отошёл к пианино и остался стоять там, прислоняясь спиной к стене и скрестив на груди руки.
- Мне кажется, Вы обманываете себя. Вы не можете видеть меня насквозь. «Чужая душа – потёмки».
- Я и не «вижу» Вас насквозь. И не могу «читать мысли». Но я всегда знаю, что за человек передо мной, и что нас с ним связывает.
- Вы не можете этого знать. И вообще… Женщины… Что касается женщин…
- ?
- Однажды я решил, что больше никогда не позволю женщине приблизиться. И морочить мне голову. Это отнимает столько сил. И не стоит того.
- Понимаю.
- Как может женщина понимать это?! Вы только боль причинять умеете, даже когда любите нас!
- Наверное. Но и мы тоже страдаем.
- Страдаете. Но это другое. Вы не представляете, какие страдания может причинить женщина! – Семен Аркадьевич махнул рукой, и устало закрыл лицо ладонью.
- Да всё то же самое. Даже любящие люди ранят друг друга, или жизнь ранит, когда нельзя быть вместе…
Семен Аркадьевич удивленно поднял брови.
- Вы хотите сказать…
Она кивнула.
- Ну, и как же…м-м…Как вы справились с этим?
- Обыкновенно. Плакала. Работой грузилась. Стихи писала. В горы ходила с друзьями. Смотрела старые комедии. Рисовала. Стала о себе заботиться – обеды себе варить, например, а не есть всухомятку. Научилась радоваться простым вещам, обыденным мелочам. Надо было выжить. И, знаете, я нашла – такой источник покоя и счастья! – Внутри себя. Действительно почувствовала себя счастливой одна. Наедине с собой. А потом – вышла замуж.
- Хороший ход.
- Любящий муж, дети, дом, заботы, ответственность, новый опыт – физический и эмоциональный. И я исцелилась. Вернее, я так думала, пока не заметила, что внутри меня что-то заморожено, что нельзя чувствовать, о чём нельзя даже думать. Постепенно этот холод распространялся и на другие сферы – и я уже не могла ничего создавать – ни писать, ни петь, ни рисовать.
- И..?
- Тогда я решила «отпустить себя» и…оплакать как следует ту любовь. Снова лила слёзы, писала письма – горькие слова обиды, упрёки, сжигала это, рвала…И, наконец, почувствовала освобождение. Самое ужасное, когда любовь была взаимной. Тогда не отпускает дольше. Или никогда.
- Ну, в общем, я делал во многом то же самое. Но я не уверен, что мне удалось всё это преодолеть и отпустить. – Семен Аркадьевич горько улыбнулся.
Ева смотрела на него с сочувствием.
- Мне так хорошо и спокойно с Вами. И, знаете, я ведь ничего этого никому не рассказывала. А Вам вдруг…
Семен Аркадьевич опустился на круглый стул у пианино.
 - А какие у Вас отношения с отцом?
Теперь усмехнулась Ева:
- Это вопрос психоаналитика. По правде говоря, я никогда не видела своего отца. В детстве меня это не особо беспокоило. Но позже я поняла, что не знаю, как это – иметь отца, к которому ты можешь залезть на колени, повиснуть у него на шее.
- Да, для девочки это важно. А ведь я по возрасту гожусь Вам в отцы. Может, я могу что-то для вас сделать.
Ева прыснула:
- Как знать, возможно, именно это в Вас так привлекло меня!
- Так Вы находите меня привлекательным?!
Они оба рассмеялись.
- Я стараюсь противиться Вашим чарам, но, похоже, теряю контроль. И зачем я Вам столько рассказала?
- Вы сожалеете?
- Нет. Мне стало легче… А у Вас есть дети?
- Нет. И я не мог их иметь. Это было одной из причин, почему ушла моя жена. Наверное, были и другие.
- Простите… А друзья?
- Всё меньше. И всё реже встречаемся. Так странно видеть постаревших друзей, которых помнишь молодыми. Это напоминает, что и ты сам… А ведь в душе – почти не изменился. Приятнее, когда вокруг молодёжь.
- Ну, не знаю. Я, наоборот, с самого детства предпочитала взрослые компании. Со старшими мне всегда было интересней, чем со сверстниками.
Семен Аркадьевич повернулся к пианино и заиграл мелодию, полную светлой печали.
Ева слушала.
Вдруг она встала и подошла ближе. Она стояла у него за спиной, понимая, как дорог и близок ей этот человек.
Её руки легли ему на плечи. Потом плавно стекли на грудь. Он перестал играть. Накрыл её руки своими.

