Чужаки. Фантастический роман. Главы 50 -51

ГЛАВА 50

Ну и глазищи у Валентины! Нежные, ласковые, родные, но все же подернутые грустинкой и полны слез...
— Оставь наполнять свое слезливое море. Ну, ну, разве ты не видишь, что я уже здоров как бык, и разговариваю с тобой, Валя. Будешь реветь, я же могу тогда просто утонуть в нем, в этом слезливом соленом море. А молчание... Молчание, Валя, хуже откровенной правды. Ведь человек, не зная ничего, мается еще больше, нежели зная все последствия.  Разве не так?
— Так, Коленька, так. — Жена, согласившись с вопросом, глубоко вздохнула и отвела глаза. — Так, Коля, — сказала она еще раз, видимо не решаясь раскрыть страшной для меня тайны.
— С сыном что?  Рассказывай, Валя. Я сильный, выдюжу!
— Да нет, сынок бодренький и здоровенький, слава Богу. Это поиздевались над тобой, Коля, спецназовцы, как только могли, — голос Валентины перешел на шепот. — Тебя из тюремного ада выхватили люди Кривоногова, дай ему, Боже, счастья. Еще бы несколько дней, и тебе бы поломали все кости и все жилы повыдергивали. И так достаточно поизмывались... Адвоката хорошего наняли. Отбил он тебя у псевдоблюстителей порядка... С трудом, но отбил...
— Я ничего не помню. Ты представляешь? Как все происходило, Валя?
Я попытался встать с кровати, но мой порыв остановила прохладная, нежная рука жены:
— Тебе, Коля, сейчас нужно спать. Спать и набираться сил, — сказала она, так и не ответив мне.
Я подчинился жене и закрыл глаза.
«Значит, сын наш жив и здоров. Хотя я еще не знаю его имени. Нужно непременно спросить у Вали… Я, конечно, хотел назвать сына… А как яхотел его назвать? Скорее всего у него уже есть имя. Понятно, Валенттина не могла не называть ребенка полгода. Ну да ладно, разве в имени счастье? В воспитании!» — еще успел подумать я и снова неотвратимо провалился в небытие...

* * *
Мое тело билось в страшных судорогах больше часа. Возможно, это все еще сказывалась та далекая обработка в тюрьме или, может, еще раньше, в деревушке, когда трешник по мне пульнул двойную порцию парализатора, или, старый «электронщик» Кривоногова не все удалил из руки? Возможно, что и все вместе...
Скорая помощь все еще не приезжала. Я уже разбил в кровь себе лицо, но боли не чувствовал. Валентина не могла меня удержать, когда я свалился с кровати. Несмотря на видимую хлипкость и худобу, после болезни, в меня словно вселился бес.
Нужен был всего один укол, и все бы улеглось. Домашний запас лекарств вышел, и Валентина, уже в который раз говоря в мобилку дежурной, что мне плохо. Та же, привычно огрызнувшись, мертвецки безразличным голосом, отделывалась обещаниями, что машина, мол, вышла. Но это было сущее вранье — к дому, где жили мы от станции «скорой помощи» было от силы десять минут езды «вразвалочку». Диспетчершу можно было понять: бензина выделяли крохи, нужно было экономить. Видимо главврач строго-настрого приказал не посылать по одному вызову. Вот и ждала бедолашная диспетчер, попутного рейса. Поэтому и врала. Понятно, ей не привыкать. Кривоногову Валентина звонить и просить помощи постеснялась...
...Я успокоился уже в машине. Даже когда меня несли к ней на носилках, меня еще подбрасывало.
— Куда мы едем, Валя? И почему меня связали? — спросил я. Все тело саднило. Особенно болело лицо. Снова в тюрьму?
Валентина, сидевшая рядом, попыталась украдкой смахнуть набежавшую слезу и ничего не ответила. Я заметил движение жены, и мне до боли стало обидно за нее, да и за самого себя. Ну что же, такой уродился или, быть может, таким меня сделало, заставило сделаться это неуверенное ни в одном принятом решении общество. Общество тугодумов и тупоголовых трепачей.
Кто-то в головах шумно вздохнул и устало, голосом мужчины произнес:
— Скоро приедем.
