Независимая нота сердца- мускатный шалфей

Анатомический рисунок человеческого сердца знаком почти всем и, счастлив тот, кто до старости лет по отсутствию боли так и не узнаёт его расположения в теле. Сердце бьётся. Стучит, словно молот по наковальне. Сердце шумит или таится. Бывает оно сбегает за убежищем в пятки. Сердце шепчет, поёт, кричит, ноет, разрывается на части или полыхает огнём. Оно может быть как чутким, добрым, храбрым, так и жестоким, холодным как лёд, коварным. И если сердце не только банально лишь мышца-насос, но и орган трансформации нажитой человечности, то по форме он, оказывается, бывает самой разнообразной. Каждый человек, таким образом, является зодчим и в мастерской жизни творит с сердцем что-то своё.

Накануне апрельского новолуния восемь женщин собрались, чтобы встретиться тет-а-тет с ароматом шалфея мускатного, не подозревая, что он перед каждой раскроет её же потаённое сокровище - шедевр её сердца. На этой сессии было и двое новеньких, решивших впервые принять участие в необычном опыте общения с чистейшими эфирными маслами.
Аромат мускатного шалфея чем-то напоминает аромат розы,  способный вызывать эйфорию. Роза и мускатный шалфей - панацея для женской гормональной системы, а ещё мускатный шалфей хорош для раскрытия творческого потенциала горлового центра, хорош для тех, кто желает, чтобы их голос и речь пробились и потекли чистейшим ключом.

Когда каждая погрузилась в безмолвную медитацию, то не знала, каковым будет её рассказ о том, куда завёл этот свежий, холодный, чае подобный и влажный аромат. А он, оказалось, был не таким уж и незамедлительно сговорчивым. Надо было принюхаться, приноровиться и в конце-то концов признать, что шалфей заставил потрудиться - поискать подзабытую дорожку к сердцу. Он казался нераспознаваемым, незнакомым или неподатливым и поэтому, большинству в комнате, оказалось сложным распознать в нём и себя, и его в себе. Он независим! Таким шалфей предстал в рассказах нескольких, таких же, сердцем независимых, женщин.

Я пошла за ароматом по тропе вниз, да, именно вниз, а не в гору, не вверх. Я пошла по тропе в светло зелёное, свежее, мягкое пространство. Я словно ступала по мягкой перине из сухих сосновых иголок и очутилась возле небольшого родника посреди сосновой рощи, но вот, эта роща пропала у меня за спиной, а перед взором открылся павильон с садами очень правильного, по-маникюрному оформленного ландшафта. Под железным каркасом крыши этого павильона, даже несмотря на все невзгоды, я ощутила силу спокойствия и тишину с каким-то лёгким оттенком тоски. Я вдыхала чайный аромат, как если бы была на чайной церемонии где-нибудь в безупречной гармонии садах Китая или Японии. Рощей с журчащим родником и искусственно созданным садом оказалось пространство в груди, там где в железном каркасе павильона содержалось сердце первой женщины, раскрывшей створки души своим повествованием. Она, хоть рождена и голландкой, но исколесила весь мир, и теперь уже не была так уверена в истинности своей принадлежности исторической родине. Она изумилась тому, что увидела, даже недолго побывав в своём сердце - безупречный порядок ещё не означает порядочность... рукотворная красота японского сада в павильоне - впечатляюща, но всё же это клетка...

Затем было очередное повествование, теперь уже о снеге, белом цвете и тишине. И вновь независимый аромат не давал покоя, теперь уже француженке, которая так и сказала “Я не знаю, куда поместить себя на фоне этого аромата”. Означало ли это потерянность во времени и пространстве? Означало ли это потерянный райский сад в сердце, покинутое место которого замёрзло, покрылось снегом и погрузилось в зимнюю спячку неведомо как давно и на как долго? Пусть это будет загадкой для всех нас и для неё же самой. Может быть её сердце напереживалось, просто устало и теперь пережидает зиму чувств, отдыхает как и природа, которой знакомы все четыре сезона женской судьбы.