Минуту невольной нежности прервал бой настенных часов. Семен Аркадьевич похлопал ладонью по руке Евы и поскорее встал.
- Ещё чайку?
- Спасибо, нет. – Ева села в кресло.
Семен Аркадьевич, налив себе чаю, отошёл в противоположный угол комнаты.
Они молчали.
- Перестаньте делать это! - Вдруг, в сердцах, воскликнул Семен Аркадьевич. На его лице отразилась внутренняя борьба.
- Что? Я ничего не делаю.
- Ещё как делаете. Меня тянет к Вам будто на верёвке. Может, Вы – ведьма?
- Я не ведьма! – Голос Евы дрогнул. – Но я чувствую… Извините, мне нужно выйти!.. – Она бросилась к дверям.
- Подождите! – Он настиг её, схватил и прижал к себе. Крепко-крепко. Он целовал её волосы и приговаривал «ч-ч-ч, ш-ш-ш», будто утешал маленькую девочку. «Всё в порядке, в порядке».
      Ева закрыла глаза и, наконец, выдохнула:
- Как хорошо дома!..
*
Вечером на взморье было тихо и пустынно. Закат над морем – по северному сдержанный и строгий – окрасил жемчужно розовым светом небо, волны, песок и верхушки сосен.
Они шли, обнявшись, вдоль линии прибоя и молчали.
Крики чаек, шум набегающих волн и ветер в лицо…

*

Семен Аркадьевич смотрел вслед уходящему поезду. От сильного ветра, со всех сторон продувавшего перрон, слезились глаза. Он отвернулся, пытаясь зажечь сигарету, но спичка гасла. Ещё мешала картина подмышкой, всё время норовила упасть. Её прощальный подарок.
Он вспоминал её глаза, прикосновения, слова. Она сказала: «Будем видеться во сне». И уехала. Всё.
Он пошёл домой.
*
Лето Семен Аркадьевич провёл беспокойно. Он сочинял музыку. Он тормошил Марка, озадачив его поисками аранжировщика и студии звукозаписи. Он купил себе компьютер, новый музыкальный центр и электрическое пианино – учился оркестровать, записывать и сводить музыку самостоятельно. Он даже записал свои мелодии нотами и – в обработке Марка – издал их и выложил в Интернет.
Довольный Марк таскал его диски на все радиостанции, раздаривал друзьям и знакомым. Теперь у него была новая фикс-идея – устроить творческий вечер Семена  Аркадьевича на большой концертной площадке.
Один из дисков Семен Аркадьевич послал Еве.

Своей кипучей деятельностью он пытался заглушить любые мысли о ней. И всё же он мечтал. Мечтал увидеть её снова. Услышать её голос в трубке.
Часто по вечерам он играл композицию, которую посвятил их прогулке по взморью. А сегодня эта мелодия звучала у него в голове весь день.
 Готовя ужин, он машинально включил радио.
Он даже не сразу заметил, что то, что он напевает, и то, что передают – одна и та же…песня! Да, именно песня! Потому, что в ней были слова. И пела её Ева.
Он заплакал.
Немного успокоившись, он набрал её московский номер, чего никогда раньше не делал. Длинные гудки. Никого дома.
Вдруг раздался звонок в дверь. Семен Аркадьевич пошел открывать. Почтальон принёс заказную бандероль. Из Москвы.
Дрожащими руками Семен Аркадьевич распаковал конверт. Это был диск с песнями. Его и её.
Он ещё долго не решался вставить пластинку в проигрыватель. И только совсем уже собравшись спать и выключив свет, он сел в кресло, надел наушники и отдался ласке её голоса…
*

Как-то осенью он зашёл в небольшой магазинчик, где продаются книги российских издательств. Там все названия – в отличие от прочих рижских надписей и текстов – радовали русским шрифтом.
Семен Аркадьевич привычно оглядывал полки с книгами, как вдруг его взгляд споткнулся … -  на одной из обложек на стенде новинок он узнал тот полный воздуха городской пейзаж, где обнаженные кроны деревьев словно парили в весеннем небе над абрисом старых крыш.
 Её прощальная картина.
 Название «Запах весны» поплыло у него перед глазами. Он испугался, что сейчас расплачется прямо здесь при всех. Поскорее купив книгу, он спрятал её под пальто на груди и поспешил домой.