Я не видел, кто это сказал, хотя в душе вскипело:
— Я не спрашивал, скоро ли? Я поинтересовался, куда мы едем? — раздраженно бросил я, пытаясь приподняться с носилок.
Сзади, из-за головы взметнулась огромная волосатая пятерня и  властно уложила меня назад, на носилки.
— Тебе лучше лежать, — опять безразлично сказал тот же мужской голос. — И молчать!
— Но почему я  должен молчать, Валя? — обида накатилась на меня как огромный снежный ком.
Жена опять ничего не сказала, не ответив мне и на этот вопрос, и, только упрямо поджав свои, теперь бескровные губы, покачивалась в такт движения автомобиля. Машина, судя по шелестению шин об асфальт, бежала резво, изредка останавливаясь у светофоров.
— Ты можешь сказать, что все же им надо? Сделали укол, и на том спасибо. Мне полегчало, разве не видишь? Чего им надо, Валюша? — настаивал я на своем, но видел лишь удрученное лицо Валентины, часть чужой волосатой руки, лежавшей у меня на груди и светлую обивку салона автомобиля.
Валентина была одета более чем буднично. Она, любившая всегда перед выходом «на люди», что называется толком подмарафетить свое лицо, на сей раз не накрасила даже глаз.
Сначала меня подмывало выругаться, но поскольку в машине был еще кто-то, неизвестный, я передумал и, еще раз взглянув на Валентину, закрыл глаза. Я еще помнил, что сказал им обоим:
— Везите, наверное, пришло время...
Сказал и провалился в беспамятство. Но провалился я в беспамятство лишь для Валентины и того, бесцеремонного мужчины, который упрямо втискивал в мою грудную клетку свою тяжеленную пятерню...
...Я медленно, но упрямо освобождаясь от чужой, враждебной волосатой мужской руки, воспарил над своим, ставшим почти чужим телом. Только недюжинной силой воли, притормозил подъем. Остановился под самой крышей автомобиля скорой помощи.
«Я умер? — испуганной птицей пронеслась мысль в переполненном переживаниями мозгу. — Но почему? Зачем? Мне ведь неплохо было с Валентиной! Она же родилп сына от меня! Неужели я никогда не увижу его, не воспитаю в нем настоящих черт характера Николая Кравцова? Да нет же! Но почему тогда ко мне не пришла Смерть? Это не Смерть. Это что-то другое... Но что же тогда? Сколько еще предписано мучений на мою бедную голову? Да и Валентине досталось, не дай Бог кому другому. Неужели это отблески пребывания в тюрьме? Да, меня кололи там чем попадя. Меня били тоже чем попадя... Но не до такой же степени, чтобы я нынче взял и «откинулся»!
Почувствовав, что у меня полнейший провал памяти начиная с того времени, когда меня освободили в зале суда за недоказанностью преступлений, я снова попытался восстановить все  до мельчайших подробностей, но ничего не выходило. Все было так отрывочно, непонятно, что я не стал дальше и вспоминать...
Я, наконец, рассмотрел хозяина волосатой пятерни: неприятно большой нос картошкой, рыжие, растрепанные вихры, черные, несколько косящие глаза на мертвенно-бледном, уставшем лице, верхняя «заячья» губа и длинный косоватый шрам вместо бровей, исполосованный глубокими темными морщинами лоб.
Рыжий здоровяк  в белом халате лениво посматривал  в слезливое от дождя окно, за которым проносились киоски, витрины, пешеходы с цветастыми зонтиками...
Неожиданно мчащуюся машину так тряхнуло, что Валентину практически выбросило из креслица перед носилками. Рыжий, стукнувшись головой о пластмассовую обшивку потолка машины, громко и грязно выругался.
«Хоть бы женщины постеснялся» — подумал я.
Валентина, к  счастью, не ушиблась. Я же, парящий под крышей «скорой», почувствовал, как кровь лежащего на носилках тела, отхлынула от головы и убежала в ноги.
Валентина лишь намертво уцепившись правой рукой за поручень, пожирала глазами что-то впереди. Что именно она увидела, я не знал, поскольку впереди перед «глазами» была плотная  занавеска.
