11. 1 Пионерскую честь отдаем

Раздвоение у меня началось, когда я уже заканчивал свою пионерскую биографию. До восьмого класса я был вполне правильным пионером – хорошо учился, старательно выполнял общественные поручения и наказы учителей, о лицах противоположного пола только обменивался тайными мыслями с товарищами. Меня даже выдвинули в председатели совета отряда, я нашил две сержантских лычки на рукав и активно выполнял роль передаточного звена между одноклассниками, классной учительницей и старшей пионервожатой – красивой, спортивной студенткой-заочницей, которая зарабатывала на  жизнь и на трудовой стаж в нашей школе. 

Эта пионервожатая, которую звали Валентиной, на мой взгляд идеально подходила для такой должности. Высокая, красивая, занималась спортом (играла в волейбол в районной команде), умная и образованная, к тому же обладала уравновешенным, твердым характером, что не позволяло подшефным пионерам отлынивать от обязанностей, которые она им предлагала. И она была достаточно молодой (лет на 7-8 старше меня) чтобы принимать те же жизненные ценности...

Мы с ней постоянно общались, потому что я был пионерским начальничком в классе, на которого она меня сама выдвинула. Тут сыграла роль, что я тоже стал заниматься спортом, что я достаточно много читал и забегал после уроков ознакомиться с литературными новинками, которые тогда регулярно появлялись в таких журналах, как «Пионер», да и в «Юности», что выписывались школой. Мы порой с Валентиной обсуждали прочитанные мной рассказы и повестушки, она вела себя в таких случаях, как с равным, не навязывая своего мнения, впрочем, я сам придерживался сходных позиций.

Повторюсь, я был тогда идейно выдержанным в духе того, чему учила пионеров партия. В этой убежденности меня поддерживала симпатичная мне вожатая, которая мне напоминала героических комсомолок, таких, как Ульяна Громова и Зоя Космодемьянская - на них она (если усреднить) была похоже и внешне. В Пионерской комнате висели портреты этих героев, была и фотография Зои после казни. Когда в поле моего зрения попадала отрезанная грудь этой героини, я с ужасом отводил взгляд, стараясь, чтобы он не упал на живую выпуклость моей вожатой, довольно смело представленной в расстегнутой на две верхних пуговки блузке. У меня холодели ноги, когда я представлял мою любимую вожатую на месте казненной партизанки.

 В том, что Валентина поступит так же героически, если потребует Родина, я не сомневался: был с ней в довольно опасной ситуации, где она повела себя так, что укрепила в нас эту уверенность. Мы, с ребятами из восьмых классов, ходили в школьный поход «по родному краю» и, вот, когда мы варили уху за 10 верст от родного города на берегу реки, к нам, без приглашения, присоединилась пьяная шпанистская компания. Они вывалились из зарослей прибрежного ивняка и сразу стали «знакомиться» с нашими пионерками. Их вожачок, здоровенная небритая морда, без промедления полез к нашей вожатой, плотно ухватив ее за округлые бедра… Но Валентина свободной рукой изо всех сил хлестанула, как будто погасила мяч, ему по морде и закричала звенящим голосом: «А ну, валите все отсюда, пока наши взрослые спортсмены не подошли!»

То ли от того, что вожачок свалился в нокдаун после хлесткого удара и не сразу пришел в себя, то ли потому, что мы все сгрудились вокруг нашей героини, приняв боевую позицию (жалкое это было зрелище – пять пионеров и десяток пионерок против полудюжины взрослых отморозков), то ли потому, что, хоть от нашего города далеко, но в полукилометре виднелись строения поселка, где могли, по разумению этой шпаны, быть наши старшие товарищи, но они уступили нам «поле боя». И мы, не мешкая, перебежками, двинулись в сторону поселка, пока в их хмельные головы не пришло реальное осмысление ситуации…

А пока я, уже второй год нес обязанности члена пионерского штаба в нашей школе. Под руководством Валентины я делал школьные стенгазеты, оформлял нехитрые стенды, выводил свой «взвод» на субботник, на сбор металлолома, собирал классную команду для участия в школьных соревнованиях…  Мы с Валентиной общались, как говорится, неформально, как добрые товарищи… И я старался не заглядываться под пуговки блузки на ее груди, ни, тем более, когда она вставала и проходила мимо меня, демонстрируя свои роскошные бедра, на ее «вид сзади»…

Перед этим учебным годом мы оказались с Валентиной в одном пионерском лагере. Отец достал льготную путевку от своей железнодорожной организации, Валентина была оформлена, от горкома комсомола или от профсоюза, вожатой.