Он читал историю о них, задыхаясь от волнения. А прочитав, почувствовал страшное опустошение. И тоску. Неутолимую.
Он снова набрал номер Евы.
- Да?
Сердце упало от звука её голоса.
- Ева, это…Семен Аркадьевич. Я прочел твою книгу. Я каждый день слушаю твои…наши песни… Скучаю по тебе.
Она молчала. В трубке слышались детские крики и смех.
Наконец, она произнесла:
- Спасибо. Я тоже…
Короткие гудки застучали у него в висках.
Семен Аркадьевич вернулся в комнату. Беспомощно огляделся. Взгляд то и дело натыкался на её книги, диски, картину…
Охваченный внезапной яростью, он стал хватать и бросать это всё на пол.
- Пропади они пропадом, все твои слова! Картины твои, диски эти дурацкие! К чему это? Кому всё это нужно?! Будь со мной! Люби меня! Мне нужна ты сама! Мне нужна любовь! Зачем этот мусор?!
Обессиленный, Семен Аркадьевич упал на диван, скорчившись, закрыв голову подушкой.
*

Положив трубку, Ева в прострации вошла в кабинет и опустилась в рабочее кресло. Она машинально написала несколько строк на листе бумаги. Обвела невидящим взглядом комнату. Скомкала написанное и бросила в корзину для бумаг.
Вернувшись в кухню, она достала из духовки пирог. Принялась резать овощи для салата.
Из радиоприёмника донеслась знакомая мелодия танго:
«И эта боль не больше, чем повод для новых строчек и нот…» - пел женский голос.
Слёзы покатились из Евиных глаз. Она тихо села на стул, сложив на передник руки, словно усталая крестьянка со средневековых полотен. В окно стучал её любимый осенний дождь. Золотая осень в оконной раме была прекрасна.

*
Отыграв свой первый, он же - юбилейный концерт с оркестром в Большой Гильдии, Семен Аркадьевич вышел пройтись. Он шёл по осеннему бульвару, шуршал листвой, вдыхал дымный морозный уже воздух и улыбался – тихому покою и грусти в душе и природе.
Может быть это и есть – счастье…

*
Отведя детей в школу, Ева забежала в магазин, дома скоренько поставила суп вариться, бельё в машину – стираться, занялась уборкой, затем глажкой. Когда всё было готово, довольная хозяйка вышла встречать детей из школы, и пока они резвились в парке на детской площадке, она шуршала листвой и собирала букет из желто-красных кленовых листьев…
Может быть это и есть – счастье…

*
Пролетела зима. Весна выдалась ранней. В начале апреля уже почки лопались и молодые листочки выглядывали из них любопытными желторотиками.
«Время раскрывающихся листьев» - всё повторял про себя Семен Аркадьевич стихи Левитанского, гуляя в утреннем парке, и слова уже сами ложились на музыку… «Два бездонных, два бессонных круга… и сквозь них, сквозь дождь, сквозь наважденье человек по улице идёт. И навстречу женщина идёт. И они – увидели друг друга». Он повторял эти слова как заклинание.
Мимо прошли две старушки с кулёчками. И тут Семён Аркадьевич заметил, что многие идут в том же направлении.
«Да, да…верно, - «черные пасхальные старухи с вечными рублёвскими очами белые платочки с куличами мимо сквера бережно несут…»». Он остановился, поразившись тому, как совпали эти строки с тем, что происходило наяву.
 «Значит, Пасха сегодня…»
Словно отвечая его мыслям, зазвонили колокола Рождественского собора.
Семёну Аркадьевичу невольно захотелось присоединиться к этим старушкам, ощутить благодать покоя и неземных радостей…
Он заплакал. Сквозь слёзы ему показалось, что он видит Еву, что она идёт по аллее ему навстречу…
Боже, как пахнет весной!
Невыразимо.