Я «взглянул» на Валентину. Глаза жены были полны ужаса и страха. Я попробовал  отодвинуть занавеску, но этого сделать не смог, поскольку у меня, воспарившего над больным, привязанным к носилкам телом, не было ни единой «рабочей» клетки, тем больше, рук, пальцев... Настоящее думающее и соображающее Ничто. Когда же я опускался ниже, то будто впитывался в свое больное тело, лежащее на носилках и, охваченный непривычной болью, не только ничего не видел, но и почти не соображал... Поэтому я снова выдергивался из тела и взмывал к потолку машины. Это стоило мне немалых усилий...
Ужас в глазах Валентины постепенно улегся, и в них уже проскальзывало отчаяние.
Пребывая в неведении, я растерялся. Время практически остановилось. Для всех, кроме меня. Я понял, что мне не так просто вырваться из этого практически кладбищенского положения, поскольку двери, окна в машине были наглухо закрыты. И тут я почувствовал дыхание ветерка, который относил меня к заднему стеклу. Занавеска впереди чуть отклонилась, и в тонкую щель я «увидел», что  на нашу бело-красную машину-малютку несется огромный груженый панелевоз, у которого, наверное, отказали тормоза. И еще, я обратил внимание на перекошенное от страха лицо старика-водителя. И тогда я понял, что мне следует делать. Преодолев встречный напор ветра, я выскользнул через щель между ветровым стеклом водителя, и спустя миг был уже вне машины, на улице.
Я не думал о себе, лежащем на носилках. Относился к  полуживому телу, почти что трупу, с пренебрежением. Единственная мысль, которая жгла: как спасти Валентину?
И тут я принял единственно правильное решение — растянул свое «я» между ржавой, всей в грязи махиной панелевоза и «скорой помощью» — миниатюрной, словно игрушечной... То есть, сообразил, что лучше принять удар на себя... И снова время пошло. Словно кто-то невидимый взял и пустил секундомер...
...Обреченно визжали тормоза. Протекторы колес обеих машин скользили по асфальту словно по льду, но вначале быстрое их скольжение, начало замедляться. И заляпанная желтой глинистой грязью махина панелевоза, и вымытый бело-красная машина «скорой помощи» давили на меня, со страшной силой сжимая мое прозрачное поле. Пешеходы мумиями застыли на тротуаре у перекрестка, держа в руках многоцветье зонтиков. В глазах мужчин, женщин, детей постарше не было привычного любопытства, а застоялась боль... Не будь меня, от «скорой помощи» осталось бы искореженное железо, да окровавленное месиво всех пассажиров и водителя. Панелевоз, наверное, устоял бы...
Машины застыли бампер к бамперу. Панелевоз лишь измазал скорую, сбросив с себя до центнера грязи, медленно оседавшей по стеклу и всему корпусу машины. И меня бы он заляпал, если бы я был телесным. Хотя, как мне показалось, я почувствовал вонь разгоряченной грязи, угар соляры панелевоза, бензина «скорой помощи» и паленой резины...
После всего случившегося, я снова, словно по команде, сжавшись в тоненькую, страшно усталую струйку, влетел в скорую помощь и, приблизившись к своему телу, впитался в него. Вероятно,  это послужило толчком для тела и я, лежащий на носилках, моментально пришел в себя.
Хлопнула дверца.
Видимо из скорой помощи выскочил водитель.
— Ты, идиот безмозглый! — донеслось с улицы.
— Да я, того, понимаешь, тормоза заклинило, — оправдывался водитель панелевоза.
— Тормоза, — язвительно произнес голос шофера скорой помощи. — Башку тебе нужно свернуть. Ты ведь мог стать убийцей. Ты представляешь?
«И стал бы, — подумал я, дальше не слушая перебранку, поскольку боль грызущей крысой прошмыгнула по всему телу. Я взглянул на Валентину, еще не пришедшую в себя от ужаса того, что могло случиться. Ее лицо было серо и не по-женски сурово. Напряженные до предела мышцы на нем только-только начали расслабляться. Она смотрела на меня лежащего на носилках и, видимо, ничего не видела.
— Все позади, Валя, — я попытался успокоить жену. Голос мой тихий, но уверенный, видимо, несколько отрезвил ее.
— Все, Коля, — сразу же согласилась она.
— Развяжи меня, пожалуйста, — попросил я жену.
Она встряхнулась, потянулась ко мне, но ее порыв прервал рыжий здоровяк, бесцеремонно отстранив ее руки от моего тела и снова больно втиснул в мою грудную клетку свою огромную волосатую пятерню.