Лагерь был в ведении областного отделения железной дороги и поэтому сюда съезжались пионеры с городов и поселков всей области. Ребята были разные – и по уровню интеллекта, и по воспитанию. Но все они безоговорочно признали ее авторитет. Она не отстранялась, не изображала из себя школьную наставницу, а была с нами наравне – устраивала игры, организовывала соревнования, просто помногу общалась с ребятами, вела откровенные беседы, объясняла острые темы, что называется, делилась и опытом.

Я, как самый младший в этом отряде, да еще из одной школы, был у нее на правах любимчика. Впрочем, она не старалась меня особо выделять. Как-то к вечеру она, забравшись в нашу палатку (настоящую, армейскую), вела какой-то легкий треп – о том, о сем. Обсуждались такие «серьезные» вопросы: что важнее у девчонок – красота или характер. Нужна ли парню, чтобы его полюбили, выигрышная внешность, или достаточно проявить мужские черты…

И вдруг она заявила: «А вот среди вас есть настоящий красавчик; вырастет, будет эталоном мужской красоты. Девушки сохнуть по нему будут, на шею вешаться… Только ему еще надо подрасти…»

На вопросы: «Кто же это?» (а в нашем отряде были парни и на пару лет старше меня, взрослые уже юноши), она сказала, что не будет отвечать при нем, непедагогично это. Но те, кто сидел поближе к ней, проследив ее косвенные взгляды, стали с некоторым недоумением поворачиваться ко мне… Еще бы, я был тот еще красавец – перед лагерем отец постриг меня наголо, тогда такие прически в нашем возрасте не приветствовались, да и все недостатки явно вылезали наружу.

У меня под этими взглядами зашевелилось внутри беспокойство, мне стало неосознанно, но нестерпимо неловко и я вдруг осознал, что надо покинуть эту компанию. Только я вышел за полог палатки, как она что-то негромко сказала и тут же я услышал дружный гогот и издевательские, по тону, выкрики. Я не разобрал, чье имя она назвала, но был на 100 процентов уверен – мое!

Я вернулся в палатку, когда она уже ушла. Те, кто еще не лег, встретил меня насмешливо, конечно, они тут же подтвердили мою догадку. Я почему-то почувствовал себя преданным, как будто, оболганным. И до конца смены я старался ее избегать, поменьше попадаться ей на глаза. Чувствовал при встрече себя ужасно неловко. И лишь к концу месяца до меня дошло, что она всерьез так обо мне думает… Что я ей… нравлюсь, как мужчина?! Помогло возвращению к «статус-кво» то, что она сама решительно вышла со мной на прежнее общение. И – новый учебный год, где мы должны опять вместе заниматься «партийной деятельностью»…

И вот, в мой последний пионерский год, когда мы через пару месяцев должны были плавно перейти в комсомольское сообщество, произошла нелепая катастрофа, чуть не перечеркнув мой накатанный в светлое будущее путь.

На уроке химии, где и так довольно тяжело мы въезжаем в тему, я со своим дружком по парте, получается, чуть не сорвал урок. И, к тому же, «уронил честь советского пионера»… Дружок принес в класс какую-то фривольную песенку – про «колокольчики-бубенчики», которые говорят о супружеской измене. С некоторыми эротическими подробностями.
 