Третья, чилийка, оказалась у двухстворчатых входных дверей в ботанический сад викторианской эпохи. Она знала и уже чувствовала, что за дверями её ждёт жаркое и влажное пространство, которое претило ей, вызывало отвращение и невольное судорожное одёргивание во всём её естестве. Тем не менее, мускатный шалфей не был таким уж омерзительным ароматом и всё же смог уговорить её природную любознательность войти. За порогом действительно оказалась тонущая в солнечном свете оранжерея с густой растительностью, как в джунглях - огромные сочные листья свисали, казалось, с самого потолка, пахло чем-то сладким и внушающим спокойствие, хотя ей то и дело приходилось бороться с этой влагой и духотой помещения, намеривавших проникнуть в неё через каждую пору, сквозь нос, уши, рот и даже глаза и она изо всех сил отказывалась поддаваться, отказывалась открываться навстречу этим наглым, таким липким и невыносимым нарушителям, она сопротивлялась сладости и теплоте в сердце - она в приказном тоне заставляла всё своё тело, своё сердце соблюдать невозмутимость и вечную мерзлоту. Она даже взмолилась "Солнце, не смотри на меня! Пожалуйста, смилуйся, я хочу быть невидима!"
И оно сжалилось. Солнце окутало её в нежнейшее бархатное покрывало, в материю, которой было обшито её сердце изнутри...

В лёгкие грузинки шалфей проник жёлтым влажным весенним запахом разнотравья. Там он вызрел до осени и настал черёд снимать урожай. Настал черёд снимать урожай плодов по весне зародившихся чувств. Это было сено, солома, сплошные поля, куда ни глянь, жёлтой пересохшей травы, нищета до горизонта и тяжёлый труд. В уме записью с заезженной пластинки прохрипел приговор “Готовься к зиме”.

Солнце, лес, влажность и счастливое детство в доме у бабушки африканских кровей. Так начался путь в сердце португалки, в которой текла и ангольская кровь. Она вспомнила запах индийских или китайских специй и пряностей, которые бабушка хранила в деревянной шкатулке тёмного коричневого цвета. Шалфей завлёк её внутрь той шкатулки, внутрь сердца, там, где ей, как в детстве у бабушки, было безопасно, тепло, счастливо. Коричнево :)

Неожиданно для казашки, аромат унёс её в сибирскую тайгу, в стройный хвойный лес, там, где она может быть когда-то была, может быть в сновидениях или в красно-зелёных сказках, рассказанных женским голосом в детстве, когда у неё, всем на зависть, а ей в наказанье, были длинные волнистые волосы и люди тянулись погладить эти рыжеватые пряди. И приходилось терпеливо сносить их внимание, вот как и сейчас, с ароматом, который напомнил, как женские руки гладят по голове, ласкают по волосам, деревянным гребешком расчёсывают воспоминания, боже мой, как же мне это неприятно. И она даже встала из-за стола и шмыгая носом поцокала на высоких каблучках по коридору в туалет. Нет, она не могла позволить себе раскиснуть на глазах у этих, мало знакомых женщин. На глазах у публики она держалась любезно и рафинированно, и поэтому надо извлечь себя из нелицеприятной ситуации и вернуться, когда уже останется совсем мало времени и можно будет наскрести пару слов и достойно убежать по неотложным делам. Но, надо же, шалфей, мускатный, зараза, напомнил про деревянную гребёнку с выжженными на обеих сторонах словами, которые как будто их выжгли на сердце  “Из Сибири с любовью”. Чёрт бы их всех побрал! а ведь ещё говорят, что настойкой из трав с шалфеем в старину избавлялись от нежеланных детей. Это совсем ни в какие ворота… Ладно, я побежала...
И так она уже не услышала рассказ венесуэлки, которая, впрочем, ёрзала, дёргалась, перекладывала свои мобильные причиндалы с места на место, занималась всем чем угодно, кроме как походом в места сугубо интимные, чтобы потом пообщаться по сердцам.
 
А тем временем  нота мускатного шалфея проникла и в моё сердце, застала зиму и там, пощекотала и заставила его биться сильнее, скользнула затем ещё ниже, в чреве разлилась тёплым пульсирующим варевом с привкусом тоски и прорезалась розоватыми лепестками из бутона зелёного цвета, чем-то, возможно, похожего на цветение пиона.
"Позволь тоске, да, тоске", прошептал аромат,  "истечь с варевом месячной крови, опорожняй место в сердце, чтобы в нём цвели цветы несказанной красоты и благоухания".
У каждого сердца - своя неповторимая форма и наполнение. Это поведал вам я, мускатный шалфей.