— Тебе лучше лежать, мужик, — безразлично сказал он.
Валентина возмущенно взглянула на толстяка.
— Почему? — спросил я. — И уберите руку с моей груди. Мне больно и тяжело.
— Помолчи! — уже грубо бросил здоровяк, так и не прибрав с груди руку. Помолчи, поня, поц недоделанный?
Я хотел возмутиться, но меня, словно огнем, обдали  небрежно  брошенные толстомордым слова.
Снова не сильно хлопнула дверца. Почти сразу нежно заурчал двигатель. Водитель скорой помощи, отругав шофера панелевоза, решил продолжить путь. Вскоре машина остановилась. В моих ногах открыли дверь, и меня вынесли на носилках. Впереди я увидел знакомую грязно-серую пятиэтажку одиннадцатой городской психиатрической больницы с зарешеченными окнами.
— Опять? Надолго? — удрученно спросил я.
Никто мне не ответил. Санитары привычно подхватили носилки, а Валентина, быть может, впервые за всю нашу недолгую супружескую жизнь, тихо сказала правду:
— Дай, Боже, чтобы навсегда!
«Ну что же, и на том спасибо! — обида захлестнула меня.

* * *
Меня разбудили шаги в коридоре.
Я осмотрелся и узнал знакомую палату. И только тогда, когда мне принесла сестричка завтрак, понял, что все, что было ранее — авария на «скорой помощи» и все такое прочее — всего лишь сон. Страшный и совершенно ненужный идиотский сон...
«Вот хорошо было бы, чтобы в палату вошла Валентина с сыном! Как же его назвали? Я до сих пор не знаю, как зовут моего сына... — подумал я, и тут же переключился на другое. — Боже, как же меня накачали всяческой дрянью... Вчера Валентина сказала, как зовут сына, а я умудрился забыть... Вот увидел бы его, сразу бы на поправку пошло. Ведь мне плохо. Очень плохо. Мне его недостает! Я еще не видел его, а сыночку уже полгодика...
Я сконцентрировал всю свою энергию и уставился на дверь.
— Коля, здравствуй! Ты уже проснулся! Как твои дела? Смотрю, стало чуть получше, слава Богу...
Я оторопело смотрел впереди себя на приоткрытую дверь в палату, где увидел ее, Валентину. На руках у нее был крохотулька. Моя и ее крохотулька, продолжатель рода Кравцовых...
 Я на миг закрыл глаза, поскольку мне показалось, что брежу. Когда открыл, опять узнал Валентину  уже у своей кровати, на стуле. Положив ногу за ногу, в белоснежном халате, она сидела в пол оборота и баюкала курносенького сынищку. Такого красивого, и так похожего на меня...
— Привет! — к кровати подошел улыбающийся Кривоногов. — Ну, ты даешь старик. Заставил нас с Валентиной снова здорово поволноваться. — Голос у вора в законе был тихим, но уверенным. — Почитай, двое суток бредил. Давай поднимайся на ноги, и на борьбу с Калиновским шагом марш! Одно время малость поутих, нынче снова донимает, гаденыш... Его необходимо обезвредить, не то такого еще  натворит по России — мало не покажется... Кстати, врачи только что сказали, что все страшное уже позади и через недельку-другую ты уже полностью оклемаешься и будешь в форме... Стражи правопорядка — стражами правопорядка, но и нам нужно держать ухо востро... Знаешь, для того, чтобы доказать, что ты не зараза Калиновский, моим людям  на суде пришлось приложить такие усилия, так забашлять судьям и иже с ними, что... — Кривоногов не договорил, увидев, что я совершенно не слушаю его. Вор в законе понял: на фиг он сейчас сдался мне, когда рядом жена и сынишка, который уже проснулся и, видимо, хотел есть, поскольку Валентина повернулась к Кривоногову спиной и обнажила грудь. Мальчик сразу же приложился к маминой груди и смачно зачмокал.
— Ладно, я удалился, — сказал Кривоногов.
В ответ и я, и Валентина, только благодарно кивнули.

