Сирень

      В школу идти не хотелось.
      А ступеньки винтовой, потемневшей от времени, лестницы пищали и раздражали старческим скрипучим непонятным языком. Гнали на улицу. За такую же старую, резную дверь. И кто это придумал, не как у всех квадратное, а круглое стекло? Словно легло оно на линию из двадцать одной бусинки и продавило её. А сверху, пять неведомых цветков и четыре трёхлистных стебелька, праздничным венком сплетенные вокруг.  Красота! А в стекле, этом круглом зеркале: отражение красных черепичных крыш Кёнигсберга. Миражом прошлой жизни. Но эта с улицы. А из дома оно светится совсем по-другому: то черной пугающей пустотой, то солнцем ярким, то манящей желтой луной, а то и круговоротом звездного неба.
      Сегодня за этим стеклом было еще темно и холодно. И что-то белое, что-то гудящее, что-то махающее, пугающее мотающимися черными нитями проблесками утра.
      А надо! Там, за этой дверью – школа и знания!
      Старушка дверь пропищала приветствие, на своем, дверином языке, пустила холод улицы, ударившим в лицо, и обреченно захлопнулась за спиной мальчика. Холод схватил и сжал. А прямо в глаза, по куртке, сверху и со всех сторон – ветки! Бьют, пугают, пытаются поцарапать…
      И невольно назад, к теплой постели дома. К двери, к окну-солнцу. Под защиту тепла. К маме!
      А это древняя сирень. Разрослась.
- Ничего! Вот вернусь со школы, я тебе ветки пообломаю! Будешь знать, как меня пугать!
      И с мыслью о скором уничтожении своих утренних страхов Вадим помчался в школу. Сквозь ветер и холод.
      А сирень действительно росла не как у людей. Ну не совсем перед красивой резной дверью немецкого особняка, доставшегося как трофей в далеком сорок пятом, нынешним владельцам, ну чуть сбоку. Временами разрастаясь до необъятных размеров, занимая все пространство между входом и старым кованным забором…
      Тогда, в далеком Кенигсберге, когда в воздухе еще висела гарь штурма, когда на улицах города еще лежала смерть и хаос, цвела сирень. Как торжество победы, как реквием побежденным. Как грозди салюта, как траур по прошлому. Ярко. Черно-красным цветом. Забивая, поглощая, уничтожая запахи войны. Сирень.
      Но много. И в ход пошел топор. Со смаком вонзаясь в толстые побеги. Брызгая соком, щепой, листьями. Огромные ветки, вздрагивая в последний раз, летели через замысловатые вензеля чугуна в грязь дороги. Грозди цвета, всплакнув в последний раз утренней росой, выбросив уже убитый аромат красоты, утонули под колесами машин.
      Остался последний куст. Прямо у двери. Прямо у ступенек. Этот-то был и поболе других. И победитель, поднырнув под цветущие ветви, приподнял их спиной, выбрал самый толстый, узловатый стебель, прикинул, выбрал место куда вонзить неумолимое лезвие и ударил. Не получилось. Видно зацепился за ветку. Но обернувшись на топор онемел от удивления. Открыл рот в застывшем гневе – топор перехватила женщина. Немка! Не высокая, с заплаканными глазами, в несвежей одежде, она что-то говорила. Быстро-быстро. Плакала. Прижимала к груди руки. Показывала на дом, на сирень.  А когда увидела его не понимающие глаза, стала на колени. Между победителем и сиренью. Мокрыми глазами и прижатыми к груди руками. А когда увидела в глазах рубящего презрение и смех, встала, вырвала из его рук топор, бросила его через забор на улицу и стала кричать на немецком показывая на оставшуюся, еще не срубленную сирень, на лежащие останки на дороге, на сочащиеся весной свежие пеньки, на дом… Что-то про мать, что-то про отца, про детей…
      Прогнал.
      И она ушла. Куда-то в руины. Плача и ругаясь. Оглядываясь и спотыкаясь. Поднял топор. Поднырнул под ветки… И пошел в дом. 
      Так и осталась. С сорок пятого. А может и раньше…
      А Вадим, весь день представлял себе, как он расправится с постоянно пугающим его деревом, как отрежет эти вечно хватающие его ветки. И эти мысли радовали его наполняя нетерпением и каким-то непонятным огнем жгущим его изнутри.
      Забросив портфель за дверь, вытащив из-под лестницы полу ржавую ножовку, с горящими глазами подлез под сирень.
- А ну стой!
      Дед увидел! Сейчас достанется за ножовку! Что без спроса взял. Папке с мамкой расскажет… Выпорят! За то, что без них.   
- Ты что это решил сделать?!
- Дедушка! Вот хотел спилить! Ну что она всем мешает?! Ну ведь мешает-же!
- Мешает… Конечно мешает… Иди сюда, Вадь! Расскажу тебе одну историю… А потом сам решай…
      После рассказа ножовка вернулась на место, а Вадим в свою комнату, над сиренью…
      Время летит быстро. Кто-то ушел, кто-то уехал. Из дома осталась только резная дверь с цветами, фруктами и ягодами, с тем же разным утренним и окном, зовущим то луной, то солнцем. Лестница уже и не пыталась поговорить, а только вздыхала сломанными и уставшими ступенями.
      Вот и Вадим вернулся.
      Настало время ремонта. Новой жизни старого дома.
      Рабочие, машины, инструменты, строительные материалы…
      А тут эта сирень. Мешает…
      И проектировщик - дизайнер…
- Крышу накроем металлической черепицей, на окна стеклопакеты поставим, дверь… можем железную поставить, надежную. Этот куст уберем, дорожку из гранита положим. И будет все красиво…
      Задумчиво. С мыслями в прошлом:
- Вы знаете… Окна поменяем… Вот только дверь трогать не будем… Пусть стоит… На крыше оставим черепицу – она еще лет сто прослужит –немецкая, а ваше железо, максимум лет на десять… А дорожку делать не будем, пусть растет…
- Кто!?
- Кто, кто! Сирень!
      А когда все ушли, Вадим подошел к сирени, обнял сколько мог, и роняя слезы на прижатые к груди листья:
- Ты меня встречала и провожала всю жизнь. А я…
- Никому тебя не отдам…