Я, зачитавшись, не удержался от подхихикивания и от комментариев, произнесенных более громким, чем стоило бы, голосом. Учительница суровым голосом потребовала прекратить шум и отдать ей, не имеющую отношения к уроку, бумажку. Я, не придумав ничего лучшего, перебросил этот листок на парту к сидящей в другом ряду однокласснице. Мол, я не я, бумага не моя… Та, не задерживая, брезгливо метнула листок обратно ко мне, который свалился в проход, под ноги уже спешащей сюда учительнице…

Прочитав первые строки песенки, пожилая учительница сложила листок и, не предвещающим ничего доброго голосом, произнесла: «Это я отдам директору! Какой позор! А еще председатель пионерского отряда!»
И она покосилась на мои «сержантские» лычки...

К окончанию уроков у директора уже был мой отец, которому дозвонились по телефону. Когда меня привели туда, в кабинете меня ждали еще и классная руководительница, учительница химии, разоблачившая заговор и…моя любимая пионервожатая. Перед ней одной я готов был сквозь землю провалиться!

 Со мной, через несколько минут перекрестного допроса, всем стало ясно: таким не место в пионерском активе – разжаловать из председателей в рядовые! Исключить из пионеров не получится – скоро вступать в комсомол, а если не принять туда председателя отряда, будет ненужный резонанс… Пусть исправляется в процессе подготовки к вступлению.

Но кто же сообщник, кто написал этот мерзкий текст? Я упирался, уходил в несознанку – нашел на полу в уборной. Но классная, она же преподавательница по русскому языку, достала из шкафа в учительской стопку тетрадей с сочинениями, провела почерковедческую экспертизу, и мой однопартийный друг был изобличен…

«С ним разговор будет особый, - сказали мне.-  А ты иди в Пионерскую комнату, сдашь Валентине Ивановне дела, наверное, что-то надо у тебя принять. Председателя нового потом назначим…» И все разошлись…

В Пионерской комнате я стоял перед Валентиной весь красный, как обваренный. Она повернула креслице, в которое она села, в мою сторону, развернула сложенный листок и прочитала вслух: «…Но лишь заснула, то слышу – боже мой! – кто-то меня гладит нежною рукой!»

 «Да, - протянула она. – Вот не было печали, так подай! Рановато тебе такими темами интересоваться…»
И она продолжила: «А он мне шепчет – не бойся, ангел мой – я не мужчина, я просто домовой…»

Она взъерошила мне волосы на голове: «Ах, прости господи, какая крамола! И я должна за такую ерунду тебя разжаловать в рядовые?»… Она взяла маникюрные ножнички на столе и ловко отстригла мои знаки различия с рукава куртки…

Слезы полились из моих глаз. Пошатнувшись, я прямо-таки упал между ее раздвинутых ног в спортивных штанах, прижав мокрое лицо к ее расстегнувшейся на груди блузке. Валентина запустила пальцы в мои волосы: «Ах ты мой домовенок!»... И поудобнее приподнялась подо мной в креслице…

Навстречу ее тягучим движениям из меня порциями начало исторгаться нечто горячее и скользкое… Сконфуженный, я попытался высвободиться, но Валентина, стиснув меня сильными бедрами, не позволила этого сделать… Так она удерживала меня, пока я не перестал трепыхаться…

«Какой ты, однако, горячий, - протянула она. – А я ведь не ошиблась, помнишь, что говорила о тебе в лагере… Однако, так и я попаду с тобой под раздачу, за развращение несовершеннолетнего… Пока ты свободен, но годика через четыре я сама к тебе приду. Представляю, каким тогда ты будешь орлом!»

Глядя на расплывшееся по моим штанам мокрое пятно, она посоветовала прикрыться портфелем и выпроводила из Пионерской.

С того дня я стал избегать Валентину, как-то неловко теперь чувствовал себя перед ней. Через месяц я выбыл из пионеров (приняли в комсомол) и необходимость общаться с пионервожатой формально отпала. А на следующий год я вообще ушел из этой школы – старшеклассников, в порядке эксперимента, перевели в другую...

Встретиться с Валентиной через четыре года, как она обещала, не получилось – мне не было и 17 лет, как я уехал учиться в столицу и домой заезжал редко, летом, когда в школе каникулы – все время съедали занятия спортом, которым я стал в Москве серьезно заниматься.


(Взаимный петтинг)