ГЛАВА 51

Город засыпал медленно. Усталый троллейбус, наконец, взбодрился, когда вырулил на утихший проспект и помчался вперед, словно наперегонки с ночью. Если бы я загодя не предупредил водителя, он бы проскочил остановку, а так стал притормаживать еще за квартал. И все равно заюзил на лысых шинах, остановившись как раз на перекрестке. Громыхнули ржавеющим железом двери. Троллейбус умчался вдаль как только я ступил на мокрый после проехавшей недавно поливочной машины, асфальт.
Я взглянул на свой дом, который был почти полностью нем. Окно на четвертом этаже, где жил выпивоха Боковитин, было сегодня слепо, и мне показалось, что родной дом настороженно, в промозглой тишине, взирает на меня, мол, почему так поздно заявился? Где был, гуляка? Все наши уже видят двадцатые сны, хотя его кухонное окно полыхало светом и жизнью...
Неожиданно сорвался почти ураганный ветер. Он был до того сильным, что, казалось, как спички, поломает тополя, росшие вокруг дома. Но, слава Богу, они в тот вечер устояли. Благо, не было дождя. Тот бы довершил дело, и деревья, почти двукратно отяжелевшие, почили бы в Бозе. Бешеный ветер принес за собой и невесть откуда взявшийся почти среди лета холод, норовящий пробраться до костей и вмиг выстудить душу каждому смельчаку, вышедшему на улицу. Я только что заскочил в свой подъезд и спертое тепло, пружиня, приятно обволокло грудь и турбулентно коснувшись спины, немыслимыми выкрутасами, уплетнуло за дверь, которую я не захлопнул. Архаичный лифт,  мелко дребезжа, лениво потянул меня наверх по заданной команде.
«Как бы опять не застрять» — подумал я, отмечая про себя этажи, которые процарапывала едва освещенная кабина с давно отодранным громкоговорящим устройством — единственной связью с лифтерской.
Кабина, как эпилептик в последней стадии, задергалась между этажами, но таки с трудом дотянула до моего этажа.
 Визжа, дверь разошлась и я, счастливый, буквально выпрыгнул на площадку, где вот уже несколько лет, зарешеченная, едва помигивала  лампочка на шесть ватт.
Валентина, видимо замешкавшись на кухне с варевом для сына, вообще не вышла в прихожую встречать. Раньше она бросала все, но сегодня... Она, когда надувалась за что-либо на меня, уходила на кухню, зло на тарелках да кастрюлях сгонять.
Войдя в коридор, побыстрее захлопнул входную  дверь, чтобы не выстудить квартиру. Снял жавшие туфли, вступил в комнатные тапочки и лишь тогда заметил на серванте большой конверт с неаккуратно разорванными краями.
— Это тебе. Лично. — Подчеркнуто, да нет, даже пренебрежительно произнесла Валентина, с укоризной взглянув на меня. Она  даже не чмокнула меня, как всегда, в щеку.
— Что случилось?
— Н-ничего, — голос у Валентины, я это заметил, прерывисто дрожал, глаза были полны укоризны и накатившихся слез.
— Что случилось Валя? — я опять же бросил недоуменный взгляд на дрожащие пальцы жены. Я видел, что волна обиды захлестнула ее и топит, топит, норовя в один миг сотворить то, о чем долгое время замышляла.
— Она была здесь, Николай, — голос у Валентины неожиданно приобрел сугубо официальные, недружественные ноты, даже погрубел. В нем я подсознательно почувствовал совершенно нескрываемую враждебность.
— Кто? — удивился я еще больше. Я терялся в догадках и вдруг как обухом по голове:
— Никишова.
— Не понял. Зачем она приходила? — в моем вопросе ни капельки фальши.
— Сказала, что беременна от тебя и оставила вот это, — Валентина пренебрежительно указала на пакет.
Я взял увесистый пакет, на котором было написано мое имя.
Знакомый бисерный почерк Никишовой. Ровный, без закорючек. Нетерпеливо надорвал край. И тут из пакета вывалилось цветное фото. На нем я увидел Светлану. Она почти до неузнаваемости похудела на лице, и, как показалось мне, ехидно улыбалась с фотографии. Достал я из пакета и небольшой листик, на котором были коротко изложены требования Никишовой, которая сообщала, что беременна от меня и скоро будет рожать.
«Вот тварь подколодная! — едва не выругался я вслух, — а божилась и клялась, что все у нее тип-топ, предохраняется...»
Я поднял на жену виноватые глаза, но не встретился с глазами Валентины, поскольку в спальне подал недовольный голос сынишка и Валентина метнулась к нему.
 — Это она сама принесла? —  я неожиданно  набросился на Валентину, которая спустя минуту вышла из спальни.
— Сама, — сказала,  как отрезала Валентина.
— Она сама?! — я не находил слов. Горло сдавил спазм. «Она, она... была здесь...» — я не знал, что на меня вдруг накатило. Поднял глаза на жену. Валентина удивленно, и в то же время настороженно, теперь уже с укоризной смотрела на меня, я же лихорадочно соображал, как и где найти Никишову, чтобы расставить все точки над «i» немедленно. —  Она давно ушла?
Большие, темные, блестящие от накатившей слезы обиды глаза Валентины  норовили побольнее уколоть меня. Понятно, я задел самолюбие жены, самолюбие Валюшки. Жена ведь не знала, что я изменил ей, и тут, нате вам! Явление народу...
— Часа полтора назад, — подчеркнуто спокойно ответила Валентина и медленно побрела на кухню.
Не осознавая, что делаю, я выскочил из квартиры и, не ожидая прихода на этаж старенького лифта, побежал, перескакивая через две или три ступеньки по лестнице вниз. Рванул на себя дверь. 
Холодный, весь просоченный сорвавшимся неожиданно с неба дождем ветер, ворвался в подъезд и вмиг отрезвил меня.
«Что же я делаю, ненормальный? — рваной молнией мелькнула мысль. —  Да фиг с ней, Никишовой и ее беременностью! Разберемся! Это еще неизвестно, кто ее «зафрахтовал» на девять месяцев? Я или кто-то другой? Пусть докажет, что она не ослиха, а я не шимпанзе!»
Я отпустил дверь, которая, пружиня, медленно закрылась, отгораживая мое тело от обжигающе-холодного ветра. Подошел к лифту. Он, как инвалид, по-стариковски кряхтя, с трудом растянул свои створки.
«Нет, уж лучше пешком» — подумал я, подозрительно наблюдая за тем, как лифт пытается закрыться, пару раз схлопывая покореженные створки...
...По лестнице шел медленно. От меня волнами откатывали нахлынувшие воспоминания о том вечере, когда мы напропалую занимались любовью у Никишовой дома... Да ведь это было так давно, что уже все и позабылось...
Этажом ниже своего, едва не задел тощую рыжую сонную кошку, которая не отпрянула от меня, а лениво потянулась и сладко зевнула. Она-то и привела меня в чувства.
Я остановился. Мне до боли захотелось закурить. Долго шарил по карманам в поисках сигареты, спичек, но карманы брюк, пиджака, были давно пусты, и в них не завалялось даже табачинки. Я вынужденно «бросил курить» пока лежал в больнице да сидел на нарах в тюрьме.  Оставив напрасные поиски сигарет, я облокотился о подоконник и под дробь крупного дождя, снова сорвавшегося с неба и барабанившего об оцинкованный подоконник, задумался. Я совершенно не представлял, что могло случиться у нас в доме. Вернее, попытался это сделать.
...Никишова, уже с пузом, входит в этот грязный подъезд, поднимается на расхлябанном старичке-лифте, звонит в нашу квартиру. Дверь открывает Валентина...  Светка здоровается и с пылу — с жару, мол,  «я беременна от твоего Кольки, немедленно отдавай его мне!».
Нет, не так!
...Никишовой открывает дверь Валя и приглашает в квартиру. Слово за слово, и...
Нет, опять же не то...
Я еще и еще раз прокручивал множество вариантов данной ситуации, но ничего путного из моих несмелых попыток не получалось. Полный провал...
— Привет, сосед, — вывел меня из транса голос с хрипотцой. — Вина не хочешь?
Все думы мои разбежались как крысы. Я открыл глаза. В полуметре от меня — пропитая и прокуренная физиономия Боковитина, живущего этажом выше.
— Здравствуй, Федор, — ответил я, отлепливаясь от окна.
— Выпьешь со мной? — хрипло и просяще вопрошал Боковитин, вытягивая из внутреннего кармана пиджака наполовину надпитую бутылку вина и слегка поводя головой вправо, мол, пойдем.
— Нет, не хочу, — сказал правду я.
— Жаль, — вздохнул Боковитин. — От него несло перегаром. — Думал вместе того, — он всплеснул несколько раз темной жидкостью в бутылке.
— Спасибо, Федя, не буду, — упрямо сказал я. — Не хочу.
— Один остался, — разливался в доверительном признании Боковитин. — Томка с Федькой и Тамилкой на курорт рванули, мне отпуска на работе не дали. Один... Пойдем-ка, по стаканчику опрокинем...
Я тоже глубоко вздохнул и, отодвинув с дороги Боковитина, поднялся по ступенькам к своей двери.
— Напрасно ты, это-т, как поц, — резанул мой слух последним словом Боковитин.
...Я мягко постучал в дверь, затем в нерешительности помедлил и, поскольку за дверью была гробовая тишина, вдавил пальцем кнопку звонка.
...На пороге стояла Валентина. Она заглянула мне в глаза, затем шире открыла дверь, пропуская вовнутрь. Я, как набедокуривший школьник, бочком проскользнул в прихожую и вздрогнул лишь тогда, когда сухо щелкнули за спиной замки.
Повернулся к Валентине.
— Это все не так просто, как тебе кажется, Валя, — попытался как можно убедительнее произнести я, но все было тщетно. Я был виноват перед женой, и этим все было сказано.
Валентина упрямо и в то же время обиженно поджала губы, ее красные глаза вновь налились слезами. Не выдержав моего прямого взгляда, опустила глаза и обиженно бросила:
— Бабник ты! — в сердцах выпалила она. — Все вы, мужики, бабники! — добавила и, махнув рукой, резко повернулась, чтобы уйти на кухню.
— Погоди, Валя. Придет время, и ты все поймешь, — сказал я, беря с трюмо пакет, который оставила Никишова и молча проходя в комнату. Затем щелкнул выключателем, и нетерпеливо достал из пакета письмо Никишовой, ее фото.
«Ну, чего? Сделать все так, как поступил со своими женщинами подвозивший меня водитель Антон? И будет у меня две жены. Одна, так сказать, законная, а вторая, нажитая, что ли?.. Да нет, ни Валентина, ни Светка на подобный реверанс не пойдут. Это не того склада бабы. Им подавай всего себя и обязательно без остатка. Они ни в какую не захотят делить меня между собой ни по дням недели, ни по месяцам, ни по часам... Не из того теста, да не так воспитаны... Зачем им неразделенкой заниматься?
Да, задала ты, Светлана Никишова, мне задачу. А что, сам виноват! Не надо было на чужую бабенку лезть... Вот тебе и последствия мига удовольствия...»
Я вдруг озверел.
«Ну, зачем она так, зараза? Зачем? Разве не могла сначала все сообщить мне? Возможно, вместе что придумали, или я хотя бы Валентину подготовил...  Ах ты, сучка подколодная! Разъерепенилась! Не выдержала! Да и не могла она от меня забеременеть! Сколько времени прошло после той ночи! Почитай, что год с лишним... Она должна была уже давно родить!  Сучка подколодная! Решила повесить на меня эту беременность. Как же, «залетела» от кого-то...»
Я схватил в руки пакет, бросил в него фотографию Никишовой и стал в остервенении рвать его содержимое на мелкие кусочки, которые выпадали из рук и словно лепестки отслуживших, давно засохших в вазе  цветов, опускались на пол...
Я вспомнил о Валентине, когда в руках остался малюсенький клочок от пакета.
Услышав учащенное дыхание, поднял голову и повернулся. Валентина так и не ушла, как намеревалась на кухню. Она стояла за моей спиной. Она все видела, и все поняла.
Спустя мгновение, наступило примирение.
Никишовой и Черным Дьяволом я займусь позже. Сегодня я лишь для своего ребенка и, конечно же, для Валентины, которую люблю не так, как любил прежде, а много, много сильнее...
Я поднял на жену виноватые глаза и пробормотал:
— Извини, Валя, насорил я здесь...
— Ничего, Коля, я подмету, — тихо произнесла жена и впервые за сегодняшний вечер, улыбнулась...

Конец первой книги романа.


От автора.   
Вторая книга фантастического романа «Чужаки» под названием «Щупач» у автора в работе.